Старая легенда

25

На следующий день Каремас и Рената уехали вместе с госпожой Васар и Клодией, а Гонкур и Медас вызвались отвезти тело бедной девочки в её родной город, где должны были её похоронить. Это была единственная услуга, которую они могли оказать гостеприимным хозяевам. Госпожа Кенидес тоже собиралась ехать, но внезапно почувствовала себя так плохо, что вынуждена была лечь в постель. Мигелина осталась ухаживать за матерью и господином Вандесаросом. Она пыталась скрыть тревогу, но Гонкур угадывал её состояние и очень жалел девушку. Ему бы хотелось развеять её беспокойство и тоску, помочь в хлопотах, но его присутствие было более полезно там, куда они направлялись.

Дорогу и похороны молодой археолог помнил плохо, как очень тяжёлый сон. Неожиданная и трагичная смерть девочки потрясла его больше, чем обвал в горах, унёсший жизни почти всех членов экспедиции. Гибель его товарищей нельзя было назвать непредвиденной, потому что экспедиция в лес, в степь, в пустыню, а тем более в горы всегда связана с определённым риском, и каждый её участник внутренне готов к нехватке продовольствия, воды, к смерчам, к знойным изнуряющим ветрам, к обвалам. Они шли на это сознательно. Сейчас же Гонкур впервые столкнулся с внезапной и странной смертью здорового физически ребёнка. Смертью тем более ужасной, что подготовлена она была горячо любящими Чораду людьми, не ведающими, что делают с девочкой их занимательные рассказы. Мог ли он предвидеть, что приезд к лучшему другу ознаменуется подобной трагедией? Трезвый ум Гонкура не хотел, да и не был способен смириться с такой смертью. Мысли и чувства его были направлены лишь на дикую, несовместимую со здравым смыслом причину этой смерти, не позволяя сосредотачиваться на чём-то другом, рассеивая внимание и превращая дорогу и похороны в беспорядочное чередование душераздирающих сцен. В памяти болезненно застревало и разрасталось до ненормальных размеров лишь то, что имело касательство к его постоянным думам. Особенно ярко он помнил, как горько рыдала госпожа Васар, а его мозг в это самое время точила неотвязная мысль, что эта мать сама убила своего ребёнка. Он ужасался этой бездушной мысли, но не мог её отогнать, а потом, словно оправдывая его бессердечие, эта же женщина вспоминала подробности проклятия своего предка, вдохновенно пересказывала все детали мнимой встречи Чорады с Нигейросом и пророчила, пророчила, пророчила…

Обратно ехали поездом, редко обращаясь друг к другу, хотя и занятые одними и теми же мыслями. Только когда поезд подъезжал к станции, Каремас заявил, по существу, высказывая мнение Гонкура:

— А ведь она убеждена, что виновник всему один лишь Нигейрос.

— Ваша мама тоже в этом убеждена, Каремас? — спросил Гонкур.

Медас выжидающе посмотрел на юношу.

— Пожалуй, тоже, — неуверенно ответил тот.

— Вам с Мигелиной надо больше внимания уделять Витасу, чтобы… чтобы… — Медас запнулся.

— Чтобы оградить его от такого конца, — горько закончил Каремас. — Я и сам это понимаю.

— Необходимо прекратить рассказы о Нигейросе, — вставил Гонкур. — Прежде они нравились ему как сказки, но, кто знает, какие чувства они вызовут в нём сейчас.

Каремас кивнул, попытался улыбнулся, но лишь скривил губы.

Поезд затормозил и медленно остановился перед деревянным настилом, служившим платформой. Гонкур помог сойти Ренате, совершенно подавленной случившимся несчастьем. От её живости и кокетства не осталось и следа. Молодому археологу она казалась нежной, беззащитной и очень нуждавшейся в дружеской поддержке.

С платформы была видна петля, которую делали рельсы, и Гонкур отметил про себя высоту насыпи, по которой они были проложены. Дальше насыпь понижалась и исчезала. Чтобы попасть в город, надо было обойти насыпь и перейти через рельсы.

— Мигелина! — воскликнул Каремас.

Гонкур, всё ещё державший Ренату под руку, оглянулся. Каремас уже бежал вдоль насыпи, спотыкаясь на камнях. Трагическая ли смерть девочки или недавняя печальная церемония заставляли Гонкура видеть всё в чёрном цвете и отовсюду ждать новых бед, но у него вдруг сжалось сердце от неясного предчувствия. Инстинктивно он крепче прижал к себе руку девушки и с тревогой огляделся, задержавшись взглядом на поезде, который медленно тронулся с места.

Мигелина видела бежавшего к ней брата и ждала у конца насыпи. Отсюда она казалась совсем маленькой, да и Каремас превратился в крошечную фигурку. Он был уже почти рядом с ней, когда споткнулся, взмахнул руками и упал на рельсы. Гонкур не мог разглядеть, что произошло, лишь видел, что молодой человек лежит совершенно неподвижно. Мигелина склонилась над ним. На таком расстоянии обе фигурки на рельсах казались застывшим тёмным пятном.

