Терскольские истории Белая стихия снега

Помню фильм Марселя Ишака о горнолыжниках Франции.

Парни ждут старта: лица закрыты очками, стесненное дыхание, судорожные движения губ.

Новый кадр: трасса, крутой спад, собранная фигура лыжника, мелькание склона, скорость, и вдруг всплеск рук и… кувыркающаяся карусель лыж, рук, ног, взрывы снежной пыли. Тело падает, то скомканное, то безвольно распрямляясь, подскакивает на буграх и плашмя обрушивается на "снежный бетон" трассы.

Снова кадр, старт: в ожидании стартовых сигналов лыжник сдвигает очки на лоб, открывает лицо. Пот на лице, отрешенные глаза глядят с экрана: то ли трассу вспоминает — ворота, бугры, виражи, — то ли свои падения.

Новый кадр: бугристый склон; опять падение, треск, обломки лыж, и тело катится, кувыркаясь, за пределы кадра…

Может быть, отдельные детали фильма я перепутал с виденными мною стартами в действительности. Не в деталях смысл — в настроении, в нем ошибиться нельзя: страх перед стартом. Так в этом фильме автор трактует настроение гонщиков — страх…

А я не решусь сказать так просто и прямо — страх, потому что это но так просто, а во сто крат сложнее.

Некоторые лыжники "ломаются", случается, разбиваются насмерть. Может быть, ввести жесткие правила, ограничивающие степень риска? Уменьшить крутизну склонов, ограничить скорость, ввести новые критерии и оценки скажем, за красоту прохождения трассы?.. Попробуйте предложить такое горнолыжнику, он с недоумением пожмет плечами. Убрать из спорта элементы риска — значит лишить его перспективы развития.

Конечно, у лыжника есть возможность тормозить, регулировать скорость, но ведь надо обогнать, победить. И часто не только противника, но и самого себя.

Я спросил у одного спортсмена:

— Сергей, страшно перед стартом скоростного спуска?

— Нет.

— Можно мне поговорить с вами перед стартом?

— Валяйте…

Я спросил, о чем он думает. Оказывается, о соперниках, о том, как "подмазался", как пройдет трудный вираж… Об опасности на трассе? Нет. Конечно, если налететь на дерево, слететь с обрыва — сетки и матрасы вокруг деревьев вряд ли помогут. Но на трассу выходят спортсмены, с которыми это не должно случиться. Каждый мастер знает границу, до которой он может рисковать.

Известный тренер Юрий Сергеевич Преображенский сказал:

— Конечно, риск есть, мы пытаемся свести его до минимума: деревья не ближе двадцати метров от трассы, защитные сетки, матрасы, расположение ворот, требующее снижать скорость; есть, наконец, специальные правила. Но если бы спортсмен шел привязанный на веревке, как на гимнастических лонжах, даже если бы это было возможно, — разве это был бы спорт?..

Вы говорите — страх. Да, он присущ всем. Вот я воевал здесь, на Кавказе, приходилось испытывать страх, видеть его кругом; но человек умеет подавлять страх, сохранять четкость мыслей и движений — в этом, в конце концов, его человеческое достоинство. То же и в спорте. И в этом ценность спорта. Мне приходится тренировать детей. Я готовлю их к жизни спортсменов. И я не могу не задавать себе вопрос: а нужно ли это, стоит ли отдать спорту значительную часть жизни? Не ограничиться ли простым катанием с гор?

Нет. Должны быть люди, доводящие до предела скорость мысли, совершенство и точность движений. Это для них самих и для других, которые смотрят, завидуют, подражают. В большом спорте источник устойчивых стремлений человека к совершенству. Спортсмен, как артист, вдохновляется великими достижениями и вдохновляет людей; в этом весь смысл.

"Вдохновляет других людей"… После окончания скоростного спуска женщин в программе Спартакиады РСФСР на склонах горы Чегет зрители, катающиеся туристы, ринулись по опустевшей трассе вниз. Несколько человек сломали себе ноги. Не слишком ли велика цена за пережитый восторг вдохновения?

Впрочем, это уже разговор из другой области — из области подготовки и культуры наших лыжников-любителей. В отличие от спортсменов они не знают границы допустимого для них риска. Это уже не геройство, а скорее легкомыслие, граничащее с глупостью.

