Спецназ Его Императорского Величества

Глава четвертая АУСТЕРЛИЦ

Наполеон без излишнего рвения преследовал Кутузова после того, как ему удалось ускользнуть из Цнайма. Русские же стремительно уходили, стремясь побыстрее соединиться с идущей навстречу колонной из России, что им и успешно удалось. Под Ольмюцом корпус Кутузова наконец встретился с пришедшими войсками под командованием Буксгевдена. Присутствующие здесь же австрийские полки позволяли собрать без малого стотысячную союзническую армию. Бонапарт, приблизившись к противнику, повел себя нерешительно, словно опасаясь какого-то подвоха. Три императора: француз Наполеон Бонапарт, австриец Франц II и русский Александр I, собрались в одной точке Европы, ведомые каждый своими целями.

Император Франции хотел нанести решительное поражение европейской коалиции, вскормленной на деньги заклятых врагов — англичан. Больше всего он опасался, что русские и австрийцы уклонятся от сражения и продолжат отступление к границам России. В войну в любой момент могла вступить Пруссия, а ее армия в тылу у наполеоновских войск существенно меняла расстановку сил на карте Европы. Победа же, в которой Бонапарт не сомневался, закрепляла превосходство Франции и его личное господство в Старом Свете.

Император Австрии стремился к скорейшему освобождению Вены и намеревался добиться этого штыками русских войск. На свою армию после бездарного поражения Макка под Ульмом, сжавшуюся, как береста в костре, перед тем как вспыхнуть, он рассчитывать не мог. А потому всячески потворствовал честолюбивым планам Александра 1.

Молодой русский император, проделавший длинный путь из России, мечтал только о славе. Он и слушать не желал о дальнейшем отступлении, которое предлагал Кутузов. Славы хотелось немедленно. Жизнь нескольких десятков тысяч русских солдат не имела значения. И император отдал приказ Кутузову вести войска вперед, навстречу приостановившему наступление Наполеону.

Первое же столкновение с авангардом французов принесло союзникам уверенную победу. Противник был разбит в пух и прах, захвачен городок Вишау. Это событие привело русского императора в полный восторг. Вместе с ним радовалась и свита. Никто не хотел обращать внимания на то, что авангард французов составлял всего восемь эскадронов, а русских — в десять раз больше. Наполеон умело подыгрывал честолюбивым планам союзников, заманивая их в решительную битву.

Дальнейшее наступление русско-австрийской армии заставило французов поспешно отступить, отдав даже Праценские высоты, господствующие над долиной. Стало ясно, что русские, играющие первую скрипку в войсках коалиции, готовы решительно атаковать ослабленного и неуверенного противника, расположившегося западнее моравской деревни Аустерлиц.

Вечером накануне сражения, в роскошном замке с великолепным парком, главной квартире Кутузова, определенной как штаб союзнических войск, собрались командиры колонн, которым предстояло завтра вести войска в атаку. Багратион, командующий правым флангом, прислал ординарца, который сообщил, что князь не прибудет. Кутузов никак не отреагировал на это сообщение, видимо, ожидал чего-либо подобного. Сам вел себя довольно апатично, а если говорить прямо — просто дремал, сидя в вольтеровском кресле во время всего военного совета. Он знал, что для победы над Наполеоном нужно отступать. А его заставляли атаковать.

На совете главным действующим лицом был генерал Вейротер, командующий австрийскими войсками. Мужчина среднего роста, подвижный до суетливости, но в то же время личность весьма занудная. Сегодня он успел побывать у обоих государей, выезжал на аванпосты для личного осмотра неприятельских цепей, а также много времени провел в канцелярии, составляя диспозицию. Все эти события заставили Вейротера поверить в собственную значимость, представить себя единственным вершителем судьбы сражения, которое должно было закончиться триумфом русско-австрийской армии благодаря гениальной расстановке войск, составленной им самим.

Около разложенной на столе большой карты с окрестностями Брюнна австрийский генерал читал диспозицию, из которой выходило, что основной удар союзные войска должны нанести на южном левом фланге, где французы были оттянуты в глубь обороны. Их требовалось совсем немного оттеснить к болотам и озерам, захватить деревеньки Тельниц и Сокольниц, растрепать южный фланг, затем ударить в тыл войскам, расположенным в центре. Тем самым нанести решающее поражение так называемой Великой армии. Для этого командующему левым флангом, генералу Буксгевдену, выделялось тридцать пехотных батальонов и более двадцати эскадронов гусар и драгун, почти двести орудий. Главные силы предполагалось построить в три колонны, чтобы…

Вейротер бубнил весьма монотонно, однако в глубине души пела песня, подогревая собственное мнение о значении австрийского генерала для судьбы всей Европы. Он небрежно отмахнулся от Ланжерона, пытавшегося сделать несколько дельных замечаний, однако, видя внимательность и сосредоточенность, с которой изучал диспозицию генерал Дохтуров, снисходительно отвечал на его вопросы, повторял название населенных пунктов. Высокий, стройный генерал Буксгевден молча смотрел в карту. Его светлая кучерявая голова иногда вскидывалась, когда он устремлял взор на Вейротера, но через несколько секунд, не найдя ничего примечательного, взгляд опускался вниз. Милорадович, румяный, с закрученными вверх усами, наоборот, смотрел только на Вейротера, ни разу не опустив голову. Остальные генералы вели себя по-разному, но в большинстве своем считали, что наступит завтра — и все станет ясно на поле битвы. А на бумаге всегда все гладко. Кутузов откровенно спал, как может спать только человек, смирившийся, что все происходящее никак не зависит от его воли. Он давно понял, что ему придется на этот раз отвечать за чужие грехи.

В штабе французских войск Наполеон проводил военный совет, как всегда, четко и кратко. Маршалу Даву он поручил удерживать южный фланг, чтобы не допустить прорыва русских. Маршал Удино оставался в резерве, готовый в любой момент прийти на помощь Даву, если напор станет нестерпимым. В центре маршал Сульт, которому придавались главные силы, должен дождаться, когда русские увязнут на юге и бросят туда все резервы с Праценских высот. После этого атаковать центр и, прорвав цепи союзников, подняться на высоты, рассекая вражескую армию на две части. На северном фланге маршал Ланн должен был навязать жесткий бой Багратиону и угрожая перейти в контратаку, при помощи кавалерии Мюрата и пехоты Бернадота связать по рукам и ногам самого опасного генерала в стане союзнических войск.

Около полуночи, уже объехав войска, Наполеон встретился с Каранелли и Перментье, ожидавших разговора с вечера.

— Майор! Вы должны силами гренадеров вашей роты прикрывать группу Луи. В случае опасности дать возможность ей уйти в тыл, даже ценой гибели ваших солдат. А у тебя, любезный друг, на завтрашний день будет очень важная задача. Прошу!

На столе была разложена большая карта местности, не уступающая по точности той, что лежала сейчас на столе в гостиной роскошного замка, занимаемого Кутузовым.

— Я думаю, что из-за занавески, за которой вы просидели весь совет, удалось понять план завтрашнего сражения. Что от тебя требуется, Луи: после того как Буксгевден завязнет в болотах, пытаясь выбить Даву из маленьких австрийских деревушек, Сульт нанесет удар в центре. Над главными силами союзников возникнет опасность окружения, но если они отступят, то весь успех прорыва в центре будет потерян. Потому нельзя допустить, чтобы ординарец, которого направит Кутузов, передал приказ об отступлении.

Наполеон сделал шаг к столу, указка в руке монарха уперлась в точку на карте.

— На пути у курьера, везущего приказ, — кончик указки заскользил по бумаге, — лежит болото. Круглое, примерно восемьсот шагов. Курьер, конечно, будет скакать по дальнему от нас берегу. Сначала вы пойдете вслед за атакующими полками Сульта, но когда подойдете к болоту, сверните вправо. Здесь легко найти удобную позицию. Еще одно болото будет отделять вас от того сражения, что развернется на южном фланге. Кого ты намерен взять с собой?

— Анри Фико и Доминика Левуазье.

Хотя лучшим стрелком после Луи считался Люка Сен-Триор, командир решил не брать его. Сержант только вернулся из госпиталя и еще не освоил новый штуцер.

