Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Глава 19

Глава 19

— Дорогой, тебя ждет сюрприз.

Кааппе Фийамон очаровательно улыбнулась, и, как обычно, Шотан почувствовал завораживающую смесь возбуждения, любопытства и вожделения, приправленных изысканной ноткой страха. Да, самому себе граф откровенно признавался — эта женщина могла бы поучить кое-чему даже столь искушенного воина и ценителя необычных увеселений. Научить и слегка, самую малость напугать. Не опасностью (к этому граф, слава Богу, привык давным-давно), а своей оригинальностью, категорическим несоответствием образу, который предписывали женщине правила и устои общества. Временами Безземельный даже гадал — женщина ли это вообще? Быть может, таинственный народец подменил младенца в колыбели на свое отродье, искусно придав ему вид человеческого ребенка? Или ночной кровопийца, Mae’r anghenfil принял образ прекрасной дамы?

Впрочем, граф давно отринул все оковы, что диктуемы правилами людей и церковными заповедями. Когда Безземельный сжимал в объятиях гибкое женское тело (отнюдь не ледяное, как пристало дьявольскому созданию) и предавался иным развлечениям в обществе прекрасной любовницы, ему было в высшей степени безразлично, что думает по этому поводу кто-либо, включая Пантократора.

— Жди, — она улыбнулась, как обычно — самыми уголками губ, будто лисица-мужеед из старых южных сказок.

Эта улыбка представлялась особенно прекрасной, неповторимой в сочетании с холодным взглядом каменных глаз, как огонь и пламень. Шотану пришлось даже выдохнуть, расслабляя напрягшиеся мышцы. Кааппе, тем временем, закрыла дверь, оставив графа одного в зале, как призрака, заблудившегося в шелках и бархате. Одного и в ожидании чего-то удивительного, загадочного.

На всякий случай граф проверил, как ходит в ножнах клинок недлинного широкого меча, удобного в комнатах с мебелью, где слишком тесно для оружия поля боя. Удовольствие удовольствием, но, как показывает невеселый опыт, смерть всегда стоит за левым плечом благородного мужа. Собственно и неблагородного тоже, но лишь человек чести встречает Сестру Могил открыто, без страха и с готовностью противостоять до последнего вздоха.

Верная охрана ждет за стеной, хватит лишь громкого призыва или дуновения в особый свисток, неслышимый прочим, но… покойный император Хайберт, уже прозванный Несчастливым, тоже звал на помощь. Даже вернейшие из верных могут опоздать… или как будто запоздать в нужный момент.

Ожидание тянулось и тянулось. За дверью, что прикрыла, уходя, Кааппе, царила ватная тишина. Некстати (или наоборот, очень к месту) вспомнилась история о князе Монферато, чьи подкупленные слуги затупили меч господина, и когда убийцы ворвались в покои, бедняга оказался вооружен лишь стальной палкой.

Шотан покрутил в пальцах свисток, исполненный в виде пустякового украшения, проверил второй кинжал, скрытый в ножнах на бедре, под сложной шнуровкой замшевых штанов. Можно было еще выпить бокал вина, тем более, открытая бутылка услужливо покоилась в заполненном льдом ведре из сплава олова и свинца. Шотан отвернулся и нахмурился, разминая кисти, будто и в самом деле ждал скорую схватку.

Подозрительно…

В тот момент, когда граф уже примеривался, как выбить сапогом дверь, Кааппе вернулась, необычно тихая и сдержанная. Одного лишь взгляда на нее Шотану хватило, чтобы понять — сегодня графа ждут развлечения совершенно иного рода.

— Ступай, — она указала на дверь, оставшись недвижимой, без намерения сопровождать его.

Граф положил ей руку на лицо, провел сильными. крепкими, как железо, пальцами по атласной коже, сжал красные губы, несильно, остановившись на той грани, за которой начинается истинная боль. Кааппе глубоко, протяжно вдохнула, не переменившись, однако, в лице.

— Ты заслужила наказание за свое лукавство, — негромко вымолвил граф.

— И я найду того, кто ответит за мои грехи, — тепло ее дыхания и слов буквально обжигали загрубевшую кожу на ладони Шотана.

— Надеюсь.

— Ты останешься доволен, — в ее холодном голосе отчетливо зазвенела нотка обещания, которое никогда не разочаровывало графа.

Шотан помедлил пару секунд, качнул головой и убрал пальцы, положил руку на оплетенную медной проволокой рукоять меча. Без особой демонстрации, просто чтобы не терять времени, если все же дело повернется к неприятностям.

— Ступай, — повторила Кааппе. теперь было видно, что молодая женщина, сохраняя броню внешней беспристрастности, все же ощутимо нервничает.

