Совсем как ангел

Глава первая

Всю ночь и почти весь день они тащились через горы, потом через пустыню, и вот теперь горы снова окружали их. Старый автомобиль то и дело принимался капризничать, доводя водителя до крайней степени раздражения, и Куинн, чтобы не мешать им выяснять отношения, перебрался на заднее сиденье в надежде вздремнуть. Разбудили его внезапный визг тормозов и голос Ньюхаузера, охрипший от усталости, жары и сознания, что хозяина его в очередной раз облапошили за игорным столом:

— Приехали, Куинн. Конец света.

Куинн с трудом приподнял голову, ожидая обнаружить себя на какой-нибудь из улочек Сан-Феличе, обсаженной тенистыми деревьями и весело сбегающей вниз, к океану, сверкающему вдали, как алмаз. Это зрелище всегда вызывало в нем легкую грусть от сознания, что такую драгоценность, увы, совершенно невозможно кому-либо продать. Однако, даже не успев продрать глаза, он уже понял: что-то не так. На городской улице немыслима столь совершенная тишина, а морской воздух не бывает настолько сухим.

— Эй, Куинн! — повторил Ньюхаузер. — Ты проснулся?

— Да.

— Тогда вылезай. Ты как, в состоянии? А то я спешу.

Куинн выглянул в окошко и обнаружил, что с тех пор, как он завалился спать, декорация нисколечко не изменилась. Их окружали горы, за ними торчали еще горы, а за теми — снова горы, покрытые все той же порослью дубов, колючего кустарника и дикого остролиста, среди которых время от времени попадались и несколько сосен, вцепившихся узловатыми корнями в эту иссушенную землю в отчаянной попытке выжить.

— Ничего себе, — озадаченно пробормотал он. — Помнится, ты мне говорил, что собираешься в Сан-Феличе.

— Я сказал: около Сан-Феличе.

— И как далеко это «около»?

— Сорок пять миль.

— Господи!..

— Ты, видать, с Востока приехал, — догадался Ньюхаузер. — У нас в Калифорнии сорок пять миль — не расстояние.

— Мог бы и пораньше предупредить. Прежде чем я сел в эту чертову машину.

— Я говорил, ты просто не обратил внимания — слишком уж тебе не терпелось смыться из Рино. Что ж, вот твое желание и исполнилось. Скажи спасибо Боженьке.

— Да уж, — сухо кивнул Куинн. — По крайней мере тебе удалось ответить на один вопрос, который меня давно интересовал. С детства мечтал узнать, что это такое: «пойди туда, не знаю куда…»

— Ладно-ладно. Прежде чем начать делать глупости, лучше послушай, что я скажу. Поворот на мое ранчо — в полумиле отсюда. Но я, понимаешь ли, на день опоздал, а у жены моей характерец тот еще. К тому же я в Рино просадил добрых семь сотен и двое суток не спал. Так что, уж извини, в гости пригласить не могу. Сам понимаешь.

— Мог бы по крайней мере высадить меня поближе к какому-нибудь заведению, где можно пожрать без риска дать дуба.

— Ты же сказал, что у тебя ни гроша.

— Удалось напоследок стрельнуть у одного парня пять баксов взаймы.

— Ну-у, милый, если бы у меня были целых пять баксов, я все еще торчал бы в Рино. Сам знаешь — у тебя ведь та же болезнь, что и у меня, верно?

Куинн не стал отрицать.

— Слушай, — медленно начал он, — может, твоя жена в конце концов не такая уж и мегера, а? Может, она не будет особо возражать против гостя… Хорошо-хорошо, я ведь только предположил. У тебя что, есть идея получше?

— Естественно. Иначе мы бы тут не торчали. Видишь проселок вон там, внизу?

Присмотревшись, Куинн заметил узкую тропинку, которая, причудливо изгибаясь, убегала от шоссе к рощице молодых эвкалиптов.

— Вот уж на что это похоже меньше всего, так на дорогу, — с чувством произнес он.

— Так и задумано. Люди, живущие на другом ее конце, не любят себя афишировать. Они, понимаешь ли, со странностями.

— И можно узнать, с какими? — осведомился Куинн.

— О, вполне безобидными. Не волнуйся. К тому же они всегда готовы помочь бедным. — Ньюхаузер сдвинул на затылок свою десятигаллонную шляпу[1], открыв белую полоску лба, выглядевшую нарисованной на фоне бурой, выдубленной ветром и солнцем физиономии. — Слушай, Куинн, мне и самому дьявольски не нравится, что я тебя здесь оставляю, только выбора у меня нет. Я знаю, ты сумеешь меня правильно понять. Парень ты молодой, здоровый…

— К тому же голодный и подыхающий от жажды.

— В Тауэре найдутся и еда, и питье. А потом поймаешь попутку до Сан-Феличе.

— Тауэр? — переспросил Куинн. — Ты имеешь в виду то милое местечко в конце этой, с позволения сказать, дороги, жители которого не любят рекламы?

— Да.

— Это что, ранчо?

— Вообще-то они занимаются земледелием, — осторожно произнес Ньюхаузер. — Но на самом деле это что-то вроде маленькой независимой общины. По крайней мере так я слышал. Мне-то самому там бывать не приходилось.

— Чего так?

— Они визитеров не больно жалуют.

— Тогда с чего ты так уверен, что они примут меня?

— Ты бедный грешник.

— Это что — какая-то религиозная секта?

Ньюхаузер как-то неопределенно качнул головой, Куинн так и не понял, было это подтверждением или отрицанием его предположения.

— Говорю же тебе: я там никогда не бывал. Так, доходили кое-какие слухи. Говорят, какая-то богатая старуха, испугавшись приближающейся смерти, построила там пятиэтажную башню. Видать, решила, что так путь к небу окажется покороче, когда придет ее черед. Ладно, старина мне пора двигаться.

— Подожди, — настойчиво сказал Куинн. — Я же тебе говорил: мне надо попасть в Сан-Феличе, чтобы получить должок с одного приятеля. Три сотни баксов. Если подвезешь меня — пятьдесят твои.

— Я не могу.

— Это же больше чем по доллару за милю!

— Извини.

