Глава одиннадцатая. Война и атомная бомба
I
Атомный проект показывает, что Сталин серьезно отнесся к атомной бомбе, но не раскрывает его представления о военном и стратегическом значении бомбы. Как повлияла бомба на военное равновесие в ближайшей перспективе? Какое влияние окажет она в отдаленном будущем? Как она повлияет на военную стратегию и ведение войны? Чтобы ответить на эти вопросы, следует рассмотреть военную политику Сталина после второй мировой войны.
Во время войны с Германией Сталин осознал необходимость опереться на профессиональный опыт Верховного командования. В августе 1942 г., когда положение на фронтах было критическим, он назначил маршала Георгия Жукова, самого способного из выдающихся командующих, заместителем Верховного Главнокомандующего. «С этого времени, — писал впоследствии Жуков, — Сталин почти никогда не принимал решений по организации операции, не посовещавшись со мной»{1158}. Но после войны Сталин отвернулся от Жукова и стал укреплять свой авторитет в военных вопросах. Жуков, будучи главнокомандующим группы советских войск в Германии, в марте 1946 г. был отозван в Москву на пост командующего сухопутными войсками. Вскоре после этого он присутствовал на совещании Высшего военного совета. «Сталин вошел в зал заседаний, — писал Жуков позднее. — Он был мрачен как туча. Не говоря ни слова, он вынул из кармана какую-то бумажку и бросил ее секретарю Главного военного совета генералу С.М. Штеменко, сказав: “Прочти”». На листке бумаги были приведены обвинения против Жукова со стороны двух офицеров, находившихся в тюрьме. Жуков, как сообщали они, утверждал, что он, а не Сталин, имеет наибольшие заслуги в победе над Германией. Более того, он, по всей вероятности, вел разговоры, направленные непосредственно против Сталина, и собирал вокруг себя «группу недовольных генералов и офицеров».
Когда Штеменко закончил чтение, Сталин предложил другим высказаться. Молотов, Берия и Булганин обругали Жукова, но большинство военных руководителей сказали, что не верят обвинениям. В июне 1946 г. Сталин послал Жукова командовать Одесским военным округом и убрал его из кандидатов в члены Центрального Комитета партии. В следующем году органы государственной безопасности арестовали группу генералов и офицеров, связанных с Жуковым. Их пытали и вынудили признаться в участии в заговоре против Сталина. Берия, который вел это дело, явно намеревался арестовать Жукова, но Сталин сказал ему, что не верит в причастность Жукова к заговору и отказался утвердить его арест. В феврале 1948 г. Жуков был переведен в Уральский военный округ, что было явным понижением{1159}.
Отношение Сталина к Жукову показывает, что он намеревался упрочить свой контроль над армией. Когда в феврале 1946 г. наркоматы обороны и военно-морского флота были объединены в наркомат (позже министерство) вооруженных сил, Сталин оставался министром до марта 1947 г. Уйдя с поста министра, он сохранил свое руководство в военных делах, будучи председателем Высшего Военного Совета. Его преемником на посту министра был назначен Николай Булганин — политический деятель, ставший в ноябре 1944 г. заместителем Сталина в наркомате обороны. По мнению Жукова, Булганин слабо разбирался в военных делах, но был правой рукой Сталина среди военных{1160}. Генеральный штаб, где маршал А.М. Василевский заменил Антонова на посту начальника в марте 1946 г., стал главным прибежищем военных профессионалов, но должен был работать с учетом взглядов Сталина на стратегию и войну. «Пока Сталин был жив, он полностью монополизировал все решения по нашей обороне, — вспоминал Хрущев в своих мемуарах, — включая — я даже скажу, в первую очередь — вопросы ядерного оружия и систем его доставки»{1161}.
Сталин настойчиво культивировал представление о себе как о военном руководителе. 23 февраля 1946 г., в день Красной армии, он опубликовал письмо, в котором принизил авторитет Ленина в военных делах («Ленин не считал себя знатоком военного дела»); утверждал, что германская военная идеология, исповедуемая Клаузевицем, не выдержала испытания историей («Смешно брать теперь уроки у Клаузевица»), и представлял себя современным Кутузовым, а отступление под натиском Германии сравнил с отступлением русских перед армиями Наполеона в 1812 г.{1162} Сталин трактовал отступления и поражения первого периода войны как часть запланированной стратегии военной обороны. В приказе № 55 от 23 февраля 1942 г. он говорил о «постоянно действующих факторах», которые определяют судьбу войны: стабильность тыла, боевой дух армии, количество и качество дивизий, вооруженность армии и организационные способности командования. Он противопоставил эти факторы «преходящим» элементам внезапности, умаляя таким образом превратности первых месяцев войны{1163}.
Сталин не отступил от этих принципов и после войны. В сентябре 1946 г. он сказал Александру Верту, что атомные бомбы «не могут решать судьбу войны, так как для этого совершенно недостаточно атомных бомб»{1164}. Поскольку Сталин хотел приуменьшить значение бомбы, это заявление не может считаться выражением его реальных взглядов. Но в 1945 и 1946 гг. он получил несколько сообщений о действии атомных взрывов, и хотя в них обращалось внимание на разрушительную силу атомной бомбы, нигде ее не рассматривали как решающее оружие.
В сентябре 1945 г. маленькая группа из советского посольства в Токио посетила Хиросиму для определения разрушений, причиненных атомной бомбой. После ее возвращения посол Яков Малик отправил донесение Сталину, Берии, Молотову, Маленкову и Микояну вместе со статьями из японской прессы. Малик писал, что «в центре взрыва все деревянные строения были испепелены, а крыши каменных домов, как и перекрытия, снесены и обрушились. Остовы железобетонных зданий выдержали ударную волну, но крыши, потолки и перекрытия провалились. Ущерб автомагистралям не был нанесен; взрывная волна снесла железобетонные ограждения мостов, а деревянные мосты были сожжены дотла; набережные не были разрушены. Трамвайные рельсы и другие предметы, находившиеся в земле, уцелели. Большие деревья были выкорчеваны или сгорели. Всякая жизнь уничтожена огнем или иным способом в радиусе до 2 км»{1165}. Согласно японской прессе, писал Малик, свыше 120 тысяч жителей Хиросимы погибли или получили ранения; в Нагасаки погибло около 15 тысяч человек и 20 тысяч было ранено{1166}.
В своем сообщении представители посольства отмечали, что «атомная бомба и разрушения, причиненные ею, произвели огромный эффект на население Японии»{1167}. Но, поскольку атомная бомба была представлена как одна из причин капитуляции Японии, японская пресса лезла из кожи вон, «преувеличивая разрушительную мощь бомбы и продолжительность действия взрыва. Возникающие слухи искажают сообщения прессы, доводя их до абсурда»{1168}. Когда советские представители возвращались в Токио вместе с руководителем медицинской службы Шестого флота США, тот рассказал им, что «после взрыва район, пораженный бомбой, был безопасен». Он утверждал, что японцы «сильно преувеличивают эффективность бомбы». Американский врач также сказал им, что «воздействие атомной бомбы опасно только в первые 24 часа»{1169}.
Советские ученые не обладали достаточными знаниями о разрушительном действии ядерных взрывов. В первые послевоенные годы советская разведка неоднократно запрашивала у Фукса информацию об этом воздействии. В специальной записке, посланной Молотову в декабре 1945 г., Капица писал, что пока не ясно, насколько разрушительной может быть атомная бомба. Можно, утверждал он, защититься от большей части радиации, высвобождаемой при ядерном взрыве: если бы японцы жили не в «карточных домиках» и приняли меры защиты, число жертв было бы значительно меньше{1170}.
Эта тенденция приуменьшить воздействие бомбы отражена также в двух сообщениях, полученных советским правительством в 1946 г. Ванников, Курчатов и Харитон подготовили меморандум для Молотова об испытаниях на атолле Бикини в июле 1946 г. Меморандум во многом основан на заимствованиях из официальных заявлений США и сообщениях Мещерякова и Александрова — советских наблюдателей на испытаниях. Первый взрыв, во время которого плутониевая бомба разорвалась над группой кораблей, не произвел впечатления на Мещерякова и Александрова. Они писали об «общем разочаровании результатами взрыва». Корабли сохранились на удивление хорошо, и «материальный ущерб от взрыва оказался незначительным по сравнению с ожидаемым»{1171}. Если Соединенные Штаты преследовали цель произвести испытаниями впечатление на Советский Союз, то им это не удалось.
В августе 1946 г. миссия Союзного Контрольного Совета по Японии посетила Хиросиму и Нагасаки. Советский офицер разведки, работавший в штате Совета, описал свои впечатления в докладе для Москвы. Не следует преувеличивать воздействия бомбы, писал он. По его мнению, большая часть людей в Хиросиме погибла из-за отсутствия медицинской помощи. Большинство жертв бомбардировки следует отнести на счет отсутствия мер предосторожности: все учреждения, фабрики, школы функционировали как обычно, в кухнях домов были включены газовые и электрические плиты. Вот почему многие были похоронены заживо или сгорели в рухнувших домах{1172}.
Заявление Сталина Александру Верту отражает сведения, которые он получил, и его собственное желание приуменьшить значение атомной бомбы. Возможно, конечно, что его советники сказали ему то, что он хотел услышать, или сообщенное ими было плодом их собственных надежд и страхов. Но, поскольку ученые не располагали достоверными данными, можно считать вполне допустимыми их выводы о том, что разрушения в советском городе были бы менее сильными, чем в японском, и утверждать, что число жертв могло быть значительно ниже, если бы соблюдались меры предосторожности и пришла своевременная медицинская помощь. Было бы ошибкой переносить наши сегодняшние знания о воздействии ядерного оружия в реалии 1946 г. Позже Харитон прокомментирует: «Не все последствия учитывались в то время — мы не думали о возможности гибели человечества»{1173}.