Патриарх семейства Фийамон был худ, согбен и в целом производил впечатление обычного дворянина в годах. Человеку посчастливилось дожить до преклонных лет, не сложив голову в боях и внутрисемейных интригах, а хорошая жизнь в достатке позволила сохранить здоровье (умеренное) в том возрасте, когда простолюдина уже свозят на погост. Лицо у дедушки было открытым и добрым, такие хорошо смотрятся на картинах, обязательно в сочетании с малыми детьми. Ухоженная бородка (вразрез старой моде на бритые щеки, демонстрирующие здоровье обладателя) прикрывала морщинистую кожу, мягкая всепонимающая улыбка в высшей степени располагала.

Однако взгляд и платье говорили ясно: сей муж весьма и весьма непрост. Впрочем, даже если бы Шотан не умел читать лица людей и не представлял, сколько может стоить кафтан с драгоценной вышивкой, бриллиантовыми пуговицами, а также золотая «цепь достоинства» с изумрудами и рубинами — граф хорошо знал, что патриарх никогда не брал в руки меч или копье, однако спровадил в могилу десятки врагов. И сотни должников, которые впали в грех необязательности.

Шотан сел, не спрашивая дозволения и вообще не проронив ни слова. В иных обстоятельствах это выглядело бы неприкрытым оскорблением — несмотря на принадлежность к единому сословию, разница между «солдатским графом» и приматором кристально чистой крови была весьма ощутимой. Но сейчас дело иное. Старик Фийамон явно хотел достичь полной секретности, беседуя с гостем как равным. Поэтому граф намеренно перешагнул невидимую преграду и, судя по всему, не ошибся.

Герцог Мальявиль аусф Фийамон, патриарх, носитель прославленного герба «Меч и Булава» немного кривился на правый бок, неловко поджимая руку, наверное страдал от боли в суставах. В остальном же сохранял добродушно-оптимистический вид.

С полминуты двое мужчин, старый и относительно молодой, прямо глядели друг на друга, как торговцы, пристально оценивающие товар — годен ли, не содержит скрытых изъянов, достоин высокой цены? Обычно в подобных ситуациях Шотан тянул молчание до последнего, памятуя золотое правило сложных переговоров: кто первый молвил слово, тот проиграл. Однако теперь счел за лучшее нарушить его.

— Приветствую и радуюсь тому, что самолично лицезрю столь благородную особу, обладающую многочисленными достоинствами.

Чтобы сделать короткую речь более значимой, граф качнул головой в том, что можно было бы назвать приветственным поклоном, хотя и с определенной натяжкой. В целом Шотан старался идти по тонкому канату, балансируя между открытой демонстрацией уважения к высокому собеседнику и столь же явным проявлением собственной значимости.

— Приветствую, друг мой, — ответил, наконец, старик. Голос у него скрипел и дребезжал соответственно возрасту, но дикция была восхитительной, так что хотелось слушать еще и еще, что скажет этот златоустный человек.

— Если бы ваша дочь предупредила меня… — граф позволил многозначительной паузе сгуститься над столом подобно тени.

— О, моя Кааппе, милая шалунья, она умеет обставить… события… необычно, — с кажущейся легкомысленностью отмахнулся герцог. Впрочем, глаза старика блестели в отраженном свете ламп, будто полированные камни, совсем как у «шалуньи». Надо полагать, то была семейная черта.

Старик выдержал новую паузу и продолжил в тот момент, когда Шотан уже собрался вымолвить что-нибудь еще.

— Пожалуй, мне стоит принести самые искренние извинения. Наша встреча идет вразрез с правилами хорошего тона и не соответствует давним традициям…

Да уж, подумал Шотан, более чем. По сложившимся канонам такой визит следовало предварить, по меньшей мере, пятью шагами, начиная со слухов о желательности подобного мероприятия, как бы невзначай пущенных через клиентов и друзей. В случае крайней нужды считалась допустимой (хотя на самой грани приличий) и укороченная версия, однако даже она стояла очень далеко от происходящего здесь, сейчас. Вслух же граф уверил собеседника в том, что искренне рад подобной задушевности, едва ли не семейственности визита.

— Замечательно, — качнул головой приматор, и Шотан уверился в том, что старик, несмотря на бодрый вид, очень болен. Шея его двигалась рывками, будто на долю секунды заклинивая в каждом позвонке, губы же кривила гримаса боли, настолько привычной, что хозяин ветхого тела воспринимал ее как неотъемлемое качество и не пытался скрывать.

— Коль уж мы начали так славно и хорошо, минуя ритуал, я скромно предложу и в дальнейшем придерживаться… — старик сделал многозначительную паузу. — Подобной неформальности. Увы, ночь коротка, а вопрос, требующий нашего внимания, весьма… значим.

— Склонен согласиться, — теперь наступила очередь графа качнуть головой в знак понимания.