— Уверен, что троих будет достаточно?

— Я не уверен в двух штуцерах из тех пяти, что привез Бусто. Ему нужно еще неделю, чтобы довести их до полного порядка.

— Что ж! Будем играть тем, что есть.

Наполеон повернулся к адъютант-майору. Перментье догадался, что император ждет вопросов и от него.

— Простите, ваше величество, а разве Буксгевден, заметив, что его окружают, не отступит назад ближе к центру?

— Нет! Это не Багратион. И наша удача, что главные силы ведет Буксгевден. Он не примет решения об отступлении без приказа Кутузова. Больше всего в жизни он боится прослыть трусом.

Плотный утренний туман заволакивал низины. На высоком холме около деревни Прац командующий союзнической армией Михаил Илларионович Кутузов, сидя на гнедом трехлетке, смотрел на белую вату, в которую уходили войска навстречу французской армии. Многочисленная свита, окружающая главнокомандующего, располагалась рядом. На левом южном фланге войска уже вступили в дело, частая ружейная перестрелка, подкрепляемая глухим мощным звуком орудий, раздавалась из белесой пелены. С холма ничего не было видно, и Кутузов подумал о том, что знают ли артиллеристы, как наши, так и французские, в кого они стреляют?

На другом холме, носящем название Журань, значительно ближе, чем предполагала диспозиция Вейротера, у деревни Шлапанице, на серой арабской лошади сидел император Франции Наполеон Бонапарт. Как само собой разумеющееся он воспринял начавшуюся почти с рассветом перестрелку справа от себя, там, где войска Даву должны были встретить колонны Буксгевдена. Глядя то на большое медлительное солнце, лениво заползающее на светло-голубой небосвод, то на спускающиеся с Праценских высот русские полки, он выжидал. Туман, который сейчас скрывал выдвинувшиеся вперед батальоны, не только помогал ему, но и мешал. Исход сражения становился непредсказуемым, если главные силы противника на южном фланге смогли бы вовремя отступить. Тогда бы все решали быстрота маневра и удача. Перевес в численности и лишняя сотня орудий могли склонить чашу весов в пользу коалиции. Но в тумане Каранелли бессилен.

Прибывшие в Прац государи Александр I и Франц II выразили недоумение по поводу того, что часть войск, расположенных в центре, еще не начала спуск с высот, выдвигаясь навстречу противнику, стоящему, как они полагали, верстах в десяти. Кутузов, чья интуиция опытного командующего говорила, что Наполеон не может следовать на поле боя той диспозиции, которую представил Вейротер, что он многократно умнее и хитрее этого самодовольного выскочки, выжидал. Командующий не спешил посылать все силы в туман и оставлять господствующие высоты, дожидаясь, пока на аустерлицком поле солнце разгонит плотное белое молоко. Однако приказ императора о немедленном выступлении он отменить не мог. К счастью, солнце именно в это время всерьез взялось за туман, который прямо на глазах начал таять, открывая взору долину.

Император Бонапарт, выждав только ему одному известный момент, молча, не отрывая взгляда от Праценских высот, поднял руку в белой перчатке и подал знак к началу наступления. Маршалы в сопровождении адъютантов и ординарцев рассыпались веером по склону холма, направляясь к дивизиям для исполнения плана императора.

На северном фланге у Багратиона ни союзники, ни французы не начинали боевых действий, ожидая ухода тумана. Но после того как пришел приказ Наполеона к началу атаки, пехотинцы Ланна и кавалеристы Мюрата нанесли удар, норовя пробить брешь в стыке отряда Багратиона и войск, расположенных в центре. Сначала показалось, что им это удалось, но залпы картечью почти в упор умело расположенных батарей, сорвали замысел. Завязался яростный бой со взаимными атаками, с переходом инициативы из рук в руки.

На юге Буксгевден с третьей колонной наступал на Сокольниц. Дважды атака захлебнулась, пехотинцы Даву переходили в штыковую и отбрасывали союзников. Первая колонна под командованием Дохтурова, состоящая из трех сотен казаков, двух рот артиллерии и семи полков, включая и Московский драгунский, шла на Тельниц. Корнет Данилов, привыкший к тому, что судьба в этом походе не дает ему ни малейшей возможности проявить себя настоящим офицером, не поверил ушам, когда командир, майор Чардынцев, во весь голос прокричал:

— В атаку!

Николай скакал вместе с эскадроном, и мысли его лихорадочно неслись, обгоняя галоп лошади. Вот он, тот счастливый случай, когда все переменится в жизни! О том, что жизнь может закончиться раньше, чем перемениться, корнет не думал. Но в этой первой настоящей драгунской атаке, когда стремительно приближалась цепь французских пехотинцев, он не забывал о пистолетах в ольстрахах, о палаше в ножнах, о той линии, по которой нужно направить лошадь. То есть от природы обладал редчайшим качеством — чем опасней складывалась ситуация, тем хладнокровнее он становился, тем четче работала голова, прятались в глубине души и страх, и ярость, чувства, нужные только в отчаянном положении.

Разгоняясь, Данилов вывернул из-за мешающего юнкера и, обгоняя его, помчался, низко пригнувшись к шее лошади, на французского фузилера, поднимающего ружье с примкнутым штыком. Понимая, что фузилер выстрелит раньше, чем удастся доскакать до него, корнет мгновенно выхватил левой рукой пистолет и, не целясь, выстрелил. Уроки гувернера не пропали даром, пуля угодила точно в лоб французу, который начал медленно заваливаться на спину, по-прежнему сжимая ружье слабеющими руками.

То, что произошло дальше, удивило даже видавшего виды Чардынцева, который скакал в пятнадцати шагах позади Данилова. Корнет, пролетая мимо падающего фузилера, выронил разряженный пистолет и одним движением, будто смахивая крошки хлеба со стола, подхватил торчащее штыком вверх ружье. Мгновенно ловко перехватил его, слегка подкинув в воздухе, и, как копье, метнул в офицера. Штык пробил грудь француза, а спустившийся от сотрясения курок высек искры, поджигая порох на полке. Выстрел в упор, в уже обреченного офицера произвел на фузилеров, тех, кто видел это, ужасающее впечатление. Французы, напуганные дьявольским приемом боя, расступились перед Даниловым, а трое даже, бросив ружья, побежали, не разбирая дороги. Отряд человек в шестьдесят, среди которых был и Чардынцев, следом за Даниловым прорвался сквозь цепь. Здесь командир эскадрона, опираясь на опыт, проявил себя с самой лучшей стороны. Крикнув только одно слово: «Батарея!», он махнул палашом в сторону французских орудий на пригорке у околицы Тельница. Вслед за ним отряд поскакал по крутой дуге, чтобы ударить по батарее с тыла, а заодно и не попасть под картечный залп в упор.

Шагов с сорока Данилов, который теперь скакал сразу за Чардынцевым, уложил из пистолета капитана, пытавшегося организовать оборону. Стремительно влетевший на позицию отряд в минуту разогнал прислугу, порубив пытавшихся оказать сопротивление. У дальней пушки Чардынцев схлестнулся с артиллеристом, не растерявшимся в жестокой схватке. В руках у француза был банник, с помощью которого он только что заряжал орудие. Но отчаянный солдат взмахнул им, целя в морду лошади, которая резко поднялась на дыбы. От неожиданности майор не удержался и выпал из седла. Хотя в последнюю секунду он успел свернуться калачиком, как это делали цирковые артисты. Удар о землю оказался сильным. Поднялся Чардынцев, слегка оглушенный, недоуменно глядя на пустые руки, поскольку при падении сабля улетела куда-то к зарядным ящикам. Француз уже бросил банник и, вытаскивая тесак, подступал к драгуну.

