Совсем как ангел

Глава восемнадцатая

В Сан-Феличе сестру Благодеяние торопливо погрузили на носилки и утащили куда-то в недра городской больницы. Куинн же попал в цепкие ручки молоденькой регистраторши, немедленно впихнувшей его в комнатку, не превышающую размерами ящик из-под пианино. Потом начались вопросы.

Как зовут больную женщину? Кто ее ближайшие родственники? Сколько ей лет? Какими хроническими или инфекционными заболеваниями она болела прежде? Когда и что она в последний раз ела? Рвало ли ее? Была ли рвота бесцветной? Какой запах исходил от рвотной массы? Была ли у больной затруднена речь? Дыхание? Не было ли кровавого поноса? Не замечала ли она кровь в моче? Какими признаками сопровождалось начало ее нынешнего заболевания? Судороги мышц? Бледность или покраснение лица? Руки были холодные или теплые? Наличествовал ли бред? Сонливость? Расширены или сужены были зрачки? Не выступали ли красные пятна вокруг рта и на подбородке?

— Прошу прощения, — взмолился наконец Куинн. — Я не в состоянии ответить на ваши вопросы. Мне ведь не пришлось обучаться медицине.

— Но вы уже совершенно правильно ответили почти на все, — удивилась регистраторша. — Подождите здесь, пожалуйста.

Следующие полчаса Куинн провел в одиночестве. В комнатке было невыносимо душно, пахло лекарствами и еще чем-то тяжелым, вероятно, потом и страхами всех тех людей, которым пришлось проводить здесь время в ожидании, уставившись на дверь в безмолвной мольбе. С каждой минутой запах все усиливался. В конце концов Куинну стало казаться, что он уже комом стоит у него в горле.

Он встал, решив хотя бы приоткрыть дверь, и почти столкнулся на пороге с высоким, плотным человеком фермерского вида. Незнакомец был в широкополой стетсоновской шляпе и мятом джинсовом костюме; вместо галстука его шею обвивал узенький кожаный ремешок, стянутый большой серебряной застежкой с бирюзой. Лицо у него было настороженное, с изрядной примесью цинизма, будто ему слишком много времени приходилось проводить в местах, связанных с отправлением правосудия, и ничего хорошего он оттуда не вынес.

— Ваше имя Куинн?

— Да.

— Вы не позволите взглянуть на вашу лицензию?

Куинн вытащил из бумажника документ. Незнакомец мельком, без особого интереса скользнул по нему взглядом, будто выполняя набившую оскомину формальность, от которой он лично для себя не ожидал ни малейшей пользы.

— Я — шериф Лэсситер, — представился он, возвращая бумаги. — Это вы привезли сюда женщину?

— Да.

— Ваша приятельница?

— Я познакомился с ней дней десять-одиннадцать тому назад.

— Где?

— В Небесной Башне. Это религиозная секта в горах, милях в пятидесяти к востоку.

Судя по выражению лица Лэсситера, ему уже приходилось иметь дела с Тауэром, и вряд ли особо приятные.

— Вас-то как занесло в эту компанию? — удивился он.

— Случайно.

— Вы что, там жили?

— Нет.

— Слушайте, если вы так и собираетесь торчать тут столбом и талдычить «да» и «нет», мы этак до утра не кончим. Может, расскажете все без наводящих вопросов?

— Не знаю, с чего начать.

— Вот уж это мне без разницы. Начинайте с чего хотите. Только начните, больше я ни о чем не прошу.

— В Тауэр я приехал сегодня утром из Чикота, — начал Куинн. Потом рассказал, как встретил на дороге мать Пуресу и как потом обнаружил мертвого человека. Описал устройство внутреннего двора, положение тела и обстоятельства смерти.

Шериф слушал молча. Лицо его оставалось невозмутимым, лишь чуть сузившиеся глаза выдавали интерес к рассказу.

— Кто это был? — осведомился он, когда Куинн закончил.

— Джордж Хейвуд. Владелец фирмы по торговле недвижимостью в Чикоте.

— Никак нельзя было определить, сам он упал или его столкнули?