II
Вскоре после Хиросимы военные стратеги в Вашингтоне начали размышлять о способах применения атомных бомб в войне против Советского Союза. Самый первый список целей атомного нападения был подготовлен 3 ноября 1945 г.; он являлся результатом широкого изучения Советского Союза Объединенным разведывательным штабом при Объединенном комитете начальников штабов (ОКНШ){1174}. К июню 1946 г. Объединенный комитет военного планирования при ОКНШ составил промежуточный план с кодовым наименованием «Пинчер», в котором бомба рассматривалась как «явное преимущество» в стратегическом военно-воздушном нападении на Советский Союз{1175}. Этот план не был утвержден ОКНШ и не был принят в качестве линии поведения, но он указывал направление стратегической мысли, ориентированной на использование атомной бомбы против крупных промышленных центров, с тем чтобы лишить Советский Союз возможности вести войну. Летом 1947 г., после тщательной оценки испытаний на Бикини в 1946 г., ОКНШ заключил, что атомные бомбы могли бы «свести на нет все военные усилия любого государства и разрушить его социальные и экономические структуры», и рекомендовал Соединенным Штатам иметь «наиболее, по возможности, эффективные ударные силы, вооруженные атомной бомбой»{1176}. В то время, когда проводились эти оценки, американские запасы атомных бомб были еще малы: на 30 июня 1946 г. Соединенные Штаты имели 9 атомных бомб; годом позже — 13, и в 1948 г. — 56.{1177}
Необходимость в американском военном планировании возросла в 1948 г., в первую очередь в связи с ядерным вооружением. Коммунистический переворот в Чехословакии в феврале 1948 г. и блокада Берлина в июне вызвали резкое ухудшение в отношениях с Советским Союзом. В июле 1948 г. Трумэн направил в Европу бомбардировщики Б-29. Они не были еще модернизированы для несения атомных бомб, но тем не менее это была демонстрация готовности Соединенных Штатов защитить Западную Европу и в случае необходимости применить ядерное оружие{1178}. 13 сентября 1948 г. Трумэн сказал министру обороны Джеймсу Форрестолу, что он молится, чтобы ему никогда не пришлось принимать такое решение, но он использует атомное оружие, «если это станет необходимым»{1179}. Тремя днями позже он одобрил доклад Совета национальной безопасности, в котором делался вывод, что Соединенные Штаты должны быть готовы «использовать быстро и эффективно все имеющиеся доступные средства, включая атомные вооружения, в интересах национальной безопасности, и должны планировать это соответствующим образом»{1180}.
Атомное воздушное нападение теперь стало ключевым элементом американской военной стратегии против Советского Союза. В мае 1948 г. ОКНШ утвердил Объединенный чрезвычайный военный план «Полумесяц», который предусматривал «мощное воздушное нападение, назначение которого — использование разрушительной и психологической мощи атомного оружия против жизненно важных центров советского военного производства»{1181}. Трумэн отклонил этот план и потребовал разработать другой, ориентированный на применение только обычных видов вооружения; он еще надеялся, что атомное оружие будет запрещено при введении международного контроля. В то же самое время он отказался поддержать оборонный бюджет, позволявший Соединенным Штатам укрепить то, что ОКНШ считал адекватными обычными вооружениями. В результате американская стратегия окончательно склонилась к воздушному атомному нападению{1182}. Командование стратегической авиации (КСА), которое было учреждено в марте 1946 г. для проведения наступательных операций дальнего радиуса действия в любой части света, теперь становилось острием американской военной мощи.
Не все были довольны тем, что атомной бомбе в военном планировании отводилась центральная роль. Военно-морской флот, в частности, выражал недовольство, опасаясь, что ориентация на бомбу уменьшит его значение. В октябре 1948 г. министр обороны Джеймс В. Форрестол, бывший военно-морской министр, предложил ОКНШ определить, какой ущерб будет нанесен Советскому Союзу, если все бомбы доставить по назначению. Комитет Хармона[259] закончил работу над своим докладом в мае 1949 г. и заключил, что планируемое атомное нападение на 70 советских городов «само по себе не приведет к капитуляции, не вырвет корни коммунизма и не ослабит в значительной степени власть советского руководства над народом»{1183}. Успешная стратегическая воздушная кампания могла бы привести к 2,7 миллионов смертей и снизить советский промышленный потенциал на 30–40%, но это еще не означало поражения Советского Союза. По мнению Хармона, она только усилила бы желание советского народа сражаться и не остановила бы продвижения советских войск в Западную Европу, на Средний Восток или на Дальний Восток. Кроме того, послужив началом использования оружия массового уничтожения, «атомное воздушное нападение привело бы к определенным психологическим ответным реакциям, которые сказались бы отрицательно на достижении военных целей союзниками»{1184}. Иными словами, атомное нападение само по себе не позволит победить Советский Союз.
Доклад Хармона, однако, не был направлен против атомного военного нападения; он допускал, что атомная бомба является единственным средством, позволяющим быстро нанести серьезный ущерб способности Советского Союза вести войну. Более того, в докладе говорилось: «С точки зрения нашей национальной безопасности, преимущества опережающего использования были бы явными. Все разумные усилия должны быть использованы для обеспечения подготовки средств для быстрой и эффективной доставки максимального числа атомных бомб к соответствующим целям»{1185}. В докладе заключалось, что Соединенные Штаты, хорошо это или плохо, обречены на атомную стратегию и должны попытаться осуществить эту стратегию возможно более эффективно.
Трумэн все более и более убеждался, что атомная бомба должна быть центральным элементом стратегической политики. В июле 1949 г. он сказал своим советникам: «Я придерживаюсь мнения, что мы никогда не добьемся международного контроля. И так как мы не можем добиться международного контроля, мы должны иметь самое мощное атомное оружие»{1186}. Более того, политические лидеры Западной Европы, особенно Черчилль, предупреждали его, что угроза атомного возмездия необходима для сдерживания советского наступления против Западной Европы. Поэтому он с пониманием отнесся к ответной реакции ОКНШ на доклад Хармона, которая выразилась в требовании значительного расширения производства ядерных вооружений. Его желание удовлетворить эти запросы, несомненно, было подогрето советскими испытаниями в августе 1949 г., и 19 октября, менее чем через семь недель после испытаний, он одобрил это расширение.
Первой задачей, поставленной перед КСА, было подорвать способность Советского Союза вести войну. Это была та самая задача, которую решали стратегические бомбардировщики против Германии. После образования НАТО в апреле 1949 г. перед КСА была поставлена дополнительная задача: задержать советское продвижение в Западную Европу. В следующем году, вскоре после советского испытания, КСА получило еще одно задание: лишить Советский Союз возможности осуществить атомное нападение на Соединенные Штаты и их союзников. Эта задача стала приоритетной, поскольку ее нужно было решить прежде, чем советские бомбардировщики поднимутся в воздух. Задача задержки была поставлена на второе место, поскольку ее надо было осуществить до того, как советские войска вступят в Западную Европу. Разрушение советской промышленности не считалось столь спешной задачей{1187}.
Эти новые задачи вместе с военными требованиями, которые вытекали из доклада Хармона, стали основой для расширения производства разнообразных ядерных вооружений. Трумэн решился в дальнейшем на два скачка в ядерном производстве, в октябре 1950 г. и в январе 1952 г.{1188} Атомные арсеналы увеличились до 298 бомб к июню 1950 г. и затем стали увеличиваться все более быстрыми темпами — до 438 в 1951 г., 832 — в 1952 г. и 1161 — в 1953 г.{1189} Этот рост сопровождался увеличением числа средств до-ставки. До 1948 г. КСА располагало примерно 30 самолетами Б-29, модифицированными для сбрасывания атомных бомб, и все они базировались в штате Нью-Мексико{1190}. К декабрю 1948 г. число самолетов, способных нести атомные бомбы, возросло до 60 и к июню 1950 г. — до 250; к концу 1953 г. оно достигло 1000{1191}. Большинство из них были бомбардировщики среднего радиуса действия, которые не могли нанести удар по Советскому Союзу с территории Соединенных Штатов; только Б-36, которых в распоряжении КСА к концу 1950 г. насчитывалось 38 и к концу 1952 г. — 154, имели межконтинентальную дальность полета{1192}.[260] Следовательно, КСА должно было рассчитывать, главным образом, на заморские базы. К началу 1950 г. оно имело аэродромы в Англии, Исландии, на Ньюфаундленде, Аляске, Гуаме и Окинаве, а также базы на Бермудах, Азорских островах, в Ливии и Саудовской Аравии. Эта сеть была расширена во время корейской войны: было получено право на новые базы от Канады — в Ньюфаунленде и на Лабрадоре, от Франции — в Марокко, от Великобритании — в Ливии и на Кипре, а также в самой Великобритании, от Дании — в Гренландии, от Португалии — на Азорских островах, и от Турции — в Адане{1193}.
Согласно чрезвычайному военному плану КСА, утвержденному ОКНШ в октябре 1951 г., стратегические воздушные операции планировалось начать через шесть дней после начала войны. Предполагалось, что тяжелые бомбардировщики с базы в штате Мэн сбросят 20 бомб на регион Москва — Горький и вернутся в Англию; средние бомбардировщики с Лабрадора нанесут удар по району Ленинграда 12 бомбами и вернутся на британские базы; средние бомбардировщики с английских баз пролетят над побережьем Средиземного моря и, сбросив 52 бомбы на промышленные районы Поволжья и Донецкого бассейна, вернутся на ливийские и египетские аэродромы; средние бомбардировщики с Азорских островов сбросят 15 бомб в районе Кавказа и приземлятся в Саудовской Аравии. Бомбардировщики с Гуама доставят 15 бомб, предназначенных для Владивостока и Иркутска. Таким образом, заморские базы становились ключевым элементом в американской стратегии. Генерал Хойт С. Ванденберг, начальник штаба военно-воздушных сил, свидетельствовал в декабре 1951 г., что если бы КСА не имело заморских баз, оно должно было бы иметь в «пять или шесть раз» больше сил для выполнения тех же задач{1194}.
III
Военный баланс к концу второй мировой войны был крайне неустойчивым. Соединенные Штаты и Великобритания имели стратегические бомбардировщики, как и флоты с авианосцами, которые могли нанести удар по Советскому Союзу. Советский военно-морской флот и военно-воздушные силы, во время войны ограничивавшиеся в основном поддержкой сухопутных сил, не могли угрожать непосредственно Соединенным Штатам[261]. «В ближайшем будущем Советский Союз не в состоянии напасть на континентальные Соединенные Штаты», — отмечал в ноябре 1945 г. Объединенный разведывательный комитет при ОКНШ{1195}. Но в войне в Европе или континентальной Азии, делал вывод комитет, «Советский Союз будет иметь численное преимущество над Соединенными Штатами, Великобританией и Францией вместе взятыми»{1196}.
