— Даже тогда, когда они совсем чистые, — перебил его Керестеш.

Постепенно в разговор втянулись и другие солдаты, и чем больше они говорили, тем неудобнее чувствовал себя лейтенант Ковач. Старшина Мартша и тот раскрыл рот от удивления.

Вскоре лейтенант выяснил, что поддержание строгой воинской дисциплины, чистоты и порядка превратилось в подразделении в самоцель, а он, командир, не заметил этого. А поскольку никто из солдат ни разу не пожаловался на Бегьеша, Ковач даже не предполагал, что тот может злоупотребить властью. Короче говоря, лейтенант оказался в затруднительном положении, из которого он должен был выйти так, чтобы не подорвать авторитета своего младшего командира. Он, конечно, не снимал с себя ответственности за случившееся, но сейчас главное заключалось в том, чтобы вернуть доверие подчиненных. И хотя лейтенант был молод, всего на несколько лет старше своих солдат, он понимал, что для этого в настоящий момент пригоден один способ — откровенный разговор.

— Ребята, допущена серьезная ошибка, — начал он. — И виноват в этом в первую очередь я сам. Вам по уставу положено свободное время, спать вы должны ложиться по сигналу «Отбой», а периодически ходить в город в увольнения. И я обещаю, что с сегодняшнего дня никто не сможет лишить вас этого. Я виноват и прошу вас извинить меня...

Потом лейтенант вызвал в канцелярию младшего сержанта Бегьеша и старшину Мартша. Он не кричал, не ругался, а тихим спокойным голосом напомнил им о той ответственности, которая лежит на них как на младших командирах.

— Мы с вами, товарищи, совершили серьезную ошибку. К сожалению, не могу утверждать, что она допущена случайно или по чьему-либо недомыслию. Распорядок дня должны неукоснительно выполнять все военнослужащие, и вы не имеете права нарушать его даже под благовидным предлогом. Отныне я лично буду следить за этим...

Когда солдаты остались одни, они мигом окружили Эндре:

— Ты у нас молодец!

— Как ловко ты все это проделал!

— Наверное, написал о наших непорядках своему фатеру?

— А что за подполковник приезжал в часть?

— Кто бы мог подумать, что ты у нас такой умный и хитрый!..

Эндре отнекивался, говорил, что никакому отцу он не писал и вообще ничего не предпринимал, чтобы поставить Бегьеша на место. Просто, когда его вызвали на беседу к одному из проверяющих и начали задавать вопросы, он сказал правду.

— Ты напрасно скромничаешь, — заметил Анти. — Бегьеш заслуживает хорошей трепки.

— Ну и здорово же ты ему врезал! — похвалил Эндре Поллак. — Ты думаешь, я не знаю об этом?

— Что ты знаешь?

— Дружище, меня не так-то легко провести. Я предупреждал Бегьеша, чтобы он не связывался с тобой, но он не послушался. А вчера его вызывал к себе майор Рашо...

— Бегьеша?

— Конечно. Вернулся он сам не свой...

— Хватит об этом! — оборвал солдата Эндре. Потом он подошел к окну и посмотрел в сторону города.

— Скажи, всю эту кашу действительно не ты заварил? — спросил у Эндре подошедший Анти.

— Я вижу, ты тоже порядочный олух. Ты что, не понял, что командование изволит шутить? Неужели ты на самом деле думаешь, будто Ковач ничего не знал о том, что творится у нас в подразделении? Я, например, этому не верю. Разве Бегьеш рискнул бы на такое без подсказки сверху?

— Может, ты и прав, — неуверенно проговорил Анти, — но мне кажется, Ковач был с нами откровенен.

— Просто он хорошо играл роль.

— Почему ты так решил?

— Я не раз видел в кино подобные трюки. А жена нашего командира, как тебе известно, училась в свое время в театральном институте, и познакомились они с ним не где-нибудь, а на киностудии. Готов спорить, что все останется по-прежнему.

— Не думаю. Ковач говорил искренне.

— Завтра утром я попрошу краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам. Готов спорить на что угодно, мне его не дадут.

— На что спорим?

— На сто форинтов.

— Согласен!

И они ударили по рукам.

В этот момент Ломбош включил транзистор. Передавали последние известия. Диктор как раз говорил о событиях во Вьетнаме. Солдаты слушали с напряженным вниманием, и руки их сами собой сжимались в кулаки.

Потом сообщили о возможном наводнении и о том, какие меры необходимо принять, чтобы стихийное бедствие не застигло людей врасплох.

— Нам сейчас только наводнения не хватает! — в сердцах воскликнул Анти.

В комнату вошел младший сержант Бегьеш. Остановившись посередине, он снял фуражку, потер лоб и распорядился:

— Керестеш, Черко, вымыть пол в коридоре! И пошевеливайтесь, чтобы по сигналу «Отбой» все были в постели.

— Ну, что я тебе говорил? — зашептал Эндре Анти так тихо, чтобы Бегьеш не услышал.

Солдаты поднялись и начали одеваться. Бегьеш посверлил взглядом Эндре и добавил:

— А если вода окажется слишком холодной, можете писать на меня жалобу в министерство.

Когда оба солдата ушли, Бегьеш придирчиво осмотрел остальных и отправил Анталфи, Хунья и Штольца на уборку большого лекционного зала.

Младший сержант и Эндре остались вдвоем. И вот Бегьеш заговорил тихим, но полным злобы голосом:

— Слушайте внимательно, Варьяш. Если вы решили меня попугать, то я не робкого десятка...

— Я вовсе не собирался вас пугать, товарищ младший сержант.

— Можете напустить на меня всех подполковников из министерства, я и тогда не стану лизать ваш зад! Понятно? Потому что я не боюсь ни вас, ни вашего подполковника.

Эндре почувствовал, как его охватило раздражение:

— Не боитесь? Да вы испугались так, что натравили на меня шестерых бандитов. Вы думаете, я этого не понимаю? Вы трус, который злоупотребляет своим служебным положением. Если бы мы были на гражданке, я бы проучил вас.

— Мы еще будем на гражданке, Варьяш.

— Вы и тогда осмелитесь подойти ко мне только вместе с бандой хулиганов. А сейчас оставьте меня в покое: вы мне омерзительны.

— Это я хорошо знаю. Для вас, аристократов, рабочий по-прежнему дурно пахнет. Раскатывать на шикарных машинах да шаркать на танцульках по паркету — вот что вы умеете. А еще вы научились разглагольствовать о том, что именно на вас все держится. Болтать языком вы умеете, но как только доходит до дела, тут вас не найдешь...

Эндре отвернулся и, не обращая внимания на младшего сержанта, начал потихоньку напевать модную песенку, отстукивая пальцами ритм по колену.

Бегьеш покраснел как рак и, не проронив ни слова, вышел. Спустившись в солдатское кафе, он выпил кружку пива. Заметив в углу капитана Шарди, он направился к нему.

Капитан был в скверном настроении, потому что его не пригласили на дружеский ужин, организованный по случаю окончания инспекторской проверки. Это утвердило его в догадке, что с ним, видимо, совсем перестали считаться. Вот и подполковник Лонтаи уже не подал ему руки, когда здоровался, не поинтересовался, как у него идут дела. Значит, он не нужен. И капитан решил во что бы то ни стало высказать Лонтаи все, что у него наболело. «Когда я служил в рабочем батальоне, тогда он обращался ко мне не иначе как: «Дружище Пишта Шарди...» А теперь лишь небрежно бросил: «Приветствую вас, товарищ Шарди!»

— Ну, как дела, Леринц? — спросил офицер у младшего сержанта, протягивая ему руку.

Бегьеш лишь пожал плечами:

— Я все же был прав, товарищ капитан, когда говорил, что, если мы не создадим для Варьяша особых условий, нам не поздоровится.

— И не поздоровилось?

— Конечно.

— Кому же досталось?

— Лейтенанту Ковачу. Варьяш нажаловался на него подполковнику Лонтаи. После обеда я разговаривал с Ковачем и должен заметить, что выглядел товарищ лейтенант не очень-то бодро.

— А ты небось взорвался?

— Нет, но этому Варьяшу я кое-что все-таки сказал.

— О господи! Я сам поговорю с Лонтаи, а ты занимайся своими делами. Клянусь, на первом же партийном собрании я задам перца сторонникам Бакоша. Пусть хоть в армии не будет никакого блата!

Они выпили еще по одной кружке.

— Видишь ли, дружище, — перешел на более доверительный тон капитан Шарди, — если бы я не боролся за правду, я бы давно стал майором. Но разве я могу сидеть с закрытым ртом? У меня что на уме, то и на языке. Ты меня понимаешь. Леринц? Я всегда режу правду-матку в глаза. Однажды меня за это даже понизили в звании, но я все равно не поджал трусливо хвост. Я люблю свою страну, потому что я настоящий венгр... И ты такой же! Я люблю тебя и твоего отца люблю, потому что вы оба настоящие венгры. Пустаи тоже человек. Ты меня понял?.. Сказать откровенно, когда нам, офицерам, говорят о том, что женщине нужно дать одинаковые с нами права и тогда она родит и воспитает кучу детей, все это чепуха. А знаешь, в чем наша беда, Леринц? В том, что у наших детей, можно сказать, нет матерей... Да-да... У них есть ясли, детские сады, а матерей нет...

— Это правда, товарищ капитан, святая правда, но мне пора идти... Пойдемте вместе...

— Ты прав, пошли. И не бойся, дружище. Я сам поговорю с Лонтаи, я с ним потолкую...

Офицер и младший сержант вышли во двор и на миг остановились. Был теплый весенний вечер, в лицо дул приятный ветерок. В офицерской столовой горел яркий свет, и лучи его падали на клумбы. Из зала доносился веселый смех.

Шарди заскрипел зубами:

— Я им уже не нужен! Не нужен...

Бегьеш изумленно посмотрел на его искаженное злобой лицо.

На следующее утро Эндре Варьяш попросил предоставить ему краткосрочный отпуск на трое суток и, к своему великому изумлению, получил его. Лейтенант Ковач на этот раз даже не поинтересовался, зачем солдату понадобился отпуск. Он только кивнул в знак согласия и пошел дальше по своим делам.

Эндре же, не скрывая радости, отправился в каптерку к старшине и попросил выдать ему выходное обмундирование.

— В Будапешт поедете? — спросил у солдата старшина Мартша.

— Да.

— Получили телеграмму из дома?

— Никак нет.

— Тогда разыщите Черко и возьмите свою телеграмму у него.

Телеграмма оказалась от отца. В ней говорилось: «Сегодня вечером в Кевешде состоится читательская конференция по моей книге. Жду тебя. Твой отец».

Прочитав телеграмму, Эндре начал одеваться, а сам тем временем думал: «Не беда, в таком случае в Будапешт поеду завтра утром. Отец наверняка приедет на «мерседесе». Уеду с ним, по крайней мере, не нужно будет мотаться по поездам. А сейчас схожу в город и погуляю там до вечера...»

Эндре заметил, с какой завистью смотрели на него ребята из отделения, и нисколько не удивился, ведь все они очень давно не были дома.

Хунья мыл в это время пол в помещении. Узнав о том, что Эндре получил трехдневный отпуск, он выпрямился, изо всех сил выжал тряпку и ехидно заметил:

— А это ты ловко провернул! Жаль, что у меня нет знакомого подполковника в Будапеште.

— Ничего я не проворачивал, — ответил Эндре, — просто решил проверить, чего стоят вчерашние обещания нашего лейтенанта, и только.

— Рассказывай! — Хунья ехидно засмеялся. — Мне, конечно, никакого отпуска не дали бы, сколько бы я ни просил его, даже в увольнение, наверное, не отпустили бы.

Долговязый Керестеш, который мыл окно, обернулся и, со злостью посмотрев на белобрысого Хунью, бросил:

— Ты чего раскаркался? Сам и рта не раскрыл, чтобы попросить увольнение, а теперь гадаешь.

Одевшись, Эндре решил разыскать Штольца.

— Ты не знаешь, где Анти? — спросил он у Поллака.

— Вместе с Ломбошем пошел в тир.

— Скажи, что я его искал, — проговорил Эндре, закрывая свою тумбочку. — Если я, чего доброго, не вернусь, пусть наследует мое барахлишко.

— Ты что, демобилизуешься?

— Да нет, просто шучу.

Поллак серьезно взглянул на Эндре:

— Что-то я раньше не замечал, чтобы ты любил шутить.

— Человек едет в отпуск, почему бы ему и не блеснуть чувством юмора? — Керестеш спрыгнул с подоконника и подошел к солдатам. — Эх ты, медвежонок! — весело сказал Он, обращаясь к Поллаку. — Лучше дай Варьяшу адрес своей девушки, пусть навестит ее вместо тебя. Согласен, Варьяш?

— Если он очень попросит.

— Я тебе не то что свою девушку, дочь заклятого врага не доверю, — проговорил рыжеволосый солдат. — Ты своей печальной физиономией хоть кого в два счета очаруешь. Давай поспорим, что я отгадаю, какие слова ты ей скажешь: «Знаете, судьба меня никогда не баловала. У меня нет ни отца, ни матери...» — И вдруг он замолчал, вспомнив, что совсем недавно у Эндре умерла мать. Смущенно извинившись, он ушел в канцелярию.

Миновав проходную, Эндре на мгновение остановился и, подставив лицо утреннему солнцу, глубоко вздохнул. Только сейчас он наконец почувствовал, что находится хоть и в краткосрочном, но отпуске.

На большой перемене Марику вызвал к себе директор Доци. Находившиеся в учительской педагоги переглянулись. Сухопарая Амалия Чутораш почти легла своей плоской грудью на стол и, приблизив лицо к сидевшему напротив нее Жигмонду Вирагу, счищавшему меловое пятно с поношенного пиджака, прошептала:

— Он все еще не утихомирился...

— Пожилой человек — это вовсе не старик, уважаемая Амалия, — проговорил Жигмонд, мужчина лет пятидесяти, с внушительной лысиной, и, посмотрев на сидевшую рядом с ним Анну Мочар, спросил: — Я прав, не так ли, Аннушка?

Седовласая Анна, которой совсем недолго осталось до пенсии, медленно подняла голову, казалось, даже морщины на ее лице разгладились.

— Что ты сказал, Жигмонд? — встрепенулась она.

Он покачал головой, взглянул на свой поношенный пиджак и повторил:

— Я сказал, что пожилой человек — это вовсе, не старик, но можно выразиться иначе: и старому козлу иногда хочется взбрыкнуть.

— А почему вы говорите об этом мне, Жигмонд?

— А ты, Аннушка, разве не заметила, — начала было объяснять Амалия, — что Доци и эта...

