Стальная сеть

Глава 22

Шагал я по улице усталый и злой. Самое то для вечеринки. Наводку на место, где подозрительные типы собираются, мне дал репортёр Иванищев. Предупредил, чтобы оделся попроще, там таких любят. Так что я в самый раз. Ещё шинель старую напялил. Как есть голодный студент, на всё готовый.

Полтора дня прошли впустую. Ничего не нарыл сыскарь Найдёнов. По моргам да по трущобам мотался зря. А так всё хорошо начиналось...

В доме полицмейстера меня душевно приняли. Чаем напоили, пирогами накормили. Даже Буграчёв подобрел и смотрел без злости. Шеф сказал, уже в гостиной, что представление на мой новый чин в столицу отослал, вместе с другими документами. Как только ответ получим, так сразу будет Димка Найдёнов настоящий офицер. «Можешь заказывать новые погоны» — сказал начальник.

Журналюга Иванищев потихоньку правым глазом подмигнул, шепнул в уголке: «О встрече не забыли? Всё в силе».

Хотел я ещё тогда девицу Елизавету о каменном карьере, да о складе с динамитом на разговор раскрутить, но не вышло. Лизавета глазками поморгала, защебетала что-то о бедных голодных рабочих. Я её и так, и эдак — ничего по делу. Да ещё мешало мне, что я узнал только что. Смотрю на неё, и думаю — сестра она мне или не сестра? Смотрел, смотрел, так и не понял. Тут уже Бургачёв заревновал. Чего это стажёришка его пассию в уголке зажимает. Взял он девицу под локоток, на меня глянул, как Отелло на Дездемону. Того гляди придушит. Вот как при начальнике, дураке влюблённом, её раскручивать? И сама то ли дура, то ли умная очень. С разбега не возьмёшь.

А девица Елизавета Ивановна чмокнула меня в щёку на прощанье и сунула в карман горсть сахарных кусочков — для попугая. Она его купить у меня хотела даже, но не согласился я. Он, конечно, попугай, и толку с него ноль без палочки. Но всё равно — разумное существо. Гоблин, мне на верность заговорённый. Как же продать его? Но девица на отказ не обиделась, улыбнулась мило и руку пожала.

Но это были ещё цветочки. Пока не пошёл без пяти минут прапорщик Найдёнов — или коллежский секретарь — по своим зацепкам.

С утра, ещё солнце не встало, сгонял на Алексеевский карьер. Снова всё осмотрел — с новым управляющим, молодым парнем. Тот ничего не знал, только блеял: «Э-э, я пока не разобрался... Э-э, я здесь первый день...»

Зашёл на склад, посадил попугая Микки на динамитные ящики. Микки по ящикам побегал, крыльями похлопал. Когтями брезент поскрёб зачем-то. Потом взлетел, круг сделал над ними, и нагадил сверху. Всё.

Даже призрачный котик Талисман вылезать отказался. Он после того раза, как чокнутый эльв Левикус меня сожрать хотел, внутри сидит и нос наружу не показывает. Боится, видать. Испугал его злобный эльв.

***

Притащил я тело бухгалтера Семёна в городской морг. Тут уже от досады, что не выходит ничего, на беспредел пошёл: вытащил лучшего врача из больницы и в морг под конвоем доставил. Очень мне мой подпрапорщик Кошкин с солдатами в этом помог. Врач, правда, сильно ругался, грозился моему начальству пожаловаться, но это когда ещё будет.

Короче, притащил врача, с ним его ассистента захватил, фельдшера. Врач молодцом оказался: покойника увидел, ругаться перестал, делом занялся. Сразу видно — специалист.

Но толку от его стараний оказалось ноль. Как шеф и сказал: помер от чахотки бухгалтер Семён. Если и было что, теперь не найти.

Уж как я котика Талисмана в морге просил выйти, уговаривал — мысленно, конечно — нет. Не вылез.

И тут не вышло!

Потом я навестил полицейских агентов. Из тех, что мне Бургачёв от щедрот своих передал. Один агент оказался пьян в стельку. Ничего сказать не мог, мычал коровой, пускал слюни, растирал их по небритой роже, пытался похлопать меня по плечу. Потом свалился и захрапел.

