Советы по домоводству для наемного убийцы

Глава 35. Привет из Сербии

Человек, сидящий за рулем «Ауди», не может не чувствовать себя счастливым. Успех наградил вас мягкими кожаными сиденьями и приборной доской не хуже, чем у летчика. Мне повезло еще и в том, что здесь автоматическая передача; я на глазах терял чувствительность в левой ноге и вообще в левой половине. Мои брюки, насквозь мокрые от крови, мочи или еще каких-то выделений, грозили вот-вот затопить мою левую кроссовку. Интересно, пуля из меня вышла? Ощущение, будто она торчит в мочевом пузыре, как затычка в ванне.

Мучительно проковыляв метров двадцать, я обернулся и встретился взглядом с двумя идиотами. Их макушки торчали из каменной могилы, как головы баранов, застрявших в яме. А в ошарашенных глазах немой вопрос: почему ты нас не убил? В этом вопросе, кажется, даже был оттенок разочарования. Я отвернулся и продолжил путь к машине. Их пистолеты я бросил в багажник, а свой сунул в карман, после чего не без труда пристроил свою боль в водительском кресле.

Я возвращаюсь тем же маршрутом. Вот уже впереди показалось вытянутое здание алюминиевого завода на берегу океана. По автостраде Рейкьявик — Кевлавик проносятся автомобили. Видно, песенный конкурс закончился…

Сенка была сербкой, слишком красивой сербкой. Я скрывал от родителей наши отношения. На самом деле ее звали Драгана, но для конспирации мы выбрали имя Сенка, намекающее на боснийские и даже мусульманские корни. Мы встречались больше года. А затем грянула война, и ей вместе со всей семьей пришлось уехать.

Когда мы взяли Книн, надо было прочесать окрестности, и я получил приказ осмотреть несколько вилл в немецком стиле. Одна из них после бомбежки осталась без крыши, с выбитыми стеклами и обгоревшими стенами. Огромный домина в три этажа. Вооруженный автоматом, я обходил комнату за комнатой. Никаких признаков жизни. И вдруг, дойдя до подвала, я услышал какой-то шум. Я с криком ринулся в боковушку, где под неказистой старой кроватью прятался сербский солдат. После того как я несколько раз выстрелил в воздух, парень выполз из-под кровати. Только он оказался девушкой. Это была Сенка. Драгана Аврамович. Она и сейчас была чудо как хороша. И даже больше, несмотря на уродский камуфляж. Она остриглась еще короче, после чего ее мальчишечье лицо приобрело немного лесбийский вид. Но родинка на месте, и соблазнительные губы, и глаза, дышащие поэзией… Мне тут же захотелось тронуть пальцем эту упругую щеку. Мы оба остолбенели. Ее шею украшал жутковатый шрам.

— Сенка?

— Томо?

Толком ничего не поняв, мы уже целовались взасос. Два солдата в форме вражеских армий. Внезапно она отстранилась и, отступив на шаг, наставила на меня штурмовую винтовку, сербскую «Заставу». Глаза ее были серьезны. Не доверяет? Я держался спокойно, хотя мой АК-47 болтался у меня за спиной.

— Хочешь меня застрелить? — невозмутимо спрашиваю ее.

— Всегда хотела.

— Почему?

— Потому что ты сволочь.

— Я любил тебя.

— Вот врун.

— Честное слово.

— Я по тебе скучала. — Губы у нее задрожали.

— Я тоже.

— Ты мне ни разу не написал.

— Я писал. Ты разве не получала моих писем? Я отправлял их в Белград. На адрес твоей тетки.

— Врун.

— Сенка… — Я уже улыбаюсь. — Ты все такая же ненормальная. Я помню… Ты всегда говорила, что хочешь меня убить.

— Да. И сейчас я могу это сделать.

Мы как будто снова ругались в вонючем подвале ее отчима в самом сердце Сплита. И тогда я бессознательным движением сунул указательный палец в дуло ее автомата, до упора, и тихо проворковал, что лучше целоваться, чем убивать. Я поигрывал со стволом, повторяя известный во всем мире жест «любите, не воюйте» (шуровал пальцем туда-сюда), пока на ее сочных губках не расцвела улыбка, по которой я тосковал пять долгих лет.

И вот я уже снова целовался с моей ненормальной. С моей сербияночкой.

Вскоре мы лежали на кровати, и наши жаждущие руки нащупывали дорогу через пять потерянных лет и военную амуницию. Снаружи рвались бомбы. Весь дом дрожал, как будто под напором бульдозера. Звенели осколки выбитых стекол. Это лишь добавляло дровишек в нашу топку. Ничто так не распаляет любовь, как война. Мы оба тяжело дышали, мои пальцы легли на ее упругие боевые грудки, когда в комнату вошли двое моих товарищей по оружию и начали со смехуечками меня подбадривать. Эффект вышел обратный. Они это заметили и, оттолкнув меня, заткнули Сенке рот своими грязными лапами.

Мне пришлось на это смотреть. Я попробовал закрыть глаза, но стало только хуже. Мне, блин, пришлось на это смотреть. Я не хотел, чтобы они ее убили, поэтому мне пришлось ждать, пока они закончат.

Два ССМ — это реальность.