Чтобы избежать неприятностей, в дни скоростного спуска мужчин на гору был ограничен подъем туристов и зрителей с лыжами по канатной дороге.

— Но без лыж не добраться до трассы.

— А если выедет "турист" на трассу — убьет и себя и спортсмена?

И не стали поднимать, "не доверили". Трасса пустынна, серая полоса утрамбованного снега пересекает склоны, спады, виражами опоясывает мульды, залитые пустым солнечным светом. И одинокая фигурка спортсмена тоскливо теряется на склоне огромной горы, никому не видная из долины до самых последних секунд финиша. Экая бессмыслица! Досадная прежде всего для спортсменов.

Перед стартом женщин, когда уже нависла предстартовая тишина, кто-то из ребят сказал бодро: "Повезло вам, девчонки, — на трассе полно зрителей прямо "живой коридор". И по лицам девушек, закрытым касками и очками, прошли улыбки. А было на трассе всего-то каких-нибудь полторы сотни зрителей: отдельные группки на расстоянии в полкилометра одна от другой.

Нет, очень нужны спортсмену зрители! Я знаю. Когда висишь, рискуя, на скалах, когда на плоту падаешь в ревущий порог горной реки или летишь по крутому склону, рисуя четкие дуги, — как хорошо и весело, когда на тебя смотрят!

Вас заинтересовали "горные лыжи"? Я имею в виду горнолыжный спорт в широком смысле. Но и сами лыжи — это целая проблема.

Бывают лыжи хорошие (к сожалению, чаще плохие). Хорошие лыжи сами идут в поворот, сами встречают бугор, "обтекают" его. Они как живые, с ними можно говорить: приказать им вцепиться в лед крутого лба над обрывом, и они проскользят на острие кантов, не сорвутся, пронесут над пропастью. Их можно попросить пригладить снежный пух в широком реверансе поворота. Они поймут. Отпущенные напрямую, они не задрожат, захлебываясь скоростью, а будут уходить и уходить вперед устойчиво и ровно, не рыская, не вырываясь из-под ног; и только ветер давит на голову и грудь. О хороших лыжах мечтают, но обладание ими — удача (я уже не говорю о стоимости их, по международным стандартам они никак не менее цены хорошего мотоцикла).

Вы берете в руки незнакомые лыжи и просите специалиста их посмотреть. Он берется за носок лыжи, а вы держите ее пятку и скручиваете лыжу в пропеллер, чувствуя, как сопротивляется она. и чем жестче отвечает на усилие, тем надежнее будет держать на крутом льду. Затем вы гнете лыжу поперек, и она теперь должна быть мягкой, податливой. Новое условие противоречит предыдущему, и это непреодолимо, в этом сама механика упругих тел. Тонкими ухищрениями удается смягчить неумолимый закон, зато лыжа становится сложным сооружением из слоев металла, пластмасс, стеклянных нитей, дерева.

Специалист стучит по лыжам, смотрит, как пробегает волна колебаний, как затухает; это важно для скоростного скольжения напрямую и для проскальзывания на повороте. И, наконец, геометрия лыжи: ее "талия", ее свободный изгиб.

Но в конце концов консультант признается, что по-настоящему понять характер лыж можно только надев их на умелые ноги.

Где-нибудь в горной хижине вечером у камина, наслушавшись горнолыжных разговоров, кто-нибудь спросит: "А какие лыжи лучше, например, для мягкого снега и слалома? Жесткие?" Но это не вопрос: качество лыж определяет какой-то сложный, многопараметрический функционал, увы, не выведенный еще. И хорошие лыжи создают подбором, наудачу, из многих-многих неудач. Тогда, наконец, вещь, вполне внешне похожая на лыжи, превращается в действительную ценность — Хорошие Горные Лыжи.

Я работаю на склонах высокой горы, на которой тренируются и катаются лыжники. Предмет моей деятельности — снег; но не из-за горных лыж (вернее, не только из-за них) я участвую в работе людей, изучающих стихию снежных лавин — грозную "белую смерть".