— Ах, бросьте, дорогая! — раздраженно перебила ее Анна, закуривая. — Зачем вы обижаете этого ангела? Она ведь еще совсем ребенок...

— Ребенок, говорите? — язвительно переспросила Амалия. — Вот я в двадцать лет действительно была ребенком. И ты тоже, Аннушка. Но она — нет! — И учительница кивнула в сторону директорского кабинета. — Ребенок не станет жить в отдельном доме на краю города, ребенок живет либо с матерью, либо с кем-нибудь из родственников. Она же предоставлена самой себе. И кто знает, чем она там занимается? А зачем она встречается с товарищем Чонгаром? Почему он не встречается со мной или с Магдой? И почему товарищ Чонгар, пока этот ребенок не учительствовал здесь, ни разу не побывал в нашей школе? Теперь же не проходит недели, чтобы он к нам не наведался...

— А что, если он приезжает сюда из-за вас? — улыбнулся Жигмонд Вираг. — Знаете, Амалия, мужчины — народ хитрый. Я, когда был влюблен в мою милую женушку, ухаживал сначала не за ней самой, а за ее подружкой, и только потому, что не осмеливался открыть свои чувства моей возлюбленной...

Магда громко рассмеялась:

— Но потом-то осмелились, Жигмонд! Ваши восемь детишек яркое тому доказательство...

Такие разговоры вели за спиной Марики ее коллеги. Она об этом не только не знала, но и не догадывалась, так как внешне товарищи относились к ней вроде бы доброжелательно и она искренне считала, что в коллективе ее все любят. В своем последнем письме к матери она так и написала: «Я много работаю и очень счастлива, потому что имею возможность видеть результаты своего труда. Дети меня, кажется, любят, и не только они, но и коллеги по работе тоже...»

Вообще-то коллеги, несмотря на все эти пересуды, по-своему любили Марику, хотя нередко завидовали ей. Да и как не позавидовать молодой веселой девушке? По-настоящему же любила Марику только Анна Мочар, немало повидавшая за долгие годы учительской практики и достаточно мудро относившаяся к естественным проявлениям человеческой природы.

Зато Амалия Чутораш завидовала Марике во всем — завидовала ее волосам, ее коже, цвету глаз, форме груди, стройной фигурке, на которую при удобном случае посматривали мужчины; завидовала ее способности нравиться людям и находить с ними общий язык. Сама же Амалия любила в жизни одного-единственного человека — Жигмонда Вирага, упитанного пятидесятилетнего преподавателя физики, с которым у нее установились близкие отношения шесть лет назад. Супруга Вирага, которую Жигмонд называл не иначе как «мое золотце», подарила ему одного за другим восьмерых детей. Им она отдавала все свое время и силы и была благодарна мужу за то, что он не обременял ее вниманием. Амалию же страсть охватила всецело, и она старалась угодить Жигмонду во всем. Ревность как человеческое чувство была чужда ей до тех пор, пока в школе не появилась Марика, на которую Жигмонд стал бросать по-мужски заинтересованные взгляды. Вот тогда-то в душу Амалии и закрались сомнения. Правда, она немного успокоилась, когда Жигмонд заверил ее в том, что Марика ему вовсе не нравится, что она-де совсем не в его вкусе.

Остальные трое педагогов — Гизи Фуруяш, Винце Макраи и Чиллаг Матьяшне сохраняли нейтралитет, образовав особую группу. Ничто, кроме работы, их, казалось, не интересовало.

Марика довольно быстро заметила разобщенность учительского коллектива и делала все возможное для того, чтобы хоть как-то примирить враждующие группы. Директор Доци, узнав о благом намерении молодой учительницы, по-отечески подбодрил ее:

— Правильно, мой ангел, старайтесь, вдруг вам удастся примирить огонь с водой?

— Наверняка удастся, товарищ директор. Вот увидите!

И сейчас, когда Марика сидела перед Доци, он с отеческой любовью смотрел на нее, но ей казалось, что взгляд у директора не такой радостный, как всегда. Девушка решила, что он обеспокоен предстоящей читательской конференцией, назначенной на сегодняшний вечер.

— Ну, мой ангел, как идут дела? — спросил у нее Доци.

— Все в порядке. Вы уже говорили с товарищем Балло?

— Да, говорил.

— Мы поведем товарища Варьяша в кафе «Мак»?

— Силой, разумеется, не поведем, но пригласим, скажем, что товарищи хотят с ним встретиться. Посмотрим, что ответит на это наш друг Геза.

Через открытое окно в кабинет врывались голоса детей, игравших во дворе.

— А товарищ Балло вам, случайно, не жаловался на меня? — спросила учительница, задергивая занавеску на окне.

— Почему он должен был жаловаться?

— Из-за моих постоянных наставлений.

Доци выпрямился и набил трубку табаком?

— Конечно, он не любит, когда его поучают...

— В чем же еще я могла провиниться? И вообще, плохо, что председатель горсовета не пожелал присутствовать на такой конференции.

— Варьяш и без него обойдется. Номер в гостинице ему заказали?

— Я все сделала, можете не волноваться. Сами увидите, сколько читателей придет на эту встречу. К пяти я подойду к гостинице и там встречу товарища Варьяша. — На какое-то мгновение Марика замолчала, словно прислушиваясь к жужжанию назойливой мухи, а затем продолжала: — У меня идея. А что, если пригласить на эту встречу и сына товарища Варьяша? Вот только не знаю, удастся ли нам вытащить его из казармы.

— Об этом следовало бы раньше подумать, — заметил директор, выпуская изо рта густой клуб табачного дыма, и во взгляде его снова появилась какая-то озабоченность.

Марика посмотрела на часы и поднялась:

— Мне пора: сейчас будет звонок.

— Задержитесь на минутку, — несколько смущенно попросил Доци. Вынув трубку изо рта, он тоже поднялся и тихонько кашлянул: — Марика, видит бог, я не собираюсь вмешиваться в ваши личные дела... И если сейчас я спрошу вас кое о чем, не сочтите это за бестактность, я ведь отношусь к вам, как отец. Скажите, между вами и Чонгаром что-нибудь есть?

Такого вопроса девушка не ожидала. «Выходит, его беспокоит не предстоящая читательская конференция, а моя судьба?..» — эта мысль понравилась Марике. Она была растрогана. С пятьдесят шестого года она росла без отца, и вот теперь у нее появилось чувство, будто она обрела его в лице директора школы. Она несказанно обрадовалась тому, что есть человек, который любит ее, переживает за нее, с которым она может откровенно поделиться своими мечтами и планами. И хотя жизнь ее складывалась довольно удачно, ей всегда не хватало такого друга или подруги, с которыми она могла бы поделиться самым сокровенным.

— Между мной и Чонгаром? — удивленно переспросила она, — А что может быть между нами? Ничего. Правда, Чонгар время от времени делает мне какие-то предложения, но я стараюсь избегать его, а от встреч с ним категорически отказываюсь. Я ему уже говорила, чтобы он оставил меня в покое, но он только смеется, а в прошлый раз даже сказал, что если мужчина очень хочет завоевать расположение женщины и обладает изрядным терпением, то рано или поздно своего добьется.

— Может, мне поговорить с ним?

— Как хотите, товарищ директор.

— Это обнадеживает, мой ангел. Хорошо бы тебе завести молодого человека, чтобы он мог защитить тебя от приставаний подобных типов. Разве у тебя нет кавалера?

— Нет, да он мне и не нужен вовсе. Хотите, я вам кое в чем признаюсь?

— Ты смело можешь на меня положиться.

— Я так влюблена... Ну прямо по уши... Даже не знаю, как вам объяснить... И пока я люблю этого человека, никто мне не нужен... — Глаза у Марики радостно заблестели, а лицо зарделось.

— Ого!.. Вот это сюрприз! Я-то думал, что наш ангел серьезен и мыслит очень трезво, а на самом деле за внешней строгостью скрывается романтическая душа.

— И вовсе у меня не романтическая душа, просто я влюблена. Но самое удивительное, что мой избранник не имеет ни малейшего представления о моих чувствах.

— В этом и заключается романтика.

— Ну, тут уж я не виновата.

— Он здешний?

— Нет, из Будапешта, но он здесь, в городе. Зовут его Эндре Варьяш. Только вам, товарищ директор, я открыла его имя, а кроме вас, об этом ни одна живая душа не знает...

В этот момент зазвенел звонок. Ресницы у девушки вздрогнули. Со смущенной улыбкой она посмотрела на сгорбившегося директора, который задумчиво попыхивал своей неизменной трубкой.

— Пообещайте, что это останется между нами, хорошо?

— Хорошо, Марика. Это будет наша тайна.

Когда она вошла в класс и начала вести урок, ученики сразу почувствовали, что сегодня их учительница какая-то рассеянная. Она не обращала внимания ни на то, что они говорят, ни на то, что делают. Она задумчиво расхаживала между парт, чего раньше никогда не делала, а если и подходила к кому-нибудь, то почему-то с улыбкой. Дети перешептывались, хихикали, но Марика и этого не замечала — она автоматически диктовала им текст, а мысли ее витали где-то далеко.

Она думала о том, что, быть может, не следовало открывать тайну директору школы, но в то же время ей было необходимо поделиться с кем-нибудь тем, что мучило ее вот уже несколько месяцев. «Я романтик? — удивлялась она, — Ну и пусть. Лучше быть романтичной, чем циничной. — И тут же мысленно упрекнула себя: — Нет, все-таки я глупая провинциалка. Что романтичного в том, что я полюбила Эндре? Другие девушки влюбляются в знаменитых актеров, а я в простого солдата. Ну и что? Зато я полюбила его не по фотографии. Я сама познакомилась с ним, долго разговаривала, и любовь, моя вполне реальна...»

Марика едва дождалась конца уроков, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Но вот прозвенел последний звонок и она с облегчением вздохнула.

День выдался по-весеннему теплый. На голубом небе — ни облачка. По дороге бежали ученики, взбивая резвыми ногами пыль. Марика свернула в боковую улочку, которая взбиралась по склону холма, поросшего молодым ельником. Ей не хотелось ни с кем встречаться, она надеялась, что тишина и покой помогут поскорее избавиться от охватившего ее беспокойства, которое с каждой минутой росло.

Улочка на самом деле оказалась безлюдной. Даже во дворах не было видно ни души: жители либо обедали, либо работали в поле. Тяжело дыша, Марика поднялась на вершину холма и на опушке ельника остановилась. Вдали, освещенные яркими солнечными лучами, пламенели плоские крыши казарм, чуть в стороне застыли на одинаковом расстоянии друг от друга танки, похожие на игрушечные коробки, а передвигавшиеся по плацу люди походили на муравьев. Бетонное шоссе, которое вело от ворот военного городка в город, блестело, словно серебряная лента.

Справа, по обе стороны от вспухшей от вешних вод реки Кевешд, вытянулись грузовики. Возле них энергично сновали люди — они укрепляли плотину. Вышедшая из берегов река, выплеснувшись на равнину, уже залила сотни хольдов пахотной земли, и теперь над водной гладью торчали одинокие деревья да кусты. Еще дальше виднелись хозяйственные постройки.

Марика посмотрела в сторону города. Отсюда он казался сплошным скоплением крыш, и лишь церковная колокольня возвышалась над ними. «Если бы Эндре полюбил меня, — подумалось девушке, — я бы навсегда поселилась в этом городке. А почему бы и нет? Когда два человека любят друг друга, им все равно где жить. А места здесь какие красивые! В речке можно купаться, ловить рыбу, можно совершать замечательные прогулки в горы, а если появится желание поохотиться, то и дичи здесь предостаточно, и олени водятся, и дикие кабаны. Если же Эндре не любит охоту, то и это не беда. — Марика рассмеялась: — Глупая провинциалка ты, Марика Шипош! Глупая девчонка, а тебе пора бы уже повзрослеть. Ладно, вот осенью пойду учиться в институт, тогда и поумнею. Каждую неделю придется ездить в Дьер на консультации, а на экзамены — даже в Будапешт, так что времени для пустых мечтаний совсем не останется. Потом придется хорошенько приглядеться к местным парням и выбрать одного из них в спутники жизни. Вот тогда и позабудутся все пустые мечтания. А до тех пор можно и пофантазировать, ведь никому от этого хуже не станет...»

Она не спеша шла по опушке. Шла и думала: «Сначала зайду в библиотеку, а потом домой. Немного отдохну, переоденусь и отправлюсь в город».

Перед зданием библиотеки Марика случайно столкнулась с Эндре. Она так смутилась, что даже не поздоровалась с ним.

— Вы меня не узнали? — спросил он девушку.

— Узнала, как же не узнать! А вы хотели записаться в нашу библиотеку?

— Охотно записался бы, если бы книги выдавали вы, — пошутил Эндре и снял с головы фуражку. — А то старикан, который сейчас их выдает, больно угрюм и неприветлив. А вы куда направляетесь?

— Сюда, в библиотеку. Я ведь и выполняю обязанности библиотекаря на общественных началах, а дядюшка Лайош помогает мне.

— И вы здесь останетесь?

— Нет, сегодня я задерживаться не собираюсь, только загляну на минутку, и все. Подождете меня?

— Конечно.

Они разговаривали так, будто только вчера расстались. Смущение Марики окончательно исчезло, и этому в немалой степени способствовало добродушное настроение ее спутника. Когда они поднимались по лестнице, Эндре обратил внимание, какие стройные ноги у девушки. И вообще, при дневном свете она казалась гораздо привлекательнее, чем при вечернем. Лицо у нее успело загореть, коротко стриженные, пепельные волосы отливали серебром, а в широко раскрытых темно-карих глазах мелькали задорные огоньки.

Эндре закурил и стал терпеливо ждать. «Если бы у меня было время, можно было бы провести с ней вечерок», — подумал он и, повернувшись, уткнулся взглядом в плакат, висевший на стене: «Сегодня в 6 часов вечера в Доме культуры имени Петефи состоится встреча читателей с лауреатом премии имени Кошута писателем Гезой Варьяшем».

«Вряд ли есть смысл идти на эту встречу, — решил Эндре. — Лучше подожду отца в гостинице. Хорошо бы узнать, когда он приедет...»

— Вот я и освободилась! — воскликнула девушка, спускаясь по ступенькам.

«Да она не просто привлекательная, она, можно сказать, красивая», — отметил про себя юноша.

— Вы в увольнении?

— Получил краткосрочный отпуск на трое суток. Хотел съездить в Будапешт, да вот получил телеграмму от отца, что вечером он сам сюда приедет. Где у вас тут Дом культуры имени Петефи?

