Стать человеком

— Как спали? — поинтересовался Миклош.

— Не особенно хорошо, не привык я к такой постели. Товарищ подполковник, вы когда едете домой?

— Пока, не знаю. Возможно, сегодня в полдень, но перед этим мне еще нужно заглянуть в ваш полк. Если хотите, могу довести до Будапешта. Папаша ваш когда отправляется?

— Не знаю, да я и не собираюсь в Пешт.

— И ничего не хотите передать Жоке?

— Скажите, что я ее целую. Не говорите только, что получил отпуск на трое суток.

— Обязательно скажу, а еще добавлю, что предлагал забрать вас с собой, но вы не согласились, — пошутил Миклош. — Знаете, и я бы на вашем месте не поехал, уж больно мила эта молоденькая учительница. А на вечере, как я заметил, вам было явно не по себе.

— В этом нет ничего удивительного...

Появился официант. Он поставил на стол яичницу и две бутылки пива.

— Вечером я встретился с майором Рашо.

— Где? — встрепенулся Миклош. — Я его за весь вечер ни разу не видел...

Эндре рассказал о встрече с майором.

— Выходит, ваш Бегьеш все же негодяй, — задумчиво проговорил Миклош. — В таком случае он получит сполна.

— А что с ним будет, если выяснится, что он инициатор побоища? — поинтересовался Эндре, отпив несколько глотков пива.

— Не знаю, я плохо разбираюсь в этом, но под трибунал он может угодить запросто.

— Тогда он не поступит в офицерское училище?

— Разумеется, нет.

— Товарищ подполковник, сделайте так, чтобы эту историю замяли, — попросил Эндре.

— А с какой стати я должен вмешиваться в расследование? — удивился Миклош.

— Бегьеша переведут в другую часть, но я-то в полку останусь.

— Уж не трусите ли вы?

— Бегьеша знают, уважают. А надо мной издеваться станут, и тогда мое положение будет еще более незавидным. Начнут дразнить шпиком, доносчиком. В конечном счете вся эта история касается нас двоих.

— Нет, это далеко не частное дело, — запротестовал Миклош. — А что над вами станут издеваться, этого не бойтесь. Никакой вы не шпик и не доносчик. Одна из наших общих задач заключается в том, чтобы молодежь шла в армию с желанием, любила ее, а такие типы, как Бегьеш, напротив, мешают нам.

— Возможно, — неохотно согласился Эндре. — Только мне кажется, что таким, как Бегьеш, сами офицеры покровительствуют.

— Быть этого не может. Уверен, что майора Рашо в этом никак не упрекнешь.

Эндре решил больше не спорить. «Чего зря стараться? — рассуждал он. — Ведь Лонтаи офицер и, вероятно, не сможет стать на мою точку зрения, точку зрения солдата...»

Погода в этот день не радовала: над крышами домов низко плыли свинцовые облака, моросил мелкий нудный дождь.

— Скверная погода, — поежился Эндре. — Не успеешь выйти на улицу, как уже промерзаешь до костей. В такое время лучше всего сидеть в эспрессо... А Жока здорова? — спросил он.

— Вроде бы здорова. — Лонтаи посмотрел на парня: — Что вы скажете, если я женюсь на вашей сестре?

— Я? Даже не знаю, а сама Жо что говорит?

— Она согласна.

— Вы уже обо всем условились?

— В основном.

— Когда же свадьба?

— Пока не знаю. Не от меня это зависит, я готов жениться хоть завтра.

— Отец знает об этом?

— Я с ним еще не говорил. Хотел сказать вчера, но он был не в том состоянии...

— До такой степени пьяным я его ни разу не видел. Ночью мы с ним основательно разругались и он меня выгнал. Мне, конечно, жаль его, но теперь я окончательно убедился, что он испортил себе жизнь. — Эндре вылил в бокал остатки пива и выпил. — Ночью я много думал о себе я о жизни, но ничего утешительного так и не придумал. Это я говорю вам как будущему шурину.

— А мне кажется, у вас нет особых причин горевать, — твердо заявил Миклош. — За отца можете не волноваться. Его авторитет настолько велик, что вчерашняя попойка ему не повредит. О его постоянном стремлении немного пофрондировать наверху давно знают. А для того чтобы совершить какую-нибудь серьезную глупость, он слишком труслив. За Жоку тоже беспокоиться нечего. Она успешно учится и работает, у нее есть цель в жизни и правильное представление о ней. И потом, я люблю ее и в обиду не дам. Вы сами здоровы, молоды, режиссер — профессия великолепная. Разве это не прекрасно? Жо вас боготворит, да и маленькая учительница, как я успел заметить на вечере, от вас без ума... И еще одно: ваш шурин — человек вполне порядочный...

Эндре горько улыбнулся:

— Послушаешь вас, так все действительно кажется простым. Но вы кое-чего не понимаете, а потому и не принимаете во внимание. Я счастлив, что у Жоки все хорошо. Верю, что вы любите ее, и я ее люблю. Но я не знаю, что мне делать с собой. Вы верите в будущее, и Жо верит, и учительница, и только я, к сожалению, ни во что не верю, причем довольно давно. Вам я завидую, а себя даже ненавидеть не могу — нет сил. Мне двадцать один год, а в душе у меня пусто, как в порожней бочке. Удивляюсь, как я не сбился с пути. Наверное, потому, что не встретил такой компании...

Миклош очень пожалел, что у него нет времени, чтобы поговорить с Эндре более обстоятельно, тем более что сейчас, как показалось подполковнику, они почувствовали близость друг к другу.

— Где вы будете обедать? — спросил офицер, посмотрев на часы. — К сожалению, мне уже нужно идти, но я хотел бы встретиться с вами еще раз.

— Утешать решили? Не утруждайте себя... Я заранее догадываюсь, что вы станете говорить, какие приводить доводы. Не беспокойтесь. Да и кому какое дело до Эндре Варьяша? Изредка я сам себя утешаю...

Расплатившись, они вышли из ресторана.

— Вы на машине? — спросил Эндре, взглянув на свинцовое небо.

— Куда вас подвести?

— В Ердегхат, до школы. Это недалеко.

Миклош жестом показал шоферу, чтобы тот подъехал.

— Садитесь и показывайте дорогу, — предложил он юноше, когда машина подкатила к подъезду.

В машине они не разговаривали — видимо, стеснялись водителя. Не доезжая до школы, Эндре попросил остановиться.

— Спасибо, — поблагодарил он Миклоша.

— До свидания. Не забудьте о своем обещании, — напомнил ему подполковник.

— Что вы имеете в виду? — удивленно спросил юноша.

— Что вы мне обязательно напишете, если столкнетесь с проблемой, которая покажется вам неразрешимой.

— Хорошо, не забуду. А Жоке передайте, что я целую ее.

Эндре долго смотрел вслед удаляющейся «Волге» и думал: «Хороший он, видимо, человек. Повезло Жоке, что она его встретила».

Подойдя к школе, он убедился, что старый официант говорил правду. В продолговатом дворе стояло несколько грузовиков. Мужчины и женщины сгружали с них мебель, обмениваясь между собой короткими фразами. Вокруг машин толпилось десятка три любопытных школьников. Одни молча недоумевали, что же все это значит, другие бегали и играли.

— Ребята, — громко выкрикнул мужчина с большими усами, в куртке, насквозь промокшей от пота, по-виду крестьянин, — входите скорее!

Однако школьники не обратили никакого внимания на его призыв.

Эндре остановился возле раскрытых ворот. Наблюдая разгрузочную суматоху, он даже о дожде позабыл. Усатый переходил от одной группы к другой, кому-то отдавал распоряжения, кого-то утешал. На какое-то мгновение Эндре увидел Доци, но тут же его. загородили большим шкафом.

Пожилая женщина в платке заламывала руки и тихонько ойкала, будто молилась:

— Ой, боже! Ой, господи!..

На нее никто не обращал внимания: каждый занимался своим делом.

И снова во дворе появился усатый. Он взял плачущую женщину под руку и принялся утешать:

— Перестаньте, тетушка Мари... Никакой беды не произошло... Войдите, чайку горяченького попейте...

Эндре подошел ближе, поискал глазами Марику, но ее нигде не было.

Из машин продолжали выгружать столы, стулья, посуду, постели, подушки и тащили все это в здание школы. Зрелище было довольно печальным. Можно было подумать, что идет театральная репетиция или же снимается массовка будущего фильма о великом переселении народов. Не хватало только «юпитеров» с их мощными лампами да начальственных окриков режиссера-постановщика...

Дождь шел не переставая, а люди, сгорбившись под тяжестью вещей, продолжали разгружать машины. С одного из грузовиков две женщины снимали кухонный шкаф. Они стояли внизу, поддерживая нависшую переднюю часть шкафа, а молодой мужчина с кузова автомобиля помогал им.

— Ну, еще раз взяли! — командовал он. — Еще раз! Бабоньки, одновременно поднимайте!..

— Да не могу я! — взмолилась одна из женщин, по морщинистому лицу которой градом катил пот. — Подожди, Дани, дай передохнуть минутку... Я больше не могу...

— Ладно, мама, — сказала ей женщина помоложе, — я одна подниму. Медлить нельзя, а то все промокнет...

Эндре оттеснил старушку и взялся за край шкафа.

— Спасибо... — благодарно вымолвила молодая женщина.

Он подставил под шкаф спину и взвалил его на себя. Шкаф оказался на редкость тяжелым, будто в него кирпичей наложили.

Эндре таскал мебель почти до полудня. И, как ни странно, физическая работа немного взбодрила его. У него не было времени даже спокойно покурить, его нижнее белье и гимнастерка промокли насквозь от дождя и пота, но он был доволен. Дважды он сталкивался с директором Доци. Они тепло поздоровались, но поговорить так и не смогли — ни у того, ни у другого ни одной свободной минуты не было.

Директор занимался распределением людей по классам и расстановкой мебели. Школьников же он приказал увести в большую классную комнату, где они находились под присмотром тетушки Аннуш.

Словно полководец на поле боя, он ставил перед каждым определенную задачу. Амалия Чутораш составляла списки переселенцев, записывая необходимые данные. Магда Фабиан хозяйничала на кухне — она готовила обед на всех. Жигмонд Вираг превратился в заправского квартирмейстера, который пытался установить порядок, чтобы внесенная в классы мебель не мешала людям ходить. Классы простынями и одеялами были поделены на сектора, в каждом из которых расположилась одна семья. Затем Вираг начал принимать меры по соблюдению элементарных норм санитарии и гигиены, что оказалось делом непростым, так как многие переселенцы протестовали против прививок.

Эндре все это казалось непривычным. Да он, собственно, впервые столкнулся с людским горем.

— Где Марика? — спросил он у директора.

— На плотине, — ответил тот, отпирая свой кабинет. — Входи.

Войдя в кабинет, Эндре сразу почувствовал, как приятно растекается но всему телу тепло.

— Ничего, все обойдется, — заговорил Доци, подходя к шкафу. — Люди у нас умные — поймут. Снимай гимнастерку да высуши ее около печки. Я потому и натопил так сильно, что сам простужен. Садись поближе!

Эндре не заставил его повторять приглашение дважды. Сняв с себя гимнастерку, он повесил ее на спинку стула, пододвинув его поближе к печке.

— А теперь, сынок, опрокинь-ка вот эту рюмашку — сразу согреешься. Эту палинку я сам гнал. Если придется не по вкусу — скажешь, а если понравится — еще налью.

— Хороша! — похвалил Эндре, возвращая рюмку директору. После второй юноша немного согрелся и опять спросил: — А когда Марика ушла на плотину?

— Должно быть, на рассвете. Всех комсомольцев мобилизовали на борьбу с наводнением. Положение в районе сложилось серьезное, а тут еще этот ливень... За ночь уровень реки поднялся на восемьдесят сантиметров. Не река, а черт знает что... Как твой отец?

— Думаю, он уже уехал.

— А ты хотел увидеть Марику?

— Я ведь в отпуске. Мы условились с ней встретиться сегодня.

— Может, она уже дома, — предположил директор. — Ты знаешь, где она живет?

Эндре кивнул и задумчиво уставился в окно, за которым по-прежнему лил дождь. «Что же теперь делать? Искать Марику по всей плотине? А если встречу ее, что я ей скажу? «Бросай все, и пойдем со мной»? Сколько бед принесло это наводнение...»

