Стальной сапог

Глава 13

– Тевтоны Псков взяли!

Истошно завопил ввалившийся во двор усадьбы Егорка, сирота, прижившийся на кухне, только что прибежавший с рыночной площади. Марк вздрогнул и застыл неподвижно. Уже год он служил у боярина Малюты кем-то вроде телохранителя. Иванов слава не обижал, относился даже с неким уважением. Сумел фон Мауберг завоевать у сурового и хитрого боярина определённую репутацию. Как и у остальной дворни и челядинцев, а так же многочисленных племянников и прочих родичей хозяина усадьбы. Ценили Марка за умения невиданные, за стойкость в драке, благо кулачные бои стенка на стенку тому с детства привычные, чай, национальная забава Державная. Уважали за знания. Постепенно слав начал говорить на местном наречии. Так же, как коренные новгородцы протяжно тянул «о», да новых словечек, незнаемых на другом конце мира, нахватался, и потихоньку на вечерних посиделках у горящей печи время от времени начал предложения говорить, а не только слушать. Затем тавлеи, то есть шахматы, по-русски, вырезал между делом, обучил пару холопов игре, благо правила несложные, начали играть потихоньку. Дворня, поначалу боявшаяся слава после боя с Оладьей, попривыкла к нему, перестала шарахаться, когда заходил слав на поварню или ещё куда. Наладились отношения с кузнецом боярским. Марк, осмотрев оружие местное, скривился про себя. Кольчуги из крупных колец, между ними любое оружие пройдёт. Мечи вроде и красивые, а баланс у большей части никудышный, да и качество по сравнению с державным никуда не годное. Про хитроумные же штучки восточные тем более никто из местных и не слыхивал. Ни про мечи-катаны, ни про веера боевые. Рукопашному бою учились, стыдно сказать, на тех самых ледовых боях. Серьёзно никто не занимался. Правда, сказывали, что дружинники княжеские чего-то такое знают, но Александра, по прозвищу Невский, что незадолго до появления Марка в Новгороде свенов на Неве разбил малым числом, буйные новгородцы, превыше Бога ставящие свою свободу, прогнали. Мол, захотел тот взять град славный и богатый под свою руку. Ан, не бывать такому, чтобы Вольный Новгород перед кем-нибудь склонился! Так что как нужда в опытном воеводе отпала, так и избавились. Бахвалится новгородцы любили. Что простые горожане перед друг дружкой, у кого изба выше и стол богаче, что гости торговые – кто дальше с товаром побывал, да какие диковинки привёз, и какие невидали видывали. И бояре новгородские от прочих не отставали: у того жена красавица, у второго – сын боец знаменитый, у третьего – мошна несчитанная, богатства большие, у четвёртого… А четвёртым то и был как раз хозяин Марка, Малюта Иванов. Знаменит был на весь город дочерью-красавицей, красы невиданной. Да теперь ещё и Марком Немцом, воином лютым и непобедимым. Прославился фон Мауберг на весь град как великий боец случайно. Ехал, как положено было, на лошади за возком боярским. Малюта с совещания «золотых поясов», старшин купеческих Нова Города возвращался. Да видно, не всем речи боярские по нраву пришли, и в тихом переулке, в тёмный час, ибо собрание затянулось, встретили боярина лихие люди. А вообще шалили злые людишки в городе часто. То усадьбу боярскую обнесут, пока хозяина нет, то жену или дочку попортят, а то и вовсе лихое дело сотворят, жизни лишат… Так что нарвался Малюта на большие неприятности. Тренькнули тетивы на луках, и упала четвёрка передних боевых холопов, в том числе и Оладья, с конец мёртвыми. Фон Мауберг же отшвырнул свой факел, да умудрился пригнуться в седле, благо последним ехал. Не любил его Оладья после поражения. Ох, не любил! Словом, успел слав уклониться от стрелы разбойничьей, да с коня спрыгнуть, ну а дальше… Сам он никому не рассказывал, не бахвалился, отговариваясь незнанием речи русской, а боярин и пискнуть не успел, поскольку из возка вышел уже на подворье, куда Марк его привёз. А кучера и прочих холопьев, кроме немца, всех кончили. Но и сами лихие людишки не ушли. Марк их всех уложил. Насмерть, вестимо. Когда примчались на место побоища, насчитали девятерых лиходеев. Опознали, вестимо. Васька Буслаев со своими товарищами. Матушка его потребовала выдать убийцу, да боярин отстоял. Больше того, на правёж Марфу Буслаеву отправили, и много чего всплыло нехорошего. Ой, как много… Так вот и стал Марк фон Мауберг, или Марк Немец, знаменит по граду Новому, вольному…

