Становление. Пермска волость

Глава 23

Солнце взошло в четыре часа и только в пять часов утра на левом берегу в ордынском лагере началось движение. Так, что ребята еще могут минут сорок поспать. Я спускаюсь к реке и набираю в ведра воды, неизвестно сколько всё продлиться, а возможность набрать воды может долго не представиться.

Через сорок минут бужу ребят, быстро перекусываем пеммиканом, запрягаем гуннскую лошадь в повозку, на случай быстрого бегства, вернее манёвра отхода с целью заманивания в засаду у Форпоста, седлаем коней, ребята надевают под маскировочную накидку кожаные доспехи с металлической вставкой на груди, к сожалению полностью металлические доспехи слишком для них тяжелы. Я облачаюсь в ламинарные доспехи, поверх которых надеваю парадный фиолетовый плащ с алой шелковой подкладкой, наплечную накидкой из меха горностая и уже втроём продолжаем наблюдение.

К авангардной полусотне к первому пограничному столбу прискакали во главе со старшим пять десятков всадников, и вся сотня степняков неспешной рысью продвинулась вперед к броду и остановилась у второго пограничного столба. Форсировать брод так же, как и вчера не решаются.

От лагеря ордынцев, вытянувшись в ряд по триста всадников двинулась вся орда. Сколько их, точно определить не могу, но не менее трех, а то и четырех тысяч воинов. Чуть впереди орды скачет с десяток всадников. Поравнявшись с первым пограничным столбом, первый десяток всадников останавливается, их примеру следует и вся орда, которая встаёт, не доехав до знака двадцати метров.

Рассматриваю первую десятку в прицел. Кто среди них хан, определяю сразу. Хан восседает на жеребце восхитительной стати, сам хан выглядит немного грузноватым явно имеет лишний вес, волосы черные прямые, разрез глаз немного узковат, сами глаза темные, смотрит с прищуром, цвет лица смуглый, само лицо уплощенное, на лице бороды либо усов нет, немного выступающие скулы и низкое переносье. Десяток его ближников, что-то ему поочередно высказывают, он слушает каждого не перебивая.

«Пора. Мой выход», — мысленно даю себе команду, а в слух:

— Гнур, когда я подниму руку вверх, поджигай бензин в трубе. Савлий, сразу открывай огонь из стреломета по ханской группе из десяти всадников, расстояние предельное, стреляй навесом с учётом силы ветра. Если после пушечного залпа стрелять будет не в кого, то из пращи запускайте в высь над бродом бензиновые бомбы.

Вскакиваю в седло иноходца, метров двести двигаюсь на запад, а потом на север и заворачиваю на восток, двигаясь медленным шагом к центру брода. Передовой отряд степняков замечает меня в двухстах метрах от брода. От их группы отделяется всадник, который галопом мчится к хану. Орда приходит в движение и во главе с ханом рысью движется к броду. Я до минимума снижаю свою скорость движения и к броду каждый со своей стороны, подходим практически одновременно.

«Самое время стрелять, но кто же тогда сообщит выжившим имя короля, уничтожившего их хана», — проскакивает мысль.

— Я, Божественный Король Королевства Руссов Владимир I! Еще один шаг и все будут убиты по воле Богов! Уйдите с миром!

— Я, Великий хан Вязовуй, самый могущественный правитель степи! Ты мелкая букашка не смеешь мне указывать, что делать. Здесь моя земля и моя власть, — визгливым голосом, брызгая слюной, заверещал хан, а его тысячи шавок подхватили визг предводителя.

— Да свершиться воля Богов! — поднимаю руку вверх, разворачиваю коня, пытаясь как можно дальше убраться от пушек, но при этом в полуоборот смотрю в их сторону.

По трубе со скоростью курьерского поезда вдоль брода проносится полоса сплошного пламени, за секунду достигнув оконечности трубы. Тут же вспыхивают, пропитанные еще не испарившимся бензином, пушки и соломенные снопа. Я успеваю преодолеть не более пятнадцати метров, как раздается зал двух, четвертой и восьмой, пушек, а буквально через секунду следует одновременный громовой раскат выстрелов остальных десяти пушек.