— Ты где обедаешь?

— Пока не знаю. Хотел пообедать с Марикой.

— Пообедай с нами, все равно в такую погоду никуда не денешься.

Эндре принял предложение Доци. Жена директора прямо растрогала его своим радушием, и в их обществе он позабыл о всех своих неприятностях. Даже солдатская служба уже не казалась ему такой трудной, как раньше. Он позабыл и о Бегьеше с его постоянными придирками, и о холодной спальной комнате, и о том, что послезавтра вечером кончается его краткосрочный отпуск. Постепенно он разговорился и на задаваемые вопросы отвечал не коротко, как обычно, а довольно обстоятельно.

Хозяйка дома живо интересовалась «секретами» кино: правда ли, что такой-то киноактрисе исполнилось пятьдесят, а такой-то актер разводится с очередной супругой? Затем она проявила любознательность — стала расспрашивать, как вообще снимаются фильмы.

После обеда словоохотливая хозяйка покинула мужчин, выставив перед ними бутылку сухого вина. Однако спокойно посидеть им так и не удалось, потому что зазвонил телефон.

Разомлев после сытного обеда, Эндре сидел в кресле с закрытыми глазами и думал, что не так-то уж плоха жизнь в провинции, если рядом с тобой вот такая любящая супруга. Счастлив ли с ней Доци? Человек он интересный, но немного странный: говорит мало, больше улыбается, да и то как-то неестественно. Эндре невольно вспомнил вчерашний вечер, на котором Доци тоже все время молчал, и решил обязательно спросить, почему он так рано ушел...

— Я думал, что все самое страшное позади, — сказал Доци, возвращаясь в комнату, — но проклятый дождь по-прежнему льет как из ведра. — Директор сел напротив солдата, выпил бокал вина и продолжал: — Вчера твой отец сильно перебрал. Не понравился он мне что-то...

— Что напился — это еще полбеды, а вот что болтал лишнее — это плохо. Но вы, товарищ Доци, этих речей уже не слышали, потому что к тому времени и след ваш простыл.

— Без меня там прекрасно обошлись...

— Поэтому вы и ушли?

— Поэтому и еще по другой причине. — Директор снова наполнил бокалы вином. — Я стар, а в старости кое на какие вещи начинаешь смотреть по-иному. Было время, когда и я мечтал перевернуть весь мир, а позже пришел к выводу, что сделать это не так-то просто.

— Мне кажется, современный мир заслуживает того, чтобы его уничтожили, — заявил Эндре. — И это время не за горами. Идеи, какими бы хорошими они ни были, не смогут улучшить человечество, уничтожить войны, голод и нищету, если за них не драться по-настоящему.

— И коммунистические идеи тоже? — улыбнулся Доци, с любопытством глядя на Эндре.

— Пропагандистам этих идей приходится еще труднее, потому что их противники заметно активизировались, они используют в своих целях малейшие просчеты коммунистов. А просчеты, к сожалению... Взять хотя бы моего отца или Чонгара... Как они вели себя вчера, как поносили своих же товарищей! К отцу всегда приходили писатели, артисты, художники, и я невольно слышал, о чем они говорили. Всякий раз они перемывали кости тем коллегам, которых в данный момент с ними не было. Или взять моего отца и дядюшку Кальмана: они терпеть друг друга не могут, а ведь оба коммунисты и уже два десятка лет живут при социализме.

И потом, я лично считаю, что при социализме не должно быть никаких краж и хищений. Но пока нам до этого еще очень далеко. Однажды мы отправились на Чепель, на встречу с бригадой социалистического труда. Вернее, мы снимали там короткометражный документальный фильм об одной из бригад. Меня, разумеется, разбирало любопытство: как же выглядит эта бригада при ближайшем рассмотрении? Все ли у них так замечательно, как об этом говорят? И что же вы думаете? Наряду с целым рядом положительного в жизни бригады имелись и отрицательные моменты: например, кражи в раздевалке. Между членами бригады разгорелся спор, и в конце концов доспорились до того, что попросили администрацию врезать замки в каждый шкафчик. Их производственными показателями я не интересовался, мне было любопытно узнать, как они ведут себя в быту, о чем думают, о чем мечтают... Так вот я считаю, что бригадой социалистического труда можно называть такую бригаду, где при наличии высоких производственных показателей не вешают замков на шкафчики... — Эндре отпил глоток вина из бокала и испытующе посмотрел на директора.

Доци устроился поудобнее в мягком кресле, расслабился и даже голову уронил на грудь. Пока солдат говорил, он думал о том, что бы такое ему ответить. Парень он, конечно, наблюдательный, многое замечает. Видимо, чувствует себя одиноким, поэтому думает много. И не только думает, но и пытается добраться до сути явлений.

— А о себе самом ты что мыслишь? — спросил Доци.

— Не знаю... Хотелось бы стать настоящим человеком, научиться понимать людей и быть понятым...

— С тобой нелегко спорить, — начал Доци. — Нелегко, потому что ты во многом безусловно прав. Когда я сталкиваюсь с такими типами, как Чонгар и ему подобные, которые давно превратились в потребителей, я не могу не согласиться с тобой. К тому же в руках этих людей, к сожалению, иногда бывает сосредоточена власть, и тогда они представляют большую опасность для окружающих. Но в нашем обществе много по-настоящему честных людей, бескорыстных тружеников, борцов за светлые идеалы. Они напоминают мне горную форель, для которой борьба — суть ее существования. Она всегда плывет против течения, часто гибнет, разбиваясь о скалы, но неуклонно пробивается вперед, только вперед...

И у нас в школе есть такие люди — например, Марика. Я вижу, насколько опасен путь, который она для себя выбрала, но не отговариваю ее, потому что она права. Вообще, в нашем обществе молодежь — это огромная сила. Ей, безусловно, принадлежит будущее. Лет этак через двадцать вы сами станете руководителями страны и будете определять ее судьбы. Но не следует забывать о том, что эти юноши и девушки, честные, умные, целеустремленные, являются продуктом социалистического общества, которое в настоящее время формирует их взгляды. Особенность же нашего, социалистического общества как раз в том и заключается, что, несмотря на наличие чонгаров, армия честных, порядочных людей с каждым днем множится. Это тоже примета нового времени. Так что ты не прав, когда утверждаешь, что люди не меняются, они меняются, но, к сожалению, слишком медленно и потому не всегда эти перемены сразу видны. — Утомившись от столь длинной речи, Доци откинулся назад, на мгновение закрыл глаза, а затем взял в руки бокал.

— Ваше здоровье, товарищ Доци, — уважительно произнес Эндре.

Они выпили. Директор поставил бокал на стол, посмотрел на него и задумчиво сказал:

— Мне неизвестны твои намерения относительно Марики, ведь я тебя совсем не знаю, но кажется, ты парень порядочный. Марика любит тебя. Может, конечно, и не следовало бы говорить тебе об этом, но мне хочется предостеречь тебя: смотри не злоупотребляй ее доверием. Она хорошая девушка и заслуживает уважения. Если тебе нужна только женщина, а не друг, поищи себе такую в другом месте...

Разговор с директором школы взволновал Эндре. Он шел по улице, углубившись в свои мысли, не замечая, что шагает прямо по лужам, а на ботинки уже налип толстый слой грязи. Начало смеркаться. Линию холмов, которая так хорошо просматривалась в ясную погоду, скрыли низко плывущие по небу, тяжелые облака. Улицы были почти безлюдны, лишь кое-где в окнах горел неяркий свет.

Эндре свернул наугад в какую-то улочку, которая взбиралась наверх и, как ему показалось, должна была привести его к ельнику, тому, что рос возле домика Марики. Пройдя немного, юноша заметил на противоположной стороне улочки скромную корчму. Он остановился и осмотрелся. Домики были ему незнакомы, да и корчмы этой он что-то не помнил.

Эндре понял, что заблудился. За воротник скатывались дождевые капли, он основательно вымок и потому решил войти в корчму, обсушиться, выпить чашку горячего кофе, а уж затем спросить у кого-нибудь дорогу.

В полутемном помещении он сразу же заметил капитана Шарди, который сидел за столиком в обществе двух мужчин, по виду рабочих. Кроме них, в маленькой корчме никого не было. Эндре отдал честь и подошел к стойке. Корчмарь, мужчина лет сорока с угрюмым лицом и блестящей лысиной, кивнул в знак приветствия и взглянул на него вопрошающе. Эндре заказал чашку кофе и не стал ни о чем у него спрашивать. «Сам как-нибудь найду дорогу», — решил он.

Корчмарь включил электрический свет, и в помещении стало уютнее. Выпив кофе, Эндре принялся размышлять, почему у хозяина такая озабоченная физиономия, и вдруг одной лишь спиной почувствовал, что сидевшие сзади говорят о нем. Он хотел было оглянуться, но непонятное ощущение, похожее на страх, удержало его, и Эндре понял, что нужно поскорее покинуть это заведение. Вытерев рот тыльной стороной ладони, он кивнул хозяину и направился к двери, но неожиданно услышал голос капитана Шарди:

— Варьяш!

— Слушаюсь, — тихо отозвался он.

Шарди жестом подозвал его к себе и показал на свободный стул:

— Садитесь...

— Товарищ капитан, докладываю, что...

— Я сказал, садитесь...

Эндре повиновался. Двое мужчин, сидевших за одним столиком с Шарди, по очереди представились. Тот, что с короткой прической и аккуратно подстриженными черными усиками, оказался механизатором из МТС Матьяшем Геребеном, старшим лейтенантом запаса, а другой, с уже обозначившейся лысиной, вытянутым лицом, голубыми глазами и толстой мускулистой шеей, — электриком с почты Виктором Хайде.

— Четыре рома! — голосом, не терпящим возражений, сделал заказ Шарди. Раскрасневшееся лицо капитана и лихорадочный блеск его глаз свидетельствовали о том, что он уже неоднократно прикладывался к рюмке.

— Не много ли будет, Пишта? — добродушно спросил усатый Геребен.

— Не твое дело, дружище, — оборвал его Шарди, — я плачу. Ведь у нас, военных, денег куры не клюют. Скоро мы будем получать столько же, сколько получает хороший дамский парикмахер или официант... — съехидничал он.

Мрачный корчмарь принес и поставил на стол четыре рюмки рома и с таким же мрачным видом вернулся на свое место.

— Ну, как говорится, поехали... — Шарди выпил ром, скорчив при этом жуткую гримасу. — Говорят, что твой папаша вчера больно хорошо выступал.

— Не знаю, я на конференции не был, — осторожно ответил Эндре, еще не понимая, на что намекает капитан.

— Не был на конференции?

— Не был.

На лице Шарди появилась хитрая усмешка.

— Говорят, там пир шел горой, а, Виктор?

Молодой человек недоуменно пожал плечами:

— Откуда мне знать? Говорят, правда, что писателя до машины на руках тащили: уж больно хорош был.

— А ты что, никогда не напивался, что ли? — спросил Геребен капитана. — Что в этом удивительного?

— Но я не писатель, черт возьми!

— А писателю, значит, выпить нельзя? Он ведь тоже человек. — Геребен посмотрел на Эндре: — Разве не так?

— Так-то оно так, дружище, — ответил Шарди, — только я ненавижу людей, которые на словах ратуют за трезвость, а сами напиваются до потери сознания... — Он жестом приказал корчмарю принести еще четыре рюмки рома. — Уж если ты писатель, да еще порядочный человек, не появляйся в таком виде на балу.

— Никакого бала не было, — заметил Эндре.

— Не было? Ты же говорил, что не был на вечере.

— Нет, некоторое время я там побыл, а потом ушел.

— Так ты видел своего папашу или не видел?

Дождавшись, пока корчмарь поставит рюмки на стол, Эндре тихо спросил:

— Товарищ капитан, уж не хотите ли вы, чтобы я плохо говорил о своем отце?

— Постой-постой, ничего я от тебя не хочу. Отца ты, конечно, не продашь, а вот беднягу Бегьеша продал, испортил ему жизнь. Знаешь, рядовой Варьяш, перевелся бы ты лучше в другую часть...

— Кто такой Бегьеш? — поинтересовался Геребен.