— В центре, напротив церкви.

— Здесь, в Ердегхате?

— Да. Эту читательскую конференцию мы и организовали, а я являюсь ее главным устроителем.

— Тогда вы знаете, в котором часу приезжает отец.

— К гостинице он должен подъехать в половине шестого. Вы пойдете туда?

— Пойду, а чем вы будете заниматься до того времени?

— Схожу домой, пообедаю, приведу себя в порядок...

По лицу юноши скользнула улыбка.

— Жаль, — проговорил он, — я надеялся, что мы вместе погуляем. Хотел заманить вас...

— Куда?

— В город. Я, собственно, его как следует и не видел. Хотел, чтобы вы мне его показали.

— А вы уже обедали?

— Нет. Но я так плотно позавтракал, что еще не проголодался.

— Я приглашаю вас на обед.

— А здесь есть ресторан?

— Нет, я приглашаю вас домой. Правда, готовила я вчера, но думаю, что вам мои блюда покажутся вполне съедобными.

— А что скажет ваша матушка?

— Я уже забыла, когда жила с ней.

— А соседи? Что скажут они, если увидят меня в вашем доме? Ведь в провинции нравы не такие, как у нас в Пеште.

— Нравы у нас другие, это верно, но меня не интересует мнение соседей. Я отвечаю за себя, а не соседи. Однако если вас это смущает, мы можем пройти ко мне так, что нас ни одна живая душа не заметит.

Юноша пожал плечами:

— Я не против.

Они не спеша направились к лесу. По пути Марика объяснила, что домик ее стоит на самой окраине, возле кладбища, к которому ведет дорога через лес.

— У меня небольшой садик, так он примыкает прямо к опушке, — продолжала объяснять девушка. — Со стороны леса в изгороди есть неприметная калитка. Весной я обычно хожу домой этой дорогой. Немного длиннее, зато приятнее: нет пыли и воздух свежий.

Когда они поднялись на вершину холма, Эндре впервые увидел затопленную вешними водами равнину. Он остановился, пораженный видом разбушевавшейся стихии:

— Словно огромное озеро!..

Марика тоже посмотрела на водное зеркало.

— Дорого нам обойдется это зрелище, — печально заметила она. — Под водой оказались не только луга, но и пахотные земли сельхозкооператива. А уровень воды в Кевешде продолжает подниматься. — Она показала рукой в сторону реки: — Посмотрите вон туда. Люди работают так уже третий день.

С вершины холма были хорошо видны и бульдозеры и грузовики, выстроившиеся в длинный ряд. Они беспрестанно подвозили грунт для укрепления насыпи.

— Когда у вас в последний раз было наводнение?

— По рассказам директора школы, в начале тридцатых годов. Говорят, вода поднималась тогда до церковной ограды.

— А ведь церковь стоит на самом высоком месте, — заметил Эндре, глядя в сторону вытянутой руки Марики. — Я читал, что Дунай тоже вышел из берегов. В Пеште почти все низкие места залило водой.

— Пойдемте, — предложила девушка и пошла дальше. — Вы где живете в столице?

— На проспекте Пашарети. Красивое место, хотя мне лично оно не нравится: там очень сыро, Вы бывали в Пеште?

— Я там родилась. И хотя с детских лет живу в провинции, в Будапешт не раз наезжала навещать бабушку.

— Вам нравится жить в провинции?

— Просто я привыкла, а привычка подчас сильнее любви.

В лесу стояла тишина. Когда Эндре и Марика на минуту умолкали, слышен был только шорох опавшей хвои под их ногами. Эндре казалось, что он идет по мягкому ковру. От царившей вокруг тишины и спокойствия его охватило такое блаженство, что и деревья, и кустарники, и скалы, и солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь густые кроны деревьев, навались сказочно прекрасными.

— Знаете, у меня такое чувство, будто я давно знаком с вами.

— А я думала, вы совсем забыли обо мне.

— Нет, не забыл. Напротив, мне даже немного обидно было, что вы не навестили меня в больнице.

— Я вас уже не застала там.

— А вы приходили?

— Конечно, приходила.

— А почему ничего не написали?

Марика искоса посмотрела на Эндре, желая встретиться с ним взглядом, но он в этот момент смотрел себе под ноги.

— Я писала, и не один раз.

— Но я не получил ни одного вашего письма.

— Дело в том, что письма я не отправляла.

— Почему же?

— То не смела, то не хотела.

— Тогда зачем же писали?

— Не могла не писать.

— И что же вы сделали с теми письмами?

— Оставила у себя.

— А нельзя мне прочесть их?

— Может, как-нибудь... потом... я отдам их вам...

— Когда же?

— Этого я и сама пока не знаю. Может быть, никогда...

— От чего же это будет зависеть?

Марика немного помолчала, затем сказала:

— Скоро мы придем.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Не захотела — и не ответила.

Эндре собрался было бросить окурок, но девушка схватила его за руку:

— Так нельзя, сначала затопчите...

Эндре втоптал окурок в землю.

— Я хотел попросить у вас прощения. — Он коснулся руки Марики.

— Прощения? — нахмурилась она. — За что?

— За свои нелепые подозрения. Разве вы не помните?

— Не знаю, что вы имеете в виду.

— Я ведь вас назвал тогда любовницей лейтенанта Ковача.

— А, вспомнила! А откуда вам стало известно, что это не так?

— Ковач сказал.

— А если он вас обманул?

— Да и вы говорили, что это не так.

— Но мне же вы не поверили. Так почему же верите Ковачу? Не вижу логики.

— Зато я вижу. Я знаю, что Ковач мне не солгал, не мог солгать.

— А если солгал? Вдруг я все же его любовница, тогда что?

— Мне было бы очень больно.

— От того, что я его любовница, или от того, что он обманул вас?

— И от того и от другого.

— Не понимаю, почему вас это так трогает. Мы ведь с вами, по сути, незнакомы. — Девушка устремила задумчивый взгляд на Эндре.

— На этот вопрос я не хочу отвечать.

— Счет один-один.

— Ладно. Надеюсь, настанет время, когда нам обоим придется ответить на вопросы, оставшиеся без ответа. Разумеется, когда мы сами этого захотим.

— Думаете, такое время придет?

— Я бы очень хотел этого, но все будет зависеть от вас.

Лес начал редеть, и вдали уже можно было рассмотреть черепичные крыши домов, разбросанных по склону холма.

— Сейчас придем, — заверила девушка и, сделав несколько шагов, неожиданно спросила: — А раньше мы с вами нигде не встречались?

— Вряд ли... После смерти мамы я стал частенько размышлять о жизни и смерти...

— А я о смерти не задумываюсь. Мне нравится жить. Правда, когда я училась в гимназии, у нас в классе одна девочка наложила на себя руки.

— Из-за чего?

— Из-за несчастной любви. Мы все жили в интернате. Клара была среди нас самой красивой. А еще она занималась художественной гимнастикой и даже входила в состав сборной. И вот она влюбилась в молодого инженера. Он обещал жениться на ней, как только Клара получит аттестат зрелости. Она и отдалась ему, только об этом, кроме меня, никто не знал. Она была так счастлива, что даже учиться стала лучше. А спустя несколько месяцев (это случилось весной) инженер возьми да и скажи ей, что жениться он раздумал, что они должны расстаться, но без скандала, так, как это делают умные люди. Клара вернулась в интернат — она не плакала, даже никому не сказала ни слова, — поднялась на четвертый этаж и выбросилась из окна.

— И разбилась?

— Нет, не разбилась, но на всю жизнь осталась калекой. С тех пор она прикована к инвалидной коляске. Страшное зрелище: на удивление красивое лицо и изуродованное тело...

— Да, это ужасно.

— Я бы не стала расставаться с жизнью из-за несчастной любви. И вовсе не потому, что я труслива, а потому, что этим ничего не изменишь. Но если бы я в кого-нибудь безумно влюбилась, то, наверное, смогла бы...

— Вы сами себе противоречите.

— Я бы умерла не потому, что меня оставил возлюбленный, а... Вот мы и пришли.

Эндре остановился и только теперь заметил ухоженный сад.

— Это и есть мои владения, — с гордостью произнесла Марика.

— Вы сами ухаживаете за садом? — поинтересовался юноша, пока она доставала ключ из сумочки.

— Мне помогает дядюшка Лайош. За фруктовыми деревьями ухаживает он, а за цветами — я. Проходите...

Пока Марика накрывала на стол и подогревала обед, Эндре внимательно осмотрел со вкусом обставленную квартиру, а затем подошел к окну, отодвинул занавеску и выглянул в сад. «А здесь и от любопытных взглядов можно укрыться», — подумал он. С двух сторон сад был обнесен высокой каменной оградой, вдоль которой росли развесистые кусты сирени. С улицы во двор заглянуть было невозможно, а со стороны ельника можно было увидеть разве что калитку.

— И вы не боитесь жить здесь в одиночестве? — спросил Эндре. — Хотя бы собаку завели...

Марика в этот момент расставляла на столе тарелки.

— А чего мне бояться? Люди ко мне хорошо относятся. Садитесь... Не знаю только, понравится ли вам моя стряпня.

Они сели за стол. Ели молча, сосредоточенно. Чувствовалось, что оба смущены.

— Вам налить еще супа? — предложила Марика, но Эндре лишь покачал головой и посетовал:

— Надо было по пути бутылочку вина или хотя бы пива прихватить...

— Обойдетесь и водичкой... — Она налила воды из кувшина и улыбнулась: — Наше здоровье! Вообще-то мне нельзя пить: я быстро пьянею, у меня начинает болеть голова, я чувствую себя такой несчастной, что даже плакать хочется. Ненавижу себя за эту чувствительность, ну как декадентка какая-нибудь...

— Я тоже не терплю пьяных.

Марика пошла на кухню мыть посуду. Эндре последовал за ней.

— Вам помочь? — предложил он.

— Ни в коем случае!

— Я прекрасно вытираю посуду.

— Это не мужская работа.

— Хорошо, если бы вы написали об этом министру обороны, — пошутил Эндре.

Он уселся на табурет, прислонился спиной к стене и залюбовался девушкой, освещенной косыми солнечными лучами, пробивавшимися в окошко. «Такую девушку я смог бы полюбить по-настоящему, — думал он. — И зажили бы мы с ней в этом уютном домике...»

— Почему вы молчите? — спросила, обернувшись, Марика.

— Не люблю много разговаривать.

— Не хотите обнародовать свои мысли, не так ли?

— Вообще-то да. Человек, собственно, свободен до тех пор, пока он способен мыслить. У него все можно отобрать, но только не мысли... не способность мыслить...

— Это не совсем так. — Марика поставила тарелку на стол. — Мысли человека, как мне кажется, не могут не зависеть от окружающего его мира. Можно привести много примеров, когда одни люди искажали мысли других. Мысль нельзя долго держать в самом себе. Она должна быть высказана. Нечто подобное писал ваш отец в одной из своих книг. И я считаю, что он прав. У него же я нашла довольно подробное описание диалектики мышления. Это место мне пришлось перечитать раз пять, пока я все поняла. «Искусство, — пишет ваш отец, — есть не что иное, как стремление мысли к ее проявлению в самых различных формах. Поистине талантливое произведение искусства живет до тех пор, пока высказанная в нем мысль или же мысли ищут и находят отклик в сердцах людей. Не будучи воспринятыми другими людьми, они умирают. Человек живет для того, чтобы мыслить, и мыслит для того, чтобы жить...» Хорошо я выучила цитату?

— Превосходно, — ответил Эндре. — С вами нелегко спорить, у вас, так сказать, философский склад ума. Но мне не нравится, когда женщины начинают философствовать.

— Я и не философствую вовсе, — возразила Марика, выливая в раковину грязную воду. — Только не люблю, когда простые вещи искусственно усложняют. По моему мнению, жизнь должна быть простой и естественной. — Вытерев руки полотенцем, она оперлась о стол: — Конечно, я знаю, что не самая красивая и не самая умная. Но я знаю также, что на свете не бывает чудес, знаю, что любые мечты должны иметь под собой какие-то реальные основания. Я, например, понимаю, что не каждая девушка может жить в столице, что кому-то надо жить и в провинции. И если я не хочу чувствовать себя несчастной, то не должна попусту мечтать о Будапеште, а должна искать свое счастье здесь, в провинции. Известно мне и то, что необыкновенных людей на свете очень мало. Следовательно, не стоит мечтать о каком-то необыкновенном муже. Я могла бы привести множество факторов, с которыми современная девушка безусловно должна считаться, если она не глупа. Однако я не стану перечислять их... Теперь я пойду приму душ, а вы пока отдохните или займитесь чем-нибудь...

— К сожалению, этого я сделать не могу.

— Почему?

— Слишком много препятствий.

— А что вы хотели сделать? — спросила она.

— Вам я могу признаться: мне бы хотелось поцеловать вас, — проговорил Эндре, но с места не сдвинулся. — Я вот смотрел на вас и думал, что вы странная девушка. Вы, например, не побоялись впустить меня в свой дом, поверили, что я порядочный человек...

— Я думала об этом, — сказала Марика, — но тут уж приходится полагаться на себя. Такова, так сказать, реальность. Впрочем, мама не раз предостерегала меня, что если мужчина предлагает встретиться или приглашает куда-нибудь поужинать, то всегда следует помнить о том, что он ждет за это благодарности, надеется на что-то, что если я соглашусь пойти на квартиру одинокого мужчины, то тем самым я поощряю его любовные притязания, и нечего удивляться, когда он попытается обнять или поцеловать меня. Но сейчас-то я нахожусь в своей собственной квартире...

— Значит, вы считаете, что инициатива должна исходить от вас? — улыбнулся Эндре.

— Я вовсе не это имела в виду...

«Она слишком рационалистична, — думал Эндре, оставшись в одиночестве. — И потом, либо она очень порядочная, либо очень хитрая, но, как бы то ни было, мыслит она довольно интересно. Я, конечно, сам виноват: зачем рассуждать о высоких материях с девушкой, у которой хочешь добиться легкого успеха? Но что же делать, если я не умею ухаживать? Вся беда в том, что я чересчур откровенен. Однако в данном случае это неплохо: Марика не заслужила, чтобы ее обманывали. Она мне нравится, и мне приятно просто разговаривать с ней...»

— Вы такая красивая! — восхищенно признался он, когда девушка, переодевшись, появилась на пороге.

— Я вам нравлюсь?

— Очень.

— Тогда пойдемте, — заторопилась она.

— Куда? Еще рано.

— Вы же сами говорили, что хотите посмотреть наш город.

