Совсем как ангел

Глава девятая

Выйдя во внутренний двор, Куинн увидел ряд скамеек из неструганого дерева, расположенный вокруг каменной гробницы, живо напомнившей ему площадку для сушки кофе. Перед гробницей стоял Учитель, склонив голову и сложив на груди руки.

— Ну, мистер Куинн? — не оборачиваясь, спросил он. — Вы нашли сестру Благодеяние живой и в добром здравии?

— Живой.

— И вы все еще не удовлетворены?

— Нет, — покачал головой Куинн. — Мне хотелось бы побольше узнать об этом здании и людях, населяющих его; об их именах, роде занятий, о том, откуда они пришли.

— Бога ради, зачем это вам понадобилось?

— Попробую разобраться в деле О'Гормана.

— Мы с вами не знакомы, мистер Куинн, и у меня нет перед вами никаких обязательств. Тем не менее из чистого великодушия я скажу вам одну вещь. Имя «О'Горман» здесь неизвестно.

— Что же, сестра Благодеяние взяла его с потолка?

— Из сна, — спокойно пояснил Учитель. — Или, точнее, из того, что вы назвали бы сном. — Я — нет. Я думаю, что дух Патрика О'Гормана бродит в аду в поисках спасения. Он говорил с сестрой и просил у нее помощи, потому что ее имя — сестра Благодеяние Спасения. В противном случае он выбрал бы меня, потому что я — Учитель.

Куинн в изумлении воззрился на него: человек явно верил в то, что говорил. Спорить с ним было бесполезно, а может быть, и небезопасно.

— Почему вы решили, что О'Горман в аду? — поинтересовался он. — Все свидетельствует о том, что он вел образцовую жизнь. Вы, наверное, назвали бы ее праведной.

— Он не был Истинно Верующим. Теперь, конечно, он раскаивается и умоляет, чтобы ему предоставили еще один шанс. Он воззвал к сестре, когда она спала, и ее мозг принял его вибрации. Добрая сестра была и напугана, и озадачена; к тому же ей просто стало любопытно. Такое сочетание затуманило ей разум и заставило сделать глупость.

— Нанять меня.

— Совершенно верно, — в мимолетной улыбке Учителя промелькнула искорка жалости. — Как видите, мистер Куинн, вас попросили найти человека, дух коего блуждает в вечной адской пучине. Нелегкая задача — даже для такого дерзкого молодого человека, как вы. Согласны?

— Если я приму вашу версию, то придется согласиться.

— Но вы не принимаете?

— Пока нет.

— У вас есть версия получше, мистер Куинн?

— Думаю, сестра Благодеяние могла знать О'Гормана до того, как попала сюда.

— Вы заблуждаетесь, — спокойно сказал Учитель. — Сестра никогда даже не слышала этого имени, пока О'Горман не связался с ней из адских глубин, ища спасения. Мое сердце обливается кровью из-за этого бедного, жалкого негодяя, но что я могу сделать? Раскаяние пришло к нему слишком поздно, и он обречен вечно страдать из-за своего невежества и слепого потворства нечестивым желаниям. Остерегайтесь, мистер Куинн, остерегайтесь. То же может случиться и с вами, если вы не измените своего поведения, не откажетесь от мира, от своих мыслей, своего тела и его слабостей.

— Спасибо за совет, Учитель.

— Это не совет. Это предостережение. Откажитесь — и будете спасены. Испытаете раскаяние и наслаждение… Вы видите в матери Пуресе старую женщину с хрупким телом и больным разумом. Я же зрю в ней создание Божие, одну из Избранных.

— А заодно и одну из обобранных, — усмехнулся Куинн. — Кстати, сколько монет вам удалось вытянуть из нее на все это великолепие?

— Вам не удастся рассердить меня еще раз, мистер Куинн. Сожалею, что вы пытаетесь это сделать. Кстати, я вас еще не утомил беседой? Ответил на все ваши вопросы? Позволил увидеться с сестрой Благодеяние? Вы чем-то еще не удовлетворены? Поистине вы ненасытный человек.

— Я хочу узнать, что случилось с О'Горманом. Тогда я смогу рассказать правду его жене.

