Спасенное сокровище

Шиле подслушивает

Приблизившись к забою, штейгер Шиле вдруг услышал, что грохот отбойных молотков затих. Почти тотчас же умолк и стук руды, падающей на дно вагонетки. Штейгер Шиле замер на месте. Вдали он видел забой, мерцающий в голубоватом свете карбидок.

«Вот это удача, — подумал он, — наконец-то я накрыл этих бездельников!» Он пощупал листовку, которую сегодня утром аккуратно спрятал в карман куртки. Наконец-то! Наконец-то он услышит, о чем говорят шахтеры между собой! Теперь-то он узнает, кто скрывается за этими листовками, за всей этой коммунистической пропагандой на руднике.

Штейгер Шиле погасил лампу и, стараясь не шуметь, осторожно пополз к забою. Добравшись до него, он присел на корточки и прижался к стене.

Приглядевшись, он узнал Иоганна Брахмана и Рихарда Кюммеля. «Я давно подозревал, что они коммунисты», — подумал Шиле. Он бесшумно подвинулся еще немного, лег на живот, вытянул шею и приставил руки к ушам. Но даже это ему не помогло — он не услышал ни слова. Горняки курили молча.

Шиле рассвирепел. Раз уж такая незадача, он им покажет, как бездельничать! И он снова зажег фонарь и пополз в забой.

Первым его заметил Иоганн Брахман. Он не двинулся с места, только затянулся поглубже и, в упор посмотрев на штейгера, сказал:

— Вы так быстро ползаете, штейгер, что сам Нурми[4] и тот, глядя на вас, лопнул бы от зависти.

Шахтеры рассмеялись.

— Не знаю, о чем вы говорите, Брахман, — поспешно ответил Шиле. — Во всяком случае, мне с вами разговаривать не о чем. — И, глядя на сидящих вокруг шахтеров, закричал: — Лодыри, работа стоит, а они расселись по углам и прохлаждаются! Неудивительно, что сегодня руда совсем не поступает.

— Что? Руда не поступает? — сказал Иоганн. — Бросьте шутить. У нас перерыв. Это наше право. Мы с шести часов в забое.

— Правильно, — подтвердил кто-то.

Штейгер Шиле взял мел и начал выводить на полу цифры. Закончив расчет, он сказал:

— Так вот, ваш забой до конца смены должен дополнительно дать две вагонетки, иначе администрация будет вынуждена вычесть недостачу из вашего жалованья. — И он постучал мелом по стене забоя.

Шахтеры переглянулись. Иоганн Брахман понимал, о чем думает сейчас каждый из них. Он притушил окурок и сказал спокойно и неторопливо:

— Будь я на вашем месте, штейгер, мне было бы стыдно. Ваш дед был простой горняк. А вы стали подпевалой мансфельдских капиталистов. Нет у вас ни стыда, ни совести. Второго такого, пожалуй, и не сыщешь. Теперь вы по крайней мере знаете, что о вас думают горняки. Мы вам это еще припомним.

Шахтеры погасили папиросы. Забойщики вернулись к отбойным молоткам, навальщики взялись за лопаты, откатчики покатили груженые вагонетки и скрылись с ними в темном штреке.

Иоганн Брахман взялся за отбойный молоток. Молоток загрохотал в его сильных руках.

Проходили минуты, проходили часы. Еще две вагонетки… Еще одна вагонетка… Еще полвагонетки…

В полумраке блестели обнаженные тела шахтеров. Руда со стуком падала на каменистую почву, скрежетали лопаты. Пот застилал глаза. Иоганн уже с трудом различал пику своего молотка, упрямо вгрызавшуюся в породу. Он рывком вытаскивал пику — с грохотом обрушивалась отбитая руда; снова брался за молоток, снова направлял его в породу.

«До конца смены осталось совсем немного, — подумал Иоганн и вытер пот со лба. — Не больше получаса». Мысленно он был уже наверху, за тысячу метров от этого душного, пыльного и тесного забоя. Его тянуло к солнечному свету, домой, к сыну. «Ах да, — вспомнил он, — я так и не показал ребятам картину Петера. Ну и уши у этого сорванца! — Иоганн невольно улыбнулся. — Точь-в-точь как у меня. Он и вообще очень на меня похож. Такой парнишка…»

Вдруг в кровле забоя что-то зловеще треснуло. Крепь стала гнуться.

— Назад! — крикнул Иоганн, но было уже поздно: каменная глыба с грохотом рухнула вниз.

Все скрылось за густым облаком пыли. Слышались лишь глухой гул да тяжелое дыхание шахтеров, пробиравшихся к штреку. Иоганн полз последним.

— Ганнес! — простонал кто-то за его спиной.

Иоганн прислушался и повернул назад. Через минуту он наткнулся на Георга, пятнадцатилетнего мальчика-откатчика. Правая нога у него была раздавлена. Мальчик лежал неподвижно, с закрытыми глазами.

— Крепись, Георг, — мягко сказал Иоганн. — Стисни зубы.

Он помог мальчику перевернуться на живот:

— А теперь поползли, надо спешить!

При тусклом свете лампы он увидел, как Георг волочит окровавленную ногу. «Он спасен, — подумал Иоганн с облегчением, — теперь он спасен».

Вдруг, словно шум урагана, прокатился грохот. И в этом грохоте потонул крик. Лампа погасла. С треском рухнула кровля забоя.