— Младший сержант, замечательный парень, земляк мой. А жизнь ему изуродовали только потому, что он не захотел делать поблажек рядовому Варьяшу. Вот за это его и решили убрать. Тем, что сидят наверху, все дозволено. Для них законы не писаны. Они, как хотят, так и поступают. Бегьеш этой осенью должен был держать экзамены в офицерское училище, но теперь наверняка провалится, поскольку Эндре Варьяш донес на него...

— Ни на кого я не доносил! Я этим не занимаюсь!..

— Не ври...

— Товарищ капитан, я не имею обыкновения лгать. Разрешите идти?

— Не разрешаю.

— Я в отпуске.

— Все равно не разрешаю.

— Вы не имеете права задерживать меня.

— Не имею права?!

— Пишта, ну чего ты задираешься? — примирительным тоном произнес Геребен и взял офицера за руку. — Если парень не хочет сидеть с нами, пусть идет.

— Эти папенькины сынки еще будут указывать мне на мои права!

Эндре решительно встал.

— Сесть!

— Я пойду: у меня дела.

— Послушайте, рядовой Варьяш, Бегьеша вы убрали с пути, но со мной вам это не удастся... Не позволю!.. А теперь можете идти к своему папаше жаловаться... можете доносить на меня...

Эндре хотел было ответить, но Геребен сделал ему знак, чтобы он уходил.

Юноша подошел к хозяину, положил перед ним двадцать форинтов и сказал:

— С меня за два рома.

В тот же миг Шарди вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, подбежал к стойке и закричал:

— За ром плачу я!

— За меня платить не надо, — твердо проговорил Эндре, глядя сверху вниз на невысокого офицера.

— Уж вы решите, кто из вас будет платить, а потом скажете мне, — проворчал корчмарь, внимательно наблюдая за происходящим.

— Вот моя двадцатка, — повторил Эндре и повернулся кругом.

— Не смейте меня позорить, Варьяш! — выкрикнул Шарди. — Слышите, вы, черт бы вас побрал! — И он раздраженно хлопнул рукой по купюре.

Но Эндре уже не слышал его — он вышел, хлопнув дверью. А Шарди, сознавая, что попал в довольно смешное положение, в ярости заскрипел зубами и злобно прошептал:

— Ну, ты меня еще вспомнишь...

Эндре застал Марику дома. Она сушила одежду перед изразцовой печкой и выглядела очень усталой. Они молча обнялись и поцеловались. Эндре прильнул к Марике так, словно искал у нее защиты, и она почувствовала, как он дрожит.

— Я уже не верила, что мы встретимся, — обрадованно зашептала она. — Так плохо было без тебя... А я даже не знала, где тебя искать...

— Мне тебя тоже недоставало...

Марика закрыла глаза, крепче обняла Эндре и вдруг обнаружила, что он ужасно промок.

— Да на тебе сухой нитки нет! — всполошилась она, запахивая разошедшиеся полы халатика. — Раздевайся и сушись.

— В чем же я останусь?

— Садись поближе к печке, а я быстро приготовлю горячую ванну. Пока ты будешь мыться, я накрою на стол.

Эндре заколебался.

— Ты что, стесняешься меня? — удивилась она. — Но белье же на тебе есть.

— Да, однако...

— Быстро раздевайся! Ты что, воспаление легких хочешь схватить?

Когда Марика вышла в ванную, Эндре снял с себя френч, рубашку, брюки и остался в нижнем белье. Развесив обмундирование на стуле, он подвинул его поближе к печке и почувствовал исходящее от нее тепло. Потом он растер себе руки и плечи, уселся на ковер и принялся наблюдать за игрой пламени, которое металось из стороны в сторону, потому что ветер, проникавший с улицы, образовал в трубе сильную тягу. Сырые поленья шипели, порой громко потрескивали. И Эндре подумал, что хорошо бы включить телевизор, но ему было лень встать. Он вспомнил капитана Шарди, и настроение у него резко ухудшилось. «Почему он так не любит меня? — размышлял Эндре. — Неужели только потому, что я сын Гезы Варьяша? Что же теперь делать? Наверное, об этой встрече надо рассказать майору Бакошу. Только Шарди не настолько глуп, чтобы признаваться. Он станет все отрицать, а его дружки скажут, что ничего не слышали и не видели. А если написать Лонтаи? Ну и что? Что может сделать Миклош? Да ничего...»

— Высокочтимый господин, ванна готова! — шутливо воскликнула Марика, появляясь на пороге.

Эндре пошел мыться.

Марика тем временем занялась ужином. Продуктов у нее было мало, и она решила ограничиться яичницей с салом и чаем. «Как было бы хорошо, если бы я стала женой Эндре! — мечтала она. — По вечерам я бы готовила ему ужин, а потом мы бы подолгу разговаривали, сидя у горячей печки... Не понимаю, почему Эндре не любят товарищи? Как можно не любить такого парня!..»

В полдень Марика встретила на плотине лейтенанта Ковача. Она, как и другие комсомольские вожаки, контролировала работы по защите плотины от наводнения. Заметив девушку, лейтенант сам подошел к ней и поздоровался:

— Целую ручки, Марика.

— Добрый день, Петер. Прибыли на помощь?

— Пока нет, но, если потребуется, мы в любой момент готовы.

Они обошли плотину, на укреплении которой работали несколько сот человек. Чуть в стороне трудились землеройные машины — они подвозили песок, камень, щебень. Рядом наполняли мешки песком студенты.

— Хоть бы этот проклятый дождь прекратился! — вздохнула Марика и, оглянувшись, продолжала: — В низине все дома уже затопило.

— Да, мы видели. Восемь домов даже завалились. — Он подошел к девушке ближе: — Вы, случайно, не знаете, Варьяш уехал домой или нет?

— Не знаю. А зачем он вам понадобился?

— Хотел поговорить с ним.

— Думаю, в Будапешт он вряд ли уехал. Наверняка где-нибудь в городе. А что случилось?

— Да все по тому случаю, который произошел с ним на Новый год. Бегьеша, кажется, собираются взять под стражу.

— Так ему и надо. Я же говорила, что не кто иной, как он, все это подстроил.

— Только Варьяшу легче не станет. Может, он и ни при чем, но все почему-то настроены против него.

— Вы имеете в виду солдат?

— Не только их, но и офицеров тоже. Понимаете, Бегьеш зарекомендовал себя в полку образцовым командиром, а Варьяша у нас не жалуют.

— И все это вы собираетесь ему сказать?

— И это, и кое-что другое.

— Что именно?

— Что лучше бы ему съездить в Будапешт и попросить отца перевести его в другую часть.

— А если он прав?

— Вы еще плохо знаете людей... О других они обычно судят, руководствуясь чувствами, а не фактами. Поверьте, для Варьяша это был бы лучший выход.

— И я могу сказать ему об этом, если встречу?

— Не мешало бы...

Марика вытерла лицо платком и поправила капюшон плаща:

— Хорошо, я расскажу ему о нашем разговоре, но от себя посоветую не сдаваться. Знаете, Петер, все наши беды заключаются в том, что мы боимся защищать правду, малодушно отказываемся от борьбы. Только не протестуйте! — подняла она руку, заметив, что Ковач собирается возразить ей. — Может, вы и хороший офицер, но уж слишком робки, если собираетесь дать Варьяшу такой совет.

Ковач протер запотевшие от дождя очки, с досадой ударил носком сапога по комку грязи и задумчиво произнес:

— Это не трусость, Марика... Человека, который собирается биться головой о стену, смелым не назовешь...

На этом их разговор и закончился, потому что Петера отозвали в сторону какие-то люди.

Заскрипела дверь, и Марика поняла, что это Эндре вышел из ванной. За ужином он казался рассеянным — видимо, мысли его витали где-то далеко.

— Сегодня вечером один человек посоветовал мне перевестись в другую часть, — объяснил наконец Эндре свое состояние.

— Кто этот человек?

— Наш офицер.

— А почему он тебе это посоветовал?

— Да все из-за Бегьеша... — И он рассказал Марике о встрече с Шарди в корчме.

Девушка слушала, и ее все больше охватывал страх: что, если Эндре и впрямь уедет и она потеряет его? Это было бы равносильно катастрофе, потому что в ее сердце — она это чувствовала — вошла такая любовь, которая, проживи она хоть сто лет, ни за что не повторится.

Эндре поднялся из-за стола и, подойдя к печке, подбросил в топку три полена, а сам уселся на ковре перед ней и, обхватив колени руками, стал внимательно глядеть на огонь. Марика опустилась рядом и прислонилась к нему. Обоими овладело странное чувство, похожее на печаль и на радость одновременно, которое можно было назвать или светлой печалью, или задумчивой радостью.

— Лейтенант Ковач тебя искал. Мы с ним случайно на плотине встретились...

Эндре обнял девушку за талию и привлек к себе:

— Ну и что же ты мне посоветуешь? Оставаться в части или добиваться перевода?

— Знаешь, я лицо заинтересованное. Боюсь, что, если тебя переведут куда-нибудь, мы больше никогда не увидимся. А Ковачу я сказала, что его поведение сродни трусости. Сейчас-то я понимаю, что руководствовалась не совсем бескорыстными побуждениями...

— Это какими же? — перебил ее Эндре.

— Я люблю тебя и боюсь потерять. И потом, я хочу стать счастливой, а это возможно только с тобой.

— Я тоже очень люблю тебя, — сказал он и ласково погладил ее по руке. — И все-таки хочу посоветовать: оставь меня, я неудачник и не принесу тебе счастья...

— Нет, мы будем счастливы. — В голосе Марики чувствовалась уверенность. — Я знаю, так оно и будет.

— Шарди угрожал мне.

— Забудь сейчас об этом.

— А что будет, если я не выдержу? — Эндре дрожал, будто в ознобе, и Марика, ощутив это, плотнее прижалась к нему. — Я чего-то боюсь... Меня беспокоят какие-то предчувствия. Я боюсь не Шарди и не Бегьеша, а чего-то такого, чего и сам не знаю...

— Тогда попросись в другую часть, а я поеду за тобой. Поеду, куда бы тебя ни послали.

— А на Запад поедешь?

— На Запад? — удивленно вскинула брови Марика. — Не дури! Почему мы должны ехать на Запад?

— Да просто в голову пришло. У меня в Париже живет дед и тетка... Но не будем больше об этом. Разумеется, я останусь здесь, как-нибудь все образуется...

Майор Рашо впился внимательным взглядом в худое серьезное лицо Бегьеша, похожего на хитрого крестьянина. При электрическом свете морщины и складки на нем выделялись гораздо резче, однако ни один мускул не дрогнул.

— Ну, Бегьеш, все еще намерены отпираться?

Младший сержант облизал языком пересохшие губы и сказал:

— Докладываю, мне незачем отпираться.

— Значит, в гостинице вы не разговаривали со своим двоюродным братом?

— Я с ним не встречался.

— Ну и упрямый же вы человек! — Майор снял с руки часы и положил их на стол. — А вы ничего не путаете? Швейцар утверждает, что вы справлялись у него о брате.

— Спрашивать спрашивал, но не встречался. Если швейцар говорит, что видел меня с ним, он врет. — Бегьеш был уверен, что если будет твердо стоять на своем, то ничего с ним не случится. Бела наверняка ни в чем не признался, иначе Рашо устроил бы им очную ставку, а раз так, надо все отрицать — в этом спасение.

Майор закурил и предложил закурить Бегьешу. Тот не отказался. Оба спокойно дымили, но чувствовалось, что каждый внимательно наблюдает за собеседником.

— Вы, кажется, окончили машиностроительный техникум?

— Окончил.

— И с каким же баллом?

— С общим баллом четыре и три десятых.

— А когда подали рапорт о поступлении в офицерское училище?

— В прошлом месяце. Сейчас готовлюсь к вступительным экзаменам.

— Рядовой Варьяш опознал вашего брата. В ночь под Новый год его избил именно он.

— Может быть, но я по этому поводу ничего вам сообщить не могу. Хочу только напомнить, что рядовой Варьяш терпеть меня не может. Я тоже его недолюбливаю, но если бы захотел проучить, то сделал бы это сам, без посторонней помощи.

— И за что же Варьяш вас терпеть не может?

— Наверное, за то, что я не даю ему поблажек, хотя он и является сыном знаменитого писателя, а может, за что другое. Пусть он вам сам объяснит за что.

— А как вы думаете, почему Варьяша не любят в роте?

— Потому что он всех презирает, даже разговаривать не желает...