Шотан подумал, не сказать ли что-нибудь вроде «признателен за снисхождение к моей скромной особе», но передумал. Старому чучелу что-то было нужно, очень сильно. И тайно. Старик Фийамон никогда в жизни (по крайней мере, официально) не посещал столицу Империи, отговариваясь тем, что воздух большого города вреден для слабой груди, порождая чахотку и другие неприятности.

Ростовщик испытывает нужду, что ж, поможем просителю, сберегая ценное время.

— Чего вы хотите? — прямо спросил Шотан. — Или, точнее, кого вы желаете убить?

— Резко, — поморщился герцог. — Очень резко. И не куртуазно.

— Ночь коротка, — напомнил граф. — А ко мне редко обращаются затем, чтобы выслушать мнение о серебряной эпохе староимперской поэзии. Мои таланты лежат в иной области.

— Что ж, справедливо, — патриарх сложил пальцы домиком. На правой кисти суставы почти не гнулись, вновь утверждая графа в правильности наблюдений относительно здоровья собеседника.

— Тогда потратим время с пользой, — решил старик. — Я не хочу, чтобы вы кого-то убили. Хотя… не исключено, что подобная услуга… дружеская, разумеется, ни в коем случае не возмездный заказ… понадобится в дальнейшем. И не единожды.

Шотан отметил это как интересную мысль на будущее, внешне же сохранил безразличный, едва ли не скучающий вид. Хотя вряд ли обманул этим старого лиса.

— Но сегодня я хотел предложить вам иное.

— Что же именно? — Шотан был не на шутку заинтригован. Он, конечно, привык уже находиться близ Трона и непосредственно участвовать в определении судеб мира, однако тайная встреча с одним из Двадцати, представителем по-настоящему высокой аристократии — это, прямо скажем, нерядовое событие. И перспективное.

— Император Оттовио замыслил поход на север. Большой поход, каких не было уже много десятилетий. Для вразумления «Огненной реки».

Старик не спрашивал, не намекал, он говорил с несуетливой утвердительностью, отмечая факт.

Хорошие шпионы, подумал Шотан, очень хорошие. Граф не ждал, что грандиозный замысел разгрома Чайитэ удастся надолго сохранить в тайне, однако был впечатлен тем, как быстро секрет просочился наружу, из дворцовых покоев. Впрочем, положение великих ростовщиков Ойкумены вынуждало знать все и про всех.

— Здесь следует сказать «мне о том ничего не ведомо», — ответил граф, позволив явиться некоторой и весьма красноречивой недосказанности.

— Разумеется, — поощрительно улыбнулся патриарх. — И вам, дорогой фо-ишпан, уготована значительная роль в грядущем… предприятии.

— Что ж, если бы подобное, в самом деле, планировалось, — склонил голову Шотан. — Очевидно, Его Величество мог бы оказать некоторую милость и облечь меня доверием.

— Более того, император Оттовио вполне мог бы назначить вас командующим. И непременно назначит, поскольку иных, более достойных кандидатур в его окружении попросту нет.

Справедливо и точно замечено, подумал Шотан с толикой оправданного самодовольства. Каждый из Ужасной Четверки обладает собственными талантами, но командира лучше, чем Безземельный в их числе не сыскать. Гайот, конечно, хорош в искусстве боя и осад, но князь умеет водить в бой пехоту, а исход войн решает кавалерия. Кроме того, лучшая в Ойкумене конная рота идет в сражения под флагом графа Шотана. А скоро этих рот окажется больше — и все они будут организованы по образу и подобию отряда Безземельного, командовать ими станут его ученики, друзья и ставленники. Сила тяжелой кавалерии будет стиснута в одном кулаке, и его удар принесет победу Оттовио. А самому графу… впрочем, здесь открывались головокружительные перспективы, над которыми Шотан хотел подумать отдельно и в одиночестве. Ведь королевству нужен король, а если все пройдет, как задумано, трон Северо-востока окажется пустым…

Фийамон будто читал мысли собеседника, он протянул паузу ровно настолько, чтобы череда сладостных чаяний пронеслась в голове Шотана, и продолжил неожиданным:

— Мое предложение просто и безыскусно. Проиграйте эту кампанию.

Граф едва не поперхнулся, моргнул в растерянности, сложив руки на груди. Оглянулся, думая, что где-нибудь за портьерой подслушивает специальный слуга. Лишь сделав эти ненужные, вредные телодвижения, Шотан вновь обрел самоконтроль и выпрямился, придав холеному лицу выражение бесстрастной мраморной статуи.

— Решительное предложение, — сказал он. — Безапелляционное.

— Семья Фийамон зарабатывает не долгими речами, — усмехнулся вредный старик. — А делами. Дело я и предлагаю.

— Звучит предложением измены, — пробормотал Шотан, лихорадочно думая, как бы хитро вывернуть себе на пользу несущиеся вскачь события и речи. Строго говоря, он предполагал, что придет к чему-то в этом роде, однако старый хрен рубанул сплеча и до самой земли. К такому Безземельный оказался не готов и явственно потерял лицо. Это было… неприятно. Унизительно и обидно.