— Скажите ей, что Патрик О'Горман бродит в аду, страждая в муках вечного проклятия. Это — правда.

Выбравшись из Тауэра, Куинн первым делом надел ботинки и поправил галстук. Учитель невозмутимо наблюдал за ним, стоя в арке ворот. Солнце клонилось к закату, и из трубы столовой уже поднимался ленивый столб дыма. Из членов секты в пределах видимости были только двое младших детей сестры Раскаяние, со счастливыми мордашками съезжавшими на плоских картонках по склону, скользкому от сосновых иголок, да брат Язык Пророков неторопливо приближался к башне, неся клетку со своей маленькой птичкой. За ним, запыхавшись, с раскрасневшимся лицом тяжело ступал брат Твердое Сердце, бривший Куинна в предыдущее утро.

Прикоснувшись ко лбу и поклонившись, братья приветствовали Учителя. Затем вежливо кивнули Куинну.

— Мир да пребудет с вами, братья мои, — нараспев произнес Учитель.

— Мир с вами, — повторил брат Твердое Сердце.

— Что привело вас сюда?

— Брат Язык опасается, что его попугай болен. Он хочет, чтобы сестра Благодеяние посмотрела его.

— Сестра Благодеяние пребывает в заточении.

— Попугай ведет себя очень странно, — примирительно сказал брат Твердое Сердце. — Покажи его Учителю, брат Язык.

Брат Язык склонил голову на плечо и приложил руку ко рту.

— Птица больше не говорит, — перевел брат Твердое Сердце, — и сидит, спрятав голову.

Брат Язык ткнул себе в грудь и быстро задвигал рукой взад-вперед.

— Пульс у птички очень частый, — пояснил брат Твердое Сердце. — У нее сердцебиение. Брат Язык очень обеспокоен. Он хочет, чтобы сестра…

— Сестра Благодеяние — в заточении, — резко повторил Учитель. — Птица выглядит совершенно здоровой. Возможно, она просто так же устала говорить, как я слушать. Накройте клетку и дайте ей отдохнуть. А сердцебиение у всех птиц учащенное, и нечего тут беспокоиться.

Брат Язык скривил губы, а брат Твердое Сердце издал долгий, глубокий вздох, но возразить ни один не посмел. Они исчезли за углом Башни, оставив за собой лишь легкие клубы пыли.

Этот краткий диалог озадачил Куинна. Как и Учителю, ему показалось, что птичка пребывает в добром здравии, и потому стало любопытно, не использовали ли ее братья в качестве предлога, чтобы повидать сестру Благодеяние. «Или, может быть, меня? — неожиданно подумал он. — Да нет, что-то я становлюсь чересчур подозрительным. Еще пара часов в этом милом местечке — и я, пожалуй, тоже начну принимать вибрации О'Гормана прямиком из пекла. Пора сматывать удочки».

Похоже, та же светлая мысль посетила и Учителя.

— Сожалею, но я больше не могу тратить на вас свои силы, мистер Куинн, — сухо проговорил он. — Вам лучше уехать.

— Хорошо.

— Передайте миссис О'Горман, что мои молитвы облегчат страдания ее мужа.

— Не думаю, что так уж сильно.

— Не моя вина, что он попал в ад… Приди он ко мне, я смог бы помочь ему больше… Мир да пребудет с вами, мистер Куинн. Я не жду вас обратно до тех пор, пока вы не придете смиренно и с раскаянием в душе, как новообращенный.

— Я предпочел бы получить письменное приглашение, от Кэпирота, — заметил Куинн, но Учитель уже закрыл дверь.

Куинн побрел обратно к грунтовке. Возле столовой стояло с дюжину братьев и сестер, но никто из них с ним не поздоровался. Лишь один бросил в его сторону любопытствующий взгляд. Куинн пригляделся и узнал дубленую физиономию брата Свет Бесконечности, приходившего в сарай, чтобы избавить его от блох. Выглядело все так, будто колонию специально предупредили, что присутствие гостя надлежит игнорировать, поскольку от него исходит угроза. Но, миновав столовую, он буквально кожей чувствовал две дюжины глаз, упершихся ему в спину. Ощущение это не оставило его даже тогда, когда он добрался, наконец, до своей машины, хотя вокруг никого и не было. Казалось, за каждым деревом притаился брат или сестра, не сводящие с него настороженного взгляда.