Советское военное руководство было, конечно, в курсе угрозы атомного воздушного нападения, оно понимало также, что Советский Союз не способен нанести удар по Соединенным Штатам. В конце 1946 г. и начале 1947 г. Генеральный штаб подготовил «План активной обороны территории Советского Союза» для Высшего Военного Совета{1197}. Этот план определял три главные задачи вооруженных сил: «обеспечить надежное отражение агрессии и целостность границ, установленных международными соглашениями после второй мировой войны», «быть готовыми к отражению воздушного нападения противника, в том числе с возможным применением атомного оружия». Третья задача ставилась перед военно-морским флотом, который должен «быть готовым отразить возможную агрессию с морских направлений и обеспечить поддержку сухопутных войск, действующих в приморских районах»{1198}. Согласно этому плану, военно-воздушные силы и силы противовоздушной обороны должны обеспечить прикрытие сухопутных сил и всегда быть готовыми к отражению внезапного воздушного нападения. Флот должен был поддерживать сухопутные силы высадкой войск, прикрытием прибрежных флангов и быть всегда готовым к отражению воздушного нападения. Где возможно, военно-морской флот должен был проводить самостоятельные операции, разрушая коммуникации противника, устанавливая мины и прикрывая самые важные морские направления, но его первостепенной задачей была поддержка сухопутных сил[262].
Сухопутные войска были ударной силой советской военной машины. После отступлений и поражений 1941 и 1942 гг. Красная армия выросла во всесокрушающую силу, которая выбросила вермахт из Советского Союза и Восточной Европы и взяла Берлин. 500 армейских дивизий после войны были сокращены до 175, но эти оставшиеся дивизии были усилены: танковые и механизированные дивизии развертывались с большим числом танков и орудий, а пехотные (стрелковые) дивизии усиливались танками, самоходными орудиями и мототранспортом. Их огневая мощь и мобильность были значительно повышены{1199}.[263]
Армия включала три основных элемента: армия отражения агрессии, или заградительная армия; резерв Верховного Главного Командования; вспомогательные силы, имеющие неполный состав. Задача армии отражения заключалась в том, чтобы «разбить противника в полосе приграничной зоны обороны и подготовить условия для перехода в контрнаступление»{1200}. Резерв Верховного главного командования держался в глубине страны, чтобы развертываться по мере необходимости, как только начнутся военные операции. Этот резерв должен был присоединяться к армии, чтобы «нанести сокрушительный удар по главным силам противника, нанести им поражение и участвовать в контрнаступлении»{1201}. Вспомогательные силы должны быть готовы к мобилизации и концентрироваться в предназначенных районах вблизи фронта в течение 10–20 дней{1202}. Согласно данным разведки США, около одной трети 175 армейских дивизий сохранялись на кадровом уровне (при менее чем 30% полной численности), одна треть имела неполный состав, и одна треть — полный состав (свыше 70% численности){1203}.
Оперативный план группы советских войск в Германии (ГСВГ) дает ясную картину задач армии в первый послевоенный период. Согласно этому плану, утвержденному 5 ноября 1946 г., советские войска в Германии состояли из 17 дивизий сухопутных сил, объединенных в 4 армии, а также из 16-й военно-воздушной армии и других групп поддержки. Кроме нескольких полков вдоль границы, эти силы были развернуты на удалении по крайней мере 50 км от западных зон оккупации. 3-я ударная армия и 8-я гвардейская армия, которые располагались за этим 50-километровым поясом безопасности, имели задачу предотвратить прорыв противника через главную полосу обороны до расположения 1-й и 2-й гвардейских мотомеханизированных армий, развернутых дальше к востоку{1204}. В Германии находились и другие дивизии, которые быстро могли быть доведены до полного состава{1205}.[264] При поддержке резерва Верховного Главного Командования эти силы должны были осуществить контрнаступление.
Советская позиция в Европе после войны не являлась следствием страха перед неминуемым нападением со стороны Соединенных Штатов или жгучих амбиций покорения Западной Европы; это была позиция государства, твердо решившего укрепить свою власть на оккупированной им территории, а не расширять эту территорию. Хотя западные союзники проводили демобилизацию быстрее, Советский Союз не обладал подавляющим военным превосходством в Европе в эти первые послевоенные годы. Западные державы имели 375 тысяч солдат оккупационных войск в Германии и Австрии в 1947–1948 гг., в то время как другие силы в Западной Европе (исключая Британию) насчитывали около 400 тысяч{1206}. В 1948 г. разведка США считала, что Советский Союз мог иметь 700–800 тысяч солдат для внезапного нападения на Западную Европу. Это не обеспечило бы советским вооруженным силам желаемого соотношения сил, считавшегося необходимым для осуществления крупномасштабных наступательных операций{1207}.[265]
Однако позиция Советского Союза была далека и от сугубо оборонительной. Наступательные возможности армии увеличивались за счет усиления огневой мощи и подвижности, а также повышенной готовности к осуществлению наступления. Контрнаступление занимало особое место в сталинской стратегии. «Я думаю, что хорошо организованное контрнаступление является очень интересным видом наступления», — писал Сталин в феврале 1946 г. Он ссылался на «контрнаступление после успешного наступления противника, не давшего, однако, решающих результатов, когда обороняющийся собирает силы, переходит в контрнаступление и наносит противнику решительное поражение»{1208}.[266] Он имел в виду перегруппировку и реорганизацию Красной армии после катастрофических неудач 1941 и 1942 гг.
Спустя несколько месяцев после высказывания Сталина генерал-майор Н. Таленский, один из ведущих военных теоретиков этого периода, писал о битвах под Москвой, Сталинградом и Курском как о начале советского контрнаступления против Германии. Для наступления не всегда имеются благоприятные условия, писал Таленский, и иногда необходимо переходить к стратегической обороне, особенно если соотношение сил неблагоприятно{1209}. Сталин, по его словам, открыл новый «исторический закон», который помог объяснить начальные неудачи в войне против Германии: «Агрессивные нации, как нации нападающие, — говорит товарищ Сталин, — обычно бывают более подготовлены к новой войне, чем миролюбивые нации, которые, будучи не заинтересованы в новой войне, обычно опаздывают с подготовкой к ней»{1210}. Ввиду этого, заключал Таленский, контрнаступление имеет особую ценность для такой миролюбивой страны, как Советский Союз.
Контрнаступление было всего лишь вариантом наступления, что и было главной целью советской военной стратегии. Генеральный штаб рассматривал стратегическую оборону как «временный вид стратегических действий»{1211}. «Оборонительные операции предполагалось проводить в тех случаях, когда наступление нецелесообразно или невозможно, — писал советский военный историк, — когда необходимо обеспечить наступление на других важных направлениях или выиграть время. Считалось, что оборонительные операции должны создавать условия для перехода в контрнаступление»{1212}. Кроме планов активной обороны, Генеральный штаб разрабатывал планы наступательных операций, которые определяли участвующие в них силы, направление главного удара, стратегические задачи и время, необходимое для их выполнения.
Эти наступательные планы не публиковались, но их общее содержание стало известно читателю{1213}. В основу планов были положены крупномасштабные операции, проводимые Красной армией в самом конце войны. Перед наступлением советские войска использовали артиллерию и авиацию для ослабления позиций противника. Превосходство в воздухе достигалось посредством ударов по авиации противника на его аэродромах, складам вооружения и горючего, а также по радарным установкам. Сухопутные войска выступали одновременно с началом воздушной операции, обеспечивающей господство в воздухе, или сразу же после нее. Советские войска должны были продвигаться быстро и широким фронтом. Конечной целью этих операций было достижение победы, разгром сил противника.
IV
Операции сухопутных войск были важным элементом преемственности в военной политике. Но Сталин отдавал теперь предпочтение двум родам советских вооруженных сил — противовоздушной обороне и авиации дальнего действия, которые решали важные задачи, связанные с появлением атомной бомбы. Стратегические бомбардировки не были новой концепцией Советского Союза. Первостепенная задача военно-воздушных сил в 1930-е гг. состояла в тактической поддержке операций сухопутных сил, но в середине 1930-х гг. самостоятельные воздушные операции против военных и промышленных объектов в тылу противника также стали считаться важнейшими{1214}.[267] В следующем десятилетии эта установка ослабла после того, как ведущие сторонники стратегических бомбардировок были арестованы и расстреляны. В то же время старшие командиры, на основании опыта гражданской войны в Испании и из столкновений Красной армии с японскими войсками на озере Хасан и в районе Халхин-Гола, пришли к выводу, что авиация наиболее полезна, если развертывается для поддержки сухопутных сил{1215}. Этот подход был подытожен маршалом С.М. Тимошенко, наркомом обороны, когда на совещании в декабре 1940 г. он заверил высшее командование, что «решающий эффект авиации… заключается не в рейдах в далеком тылу, а в соединенных действиях с войсками на поле боя, в районе дивизии, армии»{1216}.
Стратегические бомбардировки не играли большой роли в войне Советского Союза против Германии. Эти две страны использовали свои военно-воздушные силы почти исключительно для поддержки наземных операций. Советские бомбардировщики совершали символические рейды на Хельсинки и Берлин в 1941 г. и бомбардировали нефтяные районы в Румынии, но дальние бомбардировщики выступали главным образом в тактической роли и как транспортное средство{1217}. Тем не менее Сталин находился под впечатлением англо-американской кампании бомбардировок Германии. В попытке уклониться от сталинского гнева по поводу задержки открытия второго фронта Черчилль послал ему «маленький стереоскопический аппарат» и большое число фотографических слайдов, на которых был запечатлен ущерб, нанесенный германским городам в ходе кампании стратегических бомбардировок{1218}. На Тегеранской встрече в конце 1943 г. Сталин задавал «бесчисленные и очень умные вопросы» об американских бомбардировщиках дальнего действия{1219}. Он сделал несколько официальных запросов относительно поставки нескольких британских и американских четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков, но в этом ему было отказано{1220}.
