Спасение челюскинцев

ГЛАВА ПЕРВАЯ

КАПИТАН Владимир Иванович Воронин, человек чуть более сорока лет от роду, рослый и дородный, с загорелым до черноты лицом и светлыми глазами, шагал несколько вразвал — морская походка — через ленинградский грузовой порт мимо бесконечных штабелей леса, ящиков, мешков, бочек топлива. Иногда в просветах между отдельными грузами виднелась сверкающая поверхность залива, тогда слабый ветерок доносил прохладу и запахи водорослей и мазута. Этот запах — моря, свежести и детства — неизменно приводил капитана в легкий трепет, даже если он бывал чем-то серьезно озабочен. На какое-то мгновение он представил Сумской посад — родное поморское село, ветер, срывающий пену с волн, тревожные крики чаек и вот этот сложный запах, первое, пожалуй, с чего он стал помнить себя.

А Воронин был серьезно озабочен. Ему не терпелось увидеть своими глазами судно, на котором, может быть, удастся повторить поход «Сибирякова», и поэтому он прямо с вокзала, никуда не заходя, двинулся в морской порт, где «Челюскин» (таково было новое название «Лены») стоял под загрузкой.

Капитан уже довольно наслышался о «Челюскине». О нем говорили, как о чуде судостроения. Говорили о его самых современных навигационных приборах, об удобных каютах, отделанных дубом, о диванах и креслах, крытых настоящей кожей, о кают-компании, которая сделана из красного дерева, мрамора,

с инкрустациями. Говорили об универсальном станке в машинном отделении. На этом станке можно выполнять и токарные, и фрезерные, и сверлильные работы. Думая о станке, капитан испытал нечто похожее на нежность.

«И мрамор и инкрустации — от лукавого, — подумал он, — а вот станок может очень даже пригодиться».

Кое-кто, правда, поругивал «Челюскин», находя его непригодным для плавания в арктических морях.

«Суда не заставишь делать то, на что они не пригодны, — подумал капитан. — Но я пока не знаю, каков «Челюскин». Поглядим, каков он в деле».

Воронин рассуждал о кораблях, как о живых разумных существах, с которыми можно поговорить. Мысленно, разумеется.

И тут его словно толкнуло — из-за угла серого пакгауза показалась корма черного, как жук, незнакомого судна.

«Он! — догадался Воронин и зашагал быстрее. Судно все выдвигалось и выдвигалось из-за угла. — Уж больно ты, братец, длинен!»

По затененному корпусу бежали солнечные блики, иногда отраженное солнце ослепительно вспыхивало в надраенных до блеска медных частях судна.

Воронин потянул носом.

«Пахнет краской, — отметил он про себя, — и смолой. Это палубное покрытие дает смолистый дух… Потом ты будешь пахнуть только морем. Ну, наконец, ты кончился…»

Воронин остановился, широко расставив ноги. Потом снял фуражку и вытер лоб. Он не спешил ступить на борт судна.

«Все-таки, ты — щеголь!» — обозвал капитан «Челюскина».

Он щурил свои светлые, кажущиеся особенно светлыми из-за загара глаза, слегка покусывал рыжеватый ус и «разговаривал» с судном.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — услышал он голос своего старпома Гудина.

— Здравствуйте, — слегка улыбнулся Воронин и пожал руку Гудину, подтянутому, молодцеватому человеку, который умел носить свою фуражку с тем особым шиком, который свойствен, пожалуй, только английским морякам.

Рядом со своим старпомом рослый и кряжистый капитан выглядел неенолько простовато. Впрочем, от всей его фигуры исходили спокойствие и уверенность.

Длина сто метров, — пробормотал Воронин себе под нос.

— Точно! — изумился Гудин глазомеру капитана и тоже стал глядеть на судно.

— Ширина семнадцать. Плохо.

— Шестнадцать, шестьдесят одна…

— А какие скулы!

— Да, излишняя скуластость имеет место, — согласился старпом и развел руками. — То есть льдины будем принимать под прямым углом, а не по касательной.

— А как будем идти по трещинам с такой длиной и шириной? — Капитан поглядел на старпома. — Этак мы и за ледоколом не пройдем без потерь. А ледовая обстановочка в этом году тяжелая… А каков он, интересно, на открытой воде? Какова его управляемость при малом ходе. Однако теперь не время ворчать.

Он не спеша поднялся на борт, кивнул вахтенному, тот, заметив мрачность капитана, сам сделал свирепое лицо и осторожно кашлянул в кулак.

А Гудин, чуть приотстав от Воронина, знакомил его с судном:

— Палубы стальные с деревянным покрытием. Средняя надстройка двухъярусная — внизу, по бокам, одноместные каюты для комсостава и двухместные для судовой команды. Теперь поглядите прямо по курсу — там столовая, Ленинский уголок, прачечная, сушилка, баня, камбуз… Зимовочное помещение на пятьдесят человек с добавочным каминным отоплением. Это на случай зимовки. Там ваша каюта, рядом со штурманской. Около шлюпок устроим и аэроплан. Если таковой прибудет.