…Боярин, по зимнему времени, выскочил на высокое крыльцо терема. В красном длиннополом, шитого чёрными бабочками, алого бархата кафтане, поверх которого была наброшена роскошного бобрового меха шуба, крытая пурпурной парчой. Поскольку новость, принесённая с торга оказалась ошеломляющей, Малюта даже длинную боярскую шапку из того же редчайшего чёрного бобра забыл одеть. Застыв на крыльце, Иванов завопил:

– Чего мелешь, пустозвон?!

Егорка испуганно съёжился, потом бросился к крыльцу, а котором застыл боярин, рухнул на живот истово, даже чуть проскользил на пузе по утоптанному снегу, завопил, не поднимая лохматой головы, с которой невесть как умудрился содрать вязанную цилиндром шапку грубой некрашеной овечьей шерсти:

– Батюшка боярин! Гонец из Пскова прибыл на вече новгородское! Пал Псков! Воровские люди город сдали, ворота ночью немцам открыли! Так народ бает![15]

Охнув, Малюта схватился за сердце, и Марк поразился, увидев, как в одночасье изменилась и внешность боярина, и его осанка. Только что на крыльце стоял гордый, полный осознания своей власти крепкий, средних лет человек. Это было мгновение назад. А спустя миг на ступеньках оказался, сгорбленный, потерявший всё старик с запавшими глазами. Кто-то из кухарок охнул, торопливо зажал себе рот ладонью, громким шёпотом выдав:

– Ой, лишенько… У боярина жена с дочерью во Пскове у родни гостят…

Марк едва смог удержать каменное выражение лица – а ведь верно! Ещё неделю назад Малюта отправил семью во Псков с многочисленной охраной и подарками для родни. Вроде и против боярин был, да разве переспоришь супругу боярскую, свет Брячиславу Веденеевну? Проще петуху яйцо снести, чем уговорить боярыню на что-то иное, чем той в голову втемяшится. Так и тут! И времена то лихие настали, и людишки воровские пуще прежнего пошаливать по лесам вокруг Нова города стали ни с того, ни с сего. На свою голову отправилась боярыня Иванова в Псков-город, да прихватив с собой единственную дочку-красавицу, отраду Малюты. Поговаривала дворня, что на показ невесты Брячислава Веденеевна отправилась. Мол, сын посадника псковского Твердила глаз на лебёдушку белую положил, собирался после Купалы сватов засылать. Да Мария Малютишна характером не в батюшку, а в маму пошла. Такая же упёртая. Как втемяшила себе в голову, что пока жениха не увидит своими глазами, замуж не пойдёт, и хоть кол на голове теши. Так что между двух огней Малюта Добрынич попал. Не устоял, поддался на уговоры, а теперь вот…

… Но что-то же делать нужно! Не бросать же родную кровиночку на растерзание псам поганым?! Взгляд боярина упал на рослую фигуру немца-холопа, и тут же в голове завертелась шальная мысль – ведь слуга то тоже из тех же немцев! Или франков? Короче, из тех же краёв, что поганые псы тевтонские! Боярин был не дурак, и чужестранцев и прочих не новгородцев одним аршином не мерял. Знал, что и среди своих подлых людишек полно… Мгновение, и высокородный собрался, гулкий хозяйский бас разнёсся по двору, отдавая приказы:

– Егорка! Бегом на площадь, где вече будет! Всё разузнать, мне ввечору доложишь!

Парнишка подскочил с земли, словно из катапульты им выстрелили, склонился в поклоне, сжимая шапку в кулаке:

– Исполню в точности, боярин!