Годами я пытался с ней связаться. В Нью-Йорке я каждый месяц набирал в «Гугле» ее имя и писал письма ее родне и друзьям без особого успеха. Одна из ее сплитских подруг ответила мне из Италии, что несколько лет назад получила от Сенки открытку из Белграда. Больше никаких подробностей. В наших пухлых кладбищенских архивах она не числилась. Только ее отчим. Он был похоронен в Нови Саде в 2002 году. Видимо, она обреталась за пределами интернета, в горной деревне или в какой-нибудь далекой стране. И вот этой зимой, после того как я месяца три не набирал в компьютере ее имя, я вдруг обнаруживаю ее.

В Рейкьявике.

Где бы вы думали? В торговом центре, рядом с сувенирной лавкой! Это было аккурат под Рождество. Ошалевшие изландцы ходили толпами по торговому центру, и мы с ней буквально налетели друг на друга. В том, что это была она, сомневаться не приходилось. Эту родинку я бы узнал даже в массовом захоронении. Через несколько секунд и она меня узнала. Мимо нас сновали люди, а мы молча стояли как вкопанные. Я пришел сюда за рождественским подарком для Гуннхильдур и нашел Сенку. Шрам на шее был прикрыт шарфом. Ее щеки по-прежнему казались упругими, а губы мягкими и сочными, но красота поблекла. А еще она располнела. По ее глазам я понял, что то же самое она подумала обо мне. Мы сели выпить кофе, и она добавила в свой латте несколько слезинок.

— Зря ты не убила меня тогда в том подвале, — сказал я ей на нашем несравненном языке.

— Нет. Тогда твои друзья убили бы меня.

— Они меня чуть не прикончили за то, что я позволил тебе уйти.

— Я думаю, мы все отчасти умерли в той войне. Как говорила моя мать: «Война убивает всех, даже тех, кто выжил».

Они с матерью перебрались в Исландию больше трех лет назад. А перед этим, в течение десяти лет, куда их только не закидывала судьба, включая лагерь беженцев Красного Креста, где они провели около года. Там, в лагере, умер ее отчим, поэт. А ее сестра и прочая родня погибли еще в войну. В какой-то момент они присоединились к группе из тридцати сербов, решивших начать новую жизнь в новой стране. В начале 2003-го эта группа поселилась в деревеньке на западе Исландии. Там мать и дочь прожили два года в новенькой квартирке, обставленной местными. «Люди там хорошие, но это было все равно что жить в чулане, в окружении отвесных голубых гор. Зимой мы по три месяца не видели солнца». Ее мать сидела дома у окна, глядя на океан — «оттуда была видна Гренландия», — пока Сенка трудилась на рыбзаводе. «Ничего скучнее в моей жизни я не знала». Когда же старухе потребовался медицинский уход, они перебрались в город, ближе к югу. Сначала Сенка работала кассиром в одном из магазинов сети «Бонус», и вот совсем недавно исполнилась ее давнишняя мечта: она устроилась «рабочим сцены» в Городской театр.

Отпад, да? Встретиться именно здесь, как будто мало городов на свете!

Сейчас у нее старческое слабоумие, сказала Сенка. «Она помешана на Гренландии. Все время повторяет, что ей надо в Гренландию». Ее мать нашла наилучший способ реагировать на понесенные утраты: болезнь Альцгеймера. Мы с Сенкой выбрали другой.

Она ждет моего ребенка.

…Я въезжаю в Гардабай. Кажется, черная «Ауди» сама находит дорогу. Через какое-то время я останавливаюсь перед домом моих исландских родственников.

Мой простреленный мочевой пузырь раздулся и стал с яйцо настоящего орла пустыни. У меня уходит минуты четыре на то, чтобы выбраться из машины. За каким чертом я сюда приперся? Надо было ехать прямиком в морг. Сэкономил бы людям время и деньги. Захотелось сообщить Гуннхильдур телефон Сенки, чтобы они познакомили моих будущих детей.

Боль в паху усиливается с каждым шагом, пока я иду к крыльцу, оставляя за собой кровавый след. Я открываю входную дверь под звон церковных колокольчиков и переступаю золотой порог. Меня встречают флейтами и другими инструментами. Я иду в гостиную на звуки музыки (не снимая обуви) и застаю всю компанию перед громогласным телевизором: Гудмундур и Сикридер, Торчер и Ханна, Ари и Гуннхильдур, Оли и Гарпа.

Они вытаращились на меня. Округлившиеся глаза, маленькие носики, открытые рты. Таких восемь больших снежков, а перед ними человек на костре.

— Я… — Мне надо выдавить из себя эти слова, прежде чем я рухну на пол. — Я их не убил.

Они бросаются ко мне. Золотая сережка Оли болтается в вышине, как крошечный нимб. Торчер сделался весь красный, очки превратились в два полумесяца. Светлый лик Гуннхильдур завис надо мной, точно большое солнце над проклятой землей. Она что-то говорит, но слов не разобрать. А вот и новые лица… Ханна, Гарпа, Сикридер… Все говорят наперебой, но из-за громкой музыки ничего не слышно. Песню я не знаю, зато могу уловить отдельные слова. «Al Bogu ne mogu…»[70]

— Что это за песня? — бормочу одними губами.

— Сербская. Песня-победительница. Сербия выиграла конкурс, — объясняет мне Гуннхильдур.

— Да? Они победили? Молодцы, — бормочу в ответ.

Что происходит дальше, мне неведомо.