Снег накапливается на склонах, и он живет: потоки тепла от земли пронизывают его по цепочкам ледяных кристаллов, потоки водяного пара тянутся тоже снизу вверх по воздуху, в решетке ледяных игл. Кристаллы одни уменьшаются, другие растут, теряют лучи, округляются, не могут уже сцепляться, и в какой-то момент сотни тысяч тонн снега сбрасывает с себя гора и обрушивает в долину со скоростью поезда.

Свойства снега едины. Когда снег движется в медленно ползущих пластах на склоне или в волнах мчащейся лавины, или разлетается веером из-под скользящей поверхности лыж, или когда неведомая сила поднимает лыжника на поверхность рыхлого снега и он всплывает, набирая скорость, глиссирует, как по воде, — во всем этом общие свойства снега, сегодня еще почти неведомые нам. Если изучить их (например, так же, как строители кораблей изучили и поняли воду), тогда ударные волны снежных обвалов, медленные шевеления "притаившихся" лавин и волшебные свойства самых лучших в мире горных лыж откроются нам в строгих решениях стройных и красивых снежных задач.

Для меня горные лыжи транспорт, я пользуюсь ими, чтобы с верхней станции Чегетской канатной дороги добраться до площадки на снежном склоне, где установлены мои приборы для измерений в зоне отрыва лавин. Передвижение здесь требует владения лыжами, и это оправдывает мое стремление лишний раз покататься.

О! Иногда это целые маленькие путешествия! Они длятся минуты, а запоминаются как событие. Закрепив на ногах лыжи, и уже не на земле, а на границе воздуха и наклоненной поверхности снега скользить в едином падающем движении вперед и вниз. Какая яркая радость! Или же по буграм, ожесточаясь, взрывать ударами лыж глубокой канавой мякоть снега, отдернув ноги, перелететь бугор, а следующий разворотить опять и, резко остановившись, фонтаном снежных комков отхестнуть зрителей и понять наконец, что, спускаясь, забыл дышать.

Но не катание, не технические проблемы, не трассы, не снег… "Горные лыжи" — это люди большого спорта.

В тот год весной в Приэльбрусье было много снега, и скалы-жандармы на Чегетском гребне скрылись под толщей снежных карнизов. Крупные камни-избушки вокруг старта утонули в мягких снежных валах.

Долговязый стартер кричит в телефон:

— Финиш, финиш, сообщите готовность!.. Трасса готова? Хорошо, понял вас, понял…

Солдат с полевой рацией кутается от ветра, прячет сигарету в ладонь, тоже кричит в свой микрофон, переговаривается с долиной, с далеким, утонувшим в глубине финишем. Мотается, гнется над ним на ветру прут антенны.

Гонщик стоит на старте. Рядом с ним, тоже в шлеме, парень на лыжах.

— Серега, все будет нормально.

— Да.

— Все будет в порядке. Не отвлекайся. Не думай ни о чем, только о трассе. На диагоналях расслабляйся, дыши. Все будет в порядке.

— Да.

Гонщик встал рядом со стартером, установил лыжи у стартовой планки. Быстро поправил очки, вздохнул, задержал дыхание, снова вздохнул, чуть передвинул лыжи и наклонился с рукой стартера на плече.

И теперь с ним уже никто не разговаривал.

Стрелка на циферблате "Омеги" отсчитывает секунды… 45… 50… 55 первый гудок. И оставшиеся пять секунд стартер отсчитывает вместе с гудками: "Пять… четыре… три… два… один… арш!!!"

Толчок палками, широкий разгонный шаг, один, второй, третий… И стойка: собранное тело, согнутые колени, распластанная вдоль линии лыж спина.

Еще на Спартакиаде РСФСР я познакомился с ним, с Сергеем Грищенко. Он завоевал тогда золотую медаль в слаломе-гиганте. Теперь на первенстве СССР он занял в слаломе третье место, в гиганте — четвертое. В день скоростного спуска я встретился с Сергеем на горе, уже выше верхней станции второй канатной дороги. Дальше к старту нужно было подниматься своим ходом. Мы были в трехстах метрах ниже, когда стартовал участник под номером "один" Анатолий Тормосин. Он приближается. Первый участок прямой как стрела и достаточно крут. В низкой скоростной стойке лыжник мчится на нас, как гоночный автомобиль. Мы стоим совсем рядом с трассой, у линии маленьких бумажных флажков. Мгновение кажется, что Тормосин летит прямо на нас, и я уже готов шарахнуться, но он прошел совсем рядом в шипении снега, как снаряд. Но это не снаряд, а живой человек, с которым час назад я разговаривал в кафе "Ай" выше первой станции канатки: рыжеватый приветливый парень с длинными баками, как надо по моде.