— Нет. Я по крайней мере не могу с уверенностью утверждать ни того, ни другого.

— Неважный денек выдался для ваших друзей, мистер Куинн.

— Ну, Хейвуда вряд ли можно назвать моим другом — я и видел-то его до того всего раз.

— Видели его всего раз, — медленно повторил Лэсситер. — И все же сразу опознали тело. Хотя лицо, по вашим же словам, было разбито в кровь. У вас, надо думать, неплохое зрение, а?

— Зрение тут ни при чем. Я просто узнал его машину.

— По номеру?

— Нет. По цвету и модели.

— И все?

— Да.

— Минутку, мистер Куинн. Вы, стало быть, наткнулись поблизости на автомобиль того же цвета и той же модели, что у Хейвуда, и тут же решили, что эта машина — его?

— Да.

— С чего вдруг? У него что, какая-нибудь необычная тачка?

— Да нет, серийный «понтиак». Зеленый фургон.

— Таких сотни на любой дороге.

— Несколько дней тому назад Хейвуд исчез из Чикота при странных обстоятельствах, — объяснил Куинн. — Матери и друзьям он сказал, что улетает на Гавайи, но один из его компаньонов связался с аэропортом и выяснил, что ни в одном из списков пассажиров его фамилия не значится.

— Понимаю. Но этого все же маловато, чтобы с ходу решить, что именно он сиганул с башни. Если, конечно, вы не ожидали заранее, что найдете его в Тауэре.

— Не ожидал.

— Вы разве не за тем туда поехали, чтоб его найти?

— Нет.

— Значит, его присутствие стало для вас неожиданностью?

— Абсолютной.

— Даже в наших краях не так уж много найдется людей, которые хотя бы слышали о Тауэре. А уж как туда добраться, и вовсе знают считанные единицы. Что мог там делать торговец недвижимостью из Чикота?

— Одет он был, как обращенный. И голова выбрита.

— Ах, вот даже как?! — с преувеличенным интересом воскликнул Лэсситер. — Вы, стало быть, непонятно зачем забрались в это странное место, обнаружили там тело с обритой головой, совершенно разбитым лицом, облаченное в странную одежду, и тут же определили, что принадлежит оно человеку, которого вы видели всего однажды?

— Ничего я не определял. Однако если вы любитель пари, шериф, у меня есть шанс.

— Официально я не имею права заключать пари. Однако если неофициально… каков, вы говорите, ваш шанс?

— Десять к одному.

— Шанс роскошный, — серьезно кивнул Лэсситер. — Действительно, очень хороший. Хотелось бы знать, на чем основывается ваша уверенность. Вы можете рассказать мне все начистоту, Куинн?

— Насчет Хейвуда — вряд ли. Слишком мало я о нем знаю.

В дверь постучали, и Лэсситер на минуту удалился в коридор. Когда он вернулся, лицо его буквально пылало, а по щекам стекали струйки пота.

— В дневной газете была статья о женщине по фамилии Хейвуд, — сообщил он. — Вы читали?

— Нет.

— Она вчера сбежала в грузовике из Теколотской тюрьмы. А сегодня утром ее подобрали на пятнадцать миль севернее Теколоты. Бродила вокруг холмов. Одна. Сейчас она малость не в себе и объяснить ничего не может. Эти двое Хейвудов случаем не родственники?

— Брат и сестра.

— Та-ак. Вот теперь это действительно становится интересным. Может, мисс Хейвуд тоже была вашей приятельницей?

— Ее я тоже видел только раз, — беззаботно усмехнулся Куинн. — Как и ее брата. Так уж получилось. Так что приятельницей мне стать она не успела.

— А вас ничто не заставило предположить, что у этой парочки Хейвудов в Тауэре было назначено свидание?

— Нет.

— Вообще-то совпадение довольно странное. Сначала исчезает Хейвуд, а через пару дней из тюрьмы бежит его сестрица. Они между собой как, дружили?

— Думаю, да.

