Среди свидетелей прошлого

БЕЗМОЛВНЫЕ СВИДЕТЕЛИ

ише, не нужно шуметь. И расспрашивать тоже. Ведь это криминалистическая лаборатория. Их несколько в нашей стране, и мы находимся в одной из них.

Там, в углу, научный сотрудник рассматривает что-то, напоминающее слепки. Наверное, отпечатки следов преступника. Слепки сделаны из вязкой пасты, а раньше их отливали из гипса. Рядом за столом женщина в халате и с лупой в руке застыла над каким-то предметом. Быть может, на нем отпечатки пальцев преступника. А что это за аппарат? Для каких целей он предназначен? Сейчас нам покажут. В аппарат закладывают бумагу. Она залита не то чернилами, не то тушью. Не разберешь ни слова. А теперь? Пожалуйста, читайте — каждую букву, каждое слово.

Сколько тут различных приборов, штативов, колб с химикатами! И скульптуры. Головные скульптуры. Это совсем неожиданно. Почему же их поместили в отдел криминалистических и специальных исследований?

Оказывается, преступник часто оставляет после себя только один реальный след — жертву преступления. К тому же случается, труп находят уже полуистлевшим. И вот по черепу восстанавливают скульптурный портрет. Затем фотографируют его и фотографии рассылают для опознания.

Но ведь этот метод научно разработал скульптор М. Герасимов. И разработал вовсе не для криминалистики, а для истории. Недаром же Герасимов — доктор исторических наук.

Но метод Герасимова равно пригоден и для историков и для следователей-криминалистов.

Но не будем мешать. Скоро окончат экспертизу, ее результаты передадут следователю, потом прокурору. И дело поступит в суд. Попрощаемся и уйдем отсюда с пожеланием, которое, быть может, не совсем любезно со стороны гостей, так добивавшихся этой экскурсии… И все же: «Надеемся, что скоро настанет время, когда исчезнет необходимость в криминалистических лабораториях!»

Заглянем теперь и в исторический музей. Зайдем в его лабораторию. Вот и знакомые скульптурные портреты. Узнаете? Это, например, завоеватель Тимур. Те же штативы и колбы с реактивами. А вот тот работник в углу лаборатории что-то внимательно разглядывает в лупу. Рядом аккуратно сложены какие-то пожелтевшие бумаги, залитые чернилами и тушью. Их сейчас отправят в криминалистическую лабораторию. Ведь она выполняет множество заказов, поступающих от историков! Не зря А. М. Горький отметил, что «историк смотрит в даль прошлого с высоты достижений своей эпохи, он рассказывает о процессах законченных, как судья о преступлениях или защитник преступника».

Представим себе зал суда. Судья, народные заседатели, государственный обвинитель и защитник — все на своих местах. На столе перед судьей — папки: «дела», вещественные доказательства. Сейчас будут давать показания свидетели…

У историков на столах тоже много вещественных доказательств. Есть у них и свидетели. Что же касается «дел», то они не уместятся ни на одном столе. Если все эти «дела», которые изучают историки, плотно-плотно прижать друг к другу и расставить на полке, то полка вытянется от Москвы до Свердловска, а может быть, и чуть дальше!

И как тут не вспомнить о знаменитом детективе Шерлоке Холмсе! Вооруженный методом дедукции, легендарный сыщик по самым на первый взгляд незначительным и малозаметном деталям, пустячным фактам восстанавливал картину и логическую связь поступков и действий людей. Вот у него в руках обыкновенная шляпа. Шерлок Холмс всматривается в нее и вдруг начинает рассказывать о том, каков характер ее владельца. А взглянув на грязные ботинки, он безошибочно определяет, в каких районах Лондона они побывали.

О работе следователей, сыщиков буржуазного мира, разведчиках-следопытах написаны горы книг. Что и говорить, это увлекательное чтение в часы отдыха.

А ведь есть историки-следователи, археологи-следопыты. Может быть, вы слыхали о. Борисе Александровиче Рыбакове, действительном члене Академии наук СССР. Нет, о нем, о его поиске еще не написан роман. А жаль!

Где-либо в семейном альбоме Бориса Александровича, вероятно, хранится фотография — высокий, очень плотно обитый человек с острым взглядом больших, немного навыкате глаз рассматривает древнюю литейную форму. А если нет такой фотографии, то во многих библиотеках вы встретите книгу Рыбакова «Ремесло древней Руси». Прочтите эту капитальную работу, за которую Борис Александрович, еще будучи молодым доцентом Московского университета, был удостоен степени доктора исторических наук. По литейной форме он восстановил картину металлургического производства на Руси!

Увлекательный поиск. И, конечно же, метод дедукции. Но этого мало: незаурядный дар исследователя, огромные знания — вот о чем должен был бы рассказать писатель, создавая роман об археологе Рыбакове.

Так что историк — это прежде всего «криминалист», изучающий «улики», оставленные людьми, жившими задолго до наших дней.

Но вот тут-то и начинается различие профессий.

Следователь, как правило, имеет дело с преступником. Улики нужны ему, чтобы бесспорно доказать наличие состава преступления. Правда, иногда эти улики, наоборот, говорят о невиновности человека.

Историк тоже «уличает». Но ему приходится выступать и как прокурору и как защитнику. Исторические «улики», «следы», оставленные людьми прошлого, могут свидетельствовать и о величайших злодеяниях и о гениальных открытиях, они рассказывают и об узаконенном насилии, и о героической борьбе с ним. И, конечно, историку всегда приятнее произнести защитительную речь, нежели обвинительный приговор.

Но прежде чем сказать свое «да» или «нет», прежде чем обвинять или защищать, прежде чем делать теоретические обобщения, историк должен убедиться, что «улики», которыми он располагает, достоверны, что это, так сказать, подлинники, а не имитации, не подделки; что они объективно свидетельствуют о событиях, людях, явлениях, а не являются случайностью, плодом личных симпатий или антипатий и т. п.

И снова историк выступает как криминалист. Снова он занят сбором улик, опросом «свидетелей», проверкой показаний.

«Свидетели» тоже бывают самые различные. В очень общем понятии — все, что создано руками человека, все, что связано с его трудовой и духовной деятельностью, все, что как-то материализовалось в виде вещественных памятников или произведений науки, искусства, литературы, законодательства, — все это «свидетели» историка. Все это следы человека прошлого.

Находить «следы» — дело нелегкое. Пустите неискушенного человека по следу преступника — вряд ли он приведет туда, куда следует. Так же и со «следами» прошлого. Их нужно уметь прослеживать, уметь читать.

А как часто мы проходим мимо этих следов, не замечая, не думая о том, как много могут рассказать нам безмолвные свидетели прошлой жизни человечества! А ведь эти рассказы куда увлекательней самых пышных вымыслов — и, во всяком случае, поучительней их.