Куинн отпустил тормоз, и машина плавно двинулась вниз по дороге. Мысли его вернулись к первому отъезду из Тауэра, на ветхом грузовичке брата Венца. Тогда еще даже не рассвело. Он вспомнил причину столь раннего отъезда: им нужно было смыться раньше, чем проснется старшая дочь сестры Раскаяние, Карма, мечтающая удрать в город.

Куинн вздрогнул. Ощущение чьего-то пристального взгляда стало настолько осязаемым, что казалось, будто по шее ползет какое-то надоедливое насекомое. Чисто рефлекторно он поднял руку, чтобы стряхнуть нахала, но ничего не обнаружил, кроме выступившей на коже испарины.

— Карма? — громко позвал он.

Ответа не последовало.

Куинн, не торопясь, доехал до шоссе. Остановил машину, выключил зажигание и вышел. Потом открыл заднюю дверцу.

— Конечная остановка, дружок.

Серый узел на полу зашевелился и захныкал.

— Выходи, — приказал Куинн. — Если отправишься прямо сейчас, успеешь вернуться в Тауэр до темноты.

Узел развернулся. Показались длинные черные волосы Кармы, потом ее лицо, усыпанное прыщиками и очень сердитое.

— Я не собираюсь возвращаться.

— Маленькая птичка шепнула мне, что ты должна это сделать.

— Я ненавижу маленьких птичек. Я ненавижу брата Языка. Я ненавижу Учителя, мать Пуресу и брата Венца. И сестру Славу. А больше всех я ненавижу собственную мать и ее вечно хнычущих деток. Я ненавижу даже сестру Благодеяние.

— Надо же. Ты прямо сгусток ненависти, — заметил Куинн.

— Больше. Я ненавижу брата Провидца, потому что он щелкает зубами, когда ест. Я ненавижу брата Света за то, что он называет меня ленивой. И я ненавижу…

— Хорошо-хорошо, я уже убедился, что ненавидеть ты умеешь первоклассно. А теперь вылезай. Пошевеливайся.

— Пожалуйста, ну, пожалуйста, возьмите меня с собой. Я не будут вам надоедать. Хотите, даже ни словечка не скажу? Можете считать, что меня здесь нет. Когда мы приедем в город, я найду работу. Я не ленивая, что бы там ни говорил брат Свет… Вы не хотите меня брать, верно?

— Не хочу.

— Это потому, что вы думаете, будто я еще ребенок?

— Есть и другие причины, Карма. Ну, а теперь будь хорошей девочкой и избавь нас обоих от больших бед.

— Я уже в беде, — спокойно сказала она. — И вы тоже. Я слышала разговоры.

— Какие разговоры?

Она уселась на заднее сиденье и откинула волосы.

— О, разные. Они меня не стесняются, считают, я слишком молода, чтобы понять.

— А сестра Благодеяние что-нибудь при тебе говорила?

— Да все они говорили.

— Меня особенно интересует сестра Благодеяние, — мягко повторил Куинн.

— Она много говорит.

— Обо мне?

— Да.

— Что именно?

— О, много чего.

Он тяжело посмотрел на нее.

— Это все отговорки, Карма. Ты специально меня задерживаешь. Тянешь время. Но тебе это ничего не даст. Выходи, или я вытащу тебя за волосы.

— А я закричу. Я умею громко кричать, а звуки в горах далеко разносятся. Все услышат и подумают, что вы пытались меня похитить. Учитель придет в ярость. Он вас может даже убить. У него ужасный характер.

— Тебя он тоже может убить.

— Меня это не трогает. Мне не для чего жить.

— Ладно же. Ты сама напрашиваешься на неприятности.

Куинн нырнул на заднее сиденье и схватил ее. Она поглубже вдохнула и открыла рот, чтобы завизжать, но он успел зажать ей рот рукой.

— Слушай, сумасшедшее дитя. Ты впутаешь в беду нас обоих. Я просто не могу взять тебя с собой в Сан-Феличе. Тебе понадобятся деньги, платья и кто-нибудь, кто смог бы за тобой присматривать. В Тауэре тебе не нравится — ладно; но здесь по крайней мере ты защищена. Подожди, пока подрастешь, тогда сможешь отсюда уехать по собственной воле. Ты меня слушаешь, Карма?