…Куинн стоял на обочине и задумчиво наблюдал, как машина Ньюхаузера исчезает за поворотом. Когда звук ее мотора затих, наступила абсолютная тишина. Ни щебета птицы в лесу, ни треска обломившейся ветки… Никогда прежде с Куинном не случалось ничего подобного, и он целую минуту удивленно размышлял, с чего это вдруг его перестали волновать и голод, и недосып, и палящее солнце…

Он никогда не был в восторге от собственного голоса, но тут вдруг оказалось, что тот звучит совсем неплохо — достаточно, чтобы возникло желание слушать его еще и еще, направлять его звук все дальше и дальше, заполняя им звенящую тишину.

«Меня зовут Джо Куинн. Джозеф Рэдьярд Куинн, но я никому не говорю о Рэдьярде. Вчера я был в Рино. У меня были работа, машина, одежда и подружка. Сегодня я никто, ничто и звать никак, и торчу тут, посередке между «нигде» и «ничем».

Ему и раньше доводилось влипать в самые разные истории, но в них всегда принимал участие кто-то еще. Друзья, на которых можно положиться; незнакомцы, которых можно убедить, — он всегда гордился этой своей способностью. Однако в настоящий момент ни малейшей пользы от нее не предвиделось: вокруг не было ни единой души, способной его выслушать. В этой пустыне он мог заговорить себя до смерти, но все его красноречие не вызвало бы даже шевеления листа на дереве или насекомого под этим листом.

Куинн вынул носовой платок и промокнул пот, двумя тоненькими струйками стекавший за уши. Хотя ему частенько доводилось бывать в Сан-Феличе, он ничего не знал об этой унылой гористой местности, выжженной летним солнцем и размытой зимними дождями. Теперь было лето, и в высохших руслах рек скапливалась пыль, прикрывая кости мелких животных, приходивших сюда в поисках воды.

Куда больше, чем жара и одиночество, Куинна заставляла нервничать тишина. Не было слышно даже щебета птиц — то ли они перемерли от жажды, то ли перебрались поближе к воде: к ранчо Ньюхаузера или к этому непонятному Тауэру. Он бросил взгляд на узкую тропинку, бегущую к эвкалиптовой роще.

— В конце концов немного религии мне не повредит, — сказал он сам себе и двинулся в путь.

За рощицей начали появляться первые признаки человеческого обитания. Куинн прошел мимо небольшого стада мирно пасущихся коров, потом миновал бревенчатый загон, в котором щипали травку несколько овец, пару коз, привязанных в тени дикого остролиста, оросительный канал, по самому дну которого медлительно тек чахлый ручеек. Все животные выглядели упитанными и ухоженными.

Постепенно подъем становился все круче, а деревья — гуще и выше; к дубам и соснам добавились грабы и каштаны. Куинн уже почти достиг вершины холма, когда заметил первое строение. Длинное и низкое, сделанное из бревен и природного камня, оно было так искусно размещено, что, лишь подойдя на расстояние двадцати ярдов, он понял, что это такое.

Меньше всего оно было похоже на башню, и Куинн решил, что Ньюхаузер попросту ошибся, приняв на веру местные слухи.

Вокруг по-прежнему не было ни души. Ни единой струйки дыма не поднималось из широкой трубы. Грубые ставни из кое-как сколоченных нетесаных досок закрывали окна. Воздух под сенью огромных калифорнийских сосен, сменивших чахлую растительность низин, показался Куинну прохладным и влажным. Сосновые иглы, толстым слоем устилавшие тропинку, скрадывали звук его шагов…

Сквозь щель в ставне брат Язык Пророков увидел приближающегося незнакомца и что-то недовольно промычал.

— Что это тебя так взволновало? — оживленно поинтересовалась сестра Благодеяние. — Ну-ка, дай взглянуть! — Она заняла его место у щели. — А-а, это всего лишь человек. Не расстраивайся. Скорее всего у него просто сломалась машина. Там, на дороге. Брат Терновый Венец поможет ему починить ее, и он уедет. Если только…

Особенностью сестры Благодеяние было редкостное умение добраться до самой сути любой проблемы, найти ее, указать другим, а потом разрушить весь эффект, добавив: «если только…»

— …если он только не из школьного совета и не репортер. Ну, в этом случае я буду тверда и отошлю его восвояси вместе с его невежеством. Хотя, мне кажется, школьному совету дергать нас еще рано…

Брат Язык кивнул в знак согласия и нервно погладил шею длиннохвостого попугая, сидящего на его указательном пальце.

— Значит, вполне возможно, что он из газеты, — продолжала сестра. — Если только не самый обыкновенный бродяга. Ну, в любом случае надо встретить его любезно, но холодно. Ничего страшного, бывали у нас бродяги и раньше, ты прекрасно это знаешь. И прекрати мычать. Ты отлично умеешь говорить, когда тебе это надо. Если вдруг начнется пожар, ты во всю глотку заорешь «огонь», верно ведь?

Брат Язык затряс головой.

— Чепуха, мне-то лучше знать. Ну-ка, скажи: огонь. Ну, говори. Огонь!

Брат Язык безмолвно уставился в пол. Даже если бы дом был охвачен пламенем, он не смог бы сказать ни слова. Просто стоял бы и любовался пожаром — конечно, предварительно убедившись, что его попугаю ничего не угрожает.

Куинн постучал в деревянную некрашеную дверь.

— Привет. Есть здесь кто-нибудь? Я заблудился, голоден и хочу пить.

Пронзительно скрипя несмазанными петлями, дверь медленно отворилась. На пороге стояла женщина лет пятидесяти, высокая и сильная, с круглым лицом и очень румяными щеками. Она была босиком. Длинное платье напомнило Куинну одеяния, которые он видел на Гавайях, только те сверкали всеми цветами радуги, а это было сшито из грубой серой шерсти без каких-либо украшений.

— Добро пожаловать, незнакомец, — произнесла она. Слова были добрыми, но тон выдавал настороженность.

— Прошу прощения за беспокойство, мадам.

— Сестра, с вашего позволения. Сестра Благодеяние. Итак, вы голодны, умираете от жажды и заблудились. Верно?

— Более или менее. Это длинная история.

— Но довольно обычная, — сухо сказала она. — Войдите. Мы никогда не отказываем беднякам, хотя сами бедны.

— Благодарю.

— Просто ведите себя, как следует, вот и все, чего мы просим. Как давно вы не ели?