— Что они там застряли? — встревожено спросил Медас, напряжённо всматриваясь вдаль.

— Поезд! — вскрикнула Рената.

Поезд сделал петлю и, набрав скорость, стремительно приближался к концу насыпи, а группа на рельсах не шевелилась.

— Там спуск! — пронзительно кричала Рената, цепляясь за руку Гонкура. — Машинист не успеет остановить поезд!

Поезд взвыл и наехал на тёмное пятно на рельсах. Рената спрятала искажённое от ужаса лицо на груди Гонкура, а Медас сделал ему знак не оставлять девушку и побежал к остановившемуся поезду. Там уже суетились люди. Гонкур не мог слышать их взволнованных голосов, но сквозь звон в ушах ему чудился тревожный гул. Два служащих станции прошли мимо молодого археолога, спустились с платформы и поспешно направились к месту происшествия.

Гонкур довёл до скамьи и усадил обессилевшую девушку. Рената не выпускала его руки, снова и снова повторяя:

— Что там случилось? Почему так много людей?

Она порывалась пойти туда, но молодой человек удержал её, сел рядом и оцепенело смотрел, как сновали вокруг поезда чёрные фигурки, похожие на крупных муравьёв, как медленно отошёл поезд, оставив на полотне тёмное пятно, как появились и исчезли носилки, как три человека засыпали пятно песком из вёдер. Когда толпа разошлась, Гонкур встал и заставил встать совершенно бесчувственную Ренату. Она с трудом передвигала дрожащие ноги и шла, прислонившись к нему, вся во власти пережитого, безразличная ко всему окружающему. Лишь при переходе через рельсы она вышла из оцепенения и в смертельном ужасе прижалась к Гонкуру, напомнив ему Чораду в последнюю страшную ночь. Но кроме песка на земле ничто уже не напоминало о трагедии.

Рената шла очень медленно, и Гонкур её не торопил. Происшедшее казалось ему кошмаром, тяжёлым сном, который должен рассеяться, когда, войдя в дом, он услышит голоса Каремаса и Мигелины, вернувшихся раньше них. В то же время он сознавал непоправимость случившегося, и его охватывал смертельный ужас, когда он думал о встрече с матерью, которая только что по необъяснимой трагической случайности потеряла двоих чудесных детей, будущее которых рисовалось и ей, и каждому, кто их знал, счастливым и блестящим. Как переживёт эта бедная женщина такой удар? Вынесет ли его? И неужели он будет вестником этой беды, особенно страшной своей внезапностью? Какой-то гаденький голос нашёптывал ему в утешение, что Медас уже подготовил госпожу Кенидес и осторожно рассказал о постигшем её горе, и, возможно, сейчас ему даже не придётся с ней встречаться. Он старался заглушить этот предательский голос, но безуспешно. О, если бы ему только ненадолго оттянуть встречу с несчастной женщиной, немного успокоиться и собраться с силами! Тогда он будет готов разделить с ней её горе, а пока он так подавлен и растерян, что едва может справиться с собственными чувствами, но не способен хоть как-то поддержать мать, лишившуюся сразу двух детей.

Госпожа Кенидес встретила их появление с явным удивлением, мгновенно сменившимся тревогой при взгляде на ослабевшую Ренату.

— Почему вы так поздно… и одни? — растерянно спросила она. — Что-то случилось? Рената, что с тобой, девочка?

Гонкур почувствовал отчаяние, когда осознал, что женщина не подозревает о постигшем её несчастье. А в нём вдруг вспыхнула надежда. Она всё росла, превращаясь почти в уверенность и неестественную бешеную радость, боровшуюся с отчаянием.

— Поезд… — начал он почему-то хрипло и вдруг понял, что не только не может говорить связно, но даже отдельные слова даются ему с огромным трудом. — Мигелина нас встретила… на насыпи стояла. Каремас побежал вперёд, к ней… Упал. Мигелина… к нему. Они не уходили с рельсов… Мы были очень далеко, не могли им помочь… не успели. Поезд… Я не знаю, что случилось. Может быть, они живы. Медас поехал с ними, вернётся и всё объяснит. Но они, конечно, живы… Госпожа Кенидес!

Гонкур успел подхватить потерявшую сознание женщину и понёс к дивану. Рената шла за ним, бессознательно продолжая за него цепляться.

— Воды! — потребовал молодой человек, уложив бесчувственную хозяйку дома.

Рената стояла, не шевелясь и не замечая происходившего рядом с ней. Он резко встряхнул девушку, и та начала приходить в себя. Она посмотрела на него, медленно перевела взгляд на госпожу Кенидес, а потом упала на колени, уткнувшись лицом в диван. Гонкур в замешательстве слушал её рыдания, не зная, что ему предпринять.