Однако в 1944 г. Сталину улыбнулась удача. В конце июля американский бомбардировщик Б-29, имея малый запас горючего после налета на Манчжурию, вынужден был приземлиться вблизи Владивостока. В ноябре еще два Б-29 совершили вынужденную посадку в Сибири, исчерпав запасы горючего в ходе рейда на Японию, а четвертый упал после того, как экипаж выбросился с парашютом{1221}. Четырехмоторные Б-29, которые в июне 1944 г. впервые совершили рейд на Японию, были самыми современными бомбардировщиками в мире в то время: их скорость составляла 584 км/ч на высоте 8000 м, а радиус действия около 6100 км с бомбовой нагрузкой почти 5 тонн{1222}. Вместо того чтобы вернуть бомбардировщики в Соединенные Штаты, Сталин задержал их и приказал, чтобы они были разобраны и изучены советскими конструкторами{1223}. В начале 1945 г. он дал указание авиаконструкторам А.Н. Туполеву, С.В. Ильюшину и В.М. Мясищеву подготовить проекты четырехмоторного бомбардировщика с дальностью 3000 км[268]. Однако в 1946 г. вместо этого он решил создать копию самолета Б-29. Туполеву было приказано сделать корпус, а А.Д. Шевцову — мотор{1224}.
Эта последовательность решений показывает, что Сталин осознал важность стратегических бомбардировок еще до Хиросимы. Ведущий историк советского самолетостроения писал: «Война показала, что дальний высотный скоростной стратегический бомбардировщик нужен нашей стране, что сомнения и колебания перед войной относительно такого типа самолета… были лишь временным явлением и жизнь опровергла их»{1225}. Хиросима придала стратегическим бомбардировкам новое значение, показав, как много разрушений может причинить один-единственный бомбардировщик одной бомбой.
Значение стратегических бомбардировок отразилось в создании дальней авиации (что будет обсуждено ниже) и в приоритете, отдаваемом теперь противовоздушной обороне. Силы противовоздушной обороны начали извлекать пользу из программ исследований и разработок в области реактивных двигателей и радиолокации. Реактивные истребители Як-15 и МиГ-9, которые имели немецкие моторы, совершили свои первые испытательные полеты в апреле 1946 г. Оба самолета поступили на вооружение сил противовоздушной обороны в ограниченных количествах[269]. Вскоре последовало второе поколение реактивных перехватчиков, удовлетворяющих требованиям полета на больших высотах с околозвуковой скоростью и длительностью пребывания в воздухе один час. МиГ-15 и Ла-15 снабжались модифицированной советской версией роллс-ройсовских двигателей «Дервент» и «Нин», которые Советский Союз закупил у Англии в 1947 г. Сталин скептически отнесся к возможности продажи двигателей Англией: «Какой же дурак станет продавать свои секреты!» — часто повторял он, но британское правительство согласилось на продажу{1226}. МиГ-15, совершивший свой первый испытательный полет 30 декабря 1947 г., выпускался в огромных количествах{1227}. Ла-15, созданный конструкторским бюро Лавочкина, был запущен в серийное производство в августе 1948 г., хотя производился в меньших количествах по сравнению с МиГ-15.{1228},[270] Производство третьего поколения перехватчиков — МиГ-19 и Як-25 — было начато в начале 1950-х гг. на основе советских реактивных двигателей{1229}.
Силы ПВО также стали получать новые зенитные орудия в 1947 г.{1230} 57-миллиметровая пушка была предназначена для целей на высоте 5000 м, а 100-миллиметровая пушка была разработана для целей на высоте свыше 12000 м; 25- и 37-миллиметровые пушки должны были вести борьбу с низко летящими самолетами{1231}.[271] Однако война показала, что противовоздушная артиллерия одна не в состоянии обеспечить эффективную защиту, поэтому начались работы с помощью немецких инженеров по разработке противовоздушных ракет. Первые учебные соединения ракетных войск ПВО были сформированы в 1952 г.{1232}
Высокий приоритет получили также радары раннего обнаружения{1233}. Над ними работали две конструкторские группы: одна вела разработки в метровом диапазоне, а другая — в сантиметровом. Первая группа спроектировала систему П-3а, улучшенную версию радара П-3 военного времени{1234}. Система имела дальность обнаружения 130 км и поступила в производство в 1947 г. За ней последовал радар раннего обнаружения, который проходил государственные испытания в 1949 и 1950 гг. и внедрялся повсеместно. П-8 имел эффективный радиус действия 150 км, который мог быть увеличен до 250 км с помощью специальной мачты{1235}.[272] П-10, новая радарная система, основанная главным образом на П-8, разрабатывалась в 1951–1953 гг. и вскоре вступила в строй. Она имела такой же радиус действия, но улучшенное разрешение и повышенную чувствительность приемника{1236}. Первым радаром сантиметрового диапазона стал П-20 раннего обнаружения непрерывного действия: он прошел государственные испытания в 1949 г. и стал широко внедряться в частях ПВО, военно-воздушных сил и военно-морского флота{1237}. Он мог определять все три координаты цели с высокой точностью и имел эффективный радиус действия 190 км{1238}. Этот радиус и разрешающая способность были большими, чем у П-8, который создавался примерно в то же время и составил основу серии радаров раннего предупреждения, разрабатываемых в 1950-х гг.{1239}
Советское верховное командование благодаря английской и американской стратегии во второй мировой войне поняло, что «самостоятельные операции стратегических ВВС противника против тыловых объектов страны явятся весьма существенной частью ведения войны в целом. Эти операции враг будет проводить с целью разрушения важнейших военно-экономических объектов страны, дезорганизации тыла и подрыва морального духа населения»{1240}. Для обсуждения проблемы защиты внутренних районов страны от воздушного нападения было созвано совещание старших офицеров службы противовоздушной обороны, проходившее с 27 февраля по 10 марта 1947 г. По итогам совещания была выпущена книга, в которой анализировались принципы противовоздушной обороны. В июле того же года проходили учения, в которых были задействованы все элементы сил ПВО: перехватчики, зенитки, радары и части раннего обнаружения{1241}.
В июле 1948 г. силы национальной противовоздушной обороны были выделены в отдельный род войск, наравне с военно-воздушными силами, сухопутными войсками и флотом{1242}. Для нужд противовоздушной обороны страна была разделена на приграничную и внутреннюю зоны. Ответственность за противовоздушную оборону в приграничной области возлагалась на командующих военными округами и флотами. Защита внутренней зоны возлагалась на национальные силы противовоздушной обороны{1243}. Радары раннего обнаружения вначале развертывались на направлениях Балтики и Восточной Европы; к 1950 г. сеть радаров была расширена до Тихого океана, Каспийского и Черного морей. Москва являлась самой важной обороняемой целью, и Московский округ ПВО первым получал новое оборудование. Силы национальной противовоздушной обороны должны были обеспечивать защиту в глубоком тылу, чтобы самолеты противника могли быть перехвачены задолго до достижения ими целей. Истребительная авиация располагалась эшелонирование, так что на приближающиеся бомбардировщики мог быть предпринят ряд последовательных атак, равным образом и противовоздушные батареи располагались на различных расстояниях от объектов, которые они защищали{1244}.
Защита от стратегического воздушного нападения была заботой не только ПВО, но и военно-воздушных сил. В конце 1940-х и начале 1950-х гг. Генеральный штаб решил, что «противовоздушные операции войск ПВО страны будут дополняться ударами дальней авиации и других средств по основным аэродромам противника»{1245}. Другими словами, авиация дальнего действия, подобно КС А, получила задание «ослабить» атомное нападение.
V
В советской прессе не было особых дискуссий о военных последствиях применения атомной бомбы. Наиболее существенный анализ был сделан генерал-майором Г.И. Покровским, экспертом по взрывчатым веществам, именно с ним консультировался в 1942 г. Балезин относительно возможности создания атомной бомбы. В брошюре, опубликованной в 1946 г., Покровский писал, что «ядерные авиационные бомбы будут эффективны в разрушении глубоких подземных сооружений, больших дамб и гидроэлектростанций, тяжелых морских кораблей (особенно сконцентрированных в узких водоемах) и наиболее важных транспортных узлов. С другой стороны, против сухопутных войск, разместившихся на больших территориях, правильно рассредоточенных и замаскированных, будет более эффективно использовать менее концентрированные формы энергии, т. е. обычные взрывные устройства»{1246}.[273] Покровский рассчитал, что мировое производство атомных бомб может достичь порядка нескольких сот в год{1247}.[274] Он заметил, однако, что запасы урана ограничены, а атомные бомбы дороги в производстве{1248}. Такое оружие должно быть использовано как можно более эффективно, а из анализа Покровского следовало, что оно более эффективно в стратегическом, а не в тактическом применении, причем в тылу противника против его целей, а не против вооруженных сил на поле боя. Это был важный вывод, и военная политика руководствовалась им в течение следующих пяти лет.
Несмотря на работу Покровского, изучение стратегии в военных академиях было посвящено главным образом усвоению уроков второй мировой войны, в соответствии с высказываниями Сталина[275]. Полевые уставы 1948 г. основывались на опыте войны и не содержали упоминания об атомном оружии{1249}. В 1948 г. была выпущена инструкция, дающая некоторую информацию об атомной бомбе и ее воздействии, а при Академии Генерального штаба были организованы краткосрочные курсы{1250}.[276] Был учрежден специальный отдел Министерства вооруженных сил, известный как 6-е управление, занимавшийся атомными делами{1251}. Но информация об атомной бомбе широко не распространялась и не имела никакого очевидного влияния на планирование военных операций{1252}. Закрытый журнал «Военная мысль» ограничил свои исследования атомной войны комментариями стратегии США.
Эти комментарии, хотя и были краткими, позволяют составить некоторое представление о советском понимании роли атомной бомбы в военной стратегии. Комментаторы критиковали Соединенные Штаты за преувеличение роли стратегических бомбардировок в поражении Германии и использовали результаты обзора стратегических бомбардировок США, чтобы показать, что даже в 1944 и 1945 гг. стратегические бомбардировки не оказали решающего воздействия на объем производства германской промышленности[277]. Говорилось, что американские сторонники стратегической авиации ошибаются, уверяя, что один вид вооружений может решить исход войны{1253}. Эта критика не доходила до полного отрицания стратегических бомбардировок, но советские военные аналитики утверждали, что одни стратегические бомбардировки не могли гарантировать победы.