Данилов летел к орудию с другой стороны, где два канонира с ужасом таращились на его палаш. Один не выдержал и с истошным криком бросился от позиции к деревне по ровному полю, другой замер и, раскрыв рот, стоял с поднятой рукой, в которой ярким селитровым пламенем горела палительная свеча. В доли секунды корнет оценил все: безоружного майора, не пришедшего в себя от сильного удара о землю; лафет орудия и зарядные ящики, мешающие прийти на помощь; решительного артиллериста, вознамерившегося любой ценой убить русского драгуна; остолбеневшего канонира; направление жерла пушки. Еще не отдавая отчета в своих действиях, Данилов слетел с лошади. Инерция несла вперед, и, пробегая мимо канонира, корнет выдернул из его руки свечу, на ходу ткнул ею в запальное отверстие орудия и, споткнувшись о лафетную подушку, врезался в стоящий рядом передок. Ни сейчас, ни в будущем Николай не смог бы объяснить, почему он решил, что пушка заряжена. Ядро, пущенное с расстояния трех шагов, снесло голову храброго француза так, что могло показаться, что она просто исчезла. Канонир повернулся на грохот выстрела и увидел уверенно стоящее на ногах тело без головы и шеи с тесаком в руках. Кровь толчками выплескивалась из-за воротника и текла по зеленой ткани мундира. Не издав не единого звука, прямой, как будто внутри у него был кол во весь рост, потерявший сознание канонир грохнулся на покрытую инеем землю.

В центре, следуя приказу императора, Кутузов начал движение вниз, спускаясь с высот в туман, на глазах тающий под набирающими мощь лучами солнца. Главнокомандующий ехал следом за четвертой колонной Милорадовича к развилке, у которой дорога раздваивалась. Внизу у ручья часто защелкали ружейные выстрелы, и по этой перестрелке стало ясно, что французы находились значительно ближе, чем предполагали русский царь и Вейротер. Буквально через четверть часа стрельба практически прекратилась и из тумана показалась густая цепь французов, стремительно надвигающаяся на отступающие в полном беспорядке русские батальоны. Выставив штыки, на которых прорывающееся сквозь дымку солнце играло кровавым зловещим отблеском, молча, без выстрелов, французские полки шли в атаку.

На севере Багратиону с трудом удавалось отбивать наскоки конницы Мюрата, следующие один за другим, и, сталкиваясь во встречных штыковых атаках, сдерживать пехоту Ланна. У артиллеристов не хватало запасов картечи, столь необходимой для стрельбы по кавалеристам с небольшого расстояния. Первоначально предполагалось, что батареи будут вести огонь на дальнюю дистанцию, поддерживая атакующие полки. Потому зарядные ящики в основном были заполнены ядрами, гранатами и брандскугелями — зажигательными снарядами.

У Тельница, где майор Чардынцев с первой ротой своего эскадрона захватил батарею, создалось тяжелое положение для пехотинцев Даву. И хотя в целом атака драгунского полка оказалась отбитой, было понятно, что следующая скорее всего опрокинет пехотную цепь. Из Тельница выдвинулся резервный батальон егерей и направился в сторону только что захваченной русскими батареи. Но командир эскадрона, уже пришедший в себя после падения с лошади, действовал четко.

— Разворачивай орудия! Живо!

Майор готовился оборонять захваченную позицию, понимая, что здесь он для французов, как чирей на заду.

— С орудиями справишься, корнет? Стрелять из пушек приходилось?

— Приходилось, в Пажеском корпусе всему учат.

— Ах, в Пажеском корпусе, — протянул Чардынцев, усмехаясь, но, вдруг резко сменив тон, проговорил, глядя Данилову прямо в глаза, — ты не сердись, корнет, если где обидел. Не прав был. Офицер ты стоящий. А что с рапортом под горячую руку попал, так с кем ни бывает. Ладно! Потом разберемся!

Майор повернулся к Данилову спиной, продолжая отдавать команды.

— Тимохин, — крикнул он штаб-ротмистру, командиру роты, — пятнадцать человек потолковей дай корнету! Троим наблюдать за тылом. Остальные — со мной. Всем заряжать пистолеты.

Чардынцев вновь повернулся к Николаю.

— Смотри, корнет! Сейчас дашь залп-другой гранатами и они, — майор кивнул в сторону французов, — рассыплются в цепь. Когда останется шагов сто, у тебя все орудия должны быть заряжены картечью. Мы ударим с фланга. Хоть нас и мало, но им придется сомкнуться, потому что пехотинец супротив драгуна, что курица супротив пса. Но мы рубиться не станем. Стрельнем для острастки — и уйдем в сторону. Вот тут-то ты и бей картечью со всех орудий в упор. Дашь залп, садитесь на коней и уходите. Батарею все равно не удержать, даже если от батальона только рота останется.

Майор огляделся по сторонам и продолжил:

— Встретимся там!

Сабля указывала на три дуба, стоящие в поле приблизительно в версте от батареи.

— Ну с Богом! Нас не подстрели, корнет!

В центре, следом за передовыми пехотными цепями, шагах в пятистах, медленно ехали два взвода под командованием Перментье, одетых в гусарскую форму. Маршал Сульт получил приказ оказывать любое содействие адъютант-майору и не задавать никаких вопросов. Всадники уже почти добрались до дна долины, как неожиданным порывом ветра разнесло клочья тумана, и стал виден противоположный склон. У развилки, чуть в стороне от спускающейся по обеим дорогам пехотной колонны, стояла группа всадников, которая не могла быть ничем, кроме свиты крупного военачальника. Предчувствие большой удачи охватило Каранелли. Он вскинул руку, подавая знак Перментье, и соскочил с лошади.

— Фико, штуцер! — крикнул он лейтенанту, который уже все понял и поспешно вытаскивал оружие из чехла.

Сам Каранелли тем временем вглядывался через оптику подзорной трубы в группу у развилки. Кутузов! Конечно Кутузов! Луи прикидывал дистанцию — тысяча двести шагов, никак не меньше. Но лучшей возможности не будет, вряд ли главнокомандующий русской армией сам поведет войска в атаку.

Тем временем передовые цепи ударили по русским, заставляя их ретироваться. Кутузов, глядя на беспорядочное бегство полков, отдавал одно за другим указания адъютантам, порученцам и ординарцам, чтобы остановить бегущих, дать отпор неистовому натиску наполеоновской пехоты. Бесполезно! Наступление французов замедлилось, но они по-прежнему поднимались вверх по склону, тесня паникующие батальоны.

Противно взвизгнув, пуля скользнула по щеке Кутузова и довольно чувствительно обожгла кожу под глазом. Тот провел рукой по ране и с удивлением посмотрел на измазанные кровью пальцы. До того места, где апшеронский полк пытался остановить французов, было не менее семисот шагов. Откуда же взялась пуля? Но в это время апшеронцы не выдержали давления превосходящих сил французов и побежали. Кутузову стало не до раны. Машинально прижимая к щеке платок, он поднялся вместе со свитой на высоты. Подъехавший генерал-майор взглянул на окровавленную ткань и воскликнул:

— Ваше высокопревосходительство, вы ранены? Давайте я помогу вам!

— Ранен не только я, ранена вся русская армия, — показывая на поле боя, проговорил Кутузов, — помогите ей, ваше превосходительство. Останавливайте бегущих, стройте их в колонны и направляйте в бой.

Но, понимая, что задача, поставленная генералу, вряд ли выполнима, Кутузов послал порученца с приказом к Депрерадовичу.

Данилов успел сделать три залпа гранатами, когда до идущего в атаку батальона егерей оставалось около трехсот шагов. Корнет приказал своим не очень умелым «артиллеристам» зарядить орудия картечью и прекратить огонь. Драгуны свезли все зарядные ящики в одно место, высыпали их содержимое на землю. Николай сам протыкал холщовые мешки, рассыпая порох. Загодя сделал длинную пороховую дорожку: отбитая батарея будет бесполезна французам.

Егеря подошли на полторы сотни шагов, когда из небольшой балки стремительно вылетели драгуны. Хотя отряд был более чем малочисленный, выучка французов сыграла плохую шутку. Как и положено при кавалерийской атаке, егеря стремительно сомкнулись в каре, ощетинившись штыками. Данилов лично прицелил одно из орудий, и, дождавшись пока Чардынцев закончит маневр, отскакав от егерей на сотню шагов, дал залп. Вся картечь из четырех орудий попала в плотно сомкнутое каре. Еще через минуту мощный взрыв на батарее опрокинул ближайшее орудие, но к тому времени драгуны были уже далеко. А четверть часа спустя рота Тимохина ударила в тыл французской пехотной цепи, пытающейся сдержать новую атаку Московского драгунского полка. Удар имел решающее значение, поскольку посеял панику в рядах обороняющихся. Полк ворвался в Тельниц, поспешно оставленный французами. Во время этого прорыва отряд, ударивший французам в спину, потерял двоих человек — подпрапорщика Долгова, заколотого штыком в спину, и командир эскадрона майора Чардынцева, получившего пулю из пистолета в левый глаз.