— Вы меня разочаровываете, мистер Куинн. Я-то считал, что, поскольку у вас в кармане лицензия детектива, то информация из вас должна буквально переть. Ко мне, естественно. Или вы полагаете, в Неваде такую лицензию получить легче, чем в Калифорнии?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю.

— Может, еще и узнаете. Если, конечно, попытаетесь ее здесь получить, — утешил его Лэсситер. — Теперь об этой женщине, которую вы привезли. Она с Хейвудом как-нибудь связана?

— Понятия не имею.

— Надо думать, у нее было какое-нибудь другое имя, кроме сестры Благодеяние Спасения?

— Миссис Фэзерстоун. Мэри Эллис Фэзерстоун.

— Не знаете, есть ли у нее близкие родственники?

— Сын. Живет в Чикаго или где-нибудь поблизости. Возможно, его зовут Чарли.

— Еще одно ваше предчувствие, мистер Куинн?

— Да нет, просто опять готов держать пари на невыгодных условиях.

Лэсситер приоткрыл дверь и обратился к кому-то в коридоре:

— Отправь-ка Сэма за машиной, хорошо, Билл? Да свяжитесь с чикагской полицией; пусть поищут человека по фамилии Фэзерстоун — зовут, возможно, Чарльзом. Пусть сообщат ему, что его мать умерла. Кто-то ей скормил лошадиную дозу мышьяка.

Несмотря на жару, Куинна охватила дрожь; у него перехватило горло, будто кто-то безжалостной рукой принялся его душить. «Она была сиделкой, — подумал он. — Наверное, сразу поняла, что ее отравили. Возможно, даже знала, кто. И все же не сделала ни малейшей попытки кого-либо обвинить или спасти свою жизнь, приняв противоядие».

Он вспомнил их разговор в тот вечер, когда он впервые появился в Тауэре. Она стояла тогда перед печкой, сцепив руки, будто почувствовав в воздухе дыхание смерти. «Я старею… хотя иногда трудно смотреть правде в лицо, — говорила она. — Душа моя пребывает в мире, но тело бунтует. Оно тоскует по нежности, теплу и ласке. Утром, когда я встаю с кровати, душа моя возносится к небесам, но бедные мои ноги ощущают лишь боль и холод. Однажды в каталоге для пожилых я увидела пару комнатных туфель и с тех пор не могу их забыть. Самые чудесные комнатные туфли, какие я когда-либо видела. Но это, конечно, потакание плоти…»

— Вперед, Куинн, — ворвался в его невеселые воспоминания голос Лэсситера. — У вас есть возможность еще разок прокатиться в Тауэр.

— Зачем?

— Вы, похоже, неплохо знаете эту дорогу. Будете нашим проводником и переводчиком.

— Честно говоря, как-то не тянет.

— Ничего, переживете. Что это с вами, никак разнервничались? Или что-то у вас на уме?

— Пара пушистых розовых домашних тапочек.

— Прошу прощения, но ничем помочь не могу. Именно такими моя контора сейчас не располагает.

Куинн глубоко вздохнул.

— Ступая по каменистой земле босыми ногами, я приду на тихие золотые улицы Небес… — пробормотал он. — Если можно, я хотел бы увидеть сестру Благодеяние.

— Еще насмотритесь. Уж она-то от вас никуда не денется, — рот шерифа растянулся в невеселой улыбке. — Что, не нравится моя манера выражаться, а, Куинн? Ничего, привыкнете. Советую, кстати, и вам ее перенять. Чует мое сердце — если в этом деле начать слишком серьезно размышлять о смерти, то есть все шансы закончить свои дни, вырезая бумажных куколок в одном очень странном заведении.

— Спасибо, шериф. Я буду помнить, что этот шанс у меня остается, — серьезно поблагодарил Куинн.

За руль уселся помощник шерифа в форме. Куинн с Лэсситером устроились на заднем сиденье. За ними следовала вторая машина с двумя полицейскими и портативной лабораторией.

Было четыре часа, и солнце еще жарило вовсю. Едва они выехали за черту города, Лэсситер немедленно скинул шляпу и куртку и расстегнул воротник рубашки.

— Вы хорошо знали эту сестру Благодеяние, Куинн?