Мы порою привычным взглядом окидываем храм Василия Блаженного, Петропавловскую крепость, развалины смоленской стены и, чего греха таить, часто знаем о них ровно столько, чтобы дать краткую справку любопытствующему прохожему или подрастающему сыну. А немые свидетели знают очень, очень много. И не только о себе. Попробуйте заговорить с ними. И они расскажут о мастерстве псковских каменотесов XVI века, построивших храм Василия Блаженного, поведают о трагической судьбе узников царизма, брошенных в казематы Алексеевского равелина, воскресят подвиги русского воинства, разившего у древних стен Смоленска и войска Сигизмунда III, и полчища Наполеона, и гитлеровские банды.

Немые памятники умеют говорить. Только нужно научиться беседовать с ними.

Узкая ножевидная пластинка из кремня с ре-тушью поведает пытливому исследователю об упорном труде первобытного человека, который изо дня в день, из месяца в месяц делал все тот же нож. В краеведческих музеях хранятся шлифованные каменные молотки, проушные топоры, ромбовидные наконечники стрел, тяжелые латы, неуклюжие пищали, мотыги, зернотерки.

Орудия труда и оружие, всевозможные украшения, посуду, остатки жилищ принято именовать вещественными или археологическими памятниками. Их изучает специальная отрасль исторической науки — археология. Археолог — это историк, вооруженный лопатой. Труд археолога кропотлив. Ученый должен не только добыть из земли памятники материальной культуры, но в «беседах» с ними восстановить облик человека, понять, какие и как он строил жилища, во что одевался, чем занимался, какова была его техника. Необъятным хранилищем археологических памятников является земля. И только незначительная часть их извлечена пока учеными и подвергнута исследованию.

Хотя археологические памятники очень важный вид исторических источников, они не могут обрисовать всю разнообразную картину человеческой жизни в прошлом. Поэтому историки обращаются и к другим свидетельствам. Эти свидетельства сохранили нам человеческая память, быт современных людей.

На первый взгляд может показаться странным — исторический памятник в современном быту? Разве что какая-либо историческая реликвия, передающаяся из рода в род? Нет, речь идет именно о быте.

В нашем быту сохранилось еще много пережитков давно прошедших времен. Изучая эти пережитки, историк пополняет свои знания о нравах, обычаях, традициях людей, обитавших в ту или иную отдаленную от нас эпоху, о социальном укладе их. Еще и сейчас на островах архипелагов или в дебрях Африки живут племена, которые значительно отстали в своем экономическом и культурном развитии от народов других стран. В быту этих племен можно наблюдать удивительные сочетания различных по времени своего происхождения культур. В журналах и книгах мы не раз встречали фотографии людей, у которых на головах замысловатые уборы из перьев, огромнейшие серьги в ушах, а иногда и в ноздрях, металлические мониста на груди. Эти украшения — пережиток «детства человечества», когда обладание металлом считалось у людей признаком богатства. Но иногда «дикарь», украшенный монистами и перьями, опирается на современный винчестер и отлично знает, что такое доллар…

Подобных пережитков много, и они встречаются не только среди жителей Африки или островов Тихого океана, их можно наблюдать и в быту у так называемых «цивилизованных» народов. Значит, пережиток — памятник, позволяющий историку судить о прошлом. Эти памятники называются этнографическими, и изучает их специальная отрасль исторической науки — этнография.

Народная память сохранила нам множество песен и легенд, сказок, былин, возникших в самые отдаленные времена. Они передавались из уст в уста, от поколения к поколению. В этих сказках и былинах встречается описание жилищ, уклада семейной и общественной жизни, одежды и нравов людей. Такие памятники называются литературными или фольклорными.

Очень важный памятник старины — язык, на котором разговаривают современные народы. В нашем языке немало напластований. Многие слова возникли в очень отдаленные времена, и порой они раскрывают некоторые особенности быта, образа мышления, занятий живших тогда людей. Это тоже памятник и его называют лингвистическим.

Археологические, этнографические, литературные и лингвистические памятники могут рассказать о многом и важном — о состоянии производительных сил человеческого общества в тот или иной отрезок времени, об искусстве древних мастеров; они объяснят филологу происхождение многих слов, укажут на источники тех или иных привычек и нравов. Но археология, этнография, лингвистика и т. п. бессильны, когда заходит речь о гражданской и политической истории народов.

Только живое слово, будь то запись на глиняной дощечке клинописью или царапины на камбии бересты, драгоценные пергамены, машинописные листы, телеграммы и т. п., — только они, письменные памятники, со всей полнотой и в деталях повествуют о жизни народов и в далеком прошлом и в наши дни. Письменные документы — это самый важный и самый распространенный вид исторических памятников, которыми оперирует ученый. Правда, нужно сразу оговориться: умалять значения других видов памятников не следует. В отдаленные времена люди жили еще первобытными общинами и у них не было письменности. Только археологические и этнографические памятники позволяют нам приоткрыть завесу некоторых сторон той далекой от нас жизни.

Если археологи имеют дело с очень широким и разнородным кругом памятников, то историкам тоже приходится сталкиваться с самыми, разнообразными по своим внешним признакам и содержанию памятниками письменности. Разнообразие форм обусловлено временем происхождения памятников. Что же касается содержания, даже трудно перечислить все их многообразие.

Все письменные документы историки классифицируют по нескольким признакам. Прежде всего определяется время происхождения памятника — создан ли он в феодальный период или относится к капиталистическому или к социалистическому. А там возможна и еще более дробная, более специализированная классификация. Историк учитывает, сохранился ли памятник полностью или в наличии только его отдельные части — фрагменты, дошел он до нас в оригинале или в черновых записях, копиях. По приемам записи документы бывают стенографические, шифрованные, записанные при помощи геометрических знаков, в виде фонозаписи и т. д.

По своему, содержанию исторические документы подразделяются на несколько видовых групп.

Законодательные памятники — к ним, например, относятся «Русская правда», Уложение 1649 года, указы, повеления, постановления, решения.

Статистические документы — «Переписные книги» XVII — начала XVIII века, «Ревизии» XVIII–XIX веков, всевозможные статистические описания губерний, труды Центрального статистического управления, переписи народонаселения и т. п.

Международные договоры и дипломатическая переписка, всевозможные торговые трактаты, конвенции, декларации, ноты, меморандумы.

Судебно-следственные материалы и мемуарная литература, периодическая печать и публицистика, военно-оперативные материалы, акты, экономико-географические описания.

Это далеко не полный перечень разновидностей письменных памятников.

Существует специальная вспомогательная историческая дисциплина — источниковедение, которая и занимается разработкой приемов изучения и использования каждого вида письменных исторических памятников.

До тех пор пока остатки материальной культуры людей хранятся в земле, пережитки остаются неизученными, а памятники письменности лежат без употребления, они не имеют, да и не могут иметь, значения исторического источника, хотя потенциально и являются таковыми. Но как только археолог извлекает из земли памятники материальной культуры и начинает их изучать, этнограф открывает ранее не известные науке детали быта и нравов людей, а историк привлекает к разрешению проблемы никому неведомую рукопись, — сразу же эти археологические, этнографические и письменные памятники сделаются историческими источниками, на основании которых ученые строят свои выводы и заключения.

