Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Глава 22

Глава 22

манет сребрх 6 по 10 и 7

манет злтх 5 ишо 8 очинь плхих

злтх слиткав малых плющных 4 нада взвес

украшей платиев Госпжа Хель нивзяла брзгует

я взила для Госпжи патом падсуну

тканей щитат нада ест и лен и сукно шерст годна есть крашна и никрашна

сапогови ботов 5 по 2 годнх и 2 по 2 очинь драных на пачинку

ишщо аружье

мець прямой 1 мечь крива 1 нажей ищшо разнх длиных

Госпжа взила малаток на длиной палке калоть прабивать желзное как звать низнау

даспехов тоже разнх, стршный белый обяснит птом

жрат на общее нищитала буду потм записть

ест в тилега слонина сольца зерно прочие другое

пасуда разная медна и котелы

птм дпишу

Госпжа Хель багата

и я наврна тоже нимнога

Опись АА105062, текст 6

Причуды памяти бывают удивительными… Елена отчетливо помнила слова из какого-то фильма: «Наш враг был побежден. Но не было ни пиршества, ни радостных песен». Помнила голос актера дубляжа с такой ясностью, будто смотрела фильм только что. И не могла вспомнить ни названия, ни сюжета.

Две фразы полностью охватывали суть происшедшего. Чернуху отстояли, притом удивительно малой ценой, особенно с учетом противников. Из Армии не погиб никто, дружинники потеряли двоих — Писаря и Маргатти, это было не просто мало, а исключительно, невероятно мало для столь жестокой баталии. Однако ранены оказались почти все. Марьядек носил руку в лубке, Гаваль остался кривым. Кадфаля целительница полночи, до восхода солнца вытаскивала с того света и вытянула, но при одном лишь взгляде на изувеченного искупителя было ясно — дубину он больше в руки не возьмет. И передвигаться будет в лучшем случае опираясь на трость, хорошо, если не с костылем. Гамилла ходила в плотной повязке на ребрах, время от времени кашляла и сплевывала кровь. Баронские дружинники были примерно в таком же состоянии — ушибы, гематомы, треснувшие кости. Да и сама лекарка чувствовала себя неважно, после столкновения с Барабаном ее мучили приступы головной боли, покрой накатывала тошнота. К тому же пришлось распустить косу и расчесывать волосы так, чтобы прикрыть ухо. Время от времени лекарка представляла, в каком состоянии она встретит старость, если прежняя частота ранений сохранится, и экстраполяция не радовала.

Чернуха потеряла человек двадцать или около того, деревенские не распространялись особо насчет покойников, а пришлые не задавали лишних вопросов. Мертвых похоронили за оградой, выделив ради этого отдельный участок. Собственную могилу выкопали для Барабана, упокоив дестрие согласно древним обычаям. Елена поймала себя на том, что старого коня ей искренне жаль. Людей не очень, а над судьбой Барабана хочется плакать. Поразмыслив над этим, женщина решила, что смерть людей уже не в диковинку, это процесс, увы, привычный, от него сердце не заходится в дрожи. Гибель же верного боевого коня — событие новое, удивительное и потому за душу цепляющее.

Елена думала, что после победы состоится какой-то суд и справедливая казнь, однако наказывать было некого. Кто не сбежал, лег в общую на всех яму, живым остался лишь один злодей, и тот ущербный. Здоровенный детина, сильный, туповатый, а может просто слабоумный, он, казалось, искренне не понимал, что происходит и какие для него открываются перспективы. Его бы пришибли как остальных, не мудрствуя, но тут вылезла крикливая и бойкая тетка, одна из новообразовавшихся вдов, и заявила, что коль мужа повбивали, пущай ей отдадут ентова, потому как в хозяйстве мужик нужон и должнон, без мужика вообще не жисть, а сплошное огорчение и разорение. Общество посовещалось и пришло к выводу, что претензия справедлива. Чтобы пленный не хулиганил и понес хотя бы символическое наказание, ему тут же отрубили большой палец на правой руке и сдали в пользование будущей супруге. Детина морщился, страдал, но переносил испытание стоически, кажется, для него не было особой разницы — тянуть лямку в армии или на сельском хозяйстве. За отсутствием попа освящение брака и правильное отпевание мертвых оставили на будущее, когда в деревню заедет какой-нибудь слуга божий.

Оставаться в Чернухе дальше не было ни потребности, ни желания. Никто не падал на колени, лобызая натруженные в ратном труде длани спасителей. Защитников не гнали, но и смысла в их присутствии больше не имелось, поэтому гости оказались на положении элемента пейзажа, только уже тягостного. Но раненые тормозили процесс отбытия, ради них Армия осталась в деревне еще на несколько дней. Вообще было… как-то обидно. Елена понимала суть отношения пейзан. Крестьянская жизнь, даже в такой обеспеченной деревне — это вечная борьба за существование, причем беспросветный труд ничего не гарантирует. Хоть вусмерть уработайся, но пройдут дожди, урожай сгниет — и так несколько лет подряд. Как сейчас, например, когда трехлетний недород приложился по всему континенту. При такой жизни даже банда первостатейных ублюдков — преходящая суета. Была угроза — было страшно, угроза миновала — все выдохнули, помолились, начали думать о будущих заботах. Сожженное надо восстанавливать, капличку ту же отстроить, скотину обратно тащить. А вооруженным людям, что выступили инструментом божьей воли, неплохо бы куда-нибудь деться, желательно поскорее. Безысходный фатализм и беспощадная логика сельскохозяйственного общества для которого смерть — обыденность, и половина детей не доживают до условного совершеннолетия.

Но все равно обидно. И хоть в этом классика не обманула — самураи Куросавы, насколько помнила женщина, тоже уходили без оваций и благодарственных слез. Только если в фильме крестьяне что-то сеяли под песню, Чернуховские жители на третий день после боя организовали полуязыческий обряд, как-то связанный с завершением осени, а также защитой скота от падежа.