Они вышли из дома и направились по дороге, обсаженной липами и елями. Шли не спеша, иногда останавливались, чтобы полюбоваться красивым ландшафтом. Марика, словно профессиональный гид, рассказывала юноше об истории городка. В далеком прошлом все эти земли принадлежали семье богача Хомоннаи. Здесь находилось их родовое гнездо. А во время турецкого нашествия завоеватели по неизвестной причине обошли город стороной.

Эндре остановился и с интересом осмотрел остатки крепостных стен и полуразрушенную башню у ворот, через которые можно было попасть в город. Этот вид вызвал у него воспоминания детства. Крепостные стены! Два этих таинственных слова приводили в свое время впечатлительного мальчика в трепет, ассоциировались в его мозгу с мужеством и героизмом защитников города, который осаждали враги. Сколько раз он мысленно видел себя в их рядах!

Он еще учился в школе, когда прочитал роман «Звезды Эгера». Школа находилась на улице Сентендреи, и мальчуган с нетерпением ожидал конца уроков, бежал домой, торопливо обедал и выскакивал в сад... Он представлял себя Гергеем Борнемисса, а Жоке доставалась роль Евы. Вместе с сестренкой они строили из песка и камней город-крепость Эгер. И маленькому Эндре очень хотелось стать таким же героем, каким был Гергей Борнемисса...

— О чем вы задумались? — Марика осторожно дотронулась до руки Эндре.

— Так, глупости, — отмахнулся юноша и взял девушку под руку. — Вспомнил, как, будучи мальчишкой, мечтал стать воином.

— В таком случае вы принадлежите к числу тех немногих счастливцев, чья мальчишеская мечта сбылась.

— Да. Разве это не странно? Когда мы вырастаем, то неохотно вспоминаем о своих детских мечтах. Что-то с нами происходит, но вот что именно? Почему сейчас нам уже не нравится то, чем мы так восхищались в детстве?

— А я, когда была маленькой, хотела стать учительницей. И вот я стала ею и чувствую себя вполне счастливой.

— Я по-хорошему завидую вам.

Они присели на остатки старой крепостной стены, построенной на краю глубокого обрыва. Отсюда открывался прекрасный вид на город. По склонам холмов кое-где пробивались зеленя.

— Вам ничего не приходит на ум? — спросила Марика.

— Разве только то, что вы мне все больше нравитесь.

— Вы не видите ни одной заводской трубы.

— Действительно! Значит, здесь абсолютно чистый воздух.

— И все же, несмотря на чистый воздух и красоту здешних мест, молодежь каждый год уезжает отсюда в город. В сельхозкооперативе «Рассвет» постоянно не хватает рабочих рук...

— Меня, если говорить откровенно, мало интересуют заводские трубы и сельхозкооператив «Рассвет», откуда молодежь почему-то уезжает в город... — перебил ее Эндре и осторожно обнял за плечи. — Хочется, чтобы никуда не уезжали вы, чтобы навсегда остались со мной.

— Хотите поухаживать за мной?

— Я не знаю, чего хочу. Когда мы были в вашем доме, я невольно ловил себя на мысли, что мне хочется схватить вас в охапку и поцеловать...

— Почему же вы не сделали этого?

— Решил, что вы не заслужили такого обращения.

— Этого я действительно не заслужила. У вас есть невеста?

— Нет.

— Ухаживаете за кем-нибудь?

— За вами, но довольно глупо и безрезультатно.

— Сейчас речь не обо мне...

— Была у меня одна девушка, но я порвал с ней после смерти матери. Да я, собственно, и не ухаживал за ней. Просто у нас с ней были близкие отношения...

— Без любви?

— Нам было хорошо вдвоем... Возможно, поэтому мы так легко расстались. В том кругу, в котором я вращался до армии, мужчины и женщины частенько встречаются, не испытывая горячей любви друг к другу. И все это преподносится как нечто естественное, само собой разумеющееся.

— Любопытно.

— Скорее, скучно и непорядочно.

— А ваша сестра тоже такая?

— Нет, Жока не такая. Она мечтает о настоящей любви. У нее твердые принципы. «Любовь, дорогой Бандика, самое прекрасное, самое чудесное человеческое чувство...» — процитировал Эндре слова сестры.

— Дома вас называют «дорогим Бандикой»?

— Так меня только Жо зовет. Отец же именует хулиганом.

— Вы вовсе не хулиган. А можно мне называть вас Банди?

— Пожалуйста.

Марика посмотрела на часы, а затем на город, словно оценивала расстояние до него. В этот момент подул ветер и растрепал ей волосы, однако она, казалось, не обратила на это никакого внимания — так хорошо чувствовала она себя в обществе этого немного странного, но вежливого парня.

— Только что я решил... — начал Эндре, задумчиво вглядываясь в даль, — что ни в какой Будапешт не поеду...

— Но ведь у вас отпуск на целых три дня!

— Верно, но мне хочется провести эти три дня с вами.

— Со мной?

— Да, с вами.

— Собственно, осталось только два дня. Завтра я работаю в группе продленного дня, послезавтра у меня дежурство в библиотеке... Свободна я буду по вечерам.

— А вы попросите отпуск на два дня.

— Не могу, у нас и так людей не хватает.

— Тогда я удовлетворюсь вечерами.

— А чем же вы будете заниматься днем?

— Думать о вас и с нетерпением ждать наступления вечера.

Марика попросила сигарету и закурила.

— Банди, вы с января не были в Пеште, — тихо произнесла она и заглянула юноше в лицо: — Вот вам и захотелось женского общества...

— Не будьте такой циничной.

— Не перебивайте меня! Почему я должна верить, что нравлюсь вам, ведь вы же меня совсем не знаете? Правда, я на вас не в обиде, потому что мне хорошо с вами.

— Сколько вам лет?

— Через год будет двадцать.

— А рассуждаете, как женщина, разочаровавшаяся в жизни. Почему вы считаете, что каждому мужчине нужна только постель? Мне, например, приятно быть рядом с вами и разговаривать, и не потому, что я влюблен в вас, а скорее потому, что вы напоминаете мне мою сестру Жоку...

— А ваша девушка живет в Пеште?

— Вот она-то совсем не похожа ни на мою сестру, ни на вас, Марика... Себя же я отношу к числу чудаков с принципами. Я всегда боялся за сестру и в девушках прежде всего видел свою сестру. Этого вам мало? Могу добавить, что мне очень хочется полюбить вас...

Марика слушала его молча, низко наклонив голову. Затем она легко соскочила со стены и, протянув Эндре руку, решительно сказала:

— Пойдемте!

Эндре спрыгнул на землю и оказался рядом с ней. Одной рукой он обнял ее за плечи, а другой взял за подбородок и тихо произнес:

— Поверь, я люблю тебя... — Он наклонился и поцеловал Марику.

— Хорошо доехал? — спросил Эндре у отца, бросив беглый взгляд на Бежи Марко, которая в этот момент красила губы.

— Отлично, — ответил Варьяш. — Вы что будете пить, уважаемая?

Бежи пожала плечами.

— Прошу прощения, — вмешалась Марика, с любопытством разглядывая Бежи Марко, — я уже заказала коньяк, но если вы желаете чего-нибудь другого, то...

— Знаешь, милая, не называй меня на «вы», — возразила Бежи, — я ведь не суперзвезда... Пойдем, ты проводишь меня в туалет.

От Варьяша не ускользнуло, что сын в плохом настроении, но он решил не придавать этому значения и вообще не позволять детям распоряжаться собственной судьбой, потому что он сам знает, как ему следует поступать.

— Неужели так необходимо было везти ее с собой? — спросил Эндре, когда Марика увела Бежи в холл.

— Я привез ее, потому что она нужна мне. — Он пригладил рукой волосы. — И потом, Бежи вообще не может быть предметом обсуждений: я женюсь на ней. Я уже сообщил о своих намерениях кому следует, а теперь вот говорю об этом тебе. Разумеется, твое мнение меня никоим образом не интересует, просто я хочу поставить тебя в известность.

— Надеюсь, ты не будешь настаивать на том, чтобы я звал ее «мамой»? — съязвил Эндре.

Варьяш закурил и, подождав, пока официант расставит на столе фужеры и рюмки и удалится, сказал:

— Я со своей стороны надеюсь, что ты не станешь настраивать ее против меня.

— Не стану, — заверил Эндре. — Для меня лично Бежи Марко — пустое место. Ко мне она не имеет никакого отношения и не будет иметь даже тогда, когда станет твоей женой. Но ты знаешь, что делаешь.

— Знаю! Брак с Бежи даст мне возможность встряхнуться, вольет в меня новые силы, воодушевит на новые свершения. Я только сейчас начал понимать, какое значение имеет для творчества гармония в семейной жизни.

— А что ты станешь делать лет через пятнадцать? Ведь Бежи гораздо моложе тебя...

— Отношения людей, сынок, определяются не разницей в возрасте, — решительно заявил отец.

Эндре не успел ничего возразить ему: он увидел, как к столику, оживленно болтая, словно они были добрыми друзьями не первый год, возвращались Бежи и Марика.

— Здесь на удивление приличный туалет, а мы еще говорим, что провинция отстает от столицы, — проговорила актриса с определенной долей гордости, так как она родилась в провинции и считала, что когда покинет сцену, то обязательно вернется в родное село Самошвар, где и будет доживать свои последние годы.

Разговор зашел о том, как неузнаваемо изменились небольшие провинциальные города, после чего Варьяш предложил выпить. Эндре заметил, как уверенно держался отец, а сказанное им о провинции прозвучало почти как откровение. Через несколько минут Эндре понял, что причина этой уверенности заключается в Бежи, которая, подобно молоденькой студентке, с жадностью ловила каждое слово отца, будто он был пророком.

— Извините, товарищ Варьяш, — обратилась к писателю Марика. — Нам с вами нужно обговорить программу вечера, а то наш директор, наверное, уже волнуется.

— Что же, давайте обговорим, дорогая.

Тут только Марика заметила, что посетители ресторана поглядывают на их столик и перешептываются: по-видимому, они узнали популярную актрису, тем более что в кинотеатре «Красный май» как раз демонстрировался фильм с Бежи Марко в главной роли.

— Я предлагаю такой порядок проведения конференции: сначала наш директор Доци представит вас собравшимся, товарищ Варьяш, а затем выступит с небольшим докладом о вашем творческом пути, о месте вашего творчества в современной венгерской литературе.

— Согласен, но только коротко.

— Я уже собрала несколько вопросов читателей, — сказала Марика и достала из сумочки свернутый листок бумаги, на котором были записаны вопросы. — Если вы не против, я их вам сейчас и передам. Думаю, что потом вам зададут еще множество вопросов.

— Посмотрим, что они тут написали. — Варьяш за брал листок, нацепил на нос очки, откинулся на спинку стула и начал читать.

В том, как он это сделал, было что-то неестественное, несвойственное отцу. У Эндре сложилось впечатление, что он играет роль, будто за его спиной стоят кинокамеры, а режиссер кричит во все горло: «Так держись, чтобы зритель сразу поверил, что перед ними не кто-нибудь, а именно ты, Геза Варьяш. Понял? Не простой смертный, а знаменитость...» «Это, безусловно, влияние Бежи, — решил Эндре. — Мама говорила, что настоящий художник всегда старается быть скромным...»

— Любопытные вопросы... — сказал Варьяш и протянул листок с вопросами Бежи: — Взгляните, дорогая.

Актриса подалась чуточку вперед, отчего резче обозначился красивый изгиб ее шеи, а густые волосы блеснули бронзой.

— Расплачиваемся и уходим, — проговорил Варьяш, подзывая жестом официанта.

— Не беспокойтесь, — остановила его Марика, — я сама...

— Уж не из своих ли денег вы собираетесь платить, барышня?

— Товарищ Варьяш, вы гость нашего города.

Марика встала и легким шагом поспешила навстречу официанту.

— Красивая девушка... — Варьяш мечтательно посмотрел вслед удалявшейся Марике: — За такую и головы своей не пожалеешь.

— Ваша голова еще пригодится, Геза, — спокойно заметила Бежи, сворачивая листок с вопросами. — Она не только красивая, но и умная.

— Эндре другого отца и не потерпел бы, не так ли, сынок?

Юноша лишь пожал плечами и спросил:

— Как Жока?

— Все так же делает глупости и дерзит.

— Тебе?

— И мне, и другим.

— Наверняка они того заслужили, — отрезал Эндре. — Жока зря никого не обидит.

— Может, и так... — Варьяш опять пригладил волосы.

Тем временем вернулась Марика и объявила:

— Можем идти.

Машину вел Эндре. Марика села рядом с ним, чтобы показывать дорогу. Вдруг она обернулась и, обращаясь к писателю, сказала, что товарищ Балло просит товарища Варьяша после читательской конференции принять участие в торжестве по случаю открытия кафе.

Эндре не понимал, почему какое-то кафе нужно открывать столь торжественно, и спросил Марику:

— Вы тоже должны быть там? — а когда услышал утвердительный ответ, сразу помрачнел. От его хорошего настроения не осталось и следа.

— А почему они не перенесли это мероприятие на другой день? — неожиданно заинтересовался Варьяш: он подумал, что, быть может, по этой причине на встречу с ним в Доме культуры соберется мало народа.

Однако он ошибся. Вопреки его ожиданиям на встречу с ним пришли и пожилые, и молодые. После дружеских объятий директор Доци заявил, что конференцию придется проводить в большом зале, так как малый просто не вместит всех желающих.

Эндре, стоя вместе с Бежи в стороне, наблюдал за суетой, которая поднялась вокруг его отца. Марика что-то организовывала, что-то проверяла, давала какие-то распоряжения.

Доци проводил Варьяша в кабинет директора Дома культуры и представил ему весь педагогический коллектив школы. Эндре видел, что отец удовлетворен проявленным к нему интересом — одним он просто кивал, с другими перекидывался несколькими словами.

— Я говорила твоему отцу об этом, — шепнула Бежи Эндре, наклонившись к его уху.

— О чем именно? — спросил юноша, скрестив руки на груди.

— Что простые люди любят его, и это очень важно. Он считал, что к нему хорошо относятся лишь официальные лица, и только.

— Вы что, пожениться решили? — поинтересовался Эндре.

Бежи наклонила свою красивую голову и опустила глаза, отчего длинные ресницы отбросили тень на ее лицо.

— По-твоему, мы не должны этого делать? — вопросом на вопрос ответила она, и дешевая алюминиевая ложечка, которой она помешивала кофе в чашке, тихо звякнула. — Я бы хотела с тобой серьезно поговорить.

— Я слушаю.

— Здесь не поговоришь.

— А в другое время вообще вряд ли удастся.