Всякий, кто так или иначе направляет свои творческие усилия на изучение истории какого-либо вопроса или явления, не может ограничиться только знакомством с литературой, написанной по данному вопросу. Чтобы вникнуть в суть исторических явлений, понять обстановку, в которой они совершались, ощутить дух времени, необходимо обращаться к памятнику, а уже потом изучать все, что по этому поводу было сделано другими исследователями, писателями, художниками.

На необходимость изучения в первую очередь исторических памятников, исторических источников, а затем уже литературы указывали все, кто так или иначе обращался к историческим исследованиям.

К. Маркс и Ф. Энгельс в своей повседневной работе всегда обращались к источникам и документам, не довольствуясь сообщениями из вторых рук. В 1890 году Ф. Энгельс, говоря об изучении теории марксизма, писал Иосифу Блоху: «…изучать эту теорию по первоисточникам, а не из вторых рук… это гораздо легче». В одном из писем к Марксу Энгельс с возмущением замечал: «Я основательно прочел трактаты старого сэра Джона Девиса… это главный источник; цитаты из него тебе встречались, конечно, сотни раз. Это чистое безобразие, что нельзя где угодно найти подлинных источников; из них всегда можно извлечь бесконечно больше, чем из обработки их, где все, что в источниках ясно и просто, делается непонятным и запутанным».

Поль Лафарг, характеризуя методы работы К. Маркса, вспоминал: «Маркс не довольствовался сообщениями из вторых рук, он сам всегда добирался до первоисточника, какие бы трудности это не представляло. Даже ради второстепенного факта он спешил в Британский музей, чтобы в его библиотеке проверить этот факт».

В. И. Ленин не раз указывал на необходимость изучения истории во всей полноте фактов, что возможно только при обращении к источникам, а не к литературе. Ленин говорил, что факты нужно брать в их целом, в связи и взаимосвязи, с учетом конкретной исторической обстановки. Факты же отрывочные, взятые произвольно, могут принести только вред. Не приходится говорить, что ученые-историки, изучая прошлое, работают прежде всего над памятниками его.

Значит, существует большая разница между историческими источниками и исторической литературой. Литература, так сказать, «вторична», она пишется на основании изученных источников. Правда, многие литературные произведения, написанные на основании источников, с течением времени сами превращаются в исторические памятники, исторические источники. Примером этого — «Книга о скудости и богатстве» И. Т. Посошкова и четырехтомник «История Российская с самых древнейших времен» В. Н. Татищева. Труды ученых, произведения писателей, картины художников, созданные на основании источников, играют сами роль источников при изучении истории той или иной отрасли науки, творческого пути писателя или художника.

ЗАТЕНЕННЫЕ ОКНА

Как же сохранились письменные документы, где они нашли себе приют в течение многих веков, отделяющих нас от полулегендарных столетий древности?

Если хранилищем археологических памятников является земля, а этнографические и лингвистические памятники нашли свое прибежище в народном быту, то письменные памятники сохраняют в специальных древлехранилищах, где они оберегаются от огня, сырости и т. п.

Эти древлехранилища называются архивами.

Архив. И сразу же воображению рисуется что-то пыльное и затхлое, отжившее, прошлое… И видится этакий Акакий Акакиевич. Очки в оловянной оправе, непонятно как зацепившиеся за фиолетовый кончик носа; ворох пожелтевших листов, могильная тишина, шуршание бумаги, вечность… Что-то в этом роде представляется тем, кто никогда не соприкасался с архивами.

Есть еще, к сожалению, и такие люди, которые путают архивы с похоронными бюро или… «в общем с чем-то кладбищенским»! Ведь говорят же, что «такого-то пора сдать в архив». Это почти одно и то же, что «вычеркнуть из списка живых». Бюрократа у нас часто называют «архивной крысой», а рутинеров, цепляющихся за привычное, спокойное, старое, упрекают в том, что они «обросли архивной пылью».

Да, много нелестных выражений начинаются словом «архив». И виновато в этом прошлое архивного дела в царской России.

Вспомним, как безнадежно звучат слова составителя «Дела об описании прежних лет архивы». Их цитирует В. Короленко в докладе «Сто лет назад и в наше время».

Сто лет велось описание Балахнинского архива, и за это время «оказались от изъядения мышьми многие книги и на них оболочки, а у других и листы повреждены, и при том в палате от бываемых дождей сквозь каменный в потолке свод по ветхости на излатах крыши проходит течь, через что состоит крайняя опасность дабы в полагаемой в той палате производимым делам не могло причиниться погнития и повреждения».

И писатель, так и не обнаруживший Балахнинского архива, горестно резюмирует: «Пройдет еще сто лет. И опять кто-нибудь будет просматривать эти полуистлевшие вязки бумаг, если только мышеядь и пробитие дождями не покончит с ними так же успешно, как покончили они с большинством дел, находящихся в Балахнинском магистрате».

Вот что означало «сдать в архив»!

Это о документах. А люди, работавшие в них?

Невольно помянешь ядовитого мемуариста XIX века Филиппа Филипповича Вигеля. О, он умел позлорадствовать! Лучшего знатока архивов России конца XVIII и начала XIX века Бантыш-Каменского Вигель представил «мрачным старцем, всегда сердитым и озабоченным»: «…вечно брюзжащий, он не допускал иных интересов, кроме архивных; могильное молчание воцарялось в его присутствии; жизнь вне мертвых хартий была ему непонятна».

И, наверное, были такие, у кого на руках имелись бесценные документы, письма, книги и которые невольно задумывались: а стоит ли их сдавать в архив? Сохранятся ли они там для потомков? Ведь не только «мышеядь и пробитие дождями», но и пожары и бездушные чиновники в любой момент могут уничтожить эти ценности.

В волоколамском Иосифовом монастыре известный русский археограф, издатель древних документов Строев обнаружил архив. «Архив помещался в башне, где в окнах не было рам. Снег покрывал на пол-аршина кучу книг и столбцов, наваленных без разбора, и я рылся в ней, как в развалинах Геркуланума. Этому шесть лет; следовательно, снег шесть раз покрывал сии рукописи и столько же на них таял: теперь, вероятно, осталась ржавая гниль».

Уничтожали архивы мыши, снега, пыль, вода, пожары и… чиновники. Чиновники были стихийным бедствием «на законном основании». Они уничтожали «по распоряжению свыше».

Архивных помещений было мало. Документов и чиновников — много. Чиновникам не очень хотелось оберегать архивы. У них была другая забота — как бы что-нибудь прибавить к своему жалованью за счет архивов!

Практика архивного дела помогала этому. Чтобы разместить новые документы, уничтожались старые. В 1845 году для освобождения помещений архивов разрешено было отбирать к уничтожению материалы, пролежавшие в архивах свыше 10 лет.

В 1847 году было «отобрано» 30 тысяч «единиц хранения». А ведь «единица хранения» — это не один документ! Обычно это несколько или ряд документов, связанных друг с другом общностью содержания. Через пять лет, в 1852 году, отобрали и уничтожили уже 68 тысяч «единиц хранения»!