Майор решил дать младшему сержанту выговориться. «Ты меня не перехитришь, — думал он. — Ты тертый калач, но и я не промах, не с такими делами справлялся. Очень скоро у меня появятся доказательства, и тогда, голубчик, тебе не отвертеться...»

— Хорошо, Бегьеш, пока на этом и закончим наш разговор, — сказал майор. — Разумеется, было бы лучше, если бы вы признались, что избиение Варьяша произошло по вашей инициативе, но теперь сожалеете об этом...

— Почему я должен признаваться в том, чего не совершал? — скорчил обиженное лицо Бегьеш. — Я, товарищ майор, хочу жизнь свою посвятить армии, хочу стать офицером, а вы мне не верите...

— Не паясничайте, Бегьеш! — одернул его Рашо. — Я все сказал.

Когда младший сержант ушел, майор позвонил в городскую полицию следователю Варге и спросил:

— Ну, что нового, старший лейтенант?

— Сегодня утром Хорват отправился в Кевешд, — ответил следователь. — Ночью он получил телеграмму от Бегьеша. Зачитать?

— Читай.

— «Нужно срочно поговорить». Пока все, — закончил Варга. — А с Хорвата мы глаз не спускаем.

Поблагодарив старшего лейтенанта, Рашо положил трубку на рычаг и задумался: «Теперь долго возиться не придется. Трое свидетелей опознали на фотографии Белу Хорвата, а этого вполне достаточно, чтобы загнать его в угол. Но необходимо соблюдать закон, несмотря на то, что я имею дело с хулиганами. Я обязан схватить их за руку...» Майор принялся ходить по комнате, размышляя над тем, как быстрее доказать вину Бегьеша. Вдруг он что-то вспомнил, и в глазах у него появились хитрые огоньки. Он оделся и направился к проходной.

Бегьеш же, вернувшись в казарму, стал бриться. Солдаты заметили, что у младшего сержанта, видимо, неприятности: он совсем не обращал на них внимания, ничего не проверял, двигался, словно автомат, — настолько занимали его собственные мысли. В другое время солдаты, наверное, решили бы, что их командир влюбился. Но в роте уже стало известно, чем так обеспокоен младший сержант, и большинство солдат считали, что ему, конечно, не следовало связываться с Варьяшем.

— Это почему же не следовало? — спросил рыжеволосый Поллак. — Варьяш на особом положении, что ли? Только с нами можно вытворять что угодно, да?

— Речь сейчас не об этом, — заметил Анти, присаживаясь на край кровати.

Керестеш поддержал его, а Хунья, у которого было семь пятниц на неделе, принялся защищать младшего сержанта.

— Я, конечно, не в восторге от Бегьеша, — говорил он, пришивая пуговицу к френчу, — но он не сделал ничего такого, за что бы его следовало наказывать.

— В прошлый раз ты, кажется, хотел, чтобы ему досталось по первое число, — напомнил Керестеш, подойдя к окну. — Уже позабыл?

— Да мало ли о чем человек говорит! Может, я вовсе не всерьез. И потом, не хотел бы я впутывать в такое дело своего отца.

Керестеш посмотрел на темное небо, на уличные фонари, свет которых отражался в лужах, на голые деревья, раскачивавшиеся под сильными порывами ветра, и, оглянувшись, спросил:

— А если бы впутал, что тогда? — И сам же ответил: — Да ничего... Кто бы стал разговаривать с твоим отцом? Разве что я...

— Отстань ты от меня, — оборвал его Хунья. — Со своей невестой иди шути, а не со мной.

— Уж не обиделся ли ты, малыш? — удивился Керестеш. — А я действительно шутил. Всем известно, что ты хороший солдат, но сейчас мелешь чепуху. Готов поклясться, Варьяш не жаловался отцу, не такой он парень.

— Чего попусту болтать! — заметил Поллак. — Мартша рассказывал, что отец Варьяша приезжал вчера в Кевешд и разговаривал с командиром полка и генералом Загони.

— Но ведь никто не знает, о чем он с ними говорил, — возразил Анти. — А впрочем, хорошо сделал, что поговорил. Может быть, теперь мы освободимся от Бегьеша...

И вдруг все разом замолчали — в комнату вошел младший сержант. Не сказав никому ни слова, он начал быстро одеваться. Анти демонстративно лег на койку, чтобы проверить, отреагирует командир отделения на это нарушение или нет. Но младший сержант, казалось, никого и ничего не замечал. Он оделся и, ни с кем не попрощавшись, вышел.

— Здорово же он расстроился! — засокрушался Поллак и начал разбирать свою кровать.

— Как хотите, а дело это нечистое, — заявил Хунья и подвел итог: — Вот до чего доводит протекционизм!

— А то, что совершил Бегьеш, называется самым настоящим хулиганством. — Судя по голосу, Штольц был взбешен. — Не знаю, что бы ты сказал, если бы тебя ни за что ни про что вздули шестеро здоровенных верзил. Не обижайся, Хунья, но, когда один солдат организует избиение другого, это никуда не годится...

— Конечно, — поддержал его Керестеш и напомнил: — Но ты же нам ничего не рассказывал о том вечере. — Он подсел к Анти: — И Варьяш допустил, чтобы его безнаказанно избили?

— Черта с два! Двух парней он мигом уложил, и, если бы его не стукнули по голове, остальным бы тоже не поздоровилось. У него удар что надо!

— Что он не слабак — это факт. — Керестеш зевнул и лениво потянулся: — Ну, пошли умываться.

В коридоре солдаты опять столкнулись с Бегьешем, на котором, можно сказать, лица не было.

Керестеш остановился и довольно дружески спросил:

— Товарищ младший сержант, разве вы еще не уехали?

Бегьеш закусил тонкую нижнюю губу, щека у него как-то странно дернулась, и он с ненавистью взглянул на обнаженного по пояс Штольца. Анти от смущения сразу начал поправлять очки.

— Ну и тип же вы, Штольц! — глухо проронил младший сержант. — Хорошую кашу заварили со своим дружком...

— Я ничего не заваривал, а только рассказал правду.

— Об этом мы с вами еще потолкуем. Я тоже кое-что расскажу, — пригрозил Бегьеш и пошел дальше, однако у двери, ведущей в спальную комнату, остановился и обернулся.

Солдаты тем временем успели скрыться в умывальнике, а у стола дневального одиноко топтался, переступая с ноги на ногу, Ломбош.

— Я пошел в кафе! — бросил ему Бегьеш.

Ломбош кивнул и спросил:

— Вы уже разговаривали с капитаном Шарди?

— А он меня искал?

— Несколько минут назад.

— Ничего не передавал?

— Нет, ничего.

Бегьеш немного подумал и все же решил сначала сходить в кафе выпить кофе, а уж потом разыскать капитана Шарди.

В кафе военного городка собралось довольно много народа, в основном рядовые и младшие командиры. Они пили кофе, разговаривали, смеялись, негромко спорили. Однако Бегьеш ни на кого не обращал внимания, лишь машинально кивал, отвечая на приветствия знакомых. Сейчас он искренне сожалел, что в ночь под Новый год потерял голову и заварил такую кашу, расхлебать которую не мог до сих пор. По разговорам, которые велись в полку о майоре Рашо, он знал, что майор из породы людей дотошных и въедливых, что он не успокоится, пока не докопается до правды. Бегьеш подумал даже о том, что, может, было бы лучше признаться во всем: я-де поступил как скотина, но поверьте, у меня и в мыслях не было избивать Варьяша, просто я хотел немного припугнуть его. И вообще, никакой драки не было бы, если бы Варьяш сам первым не полез...

— Знаешь, Леринц, — сказал тогда ему Хорват, — мы ведь не собирались его бить. Но этот нахал так налетел на меня, что пришлось его хорошенько проучить.

— Он когда-то боксом занимался, дурак ты этакий.

— Но он же первый начал.

— Если все выяснится, под трибунал-то я загремлю.

— Ничего не выяснится. Я не из болтливых, ребята тоже будут молчать...

«Рашо, судя по всему, напал на след, — размышлял Бегьеш, — не зря он отдал распоряжение не выпускать меня из расположения части. Вероятно, причина в этом. Но мне позарез нужно встретиться с Белой: сейчас от этого зависит мое будущее...»

Младший сержант вышел во двор. Ветер бросал в его разгоряченное лицо дождевые капли, и это было ужасно приятно. Бегьеш решил действовать спокойно, осмотрительно. Раз уж надумал поступать в офицерское училище, этой цели нужно подчинить все, а для начала необходимо встретиться с Белой.

Капитана Шарди младший сержант нашел в канцелярии. Тот стоял возле письменного стола, что-то читал и делал пометки в блокноте.

— Я искал тебя, — сказал он младшему сержанту и пригласил его сесть.

Бегьеш сел и скорчил скорбную мину.

— Ты чего скис?

— Да майор Рашо полдня от меня не отставал. Не верит он мне, и все тут. Даже приказал, чтобы меня за пределы военного городка не выпускали.

— Это почему же?

— Да не знаю я.

— А куда ты хотел сходить?

— У меня назначена встреча с Белой Хорватом.

— А Рашо знает, что ты собираешься встретиться с Хорватом?

— Не знает.

Голова у капитана после вчерашнего визита в корчму все еще побаливала. Он закурил, пристально посмотрел на Бегьеша и спросил:

— Скажи-ка, Леринц, но только правду: ты действительно не имеешь никакого отношения к той драке?

— Уважаемый земляк, вы что, тоже мне не верите?

— Хочу верить.

— Вам я могу признаться, что бываю строг с солдатами, иногда даже груб, но в злопамятности меня не упрекнешь.

— А для чего тебе вдруг приспичило встретиться с Белой Хорватом?

— Он написал, что его тоже подозревают и даже толкают на провокацию, вот он и хотел мне рассказать обо всем.

— А я не могу заменить тебя?

— Мне самому надо с ним поговорить. Земляк, выручи, помоги выбраться из городка. Ровно через час я снова буду в расположении части.

Шарди облокотился о стол и нервно забарабанил толстыми пальцами:

— Где ты должен с ним встретиться?

— В эспрессо «Подсолнечник».

— А если его там не окажется?

— Уверен, что Хорват там: он человек обязательный.

— Давай позвоним в эспрессо, — предложил вдруг Шарди. Найдя в телефонном справочнике нужный номер, он набрал его: — Алло, коммутатор? Будьте добры, соедините меня с двадцать третьим. — Дождавшись ответа, сказал: — Одну минутку, — и передал трубку Бегьешу.

— Алло, — заговорил младший сержант хриплым голосом, — попросите, пожалуйста, к телефону Белу Хорвата.

— Сейчас посмотрю, — отозвался на другом конце провода женский голос, и в тот же миг Бегьеш услышал, как женщина громко крикнула: — Белу Хорвата просят к телефону!

— Бела Хорват слушает. Кто говорит?

— Сервус! Леринц говорит...

— Ты где? — В голосе Хорвата явное беспокойство.

— В казарме.

— А твой дружок сказал, что ты в лазарете.

— Какой еще дружок?

— Дьердь Тамаши. Он был здесь минут пять назад.

— У меня нет такого дружка...

— Не идиотничай! Или я, выходит, промахнулся: а я с ним письмо тебе передал.

Кровь отхлынула от лица Бегьеша. Но так как капитан Шарди продолжал внимательно наблюдать за ним, он быстро взял себя в руки и решил контролировать каждый свой жест, каждое слово.

— Что же случилось?

— Пришел твой дружок, ну... этот самый Тамаши... Сказал, что это ты его послал, а тебя с аппендицитом увезли в лазарет. Спросил, что тебе передать. Я ему все и рассказал, ну... то, что тебе нужно говорить.

— Понятно. Ты, как я погляжу, набитый дурак, и голова твоя уже не способна... — Неожиданно разговор оборвался, в трубке послышались частые гудки, однако Бегьеш даже виду не подал и продолжал говорить в безмолвную трубку: — Да я пошутил. Ты же меня знаешь. Сколько времени ты еще там пробудешь? Не понял? К Илке зайдешь? Хорошо, я постараюсь туда заскочить... Там мы и встретимся... Сервус! — Леринц положил трубку и посмотрел на Шарди: — Он пойдет к своей невесте, и там подождет меня. Земляк, помоги, ради бога, мне даже часа не потребуется...