— Что ж, как сказал бы Монвузен, — граф намеренно опустил титул «сподвижника», словно показывая собеседнику, что островной ренегат им, представителям почтенных материковых фамилий, не ровня. — «Маски прочь».

— Хорошо сказано, — кивнул с одобрением герцог. — Итак, в чем суть. Намерение императора привести в чувство зарвавшуюся дворнягу понятно и естественно. Если бы речь шла о простом вразумлении высшим низшего, проблемы бы не было. Но в этом сезоне модно срывать королевские знамена со стен и убивать приматоров насмерть. А «Охотничий Пес» задолжал мне. Задолжал много.

Не совсем верно, подумал граф, Сибуайенны формально сохранили трон… Хотя с другой стороны, да, есть в этом крупица истины. Особенно если принять во внимание уход предыдущего императора. Фийамон говорил меж тем:

— И я опасаюсь, что получить долг с упраздненной фамилии будет не проще, чем с крестьянина зерно после дождливой осени. Кроме того…

Старик, не чинясь, высморкался, небрежно бросил платок стоимостью в расшитый жемчугом кафтан. Продолжил в гробовой тишине:

— Кроме того, подобные… предприятия создают опасные прецеденты. Нынешний «Пес» — идиот, жадный и глупый. Но он — человек чести высшей пробы, настоящий приматор. В отличие от выскочек Сибуайеннов. Сегодня он, завтра…

Старик позволил многозначительной паузе как следует проникнуть в уши графа, наведя на правильные соображения. И развил мысль далее:

— Научить уму-разуму, поставить на место зарвавшегося королька и его глупую свиту — это хорошо, это правильно и разумно. Однако гнать с трона, громить весь укоренившийся порядок в королевстве… Было бы чересчур вредно и несвоевременно. Поэтому я возьму на себя смелость предложить вам несколько… подправить решительную политику Его Величества. Вы, друг мой, опытный командир, храбрый воин, чьи достоинства не подвергаются сомнению. Будучи коннетаблем, вы сможете… подобрать верный баланс между победами и, скажем так… не-победами. Чтобы Оттовио почувствовал себя императором-воителем, однако все мы избежали радикальных… эксцессов. Вы сможете обставить все таким образом, словно решительный успех находился ближе вытянутого пальца, и лишь Господне вмешательство стало преградой. В конце концов, люди надеются и бросают вызов судьбе, но исход всякого дела определяет Пантократор.

Фийамон говорил неспешно и вдумчиво, выделяя ключевые слова паузами и ударениями.

— Демиурги с этим не согласились бы, — пробормотал Шотан, но старик будто и не расслышал ремарку.

— Победе над Северо-востоком — безусловное «да». В конце концов, императорский престиж следует поддерживать на высоком уровне. Без позолоченного гвоздя, на котором закреплена пирамида власти в Ойкумене, наступают хаос и анархия, они вредны для процветания и доходов. Но разгрому и тем более погрому достойной фамилии, всей целокупности королевской власти на северном восходе… столь же решительное «нет». Так я полагаю.

— Вы забываете существенное, — с тем же рассудительным спокойствием ответил Шотан. — Хаос и анархия вредны для вас. А мой доход как раз складывается из суммы безудержного насилия и разрушения. Там, где менялы горько плачут, солдат хохочет.

— Безусловно, — качнул головой старик, глядя на собеседника, как добрый дедушка, который обещает богатое наследство. — Упущенное вами должно быть соответствующим образом уравновешено и вознаграждено.

Пауза

— Что вы предлагаете за измену? — спросил граф, и слова его будто покатились тяжелыми камнями по гладкому столу из ценного дерева.

— Очень много денег, — сразу же отозвался патриарх. — Хорошие земли. И мне кажется, Ашхтвицер звучит как-то… неполно. Фийамон-Ашхтвицер, так гораздо лучше, как считаете?

— Кто? — резко и быстро вопросил Шотан.

— Кааппе.

— Войти в семью через брак с младшей дочерью… да еще с подмоченной репутацией…

Граф намеренно позволил себе лишнее, на грани оскорбления, а если подумать, то и переступив эту грань. Но если мытарь, в самом деле, решительно желает получить результат, интересно, какова будет реакция.

— Не все младшие дочери одинаково… ущербны… — герцог ухитрился вложить в одну фразу столько скрытого смысла, что граф пожалел о своей провокации. Старик явно знал — и прямо намекнул о своем знании — что Безземельный осторожно предлагал Вартенслебену породниться. И получил столь же аккуратный, намеком, но все же решительный отказ. Старая полудохлая скотина! Конечно, формально граф-солдат герцогу не ровня, но, учитывая, что род Ашхтвицеров старше западных парвеню, а также общую близость к Трону… Можно было бы и пойти навстречу сподвижнику! Как будто рука Флессы прям такое сокровище, что лишь сам император достоин ее коснуться. Учитывая, что стерва давно уже не девственна и вообще сосредоточение распутства. Да за такое «сокровище» нужно еще приплачивать сверх приданого!

