Спецназ Его Императорского Величества

Глава девятая МОСКВА

Москва пылала. Запах гари неотступно преследовал императора. Пожары потушить не удавалось, все новые и новые очаги появлялись, словно грибы после дождя. Даже приказ расстреливать всех, кто уличен в поджогах, не смог остановить огонь, каждый день все ближе и ближе подбирающийся к высоким кирпичным стенам Кремля.

Последнее время император стал ненавидеть пожары, что очень странно для военачальника — дым и огонь постоянно сопровождают его. Но после Смоленска эти верные «друзья» стали «неприятелями». Они уже не следовали за ним, а встречали в пустых деревнях, сообщая, что на трофеи и пополнение запасов рассчитывать не приходится. Вот и здесь, в пустом городе, огонь и дым временами доводили до исступления.

Наполеон не знал, что делать. Если бы в июне сказали, что после взятия Москвы Россия не попросит мира, он просто бы отмахнулся. Он и не собирался брать ее. Решительный бой должен был состояться в Полесье или у Минска, в крайнем случае, у Бобруйска или Витебска. А после этого царь Александр станет вынужден прислать прошение о мире, и Бонапарту останется только продиктовать условия. Но русские поступили по-другому, они предпочли бороться за победу любой ценой. Ценой сожженных городов и деревень, ценой разорения собственной земли, ценой сдачи Москвы, пусть хоть и не столицы, но на сегодняшний день одного из двух главных городов России. И они добились своего! Бородинское сражение показало, что у французской армии уже нет того подавляющего перевеса, который имелся в начале войны. И куда же все подевалось? Да, двадцать тысяч потеряли в Смоленске, еще сорок у Бородина. Но разве это много для армии, где более полумиллиона солдат? Русские потеряли не намного меньше, но теперь их армия почти не уступает наполеоновской. Пятикратный перевес в живой силе испарился вместе с растянутыми на сотни лье батальонами, полками, дивизиями, вынужденными дислоцироваться на разоренной земле.

Император задумчиво прохаживался по кабинету, из окон которого было видно пасмурное вечернее московское небо, отражающее всполохи пожаров. До встречи с Каранелли оставалось десять минут.

В довершение всех неприятностей появилась еще одна, которой Наполеон сначала не придал значения. Но затем мнение изменил и на борьбу с ней император решил бросить своего лучшего бойца.

Луи прибыл вовремя. Поздоровавшись, он по привычке замолчал, ожидая, когда Наполеон начнет разговор.

— Хочешь вина, Луи?

— Да, и лучше, если оно будет горячим. Очень промерз сегодня.

— Тогда, наверное, и ужин?

— Не откажусь, не ел с утра.

Наполеон позвонил в колокольчик.

Когда слуги получили распоряжения, дверь вновь затворилась. Император и Каранелли сели к столу.

— Как продвигаются твои поиски, Луи?

— Мы зашли в тупик. Удалось найти Московский драгунский полк, но третьим эскадроном командует заместитель.

— А где князь Данилов?

— Неизвестно.

— Тебе придется оставить это задание. Вернешься к нему, когда появится время.

— Как прикажете, ваше величество.

— Скажи, Луи, кто сейчас главный враг моей армии?

— Наиболее очевидный ответ, ваше величество, это Кутузов. Но вы бы не стали вызывать меня сюда, чтобы задать простой вопрос и получить на него простой ответ. Не так ли?

— Так. Конечно, не Кутузов, который сейчас где-то под Калугой. И не русская армия, которая станет атаковать нас в Москве.

— Атаковать в Москве? Нет, не станет. Это глупо.

— Рад, что мнение у нас сходится. А вот блокировать в городе он может попытаться?

— Привести сюда русскую армию? По-моему, после Бородино у него пропало всякое желание к новым баталиям. Даже Москву отдал без боя.

— Все ты верно понимаешь, Луи! Но ему нет смысла сюда армию вести. Он на нас более серьезного врага бросил. Надвигается зима, холода. Но главное — нас ждет голод. Запасы продовольствия в Москве оказались значительно скромнее, чем виделось мне. Фуража почти нет. Что ты предлагаешь в такой ситуации?