Но взгляд боярина ухе застыл на Марке, пронзительный, словно пытался новгородец угадать мысли холопа, поскольку по вечно неподвижно каменному лицу ничего прознать не выходило. Мрачно махнул рукой, подзывая того, и когда холоп приблизился, чуть склонив аккуратно постриженную под горшок, по русскому обычаю, голову, бросил:

– Придёшь ко мне в покои, через час…

Потому что мысль, что пришла в голову Малюты от отчаяния, обдумать нужно было в тишине и спокойствии. Тем более, что солнышко припекало совсем не так, как обычно в августе…

Проводив боярина взглядом, Марк усмехнулся про себя – похоже, что у него появится шанс стать свободным без всяких побегов и прочего…

…Войдя в светлицу, Мауберг уже привычно склонил голову в лёгком поклоне. Впрочем, боярин к нему относился, можно сказать, с уважением, благо жизнью был обязан, отчего и спускал этакую вольность. Впрочем, слав границы не переступал, всегда вёл себя ровно, лишнего не позволял. Малюта сидел к нему спиной, глядя в окно на уже садящееся солнце. Рядом на низеньком столике стоял золотой кубок с вином. По запаху понял.

– Поедешь в Псков. Вызволишь оттуда семью мою. Сумеешь – волю дам и награжу. Нет – с того света достану.

Глухо процедил сквозь зубы боярин, по-прежнему не оборачиваясь. Чуть помолчав, снова заговорил:

– Знаю, речь мою ты разумеешь. Только не говоришь. То ли брезгуешь, то ли…

Марк решился:

– Прости, боярин, не люблю коверкать язык. Знаю, неправильно говорю, вот и стараюсь молчать, чтобы не смеялся народ.

Малюта рывком развернулся к славу, подскочив с кресла:

– Вот значит как… Понятно.

После короткой паузы, вглядываясь внимательно в лицо фон Мауберга, снова спросил:

– Привезёшь мою семью?

Марк кивнул, потом повторил по-русски:

– Сделаю, боярин. Только помощь мне нужна…

– Говори.

Слав продолжил:

– Телега с конём и возница на ней. Да мне боевого коня, и доспех германский. К нему живописец требуется.

– Живописец?!

Видно, что понадобился художник, боярина удивило не на шутку. Он начал закипать:

– Что за…

Мауберг спокойно пояснил:

– Всё просто, боярин. Поеду, как рыцарь, каковым я и являюсь. Посему герб мой родовой нужно на щите изобразить. Для чего и потребен живописец.

Малюта чуть расслабился:

– Умно придумано. Умно. А не подведёшь? Доспех то иноземный стоит не мало! И конь боевой…

Марк пожал плечами:

– Не смердом же мне ехать? Кто тогда со мной разговаривать будет?

Боярин задумался, привычно поглаживая свою роскошную бороду.

– Дело говоришь. Только клятву дашь, что не сбежишь со всем добром. На святом писании.

Губы Марка дрогнули:

– Так ведь, боярин, вера у нас разная. Знаешь, что на ваших книгах клятва для нас недействительна?

А вот это была для Иванова новость! Он то считал, что разницы в книгах святых нет, просто обычай служения Христу разный, у немцев на латыни, у русских – на родной речи. И всё. А тут… Эвон как! Но кажется холоп его слово сдержит, раз такую тайну выдал. Махнул на всё рукой – будь, что будет…

– Слово дашь. Рыцарское. Что не сбежишь, пока мою семью из Пскова не привезёшь. Дашь клятву?

– Дам.

Марк был внешне спокоен, хотя в душе смеялся – знал бы боярин, что и по приказу он, барон фон Мауберг, из Новгорода не уйдёт…

Тем временем, что прошло, боярина, видимо, немного отпустило от переживаний. По крайней мере, с лица багровость ушла, да и руки трястись перестали.

– Значит, не сбежишь?