— Ай да Термос, — весело говорит Сережа, — хорошо ушел!

Приближается, вырастает, летит опять прямо на нас "номер два" Александр Голубков. Опять промчался очень близко, но я успел рассмотреть, как бьются его лыжи на мельчайших снежных буграх.

— И-их, Голубок, — говорит Сережа, — зашуршали ребятки…

Сережа стал было надевать лыжи, но поднял голову, смотрит, как приближается "номер три".

— Что это, они через минуту стартуют? Тогда ходу, у меня двадцать четвертый!

Сергей поднял лыжи и, выбивая ботинками ступеньки в снегу, пошел вверх. Я был на лыжах и быстро отстал.

Когда я поднялся, Сергей уже надел лыжи. Сквозь оранжевую маску очков видно лицо: никакого напряжения, скорее задумчивость, мягкость.

Сверху тоном тренера кричит человек: "Серега, Серега, разомнись! Ты что?"

Сергей толкается палками, отъезжает назад, энергично гнется…

Стартует двадцать второй, за ним стоит ужо двадцать третий. Сергей застегивает замки ботинок. Теперь ноги зажаты в холодных пластмассовых тисках, но только на пять минут: две минуты на старте и три минуты на трассе. Выпрямляется. Подъезжает тренер:

— Все будет в порядке, Сережа.

— Да. — Не отвлекайся, думай только о трассе.

— Хорошо. — Опять мягкая улыбка. Двадцать третий встал рядом со стартером.

— …Арш!!!

Ушел.

Голос стартера: "Финиш, стартовал двадцать третий. Сообщите готовность".

Сергей встал рядом со стартером, наклонился, поднял голову (очки-маска, подбородок, затянутый кожей шлема).

Вдруг стартер:

— Финиш, поздно сообщили готовность, откладываю старт на минуту.

Чуть сникла фигура лыжника. Неловкая тишина.

Голос тренера:

— Серега, на косых успевай расслабляться.

Молча кивает.

— Серега, все будет в порядке.

— Ага. — Мягкая улыбка.

— Пять, четыре, три, два, один… арш!!!

Толчок, разгонный шаг, второй, третий… широко, мощно, весь прямой, вытянутый вверх. Стойка: согнутые колени, распластанная вдоль линии лыж спина…

Я смотрю на большой циферблат "Омеги": 15 секунд… 25… 40.

Сейчас он где-то над кафе выходит на правую косую диагональ, пролетает под тросами, креслами канатки, поворот налево, крутой спад…

55 секунд… Новые гудки "Омеги": Пять… четыре… на старте двадцать пятый — три… два…".

Облака над головой растаяли, теперь кругом жесткий солнечный свет, и предвершинный снежный гребень над стартом слепит сквозь очки.

За двадцать пятым стал… тренер Сергея. Он снял теплый костюм, на его комбинезоне номер 20.

В удивлении спрашиваю:

— Вы тренер Сергея?

— Да нет. — Он наклоняется над планкой с рукой стартера на плече.

Минут через тридцать с финиша по телефону сообщили: номер 24 — 3.01,62; номер 26 — 3.06,28. Лучшее время у Голубкова — "номера два".

Под номером 26 стартовал Анатолий Герасимов. Это его я принял за тренера Сергея. Очень опытный гонщик. Но мне кажется, он заранее знал, что Сергей обгонит его.

Что же заставляет стартовать, наперед зная, что не победишь? Обстоятельства, запущенная машина жизни? А может быть, несмотря ни на что, надежда победить? Или ставшие привычкой напряжение и радость борьбы? Но разве об этом спросишь.

Вечером я зашел к Сергею в гостиницу.

— Какое у тебя место?

— Восьмое.

— Ты рассчитывал пройти лучше?