— Честно говоря, точно не помню.

— Вы были на кутеже, да?

— Не совсем то, что вы имеете в виду. Но я сильно подозреваю, что мое вчерашнее времяпрепровождение вы назвали бы так же.

Она бросила острый взгляд на твидовый пиджак, переброшенный через руку Куинна:

— Прекрасная шерсть. Я такой не видела с тех пор, как мы носим свою одежду. Где вы его достали?

— Купил.

Его ответ, похоже, слегка разочаровал сестру. Она, по всей видимости, надеялась на признание, что Куинн его украл.

— Вы не похожи на нищего. Ни по виду, ни по манерам.

— Я слишком давно им не был. Еще не привык.

— Без сарказма, пожалуйста. Я вынуждена проверять наших гостей для нашей же безопасности. Каждую минуту, прямо хоть сейчас, может заявиться какой-нибудь любопытный репортер или блюститель закона, поклоняющийся злу.

— Я поклоняюсь только еде и воде.

— Тогда войдите.

Куинн последовал за ней в дом, представлявший собой одну большую комнату с каменным полом, выглядевшим так, будто его только что выскребли щеткой. Свет проникал сквозь стеклянную крышу — самую большую, какую Куинну когда-либо доводилось видеть.

Сестра Благодеяние заметила, что гость с удивлением посмотрел вверх, и пояснила:

— Учитель говорит: раз Создатель захотел, чтобы свет шел с небес, — ему следует нисходить прямо, не преломляясь в окнах.

Посредине помещения почти во всю длину комнаты тянулся деревянный стол со скамейками по обе стороны. На нем были расставлены оловянные тарелки, приборы из нержавеющей стали и несколько керосиновых ламп, уже вычищенных и заправленных для вечера. В дальнем конце размещались старомодный холодильник и печка со связкой хорошо наколотых дров. Еще там была самодельная птичья клетка. Перед печкой в кресле-качалке сидел средних лет мужчина — худой, с бледным лицом и птицей на плече. На нем было такое же одеяние, как у сестры Благодеяние, и он тоже был босиком. На бритой голове виднелось несколько царапин и порезов, будто ее брили тупой бритвой, а цирюльник был подслеповат.

Сестра Благодеяние закрыла дверь. Похоже, ее подозрительность в отношении Куинна слегка ослабла: сейчас она вела себя, как обычная домовитая хозяйка.

— Наша общая столовая, — пояснила она. — А это — брат Язык Пророков. Остальные — на молитве в Тауэре, мне же пришлось остаться с братом Языком в качестве сиделки. Он был болен и еще не оправился. Как ты себя чувствуешь, брат Язык?

Брат кивнул и улыбнулся. Маленькая птичка нежно ущипнула его за ухо.

— Самый неудачный выбор имени, какой только можно себе представить, — шепотом добавила сестра Благодеяние на ухо Куинну. — Он редко говорит. Впрочем, наверное, пророкам и не стоит слишком разглагольствовать. Вы можете сесть, мистер?..

— Куинн.

— Куинн. Рифмуется с грехом. Это может быть дурным предзнаменованием.

Куинн принялся доказывать, что его имя рифмуется с массой других слов — с усмешкой, веретеном, плаванием[2], но сестра резко оборвала его, заявив, что грех в данном случае подходит больше всего.

— Что еще, кроме порока, могло привести такого молодого, крепкого мужчину, как вы, к столь плачевному состоянию? Разве не так?

Куинн вспомнил: Ньюхаузер говорил, что люди в Тауэре особенно милосердны к бедным грешникам.

— Боюсь, что вы правы, сестра, — вздохнул он.

— Выпивка?

— Конечно.

— Карты?

— Частенько.

— Женщины?

— По обстоятельствам.

— Так я и думала, — кивнула сестра Благодеяние с мрачным удовлетворением. — Ладно, сделаю для вас сэндвич с сыром.

— Спасибо.

— И с окороком. В городе ходят слухи, будто мы мяса не едим. Какая чепуха! Мы много работаем, мясо нам необходимо. Сделать тебе тоже, брат Язык? И глоток козьего молока, а?

Брат затряс головой.

— Ну, как хочешь, заставлять не буду. Но по крайней мере свежий воздух пойдет тебе на пользу. Уже достаточно посвежело, чтобы посидеть немного во дворе. Верни свою птичку в клетку, и мистер Куинн поможет тебе с креслом.

Сестра Благодеяние распоряжалась так, будто у нее не возникало ни малейших сомнений, что все ее приказы будут выполнены быстро и как следует. Куинн покорно вытащил из комнаты качалку, брат Язык посадил попугая в клетку, а сама она деловито принялась готовить сэндвичи. Несмотря на странное одеяние и обстановку, больше всего в этот момент она походила на обычную домашнюю хозяйку, хлопочущую на собственной кухне и очень довольную тем, что может оказать услугу своим мужчинам. Куинн даже не пытался гадать, какая цепь обстоятельств привела ее в такое место, как Тауэр.

Она поставила перед ним тарелку с сэндвичами, села на скамью возле него и принялась наблюдать, как он ест.

— Кто рассказал вам о нас, мистер Куинн?

— Человек, которого я встретил на дороге. У него ранчо неподалеку отсюда.

— Звучит правдоподобно.

— Да. Тем более что это чистая правда.

— Откуда путь держите?

— Изначально или сейчас? — осведомился Куинн.

— И то, и другое. Не бойтесь подробностей.

— Родился в Детройте. В последнее время жил в Рино.

— Рино — нечистое место.

— Сейчас я склонен с вами согласиться. Сестра Благодеяние неодобрительно хмыкнула.

— Полагаю, вы, как они там выражаются, пользовались чужими деньгами?

— Что ж, в каком-то смысле можно и так сказать.

— У вас в Рино была работа?

— Да была своя контора в одном клубе. Или в казино — называйте, как хотите. А еще у меня есть лицензия частного детектива, выданная в Неваде, — впрочем, возможно, ее уже пора возобновить.

— Воодушевляла ли вас ваша работа?

— Давайте просто скажем: меня предупреждали, что не следует смешивать дело и удовольствие, а я этим пренебрег, — Куинн принялся за второй сэндвич. Домашней выпечки хлеб совсем зачерствел, но сыр и ветчина были хороши, а масло — просто прекрасное.