Зачем то переспросил тот, потом молча поднялся, подошёл к резному поставцу драгоценного заморского красного дерева, стоящего невесть какие деньги в Новом Граде, раскрыл, достав с груди связку на шнурке, ключом дверцу, вытащил небольшой, но увесистый мешочек, мягко звякнувший, когда его опустили на столик. Указал на него подбородком, произнёс:

– Доспех иноземный тебе сам найти не смогу. Нет у меня такого. Езжай на рынок, в торговые ряды, пригляди сам. В кисе[16] … деньги. Думаю, хватит тебе.

Марк молча принял шитый кошель, прикинул, с полсотни, не меньше, византийских золотых. Должно хватить, ещё и останется. Боярин, между тем продолжил:

– Коня я тебе дам. Ещё что потребуется?

– Меч добрый. Да его я сам закажу. Работа несложная, кузнец до утра управится.

Малюта согласно кивнул.

– Когда в путь?

Доспех нынче же куплю, подгоним с Петром… Думаю, за ночь. Отосплюсь, да в путь-дорогу.

«Золотой пояс» согласно кивнул. Затем вздохнул:

– Дай тебе Господь…

Марк едва заметно улыбнулся, заставив боярина вытаращить от изумления глаза – чтобы «камнеликий», как его прозвала любимая дочка, да себе позволил улыбнуться?!

– Главное, боярин, ты своё слово сдержи. А за мной не заржавеет.

Развернулся, не спрашивая позволения хозяйского, к выходу пошёл. Рассусоливать некогда, дел – по горло…

– Слово за слово, рыцарь.

Чуть задержался, услышав такое от хозяина, не оборачиваясь, кивнул, повторив:

– Слово за слово, боярин…

Быстро спустился по лестнице, спросив у застывшей на крыльце стряпухи:

– Где Пётр-кузнец?

Та словно проснулась, вздрогнула, с изумлением глядя на немца, затем, задрожав, ответила:

– На конюшне, с Прошкой телегу ладят…

Опять кивнул, так же едва заметно, поспешил в указанное место. Растворил прикрытую неплотно створку. С солнышка, хотя и позднего, вечернего, не сразу заметил стриженые под горшок головы, торчащие за старой телегой. Позвал:

– Пётр! Выходи, работу боярин повелел срочно сделать.

Крепкий мужичок в длинной, белёного холста рубахе выпрямился, так же изумлённо глядя на Марка:

– Никак, ты, немец, говорить научился?!

Мауберг махнул рукой:

– Пошли, времени нет!..

Оказавшись в кузне, бросил короткий взгляд на едва тлеющий горн:

– Меч нужен.

Кузнец задумчиво почесал затылок громадной пятернёй:

– А чего в оружейне не возьмёшь? Там этого добра…

Слав ухмыльнулся:

– Поди забыл, что каждый воин по своей руке оружие берёт?

– Так там на всякого разного…

– Смотри.

Подошёл к закопчённому листу, прикрывающему русскую печь, который принесли в починку, подобрал на полке гвоздь, несколькими твёрдыми взмахами изобразил привычную ему катану ниппонского образца.

– Сделаешь?

Пётр уставился на рисунок, как на Божье откровение:

– Энто что?!

– Меч.

– На персидский акинак похож. Али на татарскую саблю…

– Лезвие шириной в два пальца. Длиной…

На миг задумался, потом взглянул на кузнеца и едва не просиял:

– От плеча левого, до кончика указательного пальца правой руки, если в сторону вытянуть. Толщина в полногтя к обуху. Точить, править, с одной стороны. Боярин разрешил, если что, взять готовый клинок и перековать под меня. Понял?

Кузнец вначале кивнул, потом спохватился:

– Ежели что не так будет?

– Не переживай. Пока огонь в горне разожжёшь, пока меч подберёшь под перековку, я вернусь. Боярин по делам послал.

