Сплошные вопросы (повесть в записках)

6

В конце февраля сорок пятого я был послан редакцией в 1‑й стрелковый корпус 54‑й армии. Корпус в это время находился в Прибалтике. Там наши войска зажали немцев в так называемом «Курляндском котле» и штурмовали его практически непрерывно. Попытки взломать немецкую оборону были безуспешны, а наши потери были ужасающими. Однако это не останавливало командование, и дивизии вновь и вновь шли на штурм. Артподготовки длились сутками. За пять километров от фронта земля гудела под ногами. Этот гул был слышан даже в штабе корпуса, где я в тот момент находился, пытаясь по штабным линиям связи отправить в Москву свои корреспонденции. Для того, чтобы это осуществить, нужно было буквально сутками дежурить на узле связи, ожидая, когда там организуется свободное «окно». Вот тут-то я буквально столкнулся со Свиридовым — своим бывшим командиром роты курсантов в Лепельском пехотном училище. Он сразу меня узнал: «Ба, курсант Климов, Виталик, ты меня по службе обставил, гляди-ка, капитан!» Обнялись. Был уже совсем поздний вечер, и Свиридов позвал меня к себе в гости. Обитал он в одноэтажном сооружении с крошечными окошками, назначение которого не угадывалось. Внутри оно было разделено на несколько отдельных помещений. В одном из них жил, вернее ночевал, Алексей Васильевич. Стали пить чай. Сам не знаю, как получилось, что я задал ему вопрос, который мог задеть его больную струну: «Алексей Васильевич, как же так получилось, что Вы только старший лейтенант?» Свиридов улыбнулся: «А ты знаешь, кто я по должности? Не угадаешь. Перед тобой — начальник строевого отдела штаба корпуса!» Вот так номер! Ведь это должность минимум для подполковника! Оказалось, что в начале сорок четвёртого старшего лейтенанта Свиридова зачислили на специальные курсы при Генштабе, слушателей которых в обиходе называли «золотым фондом» армии. Именно об этом подразделении Генштаба рассказывал нам с Симоновым майор Моргунов.

«Понимаешь,— продолжал мой бывший командир,— должности большие приходится занимать, но ведь стажёром. Поэтому очередных званий нам практически никому не присваивают. Намекают, что у нас всё впереди. Да я и не стремлюсь к военной карьере и в „золотой фонд“ попал не по своей воле. Я хотел бы после войны демобилизоваться. У меня ведь высшее образование, я ведь за четыре года до войны окончил Московский горный и по распределению попал в Ухту. Тогда почти всю нашу группу на север распределили. Моя будущая жена окончила тот же институт двумя выпусками позже и тоже попала в Ухту. Там, правда, не уголь, а нефть, но её там добывают шахтным способом, поэтому инженерный состав больше из горняков. Только я женился, как началась война с финнами, и меня взяли, а вернее, «отдали» в армию. Почему «отдали»? Да потому, что я как горный инженер, имел «бронь» от армии. Но мы с одним приятелем, тоже молодым инженером, из самых лучших побуждений покритиковали на собрании техническую политику руководства нашей шахты. Может, и чересчур покритиковали. Начальник шахты церемониться не стал: своей властью снял с нас «бронь» и позвонил военкому, чтобы нас поскорей призвали. Хорошо хоть аттестовали младшим лейтенантом, ведь после института я успел получить звание офицера запаса. Так и стал военным. А приятеля моего там же на финской и убили…

…Из первого военного выпуска нашего Лепельского училища мало кто в живых остался, наверно. Сведения приходили по случаю: кто-то чего-то слышал, кто-то от кого-то узнал… Почти про всех, о ком заходил подобный разговор,— убит, убит… Вот, оказывается, и Юра Лаптев погиб. Какой светлый человек! А Русакова помнишь? Так вот он-то в училище остался, сейчас помкомроты.

…В сорок втором ко мне из Ухты жена приехала. Она окончила медицинские курсы, и Куракин зачислил её к нам в училище вольнонаёмной медсестрой, там она и по сей день работает. В сорок третьем у нас родился сын, он и сейчас при ней, так считай ещё один курсант в нашем училище растёт.

…Вместо Куракина над училищем Захарченко поставили. Фрукт ещё тот. Он почти всех старых офицеров на фронт отправил по очереди. Для своих места освобождал. Куракин это предвидел. Как раз перед его уходом пришёл в училище приказ Генштаба о выделении молодых образованных офицеров в „золотой фонд“. Куракин меня вызвал и говорит: не отказывайся, если приличные люди будут от карьеры отказываться, то все командные посты сволочи позанимают. Сами же и наплачетесь!

