Старая легенда

12

Гонкур прошёл в комнату старика, полный самых дурных предчувствий.

— Представляю, сколько толков вызвал твой уход, — мрачно сказал господин Вандесарос. — Думают, что я тебя вызвал, чтобы сообщить какой-то необыкновенный секрет. Пусть себе строят предположения, а мы от всех от них отдохнём. Или, может быть, тебе хочется побыть с молодёжью?

Молодого человека кольнула неприятная мысль, что он всё утро развлекался, не думая о старике, и тому должно быть горько, что теперь, когда он прикован к креслу, даже его давний, многим ему обязанный и специально к нему приехавший друг находит себе более весёлые занятия, чем беседа с ним.

— Нет, дед, — сказал Гонкур, удивляясь, как он мог променять задушевный разговор с умным и интересным стариком на приятную, но, в сущности, пустую светскую болтовню с малознакомыми людьми.

— Тогда почему не садишься? Сдвинь бумаги в сторону и садись на диван.

— А что это за бумаги? — поинтересовался молодой человек, глядя на разложенные по невразумительной системе густо исписанные листы.

В другое время любопытство дорогого гостя побудило бы старика подразнить его и заставить высказать различные предположения, но Гонкур с беспокойством заметил, что сейчас господин Вандесарос был слишком мрачно настроен для шутливых расспросов.

— Витас заставил меня писать ни много, ни мало как мемуары, — невесело ответил он.

— Что ж, тогда первым читателем будет он, а я займу второе место, — сказал Гонкур.

Он расчистил себе место, стараясь не очень путать стопки листов, сел и выжидательно уставился на старика.

— Тебе интересно знать, зачем я тебя позвал? — растолковал его взгляд хозяин.

— Говорят, пришло какое-то письмо с плохими известиями? — осторожно спросил молодой человек. — Могу я быть чем-нибудь полезен?

— Пока нет, а потом — возможно. В этом доме любое событие может обернуться бедой. Во всяком случае, я рад, что и ты и Медас здесь. Ваше присутствие сгладит напряжение, которое всегда возникает в нашей семье при такого рода известиях, хотя, когда я тебя приглашал, я мечтал, чтобы тебе здесь понравилось и у тебя остались только приятные воспоминания.

— Мне будет гораздо приятнее хоть в чём-то тебе помочь, — возразил Гонкур. — Ты можешь мне объяснить, что всё-таки произошло? Или знать об этом посторонним нежелательно?

— Какой же ты посторонний? — удивился господин Вандесарос. — Я тебе всё расскажу сейчас, а остальные узнают об этом после обеда. Вчера у Верфины Васар умер племянник. Она уже уехала на похороны и вернётся завтра к ночи.

Смерть ужасна сама по себе, но Гонкур не понимал, почему это прискорбное обстоятельство нужно окружать покровом таинственности и почему при такого рода известиях в этой семье возникает напряжённая обстановка. Обычно все чувствуют горе, а не напряжение. Может, его друг не так выразился? Что ж, если они с Медасом смогут как-то поддержать этих славных гостеприимных людей, он будет рад помочь, хотя в таких случаях, когда требуется мягкость и утешение, Гонкур всегда испытывал неуверенность. Ему было гораздо легче помогать физически, а не морально.

— Наверное, она любила своего племянника? — спросил Гонкур сочувственно. — Мигелина сказала, что госпожа Васар очень бледна.

— Она его никогда не видела и никакой любви к нему не питала, — развеял старик его предположения и пояснил. — Нормальным людям трудно понять моих родных, но для них каждая смерть, даже самого дальнего и незнакомого представителя нашего рода, вызывает ужас и ожидание последующих несчастий. Всё связано с Нигейросом. Этот подлец выделил в своём проклятии один весьма интересный пункт, согласно которому после одной смерти неизбежно следуют ещё четыре, так что в общей сумме получается пять смертей. Каково?.. Так что когда нас извещают, что кто-то умер, все пугаются и принимаются мрачно ждать следующих жертв легенды. Сам понимаешь, какая атмосфера при этом царит в доме и как это может сказаться на детях. А уж если у нас гостит Верфина, то дышать свободно и вовсе становится невозможно. А теперь Верфина ждёт особенных несчастий, она прямо-таки предрекает немыслимые беды, потому что при известии о первой смерти в наличии имеется буря и в доме присутствуют гости, а эти факторы, по легенде, должны усиливать несчастье.

— Твоя сестра тоже верит в неизбежность несчастья?

— Конечно. И не было бы бед, так накликает.

— Госпожа Васар не взяла Чораду с собой? — спросил Гонкур.

Старик покачал головой и горько произнёс:

— По-своему, Верфина обеспокоена состоянием своей дочери, поэтому не взяла её на похороны, но это не мешает ей портить нервы несчастной девочки рассказами и слухами.

Гонкур был слишком мало знаком с Чорадой, чтобы самому судить о состоянии её нервов, но, вспоминая её тихую, застенчивую и тревожную манеру держаться, он готов был согласиться с другом.