В полночь девицы и вдовы собрались, одевшись в белые рубахи, затем, поочередно впрягаясь в соху, провели символическую борозду вокруг всей деревни, за частоколом. Прочие женщины шли гурьбой с палками, кочергами, метлами, изображая ведьм в полете. Часть вооружилась кухонной утварью и била в кастрюли со сковородками, распевая что-то невнятное и дикое, поминутно крича «Вот она! Гоните! Бейте!». Обойдя полный круг, в конце безумного шествия бабы зарыли живого поросенка, петуха и лисичку-мышелова, все черного цвета. Посмотрев на это, Елена решила, что в гостях лучше не задерживаться.

Попутно оздоровительным процедурам три женщины — Лара, Мара и Витора — провели оперативную инвентаризацию трофеев. Неожиданно победители оказались довольно состоятельными людьми, потому что «живодеры» успели награбить по-взрослому, да и сами были носителями ценного имущества. Одна лишь мысль о том, чтобы владеть чем-то из затрофееного, вызывала у Елены рвотные позывы. Ей все время казалось, что на монетах, оружии, платье остались незастиранные пятна крови. Но хозяйственная Витора взяла все обязанности на себя. При этом девушка продолжала энергично учиться, ее прогресс в грамоте удивлял. Служанка-казначей уже пыталась вести опись имущества, Елена с трудом сдерживала смех, глядя на эту бухгалтерию, расписанную ужасными каракулями, однако припоминала, что еще месяц назад девчонка отказывалась даже притронуться к цере, боясь испортить господскую игрушку. Интересно, что в итоге вырастет из девицы с расплющенными ушами?..

Пока лечились, считали, собирались — произошло несколько занимательных бесед.

Для начала горбун-костоправ выразил желание пойти дальше с компанией. Он кого-то потерял в страшную ночь, еще с кем-то разругался вусмерть и решил осесть в городе, презрев общинные устои. Елене показалось, что несчастный мужик попутно хотел и набраться лекарской мудрости у господской бабы, но вникать глубже она не стала. Хочет — пусть идет, слава Пантократору, лошадей и телег теперь хватало.

Осиротевший барон Кост цин Дьедонне никого ни о чем просить не стал, его слуга уведомил Армию, что господин изволит выбрать их временными попутчиками на какой-то неопределенный срок. Еще барон надрался, поминая Барабана, до такого состояния, что ему всерьез готовились копать могилу, но то ли Пантократор в атрибуте Упокаивающего решил: еще не время, то ли феноменально здоровая наследственность опять выручила — Кост выжил. И забрал себе лучшего коня из трофейных, в чем ему не препятствовали.

А дальше стало интереснее…

* * *

Арнцен Бертраб с повязкой на голове казался еще более смешным, только лицо у него было грустное и потерянное. Дядька избежал серьезных травм, отделавшись ушибами, но взгляд имел виноватый и побитый, хотя вроде бы и не с чего. Оба косились друг на друга и Бьярна, гадая, что понадобилось зловещему старику.

— Рассказывай, — сумрачно приказал Бьярн Дядьке.

— Чегось?

— Не придуривайся, ты около законных родичей терся, язык навострил. Так что все эти «тута», «тама» и «чегось» засунь себе… — Бьярн криво усмехнулся. — Я видел, как ты парня сначала под топорами оставил, но затем вытащил. Будто совесть заела. Так что рассказывай.

Младший Арнцен удивленно выпучил глаза, задвигал челюстью.

— Ну а чего тут говорить-та… — забормотал Дядька, однако с такой неуверенность, так рыская взглядом, что даже Елена, вообще не умевшая читать по лицам, все поняла. Ну, или почти все.

— Эх… — тяжело вздохнул искупитель. — Вот всегда так, никто свои грехи не признает, думает, что несказанное равно неслучившемуся. А Господь то все видит. От Него ладошкой не закрыться.

Елене показалось, что сейчас рыцарь попросту врежет старому «няню», однако Бьярн удивил — в очередной раз. Страшный искупитель глянул на понурого бородача едва ли не с отеческой укоризной и мягко спросил:

— А дай-ка я угадаю. У парня матери нет, есть мачеха, верно?

— Д-да…

— И, наверное, верховодит в замке всем и всеми?

— Ага, — проворчал «нянь», уставившись в земляной пол.

Молодой рыцарь переводил недоуменный взгляд с искупителя на старого помощника и морщился, напрягая не слишком изощренный ум в попытке понять суть разговора.

— И детишки, небось, от второго брака имеют место быть? — еще участливее вымолвил Бьярн.

— Ага, — повторил бородач еще тише.

— Сколько?

— Д-двое. Было три малышка, но младшенькую, девчонку, Параклет прибрал. Горячка…

— И правило первого наследника? — кивнул Бьярн. — Владение отходит первенцу, остальным по мелочишке, чтобы не пошли по миру?

На сей раз его собеседник ничего не сказал, только ниже опустил голову.

— Хе. Еще вот что. Брательник твой хорошо должен получать с арендаторов. А смотрелся нищим, простому мессеру был рад. Жена с долгами в дом вошла? — продолжал выспрашивать Бьярн.

— Да…

Рыцаренок, жалкий и недоумевающий, по-прежнему щелкал челюстью, не в силах что-то произнести.

— Понятно, — задумчиво сказал Бьярн. — Ну, так я и думал. Старший сын отправляется стоять насмерть против банды «живодеров». А при нем сбродная команда, абы что нашлось. Тут фуфло на просвет видно, — искупитель повернулся к рыцаренку со словами. — Ну что, понял, наконец?

— Н-нет, — выдавил тот, пуча недоуменные глаза как лягушонок. — Извольте объясниться…

— Баламошка наивная, — беззлобно сказал искупитель, ухмыляясь половиной лица. Рыцаренок встрепенулся, желая сатисфакции, однако наткнулся на колючий, неприятный взгляд изувеченного бойца. Ни у кого не было сомнений, что случись драка — Бьярн уделает юного противника безоружной рукой и не напрягаясь.

— Сиди, пустая голова-бестолковка, — все так же беззлобно посоветовал старый убийца, опять вздохнул и таки снизошел до пояснений. — Мачеха твоя с двумя парнями. Им бы в люди, да в рыцари. Но у папеньки доходов вроде и много, а расходов еще больше. И на пути у младшеньких — сын от первого брака. Старший. Ненужный. Дальше сам догадаешься?