В центре маршал Сульт наращивал давление и, казалось, что сейчас прорвет оборону и захватит Праценские высоты, разрезая союзническую армию. Кутузов уже понял, что Наполеон будет наносить основной удар здесь, пока главные силы союзников безнадежно завязли на южном фланге, и если ему удастся прорваться, то Буксгевден окажется в клещах, из которых у него мало шансов выбраться. Нужно было срочно затыкать центр и отводить главные силы на высоты.

Луи Каранелли, раздосадованный промахом по Кутузову, оборудовал позицию на совесть. С выбранной точки открывался отличный вид на большой участок дороги, сама же позиция скрывалась от посторонних глаз густым, хоть и лишенным листьев, кустарником. Три штуцера были установлены на опорных треногах, и началось ожидание.

Перментье отодвинул гусар на три сотни шагов и замаскировал их в небольшой низине у ручья. Туман рассеялся, и стало видно, что происходит на поле боя. На южном фланге, отделенном от роты большим болотом, приблизительно в полутора верстах, шло отчаянное сражение между Даву и Буксгевденом. В центре, также в полутора верстах от позиции Каранелли, Сульт атаковал Праценские высоты, а участок дороги между этими основными очагами битвы был абсолютно пуст.

Князь Багратион, выбрав момент, провел удачную штыковую атаку против пехотинцев Ланна около селения Крух, но подоспевшая конница Мюрата заставила опять отступить под защиту артиллерии.

Кавалергардский гвардейский кирасирский полк Депрерадовича, брошенный в атаку в центре по приказу Кутузова, шел на верную гибель. Главнокомандующий жертвовал лучшим полком, пытаясь спасти армию. Лейб-гвардии поручик Андрей Азаров не мог этого знать, потому что обер-офицерам не известны планы командования. По команде «марш, марш!» он полетел на вороном скакуне впереди вверенных ему людей. Высокий, широкоплечий, светловолосый красавец в белом мундире, черной кожаной каске с медной пластиной на лбу, черной кирасе с вызолоченной чешуей застежек, с тяжелым палашом, кажущимся игрушкой в его руке, первым ворвался в строй французской кавалерии, которая, казалось, поднялась на Праценские высоты на плечах бегущих русских батальонов. За две минуты боя поручик успел проломить череп французскому драгуну, перефехтовать офицера, который, схватившись за отрубленную кисть, свалился под копыта лошадей, и отразить выпад прыткого кавалериста, саблю которого Азаров отвел палашом, и оглушил ударом кулака в висок.

Правый бок сильно обожгло, земля вдруг качнулась, поднимаясь вверх, потом, словно раздумав, полетела вниз, открывая просторное голубое небо с желтым полуденным солнцем. Пуля, пробившая кирасу, сломала ребро и неглубоко ушла в тело поручика, не повредив жизненно важных органов. Но небо начало стремительно чернеть, и падающий с лошади поручик ударился о землю, уже потеряв сознание от болевого шока.

Кутузов, восхищаясь блестящей атакой кавалергардов на превосходящие силы противника, этот образец бесстрашия и доблести, понимал, что опрокинуть французов одним полком невозможно. Можно только выиграть время, которого так не хватало. Пять минут назад он послал к Буксгевдену порученца с приказом самым срочным образом направить всю кавалерию в центр, а пехоте начать отступление на высоты, отбиваясь от Даву арьергардным боем.

На южном фланге Буксгевден бездарно возился около Сокольница уже несколько часов. Никак не удавалось взять деревеньку. План, согласно которому, захватив деревни, союзные войска должны были оттеснить Даву на версту и затем ударить в тыл французским войскам, расположенным в центре, трещал по швам. Сокольниц взять не удалось, а нанести удар в центр, не выдавив французов к Богемским горам, мешало болото. Главные силы союзников завязли в сражении за второстепенные пункты, развязав руки Наполеону.

Не выдержав, Дохтуров без приказа отправил казаков на помощь Буксгевдену. С третьей атаки союзные войска смогли наконец выбить французов из Сокольница и закрепиться, чтобы перестроить колонну для дальнейшего наступления.

Ординарец Кутузова, сознавая всю важность поручения, во весь опор слетел с крутого склона и помчался по петляющей между болот дороге. Через полторы версты конь, поднявшись на небольшой холм, на секунду потерял ход. Две пули ударили в грудь офицера, третья попала в голову коня. Оба умерли мгновенно. Дорога снова стала пустынна. На обочине ничком лежал ординарец. Кровь из ран медленно вытекала на землю, впитывалась в ткань мундира, в бумаги простреленного пакета, который офицер, взяв из рук Кутузова, засунул за борт доломана.

Кавалергарды остановили стремительную атаку французов. Пехотные полки удалось перестроить и занять оборонительную позицию. У союзных войск появился шанс удержаться в центре. Наполеон бросил на помощь Сульту, штурмующему высоты, корпус Бернадота с северного фланга. Он держал его там, ожидая прорыва Багратиона, генерала, которого больше всего опасался в армии коалиции. Но к полудню понял, что у того слишком мало сил, чтобы решить исход сражения.

Кутузов ждал драгун с юга, раз за разом устремляя взор через оптику подзорной трубы на дорогу. Через полчаса, понимая, что Буксгевден не торопится выполнить распоряжение, послал к нему еще одного адъютанта с категорическим приказом немедленно начать отступление и рысью перебросить кавалерию в центр.

Даву отдал деревни, но закрепился на новом рубеже, грамотно расставив полки, пользуясь тем, что союзники не могут обойти его с флангов из-за сильной заболоченности местности. Отбивая лобовые удары, Даву сам переходил в ответные атаки, угрожая отобрать назад захваченные деревни. К полудню главные силы союзнических войск, несмотря на значительный перевес, так и не смогли опрокинуть южный фланг французов.

В Тельнице командир драгунского полка приказал Тимохину командовать эскадроном вместо убитого Чардынцева. Тот передал Данилову свою роту. За пять часов корнет превратился в командира роты, и этот «рост по службе» мог продолжиться. В эскадроне осталось только семь офицеров.

По второму посыльному стреляли по очереди. Первым — Фико, который промахнулся, чем и вызвал ехидное замечание Доминика.

— Может, чтобы попасть, тебе нужно было просто кинуть штуцер через болото? — произнес он, прицеливаясь.

Луи стрелять уже не пришлось. Глядя через прицел своего штуцера, он увидел, как слетел зеленый кивер с белым султаном с резко дернувшейся головы русского офицера.

Дивизия Бернадота сразу изменила положение дел в центре. Русская оборона, хоть и с огромным трудом, но все-таки сдерживающая французов, снова начала разваливаться, а у Кутузова больше не было Кавалергардского полка. Тогда он бросил последний резерв. Три тысячи гвардейцев заткнули щель в обороне, но это все, что имели русские в центре. Спасти положение могла только кавалерия, срочно переброшенная с южного фланга. С интервалом в десять минут к Буксгевдену отправились три ординарца.

Гвардейцы стояли насмерть, и оборона снова стала консолидироваться. Ружейные залпы и штыковые контратаки продолжали сдерживать французов, несмотря на то, что силы таяли. Судьба сражения уже который раз за этот день повисла на волоске. Кутузов, заподозрив, что его приказ об отступлении просто не доставляется Буксгевдену, отправил отряд из семи офицеров. Поздно. Пять эскадронов мамлюков, всего только пять эскадронов, брошенные Наполеоном в решающий момент, за четверть часа склонили чашу весов сражения. Ворвавшись на позиции русских с диким визгом, они прорвали оборону на узком участке, куда немедленно вклинились пехотинцы Бернадота. Гвардейцы оказались в окружении. Центр был разбит, высоты заняли французы, которые спешно начали подтягивать артиллерию. Гвардейцы, чтобы не оказаться полностью уничтоженными, пошли на прорыв и, разорвав кольцо окружения, со значительными потерями отступили. И сразу стало понятно, что мышеловка захлопнулась. Главные силы армии коалиции оказались зажатыми между молотом — ударными частями Бернадота и Сульта, и наковальней — батальонами Даву, которому на помощь Наполеон отправил корпус Удино с приказом немедленно переходить в наступление.