— И в вашем положении младшая дочь — лучший выбор. Наиболее перспективный, — закончил мысль патриарх.

— Поясните, — резко потребовал граф, думая, что его пытаются унизить. Дескать, и мелочью перебьешься.

— Наградой в данном случае будет не сама по себе рука моей младшей дочери, — терпеливо разъяснил вредный, но умный старик. — Но возможности, что открываются разумному человеку путем вхождения в столь благородный и почтенный род, как семейство Фийамон. При этом таковое вхождение не должно выглядеть платой за что-либо. Ведь мы все чуждаемся пересудов и слухов, не правда ли?

Он криво улыбнулся, прищурив правый глаз, да так и не раскрыв сомкнутые веки. Теперь Фийамон глядел на Шотана одним лишь оком, и стеклянная поверхность зрачка словно поглощала без остатка весь свет, падавший от ламп.

— Женитьба на Кааппе выглядит естественно, как продолжение теплой и нежной дружбы, что связала двух благородных людей. При этом желто-зеленая повязка сделает вас полноценным членом семьи, который сможет пользоваться всеми привилегиями и правами Фийамонов. Кроме того, будучи супругом прелестной Кааппе, вы сможете расширить свои увлечения.

Шотан дернул щекой, и старик ехидно уточнил:

— Не те увлечения, о коих вы подумали. Я имел в виду взыскание долгов. Моя малышка, как вы должно быть знаете, ведает именно этой ветвью нашего семейного дела. И когда сильный муж помогает рачительной супруге, это всеми будет воспринято с пониманием. Кроме того, подобное положение сделает вас менее… зависимым от судьбы Оттовио.

— Мое положение у Трона незыблемо, — отрезал Шотан. — Если что-то и может ему всерьез угрожать, это вами задуманная и предлагаемая измена.

— Так и есть, — немедленно согласился герцог, обезоружив собеседника, но тут же многозначительно добавил. — Сейчас и в некотором будущем. Однако мне ли напоминать вам, что бытие человеческое не предопределено и подвержено всяческим колебаниям? «Как вообще смертный может с уверенностью говорить „завтра в моей жизни случится это и то“, когда судьба его лишь малая песчинка в шестерне, что вращается дланью Господней, а дьявол подобно твари подлой и шкодной, подсыпает песок в дивный механизм?» Бывает, что люди возносятся из небытия к высотам богатства и могущества, но случается и наоборот. Вкусы меняются, развлечения приедаются, характеры дурнеют, прежние друзья… надоедают.

— Император пожаловал мне владения. И привилегии, — Шотан постарался, чтобы его скульптурно-гладкое лицо сохранило мраморную неподвижность. Однако, следует признать, старик уязвил точно и больно, как опытный боец.

— А то, что император даровал, он же в силах забрать, — подхватил Фийамон. — Не говоря о том, что даже императоры смертны. Притом, случается, внезапно смертны…

И вновь Шотану понадобилось нешуточное усилие, чтобы «сохранить лицо». Формально патриарх не сказал ничего провокационного, всего лишь констатация очевидного, не более того. Однако выражение морщинистого лица и едкий тон вопияли: «я знаю, как закончил дни Хайберт Готдуа!»

— А новые владыки склонны обзаводиться новыми фаворитами. Которым потребуются подарки вкупе с прочими изъявлениями благосклонности сюзерена…

Отвратительная в своей правдивости мысль повисла над столом, как облако зловонного дыма. Шотан и рад был бы отмахнуться с брезгливостью, однако… все так и обстоит, если быть честным перед самим собой. Граф сделал головокружительную, невероятную карьеру для того, кто вознесся, не имея ни друзей, ни денег, ни положения, не оглядываясь на отчий дом, забрав лишь старую клячу и рваную кольчугу. Даже меча ему не досталось, фамильная ценность была перезаложена трижды, пока в конце концов не сгинула в сундуках поганого купчишки, собиравшего реликты Старой империи. Но у всего есть оборотная сторона. Что быстро пришло и не закреплено со всей надежностью браком, давними традициями, принадлежностью к семье приматоров — то и уйти может столь же стремительно.