— Сколько вам лет, мистер Куинн?

— Тридцать пять — тридцать шесть. Думаю, скорее тридцать шесть.

— Большинство мужчин в вашем возрасте сидят дома в окружении семьи, а не носятся по горам в поисках милостыни… Стало быть, тридцать шесть. И что же? Собираетесь вы начать жизнь сначала, на более высоком уровне?

Куинн удивленно взглянул на нее.

— Послушайте, сестра, я отдаю должное еде и гостеприимству, но очень прошу не рассматривать меня как кандидата в неофиты.

— В самом деле? Поверьте, мистер Куинн, я об этом вовсе не думала. Мы не ищем новообращенных. Они ищут нас. И приходят к нам, когда устают от мира.

— И что же тогда происходит?

— Мы готовим их к восхождению в Тауэр. Там пять уровней. Первый — самый низкий, с него мы все начинаем, — уровень земли. Второй — уровень деревьев, третий — гор, четвертый — неба и пятый — Небесная Башня, где живет Учитель. Сама-то я выше третьего уровня никогда не поднималась, — она наклонилась к собеседнику, конфиденциально нахмурившись. — Даже для того, чтобы находиться здесь, мне кое-чего не хватает.

— Ну да? Чего же?

— Духовных вибраций. Я не чувствую их, как следует. А когда начинаю ощущать, оказывается, что пролетел реактивный самолет или где-то что-то взорвали и вибрации вовсе не духовные. Однажды срубили дерево, и я подумала, что мои вибрации — лучшие из всех, какие кто-либо когда-нибудь испытывал. Ох, какое это было разочарование!

— Это очень плохо, — серьезно подтвердил Куинн, пытаясь смотреть на нее с максимальной симпатией, на какую был способен.

— О, на самом деле вы так не думаете.

— Уверяю вас.

— А я говорю — нет. У скептиков всегда определенным образом кривятся губы.

— Просто у меня во рту кусок окорока. Он вцепился в мои передние зубы мертвой хваткой.

Сестра не смогла сдержать короткого смешка и торопливо прикрыла рот рукой. Казалось, собственная несдержанность взволновала ее так, будто она вспомнила какой-нибудь фривольный случай из своего прошлого.

Она торопливо поднялась и подошла к холодильнику.

— Налить вам козьего молока? Это очень полезно.

— Нет, спасибо. Может быть, чашку кофе?

— Мы никогда не пользуемся стимуляторами.

— Почему бы вам не попробовать? Между прочим, от этого могут улучшиться ваши вибрации.

— Я попросила бы вас быть более почтительным, мистер Куинн.

— Извините. Просто я наелся. Хорошая еда всегда приводит меня в легкомысленное настроение.

— Не так уж она хороша.

— Я настаиваю на своем.

— Впрочем, пожалуй, сыр не так уж и плох. Брат Провидец делает его по какому-то своему, тайному рецепту.

— Пожалуйста, поздравьте его от моего имени, — Куинн поднялся и с наслаждением потянулся, сдерживая зевок. — Ну, а теперь мне, пожалуй, пора продолжить путь.

— Куда?

— В Сан-Феличе.

— Это же почти пятьдесят миль! Как вы туда доберетесь?

— Пешком до шоссе, а там поймаю какую-нибудь машину.

— Можете и не поймать. Большинство едущих в Сан-Феличе предпочитают пользоваться кружным путем, по главному шоссе. К тому же после захода солнца водители не любят тормозить ради попутчиков, особенно в горах. А ночи у нас очень холодные.

С минуту Куинн испытующе смотрел на нее.

— Что у вас на уме, сестра? — спросил он затем.

— Ничего. Просто беспокоюсь за вас. Один в горах, холодной ночью, без крова над головой, и дикие звери бродят вокруг…

— К чему вы клоните?

— Так, пришло кое-что в голову, — весело сказала она. — Есть очень простое решение. Завтра утром брат Терновый Венец скорее всего повезет в Сан-Феличе овощи. Что-то случилось с нашим трактором — ему надо купить запчасти. Я уверена, он не будет возражать, если вы поедете с ним.

— Вы очень добры.

— А, ерунда, — с усмешкой отмахнулась она. — С моей стороны это чистый эгоизм. Не хочу всю ночь проворочаться без сна, беспокоясь о новичке, бродящем где-то в горах. Можете переночевать в сарае — там есть кровать и пара одеял.

— Вы всегда так гостеприимны, сестра?

— Нет, — резко ответила она. — Мы принимаем воров, пьяниц, хамов и обращаемся с ними так, как они того заслуживают.

— В таком случае чем такое королевское обращение заслужил я?

— Не такое уж королевское. Вы скоро в этом убедитесь — как только попытаетесь заснуть на вашей кровати. Но это лучшее, что мы можем предложить.

Откуда-то донесся звук гонга.

— Молящиеся идут, — сказала сестра Благодеяние. Потом на несколько секунд замерла, опершись лбом на правую руку и о чем-то раздумывая. — Пожалуй, лучше вам выйти из кухни. Сейчас сюда придет сестра Раскаяние — развести огонь для ужина, а присутствие незнакомых ее всегда нервирует.

— А остальных?

— У каждого брата и у каждой сестры есть свои обязанности до захода солнца.

— Я имею в виду — как чувствуют себя остальные в присутствии незнакомцев?

— С вами будут учтивы, мистер Куинн, в той же степени, в какой проявите учтивость вы сами. Бедную сестру Раскаяние действительно лучше избегать, но тут — проблемы особые. У нее, понимаете ли, трое детей, и представители школьного совета все время настаивают, чтобы они посещали школу. А чему их там будут учить, я вас спрашиваю? Что они там смогут узнать такого, чему Учитель не научит их здесь — если им это так уж необходимо.

— Честно говоря, сестра, к обсуждению данного вопроса я не готов.

— Знаете, а я, впервые вас увидев, как раз подумала: уж не от школьного ли совета вы сюда явились?

— Я польщен.

— Не стоит, — сухо отпарировала сестра. — Они все, как один, тупоголовы, назойливы и обожают лезть не в свои дела. А сколько хлопот они причинили бедной сестре Раскаяние, вы просто не поверите! Неудивительно, что у нее с духовными вибрациями еще больше сложностей, чем у меня.