Каранелли давно привык, что при отсутствии других император часто обращается к нему за советом. Хотя это вряд ли можно было назвать обращением. Скорее просто проверял результаты размышлений.

— Надо зимовать. Привести в порядок армию, подтянуть резервы. А весной продолжить кампанию.

— Так говорит логика, мой друг, есть два весьма существенных обстоятельства.

Наполеон подошел к окну, выходящему на запад. Оставил одну руку за спиной, заложил другую за борт сюртука и замер. Высоко вскинутая голова оставалась неподвижной почти полминуты. Казалось, император обозревал отсюда всю Европу, от Московского Кремля до Елисейских Полей. Кто знает, может, так и было? И перед его внутренним взором прошли Смоленск и Вильно, Варшава и Вена, Берлин и Рим?

— Во-первых, меня не будет в Париже еще год. А я чувствую, что мое присутствие там уже необходимо. Но даже не это главное. Нам очень трудно будет перезимовать здесь.

— Почему? Хотя город и сожжен частично, здесь вполне можно разместить армию. Князь Московский, маршал Даву, наведет здесь образцовый порядок. Подтянем резервы. Вторую армию нужно собрать и разместить в Витебске. А весной обе двинутся на Санкт-Петербург: одна — через Псков, другая — через Тверь и Новгород. Пусть тогда русские гоняются за нами. Только им не догнать. Мы уйдем, едва появятся первые признаки распутицы. Но дорога идет на север. Это значит, что мы пойдем по хорошей, твердой почве, схваченной морозом. А Кутузову достанутся грязь и лужи.

— Так, — с явным интересом сказал Наполеон, — продолжай!

— Русские ушли в сторону Калуги, на юг, но они ошиблись. Дорога на столицу открыта. Конечно, сейчас мы не пойдем на Санкт-Петербург, надо отдохнуть, а через месяц за Новгородом уже будет снега выше колена. Но о весне Кутузов не подумал. А когда он поймет свою ошибку, то ему останется атаковать только Париж.

Последнюю фразу Каранелли произнес, не меняя серьезного тона, которым излагал план весенней кампании, но Наполеон оценил шутку. Смеялся он весело, но совсем недолго, как-то сразу посуровев.

— Да, ты прав! Я думал об этом. Весеннюю кампанию можно закончить за полтора месяца. И если все получится, как ты говоришь, честное мое императорское слово — вторую армию поведешь ты! Я серьезно! Сдашь отряд Доминику и станешь во главе армии.

— Благодарю за честь! Только, может, мне сначала с дивизией поупражняться?

— Это лишнее. Только твой прекрасный стратегический план под серьезной угрозой. Именно для этого я вызвал тебя.

Раздался стук в дверь, внесли ужин. Бонапарт велел поставить блюда на стол.

— Придется обойтись без прислуги, Луи!

— Это не страшно, — улыбнулся Каранелли, наливая вкусно пахнущее темно-красное вино, над которым вился легкий пар, — хуже без еды.

— Это выстрел точно под кивер! Именно без еды! Мне коньяк, Луи! — заметив вопросительный взгляд Каранелли, проговорил император.

Отпив глоток, он продолжил:

— С нами воюют по другим правилам! Не по тем, что приняты в цивилизованной Европе. Война идет не за победу одной из армий. Русские воюют на уничтожение, полное уничтожение нашей армии! Я хочу подчеркнуть — русские, а не только их армия! Царь Александр отказывается от переговоров, хотя я еще месяц назад отправил к нему Тучкова с письмом. Он не ответил, и теперь понятно, что и не собирается. У нас осталось немного вариантов. Мы должны поставить Александра в безвыходное положение. Можно разгромить Кутузова, но боюсь, для этого придется гоняться за ним по Сибири. Твой план проще и надежнее. Только…

Бонапарт отхлебнул еще глоток, взял дольку лимона.

— Ты ешь, Луи! — сказал он, заметив, что Каранелли не решается прикоснуться к еде раньше императора. — Я сыт! Ешь и слушай.