На севере Багратион более-менее успешно справлялся с атаками французов, но нанести серьезный удар по противнику не мог, явно не хватало сил. Кончилась картечь в зарядных ящиках, и Мюрату, пользуясь тем, что теперь артиллерия не так эффективна против кавалерии, удалось захватить две батареи. Но в целом Багратион успешно удерживал позиции, отбиваясь от атак ружейными залпами.

Когда после полудня французы разгромили центр союзнической армии, командующий правым флангом знал, что для него ничего не изменится. Слишком незначительной мишенью для Наполеона являлась его маленькая армия, чтобы отвлекать силы Сульта. А потому был уверен, что дотемна ему придется иметь дело только с Мюратом и Ланном.

Семь офицеров везли на южный фланг приказ об отступлении, хотя это уже не имело значения. Даже если бы Буксгевден идеально выполнил маневр, прорыв французов в центре нельзя остановить. Но офицеры не рассуждали. Они выполняли приказ.

Майор Вяземский первым заметил лежащего на обочине человека. Это был ординарец главнокомандующего, майор узнал его по золотому полуэполету и аксельбанту. Забрызганный кровью мундир и неестественная поза говорили о том, что ординарец в помощи не нуждается, но Вяземский все-таки остановился, ожидая отставших на полсотни шагов офицеров.

— Вперед, вперед! — прокричал подъезжающий подполковник и, вдруг неожиданно покачнувшись в седле, стал грузно оседать, теряя осанку бывалого кавалериста, будто засыпая на ходу. Руки еще пытались цепляться за шею лошади, но тело уже выпадало из седла.

Вяземский смотрел на падающего подполковника, но в это время полковник, старший из офицеров, закричал страшным голосом:

— Засада! Всем прорываться на Тельниц! Быстро, быстро!

«Какая может быть засада в поле, где нет ни одного куста!» — хотелось крикнуть Вяземскому, но в это время еще один всадник, громко вскрикнув, схватился за грудь. Свистнувшая пуля задела мочку уха, и майор, проглотив вопрос, вонзил шпоры в круп лошади, помчавшись догонять так и не остановившихся офицеров. Он видел, как вылетел из седла еще один порученец. Потом лошадь Вяземского, несущаяся во весь карьер, обогнала троих всадников, и майор мог только догадываться, что происходило за спиной. В Тельниц он въехал один.

Дохтуров сразу понял, что выполнить приказ невозможно. На высотах уже хозяйничали французы.

Сульт и Бернадот строили в колонны пехоту и кавалерию, готовя к новой атаке. После того как разбитые в центре войска союзников откатились далеко на восток от Праценских высот, основной целью стал южный фланг. Артиллерия, быстро и организованно поднятая на высоты, вместе с пушками, отбитыми у союзников, начала пристреливать основные точки, куда должны были отступать войска коалиции, после того как Даву и Удино с запада, а Сульт и Бернадот — с северо-востока нанесут удары. Наполеона не волновало то, что войска Багратиона оказывались в этом случае за спиной у Сульта. Ланн и Мюрат связали их намертво.

Подошедший свежий корпус Удино двинулся в направлении Сокольница. Буксгевден, уже получивший приказ Кутузова об отступлении через порученца Дохтурова, сдал деревню после первой же атаки.

В Тельнице майор Вяземский, привезший приказ Кутузова, испросил разрешения остаться. Дохтуров махнул рукой, дескать, ладно, только заниматься вами, майор, некогда. Тогда он подъехал к первому же эскадрону драгун. Данилов, который строил роту, видел, как чужой офицер поговорил с Тимохиным, а затем поехал к нему.

— Майор Вяземский, порученец главнокомандующего, — представился офицер в забрызганном кровью белом мундире, — не возражаете, если побуду при вашей роте?

— Корнет Данилов! Примете командование?

— Нет, нет, корнет! Командуйте! Располагайте мною по своему усмотрению, я ведь не драгун.

— Вы ранены, — глядя на ухо Вяземского, проговорил Данилов.

— Ерунда, царапина. Пуля зацепила.

— Жаркое дело у вас там?

— Везде жаркое, только французы основной удар в центре нанесли, по высотам. Кутузов еще три часа назад посылал приказ всю кавалерию перебросить в центр и начинать отступление.

— Не знаю, мы здесь уже эти три часа торчим, ждем, когда Сокольниц возьмут.

— Я думаю, не смогли доехать посыльные. Одного из них точно видел убитым, еще кто-то в канаве лежал. Да и нас Кутузов, семерых, отправил, только один я доскакал.

Нехорошее предчувствие вдруг зашевелилось в груди Данилова.

— Как — один? Что же случилось?

— Примерно в версте отсюда в нас начали стрелять. Пули летели очень редко, это можно было понять по свисту, но попадали точно в цель. Там мне и задели ухо.

— Откуда? Откуда летели пули? — спросил корнет с жаром, удивительным для ситуации. В сражении гибли тысячи людей, а он так живо интересовался судьбой одного десятка.

— А черт их знает, корнет! В том-то и дело, что неоткуда! Пустынная дорога, с одной стороны ровное поле на версту, с другой — болото, наверное, тоже на версту тянется.

Эта фраза привела Данилова в необычайное волнение. Пуля, убившая Шмита, пуля, свистнувшая рядом с Багратионом, пули, убившие адъютантов и ординарцев Кутузова. Пули, возможно, решившие исход сегодняшнего сражения. Откуда они?

Раздалась зычная команда, эскадроны пришли в движение.

— Майор, нам надо будет поговорить сегодня вечером, обязательно! Боюсь, сейчас не получится.

— Конечно, всегда к вашим услугам, корнет!

Дохтуров, получив приказ Кутузова, сразу понял, что отправлять кавалерию на помощь войскам центра уже поздно, однако начинать отступление придется в любом случае. Но куда? На северо-востоке, уже почти в тылу, Сульт и Бернадот, захватившие Праценские высоты, с севера — непроходимое болото, с запада — Даву, после того, как усилился корпусом маршала Удино, перешел в наступление и теснил колонну Буксгевдена. На юге — озеро Сачан с небольшой деревенькой Аугеста у плотины, отделяющей озеро от реки. Выбор невелик.

Оставив прикрытие у Тельница с приказом продержаться час, Дохтуров начал отступление, сначала на юго-восток, потом все больше поворачивая на юг к плотине. Туда же и должно было отойти и прикрытие. Остатки колонны Буксгевдена, изрядно потрепанные корпусом Удино, тоже шли к плотине. Стоило задержаться с маневром, как в тыл русским войскам южного фланга ударили бы Сульт и Бернадот из центра, уже начавшие спуск с высот. Генерал занимал единственную позицию, когда его войска стояли лицом ко всем противникам. За спиной — озеро и река. И узенькая дорожка, идущая по разделяющей их плотине.

На берегу озера Дохтуров начал строить боевые порядки своих войск, но подошедшие два полка Буксгевдена сразу устремились к плотине и внесли полную неразбериху в организованный отход за озеро. Положение войск коалиции усугубила кавалерийская атака, с огромным трудом отбитая только тогда, когда на помощь пехоте пришли драгуны.

Солнце клонилось к закату, а бой у озера разгорался с новой силой. Французы подвозили все новые и новые орудия, устанавливая их на спуске с высот. Ядра и гранаты роем летели к плотине, где без промаха поражали плотно сбитую людскую массу вперемешку с лошадями, фурами, орудиями. Дохтуров метался по оборонительным порядкам, поднимая в штыковые атаки полки, отбрасывая наседающих французов. Московский драгунский полк затыкал самые опасные направления и через час потерял треть численности.