Согласно особым правилам разрешалось продавать «несекретные материалы»… на бумагу для оберток! Доход от продажи шел для «наградных» чиновникам. И, конечно, те уж старались. В Пскове продали архив казенной палаты, где хранился миллион единиц хранения. В Витебске архив распродавали «на пуды». И продали ни много, ни мало — тысячу пудов! Нижний Новгород не хотел отставать и продал 30 возов документов приказчикам «под рыбу».

Ученые пытались бороться с этим варварством. Но они бессильны были что-либо изменить.

Один из крупнейших архивистов России XIX века, Самоквасов, безнадежно резюмировал, что уничтожение архивов будет продолжаться и впредь, так как «волею судеб архивное дело в губерниях вручено 150–200 „ученым“ в лице чиновников, исправников, безграмотных попов, „отставных козы барабанщиков“ и недорослей».

Теперь пора пригласить читателя на Большую Пироговскую улицу в Москве. Там расположились несколько самых крупных советских архивов и Главное архивное управление при Совете Министров СССР.

Огромные 10—12-этажные здания щурятся на оживленные улицы узкими вертикальными разрезами чуть подслеповатых окон. Внешне эти здания мало отличаются от тысяч подобных. Разве что этими окнами. Окна необычные. Снаружи сквозь них ничего не видно, но свет в помещение они, конечно, пропускают. Дело, разумеется, не в любопытных взглядах прохожих. Да и с тротуара не заглянешь, скажем, на десятый этаж. Свет — враг документов, враг бумаги. И его допускают в архивные хранилища в ограниченном количестве и в рассеянном состоянии.

Здесь невозможны «дождевые пробития» и чуть ли не на каждом шагу встречаются пожарные краны, висят красные тушки огнетушителей. Кстати сказать, в архивах собраны все технические новинки по борьбе с огнем.

Не скребутся здесь и мыши. И пыль веков не оседает на бесчисленных стеллажах. Пыли вообще нет. Но документы все же на всякий случай спрятаны от нее, а заодно и от света и от влаги в картонные коробки.

Урчат многочисленные лифты. Снуют озабоченные люди в халатах. А в огромных залах над столами склонились седые, темноволосые и русые головы. Это читальный зал.

Уже первого знакомства хватит для того, чтобы изменить безнадежное и традиционно унылое представление, связанное со словом «архив».

Но хватит об архивных заключениях. Они в прошлом. И не случайно так радостно, оптимистически звучат строки стихотворения, написанного по поводу передачи писателем Телешовым своих бумаг в архив.

Улица 25 октября, некогда — Никольская. Она знаменита не только бывшим Славянским базаром, хранящим память о старой Москве. Рядом со Славянским базаром — строгое и своеобразное здание.

Где еще в Москве есть дом, на фасаде которого висит сразу двое солнечных часов! Во дворе какого московского дома можно обнаружить чудесный теремок с лепными наличниками на окнах, с резными дубовыми дверями и изразцовыми, кафельными печами! Этот теремок не простой. Здесь когда-то помещалась первопечатня Ивана Федорова. Правда, она горела и ее перестраивали, но это уже не суть важно.

В здании с часами, в теремке разместился Московский государственный историко-архивный институт.

Здесь готовят будущих научных работников исторических и прочих архивов СССР.

Заглянем в кабинет вспомогательных исторических дисциплин. Кабинет настолько колоритен, что разглядывать его узорчатые кафельные печи, потолок со звездами, серебряной луной, медным солнцем, искусно нарисованными по голубому полю потолка знаками зодиака, можно бесконечно долго. Мы сможем вернуться сюда еще в перерыве.

А пока… Прислушайтесь и приглядитесь. Идут практические занятия по вспомогательным историческим дисциплинам: «…Это изображение буквы „А“ — аз в скорописи XVI века».

Аз — еще куда не шло. Но вот преподаватель добрался до «ъ» — ер, «ы» — еры, выносных «к» — како, «м» — мыслете, и студенты словно потеряли дар речи. Первокурсники, а оказывается, читать не умеют! Тянут «A-а», как первоклассники, только что севшие за букварь!

Азбучный шок у студентов произошел оттого, что азбука, которую им задали выучить, все же не совсем обычная. В ней ять и юсы — малые и большие — ферт, фита и «и десятеричное». А там еще выносные буквы, знаки придыхания и прочее. Это азбука древнерусского языка. И преподаватель не просто знакомит своих слушателей с нею, но еще и рассказывает студентам о графике письма в древней Руси.

Зачем эту азбуку изучают будущие архивисты, наверное, понять не трудно. Она нужна, чтобы прочесть документ, которому этак лет 500–600! Но не только в этом дело. Здесь постигаются и начала палеографии. Это вспомогательная историческая дисциплина, и изучает она графику древнего письма, ее изменения в веках, изучает внешние признаки рукописных и печатных памятников.

Студенты-архивисты читать по-древнерусски научатся быстро, а вот навыки в распознавании графики рукописей будут накапливать всю жизнь.

А для чего? Не все ли равно, как в XIV веке графически изображалось веди («В») или глагол («Г») и как их стали писать в XVI столетии? Казалось бы, главное — прочесть, понять содержание документа!

Оказывается, это еще полдела — прочесть рукопись и понять, что в ней написано. Все сведения, которые тот или иной документ сообщает, нужно «поставить во времени», определить их место в ряду других фактов, убедиться в том, что документ подлинный, а не подделка.

Вот тут-то и возникают затруднения.

Проследите за собой, за своей личной перепиской. Всегда ли мы помечаем датой письма к друзьям и знакомым? Часто, очень часто многие забывают это сделать. Те, кто не ведут дневника, но имеют привычку записывать свои мысли, нередко оставляют записи без датировки.

В древности тоже были рассеянные люди, писавшие об очень интересных событиях, но забывавшие ставить дату.

А бывает и так, что дата стерлась или кусок бумаги, на котором она значилась, оторвался, место было залито краской или чернилами. Документ же, который нельзя датировать, потерян для исследователя, даже если само его содержание и чрезвычайно любопытно.

Представьте себе такой случай. Вдруг нам было бы неизвестно, когда в Древнерусском государстве составили «Русскую правду». Подлинников не сохранилось, «Правда» дошла до нас в более поздних списках. Могли бы мы на основании только одних статей сборника судить о социально-экономическом и политическом устройстве Древнерусского государства? Могли, конечно! Но ведь Древнерусское государство просуществовало с IX по XII век, и различные редакции «Правды» отражают изменения, которые проистекали и в социальном и в политическом устройстве империи Рюриковичей. А вот когда именно эти изменения произошли — в IX ли, или в XII веках, — без даты на сборнике законов мы узнать не смогли бы.

Конечно, существует масса всевозможных косвенных данных, по которым довольно точно устанавливается время создания документа. Но бывают случаи, когда датировать документ можно только по графике его букв, почерку и некоторым другим внешним признакам, имеющимся на документе.