Допив рюмку, Наполеон наконец отправил лимон в рот. Немного поморщился — то ли от кислого привкуса, то ли от собственных мыслей.

— Похоже, Кутузов учел все. И даже возможный наш поход на Санкт-Петербург. Он… Он считает, что весной у нас не будет армии!

Луи даже поперхнулся. Нарушая собственное правило, перебил императора.

— Как это, не будет армии?

— Он надеется ее уничтожить за зиму.

— Вот как? Он надеется зимой, в холод и метели, привести сюда не только кавалерию, но и пехоту, что значительно сложнее. Кроме того, он собирается тащить сюда пушки?

— Он собирается уморить нас голодом! Они уничтожат припасы, сожгут все деревни на двадцать лье от Москвы!

— Это не беда! У нас огромные запасы провианта и фуража в Витебске! Можно создать склады в Смоленске, Дорогобуже, Сычевке, Вязьме, Можайске. Мы не первый раз занимаем зимние квартиры в стране неприятеля. Можно вспомнить Пруссию.

— Можно! Только здесь не Пруссия. На следующий день после того, как мы взяли редут при Шевардино, Багратион отправил к нам в тыл адъютанта с отрядом.

— Большой отряд?

— Не больше двух сотен сабель, кажется, гусары Ахтырского полка. Но эти сведения неточные. А вот дата точная! Понимаешь, русские готовятся к генеральному сражению. Кутузов не знает, чем оно закончится, но отряд уходит в наш тыл!

Наполеон остановил свою речь, пытливо вглядываясь в лицо Каранелли. Но на Луи двести гусарских сабель не произвели впечатления.

— Вижу, ты не понял! Хорошо, сейчас объясню. Не генеральное сражение, не битва двух армий является для них самым главным. Русские ведут войну по другим, понимаешь, Луи, по другим правилам! Они отдают нам села и города, некоторые, как Москву, без боя! Потому, что намерены задушить нас голодом и холодом. В их войне это важнее, чем победа на поле брани. И они отправляют отряды для перехвата наших обозов. Нет, не случайно Кутузов открыл нам дорогу на Петербург. Он просто делает ставку на то, что к весне мы все помрем с голоду.

Наполеон замолчал, и Каранелли решился на вопрос.

— Моя задача — уничтожить отряд этого адъютанта Багратиона?

— В первую очередь! Но будут и другие. Тебе нужно уничтожать всех, кто встретится на дороге с оружием в руках. Даже если это будут обычные крестьянские вилы.

Последние недели для Данилова стали крайне тяжелыми. После доклада о взрывах на укреплениях Николай попросил Кутузова отпустить его в полк, однако тот отказал. Залесскому, командиру драгунского полка, отослали письмо, что подполковник Данилов временно будет находиться при штабе главнокомандующего. Тот, лишившийся на Бородинском поле командиров первого и четвертого эскадронов, девять ротных и Тимохина, философски отнесся еще к одной потере. Опытный командир, он понимал, что если покинувший свой эскадрон майор Данилов называется теперь подполковником, состоящим при штабе армии, то для этого есть нешуточные причины. А потому и не стал никому говорить о депеше.

Николай не очень хорошо себя чувствовал на новом месте — другая, совсем не та, что в полку обстановка, другие люди, многим из которых он не нравился тем, что почти каждый вечер беседовал с Кутузовым с глазу на глаз. Все же остальное время, не имея никаких обязанностей, Данилов не знал, чем себя занять.

Особо длинный разговор произошел у Николая с главнокомандующим накануне совета в Филях. Еще раз, во всех подробностях, стараясь не пропустить никаких деталей, Данилов рассказывал все, что знал об отряде французских лазутчиков.

— Да, нагнал ты на меня страху! Не станем Москву оборонять! — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Кутузов. — Ты, князь, все еще в полк хочешь или привык уже в штабе?

— Нет, ваша светлость, не привык. Да и не привыкну, наверное, никогда.

— Тогда поезжай к своим. Только помни, если понадобишься, сразу тебя и выдерну, как репку из грядки.

— Спасибо!