Отход через плотину под плотным артиллерийским обстрелом был практически парализован. Каждую минуту приходилось сбрасывать то орудия, то фуры, оставшиеся без лошадей. Это отнимало много сил, а тем временем новые ядра с глухим чваканьем, разрывающим плоть, ударяли в густую человеческую массу, гусеницей переползающей за озеро.

На севере, едва солнце коснулось верхушек деревьев, Багратион отступил. Держать позицию не имело смысла. Перебросить полки Ланна и эскадроны Мюрата на юг было невозможно до темноты. Французы не преследовали, удовлетворившись тем, что поле боя осталось за ними.

Синие сумерки опустились на Аугесту и французы прекратили атаки, но почти всю артиллерию, включая отбитую у коалиции сотню орудий, выкатили на склоны высот. Теперь огонь велся не только по плотине, но и по берегу озера, где осталось еще много союзнических войск. Не выдержав плотного огня, на который нечем ответить, батальоны пошли на противоположный берег по тонкому льду озера, но не успели дойти до середины, как французские батареи перенесли огонь на них. Ядра пробивали тонкий лед, образуя полыньи, в которые подали обезумевшие от страха люди, лихорадочно бьющие ногами потерявшие опору кони, медленно тонущие повозки, камнем уходящие на дно орудия.

Драгуны Московского полка покидали позиции одними из последних, когда французские батареи нельзя было различить глазом, и только по вспышкам, озаряющим склоны Праценских высот, становилось ясно, что они здесь, что никуда не исчезли, что продолжают выплевывать несущий смерть металл. Но по этим же вспышкам, по их частоте, становилось понятно, что сражение, начисто проигранное коалицией, подходит к концу. Все реже и реже становился орудийный огонь со склона, то ли кончались заряды у французов, то ли артиллеристам надоело стрелять по неразличимым в темноте целям.

Рота, которой с полудня командовал Данилов, потеряла больше двух третей драгун, еще более того — лошадей и сейчас составляла маленький отряд, не больше взвода, в котором четверо шли пешком. Легкие раны и царапины получили почти все, в том числе и Данилов, которому пуля порвала мундир, сорвав кожу на бедре. Но могло быть значительно хуже. Даже лучший выпускник Пажеского корпуса не смог бы так успешно командовать ротой в первом настоящем бою, если бы ему не помог майор Вяземский, уже поводивший в атаки и роту, и эскадрон кавалергардов. Три-четыре его дельных совета сберегли жизнь десятку человек.

Данилов и Вяземский ехали по плотине вместе, с трудом выбирая в темноте дорогу. Изредка бухали французские пушки за спиной, иногда, свистя на низкой ноте, пролетали неприцельные ядра, чаще всего шлепавшиеся на лед озера. Нервное возбуждение, владевшее Николаем почти весь день, уступало место опустошенности. Словно монотонная ночь не только опускалась на землю, но и забиралась в саму душу.

— Устал, корнет? — голос Вяземского был заботлив, но по-мужски тверд. — Ты не расслабляйся, нас не бивуак с кашей ждет, всю ночь точно идти будем, да и днем еще неизвестно к кому придем. Может, к своим, а может, Мюрат с кавалерией нас раньше отыщет.

— Да, понимаю, — Николаю не хотелось ни есть, ни спать, ни думать о том, что будет дальше.

— Ты в ночных переходах раньше участвовал?

— Да, на Голлабрун, с Багратионом.

— Ого! Да ты молодец, корнет! Это был славный маневр. Да и дело у вас там получилось отменное.

— Не знаю, по-моему, сегодня намного жарче было.

— Тут понимаешь, какое дело, под Голлабруном вы позиции удержали и ушли сами, когда на день Наполеона задержали. Герои. Здесь нас разбили, как хрустальную вазу о паркет. А значит, опозорили и царя, и отечество, и оружие русское.

Майор ехал впереди на полкорпуса и, чтобы Данилову было лучше слышно, поворачивал голову назад вместе с туловищем, упирая одну руку в бок.

— А что мы еще могли сделать? Приказывали атаковать — атаковали, приказывали отходить — отходили. Головы не сложили, так приказа такого не было! Нашей ротой французов в три раза больше положили, чем своих потеряли!

— Твоей ротой, твоей, корнет!

— Да брось ты! Без тебя мне не дожить бы до вечера.

Данилов, не задумываясь, обращался на «ты» к штаб-офицеру, личному порученцу главнокомандующего, который по возрасту был ближе к его отцу, чем к самому корнету. Но по-другому он не представлял сейчас, как можно еще обратиться. Может, потом, когда Вяземский вернется в штаб Кутузова и они встретятся вновь через некоторое время, Николай снова будет обращаться к майору, как и положено корнету. Но сейчас, когда не прошло еще и полутора часов после последней атаки французов, в которой они по очереди прикрывали друг другу спину, наверное, и не могло быть иначе.

— А ты молодец, корнет Данилов! Понимаешь, что значит стойко перенести поражение. Отличным штаб-офицером станешь, а может, и генералом. Глядишь, еще и в адъютантах у тебя послужить чести удостоюсь. Тебя как по имени-то зовут?

— Николаем. А тебя?

Данилов так и не узнал имя человека, ставшего в этот вечер самым близким другом. Глухой нарастающий посвист вновь раздался в ночи, и ядро, буквально скользнув над плечом корнета, ударило в бок майору, переламывая ребра и разрывая на части плоть, сбрасывая с седла в начинающую подмерзать, размятую множеством человеческих и лошадиных ног грязь.

Мир пошатнулся. Нет, это не дорога качнулась, это не лошадь встала на дыбы. Это просто пошатнулся мир, сжатый сейчас до узенькой насыпи, падающей обрывом в сторону реки. Накрытый темным небом с точечками первых звезд. Перед глазами начали появляться и сразу исчезать один за другим французский офицер, проткнутый штыком брошенного ружья, артиллерист, стоящий без головы, каре наполеоновских егерей, получивших залп картечью из четырех орудий со ста шагов. Уже мертвый, но по-прежнему крепко держащий узду Андрей Чардынцев, влетающий в строй французской пехоты. А потом сомкнутый строй, колено в колено, остатков драгунского полка, сдерживающий гренадеров Удино. Штык, летящий в левый бок, от которого невозможно защититься, потому палаш далеко в стороне, где-то там, справа, отражает выпад французского лейтенанта. И сабля Вяземского, ударившая по рукам, держащим ружье с этим смертоносным штыком. Поспешный, но точный выстрел во француза, поднимающего пистолет за спиной майора. Черное от запекшейся крови лицо Тимохина с порванной до самого уха щекой, диким невообразимым оскалом, приводящим в ужас целые взводы вражеских кавалеристов. И снова Вяземский, вместе с которым они успешно отбиваются от четверых гусаров, пытающихся их окружить. И, наконец, опять Вяземский, едва различимый в темноте на полотне дороги, вылетающий из седла, получив ядро в бок около самого сердца.

Мир пошатнулся, потому что ему уже не на чем стало держаться, и сейчас он должен был рухнуть. Французское ядро, так безжалостно нашедшее жертву, выбило последнюю опору, в душе девятнадцатилетнего юноши, прожившего за сегодняшний день намного больше, чем за всю предыдущую жизнь. Прожившего мужественно и стойко. Но всему бывает предел.

Тонкий высокий звук, похожий на волчий вой, сам по себе вырвался из горла и, переходя в громкое безутешное рыдание, полетел над плотиной, заставляя вздрагивать даже ко всему привыкших лошадей. Пожилой жилистый вахмистр, один из тех четверых, что остались без лошадей, подошел к Данилову и, похлопывая его по колену, заговорил:

— Ты, ваше благородие, давай, поплачь, поплачь! Слезы они камень-то с души смывают. Поплачь и легше станет. Мы ж тебя как, за барчука держали, а ты вон какой… Ты поплачь нонешний вечор, раз уж душа просит, а завтра опять нас в бой поведешь. А мы за тобой, ваше благородие, как один пойдем. Даже ежели кто раненый, то все равно пойдем. Да…

Еще один драгун подошел к корнету, аккуратно, но решительно вынул повод из его рук и, не проронив ни слова, медленно повел лошадь со всадником. Так они и уходили с плотины: молчаливый рядовой, ведущий в узде лошадь, всхлипывающий, зарывшийся в гриву корнет и негромко бормочущий слова утешения вахмистр.