Юноша выпучил глаза еще сильнее, получилось забавно и в иных обстоятельствах могло бы вызвать здоровый смех… Если бы за потешным видом не скрывалась обычная и некрасивая драма.

— Нет, — прошептал рыцаренок побелевшими губами. — Нет… но как же… батюшка ведь…

— Дай-ка я погадаю дальше, — хмыкнул Бьярн, поворачиваясь к «няню». — Мачеха намекать ничего не стала, приказала просто — парень вернуться живым не должен. Иначе самого со свету сживет и никто тебе не заступа. С одной стороны хоть и брат, но все ж единоутробный, не признанный. С другой жена из правильной семьи, тронь такую пыню, можно и самому головы не сносить. Чью сторону барон возьмет, гадать не нужно. Так?

Молчание было ответом. Красноречивое и трагическое молчание.

— И что же ты приказ не выполнил? — безжалостно поинтересовался искупитель. — Ведь почти сделал, самую малость осталось.

— Не смог… — Дядька часто моргал красными веками, выцветшие от возраста зрачки расширились. — Я же… он же у меня на руках… считай, как сын…Кого Бог дал, все поумирали. А тут… от коротыша подстольного до мужчины, все у меня на глазах. Под моим приглядом… Как же я его…

— Хм… — нахмурился Бьярн. — Тогда интересно. Кто же тебе назначил приговор исполнять? Я думал, мачеха, но сомнительно теперь. Бабы не умные, но хитрые. Ты парню как отец, выходит, на такое дело тебя посылать опасно. Для дела.

— Брат, — прогудел едва слышно Дядька. — Они с женой долго ругались насчет этого…

— Ну вот, теперь все на своих местах, — удовлетворенно вымолвил Бьярн. — У батьки совести, надо полагать, мал-мала осталось. Против супружницы и семьи ейной не решился пойти. Но сына отправил с единственным человеком, который мог его уберечь. Видать на ум твой понадеялся, что вам хватит разумения бежать, не оглядываясь. Мешочек с добрым серебром дал на дорожку?

— Дал… сказал, мало ли что…

— Семейка, — качнул головой Бьярн. — Кстати, у них там все по любви или у нее кулак, что стальная рукавица, стиснет — не вырваться?

— И так, и этак бывает, — глухо ответил «нянь». — Прикипел брат к ней. Но и скотская природа ее значение имеет. Может баба то по душе нахлестать, то приласкать.

— Женщины… — вздохнул Бьярн. — Ты внемлешь?

Юный рыцарь лишь кивнул, как игрушка-болванчик с головой на крученой нитке. На красивом юном лице застыла гримаса неприкрытой душевной боли.

— Извините, молодой господин… — пробормотал Дядька, обращаясь к воспитаннику. — Простите меня…

Арнцен рванулся с места, занес кулак, чтобы врезать попечителю.

— Сядь, фофан, — резко и хлестко приказал Бьярн.

— Да как вы себе поз…

— Сядь, — с жуткой настойчивостью повторил рыцарь. — Иначе ногу сломаю.

Юноша покривился, скользнул взглядом по мечу искупителя, который Бьярн, как обычно подтачивал между делом. Медленно, через силу Арнцен выполнил приказ.

— Этому человеку ты обязан, — негромко и тяжело напомнил Бьярн. — Он мог тебя бросить, но сохранил жизнь глупому простофиле. Точно зная, что после такого обратно уже не вернется. Теперь только в бега, как можно дальше отсюда, лучше всего в другое королевство. Такое и молодому да сильному нелегко, а старику тяжко вдвойне. Хотя бы по заветам Пантократора следует воздать спасителю добрым словом за доброе деяние. Хотя бы. И ты не подумал, что человека ближе и роднее у тебя не осталось? Все, кончилась твоя кровная родня. Вышла вся. Только дядьке есть до тебя дело, только его ты живым радуешь.

Рыцаренок захлопал глазами, такие мысли ему в голову очевидно не приходили.

— Но… отец… — выдавил он.

— Отец твой дурак и трус, — безжалостно констатировал Бьярн. — Есть с пяток способов, как тебя оставить без наследства и притом в живых. Да хоть прямо сказать: сын, никак не можно тебе тут дальше быть, изведут родичи. Вот деньги, вот конь, вот спутник верный, теперь сам по себе, что на меч возьмешь, с того и будешь жить. Бог нам судья, а тебе подмога. Но барон ни то, ни се, жене зад подставил, а ответственность на брата переложил. Так отцы не поступают.

Молодой человек отвел взгляд, часто моргая, склонил голову.

— В общем, думай, — посоветовал Бьярн. — Помолись Господу нашему, ибо Он милостив, провел тебя через испытание великое малой жертвою. Помолись и за дядьку своего, потому что его добротой и верностью единственно Божья воля свершилась. А дальше…

Рыцарь старый качнулся к рыцарю юному, и на мгновение Хель показалось, что старик щелкнет мальчишку по носу. Но Бьярн лишь вновь хмыкнул и внушительно посоветовал:

— Дальше пора взрослеть и умнеть. Обратно хода нет, просто убьют, теперь уж без затей. Мачеха яду плеснет или прирежут в углу. А отец в сторонку отвернется. Но вперед много путей ведут, какой выбрать — сам решай.

* * *

— Тут… — Пульрх помялся, несмело косясь через плечо на спутников. Те отводили взгляды, дружно выставив добряка со светлыми глазами на передний край. Очевидно, вопрос был щекотливый.

— Говорите, — подстегнула Елена. — Не думаю, что вы нас чем-то удивите.

Надо все-таки разузнать, откуда столь хороший портрет у Пульрха, напомнила она себе. Слишком качественная работа, здесь наверняка имеет место какая-то история, по крайней мере интересная, а может быть и в чем-нибудь да полезная.

— Ну… это… — добряк по-прежнему страдал, не решаясь изложить суть проблемы.