— И поменьше рассказывай о том, что знаешь.

— Да я давно уже никому ничего не рассказываю. Не хочу, чтобы говорили, будто бы умом тронулся.

— Ну это не велика беда! У меня треть штаба «тронутых». А вот если сплетни всякие пойдут, которые у нас раздувать горазды, то это уж настоящая напасть. Нет ничего страшнее для армии, чем досужие слухи. А корнет твой как?

— Нет, лишнего не скажет. Я велел молчать. Да и не знает он ничего, только взрывы видел.

— Это хорошо. Теперь вот что, ваше сиятельство, возьми-ка ты за правило в чужие полки наведываться. Особенно сейчас, на марше, когда на Калугу пойдем. Или встань где-нибудь на дороге да смотри, кто мимо прошел, кто проехал. Глядишь, может, и увидишь кого из своих знакомцев. Я командиру твоему отпишу, чтобы помогал тебе во всем.

— А мы идем на Калугу? Сдадим Москву?

— Сегодня совет примет такое решение. Только об этом никому пока, князь!

В полку стало особенно грустно, хотя командир порадовался возвращению Данилова и сердечно поздравил его с повышением в звании. Но, прочитав письмо Кутузова, вздохнул.

— Чувствую, Николай Тимофеевич, ненадолго вы к нам. Что делать, ветераны покидают свои полки. Закон войны. Лучше уж на повышение, чем… чем, как Тимохин.

Николай вспыхнул. Скрытый упрек послышался в словах Залесского.

— Я ушел по его приказу!

— Не кипятитесь, подполковник Данилов, я знаю. Он успел мне перед атакой французов сказать, что отправил вас в тыл с важным заданием. И судя по тому, что вы вернулись с письмом от главнокомандующего и в новом звании, то выполнили его успешно. Можете мне как вашему командиру рассказать суть дела? А то я Тимохина не успел расспросить.

— Простите, господин подполковник, — извиняющимся тоном произнес Николай, которого грыз стыд за нелепую вспышку, — не могу. Прямой приказ Кутузова.

— Понятно. Тогда вопросов больше не имею. Если у вас будут какие-нибудь просьбы, обращайтесь. Приму как приказ главнокомандующего. А сейчас отправляйтесь в эскадрон, там заждались уже.

— Слушаюсь.

— И еще, Николай Тимофеевич… вы не принимайте гибель Тимохина на свой счет. Это судьба. Конечно, история с уходом выглядит немного странно, только знаете, я когда в полк пришел, то мне первым делом рассказали про взятие Тельница. Так что вы не думайте, в этом полку про вас слово недоброе никому сказать не дадут.

— Спасибо. Извините за несдержанность.

— Не стоит того, пустое. Вы в чем себя казните, Николай Тимофеевич? Что не погибли на Бородинском поле? Так на войне это дело поправимое.

В эскадроне откровенно обрадовались возвращению Данилова. Рутинная работа как-то захватила Николая. Тем более, ежедневно он тратил пять-шесть часов на выполнение приказа Кутузова. И только вечерами, лежа в той постели, какая подвернулась на сегодняшний день, Данилов вспоминал Тимохина. И как-то заново осознавал, кем был для него этот человек, которого не суждено теперь увидеть. Никогда. Какое это страшное слово — никогда…

Отряд поручика Яловского терпеливо сидел в засаде, ожидая добычу. Первый раз по дороге в сторону Вязьмы прошли кирасиры, численностью не меньше эскадрона. Затем большой обоз, который явно был не зубам отряду в три дюжины сабель. Наконец, во второй половине дня появилось несколько повозок, нагруженных доверху мешками, в сопровождении шести конных. Едва русские вылетели из рощи, как французы, побросав повозки, бросились наутек. Лишь один немного замешкался, кажется, что-то пытаясь найти в телеге. Но, увидев, что русские уже близко, пустился вслед за товарищами. Догонять их в лесу на противоположной стороне дороги кавалеристы не имели никакого желания. Тем более добычу нужно было срочно убирать, — не ровен час, поедет кто-нибудь из французов.