Геза Варьяш посмотрел в их сторону, но в тот же миг его смеющееся лицо исчезло в кольце окруживших его людей.

— Давай я скажу твоему отцу, что у меня разболелась голова, и мы останемся здесь, — предложила Бежи. — Или ты хочешь послушать его?

— Думаю, это он хочет, чтобы мы его послушали.

Актриса подошла к Варьяшу, отозвала его в сторону и начала о чем-то переговариваться с ним. Отец слушал рыжеволосую красавицу, засунув руки в карманы, а вокруг него толпились восторженные почитатели, протягивая ему экземпляры его книги с просьбой украсить их автографом.

«В следующий раз Бежи он наверняка с собой не возьмет, — усмехнулся Эндре. — Он не любит конкуренции, а уж состязаться в популярности ни с кем не станет. Может, он даже обрадуется, что ее не будет на встрече».

Варьяш и его окружение направились к выходу.

— А вы разве не идете? — обернулась к Эндре Марика, и на лице ее отразилось разочарование.

— Я не раз слышал отца. Встретимся после конференции.

— Идите спокойно, дорогая, — заметила Бежи, — я его посторожу. — Она улыбнулась, хотя на самом деле ей было невесело.

Эндре сразу же заметил это, когда они остались вдвоем.

— Прошу. — Он показал рукой на кресло.

Актриса села, не забыв поправить платье.

— Эндре, давай не будем ухаживать друг за другом. Я хочу откровенно поговорить с тобой и от тебя жду предельной откровенности.

— Я всегда откровенен, если мне в этом не препятствуют.

Из большого зала послышались громкие аплодисменты. Эндре посмотрел на актрису — она держалась естественно, видимо, не играла. Когда-то Эндре уважал Бежи и, хотя на киностудии ходили сплетни о ее бесчисленных любовных похождениях, мало в них верил, так как вела она себя довольно скромно, не устраивала истерик, была вежлива и не терпела грубости или наглости других. У Эндре в ту пору установились с ней дружеские отношения, и продолжались они до тех пор, пока он не узнал, что она стала любовницей отца.

— Как ты думаешь, сколько я зарабатываю в месяц? — спросила Бежи.

— Не знаю. Но разве это так важно?

— Важно, а как же?

— Представления не имею.

— А вот посчитай: приличная ставка в театре, выступления на телевидении, на радио, озвучивание фильмов, не считая мелких выступлений...

— И сколько же тебе платят в театре?

— Три тысячи форинтов.

— Тогда в общей сложности ты, видимо, получаешь не менее десяти тысяч.

— Гораздо больше. Сейчас март, а до декабря я должна сняться в трех фильмах. Теперь, надеюсь, тебе ясно, что я выхожу за твоего отца не из-за денег. У меня их и без него достаточно. Хорошая квартира и мебель тоже есть. А кроме того, скажу тебе по секрету, имеется кругленькая сумма на сберегательной книжке. — Она нервно затянулась сигаретой, рука ее заметно дрожала. — Если бы я выходила замуж из-за денег, то выбрала бы себе в мужья какого-нибудь богатого иностранца.

— У тебя было немало поклонников.

— Намного меньше, чем ты думаешь. А что ты вообще обо мне знаешь, кроме сплетен, конечно?

«Ничего, — хотелось ответить Эндре, но он промолчал, настойчиво роясь в собственной памяти. — Я действительно ничего не знаю о тебе, кроме того, что ты хорошая актриса...» Он уже сожалел, что согласился на этот разговор. У него не было никаких фактов, которые свидетельствовали бы против Бежи, а без них что он мог сказать ей?

— Ты же обещал быть откровенным, — укоризненно посмотрела она на Эндре. — Молчишь, не хочешь поделиться со мной?

— Не знаю, что и сказать, — смущенно пробормотал юноша. — Я просто в дурацком положении. У меня, конечно, есть кое-какие соображения на твой счет, но вряд ли я смогу толково изложить их тебе. Думаю, отцу не стоит жениться...

— Почему? Что может помешать ему? Закон? Нормы нравственности? Общественное мнение? Понимаешь, твоему отцу нужен друг, он не сможет жить один. И чем быстрее он будет стареть, тем нужнее ему буду я. Не удивляйся, что я говорю тебе об этом. Я ему в самом деле нужна...

— До тех пор пока он не встретит женщину более интересную, чем ты.

— Этого я не боюсь. Если муж уходит от жены, то виновата в этом она. Заставить мужчину полюбить себя легко, гораздо труднее удержать его. Но я смогу удержать твоего отца. Ты запугиваешь меня, потому что против этого брака, не так ли? Я тебя правильно поняла?

Эндре охватило такое смущение, что он начал вращать на столе кофейную чашку. Ему казалось, будто он попал в густой туман и не может найти ничего твердого, устойчивого...

— Я люблю твоего отца, — откуда-то издалека донесся до него голос собеседницы. — Люблю и не собираюсь отказываться от своей любви. Вернее, я не имею права на это, потому что он нуждается во мне. Я, конечно, не думаю, что смогу заменить тебе и Жоке мать, это было бы просто смешно, но стать добрыми друзьями мы, надеюсь, сможем. Мне передали, что Жока довольно нелестно отзывалась обо мне, но она же совсем меня не знает.

Жока... Сквозь густой туман, в котором еще минуту назад блуждал Эндре, теперь ясно вырисовывался ее образ, лицо, искаженное ненавистью.

— Жо... Она никогда не простит ни тебе, ни отцу.

— Но что плохого я ей сделала?

— Она ненавидит тебя... Она убеждена, что именно ты увела отца от мамы. Она вообще презирает женщин, которые путаются с женатыми мужчинами.

— Все было не так. Когда я познакомилась с твоим отцом, он уже не жил с твоей матерью... Она потеряла Гезу несколькими годами раньше. — Бежи поправила прическу. — Мне трудно говорить об этом, но именно я в какой-то степени возвратила вашего отца к жизни. Вы даже не представляете, до какой степени он деградировал. И если бы тогда на его пути не встретилась я, у вас сейчас, вероятно, не было бы отца... Он потерял веру в себя, казался каким-то жалким, беспомощным... Это правда, Эндре. И только моя любовь помогла ему вновь обрести веру в собственные силы, в свой талант. Так вот теперь, если я оставлю его, он опять сникнет. Я нисколько не преувеличиваю, я лучше, чем кто бы то ни было, знаю его слабости, однако слабости эти ни в коей мере не умаляют его достоинств и таланта...

— Ты веришь в талант отца?

— Больше, чем в собственный.

Эндре с удивлением слушал актрису.

— Твой отец должен создать свое главное произведение, в котором он расскажет о себе, — сказала она. — Вероятно, этот роман достанется ему нелегко, он будет страдать, мучиться, потому что придется выворачивать наизнанку собственную душу.

— И ты думаешь, что отец способен на это?

— Думаю, что да. С несколькими главами из его нового романа я уже ознакомилась.

— Может, ты и права в чем-то, но все же я лучше знаю своего отца, — сказал Эндре. — И я не верю в его талант...

— Я прямо-таки влюбилась в твоего отца, — сказала Марика Эндре после читательской конференции.

Они стояли на тротуаре перед ярко освещенным Домом культуры. Эндре смотрел на людей, возвращавшихся домой после встречи с писателем, слышал обрывки фраз, которыми они обменивались, и по этим обрывкам понял, что вечер прошел успешно.

— Я пересчитала присутствовавших в зале. Как ты думаешь, сколько их набралось?

— Человек сто...

— Гораздо больше, почти двести. А почему ты такой грустный?

— Не знаю, голова что-то болит.

Люди из Дома культуры выходили все реже, и уже не группами, а в одиночку.

— Неужели тебе обязательно присутствовать на открытии этого кафе? — спросил Эндре.

— Давай отправимся туда вместе. Согласен?

— Я не против, только пойду договорюсь с отцом, где мы встретимся.

Вскоре он вышел и, взяв девушку под руку, сказал!

— Можем идти.

Вечер выдался теплый. Уличные фонари слабо освещали низкие домики, мимо которых они шли. Со стороны плотины по-прежнему доносился рокот машин.

— Говоришь, влюбилась в моего отца?

— По уши. Он такой замечательный! А как красиво он говорит! Очень жалею, что не записала его выступление на магнитофон.

— Ну, я, как видишь, не могу конкурировать с отцом. Он знаменит, имеет «мерседес». — Эндре подал руку и помог Марике перешагнуть через канаву, — Но предупреждаю, ты рискуешь столкнуться с опасным противником, готовым ради отца пойти на все.

— Это с кем же? — удивилась Марика. — С Бежи Марко, что ли?

— Угадала, с ней именно.

Некоторое время они шли молча. Потом Эндре взял Марику за руку, а когда она не отдернула ее, крепко сжал. В этот момент он почувствовал такое волнение, какое охватило его в шестнадцать лет, когда он в первый раз влюбился. Тогда в темном зале кинотеатра он коснулся руки девочки по имени Эдит, которая жила по соседству.

Марика думала, что вот сейчас Эндре наберется смелости и поцелует ее, но он так и не решился на это, а лишь молча шел рядом.

— Твой отец и Бежи Марко любят друг друга? — тихо спросила девушка.

— Кажется, да.

— И моя мама влюблена, — призналась Марика. — Я узнала об этом перед Новым годом. Хорошо, если она выйдет замуж, я буду очень рада. Ей, бедняжке, так одиноко, а она ведь еще не старая.

— Я все понимаю, — рассуждал вслух Эндре, — но со дня смерти мамы не прошло и трех месяцев...

— Не хочу вмешиваться не в свое дело, но, как мне кажется, твоей маме уже ничто не поможет, даже если твой отец до конца дней своих будет носить траур. Конечно, важно, чтобы он помнил о ней, но жить, находясь все время в плену воспоминаний, нельзя...

Вскоре они свернули в узкую темную улочку, которая незаметно поднималась по склону холма. Домишки здесь жались друг к другу, и ни у одного из них не было ни садика, ни дворика, а выложенная булыжником мостовая напоминала городскую. Эта улица вывела Эндре и Марику на рыночную площадь, освещенную электрическими фонарями.

— Нам вон туда надо, — показала девушка рукой. — Там и расположено наше сверхмодерновое кафе. — В голосе ее слышался легкий упрек. — На библиотеку у отцов города денег нет, на спортивный зал тоже, а вот на кафе нашлись.

— Но ведь и кафе вам необходимо.

— Конечно, но только не в ущерб культуре и образованию. У нас и без того много пьют. Строительство этого кафе — дело нечистое, и я этого так не оставлю. Я их разоблачу на ближайшей комсомольской конференции.

— Не понимаю, о чем и о ком ты говоришь. В чем, собственно, дело? Или ты не можешь раскрыть мне эту тайну?

Марика взглянула на него и стала рассказывать:

— В окрестностях Ердегхата есть крупное охотничье угодье, в котором водятся фазаны, олени, дикие кабаны. Сюда часто приезжают охотники из Пешта. Местное общество охотников на протяжении нескольких лет мечтало построить здесь охотничьи домики, но у него не было для этого средств. А на площади Халом, куда мы сейчас направляемся, жила старая тетушка Кунер. Когда-то давно она держала небольшую лавку. Здесь же, при лавке, она и жила в большой трехкомнатной квартире. Два года назад тетушка Кунер умерла, и весь дом перешел в ведение городского совета, так как родственников у старушки не было. Директор нашей школы решил, что в этом доме неплохо было бы разместить библиотеку, даже достал денег на приобретение книжных полок.

Короче говоря, сначала все шло хорошо. Исполком на одном из заседаний принял постановление о передаче дома в ведение школы, а мы, преподаватели, на общественных началах взялись переоборудовать здание под библиотеку. Но потом кто-то подсчитал, что запланированная перестройка обойдется дороже, чем сооружение нового здания. Тогда исполком принял новое решение — построить кафе, для чего нашлись и деньги, и стройматериалы. Такого кафе я в жизни не видела. В середине его разместили пивной зал (это в кафе-то!), а справа и слева устроили по закрытому залу. Двери там дубовые, вся мебель тоже сделана из дуба, светильники из оленьих рогов. Короче говоря, все помещения оборудованы как надо.

— Пока я не вижу в этом ничего плохого и даже одобряю, — заметил Эндре, все еще не понимая причин возмущения Марики. — Жители вашего городка смогут теперь проводить время в этом уютном заведении, а, как известно, красивый интерьер оказывает благотворное влияние на человека. Тебе не приходилось обращать внимание на то, как ведут себя люди в помещении, где чисто, и в помещении, где грязно? В комнате с вымытыми полами даже самый некультурный человек плевать не станет...

— Это верно, — согласилась девушка. — Хорошо, если бы и в нашем кафе так было, но туда, к сожалению, горожане не попадут.

— Как это — не попадут?

— Очень просто: не для них оно строилось. На бумаге, вернее, по документам кафе, построено, конечно, для них, а на самом деле — для общества охотников и его почетных гостей из столицы.

На какое-то мгновение воцарилась тишина, а затем со стороны плотины снова послышался рокот машин и механизмов. Чем ближе Марика и Эндре подходили к площади, тем глуше становился шум, доносившийся со стороны плотины, и тем громче пение, доносившееся из кафе.

Перед кафе стояло несколько легковых автомашин, среди которых Эндре сразу заметил «мерседес» отца и чью-то «Волгу». Вокруг кафе слонялись любопытные парни и девушки. Они разговаривали, заразительно смеялись и заглядывали в окна...

Помещение пивного зала было набито битком. Кругом висел табачный дым, пахло палинкой. Эндре шел первым — он прокладывал дорогу Марике, ловко проталкиваясь через толпу. Наконец они пробрались в один из залов, который встретил их нестройным пением.

Эндре и Марика остановились на пороге и осмотрелись. Облако табачного дыма было здесь даже гуще, чем в пивном зале. За столиками, выстроившимися в два ряда, сидели приглашенные на торжество, а перед ними громоздились батареи винных и водочных бутылок.

Эндре довольно быстро отыскал отца и Бежи, которые сидели в обществе нескольких старших офицеров. Тут же были и Миклош Лонтаи, и командир полка, и секретарь партбюро, который в этот момент разговаривал с генералом Загони. На пятачке, в центре зала, танцевали четыре пары. И Эндре заметил, что женщин здесь вообще-то мало.

Он приветственно помахал рукой отцу. Варьяш был уже подшофе и распевал во все горло, обнимая за талию Бежи, по выражению лица которой можно было определить, что чувствует она себя явно не в своей тарелке.