Только сейчас Бегьеш осознал безвыходность своего положения. Майор Рашо обошел его по всем пунктам: подослал своего человека к Беле, и тот, дурень, проболтался, даже письмо через него передал. А это означает, что он, Бегьеш, засыпался окончательно и, если не удастся немедленно выбраться из части, гауптвахты не миновать. А что он, собственно, может сделать, окажись за воротами казармы? Бегьеша охватил страх... Нет, нужно все-таки выиграть время и обязательно переговорить с Белой...

На следующее утро Шарди зашел к майору Рашо. Капитан всю ночь не спал — искал Бегьеша, который вопреки обещанию в часть не вернулся, и в душе на чем свет стоит клял себя за проявленное легкомыслие.

— Что с тобой, Пишта? — изумился Рашо, увидев капитана. — На тебе лица нет, будто ты ночь не спал. Уж не заболел ли?

— Бегьеша нашли?

— Пока нет, но найдем. В этом я нисколько не сомневаюсь.

— А как он сбежал из городка, вы уже знаете?

— Об этом он нам сам расскажет. Вероятно, перелез через забор возле топливного склада, хотя следов там и не обнаружили. Кто бы мог подумать, что он окажется таким дерьмом?

— Я за него готов был головой поручиться.

— Хорошо, что не сделал этого.

— К сожалению, сделал. Провел меня этот мерзавец, поэтому-то я и расстроен. Всю ночь его искал.

— А откуда тебе известно, что он сбежал?

— Да я сам помог ему выбраться из городка.

— Ты?

— Я, черт бы меня побрал! Попросил у Темчина машину на часок, сказал, что мне нужно срочно заскочить домой, и вывез в ней Бегьеша.

— Ты с ума сошел, Пишта? Разве ты не знал, что ему запрещено покидать расположение части?

— Слышал краем уха, но этот мерзавец так уверял меня, что ни в чем не виноват и что ему необходимо встретиться с Белой Хорватом...

— Ну и удружил ты мне! И куда же ты его отвез?

— Я его высадил на углу улицы Вархедь. Он просил меня подождать, обещал, что скоро вернется. Но, как видишь, не вернулся.

— А к кому он пошел?

— Сказал, что к невесте Хорвата. Зовут ее Илкой.

Майор Рашо с трудом взял себя в руки — так он был зол в этот момент на капитана:

— Хорват женат, у него даже дети есть, а ты говоришь, невеста...

Шарди нахмурился:

— Чего-то я-все-таки не понимаю. Бегьеш при мне звонил из канцелярии Беле Хорвату... — И капитан рассказал майору о телефонном разговоре младшего сержанта с братом.

— Белу Хорвата в эспрессо арестовала полиция, — объяснил Рашо. — В это время он как раз разговаривал по телефону. На допросе он не только признался во всем, но и поведал несколько довольно пакостных историй о твоем любимом земляке. Бегьеш — отпетый хулиган, только в военной форме.

— Не думаю... — неуверенно промямлил Шарди. — Я знаю его родителей: это честные, порядочные люди, притом очень работящие... Черт возьми, какую я глупость сотворил! А как ловко он обманул меня. Видимо, у него на то была причина.

— В этом ты абсолютно прав. Причина была, и довольно серьезная: вскрылись его темные делишки, за которые ему не миновать трибунала.

— Что еще за делишки?

— Это не имеет к тебе никакого отношения. Ты вот что мне объясни: почему помог бежать ему? Ты же знал, что ему запрещено покидать расположение части.

Шарди молчал. В это мгновение из-за туч выглянуло солнце и ярко осветило кабинет. Капитан смотрел на солнечные блики на стене и думал о том, в какую невеселую историю он влип. Так что же ответить майору? Чтобы объяснить свой поступок, Шарди нужно было начать издалека, но Рашо вряд ли будет слушать его да и вряд ли поймет, ведь его сейчас интересуют только факты. Капитан знал, что грубо нарушил дисциплину и его ждет суровое наказание вплоть до понижения в звании, но ему уже было все равно: жизнь зашла в тупик и все придется начинать заново...

— Что же ты молчишь? — спросил Рашо.

— А что я могу сказать?!

Солнце скрылось за тучами, и в кабинете снова стало сумрачно.

— Я действительно помог Бегьешу покинуть расположение части. Думал, что большой ошибки не совершаю. Что сделано, то сделано. Терять мне больше нечего, и потому я расскажу тебе все, что у меня на душе наболело. А если говорить откровенно, то я и сейчас не очень жалею, что Варьяша побили... Все они, эти сынки больших начальников, заслуживают того...

— Знаешь, давай-ка на этом закончим наш сегодняшний разговор. Отправляйся к себе и никуда не отлучайся до тех пор, пока командир полка не примет относительно тебя решения...

Весь день Бегьеш скрывался на квартире у вдовы Маклари Вильмошне. Она работала в ночную смену, и в типографию ей надо было идти к десяти вечера. Младший сержант был уверен, что здесь его никто искать не станет, так как о его любовной связи с вдовушкой в части никто не знал. Эльзе же он сказал, что получил краткосрочный отпуск на четверо суток и решил провести их у нее. К вечеру оба так утомились, что заснули тяжелым сном, и Бегьешу с трудом удалось разбудить вдовушку.

Леринц попытался хоть как-то осмыслить положение, в которое попал, и не мог. Вскоре он снова уснул, а когда проснулся, в комнате было совсем темно. Страшно болела голова. Вдовушка мирно посапывала у него под боком. Леринц щелкнул выключателем ночника и взглянул на часы — они показывали три минуты одиннадцатого. Он сел на постели и осмотрелся. Комната напоминала поле боя. Он стал вспоминать, как попал сюда. Потер квадратный подбородок и почувствовал, как потрескивает под пальцами отросшая щетина.

— Вот это да!.. — пробурчал себе под нос младший сержант и встал.

Он почувствовал жажду, налил из плетенки полный стакан вина и выпил. Потом подошел к радиоприемнику, включил его. Передавали последние известия. Они нисколько не интересовали Бегьеша, но выключать радио он не стал, решил, что оно поможет ему разбудить Эльзу. За окном не переставая лил дождь, вода с грохотом стекала по водосточной трубе. Эльза что-то пробормотала во сне, перевернулась на живот, но так и не проснулась.

— Ну и влип же я! — тихо произнес Бегьеш, посмотрел на женщину и не почувствовал к ней ни капли симпатии.

«Что же теперь делать? — билась в его голове тревожная мысль. — Что-то же делать надо. Ну, трое суток я просижу здесь, а потом? Потом придется сказать правду Эльзе. И что тогда? Вдовушка, конечно, расстроится и либо выдаст меня, либо попросит покинуть ее квартиру...»

Леринца охватило отчаяние. Подумав еще немного, он решил, что у него есть два выхода: бежать через границу или вернуться в часть и откровенно во всем признаться. Но бежать через границу слишком опасно, вряд ли. это предприятие закончится благополучно. А если все же удастся сбежать, что он там станет делать? Просить политического убежища? Это же равносильно измене родине, а за измену родине полагается расстрел. И даже если его не поймают, он уже никогда не сможет вернуться на родину, никогда не увидит мать.

Мысленно Бегьеш представил высокую стройную женщину с седыми волосами и сразу расчувствовался. Мать он любил. Стоило ему подумать о ней, как захотелось увидеть ее, поговорить с ней. Нет, он никогда не сможет жить на чужбине, вдали от матери. Леринц снова налил себе стакан вина и выпил. Его охватило беспокойство, комната показалась чересчур маленькой, похожей на тюрьму.

Тюрьма... Сколько же ему дадут, если он явится с повинной? Года два-три? А может, и того меньше, учитывая смягчающие вину обстоятельства... Как-никак он образцовый солдат... Два года можно и отсидеть, не такой уж это большой срок. А что потом? За ним будет числиться судимость, а это значит, что жизнь его испорчена, и все из-за этого проклятого Варьяша...

Стоило Бегьешу вспомнить о Варьяше, как его охватила злоба. «Если бы мой отец был высокопоставленным, мне бы сейчас нечего было бояться... Начальство все мигом бы уладило. Но мой отец — простой крестьянин, поэтому с ним даже разговаривать не захотят...»

В этот момент диктор упомянул город Кевешд. Леринц отогнал от себя невеселые мысли и начал слушать сообщение:

— «...В целях оказания помощи городскому населению и спасения жилого фонда города на борьбу с наводнением брошены воинские части. Положение довольно сложное, однако, по сведениям паводковой комиссии, появилась надежда, что город удастся спасти...»

Леринц выключил радио. От головной боли не осталось и следа, голова лишь немного кружилась от только что выпитого вина. «Я сам явлюсь в часть, но сначала съезжу домой, к маме, — решил он. — Расскажу ей обо всем, попрощаюсь, а там будь что будет...»

И вдруг он вспомнил, что в военной форме не сможет доехать до дома, так как его схватят еще по дороге. Тогда он открыл платяной шкаф и начал подбирать себе одежду из тех вещей, что остались у вдовы от мужа.

Бегьеш облачился в гражданский костюм, который немного висел на нем, — видимо, покойный муж Эльзы был мужчиной плотным. Он решил до Багьяшпусты добираться пешком, там сесть на поезд, который, если повезет, за два часа домчит его до родного дома. В Будапешт он не поедет, так как на вокзале наверняка будут проверять документы, а сойдет на предпоследней станции и до города доберется на попутной машине.

На улице Леринц почему-то почувствовал себя гораздо лучше. Он поднял воротник непромокаемой куртки и, вобрав голову в плечи, зашагал, прижимаясь к стенам домов. «А что, если позвонить майору Рашо и сказать ему, что через два дня я добровольно явлюсь в часть? — вдруг осенило его. — Может, поверит, а может, и нет. Подумает, что я специально тяну время, чтобы сбежать подальше...» Однако сама мысль настолько понравилась Бегьешу, что он все-таки решил поговорить с Рашо.

На улицах было почти безлюдно, лишь кое-где мелькали редкие прохожие. Да и немудрено: ураганный ветер валил с ног, дождь хлестал как из ведра. «Пока доберешься до Багьяшпусты, промокнешь до костей, — подумал Бегьеш. — А каково ребятам на плотине? Может, они сейчас стоят по пояс в ледяной воде. Но как было бы хорошо очутиться сейчас рядом с ними!..» При этой мысли Леринц снова вспомнил о Варьяше и волна ненависти опять захлестнула его.

Проходя мимо освещенной корчмы, Бегьеш остановился и, немного помедлив, вошел. Он надеялся, что здесь есть телефон-автомат. В помещении сидело несколько пожилых мужчин. Они пили пиво и мирно беседовали. Окинув беглым взглядом зал, Леринц убедился, что телефона нет, но раз уж он зашел сюда, то можно немного согреться.

Он сел за столик и попросил у проходившей мимо пышной официантки рюмку палинки. И вдруг его охватил страх, ему показалось, что кто-то невидимый внимательно наблюдает за ним. Он осторожно осмотрелся — мужчины, увлеченные разговором, не обращали на него внимания. А у него-то руки и ноги будто свинцом налились. «Это от страха», — догадался он и отчетливо понял, что его положение безнадежно, что добраться до дома и повидаться с матерью ему вряд ли удастся, так как наверняка объявлен розыск по стране, полицейским розданы его фотографии, а уж родительский дом безусловно находится под наблюдением.

Подошла официантка и поставила перед Леринцем рюмку палинки.

— А что-нибудь перекусить у вас найдется? — спросил он.

Официантка посмотрела в сторону стойки:

— Вареные яйца, консервы, колбаса...

— Принесите три яйца, двести граммов колбасы и хлеба.

Выпив палинки, Бегьеш почувствовал, что ужасно голоден, ведь с вдовушкой они и не обедали вовсе, а только пили.

В этот момент в корчму вошли несколько мужчин и женщин. Устроившись около стойки, они заказали себе палинки и пива.

Заправился Бегьеш основательно, однако беспокойство не проходило. Он пересчитал деньги, какие нашлись у него в кармане: набралось около ста пятидесяти форинтов. Он заказал бутылку вина, так как выйти на улицу в данный момент было невозможно: ливень не прекращался. Леринц решил переждать его и вдруг понял, что просто-напросто тянет время, потому что не знает, что делать дальше. Вино ударило ему в голову, а настроение заметно ухудшилось. Теперь он сам себе был противен.