Она кивнула.

— Если я уберу руку, обещаешь успокоиться и разумно все обсудить?

Она снова кивнула.

— Хорошо, — он убрал руку с ее лица и устало откинулся на спинку сиденья. — Я тебя не обидел?

— Нет.

— Какой тебе годик, Карма?

— Скоро будет двадцать один.

— Не сомневаюсь. И что ты собираешься дальше делать? Валяй, только без вранья.

— Мне шестнадцать, — помолчав, угрюмо призналась она. — Но я уверена, что легко нашла бы в городе работу и заработала деньги на лекарство для лица. Чтобы выглядеть как другие девочки.

— У тебя очень красивое лицо.

— Нет, оно ужасно. Все эти жуткие красные штуки… говорят, они пройдут, когда я вырасту, но мне что-то не верится. Они никогда не исчезнут. Мне нужны деньги, лекарства, чтобы от них избавиться. Мне об этом одна учительница сказала в прошлом году, когда я ходила в школу. Мазь от прыщей, так она это называла. Она была красивая, а мне рассказала, что у нее у самой были прыщики и она понимает, что я чувствую.

— И из-за этого ты хочешь уехать в город? Чтобы купить мазь от прыщей?

— Ну, это то, что я сделала бы в первую очередь, — робко улыбнулась она, проведя рукой по щекам. — Мне это очень нужно.

— Предположим, я тебе пообещаю, что куплю мазь и прослежу, чтобы ты ее получила. Сможешь ты тогда отложить поездку в город до тех пор, пока будешь в состоянии сама о себе позаботиться?

Она долго думала, нервно накручивая на палец прядь волос.

— Вы просто пытаетесь от меня избавиться?

— Это само собой. Но помочь тебе я тоже хочу.

— А когда вы сможете прислать мне мазь?

— Как можно скорее.

— Как вы узнаете, какое именно лекарство нужно?

— Это как раз не проблема. Спрошу у фармацевта. Ну, у человека, который торгует лекарствами.

Она повернулась и посмотрела на него очень серьезно.

— Вы правда считаете, что я буду красивой? Такой же красивой, как девочки в школе?

— Конечно, будешь.

Заметно стемнело, но девочка по-прежнему сидела в машине и как будто не собиралась возвращаться в Тауэр.

— Все здесь такие безобразные, — пожаловалась она. — И грязные. Даже полы в Тауэре чище, чем мы. В школе были души с горячей водой и настоящее мыло, и у каждого — свое большое белое полотенце.

— А ты давно в Тауэре, Карма?

— Четыре года. С тех пор как его построили.

— А до того?

— Мы жили в другом месте, тоже в горах, к югу от гор Сан-Гэбриэл. Но там не было башни — просто несколько деревянных лачуг. А потом, вслед за матерью Пуресой, мы пришли в Тауэр.

— Она тоже была обращенной?

— Да, только богатой. У нас таких немного. Богатые, наверное, слишком заняты, тратя деньги на развлечения, чтобы заботиться о грядущем.

— А ты заботишься, Карма?

— Учитель меня пугает, — горько вздохнула девочка. — У него такие странные глаза… А вот сестру Благодеяние я совсем не боюсь. Не так уж я ее ненавижу, как говорила. Она каждый день молится, чтобы у меня исчезли прыщи.

— Ты знаешь, где она сейчас?

— Каждый знает. Она в заточении.

— Надолго?

— На пять дней. Наказание всегда длится пять дней.

— А ты знаешь, за что ее наказали?

Карма покачала головой.

— Братья и сестры вчера много говорили о ней, брате Венце и Учителе. Но шепотом, я почти ничего не расслышала. А в полдень, когда мы с мамой шли готовить обед, сестру Благодеяние увели, и брат Язык плакал за печкой. Он ее просто обожает, потому что она с ним нянчится, когда он болеет. Единственный, кто радовался, — брат Венец, но он подлее самого дьявола.

— Давно он стал обращенным?

— Дайте вспомнить… появился он здесь через год после постройки Тауэра. Это, стало быть, будет три года назад, да?