Военные комментаторы принижали значение атомной бомбы. Например, в июне 1949 г. полковник М. Толченов утверждал, что атомная бомба не столь эффективна, как заявляют некоторые ее «апологеты», и цитировал американского адмирала, который критиковал американское стремление опереться на военно-воздушные силы. Чтобы эффективно выступить против многомиллионной армии мощного государства, писал Толченов, противник нуждался в значительно большем количестве атомных бомб, чем могло сделать любое капиталистическое государство{1254}. В октябре 1951 г. полковник П. Федоров утверждал на основе данных, опубликованных в американской прессе, что число бомб, сброшенных на Германию во время войны, по воздействию эквивалентно примерно 330 атомным бомбам и что эти бомбы не разрушили экономического потенциала Германии{1255}. Следовательно, делал он вывод, атомная бомба не даст Соединенным Штатам решительного перевеса над Советским Союзом.
В июне 1950 г. генерал-майор бронетанковых войск В. Хлопов в своем обзоре американской военной доктрины утверждал, что в войне Соединенные Штаты нанесут удар по самым важным советским военно-экономическим и административно-политическим центрам, чтобы деморализовать население и армию, подорвать их волю к сопротивлению{1256}. Соединенные Штаты нанесли бы эти стратегические удары с воздуха в первой фазе войны, одновременно осуществляя блокаду Советского Союза и его союзников. Союзники же Соединенных Штатов попытаются измотать войска Советского Союза и его союзников, дезорганизовать их тылы и ослабить моральный дух. Во второй фазе войны Соединенные Штаты высаживают свои войска и добиваются победы над противником.
Эта стратегия окажется неэффективной, утверждал Хлопов. Стратегические бомбардировки вовсе не были успешными во время войны, а советская противовоздушная оборона будет более эффективной, чем немецкая. Кроме того, шумиха вокруг атомной бомбы направлена только на устрашение и шантаж слабонервных. «Нет ни малейших сомнений, — писал Хлопов, — в том, что эффект применения атомной бомбы против рассредоточенных и укрытых на больших пространствах по фронту и в глубину войск и боевой техники будет далеко не тот, как это имело место при бомбардировке городов Японии со скученным населением и легкими городскими постройками…»{1257} Более того, американское представление о будущей войне нереалистично еще и потому, что Советский Союз нанесет мощные удары с воздуха с применением «новейшего» оружия, чтобы расстроить движение и концентрацию сил НАТО. Советские сухопутные войска способны организовать крупномасштабные, стремительные наступательные операции, лишая Соединенные Штаты плацдармов для концентрации их сил для наземных сражений; и они способны совершить это прежде, чем американские подкрепления пересекут Атлантику. «Война, — писал Хлопов, — в этом случае примет совершенно иной характер, чем планируют ее представители военно-политических кругов США»{1258}.
Статья Хлопова наиболее ясно представляет советский взгляд на характер будущей войны в последние годы жизни Сталина. Соединенные Штаты нанесут атомное нападение с воздуха, чему будут противопоставлены советская противовоздушная оборона и удары по американским военно-воздушным базам. Советские сухопутные войска начнут контрнаступление в Европе и возможно также на Среднем Востоке, чтобы воспрепятствовать Соединенным Штатам использовать эти регионы как плацдармы для нападения на Советский Союз. Это представление о будущей войне соответствует послевоенной милитаристской политике. Атомная бомба рассматривалась как стратегическое оружие, которое Соединенные Штаты будут использовать против целей в тылу, а не против войск на поле боя, где оно было бы сравнительно малоэффективным. Правильным ответом, таким образом, будет противовоздушная оборона, дополненная ударами по американским военно-воздушным базам. Сухопутные войска должны быть готовы к контрнаступлению, чтобы препятствовать высадке американских войск на континент. Если же Соединенные Штаты будут вытеснены с континента, то проводить успешную кампанию стратегических бомбардировок станет много труднее.
Естественно, советские военные аналитики следовали указаниям Сталина, в частности, исходя из его ответа Александру Верту. Возможно, комментарии в «Военной мысли» выглядят попыткой сделать хорошую мину при плохой игре. Но советская концепция будущей войны была близка к той, которая вырабатывалась в американских военных штабах. Например, в чрезвычайном военном плане «Оффтэкл», утвержденном Объединенным комитетом начальников штабов в декабре 1949 г. и остававшемся оперативным в течение двух лет, война также рассматривалась в нескольких фазах. В первые три месяца Советский Союз, «как ожидалось, начнет наступление в Западной Европе и на Среднем Востоке, воздушные бомбардировки Британских островов, кампанию с ограниченными целями на Дальнем Востоке, морские нападения и нападения с воздуха на линии коммуникаций союзников и выборочные воздушные атаки на Северную Америку»{1259}. Не ожидалось, что стратегические бомбардировки остановят эти нападения. Западные союзники будут слишком слабы, чтобы удержать Западную Европу, но попытаются удержать Северную Африку и район Каира — Суэца, а также обезопасить Соединенное Королевство. Итоговая ситуация будет похожа на имевшую место в 1942–1943 гг. Союзники станут осуществлять стратегические бомбардировки, укреплять Соединенное Королевство как главную базу и начнут наступление из Восточного Средиземноморья и Северной Африки с целью возвращения на европейский континент. Третья мировая война будет решена кампаниями, напоминающими события 1944–1945 гг.{1260}
Советские и американские военные аналитики в 1949–1951 гг. были согласны в том, что атомное воздушное нападение не решит исхода войны. Этот вывод базируется отчасти на предположении, что Соединенные Штаты еще не имели достаточного числа атомных бомб для подавления способности Советского Союза вести войну. В октябре 1951 г. журнал «Военная мысль» указывал, что для достижения этой цели потребовалось бы более 330 бомб; американские же военные политики в конце 1949 г., когда Соединенные Штаты располагали примерно 200 бомбами, считали, что 292 атомных бомб, требуемых планом «Оффтэкл», было бы недостаточно[278]. Сходство мнений поразительное. Неясно, было ли это простым совпадением. Советская разведка подготовила оценки числа бомб в американском резерве{1261}. Так как они не были рассекречены, невозможно сказать, насколько они были точны, но вполне вероятно, что советские руководители имели примерную картину роста американских запасов[279]. Хрущев, например, ссылается в своих мемуарах на «несколько сот» атомных бомб, которыми обладали Соединенные Штаты в 1950 г.{1262} Кроме того, зная силы, которыми располагало КСА, можно было бы приблизительно определить число бомб, предназначенных для атомного нападения на Советский Союз.
Уверенность в том, что страна не погибнет, коренилась отчасти в убеждении, что может быть разработана эффективная военная стратегия противостояния атомной бомбе. Советский Союз занимает огромную территорию, обладает богатыми природными ресурсами и людскими резервами, а промышленные предприятия разбросаны по всей стране[280]. В первые четыре месяца войны с Германией миллионы советских солдат были убиты или взяты в плен, советское правительство потеряло контроль более чем над 60% производства угля, чугуна, стали и алюминия{1263}. Этот урон был намного больше определенного в докладе Хармона в результате атомного нападения, и все же советское государство выжило и оказалось способным победить Германию. Эта победа укрепила уверенность Советского Союза в способности государства выстоять в атомной войне.
В последние годы жизни Сталина советская концепция будущей войны не изменилась, но в 1949–1950 гг. в советской политике произошел важный сдвиг. Сталин решил увеличить советские силы в Германии, укрепить военно-морской флот и восточноевропейские армии. Эти решения отразили растущую напряженность в отношениях Восток — Запад. С созданием Организации Североатлантического Договора (НАТО) в апреле 1949 г. Соединенные Штаты стали официально отвечать за оборону Западной Европы, и западные союзники начали увеличивать свои вооруженные силы в Западной Европе{1264}.
В период между летом 1949 г. и весной 1950 г. Советский Союз увеличил ГСВГ на 80 тысяч человек, доведя 3-ю и 4-ю гвардейские мотомеханизированные армии более чем до 70-процентного численного состава{1265}.[281] Готовность этих войск была повышена за счет укрепления дисциплины и программы боевой подготовки, которая теперь включала полевые маневры крупных частей{1266}.[282] В то же время Советский Союз начал реорганизовывать вооруженные силы Восточной Европы по советскому образцу и включать их в советские боевые порядки. Маршал К.К. Рокоссовский, один из самых выдающихся командиров времен войны, был назначен министром обороны Польши в октябре 1949 г., а несколько других советских офицеров получили назначения на ведущие посты в польской армии[283]. В 1949 г. в Польше была введена всеобщая воинская повинность, что привело к созданию 400-тысячной армии{1267}. В советской зоне оккупации моторизованная полиция, учрежденная в 1948 г., была реорганизована осенью 1949 г. Военная подготовка была усилена и численность увеличена. В марте 1950 г. моторизованная полиция, которая теперь насчитывала 50 тысяч человек, была вооружена советским оружием, включая танки{1268}. В 1950 г. в Чехословакию было послано 1000 советских советников для организации ее вооруженных сил по советскому образцу{1269}. В следующем году Чехословацкая Народная армия возросла с 140 до 250 тысяч регулярных войск, а пограничная стража и войска безопасности увеличились с 40 до 150 тысяч{1270}. Примерно в то же самое время венгерская армия приняла группу новых советников из Советского Союза{1271}. Эти меры отражают решение Советского Союза усилить советскую военную мощь, противостоящую Западной Европе, и интегрировать восточноевропейские войска в советские боевые порядки. К 1953 г. восточноевропейские вооруженные силы насчитывали более одного миллиона человек{1272}. Советские вооруженные силы удвоились с 2,874 миллиона человек в 1948 г. до 5,7 миллионов в 1955 г.{1273} Эти меры были направлены на усиление способности Советского Союза оккупировать Западную Европу в случае войны.
В 1950 г. Сталин решил усилить военно-морской флот[284]. Он инициировал новую программу кораблестроения, включающую крейсеры, эсминцы, эскортные суда и морских охотников за подводными лодками, как и сами подводные лодки{1274}. В январе 1950 г. он назначил Малышева министром судостроения, а в следующем месяце создал новое министерство военно-морского флота{1275}. Сталин решил, что Советскому Союзу нужно иметь нечто большее, чем просто силы береговой обороны. Флот должен угрожать транспортным соединениям и базам НАТО, а также препятствовать поставкам и транспортировке войск из Соединенных Штатов в Европу в случае войны{1276}. Хрущев впоследствии выразил мнение, что решение Сталина увеличить вложения в военно-морской флот было одной из самых его больших ошибок в военной политике, поскольку оно игнорировало уязвимость надводных кораблей от ядерного оружия{1277}.