Старый хрен предлагал не просто деньги вкупе с прочими ценностями, а положение, то, что можно использовать как щит на всю последующую жизнь, а также передать потомкам. То, что при верном подходе уже не зависит от милостей Оттовио, чье положение, ежели говорить прямо и честно, далеко не столь великолепно, как все полагают…

Граф-воин посмотрел в широко раскрытый глаз благородного менялы-ростовщика. Мало кто мог похвалиться, что способен выдержать немигающий взгляд Шотана, и тем немногим требовалось явственное усилие. Фийамон же, казалось, едва ли не забавлялся «гляделками», уставившись на собеседника широким и круглым, как у совы, глазом. Старческие, красные веки чуть заметно подрагивали, но светлый зрачок с пятнышком начинающейся катаракты, казался расписанной стекляшкой. Совсем как у младшей дочери.

— Приданое, — граф тщательно контролировал тон, и сторонний человек услышал бы только безэмоциональное слово. Но ростовщик понял, что это был вопрос. Если бы сейчас Фийамон позволил себе хотя бы намек на торжество — усмешку, приподнятую бровь, что угодно — разговор закончился бы немедленно. Но старик кивнул, сохраняя на лице маску живого интереса.

— Обсуждаемо, — сказал Фийамон.

— Мне нужны гарантии, — с тем же непробиваемым бесстрастием сообщил Шотан.

— Вы не верите словам приматора, наследника сенаторов Старой Империи, — укоризненно покачал головой патриарх, и загадочным образом это не прозвучало как ирония. Старый откупщик лишь отметил факт, притом очевидный, не провоцируя собеседника.

— Увы, — кивнул граф. — Жизнь научила меня, что когда речь заходит о выгоде, слова черни, купца и рыцаря весят одинаково.

— То есть ничего, — с кривой улыбкой подхватил Фийамон.

— Именно, — вежливо склонил голову Шотан.

— Что ж… — герцог энергично потер сухие ладони, похожие на лапки насекомого. — Тогда, пожалуй, время торговаться и составлять писаный договор. Впрочем…

Он усмехнулся, едва заметно тряся головой на блюде из вороха драгоценных кружев.

— Прошу извинить меня, любезный граф. Возраст, этот проклятый возраст… Каждое усилие невероятно утомляет… особливо напряжение в состязании умов. Увы, увы, зад мой требует мягкой подушки, а желудок теплой каши.

Из глубокой тени выступила Кааппе, сложив руки на животе, с видом почтительной дщери благородного рода. Она протянула старику обложенную серебром трость с набалдашником из бивня северного зверя, подставила плечо, не согнувшись под тяжестью грузного тела патриарха. Сейчас, когда отец и дочь встали бок о бок, Шотан подумал, что старику нет нужды сомневаться в кровном родстве.

— Дальнейшие переговоры будет вести моя очаровательная и умненькая девочка, — сообщил Фийамон. — Я, знаете ли, в этом отношении радикал и, не побоюсь гадостного слова, новатор. Считаю, что младое поколение должно само добиваться выгодных для себя условий. Кроме того, не следует нам общаться дольше необходимого. Оборотная сторона могущества и знатности в том, что сотни глаз беспрерывно следят за тобой. И каждый час отсутствия множит вопросы — куда это подевался старый хрыч? Чем он занят и как сие можно использовать себе во благо? А торговля, сдается мне, затянется и будет весьма… жесткой.

— Понимаю, — Шотан обращался вроде бы к патриарху, но смотрел на женщину, оценивая ее новым взглядом, с учетом новых возможностей. Да… не было в Кааппе едва уловимой субстанции, которую называют в общем и абстрактно — «стилем». Того, что сразу выделяло в любом собрании тех же Вартенслебенов. Ничего не поделаешь, зато взыскательница долгов обладает иными достоинствами, в том числе и разделяет увлечения возможного супруга.

— Вас здесь не было, — понимающе кивнул граф. — Мы никогда не встречались.

— Истинно так, — вернул кивок Фийамон. — И пусть Господь наш Пантократор благословит начинания семьи, дорогой… — он сделал внушительную паузу и закончил одним лишь веским словом. — Родственник.

* * *

— Вот список, который вы хотели видеть, Ваше Величество.

— Да. Посмотрю позже, — отрывисто сказал император, не поднимая взгляд от пергамента со рядами чисел.

— Вам что-нибудь еще нужно? — осведомилась маркиза. Вроде бы ничего не изменилось в ее голосе, однако молодой человек почувствовал укол стыда и понимания, что вел себя… некуртуазно. Не следует поступать с верными друзьями так же как с обычными дворянами и даже, не приведи господь, прислугой. Хорошо, что оба секретаря, ежечасно находившиеся близ персоны государя, отосланы с поручениями, соответственно избавлены от присутствия в сомнительной ситуации, а также распространения сплетен касательно оной.

— Прошу простить меня, — император поднялся и качнул головой, обозначив поклон вежливости. — Дела. Очень много дел. И мало времени.

Теперь склонила голову Биэль, ниже и почтительнее, однако весьма далеко от придворного челобитья. Как младший старшему, а не слуга — господину.