Затруднение внезапно и решительно устранил незаметно подошедший Колине. Человек-сова окинул собрание взглядом круглых, глубоко запавших глаз, пригладил длинные волосы и сказал:

— Они к барону возвращаться не хотят.

Говорил он чуть гнусаво из-за сломанного в бою и обратно выправленного костоправом носа, однако вполне разборчиво.

Пульрх тихонько выдохнул с облегчением.

— Да? — Елена, честно говоря, предполагала нечто подобное, хотя и не концентрировалась особо на мысли. — А почему? Победа ведь. Самое время возвратиться за наградой.

— А там ничего доброго нет, — пожал плечами Колине. — Жена барона скотина и коза драная. Парнишку то мы обратно живым приведем. Стерва будет мстить. А мужем она вертит как дохлой крысой на бечевке.

«Святой» и ранее особого пиетета перед значимыми особами не проявлял, ограничиваясь вежливостью, а сейчас, потеряв брата, судя по всему, окончательно решил не церемониться.

— Так и вы знали? — удивилась Елена.

— Конечно, — вновь пожал широкими плечами солдат. — Все знали. Ну, или догадывались.

— И молчали?

— Молчали, — кивнул «святой». — Мутки благородных, это между вами. Ну и с ним еще, — он качнул головой в сторону Дядьки. — Он родич как-никак. А лезть промеж зубов, для такого дураков не нашлось.

Елена слегка улыбнулась, оценив как элегантно ее записали в благородные. Лица баронского подкрепления выражали объединенное согласие. Кто-то даже закивал. Пульрх тяжело вздохнул, кажется, его искренне огорчала этакая неправда людская.

— А теперь? — Елена решила, что пора вернуть беседу в нужное русло.

— К барону возвращаться неохота. Ну, то есть к стерве евонной, — Колине по-прежнему выступал голосом общественности. — Бежать особо некуда. К холодам глядючи, тем более. А вы…

Он вновь пожал плечами.

— Вы вроде люди неплохие. Что думаете, то и говорите. Что говорите, то делаете. Благородные опять же имеются. И задерживаться тут не намерены. Самое то.

— Послужили Арнценам, теперь хотите послужить нам? — уточнила Елена.

— Этому вашему… Тайго или Тойго. Ну да, хотим.

— А семьи, присяги, все такое?

— У кого семьи, тут все… — голос Колине дрогнул, видимо солдат вспомнил, что Мара ныне вдова. — У Писаря баба вроде была…

— Была, — подал слово Драуг. — Повариха.

Дружинники сдержанно заулыбались. Действительно, кого еще мог найти себе покойный Мультиварио, как не повариху… жаль толстяка. Улыбки быстро угасли, сменившись ожиданием.

— Ну, так то была, — закончил «святой». — Она уж точно за нами не сорвется в память о сердечном друге. Что же до клятв, тут дружинные лишь по названию. Местных нет, все за кормежку и монету по праздникам служат. Принесут новую клятву, всего делов.

— Легко тут у вас все, — пробормотала женщина, лихорадочно думая. — А ты как?

— Уйду хоть так, хоть этак, — честно сказал Колине. — Мне тут о брате каждый пень будет напоминать. Клясться ни в чем не стану, хватит с меня. Ежели не погоните, пойду с вами, пока не надоест. В дороге биться за вас буду как нанятый охранник при обозе.

— Что ж, по-своему честно, — согласилась Елена и задумалась.

С этой компанией боевая численность Армии удвоится. За исключением Колине, воины довольно средние, однако в схватке проверены, в подлостях и скотствах не замечены. Быковать и выяснять, чего это бабы раскомандовались, вроде бы не настроены. Небесполезные парни, в общем. В конце концов, должны же у Марьядека появиться какие-нибудь подчиненные. Мара и Лара опять же, как помощь Виторе. Три служанки лучше одной. Хотя тут надо еще понять статус, для служанок они высоковато стоят. «Кампфрау»?.. Возможно. И все-таки новые люди — новые хлопоты… К тому же дезертиры, как ни крути, хоть и причина весомая.

Елена рассудила, что дело слишком ответственное, окончательное решение за Артиго, и стоит предварительно указать важные моменты.

— Платить за вашу службу нечем, врагов у нас до жо… хватает. Пока трофеями разжились, но что дальше будет — Пантократор знает, а больше никто. Дорога дальняя и опасная, как Профит на Пустошах, — изложила она краткую программу. — Так что настоящее темное, а будущее мрачное. Будет провиант и деньги — разделим и наградим сообразно. Не будет, тогда как получится. Если подходит, я передам господину.

— Если разделите добычу по справедливости, поровну, каждому хватит, чтобы в городе осесть, через годик стать горожанином с правами. А может и год не понадобится выжидать. Фейхану сейчас нужны бойцы, что встанут на башнях и стенах за совесть, а не только за плату. Если прийти с умением да собственным железом, все быстрее можно сделать.

Колине лекарке определенно стал нравиться. Несмотря на тяжкое горе, совиный человек был обстоятелен, рассудителен, мыслил здраво. И мечник весьма пристойный, не будем забывать главное.

— Если не по справедливости, заплатить нам все равно хватит, — закончил мысль «святой».

— Понятно… — неопределенно сказала женщина. — Передам господину.

Дружинники-наемники вновь начали переглядываться, тихо перешептываясь. Колине смотрел поверх деревенских крыш, показывая, что его это все не слишком волнует, он уйдет и так, и так. Выразителем общего настроения в итоге выступил Обух. Он пригладил короткую бородку, шмыгнул носом и промолвил:

— Все лучше, чем с бароншей закусываться, — Обух глубокомысленно качнул головой, показав на макушке тень грядущей лысины. — Тогда так, если поступите по-честному, будем премного благодарственные. Если нет, до Фехана добредем за кормежку и защиту, а там Бог вам судья.

Какая еще защита, вскинулась было женщина, и сразу же тормознула, вспомнив, что кругом сословное общество. Алебардист наверняка имеет в виду покровительство дворянина. Очень полезная штука в пути может быть…

— Сгодится такое?