Повозки быстро двинулись по тракту, но уже через полверсты свернули на неприметную дорогу, ведущую к одному из многочисленных хуторов. Наблюдавший из леса француз сложил подзорную трубу и стремительно зашагал через лес к полю, где под присмотром еще двоих человек стояли лошади. Вскоре туда вышли сопровождающие обоз всадники, которые бежали с поля несостоявшейся битвы.

— У нас всего четверть часа, — произнес один из них.

— Да, — подтвердил тот, что уходил от повозок последним.

— Нужно торопиться.

Лошади пошли рысью вдоль кромки леса. Французы торопились перехватить русских, захвативших повозки.

Поручик Яловский находился в состоянии радостного возбуждения. Обоз удалось отбить без единого выстрела. Отряду сейчас нужно все — оружие, порох, провиант…

Взрыв страшной силы раскидал наездников. Лежа на спине, поручик с удивлением смотрел на летящее высоко в небе колесо. А потом он потерял сознание.

Выстрел грохнул рядом.

— Кажется, все.

— А этот?

— Готов. Смотри крови сколько из головы натекло.

Говорили по-французски. Слова звучали словно через вату.

Яловский чувствовал, что не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь, ни даже разомкнуть веки.

— Ладно, пошли. Генерал торопит.

Прямо над головой раздались негромкие металлические щелчки. Что-то твердое, но не тяжелое упало на щеку возле самого носа и скатилось на землю, тихонько звякнув. На долю секунды пахнуло порохом. Поручик снова провалился в небытие.

Тело ныло от боли. Холод пронизывал насквозь. Яловский открыл глаза. Низкое серое небо с быстро летящими тяжелыми облаками начало проливаться дождем. Холодные капли шлепались на лицо, размывая запекшуюся кровь на лбу, с которого была содрана половина кожи.

Помогая себе руками, поручик сел. Под ладонь попалось что-то жесткое. Металлический пустой цилиндр пах порохом. Не задумываясь, Яловский сунул его в карман. Поднявшись, почувствовал, как с шумом ударила в голову кровь, снова потемнело в глазах. Попытался удержать равновесие, но нет, упал на колено, уперся ладонью в землю. Постоял так с полминуты, снова медленно попытался подняться. На этот раз получилось. Черная пелена, что неотступно стояла перед глазами, почти исчезла.

Кругом лежали трупы лошадей и людей. Разбитые телеги стояли брошенными на дороге. Поручик медленно обходил обочины дороги. Среди трупов иногда попадались такие, где рана груди, рук или ног не выглядела смертельной. Но у всех обязательно была прострелена голова. Яловский вдруг понял, что их добивали уже лежачих. Вдруг всплыл тот непонятный разговор, что слышал он, лежа на земле, и поручику снова стало нехорошо. Мог ведь вот так же лежать рядом с простреленным черепом!

Не понимая, зачем он это делает, Яловский считал убитых. «Тридцать четыре, — сказал он себе, когда обошел все место побоища, — кто-то один смог уйти. Надо найти его, может, он расскажет, что здесь произошло». Поручик ошибся, он не сосчитал себя.

Посыльный от Кутузова привез короткую записку командиру Московского драгунского полка. Через час, передав дела, Николай ехал по раскисшей дороге к штабу. Несомненно, у главнокомандующего появились новые сведения о французах-лазутчиках. Иначе зачем ему Данилов? А раз так, то почти наверняка ждет его приказ, и чем он обернется, узнать заранее невозможно. Но это потом, а пока у Николая есть полчаса. Он абсолютно свободен, он может посвятить эти минуты чему угодно. Не отклоняясь от маршрута движения, разумеется.

Несмотря на мелкий моросящий дождик лес, тянущийся в стороне от дороги, выглядел просто сказочно. Ярко-желтые березы и клены оттеняли бледно-желтые тополя. Редкие темно-зеленые ели смотрелись, как благородная отделка солнечного бархата, небрежно брошенного на все еще дышащую свежестью траву. Конечно, для завершения картины не хватало небесной синевы, но и так природа выглядела потрясающе.