— Конечно. Я был отлично подготовлен, гораздо лучше, чем на спартакиаде. Но в мазь не попал: лыжи дергались, то поедут, то нет. На пологих участках терял целые секунды. Вот Голубков в мазь попал. Молодец! Тальянов, тренер, ему подсказал: выехал рано утром на гору, посмотрел снег и подсказал. Молодец, так и надо!

Светлану Исакову я первый раз увидел в высокогорном кафе "Ай". Стоял я с приятелем, а он рассказывал: "Девочка такая, 18 лет. Ребятишки местные ее обступили, говорят: покажи медаль. И она протягивает им золотую медаль в коробочке. А потом забрала медаль и отдала им шоколадку, какую-то особую, тоже из наград".

Света была тут же в "Ае". Она стояла спиной к нам у стеклянной стены кафе и, поставив ногу на скамью, застегивала замки ботинка. За стеной вершина Донгуз-Оруна блестит льдом, и ослепительная пелена облаков.

Я подошел к ней. Как ей идет шлем! Девочка в гоночном шлеме, а лицо по-взрослому спокойное.

Разговаривая, мы вышли на палубу кафе, под солнце. Света стала надевать лыжи. Мои лыжи стояли тут же, но я был без ботинок и не решился просить ее подождать меня.

Через день я ее встретил на финише "нонстопа" (репетиция перед скоростным спуском). По радио диктор объявил, что стартовала Светлана Исакова.

Идут секунды. С финиша виден только самый последний участок. Сейчас высоко над нами Светлана мчится по пустынной трассе. Вот она уже выходит на длинную полку, пролетает по узкому коридору, пробитому в двухметровом снегу, вираж налево вниз (круто, страшно). Нижняя Солнечная мульда, диагональ налево (здесь трасса входит в лес), в лесу еще опаснее, спад, поворот, последний спад, по просеке вниз…

Но прежде, чем я мысленно проследил трассу, наверху финишного кулуара показалась лыжница. Четкая стойка, идет мощно, ровно, на большой скорости. Неужели она — маленькая Света и этот головокружительный мужской бросок вниз по финишному кулуару?

Да, это она. Промчалась в финишные ворота, приближается, эффектно тормозит по широкой дуге. Стала. Медленно расстегивает замки ботинок, молнию алой куртки. Под курткой — синий гладкий без лампас комбинезон змеиной кожей блестит на солнце.

Села, поставила рядом свои ярко-оранжевые лыжи "Кестле ЦПМ".

— Как, хорошо шла по трассе?

— Хорошо. На одном бугре как кинет, чуть не упала. Лыжи чуть не переплелись, ну, сами знаете.

— Ничего не знаю, рассказывайте!

— В общем-то нормально.

— Расскажите про Италию. Хорошие там трассы? Света оживилась. Она сняла шлем, лицо стало старше.

— Хорошие трассы. Длинные, скоростные, льдистые. Сначала страшно было, к таким трассам мы не привыкли. После тренировок стало лучше. Такие тренировки! Двадцать километров спуска по ледяной дороге! Все двадцать в скоростной стойке. Ух! Потом спина не разгибается.

На трассе слалома, когда взглянула сверху, — сплошной лед блестит. Как идти? Прошла… Вечером по телевизору себя смотрела, даже не верилось, что так иду. Когда стояла на старте "гиганта", у меня последний номер был. Кругом тренеры, корреспонденты, фирмачи, кричат: "Оу, Светлана, тафай, тафай!" А потом на финише радостно: фотографы бегут ко мне — у десяти участниц передо мной время оказалось хуже.

На скоростном спуске скоки такие, по двадцать метров летишь. Бугры на трассе в три-четыре метра, и кидает прямо на плоское. Бросило меня, сейчас, думаю, поломаюсь, но смягчила удар, все-таки успела сначала на ноги, потом уже на спину. Спине досталось.

Она из Мончегорска на Кольском. Ее первый тренер Люба Нестеренко. С ней я познакомился в Мончегорске шесть лет назад. Люба тогда чуть-чуть учила меня кататься на лыжах, но и это "чуть-чуть" для меня было очень многим. Как раз шесть лет назад, в двенадцать лет, Света начала кататься на лыжах. Может быть, я ее видел тогда, девяти-двенадцатилетние мальчики и девочки катались на горе по очереди на одной паре лыж. Один катается, а остальные стоят в валенках и ждут.