Капитан невесело улыбнулся: он вспомнил, как в прошлом году самолет, приписанный к «Сибирякову», потерпел аварию и утонул. Пилот, впрочем, отделался только холодным купанием.

— Очень нам помог аэроплан в том году, — съехидничал Воронин.

— На этот раз, может, и обойдется. Может, будет польза. На этот раз командир летного подразделения сам Бабушкин.

Произнося «летное подразделение», Гудин слегка улыбнулся, так как в состав подразделения входили только два человека — сам Бабушкин и его механик.

— Бабушкин, может, и не утонет, — сказал Воронин. — Не верю я в авиацию. Несерьезное это дело. Падают уж больно часто. Вон в Америке в этом году уже десять экипажей отдали богу душу. И не в Арктике, а при перевозке почты.

Капитан ходил по судну и словно не замечал окружающей его роскоши.

— Слабоват судовой набор, — буркнул он, глядя себе под ноги, как будто видел всю «анатомию» судна сквозь палубу.

«Хоть отказывайся», — подумал он, чувствуя, что душа не лежит к этому красавцу. Ему представился на миг обезображенный от ледяных наростов корпус, иней на вантах, падающий снег и напирающие льды.

— Так-то все на месте, — сказал он, отгоняя это ненужное видение. — И если уж идти, то надо поскорее. Проскочить бы до морозов.

— Судно, можно сказать, голое, безо всякого внутреннего оборудования, товарищ капитан. Приходится снабжать его не только приборами, швартовочными приспособлениями, но и кружками, и ложками, и поварешками, и тюфяками — несколько тысяч названий.

— Уголь хорошего качества, — проговорил себе под нос капитан, — да мелковат и сыроват. Как бы не произошло самовозгорания… Триста бочек бензина-керосина…

«Оказывается, он видит все», — отметил про себя старпом.

— Малейшая неосторожность, — продолжал Воронин бесцветным голосом, — или разгильдяйство…

Он нахмурился и добавил уже мысленно: «И нет ни экспедиции, ни людей, ни судна».

Потом он облокотился на поручни и, глядя в воду, предался своим размышлениям, вполуха слушая шум порта, крики матросов и грузчиков. Он поглядывал на волны, которые гоняли туда-сюда мусор и поднимали муть. По дну равномерно шли солнечные блики. Грязноватая пена, лежа на воде, никак не находила себе покоя. Волны, откатываясь, оставляли на песке пузыри, которые медленно сползали по наклону к воде, но, не успев доползти, накрывались новой волной и возникали уже на новом месте.

«Успеть бы проскочить до Берингова пролива и не вмерзнуть в лед», — думал капитан.

И тут он услышал голос Отто Юльевича Шмидта. Шмидт, несмотря на чрезмерную занятость, нашел время приехать в порт.

— Что-то вы невеселы сегодня, — сказал он Воронину.

— Веселиться нечего.

Шмидт — высокий, чуть сутуловатый мужчина с длиннейшей, свинцового цвета бородой и ясными голубыми глазами, секунду назад улыбающийся, — нахмурился.

— Что-нибудь случилось? — спросил он обеспокоенно.

— Пока ничего. А может и случиться, — пробормотал Воронин.

— А-а, вам не понравилось судно, — улыбнулся Шмидт. — Вы в него не верите.

— Не… доверяю, — осторожно подтвердил Воронин. — И сроки. Мы сильно опаздываем.

— Почему-то некоторые товарищи считают, что исследование Арктики нужно отложить до того благоприятного времени, когда будут созданы надежные средства передвижения, — сказал Шмидт. — Можем ли мы ждать этого светлого будущего? Могут ли возникнуть такие средства сами собой, без нас?

— Нет, конечно. Светлое будущее силой берется.

— Совершенно верно. И чем труднее путь, тем больше нам чести. Если, конечно, все обойдется благополучно.

Шмидт и Воронин увидели, как Гудин, стоящий в стороне, оглянулся иг думая, что его никто не видит, протер носовым платком иллюминатор.

— Ну, на судне у нас будет полный порядок, — улыбнулся Шмидт: ему понравилась та трогательная заботливость Гудина о судне. И, повернувшись к Воронину, добавил: — И в любом случае, Владимир Иванович, наш опыт пойдет кому-то на пользу.

— Для Гудина порядок — это всё, — задумчиво произнес капитан. — Как, впрочем, у всякого настоящего моряка.

Шмидт машинально обернулся к Гудину, что-то вспомнил и сказал:

— Есть такой анекдот. Моряка спрашивают: «Как это тебе не страшно плавать на корабле? Ведь столько людей погибло при кораблекрушениях». — «А разве вам не страшно ложиться в постель? — спросил моряк. — В постели ведь умерло гораздо больше людей».

Капитан усмехнулся.

— Это точно. — Потом добавил: — Ничего. Пройдем. И «никто пути пройденного от нас не отберет», — как поется в революционной песне.