Куинн проследовал за ней наружу. Брат Язык Пророков дремал под деревом в своей качалке; солнечные блики сверкали на его бритой голове.

Куинн увидел, что к дому приближаются низенькая широкоплечая женщина и молоденькая девушка лет шестнадцати-семнадцати. За ними семенили двое детишек, мальчик и девочка, на вид лет семи-восьми. Одеты все были в такие же серые шерстяные хламиды, какие носили, видимо, все члены общины, только на детях они были чуть ниже колен.

Все четверо, ни слова не говоря, вошли в столовую, и только девушка бросила на Куинна быстрый вопрошающий взгляд. Он ответил ей тем же. Девушка была хорошенькой, с блестящими карими глазами и вьющимися черными волосами, но кожу ее сплошь покрывали красные пятна от старых прыщей.

— Сестра Карма, — вздохнула сестра Благодеяние. — Бедная девушка вся в прыщах, и никакие молитвы, похоже, не в состоянии ей помочь. Пойдемте, я покажу, где вы будете спать. Особых удобств, правда, не обещаю — чего нет, того нет. Баловать плоть — ослаблять дух. Не сомневаюсь, впрочем, что вы никогда ничем другим и не занимались.

— Без сомнения.

— И вас это не беспокоит? Не пугает то, что неизбежно приближается к каждому из нас?

Куинна куда больше пугало то, что могло к нему никогда не приблизиться: деньги и работа. Точнее, их отсутствие. Однако он предпочел ограничиться кратким замечанием, что старается на подобные темы не думать.

— Но вы ДОЛЖНЫ об этом задуматься, мистер Куинн! — воскликнула сестра Благодеяние.

— Хорошо, сестра, — покладисто согласился он. — Сейчас же и начну.

— Опять шутите, да? Вы очень странный молодой человек, — она посмотрела вниз, на свое серое одеяние, на босые ноги с широкими, плоскими, мозолистыми ступнями. — Наверное, я тоже кажусь вам странной. Что ж, будь таким, каким можешь. Возможно, в этом мире я выгляжу более странной, чем буду в следующем. Аминь, — добавила она, как бы закрывая тему.

Снаружи сарай казался уменьшенной копией столовой. Но внутри он делился на комнаты, каждая из которых была заперта на висячий замок. В одну из таких комнаток и ввела Куинна сестра Благодеяние. В ней оказалось достаточно светло благодаря маленькому оконцу; меблировка состояла из узкой железной кровати с тонким серым матрацем и парой одеял, частично съеденных молью. Куинн пощупал матрац — тот был мягким, но без малейших признаков упругости.

— Волосы, — пояснила сестра Благодеяние. — Волосы братьев. Один из экспериментов сестры Слава Вознесения — она очень экономна. К несчастью, это привлекает мириады блох. Вы как к блохам, очень восприимчивы?

— Ох, я к такому количеству вещей восприимчив, что, вполне вероятно, и к блохам тоже.

— Тогда я попрошу брата Свет Вечности обработать матрац раствором от насекомых. Только сначала давайте все же проверим вашу восприимчивость.

— Каким образом?

— Сядьте и посидите несколько минут неподвижно.

Куинн уселся на кровать и принялся ждать.

— Кусают? — осведомилась через минуту сестра Благодеяние.

— Не думаю.

— Но вы что-нибудь чувствуете?

— Нет, даже вибрацию.

— Тогда, может быть, можно обойтись и без раствора. Вам может не понравиться его запах, а бедный брат Свет и без того загружен работой.

— Из чистого любопытства, — поинтересовался Куинн, — сколько человек живет в Тауэре?

— Сейчас двадцать семь. Одно время было около восьмидесяти. Но одни сбились с пути, другие умерли, кто-то потерял веру… Однако приходят и новые люди — просто появляются однажды на ступенях, вот как вы, например… Кстати, вам не приходило в голову, что, возможно, сам Господь направил ваши шаги именно сюда?

— Нет.

— Подумайте об этом.

— Не стану. Я отлично знаю, как сюда попал. Один парень, Ньюхаузер, подобрал меня в Рино — сказал, что едет в Сан-Феличе. Во всяком случае так я его понял. Оказалось, ошибся: он имел в виду не совсем то. Но это неважно.

— Для меня — важно, — изрекла сестра Благодеяние.

— То есть?

— Очень странно, что именно сейчас вы решили возобновить вашу лицензию частного детектива. Не верится, что это всего лишь совпадение. Я просто кожей чувствую, что такова воля Господня.

— Похоже, ваши вибрации улучшаются, сестра.

— Я тоже так думаю, — серьезно согласилась она. — Наверное, это они.

— А теперь, если не возражаете, расскажите мне, какие виды у вас на меня как на частного детектива.

— Сейчас у меня просто нет времени. Надо пойти сообщить Учителю, что вы здесь. Он не любит сюрпризов, особенно во время приема пищи. У него слабый желудок.

— Позвольте мне пойти с вами, — поднимаясь, попросил Куинн.

— О нет, нельзя. Незнакомцам не позволяется входить в Башню.

— А не будет ли кто-нибудь из братьев и сестер возражать, если я немного поброжу по округе?

— Некоторые будут, другие — нет. Хотя все мы здесь служим общему делу, у каждого свой характер. Как и везде, наверное.

— Короче, я остаюсь здесь. Так?

— Вы выглядите усталым, вам бы следовало немного отдохнуть.

И сестра Благодеяние вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Куинн лежал на кровати, лениво поскребывая подбородок. Он ощущал острую потребность в бритве, душе и глотке чего-нибудь покрепче. Или, наоборот, в глотке, душе и бритве. Он так и задремал, пытаясь определить оптимальную последовательность этих приятных вещей, и во сне вновь оказался в своем гостиничном номере в Рино. Ему снилось, что он выиграл десять тысяч долларов и, разложив их на кровати, дабы пересчитать, обнаружил, что всю сумму ему выплатили пятерками, а на каждой банкноте вместо Линкольна помещен потрет сестры Благодеяние.

Было еще светло, когда он проснулся — в полном смятении и мокрый от пота. С минуту вспоминал, где находится: слишком уж эта маленькая каморка напоминала тюремную камеру.

В дверь постучали, и Куинн сел.

— Кто там?