Дальше мне становится не до созерцания последствий пушечных выстрелов. Уши моментально заложило, а конь насмерть перепуганный, так же с заложенными ушами взвился на дыбы, хорошо, что я был к этому готов, а затем иноходец беспорядочно стал бросаться в разные стороны, взбрыкивать передними и задними ногами.

Краем глаза замечаю над бродом на высоте тридцати метров огненный шар с протуберанцами. Главная цель достигнута, теперь спокойно можно заниматься конем и приводить его в чувство.

Перестав брыкаться, конь понёсся, не разбирая дороги в южном направлении фактически параллельно реке Барда. Несется в сторону месторасположения нашей будущей крепостицы прямо к спуску в реку. Коня не отпускаю, а наоборот посылаю его вперед, сильно прижимая пятки к бокам с секундной периодичностью, давая ему понять, что я продолжаю им управлять. Конь несется прямо в реку, влетает в неё, пытается двигаться вперед, но вода его тормозит, и когда вода доходит ему практически до груди, иноходец останавливается.

Хотя на дворе вторая половина июня, но долго разгоряченную лошадь в воде держать нельзя. Конь дрожит, у него частое дыхание, глаза ошалелые. Пытаюсь успокоить его голосом, но понимаю, что конь моего голоса не слышит, в прочем, как и я. Щеткой начинаю расчесывать гриву, шею, холку, бока. Конь постепенно успокаивается, дыхание становится ровным, да и взгляд осмысленным, если так можно выразиться о взгляде лошади. Потихоньку направляю поводом на разворот и вывожу его из воды. С коня не слезаю, продолжаю показывать, что именно я им управляю и посылаю его шагом к нашему лагерю.

Осматриваю на ходу уши коня, крови нет, надеюсь, что барабанные перепонки не повреждены. Над бродом в воздухе продолжаются взрываться огненные шары. Прибыв в лагерь, понимаю, что и с оставшимися лошадьми не всё в порядке. Савлий поочерёдно успокаивает, то одну, то другую лошадь. А Гнур из пращи продолжает запускать в воздух бензиновые бомбы, команды же отбой не было. Спрыгнув с коня, передаю вожжи Савлию.

— Ребята, как вы тут? — как можно громче кричу. Уши у меня еще заложены, полагаю так же и у ребят.

— Лошади сильно испугались пушечных выстрелов, сейчас почти успокоились, а вот после залпа, со страха чуть не сорвались и не умчались. Хорошо, что гуннскую запрягли в повозку и камни под колеса положили, не смогла лошадка с перепугу повозку сдвинуть. А если бы осталась у коновязи, то побили бы лошади друг дружку копытами, — хотя и с трудом, но улавливаю звуки голоса Савлия.

Дальше осматриваю в прицел результаты пушечного залпа. На правом нашем берегу догорают остатки пушек, бензин в трубе уже практически выгорел. Левый берег за бродом на площади триста на триста метров просто выкошен. Там месиво из тел людей и лошадей. Если и есть раненые, то вряд ли они доживут до утра. За этим сплошным месивом метров на триста на восток лежат еще достаточно большое количество трупов, но чем дальше от берега, тем их становиться меньше. Переношу взгляд дальше на восток. Ордынский лагерь, как стоял в трех километрах от реки, так и стоит. Только движения людей там не видно. А вот левее лагеря на северной стороне табун лошадей отсутствует, как и отара овец. Перевожу взгляд дальше на север и в четырех километрах вижу овец, а еще на километр дальше, вытянувшееся в дугу на пару-тройку километров, уходящих на север лошадей. Переведя прицел на восток, на пределе видимости, километрах в пяти наблюдаю силуэты убегающих трех-четырех сотен уже бывших воинов. Всадников не видно, скорее всего уже скрылись на востоке за горизонтом.