К сожалению, мы лишены возможности каждый день приходить в архивный институт на занятия по палеографии и другим вспомогательным историческим дисциплинам. Поэтому попробуем для общего знакомства с ними прочитать кое-какие книги. Их, кстати, много накопилось за два почти столетия развития исторической науки в России.

Наиболее полные сведения можно почерпнуть из книги доктора исторических наук, профессора, крупнейшего советского палеографа, источниковеда и архивиста Льва Владимировича Черепнина «Русская палеография». Эту книгу с интересом читают даже неспециалисты.

Уж поскольку мы решили немного подробнее ознакомиться с графикой древнерусского письма, то неплохо бы знать, как в древности, а у старообрядцев даже в XX веке, создавались рукописные книги, какова была техника этого письма.

Вот послушайте, что рассказывает об этом профессор Л. Черепнин. Рассказывает со слов жительницы села Нюхче Беломорского района А. Д. Носовой. Она занималась перепиской книг в старообрядческой школе. А ведь старообрядцы культивировали традиции старинной письменности.

«Писали рукописи в это время уже не на коленях, а на столах. Если на столе не хватало места, прибегали к помощи доски с откидывающимися ножками…

Перья употребляли гусиные и лебединые. Перо чинилось по-разному, в зависимости от характера письма. Для „буквенного письма“ (полуустава) и для написания заглавной вязью применялось прямое перо с небольшим расщепом…

Для нанесения киноварных помет перо точилось косо. Рисовальщик пользовался очень острым пером.

Применение стальных перьев и употребление гражданского шрифта запрещались.

Чернильницы у старообрядцев были медные, стеклянные — греновитые и глиняные.

Жидкие чернила наливали в ложечку со срезанным донышком („чивьем“). Чернила употреблялись фабричного производства, но в них добавляли толченую ржавчину, сажу и камедь. На бумаге получался коричневый оттенок, напоминающий цвет старинных чернил. Краска, как и чернила, была фабричного производства.

В качестве „золота“ использовали поталь — состав из свинца, меди и пр., по цвету напоминающий золото.

Для разрисовки заставок и миниатюр употребляли бронзовый порошок.

На дорогих книгах украшения делали сусальным золотом. Черную краску для заставок приготовляли из сажи, которую собирали с ламп и коптилок и разводили на камеди. При письме употреблялись карандаши, перочинные ножи, „напилочки“ для точки ножа, песочницы. Для линования писчей бумаги служила тиракса — тонкая доска с наклеенными на нее нитями. На тираксу накладывали чистый лист бумаги; по которому водили деревянным валиком или рукой.

Переписка рукописей требовала большого времени, так как в день писали не более 10–11 листов текста на бумаге размером в четвертку.

Книга обряжалась в переплет, деревянные корки переплета покрывались телячьей кожей (опойком), бархатом или сукном. Кожаный переплет украшался тисненым орнаментом».

ДАТА, ГЛАВНОЕ — ДАТА!

Хотя выше говорится о технике написания богослужебных книг в годы, когда старообрядцы могли уже пользоваться фабричными чернилами, красками и карандашами, все же по своему общему облику рассказ хорошо передает картину работы переписчиков книг в древности.

Мы можем только добавить некоторые любопытные детали.

Вот, например, как изготавливались чернила в России. Рецепт XVII столетия: «Первое устругав зеленые корки ольховые без моху молодые, и в четвертый день положити кору в горшок и налити воды или квасу доброго, или сусла ящного, а коры наклади полон горшок и варить в печи, и гораздо бы кипело и прело довольно бы день до вечера и положи в горшок железины немного…»

Теперь пора и заглянуть в древние рукописи. Возьмем один из документов, любой из имеющихся в обширной библиотеке копий историко-архивного института. Не сомневайтесь, он написан по-русски, и, кстати, очень разборчиво. Написан в XVII столетии. Только для того чтобы прочесть эту рукопись, необходимо знать графику древнего письма, начертание отдельных букв и правила их написания. Оказывается, в XVII веке графика письма значительно отличалась от современной.

Документ был написан так называемой скорописью. Скоропись — особая графика письма, которой пользовались при составлении всякого рода делопроизводственных документов, в частной переписке и т. п. Писали скорописью, экономя время и бумагу и мало обращая внимания на красоту букв и их разборчивость.

Появилось скорописное письмо сравнительно поздно — во второй половине XIV века, но широкое применение оно получило лишь с конца XV столетия, когда создается Русское централизованное государство, когда оформляется система органов управления отдельными отраслями государственной жизни, а значит, увеличивается и делопроизводственная переписка.

Скорописный приказной документ, челобитная в тот или иной приказ писались не так тщательно, как богослужебные книги или литературные памятники. Скоропись не только ускоряла письмо, она явно портила почерк.

В Москве, первоначально на Ивановской площади, там, где высится и по сей день колокольня Ивана Великого, стояла приказная изба. Каждый приказ, ведавший той или иной отраслью государственной жизни, имел здесь свои помещения и свое крыльцо. В приказах — бояре, дьяки, подьячие. Боярин, обычно думный боярин, — высший, так сказать, чин в государстве — глава приказа. Но главой он был номинально. Практически всеми делами заправляли приказные дьяки, немного позже, в XVII веке, — думные дьяки. В их подчинении находятся подьячие-писцы. Вот писцы и составляли делопроизводственные документы, переписывали всевозможные бумаги, готовили материал для докладов царю и боярской думе.

В течение XVI–XVII столетий, по мере того как Русское централизованное государство развивалось и расширялось, приказная система претерпевала множество изменений. Одни приказы появлялись, другие исчезали, одни разрастались, другие «сокращали штаты». В среднем в приказе насчитывалось человек 50, но были и такие, как Поместный приказ, в котором числилось 900 человек.

Не только дьяки, но и подьячие делились на несколько «статей»: старые, средние и молодые. Средние и молодые, как правило, «белили» документы, то есть просто переписывали их набело с черновиков. Григорий Котошихин, подьячий Посольского приказа, хорошо знал, как это делается: «А лучится писать о чем грамоты, а думный дьяк приказывает подьячему, а сам не готовит, только чернит и прибавляет что надобно и не надобно. А как изготовят, и тех грамот слушают наперед бояре, и потом они же, бояре, слушают вдругорядь с царем все вместе… А на всяких делах закрепляют и помечают думные дьяки, а царь и бояре ни к каким делам… руки своей не прикладывают, для того устроены думные дьяки; а к меньшим ко всяким делам прикладывают руки простые дьяки и приписывают подьячие свои имена».

Основную массу входящих в приказы документов в виде всевозможных челобитных писали своеобразные нотариусы, или, как называли их в России, площадные подьячие.

