Среди стихий

Но ведь это игра… Кто кого учит

Леня устал, ему три года, он не может идти слишком долго по размокшей глинистой тропе. Но если я его посажу на плечи, то не смогу двумя руками отряхивать от воды ветви перед ним и тогда он промокнет насквозь. А нам еще довольно далеко идти.

— Папа, почему земля не стоит?

— Это у тебя самого ноги разъезжаются.

— Почему?

— Потому что ты по глине скользишь.

— Я не скольжу.

— Нет скользишь, ноги у тебя разъезжаются.

— Они сами, — сказал Леня и обиделся. Теперь он чуть не падал.

— Ты тихонько ставь ноги, и не надо поворачивать носки наружу.

— А где ружа? — Леня оглянулся по сторонам и посмотрел на меня, как мне показалось, хитровато.

— Почему ты все время спрашиваешь и спрашиваешь, вместо того чтобы внимательно ставить ноги?

— Внимательно это как?

— Внимательно это вот так, смотри…

Мы некоторое время идем молча, и Леня говорит:

— Я устал идти внимательно.

Я посадил его на плечи, но он сразу попал под потоки воды. До лагеря, где нас ждали, где был большой костер, палатки, где можно было Леню переодеть и уложить спать в тепле, было далеко.

Неудачной получилась наша прогулка, но кто же знал, что зарядит этот дождь. Конечно, кое-что на случай дождя я взял, но нет ничего такого, что бы не промокло, когда продираешься через кусты в дождь. Разве что водолазный костюм.

Я опять поставил малыша на тропу и стал отряхивать перед ним кусты. И опять он сказал, что давно уже очень, очень устал. Я стал его поучать:

— Леня, нужно быть упрямым.

— Мама говорила, что не нужно быть упрямым.

— Ну хорошо, нужно быть настойчивым.

— А что такое настойчивым?

— Настойчивый — это когда продолжаешь начатое дело, как бы ни было трудно.

— А зачем трудно?

— Потому что жизнь — не игра. В ней бывает и трудно, и плохо. И надо быть терпеливым. Понял?

— Понял. Давай все-таки лучше играть.

— Сейчас не время.

— Почему?

— Ты вот что — не задавай больше вопросов, а старайся не падать.

— Почему?

— Сейчас не надо.

— Не спрашивать?

— Нет.

— А зачем мы пришли в лес?

Он меня отвлекал, и я немного заблудился. Задавать вопросы ему до этого никогда не запрещали, и теперь, в три года, он никак не мог примириться с этим.

Я укутал его во все, что было, и, усадив на плечи, ринулся через кусты. Я старался защитить его от веток, но все-таки его стегануло по лицу. Он заплакал. Я схватил его в охапку, прижал к себе и снова полез через кусты. Через некоторое время мы оказались на полянке, и я решил здесь заночевать. Кусок полиэтилена у нас был, мы могли соорудить из него тент от дождя; и спальный мешок, в котором мы вдвоем помещались, тоже был. Лес кругом был сырой, лиственный, и мне не сразу удалось зажечь огонек. Потом я стал рыться в рюкзаке, доставая котелок, еду. Леня тем временем приволок сырую корягу, положил ее на не окрепший еще костерок и погасил его. Я вспылил:

— Ну кто тебе позволил?!

Он молчал.

— Почему ты молчишь? Отвечай, кто тебе разрешил? Ну?

— Киса.

— Что киса?

— Киса разрешила.

— Почему ты обманываешь? Никакой кисы нет.

— Я не обманываю. Ты сказал "отвечай"…

Пожалуй, он был прав: я требовал ответа, и он, как мог, придумал ответ.

Я снова стал возиться с огнем и, когда костер затеплился, постепенно разгораясь, снова занялся устройством ночлега. Леня опять притащил сырую дубину и готовился придавить ею огонь. Я его остановил:

— Не надо подкладывать ветки в костер.

— Почему?

— Потому, что ты его потушишь. А он нам нужен, чтобы сварить еду и чтобы мы с тобой потом погрелись у костра.

— Значит, костер для меня тоже?

— Да.

— Почему же тебе можно подкладывать дрова, а мне нельзя?

Тогда я попросил его, прежде чем кидать ветки в костер, показывать мне. Он сказал удивленно:

— Значит, можно спрашивать?

Он тут же притащил ветку и, получив отрицательный ответ, отправился искать другую дровину. Она опять оказалась непригодной. Я объяснил ему, какие нужно искать ветки.

В течение следующих десяти минут он принес мне сорок веток, по одной, и сорок раз спросил: "А эту можно?.." Он даже не менял интонаций — как замкнутое кольцо магнитофонной пленки с записью единственного вопроса. Он проделывал это с неимоверной резвостью, и я подозреваю, что подходил ко мне с одними и теми же ветками, пока не добивался положительного ответа.

Темнело, я спешил, натягивая в кустах тент, злился из-за этой вынужденной ночевки, с неприязнью вспоминал правоту тех, кто уговаривал меня "не таскать ребенка в лес" (удивительно, как часто слишком осторожные бывают "правы"!).

На костер мне смотреть было некогда, и я автоматически отвечал: "Да… да… да… да", на большее меня уже не хватало. Леня мигом затушил огонь, и даже котелок, подвешенный над костром, скрылся под грудой "сырья". Я покончил с тентом и снова пошел в лес собирать сухие ветки. Леня сидел у кострища, с любопытством поглядывая на меня.

— Ну, что ты сделал? Теперь у нас нет костра. Ну, какой смысл было это делать?

— Папа, — сказал он, — дай мне спички, теперь я загорю. А ты будешь подкладывать ветки. Потом опять ты для меня загоришь костер, и я буду подкладывать.

Я тихонько опустил хворост на землю, перевел дух. Мне стало стыдно своей вечной озабоченности, напряженности, внутренней суеты.

Он прав. Он преподал мне урок: ведь мы пришли в лес для забавы. Какое имеет значение, как складывается игра, разве можно забывать, что это игра?!