…Так вот, сегодня я даже и не стажёр, так как начальник строевого отдела сильно заболел, его вчера в госпиталь отправили. А нового начальника ещё не прислали. Я сейчас приказом проведён временно исполняющим его обязанности. И знаешь, вполне справляюсь…»

Так беседовали довольно долго. Он не знал, что я стал корреспондентом «Красной звезды», хотя иногда читал мои репортажи. Он искренне изумился и обрадовался, узнав, что газетный В. Климов и я — одно и тоже лицо: «Слушай, читал я известный репортаж „Глазами разведчика“. Так ты действительно ходил с ними в тыл, или это художественный приём писателя?» Пришлось коснуться этой истории. Сначала я не хотел много говорить о ней, но он так живо интересовался, так подробно расспрашивал, что я волей-неволей вынужден был рассказать ему почти всё. Почти… При этом называл фамилию Стрижевского и как-то, в контексте, упомянул, что Стриж тоже работал в Ухте на шахте. «Ну надо же, тесен мир,— воскликнул Свиридов,— я не знал его лично, но от своего друга, Борьки Игнатьева, слышал о Стрижевском. Он у Бориса на участке работал и как-то раз спас людей, выведя их с опасного горизонта. Эта история наделала много шума тогда. Дело-то в том, что этот Стрижевский загодя обвал предугадал, хотя никаких внешних признаков не было. Ему даже вредительство пришить хотели. Мало им, сволочам, зэков… Но сколько Борис ни бился, узнать, по каким приметам Стрижевский угадал обвал, не удалось. Слушай, а вот мать Стрижевского, Наталию Алексеевну, я знал. Она мне аппендицит вырезала в местной больнице. Хирург — божьей милостью. А сколько она заключённых от смерти спасла! Был там один бывший полярный лётчик. Кстати, известный, Стоман его фамилия, может слышал? Его портрет в газетах печатали, он даже готовился лететь на Северный полюс (это я достоверно знаю). Так он совсем „доходил“ от фурункулёза. Страшнейший фурункулёз у него был, а на работу всё равно пригоняли. Я об этом Наталии Алексеевне рассказал. И она, представляешь, стала ходить в мастерские, где он работал, и носить ему жидкие свежие дрожжи. Где только достала? А ведь их зимой ещё и донести надо, чтобы не замёрзли. Тем она этого лётчика и спасла. Чудесный она человек. А уж красавица — таких я не видывал. Сколько мужиков её домогалось, всем отлуп. Обиженные пытались слухи про неё пускать — не пристают к ней слухи. Вот женщина!.. Так, значит, сын её пропал без вести? Вот горе-то! Я никогда не привыкну к обыденности происходящего. Как привычно составляются списки убитых, канцелярия привычно считает, на сколько надо уменьшить количество хлеба и водки, выдаваемых в роты и батальоны… Для них единицей больше, единицей меньше… Я вчера на передовой был. В одном месте надо было туда и обратно через речушку переходить. Неширокая такая, метров десять, и не очень глубокая. Но лёд тонковат, так через неё что-то вроде наплавного моста сделано. Вроде брёвна на лёд уложены от берега до берега в несколько слоёв, водой политы, смёрзлись… Я не сразу понял, а когда понял — меня стошнило. Это люди там накиданы, это по людям солдаты и машины туда-сюда… Неважно, немцы там или русские, герои или не герои. Это же люди, чьи-то родные люди… А в кино и в газетах уже прославляют новых героев, чтобы завтра послать их вот сюда и сделать из них вот такой ледяной мостик…»

Слушая эту историю, я опять вспомнил про «волков» и «человеков». Прав был Дан, разделив человечество на эти виды. Одни пройдут по трупам, не поморщившись, другим бы это даже в голову не пришло. (Опять поймал себя на мысли, что для меня Дан уже давно стал реальностью, а не легендой. Он иногда снится мне, он и его сказочно красивая жена, и его неправдоподобно прекрасный мир. Мир, что рядом.)

Я уже собрался уходить, когда Свиридов спросил, где я сейчас остановился. Узнав, что в общежитии (то есть в казарме) офицеров штаба, предложил мне перебираться к нему в комнату. «Живи, пока меня не отзовут. Мне ещё месяца полтора тут положено работать». Я не заставил себя упрашивать.