Сразу после того, как маршал Сульт захватил центр, Каранелли был отозван к Наполеону, куда и прибыл в сопровождении Шарля Перментье. Император встретил их с улыбкой, однако довольно быстро попросил майора отъехать, показывая, что он хотел бы поговорить с Каранелли tet-a-tet.

— Смотрю сегодня, Луи, ты стрелял успешно.

— Не совсем, ваше величество. Были промахи. А последний раз даже один посыльный ушел на Тельниц.

— Вот как?

— Их было сразу семеро.

— Когда это случилось?

— Совсем недавно. Мы как раз захватили высоты.

— А раньше никто не смог проехать по дороге?

— Уверен, что нет.

— А сколько всего посыльных ты насчитал?

— Сначала пятеро, потом целый отряд из семи человек.

Наполеон задумчиво смотрел с холма в сторону дороги, туда, где Каранелли, Фико и Левуазье положили одиннадцать русских офицеров.

— Я даже и не рассчитывал на такой успех! Кутузов, он же не Буксгевден. Понимал, что на юге надо срочно отходить, а вот приказ отдать не смог. Порадовал ты меня, Луи! Я ведь думал, что ты час, ну, может, два выиграешь. А вон как дело обернулось! Ладно, отправляйтесь сейчас в Цнайм, и можешь устроить там попойку. Всем твоим по тысяче франков. Тебе пять. Только из особняка не высовываться.

— Ваше величество, разрешите мне остаться!

— В чем дело? — Наполеон внимательно поглядел на Каранелли, зная, что тот не станет просить просто так.

— Хочу переодеться в русскую форму и посидеть вместе с пленными.

— Зачем?

— Русский язык надо учить постоянно. Да может, и узнаю что-нибудь интересное.

Наполеон помолчал секунду и произнес:

— Сделаем по-другому. Я скоро поеду на высоты. Нескольких русских раненых из офицеров или генералов прикажу отнести на бивуак, чтобы их осмотрел мой врач. Тебя тоже отнесут туда. Перментье все подготовит.

Император жестом приказал майору, сидящему на лошади поодаль, подъехать. Отдал распоряжение, потом вновь обратился к Каранелли:

— Кто поведет отряд в Цнайм?

— Доминик Левуазье.

— А? Этот славный мальчишка?! Не жалеешь, что не убил его? — Наполеон весело засмеялся.

— Нет! Радуюсь, что он тогда был без шпаги.

Андрюша выныривал из омута. Когда он успел уйти так глубоко? Тверца, перед тем как слиться с Волгой, и широка, и глубока, но Андрюшу она не пугает. Мальчик отлично плавал, а нырял даже лучше брата, который на три года старше. Сейчас он погрузился глубоко-глубоко, до самого дна. Но там темно, уже вечер и ничего нельзя разобрать. Андрюша поплыл к поверхности, светлой широкой лентой простирающейся над ним. Как же она далека! Дыхания уже не хватало, а еще плыть и плыть. Но мальчишка спокоен, он опытный ныряльщик и не первый раз в такой ситуации. Руки и ноги сильными толчками несли тело наверх. В боку начало покалывать, но это пока не страшно. Постепенно боль усилилась, Андрюша понял, что пора вдохнуть. Он поднял голову, чтобы понять, сколько же осталось плыть, но, к ужасу своему, увидел только черноту. Серебристая граница, за которой начинался воздух, исчезла! Паника охватила мальчишку, боль в боку стала нестерпимой, и, не выдержав, он вдохнул, открывая легкие теплой речной воде.

Поручик Азаров лежал на холодной земле, лихорадочно хватая воздух широко раскрытым ртом. Только что раскрывшиеся глаза удивленно смотрели в темнеющее небо. Боль в боку на каждый частый вдох отзывалась острым уколом. Кавалергард не мог понять, что с ним случилось. Куда подевалась река? Но так продолжалось недолго, и память вскоре вернулась вслед за пробудившимся сознанием. «Значит, он попал мне в бок и пробил кирасу, — подумал поручик, вспомнив направленный в него с четырех шагов пистолет, и вспышку пороха на полке. — Только был полдень, а сейчас уже поздний вечер. Неужели я провалялся здесь несколько часов?»

С огромным усилием, чуть вновь не теряя сознание, Азаров повернулся на левый бок, а затем и на живот. Медленно начал подниматься, упираясь непослушными дрожащими руками. Отталкивая землю, он наконец смог встать на четвереньки. В голове шумело, слабость от потери крови давала знать, но Андрей упорно пытался подняться, не совсем понимая, зачем это делает.

Услышав лошадиный всхрап и дробный стук копыт по мерзлой земле, поручик догадался, что приближается конный отряд. Он хотел посмотреть кто едет, но повернуться не смог — резкая боль пронзила бок, разноцветные круги побежали перед глазами, и пришлось снова устойчиво встать на четвереньки, уперевшись взглядом в грязные пальцы. Из горла непроизвольно вырвался громкий стон.

Подъехавшие всадники остановились за спиной, и, даже повернув голову, Азаров не мог их видеть.

— Вот живой кавалергард, ваше величество! — громко прозвучала фраза на французском.

— Я вижу, маршал! Русские кавалергарды совершили сегодня подвиг и чуть не сорвали мои планы. Это настоящий противник! Нужно учиться у них мужеству, господа! Свезите этого офицера на мой бивуак, пусть доктор Ларрей посмотрит, что можно сделать для этого героя.

Отряд поскакал дальше, а поручик почувствовал, как его подхватывают под руки. Боль, притаившаяся в боку, резко ударила во все тело, и Андрей провалился в беспамятство, как в темную воду Тверцы.

Вновь Азаров очнулся, лежа на носилках. Боль по-прежнему составляла главное в его ощущениях, но она стала другой — тупой, занимающей большую часть туловища. Андрей осторожно провел рукой по груди и понял, что с него сняли кирасу. Он лежал в одной рубахе, но не чувствовал холода. Бок перевязан. Оглядевшись, на сколько это возможно, слегка поворачивая из стороны в сторону голову, поручик увидел сидящего рядом ротмистра в форме драгуна Московского полка с перевязанным окровавленными бинтами плечом.

— Живы, поручик? — ротмистр слегка поморщился.

— Не знаю, — честно признался Азаров, — а кирасу мою не видели, ротмистр?

— Кирасу? — удивленно протянул драгун. — Нет. Китель вот лежит, а кирасу не видел. Откуда ей взяться? Вам же, кавалергардам, кирасы не положены.

— Это сейчас. У меня отцовская. Командир эскадрона полковник Репнин никогда не возражал, если в бой надеваю. Она отцу жизнь спасла, мне тоже. Если выживу.

— Выживете! Ларрей сказал, жить будет.

— Кто это?

— Личный доктор Наполеона. Посмотрел вас, в госпиталь определил. Сказал: ничего страшного, только пулю вытащить надо.

— А где мы?

— На бивуаке Бонапарта.

Андрей замолчал. Он почувствовал, что к ране телесной начинает прибавляться душевная. Раз он здесь, то его подобрали на поле боя, почти на самых высотах, французы. Это не может означать ничего, кроме того, что высоты остались за противником. Значит, армия коалиции разбита и отступила. Или случилось чудо?

— Я Андрей Азаров, поручик Кавалергардского полка. Могу я узнать ваше имя, ротмистр?

— Конечно, граф Лев Каранеев, Московский драгунский.

— Очень приятно, граф. Вы не знаете, чем закончилось сражение? Меня подстрелили перед полуднем. Что дальше произошло?

— Мы наголову разбиты и отступили. Наполеон празднует победу.

— Не может быть!

Поручик замолчал. Сражение проиграно! Генеральное сражение проиграно! Полк разбит, он в плену у французов. Десятки тысяч людей погибли, русское оружие посрамлено. Как же это могло случиться?! Ведь еще вчера в победе никто не сомневался, разгром Наполеона было делом решенным. Чувство горечи, во много крат большее, чем боль в боку, заполнило Андрея.