Они «кормились пером», «стояли на площади». И действительно, в начале возникновения этой корпорации площадных подьячих они стояли в полном смысле этого слова на площадях перед зданиями приказов в Москве или местных канцелярий в провинциальных городах. Это были колоритнейшие фигуры. В черном прорезном плаще, с чернильницей, висящей на боку, с гусиным пером за ухом, с рулоном бумаги под мышкой. Потом площадные подьячие обзавелись палатками. Поначалу же, найдя клиента, они разворачивали на его полусогнутой спине рулон бумаги. Клиент излагал суть дела, а площадной писал его по установившейся формуле: «Лета 7180 году июня в 20 день. Царю Государю и Великому князю всеа Великие, и Малые и Белые России самодержцу Алексею Михайловичу бьет челом холопишко твой Васька Шкуртов…»

В конце XVII века в Москве на Ивановской площади площадных было 24 человека. В некоторых городах число их доходило до 12. В Москве площадными подьячими ведала Оружейная палата.

Эти подьячие считались знатоками письма, и их не раз приглашали в качестве «экспертов», чтобы дать заключение о том или ином документе.

Так было в конце XV–XVII веков.

А как же писали до XV века?

До XV века рукописные книги и актовые документы писались так называемым уставом (это до XIV века, а потом в нашей графике господствовал полуустав). Полуустав, с одной стороны, немного напоминает скоропись, а с другой — устав. Уставом писались в основном богослужебные книги и важнейшие документы государственного значения.

Даже в XVI–XVII веках, когда скоропись господствовала безраздельно и в России существовало уже книгопечатание, в монастырях книги переписывались уставом. Уставная графика была воспроизведена и в печатных шрифтах. В отличие от скорописи уставное письмо неторопливое, тщательное.

Но научный работник должен не только уметь читать устав, полуустав, скоропись. По начертанию букв он должен уметь определить, когда возник документ, где был написан, а иногда и кто был автором его. Такое умение дается не сразу, а только в результате длительного наблюдения за тем, как от века к веку менялись начертания букв, способы их соединения и т. п.

Конечно, по одной или даже по нескольким буквам трудно еще определить время написания документа. Нужно хорошо представить весь его внешний облик, изучить содержание. Даже беглый взгляд на графический рисунок документа подскажет опытному палеографу время его написания. Например, количество так называемых выносных, надстрочных букв значительно увеличивается в XVII веке по сравнению с XVI веком. В XVII веке письмо более связное, строчная буква часто очень причудливо связывается с надстрочной или единым росчерком пера соединяются две надстрочные буквы. Появляется очень много слов, которые писцы писали сокращенно: князь (кнзь), месяц (мсц), милость (млсть), сердце (срц), день (днь, де), монастырь (мнстрь, мрь) и т. п.

Конечно, не все древние документы нужно датировать, так сказать, палеографически. Большинство имеют даты. Но исследователю приходится и эти даты проверять, переводить их на современный календарь. Делая списки, копии документов, переписчики, сами не очень грамотные, часто ошибались в прочтении цифр, ведь в древности цифры обозначались буквами, а в результате — неверная дата.

До 1700 года в России летосчисление велось по византийскому календарю «от сотворения мира», началом года (до 1492 года) считалось 1 марта, после 1492 года — 1 сентября. Таким образом, для перевода древних дат на современный календарь нужно проводить арифметические вычисления. Так, если у нас имеется, предположим, дата 7108 год «от сотворения мира», то, переводя ее на современный календарь, нужно из 7108 вычесть 5508 (7108–5508 = 1600 год). А почему мы вычитаем 5508? Дело в том, что в современном календаре летосчисление ведется от рождества Христова. Разумеется, что Христа никогда не было, а значит, и не было его рождения. Но здесь важно, что существует практика отсчета времени от определенного года или события. Причем, как мы видим, событие это может быть и вымышленным, подобно «сотворению мира» или «рождению Христа», которое по библейским легендам произошло в 5508 году «от сотворения мира».

Это простейший пример перевода дат с византийского календаря на современный, а ведь существовали различные календарные системы, лунные и солнечные календари, не совпадали месяцы начала нового года и т. д., и все это должен знать историк-исследователь. Изучением календарных систем, переводом дат из одной системы в другую занимается специальная историческая дисциплина — хронология.

В Центральном государственном архиве древних актов хранятся документы, в которых даты приведены по мусульманскому календарю, а порой в документе есть лишь ссылка на какое-то известное событие, церковный праздник и т. д. Существуют специальные таблицы, по которым определяется, когда в таком-то году были пасха и другие церковные праздники, на которые писцы обычно ссылаются.

Определяя время возникновения того или иного письменного памятника, научный сотрудник обращает внимание буквально на все детали и свойства, на внешние признаки этого документа, способные подсказать ответ. Внешними признаками являются не только графика письма, но и материал, на котором документ писался: пергамен, береста, бумага.

Подавляющее большинство наших древних документов написано на бумаге. В России собственное производство бумаги начинается во второй половине XVI века. Недалеко от Москвы, на берегу реки Учи, помещиком Савиновым была построена «бумажная мельница». Она просуществовала недолго, а потом почти 100 лет у нас нет известий о бумажном производстве в России. Только в середине XVII века начинают строиться казенные бумажные мануфактуры, сначала на реке Пахре, а затем на Яузе. Бумага изготовлялась из тряпья, которое варили, очищали, белили; затем в ступах превращали в густую массу, разливали ее на специальных проволочных сетках, проклеивали клеем, сваренным из бараньих бабок.

Своей бумаги России не хватало, и ее покупали за границей: в Голландии, во Франции, а также в Италии, Польше, Англии и Германии. Как на русской, так и на иностранной бумаге почти всегда имелись так называемые филиграни, или водяные знаки. Они имели значение фабричного клейма, марки.

Когда бумажную массу наливали на проволочную сетку, чтобы стекла вода, масса просыхала — на пересечении сетки из той же проволоки делался линейный рисунок. Он отпечатывался на бумаге и просматривался на свет. Сетки довольно часто менялись, изменялся и рисунок филиграни. Естественно, что знакомство с рисунками филиграней, их изменениями помогает историку уточнять время происхождения документов, написанных на этой бумаге. Конечно, помечать документ датой изготовления бумаги нельзя, она может некоторое время пролежать на складе и найти употребление только через несколько лет. И все же филиграни — очень важный внешний признак для датировки документа.

Составлены специальные таблицы водяных знаков, по которым точно можно определить время изготовления бумаги и страну, в которой она была сделана.

В поисках ответа на вопрос, когда возник данный документ, ученый обращает внимание и на другие его внешние признаки.

Многие документы, хранящиеся в архивах, имеют печати. Причем не всегда печать у документов походит на наши современные, на так называемые прикладные печати. Прикладная печать появилась на Руси сравнительно поздно. А до этого времени печати были подвесные, их подвешивали к документу как своего рода пломбу. К сожалению, мы не всегда можем узнать, кому принадлежала та или иная печать, подвешенная к документам периода феодальной раздробленности. В эту пору ’многие печати были анонимными. Сама печать изготавливалась из различных материалов: золота, серебра, свинца, воска, специальной мастики. Процесс скрепления документа печатью был довольно длительный. Внизу документа в пергамене или бумаге прокалывали отверстие, продевали в него льняной или шелковый шнур, концы шнура зажимали между двух пластинок из различного материала. Причем зажимали эти пластинки специальным пломбиром, имеющим матрицу, на которой были вырезаны изображения и надписи.