Интересно, подумала Елена, почему они вежливо просят, а не требуют свою долю? И сама же ответила: видимо понимают, что дело рискованное. Бычить на дворян вообще опасно, тем более, когда у тебя нет решительного перевеса. Колине хорош, но, похоже, в деньгах особо не заинтересован, ему бы уйти подальше от здешних мест, а там прокормит меч. Остальные же бойцы средние, против Армии не выстоят. Остается уповать на господскую честность.

— Сгодится, — кивнула женщина. — Передам.

— Фух, славно, — Обух выдохнул с облегчением. — Как чуяли, добро все на телегу скинули, когда барон сюда направил. Жалеть не о чем.

Пульрх машинально погладил ватник на груди, там, где обычно скрывал конверт с портретом. Колине молча кивнул. И так состоялась предварительная договоренность. Мару и Лару спрашивать не стали, Елена скривилась, однако решила, что в чужие отношения лезть с эмансипацией пока не стоит. Артиго удостоверил соглашение без лишних вопросов, и «найм» за кормежку до города состоялся. Задача основной дележки пока зависла, Бьярн, опытный в нюансах грабежа, решительно заявил, что претензия, в принципе, обоснована и оплачена кровью, но добыча разнообразна, так что следует добраться до города, провести оценку, все взвесить на проверенных городских весах с честными гирьками и прочими эталонами. Желательно бОльшую часть обратить в монеты и тогда уж провести окончательный расчет. Мысль была вполне здравой и получила общее согласие.

Таким образом, Несмешная армия увеличилась почти вдвое, и Артиго стал в какой-то мере похож на настоящего дворянина со свитой.

* * *

— Не могу, — понуро сказала Гамилла. — Не получается…

— Колдовство не действует? — уточнила Елена. — Пришло и ушло?

Арбалетчица лишь молча кивнула. лекарка немного подождала и оказалась вознаграждена за терпение. Гамилла тише и чуть спокойнее объяснила:

— Там… когда император едва не погиб, я вновь ощутила…

Она пошевелила пальцами с выражением тяжкой муки на лице, не в силах подобрать слова, понятные собеседнице.

— Благодать, наверное… не знаю как лучше назвать. Сошествие силы, которая наполняет светом и мощью каждую телесную частицу. Сходит на острие болта и сокрушает все на пути. Так, словно Господь направляет твою руку и стрелу.

— Понимаю, — серьезно кивнула Елена. Благодаря воображению человека XXI века она и в самом деле могла с легкостью представить описанное. У Гамиллы утверждение вызвало неприкрытый скепсис, но спорить арбалетчица не стала.

— Это было как вспышка в ночи, как удар молнии. После долгой, долгой тьмы. И мне показалось, что дар ко мне вернулся. Я была счастлива…

Женщина-стрелок покрутила самострел, будто удивляясь, как у нее в руках могла оказаться столь нелепая вещица. А Елена подумала, что если бы не видела собственными глазами разлетевшийся на куски столб, никогда не поверила бы в удивительную мощь дара «повелителей стрел». Проникнуться дополнительно помогало и ноющее ухо. Некстати вспомнилось, что Сантели тоже остался без части органа слуха, только в более радикальном варианте, чуть ли не пол-раковины отхватило.

— А потом оказалось, что повторить чудо я не могу, — горько вымолвила Гамилла. — Никак не могу. Дар вернулся… но только на раз. И снова пропал. Без следа.

— Ну и что? — деловито спросила Елена.

Несколько мгновений арбалетчица смотрела на лекарку, открыв рот, с выражением овечьего изумления на скуластом лице. Затем щелкнула отвисшей челюстью и выдавила, спотыкаясь на каждой букве:

— Ч-чег-го?..

После опомнилась и возопила, потрясая оружием, будто намереваясь поломать и его:

— Да ты вообще понимаешь⁈..

Она осеклась, опять не в силах подобрать нужные слова, которые донесли бы до лекарки всю глибину кощунства и заблуждения. Пользуясь моментом тишины, Елена повторила с той же деловитостью:

— Так и что? Давай думать.

Она вытянула кулак, стала разгибать пальцы, считая:

— Во-первых, ты увечная? Брошенная и покинутая? Презираемая за какой-либо изъян? Нет! Тебя ценит и уважает сюзерен, ты окружена сподвижниками… — Елена сделала крошечную паузу, думая, уместно ли сказать желаемое и решила, что почему бы и нет. — … и друзьями. Да всем наплевать, есть у тебя какой-то там дар или нет. Ты за все наше странствие хоть раз слышала требование совершать чудеса или упрек в неумелости? Нет! Потому что все мы ценим тебя не за татуировку «госпожи стрел».

Женщина перевела дух после энергичного спича и резко продолжила, не давая собеседнице вставить слово в опровержение услышанного.

— Второе. Ты все же смогла использовать дар, когда это было по-настоящему необходимо. А когда в том нужды нет — способность дремлет. Значит, умение не расточилось безвозвратно, оно лишь заперто. На время. Как драгоценное оружие в сундуке. Его достают ради особых случаев и самых страшных врагов. Так что следует не роптать, а славить Господа. Молиться, чтобы он дальше возвращал тебе дар в таких же обстоятельствах. Ведь была же какая-то причина, коль Отец наш так обошелся с тобой. Быть может, это и не трагедия вовсе, а знак отмеченности особой долей?

Гамилла вновь задвигала челюстью в немой попытке что-либо сказать, но теперь не в ярости, а скорее невольно и глубоко задумавшись.

Ай да я, подумала Елена, ай да молодец. Оказывается, дремучие суеверия и слепая вера могут быть полезны, только надо правильно их сориентировать.

— А если еще подумать, — продолжила лекарка, ухватив за крылья вдохновение и отогнув третий палец. — Чего желает Артиго? От тебя лично? — и сама же ответила. — Чтобы ты, когда будет возможность, собрала отряд стрелков, «охраны тела». То есть император ждет не личных подвигов, не чтобы ты перестреляла всех его врагов точно в глаз. Твоя задача — создать и командовать. Ну и чем здесь поможет умение без промаха кидать хоть десять стрел за раз? Ничем! Поэтому добрый совет… от друга. Забудь ты про эти страдания. Будет на то воля Господня — потерянное вернется в час великой нужды. А нынче у нас иные заботы и для них потребны иные умения.