— Что случилось? — робко спросил Витас, в испуге остановившийся в дверях.

— Твоей маме плохо. Беги за врачом, — приказал Гонкур.

— А что…

— Быстро! — прикрикнул Гонкур, и Витас выбежал из комнаты, не окончив фразы.

От Ренаты не было никакого толку, и Гонкур стал сам лихорадочно принимать меры по спасению старой дамы. Его пугали голубоватая бледность её лица и её полная неподвижность. Покружившись по комнате, он схватил кувшин с водой и, смочив носовой платок, положил его на лоб женщины, побрызгал ей в лицо водой, помахал импровизированным полотенцем. Она не шевелилась и лежала как мёртвая. От беспомощности молодой археолог застонал. Если бы госпожа Кенидес потеряла сознание от ранения или ушиба, он бы знал, что делать, но сейчас растерялся. В отчаянии он принялся делать ей искусственное дыхание и совсем потерял голову от безрезультатности своих усилий.

— Влей это ей в рот, — властно приказал незаметно появившийся в комнате господин Вандесарос.

Гонкур схватил стакан, поданный стариком, привычным движением вытащил и раскрыл нож и лезвием осторожно разжал зубы женщины. Поддерживая её одной рукой за плечи, он влил её в рот бесцветную жидкость.

— Намочи полотенце в холодной воде и положи на сердце, — распорядился господин Вандесарос.

Гонкур снова закружил по комнате, в спешке хватая совершенно ненужные вещи и сразу же их бросая. Потом он стянул со стола скатерть, смочил угол в воде из графина и, смущённо расстегнув платье на старой женщине, положил мокрую материю ей на грудь.

— Больше мы уже ничего не можем сделать и нам остаётся только ждать врача, — сказал старик. — Ты послал Витаса?

— Да.

— Теперь объясни, что случилось. Почему плачет Рената?

Голос старика звучал неестественно спокойно.

— Я и сам пока ничего не знаю. Медас расскажет, когда вернётся. — И с отчаянием он добавил. — Каремас и Мигелина попали под поезд, но я не знаю, может, они живы.

Старик не шевельнулся, не сказал ни слова. Его лицо было как каменная маска.

Уже знакомый Гонкуру доктор бесшумно вошёл в гостиную и попросил всех выйти. Гонкур поднял Ренату и отвёл в соседнюю комнату, а потом вернулся за стариком, совсем потерявшим способность управлять креслом. Рената продолжала горько и безутешно плакать, но её слёзы были естественны, хотя у молодого человека сердце надрывалось от жалости к ней, а старик сидел такой застывший, что Гонкуру стало страшно. Он стоял, прислонившись спиной к двери, и ловил каждый шорох в соседней комнате. Ему казалось, что прошла вечность с тех пор, как Витас привёл врача.

Вспомнив о мальчике, Гонкур оглянулся, но не нашёл его. Вдруг на него напал безумный страх и, полный самых мрачных предчувствий, он с отчаянием шагнул к окну. Глаза его блуждали. Как он желал, чтобы Витас был здесь, перед ним. Мысль о том, что и с этим ребёнком может случиться несчастье, была непереносима. Витас, всё это время стоявший рядом, со страхом и мольбой глядя на Гонкура, робко потянул его за рукав. Гонкур круто повернулся и крепко прижал мальчика к себе.

Хлопнула входная дверь, и молодой человек вздрогнул.

— Стой здесь. Никуда не уходи, — шепнул он мальчику и быстро пошёл навстречу Медасу.

Витас, как привязанный, двинулся за ним.

— Что? — кратко спросил Гонкур.

Медас молча смотрел на него.

— Очнись, ради Бога!

— Сюда! — слабым голосом позвал старик.

Свободной рукой Гонкур тащил за собой Медаса, на другой руке висел Витас. Молодой археолог чувствовал, что движения у него резкие, порывистые и, может быть, следовало бы в этих обстоятельствах вести себя мягче, но пока не мог взять себя в руки.

— Говори, — потребовал он.

— Было дознание, — тихо сказал Медас. — Каремас разбил голову при падении, а Мигелина… — Он всхлипнул. — Думают, что она была в шоке от вида крови и не заметила поезда. Машинист затормозил, но поздно.

Медас отвернулся и, закрыв лицо руками, отошёл в сторону.

Витас медленно осознавал случившееся, а когда понял значение произнесённых слов, бросился в кресло и отчаянно зарыдал. Старик хранил молчание. Рената, не в силах больше плакать, тихо стонала.

Гонкур сел на подоконник и прислонился плечом к раме, запрокинув голову. Невыносимая тоска заполнила всё его существо, вытеснив все остальные чувства. Эта семья так незаметно и прочно вошла в его жизнь, что все её беды воспринимались им с такой же болью, как если бы случились с ним и его сестрой.