— Да нет. Мы и говорили-то с ней пару раз, не больше.

— Тогда почему вас так потрясла ее смерть?

— Она мне очень нравилась. Чудесная женщина была. И умница.

— Кто-то, очевидно, вашего мнения не разделял. Не представляете, кто бы это мог быть?

Куинн смотрел в окно, раздумывая о том, как рассказать шерифу об убийце О'Гормана, не упоминая при этом о письме к Марте О'Горман. Он помнил свое обещание никогда и ни при каких обстоятельствах не упоминать об этом письме, но начинал понимать, что выполнить его будет непросто.

— У меня есть основания предполагать, — осторожно начал он, — что сестра Благодеяние оказалась доверенным лицом и другом одного убийцы.

— В самой колонии?

— Да.

— Не очень-то осторожно с ее стороны, а? Вы же говорили, что она была умна?

— Чтобы понять ситуацию, вам нужно больше узнать о самой секте. Колония существует почти в полной изоляции от прочего мира. Истинно Верующие, как они себя называют, не признают ни наших законов, ни наших обычаев. Вступая в Тауэр, человек полностью отрешается от прежней жизни, от прежнего имени, от семьи, имущества и, что для нас особенно сейчас важно, от своих прошлых грехов. По нашим законам, укрывающий убийцу становится его соучастником. Но взгляните на это с точки зрения Истинно Верующего. Жертва принадлежит миру, которого он больше не признает; преступление наказывается законами, в который он не верит и не считает действенными. Так что в собственных глазах сестра Благодеяние отнюдь не считала себя соучастницей убийства. И остальные члены секты поступили бы точно так же, если бы знали об убийстве… правда, здесь очень большое «если».

— Вы изо всех сил стараетесь ее выгородить, а, Куинн?

— Она в этом не нуждается. Я только пытаюсь вам втолковать, что вам придется иметь дело с людьми, чьи позиции очень отличаются от ваших собственных. Вы, конечно, свои менять не собираетесь, но попытайтесь по возможности понять и их.

— Ваше выступление звучит как доклад члена Армии Спасения в какой-нибудь стране сумасшедших.

— Страна сумасшедших может оказаться не таким спокойным местечком, как вам представляется. И ее обитатели тоже.

— Ну хорошо, хорошо, я принял к сведению, — Лэсситер раздраженно дернул за воротник. — Кстати, объясните все-таки, как вы-то вписались в эту картинку?

— А-а, банальная история. Продулся в Рино до последней рубашки. Поймал попутку — хотел добраться до Сан-Феличе и получить там один должок. Водитель, некто Ньюхаузер, работает на ранчо рядом с Тауэром. Он очень спешил домой и подкинуть меня до самого города не мог. Вот я и решил зайти в Тауэр, запастись едой и водой. Там и заночевал. Ну, а ночью сестра Благодеяние попросила меня найти человека по имени Патрик О'Горман. Только найти, ничего больше. Думаю, нанимая меня, она даже не была уверена, что такой человек вообще когда-либо существовал. Возможно, когда убийца ей признался, она решила, что все это — не более чем плод воображения. И, естественно, захотела узнать правду, хотя понимала, что нарушает законы колонии и рискует подвергнуться наказанию. Оказалось, никакими галлюцинациями убийца не страдал: О'Горман существовал на самом деле и был убит неподалеку от Чикота пять с половиной лет тому назад.

— Вы рассказали об этом сестре?

— Да, на прошлой неделе.

— Она испугалась?

— Нет.

— Неужели ее не тревожило, что убийца может раскаяться в своей откровенности и примет меры, чтобы его тайна не ушла дальше?

— Очевидно, нет. Если верить Карме, девочке, которая провела с ней последние часы, в то утро сестра Благодеяние была в чудесном настроении. Даже пела о том, какой хороший день наступает.

— А он так и не наступил, — хмуро буркнул Лэсситер. — Во всяком случае для нее. С чего она вообще вообразила, что день будет хорошим?

— Кто ее знает? Может, она вообще думала не о себе лично, а о колонии в целом. В последние годы она потихоньку хирела, и появление нового обращенного могло ее поддержать.