«Если не удалось стать офицером, то пропади все пропадом. Ничего мне больше не нужно... Вот возьму и напьюсь, тогда, может, хоть страх исчезнет и что-нибудь путное придумается... Бела все равно уже все выболтал и, чтобы спасти собственную шкуру, наверняка всю вину свалил на меня. А виноват-то во всем Варьяш. Если бы он не подошел тогда к учительнице, ничего бы не случилось. Но этот тип захотел предстать перед ней рыцарем, хотя на самом-то деле просто осрамился...» — так думал охваченный злобой Бегьеш, будучи не в состоянии сообразить, что Эндре Варьяш тут абсолютно ни при чем.

Леринц заплатил за ужин и заказал бутылку пива. Официантка быстро принесла пиво, но предупредила, чтобы он не засиживался: они скоро закрывают.

— А во сколько вы закрываете?

— В одиннадцать. Бегьеш посмотрел на часы:

— До закрытия еще целых десять минут. За это время три бутылки выпить можно.

— Не думаю, — улыбнулась официантка. — И больше я вам ничего не подам.

— Это почему же?

— Вы и так пьяны...

— Вы меня плохо знаете. Я еще кое на что способен...

Посетители начали вставать из-за столиков и громко прощаться с официанткой.

— Вы не здешний? — спросила она, не отходя от Бегьеша.

— Нет, я из Пешта, — солгал он. — А вы бывали в столице?

— Конечно, бывала. Моя дочь вышла замуж и живет в Пеште, и внук там родился, да и мой муж там на стройке работает. А вы кто по профессии?

— Отгадайте.

Женщина принялась изучать худощавое лицо Бегьеша. Ее-пристальный взгляд смутил его, он быстро вылил пиво в стакан и выпил. В этот момент официантку позвали к другому столику. Получив по счету, она подошла к стойке и бросила на Бегьеша беглый взгляд. Леринц заподозрил что-то неладное: видимо, официантка, заинтересовалась им потому, что его уже разыскивают, может, даже приметы его объявили.

«Надо поскорее отсюда сматываться... — Он посмотрел на бутылку, в которой еще оставалось пиво. — Вот сейчас встану и уйду, — мысленно убеждал он себя, — но пиво надо допить, раз заплатил, то обязательно надо допить... И вернусь-ка я к Эльзе...»

Алкоголь туманил ему голову. Мутным взглядом он уставился куда-то в пустоту и принялся тихонько напевать себе под нос. Он и не заметил, как в пивную вошел Эндре Варьяш. Когда он поднял глаза, солдат стоял уже возле стойки и разговаривал с официанткой, улыбаясь во весь рот и сдвинув фуражку на затылок. Вот он засмеялся и закурил в ожидании кофе.

«Если он меня заметит, мне конец», — мелькнула мысль в голове Леринца. Ему даже показалось, что он видит, как Эндре сломя голову мчится по направлению к городку. А через несколько минут оттуда выезжает грузовик, в кузове которого сидят, солдаты. На подножке машины стоит сам майор Рашо и показывает жестами, как быстрее окружить пивную. Вот солдаты соскакивают с машины и берут пивную в кольцо... От страха на лбу у Леринца пот выступил. Он вспомнил о капитане Шарди, которого наверняка уже арестовали. Но одна, главная, мысль вытеснила из головы все другие: Эндре Варьяш не должен выдать его, нужно сделать что-то такое, чтобы он не вернулся в казарму. Бегьеш ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку, будто от нее зависела вся его жизнь. Стоило ему увидеть Эндре, да еще беззаботно улыбающегося, как злоба и ненависть вновь захлестнули его. «Этот человек испортил мне жизнь, — неотступно думал младший сержант. — Он виновник всех моих бед...»

Эндре неожиданно обернулся и увидел Бегьеша. Рука солдата инстинктивно поползла к козырьку фуражки, но тут он с удивлением заметил, что командир отделения почему-то в гражданском.

— Вы его знаете? — спросила официантка, уловив замешательство парня.

Эндре сначала кивнул, а затем тихо произнес:

— Это мой сержант. — Он быстро выпил кофе. — Сколько с меня?

Интуиция подсказывала ему, что надо поскорее уходить. В голове зародились подозрения. Он подал официантке десятку, поправил фуражку и направился было к выходу, но Бегьеш остановил его:

— Подождите, Варьяш!

За время, проведенное с Марикой, Эндре заметно изменился. Он уже не казался таким отрешенным, как прежде, его жизнь обрела смысл: теперь у него была любимая, которая с нетерпением ждала его. Любовь к девушке помогла ему забыть о прежних обидах, он простил отца и тем более Бегьеша. У него даже мелькнула мысль, что пора бы им оставить в покое прошлое и пожать в знак примирения руки.

— Добрый вечер, — с улыбкой поздоровался он, стараясь не замечать мрачного взгляда Бегьеша. — Вы тоже уходите, товарищ младший сержант?

Бегьеш кивнул и небрежно бросил на стойку несколько десяток.

— Это вам! — сказал он официантке и, пошатываясь, направился к выходу, сосредоточив все свое внимание на том, чтобы не споткнуться и не упасть.

На улице было темно — фонари, расположенные на большом расстоянии друг от друга, горели довольно тускло.

— Паршивая погода, — заметил Эндре, шагая позади Бегьеша. — Вот наши ребята сейчас на плотине мерзнут!

Леринц почему-то не ответил, и это не понравилось Эндре.

— А где ваша форма? — поинтересовался он, но и на этот вопрос ответа не получил.

Они молча шлепали по грязи. Когда отошли довольно далеко от корчмы, Бегьеш вдруг остановился и спросил:

— А ты разве не знаешь, где моя форма?

— Не знаю, я ведь в отпуске...

Не успел Эндре закончить фразу, как младший сержант со всей силы ударил его кулаком в лицо. Солдат зашатался, потерял равновесие и упал, ударившись головой о какой-то камень. Он хотел встать, но ужасно закружилась голова, и он снова упал. Бегьеш же наклонился над ним, схватил за грудки и ударил несколько раз подряд. Эндре лишь машинально закрывал лицо. Опираясь на руку, он приподнялся с мокрой земли, стараясь встретиться взглядом с глазами младшего сержанта, который возвышался над ним, словно великан. Он ощутил сильную боль в груди, решил, что у него сломано ребро, и застонал. Потом, собрав последние силы, с трудом поднялся и побежал, но Леринц догнал его, ударом кулака свалил на землю и снова начал бить ногами по чем попало. У Эндре оказался разбитым нос, кожа над бровью лопнула, и теплая кровь стала заливать глаза. Поняв, что дело может кончиться весьма скверно, он попытался стряхнуть с себя негодяя, но ему это не удалось. Началась борьба, тяжкая, яростная. В какой-то момент Эндре удалось схватить Бегьеша за руку, однако тот выдернул ее и отскочил на несколько шагов назад. Тогда Эндре поднялся и бросился бежать, превозмогая сильную боль в животе...

Спустя несколько минут Марика, еле живая от страха, слушала сбивчивый рассказ Эндре и ужасалась, глядя на его лицо в ссадинах и кровоподтеках.

— Потом... потом я и сам не знаю, как все случилось. Я просил его не трогать меня...

— Ты ударил его?

— Я защищался, как мог, а потом убежал... Я позвал на помощь, увидел, как из ближайших домов стали выскакивать люди, и убежал.

Марика плакала без слез. Ей было жаль Эндре, жаль самое себя, жаль их несбывшегося счастья.

— Пойдем, я смою тебе кровь.

Эндре послушно, словно ребенок, последовал за ней. От теплой воды раны снова начали кровоточить, и Марике с большим трудом удалось,остановить кровь. Уложив юношу, она смазала ему ссадины и заклеила их лейкопластырем. Потом наклонилась и нежно поцеловала Эндре в лоб.

— Очень больно? — спросила она по-матерински ласковым голосом и подумала о том, что теперь, что бы ни случилось с ним, ее место рядом. Она долго гладила его по волосам и нежно целовала, чтобы хоть как-то успокоить и облегчить страдания.

— Никто не поверит, что Бегьеш первым напал на меня, — прошептал Эндре.

— Почему?

— Хотя бы потому, что все знали, как я не любил его. У меня нет ни одного свидетеля, который подтвердил бы, что я только защищался. Я не хотел с ним драться, даже пытался убежать...

— Перестань о нем думать, не мучай себя. Отдохни немного, а потом я провожу тебя в казарму. Мы все расскажем, и нам поверят, не могут не поверить...

— Нет, — испуганно произнес Эндре, — туда я не пойду. Я не хочу сидеть в тюрьме... Я там и дня не выдержу...

— Ладно, не пойдем. Но что же тогда мы станем делать?

— Не знаю, но туда я не пойду. — Он сел, уставившись на нее беспокойным взглядом. — Если ты желаешь, чтобы, я ушел, скажи прямо... Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности...

— А куда мне идти? Особенно теперь... Ведь я твоя, только твоя... И все-таки, если ты хочешь остаться здесь, нужно что-то придумать, ведь тебя будут искать... Может, уже ищут...

— Здесь меня не станут искать, у отца — тоже...

— Нужно быть готовым ко всему, — перебила его Марика. — Я сама о тебе подумаю...

Ночь тянулась медленно. Они почти не спали, а если и засыпали ненадолго, то просыпались от малейшего шороха. Марика понимала, что они совершают глупость. Понимала, что лучше сразу заявить о случившемся, потому что с каждым часом положение Эндре ухудшается: если он завтра не явится в часть, его будут считать находящимся в самовольной отлучке, а если он и послезавтра не придет туда, то попадет в категорию дезертиров. Однако она не хотела предпринимать что-либо вопреки воле Эндре.

Проснулись Марика раньше обычного, но будить Эндре не стала, а сначала приготовила завтрак. Она сознавала, что сейчас его нельзя расстраивать, что нужно вести себя так, чтобы он не почувствовал, будто она боится.

Она разбудила юношу только тогда, когда собралась уходить:

— Еду ты найдешь в столе... — Она взглянула на часы. — Дверь никому не открывай, занавески на окнах не раздвигай и не вздумай выходить во двор.

— А тебе обязательно нужно идти?

— Разумеется, обязательно. Я должна вести себя так, будто ничего не случилось.

— Ты в школу идешь?

— Конечно. — Марика говорила строгим, до сих пор не свойственным ей тоном. Она вообще как-то очень повзрослела со вчерашнего дня. Поцеловав Эндре, она вышла из дома и заперла дверь снаружи.

Как только она появилась в школе, ее вызвал к себе директор Доци. Он был явно расстроен и не скрывал этого: не приглаживал свои усы, а нервно теребил их, что служило признаком скверного настроения.

— Ты знаешь, что случилось?

— Скажете — узнаю... — Марика придала лицу изумленное выражение.

— Ты когда видела Эндре в последний раз?

Девушка нахмурилась:

— Когда же это было? Дня два назад...

— А вчера ты его не видела?

— Ах, вспомнила... После вечера он проводил меня домой, а то ко мне Чонгар приставал. — А про себя подумала: «Если бы вы знали, как противно мне лгать, но я не могу иначе...»

— Сегодня ночью Эндре избил младшего сержанта Бегьеша.

— Эндре?! Не может этого быть... А за что?

— Не знаю. Говорят, они ненавидели друг друга.

— Боже мой! И что же стало с Эндре?

— Он исчез. Его искали всю ночь.

— А сержант?

— Увезли в больницу. Эндре вчера обедал у нас, говорил, тебя ищет. Я думал, вы встретились...

Марика не смела взглянуть в глаза директору, боясь выдать себя.

— Вот такие-то дела, мой ангел. Нечего и говорить, как я расстроен. — Директор раскурил свою неизменную трубку. — Недавно мне звонили из комитета комсомола, просили немедленно выслать бригаду комсомольцев на участок плотины у Кевешда. Ты эту бригаду и возглавишь...

Однако сразу выехать на плотину Марике не удалось, так как в школу прибыл майор Рашо, который непременно хотел поговорить с ней. Он попросил директора оставить их вдвоем. Марика в душе страшно нервничала, но внешне старалась не показывать своего волнения.

— Думаю, вы уже слышали о случившемся? — начал с вопроса майор.

— Да, слышала. Уму непостижимо...

— Утром я заезжал к вам домой, но не застал.

Марике показалось, что майор бросил на нее подозрительный взгляд. «Если так будет продолжаться, я не выдержу...» — с тревогой подумала она.