— Ребята, у меня две новости, хорошая и плохая. С какой начать?

— С хорошей, — не сговариваясь хором отвечают Савлий и Гнур.

— Мы победили! Пора собирать трофеи!

Ребята разом приосанились, глаза загорелись, уже забыли о заложенных ушах и готовы немедленно приступить к сбору трофеев. Но тут Савлий на секунду задумывается, взгляд становится озабоченным, и он озадачивается вопросом:

— Володя, а какая плохая новость?

— А плохая новость ребятки, в том, что на той стороне реки тысячи трупов людей и лошадей. Если мы за два, максимум три дня их не похороним либо не сожжем, то будет беда. Эта территория и вода в реке на долгие годы превратиться в источник заразы, от которой погибнут большинство обитающих здесь животных, да и нам об охоте на косуль придется навсегда забыть.

— Их всех надо бензином облить и поджечь, — вскинув голову, бодрым голосом о пришедшей ему самой простой и очевидной мысли, чуть ли не кричит Гнур.

— Можно, бензин из Усадьбы завтра к вечеру могут доставить, но если жечь прямо на месте, то от такого количества бензина разгорится такой пожар, который подгоняемый западным ветром пойдет на восток и выжжет всё на многие сотни километров, не оставив после себя ничего живого. Так, что это самый крайний вариант. А более безопасный, надо искать поблизости глубокий овраг или балку, туда скидывать трупы и уже в овраге их сжигать, тогда возможность распространения огня будет минимальной. Ещё можно прокопать вокруг этой территории с трупами широкий ров, а затем трупы сжечь, как ты Гнур предлагаешь, но на такие земляные работы сил у нас нет.

— Что же делать? — ребята спрашивают практически одновременно.

— Ещё не знаю. Посмотрим пока, что есть интересненького в лагере степняков. Лошади вроде отошли. Гнур, возницей на повозке, я и Савлий верхом на конях, через брод двигаемся к лагерю степняков. Всем быть на чеку, если увидите раненых, близко не подходить, добивать из лука либо арбалета.

Снимаю накидку из горностая, упаковываю её обратно в вещмешок с одеждой. Крови и грязи впереди немерено, не нужно портить хорошую вещь. Для подчеркивания моего статуса фиолетовой накидки с капюшоном и алой шелковой подкладкой будет достаточно, да и фляжка с керосином с изнанки у плеча к ней приторочена.

Переправляемся в брод прямо к месту где находился хан. Хан фактически первым принял на себя картечный выстрел. На его теле насчитал не менее двух попаданий. Забираю ханский меч, пояс, инкрустированный драгоценными камнями кинжал. С шеи снимаю с десяток, находящимся на нем амулетов. Какие, что обозначают буду разбираться позже.

У десятка его приближенных забираю только пару составных луков, а еще снимаю амулеты, наверняка среди ближников были и сыновья хана, один молоденький, соответствующий двенадцати-тринадцати летнему возрасту, так наверняка. Мечи и кинжалы ближников из простого железа, притом не очень хорошей ковки. Их оставляем на трупах.

Ребята смотрят, выпучив глаза на огромное месиво трупов. Первым не выдерживает Савлий:

— Ты их всех убил за две секунды!!!

В Кунгуре ребята столько трупов не видели, там картечь снесла всех находящихся на верхних палубах за борт, а трупы внутри галер они не видели, на галерах был только я.

«Что им отвечать, сказать, что это пушки, так на это у них будет ответ один, как их сделать, подсказали боги», — думаю про себя. Ответ им не даю, а просто задираю голову в небо и закатываю вверх глаза.

Савлий и Гнур пытаются пасть ниц прямо в воду. Успеваю их остановить:

— Стоять! Мы на войне! Почести будете отдавать в мирное время!

В этот момент в двадцати метрах один из раненых пытается подняться, я выхватываю из разгрузки нож и метаю его в шею степняку. Ребята моментально оборачиваются, а степняк с пронзенной шеей падает замертво.