Кто-то окликнул Эндре по имени, но среди общего гвалта он не понял кто. Напротив Варьяша сидел худощавый мужчина лет сорока, который уже снял пиджак. Лицо его раскраснелось, глаза перебегали с одного предмета на другой. Чуть позже Эндре узнал, что это не кто иной, как сам Балло, председатель горсовета. Вдруг кто-то взял Эндре за руку. Он обернулся и увидел Лонтаи.

— Идите к нам, — дружески позвал его подполковник и потянул за собой. — Мы, военные, должны держаться вместе.

Миклош представил Эндре Варьяша генералу. Загони встал и через весь стол протянул солдату руку. Его примеру последовали остальные.

— Ну, дружище, теперь ты видишь, какой у меня сын?! — громко крикнул Варьяш, обращаясь к генерал-майору Загони.

Худое лицо генерала озарилось улыбкой, но, чтобы не кричать через весь зал, он лишь помахал писателю рукой.

Эндре заметил, что военные на этом торжестве пили мало. Возможно, поэтому они и не были так веселы, как остальные гости.

— Что нового? — наклонился к Эндре Миклош.

— Получил краткосрочный отпуск на трое суток.

Неожиданно на скамейку вскочил толстый мужчина с блестящим от пота лицом и громко выкрикнул:

— Стой, Лайош! Стой!..

Дирижер, он же скрипач, небольшого цыганского оркестра остановил своих коллег, устремив на кричавшего взгляд жгучих, хитрых глаз.

— «Господин унтер...» — запел мужчина, размахивая руками, словно дирижер.

— Сейчас ему нельзя мешать, — шепнул Эндре подполковнику, — а то он, чего доброго, лопнет...

Миклош согласно кивнул и посмотрел на Варьяша, у которого от умиления на глаза навернулись слезы. Геза тихо запел:

— «Уехал я из дома...» — У него оказался приятный баритон. Вдруг он умолк и схватил за руку сидевшего рядом Бакоша: — Ты секретарь партбюро, не так ли?

— Я, Геза, а что такое?

— Тогда слушай меня внимательно, секретарь. И ты, комиссар, слушай... — кивнул он в сторону Миклоша. — Все слушайте!..

— Отец, — позвал его Эндре, — пойдем-ка лучше отсюда.

— Никуда я не пойду, сынок. Не пойду, и все! Я хочу поговорить с вами, с военными... — Он сглотнул слюну и кулаком вытер пот со лба. — Ребята, я всех вас люблю, честно говорю... Люблю, потому что вижу, вы такие же, как я, у вас та же закваска. Только вы меня почему-то не любите... не признаете, можно сказать... — Он заскрипел зубами, сжал руки в кулаки, лицо его исказила гримаса. — Вам нужен не я, а писака, напичканный идеями... Если бы сюда приехал кто-нибудь из этих щелкоперов, вы бы сразу потащили его к себе в казармы. Перед такими, как они, вы готовы ниц пасть... Но они сюда не приедут, вы их не интересуете... Дочка, послушай, ты была на конференции? — обратился он к Марике.

— Была, товарищ Варьяш.

— Вот и расскажи им, о чем мы там беседовали. Не стесняйся, дорогая... Расскажи, что Геза Варьяш, на которого они плюют и над которым смеются, этот самый Геза Варьяш говорил о партии, о любви к родине и верности к ней...

— Не взвинчивай себя, Геза, — обнял его за плечи Бакош. — Поверь, мы все тебя любим и уважаем. Просто мы не знали, что ты сегодня проводишь здесь читательскую конференцию.

Однако Варьяш этих слов уже не слышал — он разрыдался.

Заметив, что с Гезой творится что-то неладное, Бежи извинилась перед партнером, подошла к писателю и села рядом:

— Геза, пойдем...

— Никуда он не пойдет! — безапелляционно заявил Чонгар, упершись толстым животом в край стола. — Он останется здесь. А плачет он потому, что настоящий венгр... — Усевшись рядом с писателем, он начал что-то доказывать ему.

— Оставьте его в покое! — сказала Бежи властным голосом.

— Хорошо, уважаемая, хорошо. Да мне, собственно, все равно... — Он налил себе вина в бокал и провозгласил: — За наше здоровье!

Миклош к бокалу не притронулся.

— Ну, а ты чего? — недовольно забормотал Чонгар. — Я же предложил выпить за наше здоровье. Бери бокал и пей до дна...

— Я не пью, — ответил Миклош.

— Ты же наш гость.

— И все равно я не пью.

Чонгар выпучил глаза:

— Скажи, ты венгр или кто?

— Спокойно, дружок, спокойно, — вмешался Бакош. — Мы сюда не затем пришли, чтобы выяснять национальную принадлежность. Мы уже выпили, за что приносим вам благодарность...

— Что с вами, солдаты? Не нравится наше вино? Или принести чего-нибудь другого? Эй, Погачош, ну-ка иди ко мне!

На окрик к столу быстро подошел молодой человек с усиками:

— Слушаю вас, товарищ Чонгар.

— Десять бутылок «Монастырского» для наших воинов.

— «Монастырского» нет, товарищ Чонгар.

— А я тебе оказал, принеси десять бутылок! Понял?! — Чонгар с силой стукнул по столу кулаком.

Молодой человек недоуменно пожал плечами и направился к двери.

— Пришли сюда Балло! — крикнул ему вдогонку Чонгар и, громко рассмеявшись, повернулся к офицерам: — Вот как надо действовать! Коль пожелаете, я за десять минут поставлю на ноги всех жителей Ердегхата. Хотите?

«Врезать бы сейчас как следует по его хвастливой роже!» — мысленно выругался Миклош, а вслух сказал:

— В сорок четвертом тип, похожий на вас, поднял на ноги жителей одного небольшого села. Правда, не за десять минут, а за полчаса. И знаете, что они с ним сделали?

— Не знаю...

— Они его вздернули.

Чонгар сразу протрезвел. Ничего не понимающим, тупым взглядом он уставился в пространство, а затем безо всякой на то причины расхохотался. Когда он немного успокоился, то попытался что-то сказать, но им было уже не до него.

— Тебе плохо, отец? — подскочил к писателю Эндре.

— Да, мне нехорошо, — пробормотал Варьяш, — очень нехорошо...

При помощи Миклоша Эндре вывел отца на улицу и усадил в машину. Потом подошел к шоферу:

— Ты не пил?

— Ты что, не знаешь меня? — вопросом на вопрос ответил тот. — В подобных случаях я капли в рот не беру.

— Будет лучше, если вы с нами не поедете, — проговорила Бежи, — а то Гезе стыдно потом будет. И ты, Эндре, останься. Машину за тобой я пришлю.

— Машина мне не нужна, — отказался Эндре. — Но завтра утром мне непременно надо увидеть отца. Смотри, чтобы он потихоньку не улизнул.

«Мерседес» уехал, а они еще долго стояли на месте и смотрели ему вслед.

— Несчастный человек твой отец, — оказал наконец Бакош. — Мне от души жаль его.

Эндре ничего не ответил.

— Ты иди к своей девушке, — посоветовал ему Миклош и коснулся его руки: — Где я тебя завтра смогу найти? Мне бы хотелось поговорить...

— Утром я буду завтракать в ресторане...

Вернувшись в зал, Эндре сразу заметил, что Чонгар пристает к Марике, не дает ей выйти.

Сверкнув глазами в его сторону, Эндре злобно зашептал:

— Немедленно убирайтесь отсюда!

— Нет, голубчик, сначала мы потанцуем.

Марика глазами поискала директора школы, но Доци уже удалился на английский манер.

— Если вы меня сию же минуту не отпустите, я такой скандал учиню, какого вы сроду не видали!

— Я отпущу тебя, но только за выкуп...

И в тот же миг Эндре схватил Чонгара за запястье и силой оторвал его от стола.

— Я сам дам вам выкуп, — прошипел он, причем выражение его лица не предвещало Чонгару ничего хорошего. — Чем с вами расплатиться? — И, сделав несколько шагов, он оттеснил Чонгара в сторону. — Исчезни!

Тот побледнел. На лбу у него выступил пот. Не выдержав взгляда Эндре, он отвел глаза, посмотрел на испуганную девушку и промямлил:

— О случившемся мы потом потолкуем...

В этот момент в углу кто-то громко запел:

Фани Шнайдер говорила,

Не нужна ей красная юбка...

Эндре и Марика вышли на улицу. Вслед им еще долго неслись обрывки песни. Но чем дальше они уходили от кафе, тем тише становилось вокруг. На опушке леса они остановились. Вокруг царила тишина, лишь изредка нарушаемая треском ветвей, раскачиваемых сильным ветром, да шорохом опавшей хвои под ногами. Со стороны реки по-прежнему доносился рокот работавших на плотине машин. Ни Эндре, ни Марика еще не знали, что уровень воды в реке поднялся больше чем на метр и достиг так называемой критической отметки. Взявшись за руки, они не спеша шли по дороге, поглядывая на засыпавший внизу городок, который освещенными улицами был поделен на небольшие темные квадраты.

— Тебе не холодно? — спросил Эндре и притянул девушку к себе.

— Нет.

Он поднес руку Марики к губам и поцеловал:

— Теперь я точно знаю, что люблю тебя... Очень люблю...

Она закрыла глаза и прильнула к нему.

— Ты куда теперь пойдешь? — спросила она, когда они дошли до ее дома.

— Не знаю, я же в отпуске.

— Вернешься в казарму?

— Нет, туда я не пойду.

Марика немного подумала, потом открыла калитку и предложила:

— Пойдем, переночуешь у меня.

Она шла впереди, Эндре — за ней. Неудавшееся торжественное открытие кафе испортило настроение им обоим. Оба были смущены, и каждый чего-то боялся...

Эндре понимал, что Марика не похожа на девушек типа Дьерди. Она скорее напоминала Жоку. Так же, как сестра Эндре, она мечтала о настоящей любви. А он знал, что такие девушки сейчас встречаются редко и обращаться с ними следует деликатно...

Эндре наблюдал, как Марика быстро накрывала на стол, и каждое ее движение доставляло ему удовольствие. «Я люблю ее, — думал он, — и одновременно жалею. Жалею потому, что чувство собственного достоинства она сумеет сохранить до тех пор, пока окружающие позволят ей это. Но сегодня я познакомился с этими людьми и должен признать, что обольщаться на этот счет не стоит. А так или она замкнется в себе, или они попортят ей много крови...»

На какое-то мгновение он увидел перед собой противную физиономию Чонгара, его жирное, лоснящееся от пота лицо. Более того, ему даже показалось, что он чувствует отвратительный запах алкоголя, которым так несло от него.

Марика тем временем поставила на стол сало, домашнюю колбасу, хлеб и чай. Она улыбнулась Эндре и пожелала ему приятного аппетита, но это не помогло. Он жевал через силу, а сам думал: «Какой странный вечер! Я люблю ее, но переступить определенную черву не могу. Собственно, что такое любовь? Нет, наверное, будет лучше, если после ужина я уйду...»

— Что, не вкусно? — озабоченно спросила Марика. — Это домашняя колбаса, мама прислала.

— Очень вкусно, — ответил юноша и совсем перестал есть. Потом выпил стакан воды и продолжал: — Сегодня я и так слишком много ел, да и голова что-то разболелась. В общем, не обращай внимания... — Он осторожно привлек девушку к себе, спросил: — Любишь? — и поцеловал в губы.

— А ты не чувствуешь? Наверное, я полюбила тебя раньше, чем ты меня.

— А может, будет лучше, если мы сейчас расстанемся?

Марика положила ладонь ему на лоб и сделала движение, словно разглаживала морщины.

— Зачем нам расставаться? — удивилась она.

— Затем, что я тебя люблю.

Она высвободилась из объятий, подошла к окну, опустила жалюзи и повернулась лицом к Эндре, но с места не сдвинулась.

— Если ты меня в самом деле любишь, тогда зачем нам расставаться? Мне, например, все время хочется быть с тобой.

— Я еще и ответственность за тебя несу.

— Разумеется, ведь любовь и ответственность в чем-то родственны...

— Было бы лучше, если бы ты мне просто нравилась.

— Тогда бы ты не сидел здесь. Нравлюсь я многим, но домой еще никого не приглашала. Если бы я тебе только нравилась, бродил бы ты сейчас где-нибудь под звездами.

Эндре улыбнулся и проговорил:

— Ты, как я погляжу, самонадеянная. А если бы я тебе просто так сказал, что люблю, ну, обманул?

— Я бы тебе не поверила. Ты не умеешь лгать, — заявила она, потом села на ковер, поджала ноги под себя и положила подбородок на колени.

— Слушай, почему ты такая серьезная? Откровенно говоря, я тебя не понимаю. Молодая, красивая, материально обеспеченная... — Эндре взял ее за подбородок и, заглянув в глаза, спросил: — Скажи, ты счастлива?

— Думаю, что да, — немного помолчав, ответила она. — Счастлива потому, что занимаюсь делом, о котором мечтала с детских лет, — учу детей. Разочаровываться в людях мне не доводилось, а впрочем, я никогда не идеализировала их. Люди есть, разумеется, и плохие и хорошие, но хороших все-таки гораздо больше. Я молода и потому стану свидетельницей, а может быть, и участницей очень многих интересных событий. Счастлива, я еще и потому, что на свете есть ты, который утверждает, что любит меня. А это так прекрасно! Если бы я верила в бога, то, наверное, считала бы, что тебя мне послал сам господь бог. Но почему бы ему и не вознаградить меня за мое примерное поведение? — Она взяла руку Эндре в свою, крепко сжала ее: — Можешь мне верить: я действительно очень счастлива.

— Верю и рад за тебя.

— А ты?.. — поинтересовалась она и замолчала, ожидая ответа, а поскольку Эндре безмолвствовал, спросила еще раз: — Ты сам-то хоть чуточку счастлив? — И она окинула его таким взглядом, будто умоляла признаться, что и он счастлив.

— С тобой я счастлив.

Однако Марику было не так-то легко обмануть. Она чувствовала, что Эндре хочет сказать ей еще что-то, но почему-то молчит. Так почему? Почему он скрывает свои мысли, если она готова ради него, кажется, на все?

— Что с тобой? — поинтересовалась она. — Почему ты не хочешь быть со мной до конца откровенным?

Рука Эндре скользнула по ее волосам.

— Я буду с тобой откровенным, — проговорил он. — Сейчас я... Как бы тебе это получше объяснить?.. Сейчас я похож на того ученого, который, обладая большими знаниями, вдруг почувствовал себя абсолютным неучем. Я счастлив и несчастлив одновременно. Это бессмысленно, Марика...

— Почему бессмысленно?