Другой агент был трезв, как стёклышко. Но лучше бы пьян оказался. Это был гоблин — один из немногих, что остались в городе после облавы и высылки в поля.

Гоблин этот буфетчиком в забегаловке работал. Той самой, в которой мы с Альфридом и нашей бандой в карты играли. На большие деньги.

Я пришёл, время подгадал, когда народу в заведении не бывает.

Буфетчик меня увидел, кивнул, как старому знакомому. Рюмочку налил, закуски положил. Поболтали. Он мне: говорят, что дела идут не шибко хорошо. Народишко напуган, по улицам полиция так и шастает, гребут всех, кто хоть чуточку рожей не вышел. Затаились людишки, понапрасну на рожон не лезут.

Намекнул ему, что Рыбака ищу. Буфетчик скучное лицо сделал. Сказал: «Байки всё это, господин хороший. Нет никакого Рыбака. Им залётных фартовых пугают. Кличка есть, а человека — нет». Я ему: «Как же так? Ты мне говорил, есть. Говорил, под ним девки гулящие ходят. Забыл, что ли?»

Буфетчик только плечами пожал. Сказал: «Тогда вы тот залётный и были, сударь мой. Сейчас другой коленкор». Рот захлопнул, как крышку от ящика, и давай стаканы протирать, со скрипом. Как подменили гоблина. Так я и ушёл.

***

А сегодня утром я хоронил Генриетту. На кладбище людей собралось немного: несколько подружек, парочка кавалеров, вот и вся компания. Но всё прошло чинно-благородно. Похоже, бизнесмен Алексеев дал-таки денег на похороны, хотя сам не пришёл.

Сутенёра Николя не было. А так хотелось ему ещё разок рыло начистить. Да расспросить заодно. Генриетта перед смертью сказала, что её «кот» людей Рыбака шибко уважает. Может, знает чего Николя? Но нет, не пришёл подлец. Бегай за ним теперь...

Постоял я у могилы, горсть земли бросил. Подружки носами шмыгали, в платочки сморкались. Потом, уже когда зарывать стали, Альвиния пришла. Постояла, попрощалась, а у самой в глазах ни слезинки.

Я к ней, она смотрит холодно, как на чужого. Говорю: «Прости, Альвиния. Опоздал я». Она ответила: «Ничего». И глаза пустые. Как у пыльной куклы.

Тут и дошло до меня. Понял, что с ней стало. Так выглядит полукровка, у которой душу вынули. Ту, магическую, эльвийскую половину. Как мне Альвиния в записке тогда сказала? Что ушла к тем, кто о ней позаботится. В бордель она вернулась, больше некуда. К злобным эльвам в зубы. Вот они ей и закусили, вместо завтрака... Послушная стала девчонка, безопасная. Если знала чего, забыла. Блин! Вот гады... И не достать их никак, кругом обставились.

Короче, шёл я на вечеринку злой и усталый, хуже некуда.

***

Район, где вечеринка назначена, не богатый. Но и не трущобы. Когда я с бандой полукровки Альфрида, гоблина и орка разбойничал, пришлось побегать по городу. Расположен район на склоне, внизу речка мелкая, сейчас льдом покрытая. Дома здесь все чистенькие, но небогатые. За оградой яблони, из снега торчат мёрзлые ветки малины.

Возле дома, у калитки стоят парни, гогочут, вроде просто так. Я подошёл, гоготать перестали. Хорошо, мне журналист Иванищев сказал слова нужные, чтобы впустили. Прошёл я во двор, на крыльцо поднялся. Внутри гармошка играет, шум, смех. В дом вошёл, там гулянка.

На столе бутылочки казённой, стаканы, закуски всякие. Не такие, как в доме у его высокородия господина полицмейстера — попроще. Хлеб, лук, капуста квашеная, огурцы из кадушки. В углу гармонист сидит, плясовую наяривает. Парни, девчонки пляшут, пол трясётся, аж доски трещат. Весело.

Осмотрелся я. И что? Где тайное общество? Пьянка-гулянка, танцы-обжиманцы. Наврал, небось, журналюга Иванищев. Показать хотел, что не зря хлеб казённый ест. Зря я сюда тащился, ноги бил. Достойное завершение приятного дня!

Потом присмотрелся, заметил кое-что странное. Дом этот — изба-пятистенок. Все пляски в одной комнатушке происходят. Есть дверка в другую комнату. У дверки парень стоит, семечки лузгает. Иногда дверь открывается, кто-нибудь в неё заходит. Заходит и пропадает. Но гостей меньше не становится — то и дело новые приходят на гулянку. Интересно мне стало — куда народ девается? Может, у них там шкаф с выходом в сказочную страну, как в книжках пишут?

Подошёл я к двери, хотел открыть. Парень сразу:

— Куда прёшь?

— А ты чего, швейцар? — отвечаю.

Он ладонь на ручку дверную положил, не пускает. Я его толкнул, он меня. Давай мы с ним толкаться. Думаю — если я как бы не тайный агент, то чего мне стесняться-то? Включил дурака, и вперёд.

Девчонки смеются, типа: а вот и не подерётесь!

Дверь в комнатушку открылась, оттуда чувак выглянул.

— Чего шумите?

— Да вон, этот лезет!

— Пусти его.

Зашёл я, там пять человек вокруг стола. На столе картишки разложены. Мелкие монеты между карт разбросаны, бутыль казённой стоит, опять же. Бутерброд надкусанный валяется.

— Играть пришёл? — один из чуваков за столом спрашивает. — Садись!

Сел я за стол. Раскинули картишки. Так себе игра, по маленькой.

Сижу, в карты одним глазом смотрю, а сам думаю: что-то здесь нечисто. Не может быть, чтобы только из-за картишек меня Иванищев сюда навёл.. Из-за копеечной игры. Не рулетка же здесь подпольная, в самом деле?

И куда народ девается, что сюда заходит? Тут и шкафа нет, как в книжках описывают. Комод да сундук, вот и вся мебель. Досада!

Дверь скрипнула. За моей спиной кто-то остановился, смотрит мне в карты. Наклонился, в ухо дышит.

Я ему:

— Слышь, ты, отодвинься.

А сам злой уже. Думаю — какого чёрта я здесь стул задницей плющу? Обманул меня журналюга, как есть обманул.

А этот, позади который, говорит:

— Слышь, ты мне не тыкай. А то я тебе сам тыкну.

Все, кто за картами сидел, затихли, на нас уставились. Я карты положил, спокойно так, обернулся. За спиной мужик стоит. Ну как мужик — парень, меня малость постарше. Рожа наглая, глаза с прищуром.

Говорю:

— Идите лесом, господин хороший. Тыкайте там себе в пень, сколько угодно.

Вокруг заржали, ладонями по столу захлопали. Понравилось, видно.

Он глаза свои наглые ещё больше сощурил, цедит сквозь зубы:

— Давай-ка выйдем.

— Давай, — отвечаю. О, пошла жара. Не догоню, так согреюсь...

Он отодвинулся, мотнул головой — за мной иди. И в угол, где сундук, пошёл. Я за ним.

А парень этот за верёвочку, что сверху свисала, дёрнул. Кусок стены, обоями оклеенный, отошёл. Как раз в размер двери. Небольшой, только чтоб пройти, пригнувшись. Вот тебе и выход!

Выбрались мы наружу. Там задний двор оказался. Вокруг заборы, сады, невдалеке баня топится. Дымком пахнет, хорошо так.

Загляделся я на кусты да на баню. Парень этот мне как влепит леща со всей дури. Я его за руку успел схватить, швырнул в снег. Он вцепился, как клещ, не отпускает. Барахтаемся в снегу, глаза залепило, не вижу ничего. Но кое-как вывернулся, скрутил его, повалил мордой вниз. Льдинки выплёвываю, думаю — что за день такой? Сплошное огорчение и мордобитие...

Чувак этот фыркнул, как конь, башкой в снег ткнулся, да как заржёт. Аж весь трясётся, смешно ему. Говорит:

— Так тебя распереэдак, эльвийская морда!

Я его отпустил. Думаю — пусть только встанет, вломлю ему за слова такие. С ноги в дупло.

Встал он, отряхивается, улыбка до ушей:

— Твою ж эльвийскую мамашу! Здорово, Митяй! Что, не признал меня?