— Сколько? — спросил Оттовио, решив, что если уж беседа все-таки завязалась, некоторые вещи можно прояснить и голосом, дав отдых утомленным глазам.

— Две тысячи сто тридцать жандармов, — ответила маркиза и тут же поправилась. — Копий жандармов.

— Хорошо, — кивнул император, шевеля пальцами, черно-синими от въевшихся чернил.

В коридоре что-то уронили, послышалась ругань и звук оплеухи, затем рявкнул стражник, и дальше нерадивые трудились молча. Работа шла, несмотря на поздний час. Император пожелал молельную, обустроенную по собственному вкусу — император получит ее.

Оттовио тяжело вздохнул и посмотрел на заваленный пергаментом и бумагами стол. Точнее на сложное сооружение в центре которого находился стол, а по обе стороны в виде рогов полумесяца растягивались тумбы, шкафы, опять столы, пюпитры… И конечно же бумаги, бумаги, еще больше исписанных бумаг с расчетами, прошениями, отчетами, просьбами.

— Воистину, каждый мальчик желает стать могущественным правителем, — грустно подумал вслух Оттовио. — И никто не ждет, что могущество — в первую и главную очередь не бешеная скачка в первых рядах войска навстречу победам. Это кропотливая работа, не терпящая небрежения.

— Да, мой император, — согласилась Биэль. Лицо маркизы казалось бледно-мраморным из-за обилия пудры, глаза прикрывала крошечная вуаль, якобы от яркого света, но молодой император хорошо знал свое ближайшее окружение и видел, что полупрозрачная ткань скрывает синяки вокруг глаз. И темные круги, похожие на грим ярмарочного фигляра, происходят отнюдь не из-за усталости. Впрочем, Оттовио действительно многому научился за минувший год, в том числе — не стремиться лезть в жизнь и душу тех, кто и так справляется с обязанностями. Если благородная дочь Вартенслебен изволит печалиться — это ее неотъемлемое право. До тех пор, пока на стол повелителю ложатся по-прежнему безукоризненные и выверенные отчеты о состоянии финансов Двора и продолжающемся наборе вооруженной силы.

— Полагаю, к весне мы соберем войско, достойное моих целей, — пробормотал Оттовио себе под нос, более рассуждая вслух, нежели спрашивая. — Несмотря на все препоны. Если не подведет князь.

— Почтенный Гайот из Унгеранда делает все, что в человеческих силах и даже больше, — сказала Биэль. Она знала, какую услугу в свое время оказал старый горец младшей сестре, фактически сохранив ей красоту и, быть может, жизнь. Замолвить доброе слово за сподвижника требовали понятия о благодарности равных.

— По сути, он воюет против своих же. И успешно, — продолжила она. — При удаче это даст нам еще несколько полков. Они пригодятся.

— Да…

Мысли императора уже двинулись в ином направлении, он махнул рукой без перчатки и перстней — они мешали писать, а Оттовио взял за правило самолично составлять все важные приказы. В свете навалившихся забот и обязанности ежедневно слагать множество писем и посланий, император уже многократно пожалел о таком решении, однако гордость требовала держать марку перед Двором, где ничего нельзя было скрыть.

— Я вас больше не задерживаю.

— Да, Ваше Величество, — маркиза присела неглубоком реверансе.

Оттовио сдвинул несколько грубо сшитых листов, будто желая смахнуть ненавистные бумаги на пол, выложенный каменной плиткой в виде треугольников. Из-под листов показалась карта западной половины Ойкумены, с несколькими пометками, которые чья-то рука сделала прямо на драгоценном папирусе. Биэль, поворачивающаяся к двери, рассеянно — она тоже думала о своем — скользнула взглядом по карте, отметив крупно записанное поверх изображений морских чудищ и дующих ветров:

6 200 пуд сербр на 6 мес войны

5 пуд стмсть 1 месц плав

значит 200

Рядом с подчеркнутым числом темнел значок треугольного паруса, характерного для военных галер. Вартенслебены сами пользовались такими символами на собственных картах. В следующее мгновение женщина узнала почерк и поджала губы в некрасивой, злой гримасе.

Забавно, что император все еще хранит на столе заметки двойного ренегата и дезертира, архипредателя, о котором шепчутся уже за каждым углом, бросая торжествующие, подлые взгляды в спину Биэль Вартенслебен. Что ж, пусть их. Как говорит отец… Биэль против воли, скорее машинально присмотрелась к другим знакам, среди которых выделялся маленький огонек из трех язычков пламени и обмерла.

Все вышеописанное происходило на самом деле очень быстро, уместившись едва ли в пару сердечных ударов. Но так бывает, что великие события — пусть даже для одного-двух человек — могут случаться быстрее молнии. Оттовио не успел как следует удивиться, когда маркиза вдруг шагнула к столу и бесцеремонно схватила карту, обрушив сразу несколько стопок иных бумаг. Император недоуменно приподнял бровь, а Биэль поднесла к глазам медово-коричневый папирус, всматриваясь, как полуслепая. На лице женщины промелькнули, словно в калейдоскопе, выражения безмерного удивления, радости, а затем всепоглощающего страха.