В начале 1950-х гг. в основе советского военного планирования лежало предположение, что атомная бомба, как стратегическое оружие, будет использоваться против целей в тылу, а не против войск на поле боя или на море. Как показали первые обсуждения советских военных планов, операции сухопутных войск планировались без учета воздействия атомной бомбы. Первый признак перемен появился в 1951 г., когда командующий Туркестанским военным округом генерал Иван Петров получил приказ подготовить большие учения, которые смогли бы показать, как следует проводить сухопутные операции при использовании ядерного оружия{1278}. Штаб Петрова, ничего не знавший о ядерном оружии, разработал свой план. Он, однако, не был принят Генеральным штабом и был возвращен Петрову в Ташкент с комментариями и предложениями. Начальник Генерального штаба генерал С.М. Штеменко послал группу из шести офицеров для помощи Петрову в подготовке плана. Эти люди кое-что знали о характеристиках ядерного оружия, и план, удовлетворивший Генеральный штаб, был подготовлен. Учения оказались полезными для тех, кто изучал влияние ядерного оружия на боевые операции{1279}.
Так случилось, что до смерти Сталина это были единственные учения, позволившие получить представление о влиянии ядерного оружия на боевые действия. Точно не известно, когда именно в 1951 г. состоялись эти учения; возможно, осенью (традиционное время для учений). Эти учения были, вероятно, ответом на первые признаки интереса американцев к использованию ядерного оружия для противодействия советским наступательным операциям с обычным вооружением войск; они, возможно, также были ответом на дискуссии о вероятном применении атомной бомбы в корейской войне. Они не указывали на фундаментальные перемены в советской концепции войны. Сталин не считал ядерное оружие решающим. В июле 1952 г. он сказал лидеру итальянских социалистов Пьетро Ненни, что Соединенные Штаты обладают технической мощью, но не живой силой, чтобы вести войну; они имеют самолеты и атомную бомбу, но где они найдут миллионы солдат, чтобы вести третью мировую войну? «Для Америки недостаточно разрушить Москву, также как для нас недостаточно разрушить Нью-Йорк». С этой точки зрения, сказал Сталин, Соединенные Штаты слабы. Нужно мобилизовать сухопутные силы для третьей мировой войны в Европе и Азии, но это теперь труднее, чем раньше, а в будущем станет даже еще труднее{1280}. Сталин предпринял шаги, чтобы Советский Союз получил возможность атаковать непосредственно Соединенные Штаты. В конце 1940-х гг. он развернул 14-ю армию на Чукотке, чтобы высадиться на Аляске в случае войны{1281}.
Тем не менее учения в Туркестане явились свидетельством растущего внимания военных к влиянию атомного оружия на ведение войны. В 1951 г. или 1952 г. была издана инструкция о влиянии атомной бомбы на боевые операции{1282}. В 1952 г. в военных округах был показан фильм об атомных взрывах, сопровождавшийся лекцией об атомной бомбе{1283}.[285] В 1952 г. генерал Петров был переведен из Ташкента в Министерство обороны в Москве, а в апреле 1953 г. — через месяц после смерти Сталина — он стал начальником Главного управления боевой и физической подготовки. На этом посту он специально отвечал за разработку новых тактических и оперативных методов атомной войны{1284}.
VI
Защита от атомного нападения была в фокусе сталинской военной политики. Сталин прилагал усилия к разработке средств доставки атомных бомб к вражеским целям. В апреле 1946 г. он восстановил дальнюю авиацию{1285}. Эта авиация имела самолеты довоенной конструкции; в 1947 г. она состояла из 1800 единиц — 1000 Ил-4, 32 ТБ-7 и транспортных Ли-2, которые были советской версией «Дугласа ДС-3»{1286}.[286] Боевой радиус действия Ил-4 и ТБ-7 не превышал 2000 километров. Таким образом, дальняя авиация была слишком слабо оснащена, чтобы выполнять стратегические бомбовые операции. В конце 1940-х гг. ее главной задачей была поддержка сухопутных сил[287].
Первые штатные испытания Ту-4 (советской копии Б-29) состоялись в июле 1947 г.{1287} Новый бомбардировщик имел дальность полета 5100 км при бомбовой нагрузке 6–8 тонн и скорости полета около 550 км/ч на высоте 10000 метров{1288}. Он не был таким совершенным, как Б-29. Сталин приказал запустить его в производство в 1948 г., хотя еще имелись неувязки в конструкции{1289}.[288] Более тысячи Ту-4 было построено в следующие пять или шесть лет, причем некоторые из них были модифицированы для транспортировки атомных бомб[289].
Ту-4 поступил на вооружение дальней авиации в 1948 г., но советские конструкторы вскоре осознали, что он устарел. Леонид Кербер, работавший в конструкторском бюро Туполева в то время, писал, что в 1948–1949 гг. «специалистам стало ясно, что эра дальних бомбардировщиков с поршневыми двигателями подходит к концу»{1290}. Максимальная скорость этих бомбардировщиков не превышала 600 км/ч, то есть они были уязвимы для перехвата реактивными истребителями, имевшими скорость 800–900 км/час[290]. В конце 1948 г. или начале 1949 г. Министерство авиационной промышленности дало указание Туполеву начать работу над реактивным бомбардировщиком для замены Ту-4.{1291} Главной проблемой Туполева стали поиски подходящего мотора. Только когда он удовлетворился мотором Микулина АМ-03, обеспечивавшим тягу 8000 килограммов, началась разработка нового бомбардировщика{1292}.[291] Ту-88 — или Ту-16, как его позднее называли, предназначался для транспортировки ядерных бомб{1293}. Он имел стреловидные крылья, максимальную скорость около 1000 км/ч и мог нести 3 тонны бомб при дальности полета 5760 км; таким образом, он мог взять на борт атомную бомбу, испытанную в 1951 г.{1294} Его испытания начались з апреле 1951 г., а серийное производство — в 1953 г. На первомайском параде 1954 г. состоялась его первая публичная демонстрация{1295}.[292]
В начале 1950-х гг. дальняя авиация насчитывала приблизительно 1700 самолетов в составе трех воздушных армий, две из которых базировались в западной части страны и одна — во Владивостоке (Дальний Восток){1296}.[293] С развертыванием заметного числа Ту-4 к началу 1950-х гг. дальняя авиация стала уделять особое внимание проведению самостоятельных операций{1297}: «Тщательно разрабатываются способы нанесения мощных авиационных ударов по стратегическим объектам в глубоком тылу, в первую очередь по стратегическим средствам ядерного нападения, военно-экономическому потенциалу, системе государственного и военного управления, группировкам войск»{1298}.
К началу 1950-х гг. дальняя авиация имела перед собой три задачи. Во-первых, она должна была разрушить военно-экономическую мощь противника и подорвать его военное производство; бомбардировщики должны были совершать налеты на оборонные предприятия, так же как и на политические и административные центры{1299}. Во-вторых, в ее задачу входило нанесение бомбовых ударов по военно-морским базам, портам, железнодорожным узлам и другим целям, чтобы замедлить продвижение противника или ослабить его сопротивление советскому наступлению{1300}. В-третьих, она должна была атаковать авиабазы (а позднее и ракетные базы), с которых могли совершаться налеты, и особенно атомные удары, на Советский Союз{1301}. В самом общем виде эти задачи были схожи с задачами «разрушения», «замедления» и «ослабления», стоящими перед командованием стратегической авиацией США.
Большинство целей дальней авиации располагалось в Европе и Азии. Это было связано с необходимостью поддержки сухопутных сил, но служило и для других задач тоже. Так как заморские базы играли ключевую роль в американских военных планах в конце 1940-х и начале 1950-х гг., удары дальней авиации по ним должны были ослабить атомное нападение Соединенных Штатов и тем самым предотвратить ущерб, который они могли нанести Советскому Союзу. В рамках данной советской концепции начала 1950-х гг. большинство важных целей, эквивалентных задаче «замедления», — командно-контрольные системы, транспортные узлы — также попадало в сферу действия бомбардировщиков на театре военных действий. Если НАТО укрепляло Великобританию как главную базу (в соответствии с планом «Оффтэкл»), она становилась особо важной целью для бомбардировок.
Независимо от важности европейского и азиатского театров военных действий, именно Соединенные Штаты угрожали Советскому Союзу. Следовательно, Сталин намеревался обзавестись средствами для непосредственного нападения на Соединенные Штаты. Ту-4 не мог нанести удар по Соединенным Штатам и вернуться на базу, но он мог совершить полет в одном направлении и нанести удар по целям в штате Мэн или к северо-западу от линии Сан-Диего — озеро Верхнее{1302}. Была разработана система дозаправки в воздухе, чтобы увеличить дальность полета Ту-4, также была разработана облегченная версия с большим запасом топлива{1303}. Но это были паллиативные меры. В 1947 и 1948 гг. военно-воздушные силы выдали техническое задание на бомбардировщик с дальностью 12–13 тысяч км. На основе Ту-4 Туполев разработал бомбардировщик Ту-85, снабженный четырьмя поршневыми моторами, так как реактивные двигатели того времени еще не имели достаточной тяги для подъема в воздух тяжелого бомбардировщика с топливом, необходимым для межконтинентального перелета. Ту-85 имел дальность полета 8500 км при бомбовой нагрузке 20 тонн и 12200 км при нагрузке в 5 тонн. У него была скорость 665 км/ч на высоте 10000 м. Первый прототип удачно прошел полетные испытания в 1950 г.{1304},[294] Он имел требуемую дальность, и было принято решение запустить его в серию. Но командование военно-воздушных сил опротестовало это решение на том основании, что поршневые бомбардировщики были уязвимы для реактивных перехватчиков. Туполев в конце концов принял этот аргумент, и производство было прекращено; было выпущено всего два самолета{1305}.