— Да потому, что я люблю тебя и не хочу испортить тебе жизнь. Если бы не любил, я бы непременно попросил тебя стать моей, но я не сделаю этого, так как у меня нет будущего. Я не знаю, что мне делать...

— Не говори глупостей. Видите ли, у него нет будущего! Осенью демобилизуешься, вернешься на киностудию и будешь работать. Со временем станешь хорошим режиссером. Разве это не будущее?..

— Я, можно сказать, не имею никакого отношения к кино. У меня нет таланта, поэтому и кинорежиссер из меня никогда не получится. Впрочем, я никогда не мечтал стать киношником. Взяли меня на студию ассистентом режиссера по просьбе отца... Неприятно все это до отвращения... На киностудии работает много талантливых людей, которые окончили вуз и по нескольку лет ждут, чтобы им дали возможность поставить хотя бы один фильм. А все потому, что у них нет протекции.

— Зачем же ты согласился на эту работу?

— Потому что был форменным идиотом. Когда я окончил гимназию и получил аттестат зрелости, я было заикнулся о том, что хотел бы стать рабочим, но моего отца одна только мысль об этом ужаснула. А почему бы мне не стать квалифицированным рабочим, если я на другое не способен?

— Если ты так считаешь, уволься с киностудии и приобрети рабочую специальность. Хотя, если быть откровенной, я уверена, что ты способен на большее и вполне мог бы учиться в институте или в университете.

— А у меня нет желания учиться дальше.

— Так к чему же ты стремишься? Неужели тебя ничто не интересует?

— Я хочу после демобилизации уехать туда, где меня не знают, вернее, туда, где не знают, кто такой мой отец. Хочу жить на деньги, заработанные собственным трудом.

— А разве ты не так живешь?

— Сейчас я живу за счет отца и за счет труда других людей. Зато в титрах некоторых фильмов уже значится: ассистент режиссера Эндре Варьяш. Когда я вижу эти слова, меня начинает мутить. — Он опустился на ковер, рядом с Марикой. — Видишь, какой я? Человек без будущего, склонный к истерии, со слабыми нервами.

— Я люблю тебя таким, какой ты есть.

— Тогда поцелуй меня.

Эндре крепко обнял девушку, и она послушно прильнула к нему. А когда его губы коснулись ее губ, Марику вдруг охватило такое блаженство, которого она никогда не испытывала. Она закрыла глаза и даже дыхание затаила, чтобы блаженство это длилось вечно. Он взял ее голову в свои сильные руки, потом коснулся ее груди. Она хотела было отбросить его руки и... почему-то не сделала этого — ее словно парализовало.

Некоторое время оба молчали.

— Эндре, не надо... — прошептала она неподатливыми губами — на самом деле ей хотелось, чтобы он не послушался ее.

Открыв глаза, Марика увидела совсем рядом его лицо с затуманенным взором, какой обычно бывает у человека, очнувшегося после тяжелого сна. Она села, поправила блузку и поджала ноги. За окнами бесновался ветер, бросая в закрытые жалюзи крупные капли дождя.

— Рассердилась? — спросил Эндре.

— За что? Это ты, наверное, сердишься.

— Я? Почему? — Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал: — Обещаю тебе, что никогда не сделаю ничего такого, чего ты не захочешь.

Они закурили. Дым от их сигарет медленно потянулся к окну.

— Я, видимо, кажусь тебе трусихой. Но, знаешь, для меня это гораздо серьезнее, чем для тебя. И не потому, что я боюсь, а потому, что вот здесь, внутри, живет еще один человек, который меня сдерживает. Может, любовь именно потому и хороша, что...

— Что — что?

— Ну, видишь ли... — Она взяла со стола пепельницу и поставила ее на ковер. — Когда человек любит другого человека, то обычно мечтает о нем. А у вас, у мужчин, разве не так?

— Так.

— В мыслях я уже не раз целовалась с тобой, знала, что рано или поздно это произойдет. В такие минуты я обычно говорила себе: «Я люблю его, а раз так, почему бы мне не принадлежать ему?» А потом мне становилось страшно. Не знаю почему. Человек всегда боится неизвестности, боится и все же тянется к ней...

Раздавшийся у калитки звонок прервал откровения Марики. Сначала она подумала, что ослышалась, но звонок повторился, и она пошла открывать.

Поздним гостем оказался майор Рашо. Увидев в доме Эндре, он очень удивился:

— А я думал, что вы уехали в Пешт, Варьяш. Выходит, мне повезло, не то завтра пришлось бы ехать за вами. Куда мне повесить плащ?

Марика взяла из рук майора дождевик и вынесла в прихожую.

— Я к вам всего на несколько минут.

— Прошу вас, садитесь, — предложила хозяйка дома, недоумевая, какая же причина привела к ней майора в столь поздний час.

— Уже поздно, если разрешите, я пойду, — сказал Эндре Марике и, повернувшись к офицеру, объяснил: — Мне пришлось проводить ее до дома, потому что к ней приставали пьяные.

— Подождите минутку, Варьяш, — остановил его майор. — Сейчас вместе пойдем. Мне и с вами надо поговорить.

Все сели.

— Я хотел вернуться к тому хулиганскому нападению... — сказал Рашо.

— Я уже и забыл о нем, — отмахнулся Эндре.

— Зато я не забыл, тем более что нам нужно закрывать дело. Когда на солдата нашей армии нападают неизвестные и избивают его, мне необходимо знать, кто эти люди и с какой целью совершили нападение.

— Поверьте, все произошло случайно, — упорствовал Эндре.

— А мне кажется, вовсе не случайно, — возразила Марика. — Я и сейчас утверждаю, что ваш нахальный младший сержант замешан в этом деле.

— Я тоже так думаю, — согласился с Марикой майор. — Этим, собственно, и объясняется тот факт, почему младший сержант Бегьеш не доложил своему командиру о нанесенном ему оскорблении.

— О каком оскорблении?

— Вы же обозвали его нахалом.

— Ах да!..

— Однако Бегьеш умолчал об этом на допросе. Как вы думаете — почему?

— Этого я не знаю.

— Потому что не хотел, чтобы мы заводили на него уголовное дело.

— Можно мне сказать, товарищ майор?

— Ну?

— Поверьте, никакого дела нет. Такие случаи происходят ежедневно. На кого-то нападают, кого-то колотят... Если бы я сейчас встретился с тем, кто меня бил, я бы ему показал...

— А вы бы узнали его?

— Думаю, что да. Роста он такого же, как я. Или боксер, или завзятый драчун — нос у него перебит.

Майор выложил на стол несколько фотографий:

— Вот посмотрите. Нет ли среди них того хулигана?

Эндре наклонился и начал внимательно рассматривать снимки, затем потянулся за одним из них.

— Это он! Я его узнала! — воскликнула в это время Марика.

Эндре еще раз взглянул на фото:

— Вроде бы похож...

— Еще как похож! — заметил Рашо. — Правда, он все категорически отрицает и алиби у него имеется, но, думаю, ненадолго.

— Кто он? — спросила Марика. — Из местных?

Майор убрал фотографии и сказал:

— Он из Цельдембека. Спортсмен из «Железнодорожника». А зовут его Белой Хорватом.

— Откуда он знает Бегьеша? — посмотрел на спокойное лицо майора Эндре.

— Они двоюродные братья. Перед Новым годом «Железнодорожник» проводил соревнования в Кевешде. Жили спортсмены в гостинице. Братья встретились либо в ресторане, либо в баре. Хорват, его тренер и товарищи по команде утверждают, что сразу после ужина они легли спать и вышли из гостиницы только на следующее утро.

— А что показал младший сержант? — спросила Марика.

— С ним я еще не разговаривал. Сейчас я коротко опрошу вас и занесу ваши ответы в протокол. Запишу, что вы на одной из фотографий опознали злоумышленника. К слову, его опознал и Антал Штольц.

Майор достал из портфеля тетрадь и начал что-то писать. Рука его проворно скользила по бумаге, а когда он на миг задумывался, подыскивая нужное слово, то почему-то поднимал голову и смотрел в потолок.

— Вот здесь, Варьяш, пожалуйста, — наконец показал пальцем майор. — А вы, уважаемая учительница, вот здесь, чуть пониже.

— Товарищ майор, а подписывать обязательно? — спросил Эндре.

Рашо искренне удивился:

— Так вы опознали того парня или не опознали?

— Опознал, но я не хочу на него доносить.

— Это не донос.

— Неважно, как это называется. Бегьешу все равно влетит.

— Это уже не ваша забота. Наказание должно быть неотвратимым. Вы разве так не думаете?

— Так-то оно так... Но только это касается нас двоих.

— Двоих, говорите? Не извольте шутить... Бегьеш — младший командир...

— Я слышал, он собирается поступать в офицерское училище.

— Таким людям не место в офицерском училище. Вы не философствуйте, а подписывайте свои показания.

— Товарищ майор, Бегьеша в полку многие любят, даже офицеры. И если ему из-за меня попадет, я прослыву доносчиком.

— Не сердитесь, Варьяш, но вы говорите глупости.

— Подписывай! — сказала Марика, прочитав протокол.

От майора Рашо не ускользнуло, что она с Эндре на «ты».

— Послушайте, Варьяш, — подошел майор к Эндре, — Я понял ваши опасения, однако не принимаю их во внимание. Если бы Бегьеш после танцев дождался вас где-нибудь и потребовал удовлетворения... ну, скажем, подрались бы вы, на это я еще, быть может, и закрыл глаза, хотя этого не следовало бы делать. Однако ваш случай намного серьезнее. Нападать на человека из-за угла — это же подлость. Кроме того, Бегьеш нарушил правила войскового товарищества. Неужели вы этого не понимаете? Вы оба являетесь военнослужащими нашей армии. Оба клялись защищать товарищей в беде, помогать им. Какой же офицер может получиться из такого ожесточившегося субъекта? Рассказывая правду, вы не доносите, а защищаете честь и достоинство военнослужащего.

В конце концов Эндре подписал протокол, хотя в глубине души не был уверен в том, что поступил правильно.

Врач внимательно осмотрел Гезу Варьяша, у которого вдруг подскочило кровяное давление и сердцебиение участилось. В довершение ко всему оказалась увеличенной печень. Гезу бросало в пот, тело у него словно свинцом налилось, голова раскалывалась на части, глаза резало от света, и он то и дело их закрывал.

Бежи, внешне спокойная, сидела на краю кровати и терпеливо дожидалась, что скажет врач. Однако тот молчал, а выражение лица у него было такое, что по нему ничего нельзя было, понять. Заговорил он только после того, как сделал больному укол:

— Он, видимо, слишком много выпил. Подобное случалось с ним и раньше, и всегда после перепоя.

— Я что-то не припомню, чтобы ему когда-нибудь становилось так плохо, хотя он частенько выпивает больше, чем следует.

Врач и Бежи вышли в прихожую. Актриса плотно прикрыла за собой дверь, чтобы Варьяш не мог слышать их разговора.

— Я, конечно, не знаю, сколько может выпить наш уважаемый писатель, но в данный момент он прямо-таки проспиртовался. Не мешало бы завтра снять электрокардиограмму, — посоветовал врач. — Как долго вы пробудете в Кевешде?

— Завтра в полдень мы должны выехать в Будапешт.

— В таком случае заходите в десять утра в больницу. Там электрокардиограмму и сделаете.

— Спасибо, доктор, вы очень любезны, но мне бы не хотелось пугать бедняжку. Думаю, будет лучше, если мы сделаем электрокардиограмму в Пеште.

Врач наклонил голову и окинул взглядом актрису:

— Как вам будет угодно, уважаемая.

Поцеловав у нее ручку, он положил в карман причитающийся ему гонорар, поблагодарил и удалился.

Бежи закрыла дверь, прошла в ванную, внимательно осмотрела себя в зеркале и поправила прическу. Она утомилась и боялась предстоящей ночи. Когда Геза болел, он становился нервным и капризным, словно маленький ребенок. Правда, после укола он должен крепко уснуть.

Вернувшись в комнату, Бежи погасила верхний свет и закурила. Настольную лампу с абажуром, стоявшую на тумбочке у кровати, она отодвинула чуть в сторону, чтобы лицо больного находилось в тени. Потом повесила халатик на спинку стула и юркнула под одеяло. Прислушавшись, она по дыханию Варьяша определила, что ему стало лучше.

А ветер на улице бушевал по-прежнему, и казалось, не собирался утихать. Неожиданно в голову Бежи пришла ужасная мысль: «А вдруг Геза умрет?..» Эта мысль испугала ее, и она стала внимательно прислушиваться к дыханию Варьяша, лежавшего на соседней кровати. «Нет, дышит спокойно. Завтра, когда он проснется, нужно будет непременно поговорить с ним и кое-что выяснить. До сих пор я была любовницей Гезы и потому не вмешивалась в его жизнь, не несла за него ответственности, но если я выйду замуж, многое изменится и с точки зрения права, и с точки зрения морали — теперь поведение Гезы будет отражаться и на мне, его жене... Я люблю его, несмотря на многочисленные нелестные отзывы окружающих, которые, конечно же, просто не понимают Гезу. Да и как они могут понять его, если совершенно не знают? Но я-то его знаю, я многим обязана ему, возможно, всей своей артистической карьерой, так как именно Геза поддерживал меня и морально и материально. И хотя ему известны мои многочисленные слабости и недостатки, он все равно любит меня...»

Геза застонал, тяжело вздохнул и, повернувшись на другой бок, вытянул руку, горячую и влажную. Бежи не удержалась и поцеловала его. Варьяш открыл глаза и увидел световые блики на потолке.

— Ты спишь? — хрипло спросил он.

— Я здесь, дорогой. — Бежи сжала его руку: — Тебе что-нибудь нужно?

— Не знаю, что бы я делал без тебя, — тихо признался Варьяш. — Ты — дар божий.

— Тебе лучше?

— Не совсем. Мне очень стыдно: нельзя столько пить. Следи за мной, пожалуйста.

— Я и слежу, но ты же не разрешаешь. Давай не будем сейчас говорить об этом. Постарайся заснуть.

Геза помолчал:

— Знаешь, мне приснилось, что я умер.

— Глупости, ты вовсе не болен.

— Когда вернемся в Будапешт, я составлю завещание. Все отпишу тебе...

— Неужели ты думаешь, что мне нужно твое имущество? Ты мне нужен, ты! И постарайся, пожалуйста, не умирать: я не люблю ходить по кладбищам. А теперь спи.

— Я не могу спать.

— Считай про себя, и уснешь.

Варьяш сосчитал почти до тысячи, но сон к нему не шел.

— Детям ничего не оставлю... Ты видела моего щенка? Как он себя вел! Будто я и не отец ему вовсе. Был в Доме культуры, а в зал даже не вошел.