Вечером я познакомился с подругой Светланы Олей. Она тоже из Мончегорска, не горнолыжница, но в горах бывает часто и знает Свету давно. О подруге говорит с увлечением.

— Когда мы праздновали Светин день рождения в кафе "Ай", пятнадцать лет тогда исполнилось, за два дня до этого она выполнила норму мастера спорта. Два дня была четырнадцатилетним мастером спорта СССР. Такого в горных лыжах еще не бывало. Тяжело ей сейчас.

— Почему?

— Напряжение огромное. Сейчас первенство Союза, потом поедет в Кировск, потом, может быть, за границу, потом весенние соревнования здесь, на Чегете, в Бакуриани, в Алма-Ате — этакая карусель. Дома бывает редко. Она самая молодая в сборной Союза. Вот теперь чемпионкой стала. Тоже не легко… А напряжение на трассе, а падения, травмы. В институт теперь еще поступила: экзамены…

В день скоростного спуска женщин я поднимался на гору к месту старта. У нижней станции канатки весна. С крыши бородой свисает снег, из-под него капель. Доски палубы сухие, желтые, на них лопатами подбрасывают снег для лыжников. Я выхожу на этот снег, под канат. На канате кресло спускается сверху, огибает поворотный круг и теперь приближается ко мне. Садясь в него, можно задержаться на секунду, и тогда тебя отрывает резко, качком поднимает над крышей, над стоящими внизу людьми, над финишным кулуаром и плавно несет вверх, и шум машин станции остается внизу. Решетчатые мачты, похожие на мачты высоковольтки, движутся чередой навстречу, кресло, постукивая, как на стрелках, минует их. На склоне снег изрыт лыжными следами, и лыжники стоят, или осторожно спускаются, или проносятся под тобой, "стреляя" напрямую. Спортивная трасса идет вдоль канатки, мы движемся над ней: я и доктор в кресле впереди с красным крестом на рукаве и с лыжами на ногах.

Кричу:

— Доктор, как вам сегодняшняя погода?

— Хороша, и трасса хороша, я пробовала. (Доктор пробует обеды, доктор пробует лыжами трассу, хорошо докторам).

— Трасса что надо, — кричит доктор, — надеюсь, сегодня мне не будет работы!

Выше двенадцатой опоры налетел ветер, раскачивает кресло. Прохладно. Здесь трасса снова отделяется от канатки налево, теперь на склоне подо мной катающиеся туристы. Некоторые красиво "пишут дуги" под музыку. И сама музыка приближается вместе с очередным репродуктором (на мачте.

"Товарищи туристы и катающиеся спортсмены, просьба соблюдать осторожность, не приближайтесь к трассе. Через тридцать минут будет дан старт скоростного спуска. Товарищи зрители, через тридцать…"

Опять музыка, шейк — хорошая музыка для горы. Задвигали, заболтали лыжами в ритм висящие в креслах люди впереди и сзади меня.

— Доктор, вы будете на старте?

— Нет, я хотела еще спуститься вниз.

Снуют лыжники; вопят репродукторы: "Товарищи судьи, кто электромегафон увез?.." А я уже подъезжаю к промежуточной станции у кафе.

У Светы третий номер. Они стоят трое, очень маленькие, рядом с долговязым стартером. У старта многолюдно: ребята-спортсмены, зрители-туристы на лыжах. Стартер кричит в телефон: "Финиш, подтвердите готовность!"

Чуть выше на склоне Талий Монастырев. Он уже тренер, а вчера стал бронзовым призером страны. Талий с гитарой, он что-то потихоньку поет.

Стартер кричит: "Финиш, понял вас… оч-чень хорошо!" У стартера хорошее настроение.

Лыжница под номером один встала рядом, он положил ей руку на плечо. Талий поет тихонько: "Русское поле, русское поле, светит луна или падает снег…" Девочки чуть заметно покачиваются в такт песне. Раздаются стартовые гудки "Омеги", и как выстрел — "арш!" Разгон. Стойка. Лыжница уменьшается, уходит вниз, словно проваливается. И вот уже далеко внизу выходит из цирка, мчится по диагонали. Талий теперь поет громко: "Русское поле… сколько дорог прошагать мне пришлось…"

Номер два на старте.