Пётр согласно кивнул, внимательно рассматривая небрежный рисунок, затем решительно двинулся к сложенным на широкой скамье заготовкам и недоделанному ещё оружию. Марк же вышел из кузни, уже не сомневаясь ни в чём, поскольку Пётр был отличным мастером, двинулся к воротам. Его ждал рынок и самое сложное – доспех. В принципе, его бы лучше заказать, да времени совсем нет. Сойдёт и добрая кольчуга с такими же штанами, повесить нагрудник, да котту… Впрочем, её девки дворовые сошьют. Чего там сложного, два полотна вместе мешком без дна сшить? Коня он своего возьмёт. Ну, как своего? Того, на котором охрану боярина служит. Добрый жеребец, недавно в силу полную вошёл, масти вороной. О! Не забыть покрывало на него, и копьё рыцарское со щитом. Тьфу!..

…Мощный вороной, словно осенняя ночь, жеребец под белой попоной с нашитыми на неё геральдическими грифонами легко нёс на своей спине закованного в железо всадника. Прямоугольный щит, слегка изогнутый, с тем же чёрным птицезверем, крашенное в чёрно-белую спираль рыцарское копьё с широкой чашкой упора, вставленное концом в специальную щель на седле. Позади неспешно двигающегося рыцаря, а никем другим воин на вороном коне не мог быть, скрипела гружёная телега под полотняным тентом, явно заморского образца, запряжённая каурым мерином, которого погонял одетый в лохмотья заросший туземец неопределённой нации. То ли эст, то ли лат, то ли кто из мери, или вообще, чудин неведомый. Вокруг расстилался сосновый бор, на удивление разросшийся на песчаной почве, посвистывали лесные птахи, изредка любопытный зверь высовывал осторожно свою мордочку из густого малинника или орешника, провожая взглядом пахнущего металлом невиданного чудовища. Верста за верстой ложились под подкованные шипастыми подковами копыта боевого жеребца. Марк, пожалуй, впервые за время пребывания в Старом Свете, был спокоен и по душе растекалась умиротворённость. Сейчас он, пусть и на короткое, относительно, разумеется, время, вновь воин. Не воздухолётчик, естественно, поскольку неведомо ему, лишь одним Богам, когда вновь он вознесётся на хитроумной махине в бескрайние небеса, но всё же воин. И дело он исполняет своей волей, воинское дело. Да, мог промолчать, мог отказаться. Только вот не стал разбивать надежду боярину Малюте. Тот хоть и строг был, да Распятому поклонялся, но зря не кричал и не наказывал. Суров был Иванов, но справедлив всё же. Не отнять этого у «золотого пояса». Да и в торговле так же честен был. Свою резану не упускал, вестимо, но обманом дела не вёл, жульничеством гривны да куны не зарабатывал. Так что Марк Иванову верил. В том, что отпустит его боярин на волю, коли спасёт воин семью боярскую, не сомневался. Лишь бы, как говорится, свезло им. Возницу Мауберг сам выбирал. На рынке рабском. Не погнушался. Выбирал такого, что лишнего слова не скажет, трепать налево и направо своим языком не будет. А почему раба? Так вольный свою голову в петлю совать не станет, а рабу деваться некуда. Хотя Марк себе слово дал – коли выберутся от тевтонов живыми и волю получит, отпустит этого страховидного холопа на свободу. Хотя вслух тому и не сказал ничего. Истинной Троицей поклялся Великому Небу…