— А сестра Благодеяние?

— О, она с нами жила еще в горах Сан-Гэбриэл. Столько же, сколько самые первые обращенные, даже те, кто уже ушел, потому что поссорился с Учителем, как мой отец.

— Где твой отец сейчас, Карма?

— Не знаю, — шепотом сказала она. — И спросить не могу. Когда кого-нибудь изгоняют, его имя больше не упоминается.

— А ты не слышала, чтобы кто-нибудь хоть раз поминал о человеке по имени Патрик О'Горман?

— Нет.

— Ты сможешь запомнить это имя? Патрик О'Горман.

— Смогу. А зачем?

— Я хочу тебя попросить, чтобы ты навострила ушки, — улыбнулся Куинн. — Только никому не говори, что я тебя об этом просил. Пусть останется между нами так же, как твоя мазь. Идет?

— Да, — она снова провела рукой по лицу, бегло исследовав щеки, лоб и подбородок. — Вы правда думаете, что я буду красивой, когда сойдут прыщи? Честно?

— Я не думаю. Я знаю.

— А как вы перешлете мне мазь? Учитель вскрывает всю почту. И выбрасывает то, что ему кажется лекарством. Он не верит в лекарства и в докторов. Только в свою веру.

— Я тебе его сам привезу.

Стало уже слишком темно, чтобы видеть ее лицо, но Куинн уловил слабый протестующий жест.

— Они не хотят, чтобы вы снова сюда приходили, мистер Куинн. Думают, вы навлечете беду на колонию.

— Вряд ли. Колония сама по себе меня не интересует.

— Но вы же все время сюда приходите.

— Ну, в первый раз я попал сюда случайно. А во второй — чтобы сообщить сестре Благодеяние те сведения, которые ее интересовали.

— Это честная правда?

— Да, — сказал Куинн, улыбнувшись необычному обороту и серьезности, прозвучавшей в ее голосе. — Однако становится совсем поздно, Карма. Тебе лучше вернуться, пока они не примчались сюда, чтобы меня линчевать.

— Меня не хватятся. Я сказала маме, что собираюсь лечь, потому что у меня болит горло. А сама она допоздна занята на кухне. Сейчас я уже была бы на полпути в город, — с горечью добавила она. — Только не вышло. И я все еще здесь. И буду здесь, пока не умру. Стану старой, безобразной и грязной, как они все. Ох, как бы мне хотелось умереть прямо сейчас, в эту самую минуту! Уйти на небо прежде, чем совершу все грехи, которые мне придется совершить, когда я смогу послать подальше Учителя с его разговорами и у меня появятся красивые платья и туфли, и я каждый день смогу мыть волосы настоящим шампунем.

Куинн вышел из машины и придержал для нее открытую дверь. Она выбралась нарочито медленно и неуклюже.

— Дорогу найдешь? — спросил Куинн. — Уже темно.

— Я эту дорогу вдоль и поперек знаю. Миллион раз по ней ходила, не меньше.

— Ладно, до свидания.

— Вы в самом деле вернетесь?

— Да.

— И не забудете про лекарство от моих прыщей?

— Нет. А ты не забудешь про наш договор?

— Навострю уши, стоит кому-нибудь хоть упомянуть про О'Гормана. Хотя я не думаю, что это случится.

— Почему?

— Нам не разрешается говорить о людях, которых мы знали раньше, до обращения. А в колонии никакого О'Гормана никогда не было. Когда я ухаживала за матерью Пуресой, то разыскала книгу, которую Учитель хранит у себя. Там все наши прежние имена — ну, как звали братьев и сестер до их обращения. А у меня очень хорошая память.

— Можешь вспомнить имя сестры Благодеяние?

— Конечно. Мэри Эллис Фэзерстоун. Она жила в Чикаго.

Куинн расспросил ее и о других именах, но ни одно из них ему ни о чем не говорило. В свете восходящей луны он провожал глазами Карму, возвращавшуюся в Тауэр. Шла она вприпрыжку, будто совсем забыла, как только что хотела умереть и целиком предалась мыслям о грехах, которые она совершит, когда придет ее час.

Куинн без приключений добрался до Сан-Феличе, остановился в прибрежном мотеле и отправился спать.