— Он хотел войти, но я упросила его побыть со мной.

— Не сердись, уж кто-кто, а я-то своего сына знаю: он меня просто ненавидит. Да и Жока хороша... А уж я ли их не воспитывал? Ничего для них не жалел, и вот тебе благодарность. Их, видите ли, не устраивает, что я собираюсь жениться на тебе.

— Их, пожалуй, можно понять. Оба они любили мать и теперь инстинктивно противятся твоему решению. — Настроение у Бежи было скверное. Она ужасно устала и очень хотела спать, но разве теперь поспишь? Геза наверняка будет разглагольствовать до утра. — Между прочим, я еще окончательно не решила, стану ли твоей женой, — промолвила она.

— Что ты сказала?

— Я говорю, что еще не решила, стану ли твоей женой.

— Ты раздумала?

Бежи закурила, помолчала, а потом сказала:

— Твое сегодняшнее поведение заставляет меня задуматься. Ты вел себя как глупый ребенок, которому незнакомо чувство меры. Мне было стыдно за тебя. Вероятно, Эндре тоже.

— Я что-то не припомню, чтобы совершил нечто такое, чего бы тебе стоило стыдиться. Правда, выпил немного больше нормы, но, в конце концов, я имею на это право.

— Да ты нес несусветную околесицу, на чем свет стоит ругал заместителя министра культуры. У Балло от удивления аж глаза на лоб вылезли, а твой друг, усатый директор школы, сбежал от страха. Сколько я тебя ни просила помолчать, ты все равно продолжал ораторствовать, твердил о каких-то злоупотреблениях, преследованиях и тому подобном...

— А разве я не прав?

— Может, ты и прав, но стоило ли говорить об этом тем людям?

— Тебе этого не понять, — отрезал Варьяш. — Вас, артистов, окружают со всех сторон заботой и вниманием, вот вы и считаете, что все в полном порядке. А я всегда говорил и буду говорить правду. Мне далеко не все равно, что делается у нас в стране...

— Перестань, Геза... Вы, писатели, видите опасность там, где ее нет и в помине. Вы только тем и занимаетесь, что ругаете друг друга, стараетесь унизить кого-либо и тем самым возвысить себя. Я люблю тебя и, по-моему, уже не раз доказывала свою любовь. Однако твоей женой я стану лишь в том случае, если ты изменишься....

В душу Варьяша сразу закралось подозрение.

— Может, в поле твоего зрения появился какой-нибудь перспективный поклонник? Так скажи об этом прямо и не болтай глупостей. Если ты решила порвать со мной, я тебя пойму, но, ради бога, не поучай меня, тем более что в политике ты ничего не смыслишь. Хочешь уйти от меня? Что же, можешь уйти, я как-нибудь и без тебя проживу, однако меняться не собираюсь. А если тебе мое поведение не нравится, забирай свои вещи и уходи на все четыре стороны. До тех пор пока я не сделал из тебя настоящую актрису, я был хорош...

— Ты меня не так понял, Геза...

— Я тебя прекрасно понял: я не идиот... пока еще...

Бежи уже пожалела, что затеяла этот разговор, ведь Варьяш еще не протрезвел окончательно, а в такие моменты он обычно бывал придирчивым и злым, хотя на следующий день, как правило, плакал и просил прощения. Сейчас ей нужно было промолчать, и только. В глубине души у Бежи зародилось сомнение: хватит ли у нее сил, чтобы изменить Варьяша, ведь одной любви для этого недостаточно? Постоянно подогреваемый болезненным самолюбием, Варьяш слепо верит в свою правоту, считает себя самым умным, хотя в действительности это не так. Однако переубедить его невозможно. Запутавшись в собственных противоречиях, он скатится в бездну. Чтобы спастись, у него имелся один-единственный путь — временно отойти от общественной деятельности и целиком посвятить себя писательской работе. Ему нужно взглянуть на себя со стороны, понять свои ошибки. Если он выберет этот путь, она останется с ним и поможет ему...

В дверь тихонько постучали. Бежи включила лампу и, накинув халатик, направилась к двери. Увидев на пороге Эндре, с которого текла вода, она нисколько не удивилась. Юноша тоже не удивился, застав актрису в номере отца, более того, он был уверен, что найдет ее именно здесь. А шел он к ней, если можно так выразиться, в силу необходимости, потому что ни одного свободного номера в гостинице не оказалось. Эндре же очень устал, хотел спать и решил, что если Бежи в номере отца, то он спокойно может переночевать в ее номере.

— Как отец? — спросил Эндре, стряхивая с фуражки капли дождя.

— В постели... — показала Бежи на дверь. Потом на миг задумалась и взяла юношу за руку: — Он в очень скверном настроении.

— У меня настроение нисколько не лучше, — возразил Эндре и вошел в номер, оставив дверь открытой.

Свет от лампы падал на лицо Варьяша полосами, отчего оно казалось ужасно измученным.

— Хорошо, что ты еще помнишь об отце, — недовольно проворчал Геза, увидев сына. — Вот что приходится терпеть человеку в старости, и не от кого-нибудь, а от собственных детей...

Эндре хотел сказать, что родители в старости получают от своих детей то, чего они заслуживают, но передумал, остановился около кровати отца и поправил галстук.

— Я хотел попросить у Бежи ключ от ее номера: мне негде переночевать.

— Тебе что, не дали номера?

— Свободных номеров нет.

— Пожалуйста. — Бежи протянула юноше ключ. — Комната рядом.

— Спасибо... Ну, я пошел...

— Уже уходишь?

— Я устал.

— Иди спи.

Варьяш сел на кровати, поправил подушку и дрожащей рукой потянулся за сигаретами. Эндре щелкнул зажигалкой и дал ему огня.

— Когда вы уезжаете? — спросил он.

Варьяш закашлялся, лицо его покраснело. Бежи бросилась наливать воды в стакан, но Геза жестом остановил ее.

— Хочешь поехать с нами? — хрипло спросил он сына, откидываясь на подушку.

Бежи поправила полы халатика и села на край кровати.

— Я не поеду в Пешт, — ответил Эндре.

— Не поедешь?

— А зачем? Никаких дел у меня там, собственно, нет.

— С сестрицей не хочешь повидаться? — На лице у Варьяша появилась ехидная улыбка.

— Я недавно видел ее.

— Ты мне об этом не говорил.

— А ты и не спрашивал. — Эндре крутил ключ на пальце. — Ну, я пошел спать, утром увидимся. Спокойной ночи. — Он повернулся и направился к двери, но на пороге его остановил вопрос отца:

— Где ты болтался до сих пор?

— Дело у меня было, — ответил Эндре и повернулся к отцу.

— Веселился?

— Ты же знаешь, я не из породы весельчаков.

Эндре почувствовал, что отцу очень хочется придраться к чему-либо, и присел на подлокотник.

— Я подождал, пока тебя усадили в машину, и удалился. Знаешь, мне стыдно за тебя стало...

— Тебе за меня стыдно?

— Зрелище было не из приятных. И я в тот момент чувствовал себя прескверно.

— Уж не жалко ли тебе меня стало?

— Нет, не жалко.

— В чем же тогда дело? — удивленно уставился на сына Варьяш и воткнул в пепельницу недокуренную сигарету.

— Если бы я был писателем, который взял на себя ответственность поучать других людей, — начал объяснять Эндре, — я бы постарался не показываться на людях в пьяном виде, а будучи пьяным, не осуждал бы того, что сам проповедовал в трезвом. Твои вчерашние собутыльники сейчас ломают головы над тем, когда же Варьяш говорил правду...

— Послушай, ты, сопляк! — взъярился Варьяш. — Я и в пьяном виде значу гораздо больше, чем ты в трезвом, так что тебе нечего стыдиться за меня.

Бежи сразу занервничала:

— Да перестаньте вы наконец! Не надоело вам глупости болтать? — Она повернулась к Эндре: — Чего ты цепляешься к отцу? Ну, выпил он лишнего, что с того? Остальные тоже трезвыми не были...

Эндре охватила злость, и он готов был сейчас же высказать отцу все, что накипело у него на душе. Эпизоды вчерашней пьянки накрепко врезались в его память. Он все еще отчетливо видел перед собой пьяные физиономии приглашенных в кафе, более того, ему даже показалось, что он чувствует отвратительный запах алкоголя, исходящий от участников этого странного общественного мероприятия. Перед мысленным взором Эндре всплыло лоснящееся от пота лицо пьяного Чонгара, тесно прильнувшие друг к другу танцующие парочки, упившийся до чертиков отец, которого, словно мешок, волокли к машине на глазах десятков удивленных людей. «Остальные тоже трезвыми не были...» Эндре посмотрел на Бежи и тихо проговорил:

— Остальные меня не интересуют, поскольку навсегда остальными и останутся. Как мы привыкли ссылаться на других! Но разве мы крадем? Хотя есть такие, кто крадет. Разве мы обманываем? Другие же так делают...

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я краду и обманываю?! — возмутился Варьяш.

Эндре посмотрел на отца. На лице у него уже не было и тени страха — это было открытое лицо честного человека.

— Если бы я сказал это, то вряд ли погрешил бы против истины. Когда в последний раз ты приехал из Парижа, я случайно заглянул в таможенную декларацию. В ней ты указал, что общая стоимость вещей, которые ты перевозил через границу, не превышает четырех тысяч форинтов. Выходит, ты умышленно занизил общую стоимость купленного тобой, которая, насколько мне известно, превышала пятнадцать тысяч форинтов. А ты с собой брал всего-навсего семьдесят долларов. Интересно, как тебе удалось на такую скромную сумму накупить столько? А ведь все объясняется очень просто. Несколько сот долларов ты взял у тетушки Ольги. Правда, обманом это, может, и не называется... Просто ты злоупотребил своим служебным положением, то есть не сказал таможенникам, которые знают тебя в лицо и уважают к тому же, всей правды...

Или возьмем более поздний пример. Ты так печешься о нашем народе, постоянно выступаешь от его имени, а в данном случае даже не заметил, как при твоем же участии народ обманывают. Торжественное открытие кафе? Чепуха! Вы выпили пива, вина и палинки столько, сколько вашей душе было угодно, заранее зная, что платить вам за это не придется, и прикрылись при этом именем народа. А тем временем народ или, скажем скромнее, отдельные его представители выступали в роли сторонних наблюдателей и, разумеется, чувствовали себя счастливыми оттого, что высокопоставленные товарищи уважили: выпили за их счет. Вполне вероятно, что кое-кто при этом подумал: а не вернулись ли к нам старые времена, когда господа помещики кутили за народный счет? И вот мой отец, родом из крестьян, крупный венгерский писатель, напившись до потери сознания, во всеуслышание начал жаловаться, что его зажимают, преследуют...

Казалось, Варьяша вот-вот паралич хватит, он даже языком еле шевелил, кровь отхлынула от его лица, по упитанному телу пробежали судороги, а рукой он пытался сделать отталкивающий жест. Эта немая сцена продолжалась всего несколько секунд, хотя Варьяшу подумалось, что длится она непомерно долго. Но в конце концов он взял себя в руки и, набравшись сил, завопил:

— Вон!..

Войдя в номер, ключ от которого дала ему Бежи, Эндре первым делом принял холодный душ, однако нервы его были настолько взбудоражены, что уснуть он так и не смог. В окнах время от времени дрожали стекла, особенно когда ветер швырял в них струями дождя, а юноша лежал на спине, и перед глазами у него проплывали огромные огненные круги...

И снова, как прежде, когда он ругался с отцом, Эндре охватили сомнения: отвращение боролось в нем с сыновней любовью и привязанностью, а отчужденность — с жалостью и сочувствием... Положение отца казалось ему безнадежным.

«Неужели я был не прав? Нет, не думаю. Я ведь все перепробовал: и по-хорошему с ним разговаривал, и умолял — ничто не дало результата. Видимо, верно говорил дядюшка Кальман, что отец неисправим. В таком возрасте люди уже не меняются. Я, разумеется, пытаюсь понять отца, но не могу. Конечно, сегодня я его здорово обидел, может, этого и не следовало делать, но поступить иначе я не мог... В конце концов когда-то я должен был высказаться. Впрочем, я и сейчас-то сказал далеко не все...»

Потом Эндре вспомнил о Марике, о майоре Рашо, который явился так некстати. А может, это и к лучшему? Останься он, Эндре, у девушки ночевать, все могло быть испорчено. Марика достойна настоящей любви. Настоящей... Хотя, кто знает, что нужно понимать под этим? Сейчас, если кто-нибудь начинает говорить о чистоте чувств, над ним обычно смеются...

Мысли Эндре опять перескочили на майора Рашо, который хотел дело об избиении превратить в уголовное. Если это все-таки случится, то Эндре не будет покоя ни от товарищей, ни от офицеров, ведь все считают Бегьеша ретивым службистом, но неплохим парнем... И снова скажут, что ничего бы не произошло, если бы не сын этого Варьяша. А если он станет уверять ребят в том, что он тут ни при чем да и отец к этому делу никакого отношения не имеет, ему все равно не поверят...

Утром Эндре сделал так, чтобы даже случайно не встретиться с отцом. В гордом одиночестве спустился он в ресторан позавтракать. Уселся за столик у окна, сквозь которое виднелось свинцово-серое небо, мокрые от дождя крыши, лужи на тротуарах, спешащие по своим делам прохожие. В этот ранний час в ресторане почти никого не было и официанты довольно громко переговаривались между собой, сбившись небольшими группками.

— Из нижнего города за ночь переселили семей двадцать, — сообщил пожилой усатый официант. — Вода залила, их дома...

— Сказки все это, дядюшка Дьюла, — не поверил ему бойкий молодой человек с кривыми ногами. — Если бы так было на самом деле, меня бы об этом уже известили.

— Если я говорю, то знаю.

— И куда же их переселили? — робко поинтересовался светловолосый ученик официанта.

— Всех разместили в здании школы.

— Вот школьники-то будут рады! — заметил ученик официанта.

В этот момент в ресторан вошли несколько посетителей, а среди них Миклош Лонтаи. В руках он держал портфель, которым слегка помахивал. Увидев за столиком Эндре, он заулыбался и направился к нему.

— Разрешите? — спросил подполковник у юноши и, не дожидаясь ответа, сел за его столик. — Вы что себе заказали?

— Яичницу-глазунью.

— Неплохо! — Миклош бросил взгляд в сторону пожилого официанта: — Принесите и мне яичницу из трех яиц, маринованной паприки и бутылку пива...

— Мне тоже пива, — попросил Эндре.

Официант поспешно удалился.

Загрузка...