Печать могла иметь любую форму — круглую, ромбовидную, звездочкой, четырехугольную — в зависимости от матрицы. На анонимных княжеских печатях периода феодальной раздробленности обычно изображались святые, причем на одной стороне — святой, имя которого носил князь — владелец печати, а на другой — святой, имя которого носил отец князя. Таким образом, получалось имя и отчество князя, владельца печати. Но в древности многие князья и бояре имели два имени: одно, полученное при крещении, другое мирское, «от дурного глаза». Вот «крестного» имени мы большей частью и не знаем.

Бывают на печатях и иные изображения — благословляющая рука, Спаситель на престоле с открытой книгой в руке, изображения животных и птиц, крест и т. д.

По мере образования Русского централизованного государства наряду с печатями городов, княжеств и областей появились большая и малая государственные печати.

На большой государственной печати изображен двуглавый орел. Грудь орла прикрывает щит. На щите — всадник с копьем. Иногда копье пронзает змия, извивающегося у ног лошади; часто копье поднято кверху.

По окружности большой государственной печати писался полный титул царя, государя и самодержца, причем по мере расширения территории России, включения в ее состав новых земель пополнялся и титул на печати. Это помогает нам в датировке документов. Например, если на печати обозначено: «Царь государь, Великий князь Владимирский, Московский» и т. д., «Царь Казанский», но не упоминается Астрахань, мы можем сказать, что документ с данной печатью был составлен между 1552 и 1556 годами, так как в 1552 году были присоединены Казань и Казанское ханство, а только в 1556 году присоединили Астрахань.

Часто на поле печати вокруг двуглавого орла изображались гербы тех княжеств и областей, которые вошли в состав России.

Знание печатей и гербов помогает историку-архивисту определить время и место изготовления документов.

В XVIII веке появляются печати и гербы не только у представителей русского дворянства, но и у купцов. Причем на некоторых мы можем обнаружить очень любопытные изображения, никак не укладывающиеся в наши представления о геральдической символике: телега со сломанными оглоблями, а рядом надпись: «Тише едешь — дальше будешь»; весы — по всей вероятности, они должны напоминать, что «не обманешь — не продашь», и т. д.

Некоторые рукописные памятники, хранящиеся в архивах, богато украшены орнаментом, миниатюрой, заставками, имеют разрисованные заглавные буквы на красных строках (так называемые инициалы).

Рукописный орнамент также помогает историку в датировке документов, так как в разные века господствовал и различный орнаментальный стиль.

Внешний вид древних документов для нас немного непривычный. Обычай переплетать документы в отдельные книги возник сравнительно поздно, в XVIII веке. В канцелярском же делопроизводстве России XVI–XVII веков наибольшее распространение получили «свитки», или, как именовали их в приказах, «столбцы».

Для изготовления столбца лист бумаги разрезали по длине на полосы 17 X 45 сантиметров или по ширине на три полоски, размером 15 X 34 сантиметра каждая.

Текст документов писался не в длину, а поперек, а затем отдельные полосы склеивались. Причем подклеивались документы, не только связанные друг с другом какой-то общностью дела, но зачастую различные по содержанию.

Места склейки отдельных листов «скреплялись» на обороте дьячьей «росписью». Причем дьячья «скрепа» писалась таким образом, чтобы начало росписи приходилось на один лист склейки, а конец — на другой. Если даже клей держался недостаточно крепко, подделать грамоту было невозможно, как невозможно было и приписать к ней что-либо — скрепа дьяка занимала все свободное место оборота столбца.

На оборотной стороне столбца писался адрес, а также делались пометы — резолюции — по данному делу.

В наших архивах хранятся столбцы-склейки такой длины, что если их развернуть, они займут несколько десятков метров. Особенно много таких столбцов в фондах Поместного приказа.

ПЯТЬСОТ СТРАНИЦ БРАТЬЕВ ДЕНИСОВЫХ

Мы говорили только о самых элементарных началах палеографии. Но без знания их нельзя продолжать похода по архивам. Недаром студенты историко-архивного института изучают палеографию весь первый курс, по нескольку часов в неделю.

Но прежде чем рассказать о том, как помогает палеография будущим архивистам, скажем несколько слов о практическом начале палеографии в России.

Начало было необычным и даже драматическим.

Шла вторая половина XVII столетия. Смутно на Руси. Война с Речью Посполитой, восстания в городах, стрелецкие бунты, крестьянская война под руководством Степана Разина. Все это обессилило Россию. Шведы с вожделением поглядывали на западные и северо-западные русские области, турки угрожали с юга. При «тишайшем царе» Алексее Михайловиче антифеодальное движение народа обрело еще и формы церковного раскола, то есть, по словам Энгельса, прикрылось религиозными знаменами.

Алексей Михайлович расправился с патриархом Никоном за то, что тот стремился поставить авторитет и власть церкви выше светской власти царя. Никона лишили сана и сослали. Однако Никон успел провести церковную реформу, целью которой было укрепление авторитета церкви. Эту реформу собор и царь утвердили.

Но ее не приняли тысячи и тысячи тех, кто в равной степени страдал и от светских и от духовных феодалов, кто, протестуя против «троеперстья» и других обрядовых нововведений, фактически протестовал против усиления гнета феодального государства. Этот протест подрывал идеологическую опору феодализма. Тех, кто не принял реформы, назвали раскольниками, старообрядцами. И на них обрушились гонения, их отлучали от церкви, заставляли забираться в лесные чащобы. Всевозможные и подчас изуверские секты возникали среди раскольников, но все они сходились на одном — Никон был «антихристом». Когда же Никона сослали, раскольники решили, что антихрист вселился в царя Алексея Михайловича, так как он утвердил «антихристову реформу».

И с тех пор все русские цари для старообрядцев — антихристы. В конце XVII века раскольники ожидали кончины мира, страшного суда. Готовились к нему, очищая душу свою страданием плоти. Число самосожженцев достигло 20 тысяч. Многие не сеяли, не жали, сколотили себе гробы и лежали в них, ожидая Спасителя. Новый царь, Петр I вынужден был двинуть против старообрядцев войска.

Кончины мира не произошло, хотя ее несколько раз «переносили» старообрядческие пастыри. Раскольники снова взялись за соху, за ремесла, но не отказались от своих обрядов и по-прежнему саботировали те меры, которые хоть как-нибудь связаны были с именем царя.

Репрессии не помогали. И правительство Петра попыталось при посредстве православных проповедников убедить раскольников отстать от ереси, «вернуться в лоно истинной христианской церкви». Но нет, в заволжских скитах продолжается тревожное перешептывание. Волнуются старообрядческие попы. От скита к скиту бредет миссионер Питирим. Он произносит пламенные проповеди и терпеливо уговаривает. Питирим показывает «заблудшим» список с «Соборного деяния», найденного в Киеве. Одна из глав этой древней рукописи названа: «Соборное деяние Киевское на арменина еретика на мниха Мартина». Составлено оно после Киевского собора 1157 года и осуждает учение еретика, который «велие содела в Руси смущение христианом паче же онем, иже неискуснии писания».