Гамилла задумалась, по-плебейски почесала затылок арбалетной дугой. Нахмурилась, поджав губы, от чего тяжеловатая и квадратная челюсть амазонки показалась еще жестче и тяжелее.

— Может быть… — согласилась она, в конце концов, то ли нехотя, то ли сдерживая потаенную надежду. — Давай… потом поговорим об этом?

По интонации непонятно было, Гамилла хочет после обсудить какие-то вопросы или вежливо намекает о желательности завершения беседы. Елена решила, что это и не важно сейчас, потому кивнула и вполне искренне ответила:

— Разумеется. В любое время.

* * *

Так и получилось, что спустя неделю после битвы, вся компания, насчитывающая уже без малого двадцать человек, отправилась в путь на север. Больше всего сомнений вызывал Кадфаль. Смерть вроде отвела крылья от израненного искупителя, однако он все еще страдал в полубреду, приходя в сознание редко и сумрачно. Катить в телеге столь тяжелого пациента было невозможно, поэтому для него сделали специальные носилки, подвешенные меж двух лошадей. Если не гнать, то получилось довольно комфортно и щадяще. Выпавший снег растаял, оставив грязь, которая, впрочем, быстро высохла, так что путешествие проходило настолько удобно, насколько возможно в пору близкой зимы.

Телеги катились. Добро, собственное и трофейное, мирно покоилось в мешках и сундуках, грея душу сознанием того, что за будущее какое-то время можно не беспокоиться. Иногда неподалеку появлялись разные люди, по большей части довольно лихого вида, но желающих связаться с крупным отрядом не находилось. Встречные предпочитали сходить с дороги, обходя Армию как можно дальше.

Арнцен и Дядька тоже увязались за Армией, потому что рыцаренок был наивен, романтичен, однако все же не глуп и в конце концов осознал печаль своего положения. Дяде и племяннику следовало бежать как можно дальше, и путь с Армией был не хуже любого иного, пожалуй, даже лучше. Елена подозревала, что Бертраб к тому же надеется получить рыцарское посвящение от Гамиллы или Бьярна, ведь формально, выйдя из-под опеки и защиты семьи, Арнцен сейчас ничем не отличался от своего дяди-бастарда. Не рыцарь, не оруженосец и даже не паж. Просто человек на коне и с оружием. Но этими суетами женщина решила голову не забивать. Выклянчит парень заветные удары мечом и клятву — его успех. А пока два клинка в компании лишними не будут.

Артиго снова восседал на лошади, а Гамилла с Марьядеком поочередно везли перед ним развернутую хоругвь с квадратом и треугольниками. Как-то по умолчанию все приняли флаг, под которым пережили жестокий бой — достойным представлять дворянина и его свиту. Горец мучился со сломанной рукой, но упрямо держал древко, утверждая, что всю жизнь мечтал быть знаменосцем — почетно и безопасно. Кто со штандартом стоит в баталии, того все защищают до упора. Бьярн с ехидцей напомнил, что у горской пехоты, когда выхода больше нет, знаменосец должен по традиции обмотаться драгоценной ношей и броситься на вражьи пики. Так что с почетом да, насчет же безопасности — момент спорный. Марьядек задирал нос и пренебрегал злыми словами, исполняя мечту.

Гаваль щеголял повязкой на пол-лица, похожий одновременно и на пирата и на графиню Карнавон. Молодой человек радикально переменился, стал взрослее и куда молчаливее. Оставшийся глаз больше не светился наивным восторгом и ожиданием удачи, теперь Гаваль смотрел на мир с тяжким цинизмом человека, познавшего неприглядную изнанку жизни. Менестрель больше не играл и не пел, тратя время главным образом на глубокую задумчивость. Еще Гаваль страшно комплексовал насчет одноглазости, пока Елена не указала, что даже увечье можно превратить в элемент стиля и не подобрала красивый черный платок вроде банданы, чтобы прикрыть пустую глазницу. Надо сказать, помогло, во всяком случае, поставленный бок о бок с Арнценом, Гаваль теперь смотрелся куда мужественнее и жестче. Менестрель носил у пояса боевой топорик и на привалах брал уроки боя у Гамиллы.

Елена с удовольствием вспоминала куцые навыки верховой езды, ибо ничто так не учит ценить лошадей, как долгие походы своими ногами да с поклажей. Бьярн, глядя на это, матерился сквозь зубы и обещал, что как только странники доберутся до нормальных краев, он лично возьмется учить рыжую…… и даже… как для начала правильно уместить тощую, костлявую… в седло.

В общем, жизнь потихоньку налаживалась и можно было бы сказать, что в кои то веки будущее вполне оптимистично… Если бы не Кадфаль, ставший по милости Елены калекой, Раньян, а также неопределенность планов.

Елена по-настоящему боялась того момента, когда искупитель придет в себя и случится объяснение. Или не случится, потому что как человек богобоязненный, Кадфаль почти наверняка сочтет все промыслом Божьим, на который роптать глупо и вредно. Но перекореженные кости от этого лучше не срастутся. А бретер делал вид, что в упор не замечает лекарку, это было очень больно, и Елена отвечала тем же. Искушение принести извинения за скоропалительные решения и «перезапустить» отношения казалось велико и… что-то мешало. Будто на сердце повесили большой замок, воспретивший определенные действия. Одна лишь мысль о том, чтобы повиниться в чем-то перед бретером, вызывала идиосинкразию и категорическое отрицание. Так, будто женщина все-таки восприняла душой часть местных устоев, по которым значимые особы не принижают свое достоинство, никогда и не перед кем. Поэтому трещина между женщиной и мужчиной росла с каждым днем, превращаясь в холодное отчуждение.