— Матрац?

Дверь открылась, и в комнату вступил брат Свет Вечности, неся в мощной длани банку с раствором. Он был большой, грузный, с лицом, изборожденным морщинами, точно старый портфель. От его грязной робы несло домашним скотом. Впрочем, Куинну этот запах отнюдь не показался неприятным.

— Это очень любезно с вашей стороны, брат, — вежливо заметил он.

— Не любезность, — проворчал Свет, — порядок. У меня сотня дел, а эта женщина способна придумать еще столько же. «Иди, — говорит, — займись матрацем. Не допусти, — говорит, — чтобы незнакомца покусали». Поэтому я здесь и жду, когда вы мне дадите заняться блохами. Вас сильно покусали?

— Не думаю.

— Снимите рубашку и осмотрите свой живот, — велел брат Свет, ставя банку с раствором на пол. — Они любят кусать в живот: там кожа нежная, легче прокусить.

— Скажите, — смиренно спросил Куинн, покорно выполняя предписанное, — есть ли какой-то шанс принять здесь душ?

— Вода — в туалетной комнате, хотя душем я бы это не назвал… А, вас даже не покусали. Шкура у вас, должно быть, как у слона — не стоит на вас и жидкость тратить.

Он поднял банку и направился к двери.

— Минутку, — остановил его Куинн. — А где эта туалетная комната?

— Как выйдете, сразу налево.

— У вас ведь есть бритва, правда?

Брат Свет дотронулся до своей бритой макушки, несущей столь же многочисленные порезы и царапины, как и у брата Языка.

— Да, мы пользуемся бритвами, — подтвердил он. — Или, вы думаете, я таким родился?

— Вы мне ее не одолжите?

— Обратитесь к брату Твердое Сердце, он наш парикмахер. И не приставайте больше ко мне, у меня еще масса дел: надо подоить коров, напоить коз, покормить цыплят…

— Извините, если я причинил вам беспокойство.

Выходя, брат Свет в раздражении шарахнул банку с раствором о дверной косяк, выразив таким образом все, что он думал об извинениях.

Куинн выбрался из сарая, неся рубашку и галстук в руке. Судя по положению солнца, было где-то между шестью и семью вечера — таким образом, он поспал около двух часов.

Из трубы столовой поднимался дым; его запах смешивался с запахом готовящегося мяса и ароматом хвои. Воздух был прохладным и бодрящим. Куинну он показался очень здоровым, и его внезапно заинтересовало, излечил ли здешний климат старую леди, которая построила Тауэр, или она, как и хотела, умерла здесь, на шаг ближе к небесам. Самой Башни Куинн еще не видел; единственным свидетельством, что она действительно существует, был звук гонга, означавший окончание молитв. Он бы с удовольствием побродил по окрестностям и попытался найти Башню самостоятельно, но поведение брата Света заставляло усомниться в целесообразности подобного поведения. Другие братья и сестры могли быть еще менее дружелюбны.

В туалетной комнате Куинну пришлось изрядно попотеть над ручным насосом, чтобы накачать ведро воды. Там было холодно и мрачно, а серый, крупнозернистый кусок самодельного мыла решительно сопротивлялся любым попыткам получить с его помощью хоть немного пены. Куинн огляделся в поисках бритвы и тут же сообразил, что, даже найди он ее, это ничего ему не дало бы: в комнате не было ни единого зеркала. Либо данный предмет был в секте под запретом, либо просто считалось, что в нем нет необходимости, поскольку наличествовал столь искусный парикмахер, как брат Твердая Рука.

Умываясь и одеваясь, Куинн обдумывал замечание сестры Благодеяние о Всевышнем, направившем его стопы в Тауэр. «Она, конечно, малость не в себе, — подумал он. — И для меня это, пожалуй, неплохо — до тех пор, пока не начнутся неприятности».

Когда он, завершив туалет, выбрался наружу, солнце только что село. Два брата прошли мимо него, слегка склонив головы в сдержанном и молчаливом приветствии. Куинн услышал звон оловянных тарелок и звуки голосов, доносящихся из столовой, и направился туда. Он был на полпути, когда услышал, как сестра Благодеяние зовет его по имени.

Она торопливо подошла, держа в руках пару свечей и коробок спичек. Платье ее хлопало на ветру. «Как крылья летучей мыши», — невесело подумал он.

— Мистер Куинн? Добрый вечер, мистер Куинн.

— Привет, сестра. А я как раз собирался поискать вас.

Он заметил, что она основательно запыхалась; лицо ее раскраснелось.

— Я совершила ужасную ошибку, — торопливо проговорила сестра Благодеяние. — Забыла, что сегодня День Отречения. Устраивала брата Языка в его комнате в Башне и совсем захлопоталась. Он уже совсем выздоровел и вполне может по ночам обходиться без теплой печки…

— Сестра, остановитесь на минутку. Переведите дыхание.

— Да, пожалуй. Вы правы. Но я так взволнована! Учителя опять беспокоит желудок!

— И?

— Понимаете, в День Отречения мы не можем есть вместе с незнакомцами, потому что… Боже мой, я совсем забыла, почему! Ну, неважно, в любом случае таков закон.

— Не страшно. Я не очень голоден, — вежливо солгал Куинн.

— О, вас накормят, не сомневайтесь. Просто придется подождать, пока поужинают остальные. Это займет всего час, ну, может быть, чуть больше — в зависимости от состояния зубов брата Провидца. Они у него в неважном состоянии, и он отстает от других, испытывая терпение брата Света. Тот весь день работает в поле, и у него мужской аппетит. Вы не против подождать?

— Отнюдь.

— Я принесла вам свечи и спички. И посмотрите, что еще, — она извлекла из складок платья потрепанную книгу и с триумфом посмотрела на него. — Кое-что почитать! Нам-то читать не позволяется — разве что о вере, но эта книжка осталась с тех пор, как сестре Карме приходилось ходить в школу. Она — о динозаврах. Как вы думаете, это будет вам интересно?

— Еще как!

— Я ее прочла раз двенадцать. Наверное, уже стала специалистом по динозаврам. Только обещайте никому не говорить, что получили ее от меня, ладно?

— Договорились.

— Я дам вам знать, когда остальные закончат ужин.

— Спасибо, сестра.