Теперь принимается решение разработать реактивный межконтинентальный бомбардировщик. В течение 1950 г. Сталин встречался с несколькими конструкторами, настаивая на создании именно такого самолета. Он предложил Туполеву разработать межконтинентальный турбореактивный бомбардировщик, но Туполев ответил, что не сможет его сделать. Когда Сталин спросил, почему межконтинентальный бомбардировщик не может быть сделан на базе Ту-16, Туполев дал понять, что требуемой дальности с двумя моторами Микулина АМ-03 не достичь. «Тогда поставьте на него четыре мотора, что Вам мешает?» — спросил Сталин. Туполев объяснил, что простое увеличение числа двигателей не поможет: турбореактивные двигатели требуют слишком много топлива, и пока не понятно, как снизить расход топлива. Несмотря на давление со стороны Сталина, Туполев отказался заняться этим проектом{1306}. Туполев уже работал над проектом межконтинентального турбовинтового бомбардировщика, Ту-95, который совершил свой первый испытательный полет 11 ноября 1952 г.{1307} Проблемы с двигателем отсрочили его производство, и он не вступил в строй до 1955 г. Ту-95, который в НАТО получил название «Медведь», имел максимальную скорость порядка 800 км/ч на высоте 12500 м при бомбовой нагрузке 11 тонн{1308}.[295]
Турбовинтовой бомбардировщик был не совсем то, что хотел Сталин, однако после отказа Туполева разрабатывать турбореактивный бомбардировщик он обратился к Мясищеву, чье конструкторское бюро было закрыто в 1946 г. Мясищев, работавший над дальними бомбардировщиками в туполевской шарашке во время войны, уже давно обдумывал проект реактивного стратегического бомбардировщика. С помощью своих учеников в Московском авиационном институте он работал над проектом высокоскоростного бомбардировщика со стреловидным крылом и четырьмя реактивными двигателями{1309}. Командование военно-воздушных сил проявило большой интерес к этому проекту, и в конце 1950 г. после интенсивных дискуссий в военно-воздушных силах и Министерстве авиационной промышленности Сталин решил предоставить Мясищеву новое конструкторское бюро. Официальное правительственное решение было подписано 24 марта 1951 г.{1310} Свое проектное бюро Мясищев организовал при авиационном заводе в Филях под Москвой{1311}. Его новый бомбардировщик, который стал известен как М-103 или Мя-4, совершил свой первый испытательный полет в январе 1953 г. и в следующем году пролетел над Красной площадью во время первомайского парада{1312}. М-103, названный в НАТО «Бизоном», имел четыре двигателя Микулина АМ-03. Его скорость была около 1000 км/ч, но дальность не более 9000 км, намного меньше тех 16000 км, которых требовал Сталин{1313}. Туполев оказался прав относительно невозможности спроектировать межконтинентальный бомбардировщик с мотором АМ-03. Тем не менее М-103 был запущен в серию, пока Мясищев разрабатывал способы его дозаправки в воздухе{1314}. Он был принят на вооружение дальней авиации в 1955 г., но в малых количествах[296].
VII
Сталин рассматривал в качестве носителей ядерного оружия не только бомбардировщики; равно высокий приоритет получили и ракеты. К концу 1947 г. были заложены основы ракетной программы: с помощью оборудования, вывезенного из Германии, была создана исследовательская и производственная база; в советской армии были сформированы первые соединения ракетных войск; был выработан план по развитию ракетостроения. Директором главного ракетного института, НИИ-88, стал генерал Л.М. Гайдуков, возглавлявший техническую комиссию по Германии в 1945 г.; конструкторский отдел возглавлял Королев{1315}.[297] В октябре 1946 г. именно в НИИ-88 были доставлены многие немецкие ученые и инженеры-ракетчики, но к маю 1948 г. их собрали в филиале института № 1 на острове Городомля в Калининской области{1316}. Поначалу условия в НИИ-88 были трудными. Королев не имел нужных ему сотрудников — конструкторов и ученых. Его отдел состоял всего из 60 инженеров, и у большинства из них не было опыта в ракето- или самолетостроении{1317}. Первый год они провели, знакомясь со сборочной линией Фау-2 и ракетами Фау-2, которые были вывезены из Германии. Немцы помогали им собирать ракеты, а также испытательное и наземное оборудование{1318}.
Составленный к концу 1946 г. план имел своей главной целью разработку ракет дальнего радиуса действия. В марте 1947 г. Королев, участвовавший в разработке плана, сказал своей команде конструкторов, что им предписано разрабатывать ракеты, имеющие дальность во много раз большую, чем Фау-2, максимальная дальность которых около 300 км{1319}. В советской военной прессе было отмечено, что нужно ожидать значительного увеличения дальности. В январе 1947 г. генерал-лейтенант артиллерии П.Н. Кулешов сообщал, что немцы намеревались разработать ракету, способную нанести удар по Америке с европейского континента{1320}. Подобная озабоченность по поводу дальности полета ракет проявилась и в вопросе Королева, спросившего Василия Емельянова, одного из заместителей Ванникова в Первом главном управлении, можно ли использовать ядерное топливо в качестве движущей силы для подъема ракеты за пределы земного тяготения{1321}.[298]
В марте Королев рассказал своим инженерам, как он намерен решать проблему дальности{1322}. Его идея заключалась в уменьшении веса ракеты за счет отделения ее головной части после выключения двигателя. Он отметил, что ракета подвергается наибольшим температурным перегрузкам, когда движется с максимальной скоростью сразу же после остановки двигателя; с другой стороны, когда двигатель разгоняет ракету, она проходит активный участок своей траектории в атмосфере при относительно низких скоростях, и температура при этом в десятки раз ниже, чем на финальной стадии пассивного участка траектории. Если головная часть отделяется от ракеты после остановки двигателя, то ее общий вес можно уменьшить, так как отделяемые ступени ракеты можно изготавливать из более легких материалов с учетом более низких температур разгонной фазы. Можно было бы снизить вес ракеты, сняв стабилизаторы и тепловой щит, каким была оборудована Фау-2, и сделав топливные баки интегральной частью ракеты{1323}. Подход Королева сулил важные преимущества по сравнению с Фау-2, проект которой не предусматривал отделяющихся частей в течение всего полета от старта до финиша. Полностью его концепция не была реализована до 1953 г., но тем не менее служила целью для работы его инженеров{1324}.
Такие темпы разработок ракет дальнего действия были слишком медленны для Сталина. На совещании военных руководителей и ученых-ракетчиков в Кремле в апреле 1947 г. он потребовал срочно разработать ракету, которая могла бы достичь Соединенных Штатов. Согласно одному свидетельству, Сталин подчеркнул необходимость межконтинентальных — или, как он называл их, трансатлантических — ракет: «Представляете ли вы стратегическую важность машин такого типа? Они могли бы стать эффективной смирительной рубашкой для этого шумливого лавочника Гарри Трумэна. Мы должны продолжать, товарищи. Проблема создания трансатлантических ракет является крайне важной для нас»{1325}.[299] Большинство специалистов скептически относилось к возможности разработки баллистической ракеты с дальностью более 1000 км{1326}. НИИ-88 изучал крылатые ракеты в содружестве с институтами авиастроиельной промышленности{1327}. В РНИИ группа под руководством М.В. Келдыша искала теоретическую возможность создания стратосферного самолета по типу предложенного немецким ученым-ракетчиком Ойгеном Зенгером. Этот самолет запускался бы ракетой на высоту нескольких десятков или сотен километров и затем скользил бы в верхних слоях атмосферы вплоть до. своего приземления. Келдыш пришел к заключению, что ракетоплан с дальностью порядка 12000 км можно построить{1328}.[300]
В октябре и ноябре 1947 г. Королев наблюдал за первыми испытательными полетами на новом ракетном полигоне Капустин Яр вблизи Каспийского моря. Несколько Фау-2, собранных в России из деталей, вывезенных из Германии, были успешно запущены немецкой и советской командой, подготовленной в Германии. Министр вооружений Дмитрий Устинов, командующий артиллерией главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов и генерал-полковник М.И. Неделин, начальник штаба артиллерии, присутствовали на этих испытаниях{1329}. Поскольку ракеты большой дальности предназначались для артиллерии, артиллерийские начальники принимали участие в составлении первых планов разработки ракет и их испытаний. Первые ракетные соединения были сформированы на основе частей гвардейских минометов, которые с большим эффектом использовали ракетную артиллерию «Катюш» во время войны{1330}.
В 1947 г. Королев начал работать над ракетами Р-1 и Р-2. Р-1 (известная как «единичка») была советской версией Фау-2, имела ту же конструкцию и параметры. Королев прямо хотел перейти к ракете с дальностью 500–600 км, но это предложение было отклонено. Было принято решение выпускать Р-1 и на ее основе дать возможность промышленности и военным овладеть всеми проблемами производства и запуска ракет большой дальности{1331}. Испытания происходили с сентября до ноября 1948 г. и использовались для изучения методов баллистических расчетов и устойчивости движения. Дальнейшие испытания имели место в 1949 г., а в следующем году Р-1 была принята на вооружение сухопутными войсками{1332}.
Начиная с 1947 г., команда Королева также работала над ракетой Р-2 («двойка»), боле совершенной по сравнению с Р-1. Ее вес был только на 350 кг больше, но она могла нести нагрузку в 1,5 тонны на расстояние 600 км — вдвое больше, чем Фау-2 или Р-1. Топливные баки были интегральной частью ракеты, но бак жидкого кислорода — нет, так как данные о поведении жидкого кислорода в полете еще не были известны. Был разработан механизм, отделяющий головную часть ракеты в полете; это позволило заменить сталь на алюминиевые сплавы в некоторых частях ракеты, потому что требования к прочности ракеты были теперь снижены. Вес двигателя стал меньше, но его тяга увеличена. Р-2 имела новую систему наведения, которая оказалась более точной, чем у Фау-2 или Р-1. Ее первые испытательные полеты состоялись в сентябре и октябре 1949 г. в Капустином Яре. Эта ракета была введена в строй в 1951 г.{1333}
Р-1 и Р-2 не оснащались ядерными боеголовками и их оперативное значение было невелико, так как они не обладали большой точностью; их главной целью было предоставить возможность армейским ракетным частям — или инженерным соединениям, как их называли, — ознакомиться с новой техникой{1334}.[301] Ракеты, однако, рассматривались как потенциальные носители атомного оружия. В 1947 г. Сталин вызвал Курчатова на совещание с Королевым, Вороновым и Неделиным, а также маршалом артиллерии Н.Д. Яковлевым, начальником Главного артиллерийского управления Министерства обороны{1335}.[302] Присутствие Курчатова говорит о том, что обсуждалась возможность оснащения ракет атомными боеголовками. В 1948 г. Георгий Флеров руководил рядом испытаний с Р-1 для выявления опасности, которую могли бы представлять космические лучи для инициирования цепной реакции в ядерной боеголовке на очень больших высотах{1336}.