И по-прежнему оставалось неясным, обойти ли славный город Дре-Фейхан или все же рискнуть там остановиться. Учитывая, что полноправному горожанину, причем родственнику одного из важных членов городского управления, едва не снесли голову сугубым произволом, держали в черном теле и разнообразно оскорбляли — холодный прием был вполне вероятен, а фейхановская дружина все же посильнее будет. Этак можно вместо оценки/продажи трофеев подарить их городу под прицелом арбалетов. И свое доложить в общую кучу.

Барон, мрачно возглавлявший колонну и распугивающий встречных не хуже воскресшего мертвеца, заорал по своему обыкновению боевую кричалку. Гибель четвероногого товарища вогнала Коста в глубокую тоску и меланхолию, так песни он выбирал сообразно настроению, то есть злые и едкие. Похоже, в творческих вопросах барон чуждался всяких условностей, потому что выл он песню наемников-пехотинцев.

Покатилась голова — здравствуй новая вдова!

Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?

Стрелы небо затмевают и стучатся по броне

Нас опять в прорыв бросают — на войне, как на войне

Дети — сироты заплачут, трупы свалят под кустом,

Если я в кровавой драке попаду куда мечом!

Черно-желтый на дороге — в деревнях переполох

Вот схватил одну за волос и в сарайку уволок

Проведем бурнУю ночку и останемся без сил —

Не узнаешь ты, кто мужа твоего в бою срубил!

Порубили на дрова жандармОв едва-едва —

как опять в атаку гонят — значит дали нам бабла,

А на знамени Вдова — слезы, шея, голова

Ты теперь навеки с нами, что же ты не весела?

Нас прозвали «Вдоводелы» — наше дело — делать вдов

Алебардой врежь любому по башке — и он готов.

Всех убьем с большой охотой — только денежки плати

Жалко только вот — до дома нам не всем их донести!

Покатилась голова — и моя жена — вдова!

Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?

— Так, а что у нас там?.. — сумрачно задался вопросом Бьярн, и Елена поневоле вздрогнула. Очень уж часто всевозможные (и нездоровые) приключения начинались с констатации «появился кто-то непонятный». Только-только разобрались с одной неприятностью, худо-бедно выползли с не фатальными, однако до крайности неприятными потерями…

Арнцен встал на стременах, как человек-циркуль. Нескладный и худой рыцаренок, следует отметить, тоже незаметно повзрослел за минувшие дни. Простецкое лицо растеряло выражение щенячьей готовности совершать подвиги, утверждать кавалерское достоинство на каждом шагу.

— Да, — согласился он после короткого наблюдения с высоты. — Довольно большой отряд. И… вижу флаг. То есть знамя. То есть… — он смутился, запутавшись.

— Баннер, — ворчливо буркнул искупитель. — Городской флаг с гербом. А что там намалевано… Что?.. Ого… Свинья⁈

— Да, точно! — простецки воскликнул Арнцен. — Желтое поле и посредь оного разъятая на части голова свиньи красного цвета с высунутым языком. Это символ Дре-Фейхана. Они ведь там со свиноводства первую денежку имели. Затем уж побогаче стали, ремесла разные завели.

— Городские… — проворчал искупитель, мотая седой головой с видом человека, узревшего бездну падения нравов.

Впрочем, скорбь Бьярна длилась недолго

— А глянь… те, любезный, сколько там конников? — с умеренной вежливостью попросил он.

— Два-три, плохо видно. И десятка два пеших.

— Не наемники, — рассудил вслух Раньян. — Часть городского ополчения, надо полагать.

— Мстить, что ли, пришли? — удивился Марьядек. — За то, что мы этого сутягу едва не кончили? Так отпустили же.

— Уму непостижимо, — покачал головой Бьярн. Изуродованное лицо разбойника выражало безмерную глубину неподдельного удивления. — Неужто Шапуй уговорил фейханских крыс отправить помощь? С хрена ли город расщедрился? Да еще с такой прытью. Расчехлились быстрее, чем фрельсова дочка снимает перед графом…

Он осекся, искоса глянув на Гамиллу, почесал один из жутких шрамов. Арбалетчица сделала вид, что не расслышала скабрезную ремарку. Подумала немного и предположила в свою очередь:

— Городу нужен дворянин, соблюдающий договоры. Думаю, Кондамина впечатлило достоинство господина… — она красноречиво поглядела в сторону Артиго, который сидел на телеге, по-прежнему в стеганке. Мягкая защита была еще и теплой, так что юноша вновь надел это «пальто» едва его почистили от крови и воды.

— … и его свиты, — продолжила Гамилла. — И свое впечатление он донес до городского управления. Кто у них там… не помню, как это на севере именуется. Наверное, хорошо донес.

Все помолчали, глядя, как от пешего отряда выдвинулся одинокий всадник, махнул рукой с каким-то цветастым предметом, явно приветствуя.

— Шляпа, — хмыкнул Бьярн. — Ну, точно. Шапуй, как есть.

Шапюйи-младший направился к Армии, не слишком торопясь. То ли опасался изрядно выросшего отряда, то ли блюл достоинство, как представитель вольного города.

— Что ж, давайте посмотрим да послушаем, что скажет, — предложил Марьядек. Предложение было странным, не по природе своей, а оттого, что браконьер-актер нечасто выступал застрельщиком чего-либо. Обычно характерный злодей предпочитал соглашаться или не соглашаться с чужим планом. Впрочем, идея показалась здравой, соответствующей моменту.

— Город нам пригодится, — вполголоса вымолвила Елена, обращаясь к Артиго. Для этого пришлось наклониться с коня и, немного подумав, женщина спешилась.

— Да… — с неопределенной интонацией произнес отрок, будто ждал именно этого — когда фамильяр догадается не говорить настолько сверху вниз…

— Мы уже говорили об этом… — вымолвила Елена. — И я продолжала думать. Нельзя прийти к людям и сказать «я ваш правитель». Ну, то есть можно, только мне кажется, добром это не закончится. Потому что… Много званых, но мало избранных.

Елена задумалась на мгновение, соображая, удачно ли получилось щегольнуть случайно задержавшейся в памяти цитатой. Артиго по своему обыкновению молчал, внимательно слушая, и женщина решила, что в любом случае поздно перетолковывать, надо гнуть мысль дальше.