Принимая из ее рук книгу, Куинн отчетливо понимал, что со стороны сестры Благодеяние это было не просто милой услугой, а серьезной жертвой. Его этот жест тронул, но и слегка насторожил. «ПОЧЕМУ Я? — настойчиво вертелось в его мозгу. — ПОЧЕМУ МНЕ ОКАЗЫВАЮТ ОСОБОЕ ВНИМАНИЕ? ЧЕГО ОНА ОТ МЕНЯ ХОЧЕТ?»

Вернувшись в сарай, он зажег обе свечи, уселся на кровать и принялся строить планы на будущее. Во-первых, ни в коем случае нельзя упустить поездку в грузовике в Сан-Феличе с братом Венцом. Там он зайдет к Тому Йоргенсену и заберет свои триста долларов. Потом…

Потом никаких планов не требовалось — он и так прекрасно знал, что будет. Если удастся наскрести достаточно денег — он вернется в Рино. Не удастся попасть в Рино — значит, в Лас-Вегас. Не получится с Лас-Вегасом — стало быть, в какой-нибудь из покер-клубов в окрестностях Лос-Анджелеса. Работа, деньги, игра, безденежье… Так он и бегает по кругу, а бороздки становятся все глубже… Куинн знал, что когда-нибудь наступит пора вырваться из этого бесконечного и бессмысленного круговорота. Может быть, именно сейчас?

Хорошо, сказал он себе. Он найдет работу в Сан-Феличе, где единственный островок разгульной жизни — карточные вечера раз в неделю в местном клубе. Он накопит какую-то сумму, отправит чек в гостиницу в Рино и попросит вернуть ему его костюмы. А остальное вложит в ценные бумаги. Он даже сможет, если все пойдет хорошо, предложить Дорис присоединиться к нему… Хотя нет, Дорис тоже часть круга. Как и большинство людей, занятых в игорном бизнесе, большую часть времени она проводила за столами; иные из них и вовсе всю жизнь просиживали под крышей своего клуба — спали там, ели, работали и играли, служа своему предназначению с той же преданностью, как сестры и братья Тауэра.

Дорис. Прошло всего двадцать четыре часа, как он с ней попрощался. Она предложила ему денег взаймы — по каким-то своим таинственным причинам, в которых он так до конца и не разобрался. Так или иначе, он отказался. Может быть, потому, что знал: к деньгам всегда прикреплены некие нити. Пусть тщательно замаскированные, пусть совершенно незримые — но они есть. Куинн посмотрел на книгу, принесенную сестрой Благодеяние, и с интересом подумал: любопытно, какие нити прикреплены к ней?

— Мистер Куинн!

Он поднялся и открыл дверь.

— Входите, сестра. Ну как, хорош ли был ужин в честь Дня Отречения?

— Вполне, — сестра Благодеяние бросила на него подозрительный взгляд. — Особенно учитывая ужасный характер сестры Раскаяние.

— А что если, предположим, кто-нибудь откажется? Не от пищи я имею в виду.

— Не ваше дело. Идемте, и без нахальной болтовни. Столовая пуста; я подогрела для вас тушеную баранину и чашку прекрасного какао.

— А я-то думал, что вы не пользуетесь стимуляторами…

— Какао — не настоящий стимулятор. В прошлом году этот вопрос обсуждался на заседании Совета, и большинство постановило, что какао — поскольку оно содержит важные питательные вещества — вполне допустимо. Только сестра Слава Вознесения была не согласна — она очень экономная. Я вам уже говорила о волосах в матрацах?

— Да, — с чувством кивнул Куинн, который охотно предпочел бы вовсе об этом не вспоминать.

— Книгу вам лучше спрятать. Не думаю, что кто-нибудь вздумает за вами шпионить, но к чему рисковать?

— В самом деле, — Куинн накрыл книгу одеялом.

— Прочитали?

— Немного.

— Очень интересно, правда?

Куинн подумал, что его куда больше интересуют те нити, что тянутся за книгой, но предпочел об этом умолчать.

Они вышли на улицу. Почти полная луна висела прямо над деревьями. Звезды усыпали небо в количестве, какого прежде Куинну наблюдать не доводилось; пока он любовался ими, их стало еще больше.

— Вы что, никогда неба не видели? — нетерпеливо осведомилась сестра Благодеяние.

— Такое — впервые.

— Небо как небо… как всегда.

— Для меня оно сегодня выглядит другим.

Она с беспокойством всмотрелась в его лицо.

— Вас что, посетило религиозное вдохновение?

— Я восхищаюсь совершенством, — пояснил Куинн. — Однако, коль уж вам пришла охота навешивать ярлыки, не стесняйтесь.

— Вы не поняли, мистер Куинн. Я имела в виду, что, если на вас накатил приступ религиозного экстаза именно сейчас, это было бы удивительно некстати.

— Почему?

— Я как раз хочу попросить вас кое-что для меня сделать — ваше обращение могло бы этому помешать.

— Не волнуйтесь, сестра. Так о чем вы хотите меня попросить?

— Об этом я скажу вам чуть позже. Когда вы поедите.

Столовая уже опустела: в ней остались лишь кресло-качалка брата Языка и птичья клетка, да в самом конце стола, у самой печки, был поставлен один прибор.

Куинн сел. Сестра Благодеяние наполнила оловянную тарелку тушеным мясом и еще одну, такую же, — толстыми ломтями хлеба. Потом — так же, как днем, — с благожелательным материнским интересом принялась наблюдать, как он ест.

— А у вас неважный цвет лица, — заметила она спустя несколько минут. — Но аппетит хороший, да и выглядите вы вполне здоровым. То есть, я имею в виду, если вы плохо себя чувствуете, я, естественно, не смогу просить вас об одолжении.

— Несмотря на внешний вид, я очень нездоров. У меня плохая печень, слабые легкие и нарушено кровообращение.

— Ерунда.

— Вам виднее. Так что я должен сделать?

— Я хочу, чтобы вы нашли для меня одного человека. Точнее, даже не нашли, а просто узнали, что с ним случилось. Ясно?

— Пока нет.

— Прежде чем продолжить, мне хотелось бы уточнить одно обстоятельство. Я вам заплачу. У меня есть деньги. Только об этом никто не знает, понимаете? Мы все, когда пришли в Тауэр, отреклись от мира. Все наши деньги, одежда и прочее — все пошло в общий фонд.