— Ну, что убедились! На войне от боевых действий отвлекаться нельзя! Как и в пути, и на посту!

Ребята потупившись склонили передо мной голову и стали вертеть головами по сторонам, выискивая опасность.

Двигаемся дальше по воде вдоль левого берега на север. Дойдя до конца брода выходим на берег, обходим место побоища с левой северной стороны и направляемся в сторону лагеря степняков. Пытаюсь подсчитать количество убитых. По самым скромным подсчётам получается, что мы убили не менее тысячи воинов и не менее двух тысяч лошадей. Сбежало порядка трех тысяч воинов. Но теперь это скопище полностью деморализованных людей. В отсутствии хана и прочего командного состава, как боевая единица ничего из себя не представляющее.

Обогнув побоище едем к лагерю. Проехав пятьсот метров, обнаруживаем глубокий овраг, как раз подходящее место для захоронения. Останавливаемся в трехстах метрах от лагеря. Внимательно рассматриваю его в прицел. В лагере около пятисот шатров. В центре три самых больших и богатых. По периметру лагеря около трёхсот кибиток. Но в самом лагере полная тишина. Слева от лагеря примерно в пяти километрах пасется, уже успокоившийся огромный табун, в котором по самым грубым подсчётам не менее восьми тысяч лошадей, да еще рядом отара овец под тысячу голов. Ни чабанов, ни табунщиков не наблюдается.

Объезжаем лагерь по периметру, на противоположной стороне лагеря замечаем десяток клеток на колёсах, в которых содержатся около шестидесяти крепких мужчин, по их виду явно не рабы и не пленники, их внешний вид и одежда указывает на принадлежность их к степным воинам, только что побежденного мной племени.

Ребята страхуют, а я подъезжаю поближе. Держу в руке зажигалку таким образом, чтобы создалось впечатление, что пламя горит из пальца. Зажигаю огонь, народ в клетках и так сидевший тихо, практически онемел, наступила полная тишина. Набрав через соломинку в рот керосин, выдуваю его над пламенем, и шестиметровая огненная стрела летит вдоль клеток. Народ ахает и массово падает ниц.

Выдерживаю паузу и через минуту громко представляюсь:

— Я, Дух Огня, Божественный Король Королевства Руссов Владимир I.

Делаю еще одну паузу, даю им осознать услышанное и продолжаю:

— Есть ли еще кто-нибудь в лагере?

— Кроме нас в лагере никого нет, — один из заключённых, возрастом около 25–28 лет, видимо наиболее смелый либо отчаянный, а может и главный среди заключённых в клетках, после тридцатисекундной тишины, отвечает на мой вопрос. — После раздавшегося громового раската, оставшиеся в лагере, увидев в панике бегущих воинов, кто в чем был побежали из лагеря за воинами, которые кричали: «Спасайтесь, Бог грома и огня спустился на землю». Лошади, испугавшись грохота, понеслись на север, так, что из лагеря все убегали без лошадей.

— Все вы, как и всё вокруг является моей добычей! Скоро я скажу, что с вами будет! — пыхаю огненным шаром, разворачиваю коня и направляюсь в центр лагеря к трем богатым шатрам. Присоединившимся ко мне Савлию и Гнуру даю указания:

— Савлий, осматриваешь кибитки и шатры, ищешь шанцевый инструмент и что-то типа кухни. Гнур, на повозке следуешь за мной к большим шатрам.

В самом большом шатре обнаружил сундук с драгоценными камнями и второй весом двадцать килограмм доверху заполненный римскими ауреусами. Понятно, что шахиншах расплатился чужими монетами, зачем себя подставлять. Сундук с камнями погрузил Гнуру на повозку, а с деньгами пока оставляю в шатре. Обстановка в шатре бедненькая, похоже племя не из богатых, вот хан и согласился на авантюрный набег на север. Кроме двух сундуков в шатрах больше ничего интересного для себя не обнаружил.