— Арш!

Толчок. Тело наклонено вперед. Разгон. Стойка… Как красиво она ушла! Только что стояла здесь, рядом и вот — маленькая фигурка на краю ослепительного, поставленного набок снежного поля.

Третий номер. Света проходит рядом со мной, я невольно говорю вслух:

— Счастливо…

— Плохая примета. — Света улыбнулась.

"Ни леса, ни моря… Ты со мной, мое поле, студит ветер висок…"

Песня и гитара стали вдруг неуместны, я почувствовал, как грубо нарушают они торжественность минуты.

Лыжница наклонилась над стартовой планкой. Лица не видно, под горнолыжными очками только рот, губы, из-под шлема россыпью волосы на плечах…

Талий кончил петь, кому-то дает указания. Я подхожу к нему.

— Талий, что скажешь о Свете?

— Хорошая девочка. Здорово ходит. Исключительно! Это у нее от бога. Но тяжело ей.

— Почему?

— Спорт такой. Здесь не отдохнешь.

Он вдруг толкнулся палками, выехал вперед и кому-то дает последние советы.

Минут через пятнадцать с финиша сообщили: "Лучшее время у Турундаевской. Исакова с трассы сошла…"

Упала?! Проехала мимо ворот? Врезалась в лес?..

— Молодец, Турундаевская, — говорит Талий, — вот о ком надо написать!

— Талий, что случилось с Исаковой?

— Сейчас узнаем, — говорит Талий, — поехали.

Минутный промежуток между стартами. Он бросается по трассе вниз и машет мне рукой: "Поехали!" Я следую за ним и внутренне содрогаюсь от совершаемого мной кощунства. Выхожу на пологую диагональ, начинаю тормозить и, соскочив с трассы, гашу скорость, уезжаю вверх, останавливаюсь. Талий тоже съехал с трассы метрах в ста ниже, мы стоим и ждем, пока проедет очередная лыжница.

Вот она уже видна, приближается, вырастает. Привычно видеть такую скорость лишь у машин, у неживых предметов. Лыжница проносится рядом со мной и вдруг качнулась на бугре, вскинула руки, вскрикнула растерянно-резко, но устояла. В конце диагонали повернула вниз, в ворота, — движением усталым, неизящным и очень женским.

Талий крикнул что-то мне и поехал по трассе дальше. Но я не решился следовать за ним и медленно стал спускаться по глубокому снегу рядом.

Она стояла за "Финишем" в группе мальчишек, и они весело кричали ей: "Света, покажи язык!" Она улыбалась и плотнее сжимала губы. На них тонкие полоски запекшейся крови (падая на трассе, она прикусила язык). Она сама окликнула меня:

— Вот видите, плохая примета.

— Ты сильно упала?..

— Нет, — мотнула головой, говорит с трудом, — никогда теперь не буду кричать падая.

Света проводит рукой по лицу и грустно говорит:

— Что буду делать, если на обед не будет манной каши? Она сняла шлем, опять провела рукой по щеке и уже тихо, мне:

— Лицо болит, зуб, кажется, выбила… — Отвернулась.

В малиновом санитарном рафике мы едем домой, в гостиницу. За окном сквозь сосны мигает солнце. В открытое окно хлещет прохладный, мягкий и в то же время резкий от запаха снега и леса ветер, который бывает весной лишь в жаркий полдень в горах, на высоте двух тысяч метров.

— Света, вы любите кататься на лыжах? Просто так, без всяких тренировок.

— Да! Это бывает чудесно! Лыжи — это стихия!

И я вспомнил слова австрийского знатока гор и горнолыжника Здарского: "Белая стихия снега"… И опять вспомнился фильм французского режиссера Марселя Ишака, его заключительные кадры.

…Окончены соревнования. Горы, солнце, снег. Широкими виражами, гирляндами по всей горе под музыку едут лыжники. Из-за бугра вылетает парень, высоко подпрыгивает вверх и, игриво разведя в полете лыжи, пролетает над киноаппаратом с экрана в зал. За ним второй точно повторяет полет первого, третий — у третьего солнечный зайчик вспыхивает на полированной поверхности лыж. Четвертый, пятый…

Взлетают парни из-за бугра, за которым — синее небо.

Загрузка...