— Он… — Биэль выронила карту и посмотрела на повелителя с не наигранным ужасом, как обычная мещанка. — Куда ты… вы… его отправили⁈

Теперь вверх поползли обе императорские брови. Оттовио удивился бы меньше, заговори с ним деревянное изваяние в церкви. Случившееся было попросту невозможно… и все же вот она, маркиза Вартенслебен, олицетворение сдержанного стиля, которая враз потеряла весь лоск, непробиваемую броню аристократической выдержки. Впрочем, длилось это считанные мгновения. Женщина выпрямилась, расправила плечи, будто накинула плащ безграничного хладнокровия и гордости.

— Позволю себе полюбопытствовать, — с преувеличенной, едва ли не карикатурной церемонностью спросила она. — Не отправился ли уважаемый Курцио аусф Монвузен совершать диверсию против галерной армады Острова? Во главе особой флотилии с брандерами. Полагаю, Ваше Величество направило его с подобным поручением?

— Н-нет, — Оттовио, пораженный до глубины души стремительной (причем двойной) метаморфозой Биэль, даже слегка заикнулся, кашлянул, прочистив горло. Пару мгновений он колебался, затем решил — коль тайна все равно уже почти раскрыта, что ж, не будет зла в том, если маркиза узнает правду.

— То была его воля. Он даже не спросил моего позволения! — в голосе императора прорезалась нешуточная обида на строптивого вассала. — Написал мне письмо… просто письмо… будто какому-нибудь… мальчишке!

Оттовио фыркнул, всем видом изобразив негодование.

— Написал, что располагает достоверными сведениями о планах Сальтолучарда ударить летом без малого двумя сотнями галер по Мильвессу и Малэрсиду. Что Империи нечем парировать угрозу, остается лишь сжечь Верфь, пока флот вторжения не расползся по гаваням, оснащенный командами. Что эту задачу он не может доверить никому, поскольку провал будет гибелен. И…

Император наморщил лоб, припоминая послание, написанное идеально красивыми, разборчивыми буквами, без единой кляксы и помарки.

— И… — прошептала маркиза.

— И в силу особых обстоятельств он займется этой задачей немедленно. Сделает все сам, не откладывая. Шпионов Острова при Дворе хватает, поэтому следует категорически поддерживать слухи об измене, скрывая правду от всех. Курцио аусф Монвузен либо вернется с победой, либо не вернется совсем.

— Благодарю, — Биэль сделала безукоризненный реверанс и вышла, печатая шаг словно автоматон Старой империи на магических пружинах.

Император проводил женщину взглядом, хотел было остановить, но снова глянул на бумаги, тяжело вздохнул и вернулся к работе при мягком и теплом свете магических ламп. Еще по прежней, островной жизни Оттовио накрепко запомнил, что успех всякого дела кроется в его подготовке и, учитывая размах грядущего мероприятия, старался не упустить ни одной нити в ткущемся полотне событий.

Биэль хватило на то, чтобы, надменно задрав подбородок, миновать длинную анфиладу комнат и пройти в библиотеку. Там она властным жестом отправила восвояси охрану и свиту, а также ночного библиотекаря. Все уже привыкли, что маркиза не чурается одиночества и часто работает без стороннего пригляда, потому ееуказание было воспринято без энтузиазма, но исполнилось мгновенно.

Биэль села за первый же пюпитр со старинной книгой и прошептала, ломая пальцы едва ли не до хруста:

— Особых обстоятельств… Один… против всего проклятого Острова… В логове врага… Бог мой… Боже мой…

Биэль не плакала, она просто молча сидела, с убийственной отчетливостью понимая, что проклятый островитянин украл нечто большее, чем просто внимание и благосклонность знатной дамы. Нечто такое, что нельзя отобрать, вернув себе, а можно лишь обменять на столь же бесценное.

Точнее можно было бы…

Потому что уже поздно. Сейчас во всем мире нет места лучше охраняемого, чем Великая Верфь и корабельные склады Сальтолучарда. Тот, кто вознамерился уничтожить их, отправляется на верную смерть. Тем более, если путь смельчака ведет его на бывшую родину, где лицо архипредателя известно, а приговор — заранее вынесен.

Поздно.

Слишком поздно…

«Огненная Река» — символ королевства северо-востока, горизонтальная красная полоса на белом фоне.

«Охотничий Пес» — личный герб семьи Чайитэ, соответственно, королей Восходного Севера. Отсюда некуртуазные сравнения с собаками.

Желто-зеленая повязка — символ брака, цвета символизируют зелень и солнце (или спелый колос), то есть плодовитость, жизнь и процветание.