— У Клодии тоже испорчены нервы? — спросил он, чтобы выяснить обстановку в целом на случай, если его моральная поддержка, действительно, понадобится.

— У всех в этом доме нервы более или менее испорчены, — вдумчиво ответил господин Вандесарос, — но по-настоящему тревожно только за Чораду. Клодия тоже убеждена в существовании Нигейроса, но, слава Богу, видит его слишком часто, ну… чуть-чуть пореже Витаса.

— Что же в этом хорошего? То, что это неправда? — улыбнулся Гонкур, предчувствуя очередную теорию господина Вандесароса.

— Ну, разумеется! — воскликнул старик. — А если Клодия так часто выдумывает свои встречи с Чёрным кавалером, то это означает, что она не так уж боится его проклятий и шатающейся по всему дому фигуры с гитарой или без неё. Вот Витас, например, видит Чёрного кавалера каждую ночь и всем это рассказывает. Объясняет во всех подробностях, как он одет, какие мелодии ему играет, о чём рассказывает. Он не отрицает существования Нигейроса, даже верит в него, но пока он для него лишь игрушка, которой можно приятно пугать других, но лично к нему относящаяся хорошо. Пожалуй, в своей фантазии он давно преобразил нравственный облик этого негодяя и сделал его если не добродетельным, то, во всяком случае, вполне безобидным. Клодия пытается соревноваться с Витасом, но воображения у неё не хватает и перещеголять его она не в силах. Получаются повторения, и Витас безжалостно высмеивает её скучного Чёрного кавалера. Так что, посуди сам, можно ли всерьёз беспокоиться за этих детей, если они играют в самого страшного для их взрослых родственников призрака?

— А Чорада?

— О, она убеждена в том, что не имеющий жалости и снисхождения Чёрный кавалер везде её подстерегает, с ужасом ждёт его появления, а один раз он ей, и правда, привиделся. Во всём виновата её мать. Это она вбивает ей в голову неизбежность проклятия.

— Твоя сестра в этом отношении умнее? — спросил Гонкур, сразу же почувствовал двусмысленность, грубость и бестактность такой формулировки вопроса и пожалел, что задал его.

В глазах старика мелькнула улыбка, но лицо осталось серьёзным.

— Да, в этом отношении немного умнее. Сама-то она верит в проклятие и боится малейшей приметы, подходящей для условий его действия, но, хоть она и рассказывает легенду детям, всё-таки не внушает им, что судьба их предопределена и полностью зависит от прихоти их несуразного предка. Детям предоставляется право выбора: верить, а значит, бояться, или не верить и жить спокойно.

— Она очень умна, — одобрил её тактику молодой человек.

— По-настоящему умна она была бы только в том случае, если бы вообще не рассказывала предание и не разглагольствовала при детях о проклятии и случаях его проявления, — сухо ответил господин Вандесарос.

— А портрет? — вкрадчиво спросил Гонкур.

— При чём здесь портрет? — насторожился старик.

— Единственный шедевр, оставленный мастером и поэтому поражающий воображение людей, — напыщенно произнёс молодой археолог. — Что же тогда делать с портретом?

— Этот портрет надо было или уничтожить, чтобы не ломал человеческие судьбы, или подарить какому-нибудь музею, и Нигейрос висел бы себе чинно и мирно среди порядочных портретов, а если уж ему вздумается, то бродил бы по пустым залам, никого не пугая, под надёжной охраной ко всему привычного сторожа. Тогда и некоторые Гонкуры с Медасами не разгуливали бы по ночам в поисках сильных ощущений.

— Ладно, дед, не вспоминай об этом. Не у тебя одного бессонница, — осторожно сказал Гонкур, помня, что и эту ночь, если будет возможность, он проведёт в поисках если не сильных ощущений, то истины.

— У тебя бывает бессонница?! — шутливо возмутился старик. — Рановато ей быть. Сколько же тебе лет: двадцать девять или семьдесят два?

— Аж тридцать!

— Так что в следующий раз на бессонницу не ссылайся, — подытожил господин Вандесарос. — А если скажешь нечто подобное ещё раз, то напишу твоему начальнику, чтобы не брал такого слабонервного в экспедиции, так и знай.

— Умолкаю! — с притворным ужасом закричал Гонкур.

— Сейчас разберу бумаги, — сказал старик, начиная складывать разложенные по всей комнате листы поаккуратнее, — а то сестра меня ругает и говорит, что служанка не может у меня стереть пыль, поэтому грозит уходом. А ты пока посиди, что-нибудь почитай. Заодно можешь заглянуть в тот шкаф.

Гонкур открыл дверцу упомянутого шкафа и отдал должное разложенным в образцовом порядке конфетам, ванильным сухарям, ароматному, тающему во рту печенью и прочим чудесам кулинарного искусства, с удовольствием поглядел на банки с абрикосовым джемом и вишнёвым вареньем, прихватил с собой горсть засахаренных орехов, сел на диван, углубился было в какие-то проповеди, которые нашёл на столе, но вскоре задремал и проспал до появления Мигелины, приглашавшей их к столу.