— Володя, в лагере людей нет, в двух кибитках пятьдесят деревянных лопат с железной окантовкой, тридцать железных кирок. Есть различная кухонная утварь, в основном глиняная, немного железной и медной, а также кибиток сто с продовольствием, в основном зерном и крупами.

— Ребята, отправляйтесь через брод к месту нашего лагеря, ночью передайте сообщение на Маслёную гору о победе и отправки к нам верхом десяти ребят и одну собаку. Я немного тут задержусь.

— А зачем нам десять ребят, да ещё с собакой, мы ведь справляемся? — с недоумением в глазах смотрит на меня Гнур.

— Отару овец и небольшой табун, нам втроём домой не отогнать.

После отъезда Савлия и Гнура, прихватив оружие хана, возвращаюсь к людям в клетках.

— Кто такие?

— Я Хелхал младший брат хана, а это мои люди, — встает с колен, всё тот же отчаянный либо главный среди заключенных. Приглядевшись, замечаю сходство с убитым ханом, такие же черные прямые волосы, смуглый цвет лица, узковатый разрез глаз, чуть выступающие скулы и низкое переносье.

— Почему ты и твои люди заперты в клетках?

— Я был против набега на север ради убийства мальчика. Чести в том нет. Я предупреждал брата, что за это нас могут покарать Боги и хотел со своими людьми уйти из племени. Брат назвал меня трусом, посадил меня и моих людей в клетки, что бы я увидел его триумф и, что Боги на его стороне, — посмотрев на меч хана, Хелхал перевел взгляд на меня. — Но я оказался прав, а он нет.

— Я могу тебе, твоим людям и оставшейся части теперь уже твоего племени даровать жизнь… — делаю паузу и смотрю в глаза Хелхалу.

Хелхал поднимает голову, смотрит мне в глаза, в его взгляде соседствует безнадёжность и тут же теплится надежда.

— А, что взамен?

— Практически ничего. Ты, твои дети, внуки, правнуки и праправнуки вплоть до тридцатого калена будут восхвалять в молитвах меня и королевство Руссов за дарованную жизнь. Ты с племенем вернёшься в степь и расскажешь другим племенам о последствиях вторжения в королевство Руссов. Ты и твое племя будете в степи пресекать силой тех, кто попытается повторить набег твоего неразумного брата.

Пока я перечислял условия оставления его и племени в живых, во взгляде Хелхала все больше и больше загоралась надежда, но после третьего условия, надежда во взгляде улетучилась.

— Как же я смогу остановить силой другое племя, если у меня всего шестьдесят воинов и нет лошадей?

— Больше половины твоего племени убежало на восток, но не думаю, что дальше чем на десять километров. А огромный табун, испугавшись божественного грома, ускакал не далеко, всего на пять километров на север. Там же и отара овец. Я думаю собрать людей и лошадей тебе труда не составит, — мечом перерубаю нехитрый замок клетки.

Хелхал встает передо мной на колени:

— Я клянусь… — но я его останавливаю:

— Мне и Богам клятвы не нужны. Просто скажи слово.

— Я, шах Хелхал, даю слово, что все условия будут выполнены мной и моими праправнуки вплоть до тридцатого колена, а также всем племенем, — смотрит мне в глаза уверенным и благодарным взглядом, а шестьдесят его ближников, подтверждают слова шаха и также опускаются на колени.

Передаю шаху Хелхалу меч, пояс и кинжал убитого шаха, а также снятые с его шеи амулеты.

— Я оставляю тебе сундук римского золота, найдёшь его в шатре шаха, распорядись золотом во благо своего племени. После захоронения трупов в качестве жертвоприношения приведёшь к броду пятьдесят лучших лошадей и отару из сотни голов.

Разворачиваю коня и шагом отправляюсь в лагерь, к ожидающим меня Савлию и Гнуру.

Надеюсь, что ближайшие три года будут спокойными для Королевства Руссов.