— Но вы все-таки кое-что для себя сохранили, да? Так сказать, на черный день.

— Ничего подобного! — резко возразила она. — Мой сын каждое Рождество присылает мне из Чикаго двадцать долларов. Я их сохраняю, потому что знаю: мальчику было бы неприятно, если бы я отдала его деньги Учителю. Он всего этого не одобряет, — она легким жестом обвела комнату. — Не понимает, что высший смысл жизни — в служении Господу и его Истинно Верующим. Думает, что я малость свихнулась, когда умер мой муж. Может, так оно и было. Но именно сейчас я нашла свое настоящее место в мире и никогда его не покину. Как можно?? Я в нем нуждаюсь. И здесь все нуждаются во мне. Брат Язык с его приступами плеврита. Слабый желудок Учителя. Сердце его жены, матери Пуресы — она очень стара…

Сестра Благодеяние вдруг поднялась и замерла перед печкой, сцепив перед собой руки, будто внезапно почувствовала в воздухе дыхание смерти.

— Я и сама старею, — вздохнула она. — Иногда трудно смотреть в лицо действительности. Душа моя пребывает в мире, но вот тело… тело порой бунтует. Оно тоскует по нежности, теплу, ласке. Утром, когда я встаю с кровати, душа моя чувствует прикосновение небес, а ноги — холод каменного пола. Ох, как они ноют! Как-то я увидела в каталоге для пожилых пару комнатных туфель. С тех пор я часто о них вспоминаю, хотя и не должна бы. О том, какие они были розовые, пушистые, мягкие, теплые — самые чудесные туфли, какие я когда-либо видела. Но это, конечно, потакание плоти!

— Однако совсем небольшое, правда? — вкрадчиво промурлыкал Куинн.

— И все равно, надо остерегаться. Такие желания растут, как сорняки. Достаточно получить хотя бы пару вот таких теплых туфель — и тут же обнаружишь, что тебе уже хочется чего-то еще.

— Например? — голосом кинопровокатора подзадорил ее Куинн.

— Горячую ванну, — мечтательно прошептала сестра Благодеяние. — Знаете, большую, в настоящей ванной комнате, и с двумя полотенцами… — она внезапно вздрогнула и негодующе выпрямилась. — Вот! Так оно и случилось. Я возжелала двух полотенец, когда вполне достаточно было бы и одного! Еще одно доказательство несовершенства природы человеческой. Все ему мало! Прими я сейчас горячую ванну — мне тут же захочется еще; захочется принимать ее каждую неделю или даже каждый день! И каждый в Туаэре захочет того же! Мы будем нежиться в горячих ваннах, а наш скот — умирать с голода! Наши сады покроются сорняками! Не-ет, мистер Куинн! Даже предложи вы мне горячую ванну сию минуту — я отказалась бы!

Куинн с трудом удержался от искушения заметить, что не имеет привычки предлагать горячие ванны незнакомым женщинам, но побоялся оскорбить чувства сестры. Она говорила так серьезно и с такой страстью, будто спорила с самим дьяволом. Так что он счел за благо промолчать, давая ей возможность вернуться к теме разговора.

— Вы не слышали о местечке, которое называется Чикот? — спустя некоторое время спросила она. — Маленький городок в Центральной Долине, милях в ста отсюда.

— Я знаю, где это, сестра.

— Мне хотелось бы, чтобы вы туда поехали и отыскали человека по имени Патрик О'Горман.

— Ваш старый друг? Родственник?

Еме показалось, что собеседница попросту не слышала вопроса.

— У меня есть сто двадцать долларов, — продолжала она.

— На эти деньги можно купить множество пушистых, меховых, розовых домашних тапочек, сестра, — мягко улыбнулся Куинн.

И снова она не обратила на его слова никакого внимания.

— Я не знаю, насколько сложная работа вам предстоит. Может быть, и совсем простая.

— Предположим, я найду О'Гормана. Что потом? Передать ему послание? Пожелать счастливо встретить Четвертое июля[3]?

— Ничего подобного. Просто вернетесь сюда и расскажете все мне. И только мне одной.

— А что если он больше не живет в Чикоте?

— Узнайте, куда он переехал. Только, пожалуйста, не пытайтесь вступить с ним в контакт, а то вы все испортите. Ну как, возьметесь за это дело?

— Честно говоря, сестра, в данную минуту мне особо выбирать не приходится. Но я должен вам напомнить, что вы изрядно рискуете, отпуская меня со ста двадцатью долларами в кармане. Я могу и не вернуться.

— Не думаю, — спокойно произнесла она. — Ну, в крайнем случае, что ж, получу еще один урок. Но и тогда я не потеряю ничего, кроме денег, а их я все равно не могу ни потратить, ни передать Учителю — я ведь пообещала сыну…

— У вас просто талант так выстроить доводы, что на первый взгляд все выглядит чертовски убедительно.

— А на второй?

— Любопытно бы узнать, чем вас так интересует этот О'Горман?

— Что ж, попытайтесь — вреда это вам не причинит. Только помните: то, о чем я вас прошу, для меня очень важно.

— Хорошо. Где деньги?

— В надежном месте, — мягко улыбнулась сестра Благодеяние. — До завтрашнего утра.

— Значит, вы мне все-таки не верите? Или не доверяете братьям и сестрам?

— Просто я не такая уж дура, мистер Куинн. Вы получите деньги завтра на рассвете, когда будете сидеть в грузовике рядом с братом Терновый Венец.

— На рассвете?

— Кто рано ложится и рано встает, у того румяные щечки и блестящие глазки.

— Мне уже доводилось это слышать, правда, помнится, в другом варианте.

— Учитель слегка изменил некоторые поговорки, чтобы нашим детям было легче их запомнить.

— Похоже, он любопытная штучка, этот ваш Учитель, — пробормотал Куинн. — Я бы не отказался с ним встретиться.

— Сегодня он не расположен. Возможно, в следующий раз, когда вы снова придете навестить нас.

— А вы, как я погляжу, абсолютно уверены, что я вернусь, сестра. Эх, не знаете вы картежников.

— Знаю, — невозмутимо отпарировала сестра Благодеяние. — Я знала о них все задолго до того, как вы впервые увидели пикового туза.