— Я бы хотел, чтобы вы откровенно отвечали на все мои вопросы.

— А почему вы решили, что я с вами неоткровенна?

Рашо улыбнулся:

— Это я просто так сказал. Мне бы хотелось знать, какие у вас отношения с Варьяшем?

— Мы немного знакомы: виделись не то три, не то четыре раза. Или вас что-нибудь другое интересует? — Последние слова она произнесла потому, что Рашо нахмурился.

— И другое тоже, если между вами что-то было.

— Вы полагаете, девушки рассказывают об этом?

— Значит, я отгадал, — засмеялся майор. — Но оставим это, тем более что для дела сей факт не имеет особого значения. Скажите лучше, в разговоре с вами Варьяш упоминал, что у него плохие отношения с Бегьешем?

— Мы с ним о служебных делах не говорили.

— А о чем же?

— Обо всем. Я рассказывала ему о школе, о детях. Потом мы спорили о последнем романе его отца. Эндре, кстати невысокого мнения о его произведениях. И вообще, у него с отцом сложные отношения, а вот сестру он очень любит. Почти все время только о ней и говорит... А откуда стало известно, что он избил того парня?

— Пока его только подозревают. Хозяин корчмы сказал, что они вместе вышли, а спустя несколько минут произошла драка.

— Драка?..

От внимательного взгляда майора не ускользнуло, что Марика вздрогнула и побледнела.

— А вы не подумали о том, что, может, Варьяш был вынужден защищаться? Защищать свою жизнь?..

— Почему же не подумал? Подумал, только тогда ему незачем было бы скрываться. Если он защищался, зачем же сбежал? Как вы думаете, куда он мог деться?

— Представления не имею.

— А может, его кто-нибудь прячет... Он не говорил с вами о знакомых женщинах?

— Говорил о какой-то девушке по имени Дьерди. Она живет в Будапеште. Он с ней в хороших отношениях.

— А как ее фамилия? — продолжал допытываться Рашо, записывая что-то в блокнот.

— Не знаю.

Рашо встал, подошел к окну, потрогал пальцами занавеску. Потом повернулся, заложил руки за спину и тихо заговорил:

— Марика, по-моему, Варьяш скрывается где-то недалеко — в городе или в его окрестностях. Вполне вероятно, что он придет к вам. Поэтому, собственно, я и решил с вами встретиться. Прошу вас, уговорите его вернуться в часть. Если же он не согласится это сделать, сообщите нам о его появлении. Я на вас очень рассчитываю...

Девушка ничего не сказала, а только низко опустила голову.

На плотине днем и ночью напряженно работали, сотни людей: одни копали землю, другие подносили мешки с песком, третьи укрепляли плотину. В местах, куда не могли подойти машины, люди работали, стоя по колено, а то и по пояс в ледяной воде. Ураганный ветер, нагонявший воду, и вот уже несколько дней не прекращавшийся дождь сильно затрудняли их действия. Часто даже гусеничные тягачи и те останавливались, увязая в топкой грязи.

По другую сторону плотины вода уже залила все низкие места. Под угрозой затопления оказались сотни домов, жителей которых нужно было срочно эвакуировать, однако сделать это было нелегко, потому что многие не желали покидать свои жилища. Спасательными работами руководил председатель горсовета Балло. Он день и ночь находился на плотине, домой забегал лишь на каких-нибудь полчаса. Этот высокий худощавый мужчина доказал, что умеет не только пить и веселиться. Казалось, он вообще не знал, что такое усталость, и каждый раз появлялся именно в тех местах, где вода грозила прорвать плотину.

Марика возглавляла бригаду студентов машиностроительного техникума, которые укрепляли стены домов на центральной площади, обкладывая их мешками с песком. С площади было далеко видно, вплоть до самого Ердегхата. По другую сторону плотины вода залила уже несколько километров. Все жители скопились в районе плотины № 2, которая находилась на территории сельхозкооператива «Рассвет», где размещались кооперативная свиноферма и птицефабрика. Если бы вода прорвала и эту плотину, то оказались бы затопленными не только несколько тысяч хольдов пахотной земли, но и само селение Переснег, что в пяти километрах от Кевешда.

Казалось бы, жители этого села, как никто другой, были заинтересованы в укреплении плотины, но они почему-то считали, что достаточно усилить защитные валы вокруг села — и оно спасено. Однако члены паводковой комиссии не разделяли их необоснованного оптимизма и бросили основные силы на защиту плотины возле Кевешда.

Помимо целого ряда мероприятий, направленных непосредственно на укрепление плотины и защитных валов, председатель горсовета Балло, начальник местной полиции и начальник гарнизона уделяли большое внимание организации вооруженных подвижных постов. Они размещались не только вдоль плотины, но и в самом городе и в селах, с тем чтобы поддерживать там порядок и пресекать возникновение паники. В охране общественного порядка принимали участие и рабочие дружины.

Из обрывков разговоров, которые вели солдаты, Марика поняла, что почти все обитатели военного городка настроены против Эндре. Бегьеша чаще всего жалели, а об Эндре отзывались как о трусе. Домой она вернулась поздно, расстроенная и промокшая. Но с Эндре, несмотря на плохое настроение и страшную усталость, была добра и ласкова... В тот день Марика случайно встретилась с Петером Ковачем. Лейтенант руководил спасательными работами на одном из участков в нижней части города.

— Можно вас на минутку? — позвала Марика лейтенанта.

— Сейчас, только отдам распоряжения. — Лейтенант исчез в толпе солдат, но очень скоро вернулся.

Пройдя к церкви, возвышавшейся на холме, они остановились в защищенном от ветра месте.

— Что нового, Петер? — спросила Марика.

— Вода все прибывает и прибывает — это самая важная, хотя и неприятная новость. А тут, как назло, со стороны Австрии надвигается широкий грозовой фронт.

— Я имела в виду не это. — Девушка смущенно взглянула на офицера: — Что известно о Варьяше?

— Его ищут. Знаете, я в нем окончательно разочаровался.

— А что с Бегьешем?

— Его жизнь вне опасности. Он показал, что Варьяш первым напал на него.

— Первым? Этого не может быть! И вы поверили, что Варьяш ни с того ни с сего напал на сержанта?

— А на Новый год он тоже ни на кого не нападал? Ну да, у него было прекрасное настроение, и он просто пошутил...

— О том случае вам все хорошо известно.

— Но факт остается фактом. Вы же сами показывали, что Варьяш первым ударил тех парней.

— Выходит, он, должен был ждать, когда его ударят?! — Марика так и вспыхнула от негодования.

Посмотрев на расстроенную девушку, лейтенант перевел взгляд на солдат, работавших на плотине, и только потом вспомнил о своих собственных огорчениях.

— Послушайте, Марика, — заговорил он после небольшой паузы, — я лично на Варьяша не сержусь, хотя у меня и есть на то основания. Я всегда пытался понять его, более того, верил ему. Но скажите, как можно назвать взрослого парня, который бросает своих товарищей в беде? Посмотрите на солдат, что работают на плотине. — И он сделал жест в сторону реки. — У них служба нисколько не легче, чем у Варьяша, да и от общества они получают намного меньше, чем он. И вот эти парни борются со стихией, спасая народное добро, а Варьяш в это время где-то отсиживается. Так что же я должен думать о человеке, который не в состоянии отвечать даже за собственные поступки? Люди обычно верят тем, кто и в годину тяжких испытаний находит свое место. В настоящее время отсиживаться в спокойном уголке честный человек не может.

Марика понимала, что Ковач безусловно прав, и даже не пыталась разубедить его.

В тот день они освободились очень поздно. Домой она шла вместе с местными девушками, которые хоть и устали, но были веселы. Они вспоминали о солдатах, с которыми работали, гадали о том, кто кому понравился.

— Если наводнение продлится еще несколько дней, — пошутила девушка по имени Кати, — то местный загс не вместит всех желающих зарегистрироваться.

Марика попрощалась с девушками, и ее вновь охватил страх. «Что же будет со мной, если Эндре арестуют и осудят? — думала она. — Останусь я здесь в одиночестве... А если у меня родится ребенок? Это ведь вполне вероятно. Что тогда?..»

Дома Марика старалась казаться веселой, но обмануть Эндре ей не удалось — он почувствовал, что девушку что-то тревожит. К тому же вынужденное затворничество, постоянно испытываемый страх действовали на него изматывающе. Утром, когда Марика отправилась на работу, он подошел к окну и, чуть заметно приподняв занавеску, наблюдал за ней, пока она скрылась из вида. Затем он долго смотрел на небо, затянутое свинцово-серыми облаками, которые так низко стлались над землей, что не только скрывали холмы вдали, но и почти касались верхушек деревьев. А дождевые капли глухо стучали по оконному стеклу, раздражая своей монотонностью.

Эндре хотел было затопить печку, но побоялся, что дым, который повалит из трубы, может выдать его. Он включил радио, убавив громкость до минимума, и погрузился в свои невеселые мысли, одновременно прислушиваясь к голосу диктора, сообщающего о событиях, происходящих в мире. Потом он открыл дверь из комнаты в ванную, а в ванной форточку, улегся на диван, закурил и задумался. Собственное положение казалось ему безнадежным. С одной стороны, он радовался любви, которую так неожиданно подарила ему судьба, а с другой — сознавал, что эта же самая любовь сковывает его способность к действию. Если бы он не полюбил Марику, если бы не почувствовал себя в какой-то степени ответственным за нее, он бы мог на все махнуть рукой... и уехать... Но сейчас...

«Нет, без Марики я никуда не поеду, — думал он. — Я хочу быть всегда рядом с ней. — И тут же задал себе вопрос: — Неужели это она удерживает меня здесь? — Сам же на него и ответил: — Да, она, Марика. Жока скоро выйдет замуж. Мои невзгоды вряд ли отравят ее счастье... Ну а отец?.. Отец... В том, что со мной случилось, есть доля и его вины...»

Вечером того же дня Эндре перенес телевизор в спальню, окно которой было закрыто жалюзи, и включил его. Посмотрев новости, он вдруг почувствовал, как в душе у него растет беспокойство, а в голову приходят разные невеселые мысли. В специальном выпуске новостей сообщалось о размерах наводнения. Репортеры показывали, как работали на плотине студенты и солдаты. На какое-то мгновение Эндре даже почудилось, что он видит на экране солдат своего взвода: Анти Штольца, рыжеволосого Поллака, Керестеша и других. Он, правда, не был уверен, что это именно они, однако увиденное на экране сделало свое дело; его охватило неведомое ему до сих пор волнение.

Он выключил телевизор и нервно заходил взад-вперед по комнате, считая про себя собственные шаги, но покоя так и не обрел. Ему вдруг захотелось вышибить входную дверь и бежать куда глаза глядят, но только вперед, все время вперед, лишь бы отделаться поскорее от этой одолевавшей его безнадежности. Затем, чтобы хоть немного успокоиться, он лег, закрыл глаза и начал считать, но вскоре сбился, потому что перед его мысленным взором стали возникать обрывки картин из далекого прошлого: он видел себя мальчишкой, который дрожал от одного голоса рассерженного отца. А вот дядюшка Кальман, который строго вопрошал: «Кем ты станешь, сынок, когда вырастешь?» «Я буду танкистом...» — гордо отвечал он. И тут же возникла совсем недавняя картина и зазвучали мужественные слова присяги: «Я, Эндре Варьяш, сын трудового народа, торжественно клянусь защищать свою родину — Венгерскую Народную Республику от внешних и внутренних врагов...»

Он явственно слышал собственный голос, видел полковое знамя, видел стоящих на трибуне командиров, руководителей города, видел отца с гривой седых волос... А небо было такое голубое и безоблачное, словно стеклышко, и слова военной присяги, возносясь к небу, как бы отражались от его купола и возвращались на землю...

«..Если же я нарушу эту торжественную присягу, законы Венгерской Народной Республики или же военные законы и тем самым причиню ущерб трудовому народу, пусть меня постигнет, суровая кара...»

Затем перед мысленным взором Эндре с необыкновенной быстротой промелькнули другие картины: английские полицейские избивают лондонских студентов, они держат их за ноги и волокут по асфальту... А вот негры из Алабамы вступают в схватку с острозубыми полицейскими овчарками... Трупы вьетнамских студентов развешаны по деревьям — война во Вьетнаме продолжается...