Ларрей в сопровождении трех помощников подошел к лежащему напротив и чуть сбоку офицеру с красивыми чертами лица, но бледному и осунувшемуся настолько, что Азаров не сразу его узнал.

— Он не выздоровеет, — услышал поручик хрипловатый, будто простуженный, голос Ларрея, внимательно рассматривающего рану, — слишком нервный и желчный этот офицер.

— Кто это? — спросил Каранеев, имея в виду раненого.

— Личный адъютант главнокомандующего, князь Волковский.

Последующие дни поручик Азаров провел с ротмистром Каранеевым в госпитале на соседних койках, потом графа вместе с другими выздоравливающими определили в другое место, о котором Андрею не было ничего известно.

Серый рассвет не отличался от вчерашнего — сырого и туманного. Медленно светлеющая пелена немного добавляла видимости, но в целом все ограничивалось небольшим пространством бледно-серого шатра, в котором лишь три-четыре десятка изнуренных людей медленно брели, не разбирая дороги. Люди шли молча, говорить было не о чем, а ругаться, поливая все на свете пустыми проклятиями, уже никто не мог, потому что для любой брани нужны эмоциональные силы, которые тоже не беспредельны.

Мало кто понимал, куда идет колонна, состоящая из тех, кому удалось пройти по плотине или успеть перебраться через лед Сачана. Но кто-то там, впереди, всю ночь вел колонну, пусть медленно, но почти не останавливаясь, спасая остатки русского войска так нещадно растрепанного французами.

Данилов шел вместе со своим полком, точнее, с тем, что от него осталось, ведя в узде измотанную не меньше, чем он сам, лошадь, спотыкающуюся каждую минуту. Он шагал, как заводная кукла, не думая, зачем идет, куда и долго ли еще будет продолжаться это движение, являющееся смыслом жизни. В голове не было никаких мыслей, и все, что сейчас заполняло душу Николая, выражалось одним словом — пустота. Похожее состояние, кажется, владело и остальными участниками этого марша: пехотинцами, артиллеристами и кавалеристами; рядовыми и штаб-офицерами; ранеными, едущими на немногочисленных подводах, и теми, кого пощадило оружие врага. И только те, кто вел колонну, измученные не меньше остальных, шли вперед, имея определенную цель, не давая пустоте поглотить себя.

До полудня генерал Дохтуров вывел в Чейч, где находился Кутузов, остатки батальонов и эскадронов южного фланга, которые вчера поздно вечером считались полностью уничтоженными или взятыми в плен.

Главнокомандующий армии коалиции, Михаил Илларионович, не смог уснуть до утра, и это вполне естественно после вчерашнего сражения. Бегущие пехотинцы, оставляющие без прикрытия орудия, и отчаянно атакующие кавалергарды, вгрызшиеся в позицию гвардейцы и французские колонны, рвущиеся на Праценские высоты, нескончаемой вереницей шли перед мысленным взором, заставляя мозг искать те решения, которые могли бы привести к другому исходу сражения. Конечно, лучший вариант заключался в том, что не следовало атаковать Бонапарта. Через месяц в дело вступила бы Пруссия, и французскому императору пришлось несладко. Но Александру I слава нужна немедленно, и все доводы отвергались, практически не рассматриваясь. Далее диспозиция. Ее поручили составлять Вейротеру на том основании, что в прошлом году австрийские войска здесь, на Аустерлицком поле, проводили маневры. Можно подумать, что маневры заменяют опыт реальных сражений с Наполеоном! В результате Багратион, один из лучших генералов коалиции, оказался на малозначительном участке сражения с малочисленными войсками. А Буксгевден с основными силами бездарно возился около двух деревушек, давая время французам нанести сокрушительный удар в центре. Вот так! Карты были сданы, и пусть Кутузову на руки совсем не дали козырей, играть дальше пришлось ему.

Нельзя сказать, что в шестьдесят лет Михаил Илларионович начисто лишился амбиций, но объективно проанализировать прошедшее сражение он мог, не щадя самолюбия, скрупулезно выискивая собственные ошибки.

Так можно ли было удержать позицию, не сдать поле боя французам? Кутузов в этом не сомневался. После мощного удара Наполеона в центре он смог залатать брешь, занять оборону. Почти четыре часа шел бой за высоты. Этого достаточно, чтобы вытащить войска из южных болот. Потом передислоцировать ударные колонны, создать численный перевес и контратаковать измотанного безуспешным штурмом противника, разрезая его фронт на две части. Все же получилось наоборот — Наполеон разрезал армию коалиции. Только из-за того, что Буксгевден не выполнил приказ.

На секунду мелькнула мысль — приказ просто не был передан! Но Кутузов сразу отогнал ее. Пять посыльных! Теперь из-за Буксгевдена на него возложат ответственность за поражение. Ну право, не считать же виноватым императора России!

Утром, когда солнце уже взошло, Кутузов задремал в кресле. Скоро его разбудили известием, что прибыла колонна под командованием Дохтурова, и, как бы ни тяжелы были сегодняшние думы Михаила Илларионовича, он возрадовался от всей души. Значит, не все погибли! Значит, не все захвачены в плен!

Главнокомандующий сам выехал встречать колонну и, глядя на вереницу людей, тянущуюся длинной змеей по мерзлой дороге, чувствовал, как на глазах наворачиваются слезы. Молодцы! Не сдались в плен! Не дали врагу уничтожить себя! А ведь вчера, даже когда уже стемнело, слышно было, как била и била артиллерия Наполеона.

Вечером Кутузов принимал командиров полков, батальонов и эскадронов вышедших из окружения войск. Он уже говорил с императором, и теперь главнокомандующий, в сущности, прощался с офицерами. Данилов присутствовал на собрании только потому, что Тимохин, который весь вчерашний вечер и ночь ходил с головой, замотанной в бинты, был отправлен в госпиталь. Николай остался единственным офицером в эскадроне. И хотя в зале можно было увидеть двух-трех лейтенантов, корнет присутствовал в единственном числе. Да и к тому же, несомненно, самым молодым. Чем и обратил на себя внимание Кутузова.

Когда адъютант подвел Николая к главнокомандующему, тот вытянулся во фрунт и громким голосом представился:

— Корнет Данилов!

— Тише-тише, сам вижу, что корнет. А скажи-ка мне, молодец, в каких еще кампаниях ты участвовал, что до командира эскадрона дослужился? — в голосе Кутузова слышалась добрая ирония.

— Ни в каких, прямо из Пажеского корпуса сюда.

— Вот как?! А здесь, в Австрии, значит, вместе с полком в Кремсе у Дохтурова состоял?

— Да, ваше высокопревосходительство, только…

— И на Голлабрун с Багратионом ходил, — будто не замечая бестактной попытки корнета вставить слово, продолжил главнокомандующий, — и здесь, при взятии Тельница, отличился. Командир полка рассказывал. Орден тебе полагается, молодец, только, думаю, в этот раз ордена император раздавать не станет. Ну да это дело наживное.

И в этот момент Николай решил, что он должен прямо здесь и сейчас рассказать главнокомандующему о том, о чем вчера днем собирался рассказать его порученцу. Все, что знает о гибели Шмита. Все, что сообщил вчера Вяземский об убитых посыльных. В конце концов, о пуле, едва не попавшей в Багратиона.

— Ваше высокопревосходительство, я знаю, почему вчера мы проиграли сражение!

Менее удачную фразу придумать трудно.

— В твоем возрасте я тоже знал, почему проигрываются сражения, — голос Кутузова поскучнел.

— Дело не в возрасте, ваше высокопревосходительство, дело в том, что у Наполеона есть какое-то тайное оружие, — скороговоркой проговорил Данилов, понимая, что у него уплывает последний шанс высказаться.

— Я тебе, корнет, вот что скажу, — понижая голос и делая знак, чтобы Николай подвинулся ближе, сказал Михаил Илларионович, — ты, дружок, все это другому главнокомандующему лучше расскажешь. А мне все равно с Наполеоном больше воевать не придется.

И после небольшой паузы добавил:

— Только пока не говори об этом никому, корнет Данилов. Договорились?