…Спустя неделю пути начали попадаться следы войны – сгоревшие дотла деревни, вытоптанные поля, густо поросшие свежими могилами новые погосты. Иногда ловил полный лютой ненависти взгляд из лесу, прожигавший кольчугу тройного плетения и котту. Слуга, по-франкски, или холоп по-славянски, своё дело знал, хлопот не доставлял. Оба коня были обухожены и накормлены, вычищены и прибраны, телега с поклажей исправна, еда – вовремя сготовлена. Рыцарь был неприхотлив в еде, как все славы, ел, что сготовят, указаний готовить ему разносолы не давал. Холоп же, разведя костёр, быстро ставил котелок и варил кашу, одновременно обжаривая на прутках мясо, которого было в достатке. Много ли времени займёт силки на ночь возле стоянки поставить? Чуток. А утром, глядишь, плачет косой смертными слезами, угодив в западню. Лошадям овса тоже хватало. Из самого Новгорода половину телеги загрузили, специально, чтобы те в силе были. А прочий груз – для отвода глаз. С виду большой, да веса в нём немного. Пух птичий, несколько шкур, ну и продукты для двоих, само собой на месяц пути. На дне возка – лук тугой с сотней стрел, запасной меч, да прочее оружие. Ну и несколько диковин на взгляд непривычный. Успел кузнец, таки, и меч выковать, точнее – переделать под руку Марка, и пару штуковин хитрый сковать, благо простые они. Пара небольших круглых палочек металлических, цепочкой прочной соединённых, да острый крючок на такой же тонкой цепи, только длинной. Нунчаки, да ниндзя – сёгё, а ещё Пётр успел настоящий тессен сделать, боевой веер, подивившись простому, но смертоносному устройству. Не зря старый ниппонец молодых курсантов своему ремеслу в учебном отряде гонял. Так что свёрнутый в стопку веер, висевший на поясе, никакого подозрения вызвать не мог ни у кого. Славы почему лучшими воинами считались среди всех окружавших их имён? Потому, что перенимали у соседей самое лучшее и эффективное оружие и ухватки, приспосабливая их к своему телу и укладу жизни. Так, томагавки медноликих племён занимали столь же почётное место в армии, как и исконный прямой меч. А ниппонский ниндзя-то полюбился именно воздухолётчикам, потому что был невелик размером, но столь же смертоносен, как и простой славянский клинок, только веса в нём куда меньше, чем в последнем. Ну а когда такой меч скуёт кузнец славов из настоящего булата, то, как говорится, добро пожаловать в Ирий… Нет, у Марка, само собой и настоящий рыцарский меч имеется на боку, в добротных кожаных ножнах, но вот аккуратный полуметровый клинок смотрится, как обычный боевой кинжал… Вздохнул – ему бы катану, что дома осталась…

Сзади что-то прогудел холоп, и Мауберг очнулся от дум – впереди показались всадники. Трое. Впереди – тевтон. В белой длинной котте, на таком же покрытом покрывалом, как у слава, лошади, следом – два кнехта. При виде Марка встречный избоченился, чуть добавил ходу, слуги поспешили за воином. Тронул жеребца, выезжая вперёд, снимая с седельного крюка щит и одевая его на левую руку. Заметив рыцарский герб, тот сбавил шаг своего коня, подскакал к славу, глядя синими, какими-то водянистыми глазами сквозь забрало круглого шлема, хрипло выдохнул:

– Я – рыцарь Ордена Меченосцев Вольфанг Гиде. Кто ты и откуда?

– Барон фон Гейер, Марк Мауберг. Еду из Хольмгарда в Дерпт, где хочу сесть на корабль до Ла-Рошели.

– Подорожная имеется?

Марк положил руку на рукоять меча, зло рявкнул:

– Благородному рыцарю никакие подорожные не нужны. Я сам себе господин!

Меченосец дёрнулся, но сдержался, терпеливо разъяснив:

– Здесь земли Ордена, и дабы путешествовать по ним, требуется разрешение комтура.

– Ха! Ваши гроссмейстеры и за проход по Святой Земле тоже деньги хотят иметь?

Рыцарь замялся – с одной стороны, барон в своём праве. С другой – непорядок. Но видно, что встреченный им воин – матёрый вояка. Оружие доброе, и доспех справный. Раз к франкам едет, значит, оттуда…

– А откуда в Хольгард попал?

Марк скривился:

– Из Святой Земли, как и сказал. Был в паломничестве к могиле Господа нашего, Иисуса Христа…

…Произнеся титул и имя Проклятого Истинными, осенил себя вражьим знаком…

– Обратно отправился с норгами Христиана Благочестивого, благо, по пути нам было. По Танаису и Итилю поднялись до славянских земель, а там и Хольмгард…

– Ясно. Но, всё же, разрешение нужно. Прошу следовать за мной, господин барон, к нашей заставе. Там вам дадут все необходимые бумаги. Заодно и расскажете нам о своём паломничестве.

Марк на мгновение задумался, потом согласно кивнул. Меченосец молча развернул свою лошадь, указывая путь, кнехты пристроились позади воза…