— Вы имеете в виду Джорджа Хейвуда? Точнее, того человека, про которого вы думаете, что он был Джорджем Хейвудом?

— Да. Насколько я знаю, у нее не было ни малейшей причины подозревать, что он не настоящий обращенный.

— Но у кого-то, очевидно, такие причины были, — задумчиво протянул Лэсситер. — Странно, вам не кажется?.. О том, что убийство Патрика О'Гормана — не выдумка, сестра Благодеяние узнала еще неделю тому назад. Тем не менее лишь когда на сцене появился Хейвуд, убийца начал принимать меры, чтобы она помалкивала. Как вы это оцениваете, Куинн?

— Пока никак.

— Сколько сейчас народа в колонии?

— Двадцать семь человек. Включая двоих детей и шестнадцатилетнюю девочку, ту самую Карму.

— Вы можете с полной уверенностью исключить кого-либо из числа подозреваемых?

— В первую очередь, конечно, детей. Потом Карму — сестра Благодеяние была ее единственной надеждой: пообещала помочь ей убежать из колонии и уехать в Лос-Анджелес, к тетке. Пожалуй, можно исключить и Учителя: когда убили О'Гормана, он уже вовсю руководил сектой; она тогда располагалась в горах Сан-Габриэль. Его жена, мать Пуреса, слаба и дряхла, это тоже делает ее для нас малоперспективной.

— Для того чтобы отравить, не требуется ни мускулов, ни мозгов.

— Я вообще не верю, что к убийству имеет отношение кто-нибудь из женщин колонии.

— Почему?

Куинн знал ответ, но не мог произнести его вслух: ПИСЬМО К МАРТЕ О'ГОРМАН БЫЛО НАПИСАНО МУЖЧИНОЙ.

— Да уж слишком неправдоподобная версия, — сказал он. — Понимаете, в общине сестра Благодеяние занимала место почти столь же важное, как и Учитель. Она была общей нянькой, управляющей, сестрой-хозяйкой… Психологи, наверное, определили бы выполнявшиеся ею функции как материнские. Титул матери Пуресы ведь чисто номинален: она в этом качестве никак не функционирует, а может быть, и никогда не была способна на такую роль.

— А мужчины? Расскажите мне о них.

— Брат Терновый Венец — полуграмотный механик, со скверным характером, возможно, наиболее фанатично верующий из всех членов секты. Именно он настучал Учителю на сестру Благодеяние. В результате ее наказали. Так что у нее были веские причины его не любить. Впрочем, возможно, у него тоже. Правда, и в качестве убийцы я его не представляю — разве что он получил указание свыше в одном из своих видений. Брат Язык Пророков — робкий, нервный, страдает частичной афазией…

— Это еще что за чертовщина?

— Неспособность говорить. Был полностью зависим от сестры Благодеяние, совсем, как ребенок. Поэтому, надо думать, совершенно вне подозрений. Брат Свет Вечности — скотник, очень трудолюбивый и начисто лишенный чувства юмора. Вкалывает до полного изнеможения, вполне возможно, чтобы искупить какую-то вину. К тому же имеет доступ к яду: у него под рукой раствор от паразитов у овец. Брат Провидец — мясник и сыровар; его я видел лишь мельком, и то издали. Остальных даже не знаю по именам.

— Все равно, сдается мне, многовато для человека, так недолго там пробывшего.

— Сестра Благодеяние была хорошей рассказчицей. А я умею слушать.

— Вот как? — сухо обронил Лэсситер. — Что ж, тогда слушайте следующее: я не верю ни слову из того, что вы тут понарассказывали.

— А вы и не пытаетесь, шериф.

Машина уже довольно давно карабкалась все выше, и высота постепенно начинала оказывать воздействие на Лэсситера. Даже легкое усилие, необходимое, чтобы сказать несколько слов, делало его дыхание чаще и тяжелее. И, хотя он совсем не устал и ему отнюдь не было скучно, он непрерывно зевал.