Рифма, под стать настроению, сложилась сама. «Давно я не пытался писать настоящие стихи, — подумал Данилов, — вот и лезет в голову ерунда всякая».

В штабе подполковника сразу провели к Кутузову.

— А, князь! Давненько тебя не видел! Проходи!

— Добрый день, ваша светлость!

— Добрый, добрый! А скажи-ка мне сразу, пока разговор не начали, останется Наполеон в Москве на зимние квартиры или еще чего придумает?

— Откуда же мне знать? У вас для того, чтобы такие загадки отгадывать, начальник штаба есть.

— А-а, Леонтий Леонтьевич! Ему волю дай, так полезет Наполеона из Москвы выкуривать. Все Прейсиш-Эйлау забыть не может, мнит себя победителем Бонапарта. А про Фридланд начисто память отбило. Ладно, посмотрим, что позже скажешь. Смотри, что у меня есть.

Кутузов достал из походного ящика пистолет, который принес ему Данилов с Бородинского поля, цилиндр с пулей, пустой цилиндр и… еще один!

— Я проверял, он подходит к этому пистолету.

— Где его нашли? Как? — разом забыв обо всем, спросил Данилов.

— О, это целая история! Но расскажу, затем и вызвал! Подобрал Денис Давыдов под Вязьмой на хуторе поручика контуженого. Рассказал тот ему, как с отрядом отбил подводы у французов, а подводы возьми да взорвись! А тех, кто жив остался, французы перестреляли, раненых добили. Давыдов сначала отмахнулся, чего с контуженого возьмешь? А на следующий день перехватили они на тракте офицеров, что в Москву направлялись. У одного — убитого — нашли письмо. Вот, прочитай.

Кутузов протянул сложенный лист. Николай, взяв письмо, подошел к окну.

Заметив, что Данилов дочитал, главнокомандующий продолжил:

— Давыдов — умница. Прочитал и снова поговорил с контуженым поручиком, по-другому взглянул на его слова. Потом забрал у него оболочку от заряда и отправил мне вместе с письмом.

Кутузов поднялся с кресла и неспешно начал прохаживаться по комнате.

— Видишь, князь, какой крендель выписывается? Я надеюсь, что лучше этого отряда у Наполеона нет. И вроде место ему сейчас здесь, в наших краях. Только хитер Бонапарт! Мы пытаемся единственную дорогу оседлать, а он своих бойцов, что лучше Старой гвардии, бросает в тыл к себе порядок наводить. Видишь, куда центр сражения переместился! На Смоленскую дорогу. Так вот ответь мне теперь на первый вопрос — останется Наполеон в Москве?

— Если расчистит дорогу, то останется, а если — нет, то, что же ему, с голоду подыхать?

— Верно. А потому догадываешься, куда будет твоя дорога, подполковник?

— Под Вязьму?

— Верно. К своим знакомцам. И попробуй защитить Давыдова, уж больно хорош он сейчас! Сдается мне, что в письме Гусаром Дениса называют! Только самому ничего не говори, а то сразу бросится искать этого Луи! И получится, как с тобой под Фридландом!

Ничего не забывает главнокомандующий. Сколько недель прошло, а будто только сейчас рассказал Николай свою историю.

— Как прикажете, ваша светлость!

— Прикажу! С кем пойдешь, сам реши. Можешь со своим эскадроном. А хочешь, полк дам? Твой Московский драгунский. Залесский в штабе дивизии очень бы кстати пришелся.

— Нет. У Давыдова сейчас от силы полторы сотни сабель, а об охоте на него лично Наполеону докладывают. А если под Вязьмой полк объявится, то целую дивизию французы отрядят на поиски. Я взвод возьму, и потихонечку, незаметно пойду. В войне с лазутчиками французскими лишний шум ни к чему.

— Тоже правильно. Только рассказывал ты мне, как они втроем твой взвод положили.

— Так я теперь на рожон лезть не стану. За одного битого двух небитых дают.

— На том и порешили. Подожди, я сейчас письма напишу Давыдову и Залесскому. А потом уж поторапливайся. Чтобы сегодня к вечеру выехал.