— Придется объяснить людям ясно и понятно, каждому по его разуму — почему именно «ваше величество» достойно владеть империей. А прочие, соответственно, недостойны. И для этого нам самим надо понимать, что такое «империя». Почему и для чего она существует. На каком основании?

— Империя есть империя, — сумрачно произнес Артиго. — Она и была, и пребудет.

— Да, — согласилась Елена. — Но Старая Империя и новая, это совершенно иные сущности. Название одно, содержание абсолютно разное. И если… — она помолчала, вновь переживая катастрофический дефицит понятий в общем языке Ойкумены. — Если сейчас наступил черед нового… перелома, империя тоже необратимо изменится. Вновь. Прежние времена уже не вернуть, если бежать за этой телегой — проиграем. Кроме того…

Слог к слогу, слово к слову, и сами собой получались фразы, отраженные в рассуждениях смыслы, над которыми женщина задумывалась множество раз.

— Империя сейчас и прежде — дом, который собран из кирпичиков обоюдных клятв. Есть умный человек, администратор — есть дело и успех. Нет человека — нет дела и тем более успеха. Но это как… — Елена даже пощелкала пальцами, выбирая нужные слова. — Детские штанишки на лямке. Из них надо вырастать. Пора вырастать, за столько веков то… Государство должно стоять на общеобязательных правилах, институтах и кодексах.

Тут Елена поймала взгляд Артиго. Подросток смотрел на женщину округлившимися глазами, чуть приоткрыв рот, и ораторша поняла, что, увлекшись, вставляла в речь привычные русские слова — «кодекс», «институт», «государство».

— Я объясню, что это значит… позже, — пробормотала она.

Артиго медленно закрыл рот, по его лицу будто прошла невидимая волна, стирая эмоции. Несколько мгновений — и парень снова казался оживленной куклой.

— Изобрести новую… Ойкумену? — уточнил он.

— Да. Придумать идею империи, которую можно продать людям.

— Продать… идею… — процедил Артиго с таким видом, словно пробовал на вкус новые слова.

— Да. А большой город — это церковь, люди божьи, которые знают Свитки хоть как-нибудь. И Шапюйи — юрист. Чтобы делать умные вещи, надо общаться с умными людьми, которые знают больше нас.

Артиго помолчал, затем кивнул и ответил:

— Соглашусь. И танцы.

— Что?..

— Учитель танцев, — Артиго посмотрел на женщину с недетской строгостью и напомнил. — Этикет! В бою ты движешься с изяществом змеи. Однако вне сражения твои жесты грубы, лишены изящества. Грация должна быть во всем и всегда. Иначе ты не станешь своей в беседах со значимыми людьми. Тебя будут и дальше воспринимать лишь как моего охранника и лекаря, не более.

— Да-да, фамильяр должен соответствовать гос… покровителю, — досадливо кивнула женщина и задумалась, пытаясь вспомнить, когда она последний раз танцевала. Получалось, что в прошлой жизни. Девочка Лена танцами особо не увлекалась, а затем… не до того приходилось.

— Танцы, — повторила она, мечтательно щурясь и представляя, как здорово было бы пуститься в пляс, нагрузить мышцы не сотнями повторений убийственных приемов, а веселой беззаботной усталостью.

Артиго размеренно, как механический болванчик, трижды кивнул и отвернулся, показывая всем видом, что разговор пока завершен.

Однако удивительный собрался табор, в котором смешались разные люди всех сословий. И мы все же направляемся в славный город Дре-Фейхан, подумала Елена. Долгим, извилистым путем, который стал изрядно скользким от пролитой крови, однако все же идем. Поневоле задумаешься о божьем промысле, он ведет покорного, а упрямого тащит, прикладывая попутно физиономией о все кочки.

Сложившаяся уже привычка решать внезапные проблемы толкнула женщину к приближающемуся Кондамину Шапюйи. Но тут некстати (или наоборот) одна из медицинских лошадей переступила слишком сильно, тряхнув носилки, Кадфаль пришел в себя. Искупитель застонал сквозь зубы, мешая ругательства с обрывочными словами молитвы Параклету. При этом раненый повторил несколько раз странное, неизвестное лекарке слово «Катехон».

И Елена решила: хватит с нее инициатив. Сначала думать, семь раз отмерять, внимательно слушать понимающих людей и так далее. Потом делать. Необдуманные поступки «от всего сердца» дороговато обходятся, и ладно бы ей самой. Елена жестом позвала Витору, чтобы помогла с Кадфалем. Горбун-костоправ тоже подобрался сбоку, очень похожий на краба. Он подсматривал и слушал с жадным вниманием человека, искренне увлеченного своим ремеслом и жаждущего новых знаний. Женщина ловила на себе удивленные взгляды новых членов компании, однако демонстративно игнорировала их, открыв медицинский сундучок. Оный требовал изрядного пополнения, что опять же намекало на необходимость идти в город.

Гамилла справится, подумала Елена. Умная, осторожная дворянка и боец. А я буду лечить людей. И учиться сама. Много, старательно учиться.

Так закончилась эпопея с защитой деревни под названием «Чернуха» — мимолетный эпизод, который не оставил сколь-нибудь значимый след в хрониках. Можно сказать, это был едва заметный мазок на огромном полотне смуты, что разворачивалась неторопливо, зато с размахом, в масштабе всего континента. Доселе города женщине счастья не приносили, каждая остановка плохо заканчивалась, однако Елена предполагала и надеялась, что тенденция, в конце концов, изменится.

Сомнительное кровопролитие в Чернухе — и спокойное пребывание за стенами Дре-Фейхана, где всех забот лишь делать грозную физиономию пред сумасбродными претензиями барона… как его там. Имя с фамилией женщина успела позабыть. Определенно, все участники этого кордебалета, старые и новые, заслужили отдых, покой и кусочек мирной жизни хотя бы на какое-то время.

Что ж, Елена ошибалась. И к счастью своему, она в самых смелых предположениях не смогла бы угадать — насколько.

Песня барона — Рёрик, «Вдоводелы»

Герб вольного города — герб немецкого Косфельда, только там бычья голова вместо свинячьей.