— Полегче на поворотах, Билл, — наконец взмолился шериф. — От этих проклятых гор меня мутит.

— А вы постарайтесь думать о чем-нибудь постороннем, шериф, — серьезно посоветовал водитель. — О каких-нибудь приятных вещах. О деревьях, там, о музыке, о еде…

— О еде, да?..

— Ну, представьте себе поджаренные ребрышки с печеным картофелем…

— Заткнись, ладно?

— Да, сэр.

Лэсситер откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза.

— Они знают, что я приеду, Куинн?

— Я предупредил Учителя, что собираюсь сообщить о смерти Хейвуда.

— Как они меня встретят?

— Оркестра можете не ждать.

— К дьяволу! Терпеть не могу дела, связанные с кучкой сумасбродов. Нормальные люди — также не сахар, но по крайней мере их поступки можно предугадать. А это… вы верно сказали, как поездка в незнакомую страну, где говорят на непонятном языке, живут по другим законам…

— А вы обратитесь в Армию Спасения, — посоветовал Куинн.

— Нет уж, спасибо. Как-нибудь обойдусь.

— Отчего же? Получили бы подкрепление, шериф.

У помощника шерифа на переднем сиденье плечи затряслись от беззвучного смеха.

— Что это тебя так развеселило, Билл? — наклонившись вперед, мягко осведомился Лэсситер.

— Ничего, сэр.

— Я так и думал. Ничего смешного тут нет. Потому я и не смеюсь.

— Я тоже, сэр. Это просто высота. От разреженного воздуха я икаю.

Лэсситер вновь обратил свое внимание на Куинна.

— Думаете, они попытаются нас выставить? Мне бы хотелось быть наготове, если они могут применить силу.

— Теоретически они не признают насилия.

— Хм. Я тоже. Теоретически. Но иногда приходится.

— Насколько я знаю, оружия у них нет. Так что опасаться приходится только их явного количественного превосходства.

— Вы полагаете, этого мало?

Правая рука шерифа невольно дернулась к кобуре. Куинн заметил этот жест и почувствовал, как в нем нарастает протест. Он вспомнил, как впервые увидел мать Пуресу, с мольбой смотрящую в небо, будто ждущую, что оно отверзнется для нее. Учителя, разрывающегося между жалостью и долгом, пытающегося вернуть ее из блужданий по залам ее детства… Потом перед ним предстал брат Язык с маленькой птичкой на плече, что-то тихо говорящей ему… Брат Твердое Сердце, с усердием орудующий бритвой и, как все цирюльники мира, рассуждающий о том, что в его возрасте леди были куда изящнее, а их ножки — куда меньше… Брат Свет, входящий в сарай с банкой дезинфекционной жидкости в руках, жалуясь на то, что у него тысяча дел, а тут еще сестра велела обработать матрац, иначе незнакомца заживо сожрут блохи… Брат Терновый Венец, адепт Страшного Суда, утверждающий, что каждый носит в себе дьявола, пожирающего его изнутри…

— Не вздумайте применять силу! — гневно предупредил он.

— Скажите это им.

— В первую очередь я говорю вам. Если будете поминутно хвататься за пушку, то сами запугаете их до такой степени, что они полезут в драку. Просто из чувства самосохранения.

— Вас что, Куинн, тоже потянуло в Армию Спасения?

— А уж это вы можете считать как вам угодно.

— Чего это вы вдруг взвились на дыбы? Может быть, тоже услышали голоса, а?

— Именно так, — подтвердил Куинн. — Я услышал голоса.

«Особенно один, — подумал он. — «Я отреклась от тела и его слабостей. Я ищу утешения духа и спасения души. Живя без комфорта, я найду утешение у Господа. Голодая, я получу наслаждение. Ступая по жесткой земле босыми ногами, выйду на тихие золотые улицы Царствия Небесного. Отрекшись от гордыни, окажусь среди бесконечной красоты. Обретя смирение, войду в грядущее, которое принадлежит Истинно Верующим».

Куинн окинул взглядом пустынный ландшафт. «Надеюсь, вам удалось это, сестра. Молю Бога, чтобы вам это удалось».