Ракетные двигатели разрабатывались конструкторским бюро Валентина Глушко ГДЛ-ОКБ. Первыми проектами Глушко были жидкостные двигатели на кислороде и спирте, состоявшие из одной камеры с турбонасосной подачей топлива. Первым проектом стал РД-100, который начал свои стендовые испытания в мае 1948 г. и использовался на Р-1. Этот двигатель разрабатывался на основе максимального использования апробированных технических решений»{1337}; иными словами, он основывался на двигателе, которым снабжались Фау-2. Тогда же началась работа над улучшенной версией, РД-101. В двигателе РД-101 использовалось более концентрированное топливо, он был модифицирован и в других отношениях{1338}. Им оснащалась ракета Р-2. Этот путь, следуя которому каждое новое разрабатывающееся поколение было улучшением предыдущей системы, характерен для Королева в бытность его председателем Совета главных конструкторов. Поскольку его постоянно торопили, он считал время, затраченное на создание системы, одним из решающих критериев для оценки новой конструкции. Техническая преемственность оказывалась преимуществом, поскольку в этом случае существующее производство и экспериментальная база могли использоваться с наибольшей полнотой[303].
В 1947 г. Королев начал подготовительную работу по созданию ракеты Р-3.[304] Это была одноступенчатая баллистическая ракета с двигателем, который развивал тягу примерно 120 тонн в сравнении с 25 тоннами у Фау-2; конструкторское бюро Глушко уже в 1947 г. начало работу над этим двигателем{1339}. Новая ракета должна была иметь стартовый вес 70 тонн и доставлять боеголовку весом 3 тонны на расстояние 3000 км. (Она могла бы нести бомбу, испытанную в 1951 г.) Ракета должна была быть транспортабельной, как Р-1 и Р-2, и запускаться с мобильной пусковой установки{1340}. То же техническое задание было дано немецкой группе на острове Городомля весной 1949 г.: доставка боеголовки весом 3 тонны на расстояние 3000 км. Немцы теперь работали отдельно от советских конструкторов, которые, однако, продолжали интересоваться их техническими идеями{1341}.
В своем эскизном проекте Королев писал, что он рассматривает Р-3 как краеугольный камень для разработки межконтинентальной ракеты: «Дальность, равная 3000 км, может рассматриваться лишь как первый этап, позволяющий решать определенные задачи, предусмотренные тактико-техническими требованиями на ракету Р-3. Затраты и весь комплекс технических мероприятий, необходимые для достижения дальности полета 3000 км, столь велики, что недопустимым было бы отрывать эти работы от перспектив дальнейшего развития. Поэтому в качестве следующего этапа, могущего решить значительно большие задачи, была намечена дальность полета порядка 8000 км с увеличенным весом полезного груза»»{1342}.
Работа над Р-3 была прекращена в 1951 г., поскольку к этому времени стало ясно, что теперь уже можно прямо перейти к проектированию межконтинентальной ракеты.
Из работы Королева по ракете Р-3 родились три проекта{1343}. Первый был одноступенчатой ракетой на основе первоначальной концепции Королева об отделяющейся головной части и интегральных топливных баков. Это была Р-5 («пятерка»), которая имела дальность полета 1200 км. Первые ее испытания прошли в марте-апреле 1953 г.{1344} Второй проект — ракета «длительного хранения» со складируемым топливом. Р-1, Р-2 и Р-5 должны были заправляться топливом непосредственно перед стартом. Следовательно, они не годились для запуска с подводной лодки или для тактического применения на поле боя, где их легко можно было уничтожить, если они не запускались немедленно. Работа над Р-11 «длительного хранения», имевшей дальность 150 км, началась в 1952 г.; позднее ее размещали на подводных лодках и в полевых условиях{1345}.
Третьим королёвским проектом в начале 1950-х гг. стала межконтинентальная ракета. Советские ракетчики понимали, что для межконтинентальных расстояний понадобится многоступенчатая ракета, так как требования к топливу не позволяли одноступенчатой ракете достичь скорости, необходимой для выхода на межконтинентальную траекторию{1346}. Выдвигались различные проекты многоступенчатой ракеты (пионером российского ракетостроения Константином Циолковским, например, или немецким конструктором Германом Обертом), но ни один из них не мог быть осуществлен на практике. В 1947 г. М.К. Тихонравов организовал группу при исследовательском институте Академии артиллерийских наук для изучения проекта многоступенчатой ракеты большой дальности на жидком топливе. К концу 1947 г. он подготовил предварительный отчет, определивший его идеи относительно ракеты, состоящей из «пакета» одинаковых ракет, связанных параллельно{1347}. Когда Тихонравов впервые высказал свои идеи в июле 1948 г. на лекции в институте, то столкнулся с сильной оппозицией{1348}. Он утверждал, что эти ракеты можно сбрасывать в полете, если они больше не нужны[305]. Именно эта идея, однако, и вызвала «у многих в зале бурную реакцию протеста»{1349}.
Тем не менее концепция пакета сыграла важную роль в развитии советских ракет. Королев обсуждал ее в декабре 1951 г., когда делал доклад о перспективах развития баллистических ракет с дальностью 5–10 тысяч км. Он пришел к выводу, что многоступенчатая ракета могла быть создана с использованием пакетной концепции{1350}. В 1953 г. Королев начал работу над эскизным проектом ракеты Р-7 (известной как «семерка»), в которой использовалась эта концепция и которая стала первой в мире межконтинентальной баллистической ракетой{1351}.[306]
VIII
Атомная бомба заняла центральное место в послевоенной политике. Сталин отдавал высший приоритет защите от атомного нападения и развитию средств доставки советского ядерного оружия. Но он все еще не считал бомбу решающим оружием. Он не думал, что она опровергает его тезис, что именно «постоянно действующие факторы» определяют исход войны. Более того, он видел в бомбе стратегическое оружие, которое можно использовать против целей в тылу и не считал ее эффективным противовесом сухопутным войскам или морским силам. Укрепление сухопутных войск и расширение флота не указывают на то, что Сталин игнорировал бомбу, но именно эти меры говорят о том, что у него была своя специфическая концепция бомбы и ее роли в военной стратегии. Сталин не думал, что атомная бомба произведет революцию в военном деле. Советская военная стратегия продолжала опираться главным образом на опыт войны с Германией. В советской концепции войны радикального сдвига не произошло.
Предположение о применении атомной бомбы только по целям в тылу начало подвергаться сомнениям в 1951–1952 гг., но сомнения в отношении ее решающей роли продолжали влиять на военную стратегию. Сталин по-прежнему занижал разрушения, которые могла вызвать атомная бомба. В октябре 1951 г. он сказал, что атомная война уничтожила бы «десятки и сотни тысяч мирного населения»{1352}. Он придерживался этой точки зрения, несмотря на рост атомных запасов Соединенных Штатов. К лету 1952 г. США имели 832 бомбы, что было гораздо больше 330 бомб, которых, как утверждалось в «Военной мысли», было недостаточно для победы в войне. Но Советский Союз начал наращивать свои собственные ядерные вооружения и, более того, прилагать усилия к созданию защиты от атомного нападения с воздуха. Он расширял сеть противовоздушной обороны и увеличивал наступательные сухопутные силы, чтобы иметь возможность в кратчайшие сроки оккупировать Западную Европу в случае войны.
Сталинской концепции атомной войны, к счастью, не суждено было осуществиться, так что окончательного суждения о ней вынести нельзя. Однако нет гарантии, что разрушение советских городов в ходе атомной войны не привело бы к краху советского режима; Сталин, как мы увидим, скрывал, по всей вероятности, свой страх под напускной храбростью. Но в эти годы наметилось удивительное сходство между советским и американским подходом к будущей войне. Несмотря на растущий американский арсенал, командование военно-воздушными силами США пессимистически относилось к возможности победить Советский Союз путем единственного всесокрушающего удара. В январе 1952 г. генерал Хойт Ванденберг, начальник штаба военно-воздушных сил, объяснял, что «существуют пути и средства… уменьшения последствий удара, который мы могли раньше и теперь нанести. Советский Союз работает над созданием предупредительных и защитных мер. По мере осуществления этих мер объем наших задач растет. В свете этого я убежден, что боевая эффективность моих сил с точки зрения задач атомной войны застывает на одном уровне, несмотря на постоянное увеличение арсеналов»{1353}. Сталинская военная политика убедила Соединенные Штаты в том, что атомное воздушное нападение не окажется решающим и что война с Советским Союзом будет долгой и трудной.
Сталин хотел иметь возможность угрожать Соединенным Штатам в той же степени, в какой Соединенные Штаты угрожали Советскому Союзу. Однако преследуя эту цель, он натолкнулся на географические и технические преграды. Советский Союз не имел баз, с которых можно было бы осуществить удары с помощью авиации или ракет по Соединенным Штатам. Для того чтобы угрожать Соединенным Штатам, Сталин должен был располагать средствами доставки с межконтинентальной дальностью.
Эта цель оказалась недостижимой в первые послевоенные годы. Большинство конструкторов систем оружия были осторожными людьми, не желающими и, возможно, боящимися посвятить себя разработке систем, в возможность создания которых они не верили. Туполев не поддался давлению Сталина по поводу турбореактивного межконтинентального бомбардировщика; Королев настаивал на том, что главным критерием для выбора проекта должно быть время, за которое он может быть осуществлен. Мясищев, будучи натурой более амбициозной по своим техническим идеям, принял заказ Сталина на межконтинентальный турбореактивный бомбардировщик, но потерпел неудачу, не осознав того, что от него требовалось{1354}. Тем не менее ко времени смерти Сталина Советский Союз добился некоторого прогресса на пути к овладению ядерным оружием с межконтинентальным радиусом действия.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги