Стальной сапог

Глава 12

– Вы слишком много говорите, брат!

Гроссмейстер вспылил. Впрочем, Хуго де Лаваллер всегда отличался несдержанностью характера и вспыльчивостью, что странным образом сочеталось с его изворотливым умом…

– Но я слышу от вас лишь угрозы, непонятные пророчества, на которые вы мастер, и – ничего конкретного!

Теперь побелел монах. От гнева. Он не мог достучаться до главы Ордена. Никак не мог. И что ему делать? Брат-Дознаватель был очень умён и осторожен, а годы деятельности на столь высоком и ответственном посту приучили его к осторожности и трезвости оценок. Ведь именно от его решения зачастую зависели судьбы братьев и простых членов братства. Теперь же монах всеми силами пытался уберечь Хуго от роковой ошибки. В отличие от гроссмейстера, которого полученная власть и возможности, которые те давала, пьянили своей вседозволенностью, Дознаватель наоборот, с годами становился всё осторожней, хотя многие члены Конклава считали это трусостью. Но именно это часто уберегало Орден от роковых ошибок. Впрочем, именно сейчас он, похоже, терпит неудачу… Гроссмейстер поднялся с кресла, нависая над столом грозовой тучей, затем процедил:

– Я не меняю своих решений. Пусть будет так, как будет. Вы свободны, брат.

Монах коротко поклонился и вышел из кабинета главы Ордена, не забыв притворить за собой дверь. Что ему делать?..

…Марк был зол. Очень зол. Пусть тамплиеры и посчитали себя умными, но ум слава мгновенно просчитал ситуацию, в которой тот очутился. Тот самый «золотой дым», которым он рассчитывал замаскировать свои промахи, сыграл роковую роль. Орден не хотел исполнять свои собственные обещания и просто решил прикарманить вложенные славами деньги. Ведь сумма по нынешним временам просто колоссальна! Не у всякого короля в Европе имеются такие деньги в казне! К тому же, запятая, фон Гейера отправили одного, что лишь утверждало гроссмейстера в его решении. Будь с Марком хотя бы десяток людей, всё могло бы обернуться совсем по другому. Воистину, один в поле не воин, каким бы богатырём ты не был… Шепча про себя самые чёрные ругательства, слав одним махом взлетел в седло своего коня и ударив того шпорами, буквально вылетел с подворья Ордена. От бешеного всадника бросились прочь простые горожане. Вид закованного в доспехи воина, как говорится, внушал… Впрочем, уже через сотню саженей слав опомнился и натянул узду. Захрапев, конь резко замер на месте. Потрепав рукой в кольчужной перчатке пышную гриву, Марк ласково произнёс:

– Прости, милый, не сдержался. Эти сволочи…

Жеребец всхрапнул, словно понял, что наездник извиняется за грубость, затем двинулся неспешным шагом. Куда? Да куда глаза глядят. Ночевать на постоялом дворе Марк не собирался, потому что выводить вшей и воевать с клопами настроения у него не было. Немного помедлив, пока конь шлёпал по раскисшей грязи улицы, он чуть натянул повод левой рукой, поворачивая в порт. Всё-таки, ему придётся последовать совету, точнее – рекомендации гроссмейстера. Но Орден ещё дорого заплатит за обман. Очень дорого! Он, Марк фон Гейер, клянётся в этом перед Истинными Богами…

…Додумать Марк не успел – что-то взорвалось у него перед глазами и мир вокруг погрузился в глухую черноту…

…– Шевелитесь! Быстрее!

Подгоняемые руганью кнехты торопливо освобождали безжизненное тело рыцаря от доспехов. Звякнул металл кольчуги, обильно смоченной кровью убитого. Внезапно один из солдат вздрогнул, затем испуганно повернул голову к командиру в белом плаще с чёрным крестом:

– Господин! Он жив!

Рыцарь скривился:

– Перережьте ему глотку и выбросьте в залив, как стемнеет. И заканчивайте! Сколько можно возиться?!

Кнехты зашевелились быстрее. Впрочем, процесс уже завершался. Снятые с убитого латы громоздились аккуратной кучкой в углу хлева на одной из тихих улочек города.

– Бумаги!

Рыцарь протянул руку, и один из солдат торопливо вложил в ладонь найденный в сумке убитого свиток. Коротким движением тот развернул пергамент, выругался, тут же перекрестившись и пробормотав краткую молитву, шагнул к щелистой двери, остановился. Пробежав глазами текст, удовлетворённо кивнул, затем аккуратно свернул лист, снова обвязал документ шнурком, засунув в кожаный кошель, висящий на поясе.

– Готово, ваша милость.

Кнехт застыл в почтительной позе, держа на весу упакованные в грубую мешковину трофеи. Рыцарь хмыкнул:

– Долго возились. Привяжите доспехи к седлу моей лошади. И, после того, как избавитесь от тела, возвращайтесь в казарму.

– Да, ваша милость! Как вам угодно.

Подчиняясь кивку, один из убийц осторожно открыл дверь в хлев, пронзительно заскрипевшую, высунулся наружу, мгновенным движением повернул голову влево, вправо, вернулся назад:

– Никого, ваша милость. Можно выходить.

Рыцарь, надменно вскинув подбородок вышел на улицу и тяжело взгромоздился в высокое седло. Мешок с доспехами был привязан сзади. Ещё мгновение, и повинуясь удару шпор, громадный жеребец, чмокая копытами по раскисшей земле, исчез за поворотом кривой улочки. Облегчённо вздохнув, кнехт вернулся в сарай. И, как оказалось, вовремя – его напарник уже стоял нагнувшись над убитым, держа в руке большой тесак.

– Ты чего?! Оставь сейчас же!

– Но его милость приказала…

Первый кнехт зло ухмыльнулся:

– Напыщенный петух! Не заметил, что этот человек – жив-живёхонек! Просто лишился чувств от удара.

– Тем более…

– Дурак!

Солдат выругался, потом пояснил:

– В порту стоит мавританский корабль. Продадим им этого несчастного. Сам знаешь, из плена неверных ещё никто не возвращался…

Второй кнехт задумался, осмысливая идею, потом согласно кивнул:

– Хорошая мысль. Зачем терять деньги?

И оскалил в улыбке кривые зубы…

…Скрипнула крышка деревянной решётки, и гнусавый голос кого-то из слуг работорговца проорал:

– Пошевеливайтесь, грязные твари!

Со стонами, с кряхтением смрадная масса людей внизу начала шевелиться. Похоже, что не один только Марк среди несчастных знал арабский язык. Его спасло чудо – арбалетная стрела лишь скользнула вдоль виска, оглушив его, а обилие крови, что бывает всегда при ранениях головы, ввела в заблуждение тамплиера. К тому же, по случайному стечению обстоятельств тот оказался неопытным, а его подчинённые – слишком любили золото, что и спасло слава от неминуемой смерти. Тем не менее, очнуться в трюме облачённым в грязные лохмотья и с замотанной тряпками головой было шоком. Впрочем, бывший воздухолётчик имел очень крепкие нервы, поскольку бороздить небеса могли только волевые люди с характером. Слабодушным и неврастеникам там делать нечего. Именно это смогло удержать Марка от необдуманных действий, притворившись, что обстоятельства сломили слава. Но он просто затаился, став одним из находящейся в трюме арабского торгового корабля массы рабов, отмалчиваясь от вопросов, отделываясь односложными ответами на вопросы любопытных. Сам купец его не допрашивал, и слав сильно подозревал, что тому и невдомёк, кто находится среди живого товара. Естественно, что не было ни денег, ни оружия. Ничего кроме рук. Попытаться сбежать? Куда и как? Никто не знал, куда движется корабль. Какова конечная точка путешествия. Вначале, правда, таилась сумасшедшая мысль, что купец возвращается обратно, и у Марка будет шанс подать весточку в Крепость Поющих Птиц. Но холод, становившийся с каждым днём всё сильнее сказал, что судно идёт на Север. Вскоре это поняли и остальные, и теперь Марк частенько видел, как то один, то другой возносили молитвы Проклятому Истинными Богами, чтобы не попасть к викингам. Кто они. слав знал хорошо, но, в отличие от остальных рабов, этого не боялся. Он вообще не испытывал страха перед будущим, потому что был уверен, что выберется на свободу в любом случае. Нужно лишь немного обождать, прибыть на место и осмотреться, а там… А пока – стиснуть зубы и терпеть. И крик надсмотрщика с палубы воспринял как благословение Истинной Троицы – корабль прибыл, а значит, что он на шаг ближе к будущей свободе. Только вот куда причалил арабский торговец? И где теперь находится?.. Гулко бухнула лестница в днище, разбрызгивая мочу. Послышалась ругань, кто-то распекал нерадивого, наконец раздалась команда:

– Эй, вы! Дети слепого осла и шелудивой кобылицы! Выходим на палубу!

Рабы поодиночке двинулись наверх, звеня кандалами. На железе арабский работорговец не экономил, и деревянных колодок не применял. Настала и очередь Марка. Перекладины под ногами чуть пружинили, почти у самого верха его подхватили под руки, толкнули в сторону, чуть поддержав. Это было благом, потому что даже неяркое северное солнце в первое мгновение ослепило молодого человека, а свежий речной воздух опьянил, заставив пошатнуться. Впрочем, в следующее мгновение его пихнули в спину:

– Не задерживай, гяур!

Так ничего и не видя, врезался в кого-то, впрочем, охнув, тот помог выпрямиться и явно поставил в строй. Слёзы утихли, удалось проморгаться, перед славом расстилалась широкая водная гладь, упиравшаяся в синий берег. Выдохнул из пересохшего вдруг горла:

– Где мы?

– Хольмгард.

Но тут же одна вода! И вдруг словно пробку из ушей выдернули – шум толпы, скрип дерева, лошадиное ржание. Обернулся – громадная по местным меркам пристань, к которой пришвартованы десятки, если не сотни, самых разных кораблей под флагами знакомых и незнакомых держав. Суетящиеся вокруг корабельщики, грузчики, воины, словом, жизнь в этом городе явно кипела! Хольмгард… Хольмгард… О, Громовержец Перун! Не Хольмгард! Новгород! Новый Город! Самый ближний из городов русов к Руяну, к бывшей Арконе, павшей некогда под натиском воинов Проклятого Истинными Богами!

– Шевелись, твари!

Кого-то впереди цепочки хлестнули бичом, потому что тот вскрикнул и натянул верёвку, пропущенную через ножные цепи. Колонна сделал шаг, другой, спускаясь по широкому трапу, чтобы оказаться на берегу. Там уже суетились потенциальные покупатели, обхаживая восседающего на резном кресле пузатого араба с крашеной хной бородой. Вдруг тот рывком поднялся со своего места, не обращая внимания на вьющихся возле него новгородцев и сделал непонятный знак рукой. Старший охраны буквально бегом бросился к владельцу груза и склонился перед ним в поклоне… Что там происходило Марк так и не узнал, потому что рабскую колонну погнали куда то в город, в узкие ворота среди высокой каменной стены…

Впрочем, спустя некоторое время колонна вновь двинулась дальше, похоже, что так называемый мытарь уладил все вопросы. Но идущий впереди раб оказался прав, потому что рабов повели в сторону, по узким грязным улочкам, вымощенным брёвнами, окружённых с обеих сторон низкими курными избами. Похоже, что здесь жила городская беднота. Слав поёжился, ощущая на себе презрительные взгляды жителей Новгорода, впрочем, понятно почему: невообразимые лохмотья, мерзкий запах немытых тел и мочи, пропитавший их, казалось, до самых костей… Путь оказался довольно долгим, но и он кончился, когда рабы оказались на большом поле, усеянном деревянными загонами и помостами. Марк выругался про себя – торговля рабами в Новгороде явно процветала. А ещё через некоторое время всех их загнали в огороженный частоколом загон, после чего выдернули верёвку, на которой вели, из колец оков. Затем принесли еду в большом котле, гнусную похлёбку, от которой несло тленом, и каждому из рабов повара наливали в деревянную плошку по половнику, давая дополнительно по куску грубого хлеба. Впрочем, никто не привередничал, торопливо хлебая мерзкую жижу и жуя свою порцию. К Славу никто не приставал, так что он, можно сказать, поел спокойно. Когда рабы окончили свою трапезу, в загон вошли воины работорговца и собрали посуду. Наконец товар остался в одиночестве, охрана, естественно, находилась снаружи, а когда стемнело, невесть откуда к ней присоединились и громадные лохматые псы, так же молча стерегущие каждое движение пленников. Марк попытался перехватить взгляд собаки, но не получилось. Помедлив, устроился поудобней на земле и задремал, неожиданно для себя провалившись в глубокий сон без сновидений. Рабов разбудили ранним утром, торопливо накормили, а вскоре погнали к помосту, где уже начинался торг…

Марка вывели на помост уже ближе к обеду, когда почти всех распродали. Перед этим хозяин-араб долго присматривался к славу, но молчал. Наконец, махнул рукой, давая разрешение, и раба выставили на продажу. Под оценивающими взглядами было… неуютно, что ли. Марк физически ощущал их, как нечто липкое и противное, словно новая грязь нарастала ещё больше на тело, и так покрытое толстым слоем грязи, но держал каменное лицо, изо всех сил сдерживая свои эмоции.

– Пол гривны даю!

Раздался первый крик кого-то из покупателей. Затем подал голос другой:

– Половину гривны, и ещё четверть!

– Ха! Да он сдохнет раньше, чем отработает! Что хоть умеет то?

Араб не выдержал, выскочил на помост к рабу и ухватил скованную руки, Марк с удивлением ощутил, как руки продавца скользнули по характерным мозолям, на округлом лице появилась довольная улыбка, и он заорал:

– Воин умелый! Сильный! Умеет обращаться с лошадьми…

…Тьма! Откуда тот догадался?! Впрочем, наверняка не первый раз торгует людьми… Видимо, что-то всё-таки скользнуло по лицу слава, потому что араб вдруг чуть отошёл в сторону, но кричать тише не стал:

– Смотрите, какой сильный! Ещё неделю назад был при смерти! А сейчас стоит твёрдо, смотрит хорошо! Гривну!

– Загнул, арап! Половину и две полушки!..

…Надо отдать должное купцу, торговался тот умело. Наконец кто-то из покупателей выскочил вперёд, сам соизволил подняться на помост. Приблизился к Марку, прогудел низким басом:

– Руку дай! Или по нашему не разумеешь?

Слав молча поднял скованные цепью руки. Покупатель, плотный, коренастый, с окладистой бородой, ухватил одну из ладоней, попытался продавить плотные мозоли от рукоятей воздухолёта, на мгновение задумался, потом громогласно объявил:

– Я, Вышата, подтверждаю – сей раб воин! Но ему не меч знаком, а нечто другое, скорее всего, копьём владеет, либо рогатиной…

И неожиданно нанёс удар прямо в лицо Марку. Тело среагировало привычно, слав чуть присел, пропуская удар над головой, одновременно с маху въехал сцепленными руками по по правому боку. И едва не взвыл – под богатой шубой на новгородце был панцирь. Скривился от боли, а купец довольно рассмеялся, но тут же оборвал смех, довольно дружелюбно хлопнул слава по плечу:

– Добрый воин! И речь нашу разумеет! Как зовут?

– Марк. Марк фон Мауберг.

– Немец?

– Я, я!

– Да не ты! Тьфу, леший тебя побери…

Отвернулся вновь к собравшимся, снова повысил голос:

– Речь нашу разумеет, но не говорит!

– Научится!

…Торг продолжался ещё примерно полчаса, пока слава не продали за невероятную цену в одну полную новгородскую гривну новгородскому купцу Малюте Иванову, проживающему на Славенском конце, входящему в Ивановскую сотню…

– Прибыли!

Заскрипели массивные ворота из дубовых плах, раскрываясь при появлении хозяина усадьбы, и Марк с интересом посмотрел внутрь узкого, едва-едва пройдёт гружёный воз, проёма. Первое, что бросилось ему в глаза, относительная свежесть постройки. Дерево ещё не приобрело серости старости, свойственной нескольким домам, попавшимся ему по дороге. Лет двадцать, может, чуть больше. Двор окружал довольно высокий частокол, или тын, как говорили местные, из довольно толстых, в две пяди толщиной заострённых брёвен, вкопанных в землю. Удалось рассмотреть, что недалеко от верхних концов столбы просверлены, и в отверстия вставлены балки, толщиной в три четверти, примерно, разумеется, пяди… Его хлопнули по плечу, отвлекая от любопытства:

– Пошли, немец!

Дёрнул головой, послушно последовал за челядью внутрь мощёного брёвнами двора, куда уже высыпала многочисленная боярская челядь и домочадцы. Впрочем, внутри было куда интереснее: во-первых, большой, высокий, как он понял, чуть ли не в три этажа рубленный из древесных стволов дом с очень маленькими и узкими оконцами со вставленными в них рамами из свинца и слюдяных пластин. Скорее, даже бойницами, чем окнами. Света такие оконца давали чуть-чуть в самый солнечный день.

Рядом с главным, как он понял, домом, возвышалось нечто вроде четырёхгранной башни, опять же из толстых брёвен, правда, на этаж выше, чем тот, и под двускатной, хитро закрученной крышей, крытой, в отличие от других строений во дворе, деревянными пластинками, вырезанными шестигранниками, и такими же крошечными оконцами. Ещё четыре, как насчитал Марк, небольших постройки, крытых деревянными плахами, стоящими у западной стены тына. Судя по всему, хозяйственными, поскольку от них доносился густой запах навоза и птичьего помёта… Впрочем, полюбоваться на боярский двор всласть ему не дали, подведя к крыльцу под навесом из тех же деревянных плах, на котором в резном кресле уже восседал сам глава семейства, и… его новый хозяин, уже успевший снять высокую бобровую шапку и отдуваясь, пьющий из резного деревянного ковшика нечто ароматное и, похоже, холодное, поданное ему одетой в длинное, до пола, богато вышитое платье невысокой полной женщиной в круглой шапочке, обвязанной сверху опять же шитым золотом платком. Несколько мгновений ничего не происходило, все ждали, пока боярин допьёт, как узнал уже позже Марк, квас, и отдаст ковшик своей супруге, затем вытрет рот опять же, богато вышитым полотенцем, поданным ему маленькой простоволосой девчушкой в таком же по фасону, как и у хозяйки, но куда проще выглядевшем платье, из челяди, затем зелёные глаза хозяина усадьбы обратились на слава. Густым басом тот прогудел, обращаясь ко всем собравшимся:

– Купил я намедни нового холопа, из немцев. Баяли, воин он. Вот и будет двор наш сторожить, если, конечно, не обманули меня.

Фон Мауберг усмехнулся про себя – не обманули, боярин. Не волнуйся. Впрочем, лицо новоявленного холопа оставалось неподвижным. Боярин помолчал, затем шевельнул губами:

– Эй, там, покличьте Оладью, да принесите две оглобли.

Кто-то из собравшихся бросился внутрь построек. Марк терпеливо ждал. Ещё пара минут, и во дворе появилось новое действующее лицо, и не одно, как он понял. Высокий, широкоплечий новгородец, все движения которого выдавали опытного воина. За ним поспешал просто одетый, светловолосый отрок, несущий на плече два недлинных, но прочных деревянных ствола толщиной в запястье. Кроме того в одном из крошечных окошечек башни забелели чьи-то лица. Слав чуть дёрнул краешком губ, означая кривую улыбку. Отрок, несущий оглобли, отдал одну новоприбывшему воину, затем подбежал к новичку, сунул ему в руки остаток своей ноши. Руки действовали сами. Марк прикинул вес, нормально. Попробовал крутануть оглоблю, приноравливаясь к балансу. Терпимо. Ну, во славу Истинной Троицы…

…Оладья сплюнул кровавую слюну из рассечённого рта, не заметив, что та повисла алой нитью на бороде. Такого опытный воин не ожидал. И не мог ожидать! Ничего привычного ему по прежним боям, даже близко с подобным сталкиваться не приходилось. А выносить позор на глазах боярина Малюты… Осерчает, выгонит с позором, ославит на весь господин Великий Новгород, и куда ему деваться? Но… Обречённо мотнув головой, снова устремился вперёд, чтобы в следующее мгновение перед глазами вспыхнули искры, раздался сухой треск и наступила всепоглощающая тьма. Ещё успел удивиться, откуда тьма, коли ясный день на дворе, и всё… Очнулся уже лёжа на полатях в людской, с забинтованной головой и густо облепленными снадобьями губами, рассечёнными едва ли не в первые мгновения потешного боя, оглоблей немца.

– Проснулся, батюшка Оглобля? Ты лежи, лежи, не вставай! И говори поменьше, тебе губы только сшили. Всё на живую нитку. Если попить хочешь, просто рукой махни, я принесу.

Засуетилась возле него дворовая девчонка Парашка. Вечно голодная и тощая, как волк зимой. Шевельнул пальцами, и это движение неожиданно вызвало резкую головную боль. Холопка сорвалась с места, умчалась в открытую дверь, чтобы почти тут же вернуться с ковшом прохладной воды и коровьим рогом. Воткнула последний в ковш, конец поднесла к обмазанным губам воина. Чуть приподняла, напрягшись, голову Оладьи. Тот жадно потянул, и, ощутив благословенную влагу, блаженно застонал. Хвала Богу, что девчонка поняла его стон правильно, не став с испугу убирать воду. Наконец, напившись, шумно выдохнул, и Параша осторожно, стараясь не вызвать последствий, опустила голову раненого на подушку. Унесла ковшик и рог, вернувшись, снова уселась на пол возле кровати, затараторила:

– Ой, дяденька Оладья! Ой, басурманин вас чуть не убил! Страшный он! Ни жалости, ни речи людской не разумеет! Боюсь я его!

Оладье страшно хотелось узнать, что произошло с ним, но Парашка трещала без умолку, только в её словах он ничего полезного для себя не слышал, а говорить ему пока нельзя не было…

…Боярина Марк явно впечатлил, потому что усмешка на заросших усами и бородой полных губах исчезла после того, как Оладья, лучший, как понял слав, боярский воин, сложился после мощного удара в лицо пяткой ноги. Слав удачно ошеломил первым выпадом боярского бойца, тот не ожидал мгновенного, словно укус змеи удара торцом оглобли из крайне неудобного положения для нападающего, и когда ошеломлённый выпадом Оладья рефлекторно отшатнулся назад, типичный йон маваши гири, как сказали бы через семьсот лет, отправил противника слава в чистый нокаут. Впрочем с каратэ, как назвали этот вид рукопашного боя стиль слава не имел ничего общего кроме похожих движений ряда приёмов. Обучался Марк в военном княжеском училище у лучших наставников Державы, и славов, и ниппонцев, и корёсцев, и инков. Кое-каких ухваток набрался у своей воспитательницы из норгов – викинги славились своей драчливостью. Да потом, когда попал в корпус воздухоплавателей, науку не забывал, и старался перенять всё, что можно было. У желтокожего цинца, практикующего работу с копьем он и перенял некоторые приёмы цяньшу, боя с копьём. И хотя оглобля, естественно, не боевое оружие, но кое-что славу пригодилось, как выяснилось. Впрочем, убивать Оладью Марк не хотел, но впечатлить боярина требовалось. Не было желания у фон Мауберга ходить за сохой или пасти коров на лугу. Он – воин. И воином хотел оставаться и в будущем. А что попал в рабы, так не страшно. Слав прекрасно знал, что может в любой момент уйти, и никто его не остановит. Нет у него противников, как уже успел убедиться. Только вот задачу ему князь поставил другую. Врасти. Устроиться. Основать базу. Поэтому придётся пока походить в холопах. Недолго, разумеется…