Питирим охотно дает всем читать список. «Соборное деяние» уже давно осудило все те ереси, которые ныне присущи старообрядцам! И пусть они не ссылаются на старину, на обычаи отцов и дедов — русская церковь не отошла от греческих канонов. А тех, кто еще в XII веке впал в ересь, осудила сурово.

Старообрядцы не спешили. Так-то оно так, в списке «Деяния» сильно сказано о ересях. Но ведь это «список». Вот бы на подлинное соборное постановление посмотреть, да самим его почитать, да пощупать…

Питирим отписал по начальству. Петр I снарядил специального гонца в Киев, и вот в руках у раскольников «подлинный» текст «Соборного деяния» — «книга в полдесть, на пергамине писанная, плеснию аки сединою красящаяся и на многих местах молием изъядена, древним белорусским характером писанная».

«Молию» и «плесению» изъеденная рукопись должна была, по мысли Петра I, служить «для уврачевания расколом недугующих».

«Деяние» составлялось на совесть, с драматическими сценами. Еретик Мартин оказался гречанином и даже свойственником царьградского патриарха Луки Хризоверха. Мартин был не лишен и литературного таланта, он написал книгу «Правда». Книгу, которую Киевский собор окрестил «возмутительным письмом», так как она содержала призывы к ереси.

Киевский митрополит Константин вынужден был собрать в 1157 году церковный собор — видимо, еретические призывы Мартина и 100 экземпляров его книги имели успех.

Собор осудил ереси, большинство из которых в точности совпадали с «еретическими» обрядами раскольников XVIII века.

Призванный к допросу Мартин в ересях упорствовал. Тогда Киевский собор отослал свои «деяния» константинопольскому патриарху Луке. Лука, в свою очередь, собрал собор, который также осудил Мартина. Еретик выслушал осуждение патриарха и пообещал покаяться. Но через несколько дней прислал дерзкое письмо лишь с частичным отречением. Кончилось это тем, что Мартина предали анафеме, отослали в Царьград, где он и был сожжен на костре.

В то время, пока Питирим показывал «Деяние» старообрядцам секты так называемого «Диаконова согласия», другой проповедник, увещевавший выгорецких «беспоповцев», иеромонах Неофит, опираясь на то же «Деяние», предложил старообрядцам 106 вопросов. На эти вопросы и староверцы «Диаконова согласия» и «беспоповцы»-поморы дали примерно одинаковые ответы.

Так как нам известны имена авторов «Поморских ответов» братьев Денисовых, то мы и обратимся к этим ответам.

Братья Денисовы были основателями Выгорецкой пустыни, самыми уважаемыми и на удивление образованными для своего времени людьми. На 106 вопросов миссионера они ответили рукописью в 500 страниц.

Это сочинение называется «Поморские ответы», и оно знаменовало собою появление практической палеографии. Действительно, братья Денисовы провели великолепную экспертизу «Соборного деяния».

Во-первых, они подвергли его критике по содержанию, выдвинув ряд неоспоримых исторических доводов.

Каким образом, рассуждали «поморские палеографы», такое важное событие и в политической и в церковной жизни Руси, как Киевский собор, составивший «Деяния», не нашел своего места в русских летописях? В пристрастности, в выпячивании местных событий на первый план, в искажении фактов и прочее — во всем этом можно обвинить древних летописцев, но чтобы они пропустили такое событие, как церковный собор, — это невероятно. «Летописцы российские привыкли всякие деяния гражданские и церковные описывать», — резюмируют Денисовы.

Нет, они не полагались только на свою память, братья пересмотрели летописи. Прочли они «Степенную книгу», «Четьи-Минеи». Обнаружили там жития того самого киевского митрополита Константина. И как он в Киеве сидел, и как в Царьград ходил, и как его из Киева изгнали — все вычитали. А вот о соборе — ни слова. И потом летописцы не упоминают о нем, молчат в веках и русские митрополиты. Молчат патриархи русские и константинопольские. Не вспомнил Никон, боровшийся с раскольниками. Не знал о нем и Симеон Полоцкий. Возможно ли такое?

Нет, такой случай невероятен.

Но братья Денисовы не ограничились только этими доводами. Они обратили внимание на датировку «Деяния», и это был уже чисто палеографический подход к памятнику.

В «Деянии» в четырех местах повторяется дата «6652 год» — год созыва Киевского собора. Сказано, что на киевском столе сидел тогда великий князь Ростислав Мстиславич. Но вот беда — Ростислава Мстиславича в том году в Киеве быть не могло! Его призвали лишь в 6667, а княжить он стал и того позднее. Да и митрополит Константин появился в стольном граде лишь в 6664 году.

Когда же сравнили первоначальный список Питирима с присланной копией «Деяния», то даты оказались подправленными — собор отнесен к 6665 году, что соответствовало 1157 году от рождества Христова, но в 6665 году Ростислава еще не было в Киеве. А когда появился он, митрополита Константина уже изгнали…

Особенно интересен анализ внешних признаков рукописи, проделанный старообрядцами.

«Старцы» исследовали чернила и переплет, пергамен, начертания букв, обрез краев. «Суть и иная знамения в оном деянии на хартии писанном, яже нам наносяще сомнение, чудится нам подают: дивимся чернилам ими же деяние оно писано, поняже черностию своею различествует качество письма залежалого древлехаратейных книг… Сомняемся и буквам, в нем писанным — Белорусским, нынешнего века пописи, яже в древлехаратейных мы не видехом».

Блестящий палеографический анализ, уничтожающая критика, филологические наблюдения старцев — все это понудило святейший синод поспешить изъять из обращения «Деяние». Его заложили в особую сумку, запечатали печатью синода и сдали на хранение в синодальную библиотеку. И очень трудно было извлечь оттуда эту рукопись даже по «высочайшему соизволению».

Уже на примере этих старообрядческих палеографов можно определить и круг вопросов, которые изучает палеография.

Главный вопрос, на который должен ответить палеограф, — когда, в каком году, столетии, полувеке создан тот или иной письменный документ; но прежде чем на этот вопрос можно будет получить утвердительный ответ, исследователь выяснит целый ряд наводящих вопросов: на каком материале написана рукопись? Пергамен, береста или бумага это? И в каком веке этот материал применялся, когда был изготовлен? Чем написана рукопись — чернилами, тушью? Выдавлены ли буквы костяной палочкой или отпечатаны типографски? Каков состав чернил, туши, краски; какова графика письма — устав ли это, или полуустав, скоропись? Какого века письмо; русское, белорусское или малороссийское оно? К какому времени относятся заставки, инициалы, орнамент, миниатюры; из чего сделан переплет, есть ли печати, какие они — вислые или прикладные, анонимные, частные или государственные? Нет ли герба княжества, области, губернии, наконец, государства?

Из всех этих частных вопросов складывается ответ на главный — когда?