Весь день Эндре мучили головные боли, а когда вернулась Марика, он бросился к ней, забыв обо всем на свете. Они обнялись и почти ни о чем не говорили, а лишь загадочно улыбались друг другу...

Но чуть позже, когда Марика стелила постель, Эндре, глядя на нее, спросил:

— Ты что молчишь, уж не обидел ли я тебя?

Марика расправила простыню и, не оборачиваясь, ответила:

— Я с детских лет стараюсь жить так, чтобы меня никто не обижал.

— Значит, я все-таки чем-то тебя обидел?

— Что ты имеешь в виду?

Она присела на край кровати и бессильно опустила руки на колени. Густые пряди волос упали ей на лоб, бросая тень на лицо.

— Ты же сама сказала, что хотела бы жить так... Но, видимо, тебе это не удалось...

— Я, наверное, неточно выразилась. Никто меня не обижает. Я счастлива, что встретила тебя и полюбила..

— А что будет завтра, послезавтра?

— Этого я не знаю, да и не хочу думать о завтрашнем дне.

Эндре низко опустил голову и подумал: «Выходит, не я один боюсь завтрашнего дня. Теперь мы боимся вдвоем, а ведь сегодняшний день без завтрашнего ничего не стоит. И страх за завтрашний день омрачает день сегодняшний...»

— Я люблю тебя... — сказал он, и его худое лицо чуть заметно помрачнело, а в глубоко посаженных глазах вспыхнула боль. — Но очень жалею о том, что все так случилось... Я чувствовал, нет, я знал, что со мной ты не будешь счастлива...

— Не говори так! — оборвала его девушка. — Я ни о чем но жалею, и я счастлива.

Эндре покачал головой:

— Не можешь ты быть счастлива. Не обманывай себя, пожалуйста. Конечно, очень мило с твоей стороны, что ты не хочешь меня расстраивать, но приходится признаться, Мари, что мы потерпели фиаско. — Собственный голос показался Эндре каким-то чужим, незнакомым. «Странно, — подумал он, — что я вдруг прозрел и ясно вижу сейчас то, что ждет нас впереди». Он посмотрел на девушку и добавил: — Да-да, мы потерпели фиаско.

— Но почему?

— Ты сама хорошо все понимаешь, а если не понимаешь, то я попытаюсь объяснить тебе. — Он встал и, подойдя к Марике, сел рядом с ней на кровать. — Я, сам того не желая, оказался втянутым в драку, да еще с сержантом. Правда, я защищался... был вынужден защищаться, ибо в противном случае он бы меня так изуродовал, что даже ты не узнала бы... Кроме того, я еще и трус... Вместо того чтобы сразу вернуться в часть и чистосердечно обо всем рассказать, я струсил, сбежал... Положение, в которое я сам себя поставил, ужасно, и долго так продолжаться не может. Плохо нам обоим: и тебе, и мне. Рано или поздно меня все равно найдут, а у тебя будут большие неприятности. — Он взял руку Марики и поцеловал ее: — Помолчи, не говори пока ничего. Я еще не знаю, как мне поступить.

Оба помолчали. Марика поправила волосы, а затем посмотрела на Эндре:

— Когда я шла домой, то почему-то подумала о том, что у меня будет ребенок. — Заметив испуг в его глазах, она улыбнулась: — Не бойся, это еще не точно. Но если я забеременею, то обязательно оставлю ребенка. Теперь ты веришь, что я люблю тебя?

— Верю, что любишь, но ребенок... Об этом нужно серьезно подумать...

— Я уже думала. Мне, конечно, будет нелегко, но я от своего решения не отступлю. — Эти слова она произнесла так, будто уже была уверена, что носит под сердцем ребенка Эндре. — Обо мне, видимо, начнут судачить. Наверное, мне даже придется уйти из школы, потому что матери моих учеников скажут, что не могут доверить своих детей учительнице, у которой ребенок незаконнорожденный. И все же я поступлю так, как считаю нужным, потому что наша любовь чиста. Знаю я и то, что со временем люди поймут нас, ведь мир состоит не из одних чонгаров.

Эндре молча слушал и думал о том, откуда у Марики такая уверенность в собственных силах, особенно сейчас, когда они находятся далеко не в лучшем положении. «Но почему наше счастье должно зависеть от других людей? — мысленно спрашивал он себя. — Может, потому, что мы боимся? Человек может чувствовать себя счастливым только тогда, когда не знает страха».

— Эндре, а Бегьеш-то, оказывается, в больнице.

— А ты откуда знаешь?

— Ковач сказал. Эндре... — Марика внезапно замолчала. Чувствовалось, что она с трудом подыскивает слова, хочет сказать что-то важное, но не решается. — Ты должен явиться в часть... Пойми меня правильно... Моя совесть подсказывает, что это необходимо. Если ты этого не сделаешь, все будут против тебя, ты даже не сможешь защитить себя, не сумеешь доказать, как все было на самом деле...

— Ты хочешь, чтобы я явился в часть? Но ведь меня арестуют...

— Эндре, если мы действительно любим друг друга, мы должны быть готовы ко всему. Что бы с тобой ни случилось, я всегда буду рядом... Они во всем разберутся... если ты докажешь свою невиновность...

— Каким образом? — В голосе юноши звучало отчаяние. — Как я смогу это доказать?.. У меня нет ни одного свидетеля...

— У Бегьеша тоже нет ни одного свидетеля. Он тоже не сможет доказать, что ты первым напал на него. Его единственный козырь — это то, что ты сбежал. Но если ты явишься в часть, всем сразу станет ясно, что лгал он. Нам с тобой поможет только честность и откровенность, и ничего больше. Но чем дольше ты тянешь время, тем меньше у нас шансов, что тебе поверят. Сегодня, завтра тебе еще поверят, а послезавтра...

— Кто поверит? Мари, пойми же наконец, что мне никто не поверит. Меня не любят... Меня, кроме сестренки, никто никогда не любил...

— Это неправда: я же люблю тебя. Ковач и тот на тебя не сердится... Только...

— Что «только»? — вскинул голову Эндре.

Девушка молчала, печально глядя прямо перед собой.

— Почему ты замолкала? — Он взял ее за руку.

— Ковач сказал, что нельзя верить человеку, который бросил товарищей в беде и где-то отсиживается, боясь ответственности за собственные поступки...

— Он так и сказал?

— Может, не совсем так, но смысл я тебе передала правильно.

— Понятно... — Эндре как-то странно засмеялся, потом встал и принялся нервно ходить по комнате. Его опять охватил страх, и ему уже казалось, что весь мир ополчился против него, что буквально все хотят его гибели.

— Эндре, не мучай себя. Все будет так, как ты захочешь. Иди ляг и поспи...

Не зажигая света, они легли спать. Молча прислушивались к собственному дыханию и тихим вздохам. Затем Марика придвинулась к Эндре, он обнял ее и начал нежно гладить по волосам.

— Кто-то сказал, не помню, кто именно, — почти шепотом заговорил он, — что есть люди, которые с самого рождения отмечены печатью трагедийности. Видимо, я отношусь к числу таких людей.

— Это какой-то глупый мистицизм. Человек родится вовсе не для того, чтобы нести на себе печать трагедийности. Не думай об этом.

— Уже несколько часов подряд я думаю о том, где я, собственно, поскользнулся, где кривая моей жизни пошла резко вниз... Часто я внушал самому себе, что мою жизнь исковеркал отец. Тогда в душе у меня поднималась волна неприязни к нему, и я начинал проклинать его. Однако в минуты озарения, как, например, сейчас, я вижу, что это далеко не так: просто мне было удобно винить отца в собственных ошибках. На деле же меня воспитывал не он один, да и самовоспитанием я немало занимался. Я, словно улитка, жил спрятавшись в своей раковине. Я не позволял приятелям понять себя, да и сам почему-то не стремился сблизиться с ними. Вот и остался один. В то же время я злился, если меня не понимали, а как меня могли понять, когда я изо всех сил противился этому? И вот теперь я один, трусливый, беспомощный...

Марика пошевелилась, подняла голову с подушки и шепотом попросила:

— Эндре, я не желаю тебе плохого. Мне трудно говорить об этом, боюсь, ты неправильно поймешь меня... но людям нужно верить.

— Я не могу им верить.

— Пойми, это необходимо, без веры невозможно жить. Вот и получается...

Оба снова замолчали. Марика чувствовала, что сейчас ей все равно не удастся убедить Эндре, потому что он находится во власти охватившего его отчаяния.

Утром, когда она уходила на работу и стала прощаться, Эндре показался ей особенно печальным.

— Я буду спешить домой, — пообещала она ему.

— Было бы лучше, если бы ты вообще не уходила.

— Нужно. Сегодня мы едем на хутор Илку.

— Это где же такой?

— По ту сторону Кевешда. Я тебе его как-то показывала, когда мы бродили по городу. Не помнишь? Он еще окружен большими тополями.

Эндре на миг закрыл глаза и мысленно представил себе то, что он видел тогда: длинное белое здание МТС, блестящее зеркало воды, обрамленное великолепными тополями, и прямая как стрела дорога, которая вела на хутор, а вдали, в лощине, защищенной со всех сторон холмами, и сам хуторок.

— А зачем вы туда едете? — полюбопытствовал он.

— Там есть птичник. Так вот птиц надо перевезти в более безопасное место.

— И когда же я тебя увижу?

— Не знаю. Я бы с удовольствием осталась дома, но не могу.

Они поцеловались так, будто расставались надолго. «Неужели так будет всегда? — мысленно спрашивала себя Марика. — Я ухожу, а он тайком наблюдает за мной из-за занавески, а потом весь день ждет моего возвращения...»

У ворот, укрывшись за забором от сильного ветра, Марику ждали девушки.

Погода снова испортилась, над холмами громоздились свинцовые тучи. Разлившаяся во всю ширь река была окутана молочным туманом. Лес в какой-то степени сдерживал порывы ветра, однако завывал он так же неистово.

Девушки двинулись вдоль кладбищенской ограды по узкой скользкой тропинке, которая вела к церкви. Оттуда была хорошо видна плотина и люди, работавшие там.

Марика внимательным взглядом окинула окрестности и почувствовала, как в груди больно сжалось сердце. Разбушевавшуюся реку сдерживали только две узенькие полоски земли, и если одна из них не выдержит, то и городу, и сельхозкооперативу придется туго: водная стихия сметет все на своем пути.

Внезапно Марика остановилась и закричала:

— Девочки! Девочки, а мост-то?

Все мгновенно замерли и посмотрели в сторону моста, однако самого моста уже не обнаружили. От него остались только опоры да обломки настила.

— Вода снесла, — пояснила Кати. — Я думала, ты знаешь... Еще ночью.

Печальное зрелище расстроило девушек, и дальше они шли молча, стараясь не поскользнуться на тропе.

На центральной площади творилось что-то невообразимое: здесь собралось множество народа. Лейтенант Ковач едва успевал отдавать распоряжения: он направлял на наиболее опасные участки свежие отряды и группы, давая небольшую передышку тем, кто выбивался из сил. Вокруг него толпились офицеры и сержанты, которые о чем-то говорили, но Марика не слышала, о чем именно, так как ветер относил все слова в сторону.

Собственно, она и так знала, о чем они могли говорить. Уровень воды достиг в этот час критической отметки, и, если ее не удастся сдержать, все их усилия пойдут насмарку. Однако городские власти и военное командование все же надеялись на успех, так как и жители города, и солдаты, не щадя сил, боролись с разбушевавшейся стихией.

На площадке перед церковью стояли командир полка и несколько старших офицеров. Солдаты отдыхали, укрывшись от ветра за церковной оградой. Они пили горячий чай и шутили с девушками, которые тоже дожидались распоряжений.

Среди солдат Марика заметила группу патрульных с красными повязками на рукавах, а в их числе Анти Штольца. Она окликнула его. Услышав свое имя, он остановился и обернулся, сказал что-то товарищам и быстрым шагом направился к девушке.

Не успела Марика и рта раскрыть, как он забросал ее вопросами:

— Где Эндре? Что вы о нем знаете? Да говорите же!..

— Я... я ничего не знаю... — Девушка даже остолбенела от такого натиска. — А вы что знаете?

Юноша покачал головой и сказал:

— Его во что бы то ни стало нужно найти... пока не поздно...

Старший патруля, младший сержант с девичьими чертами лица, жестом показал Анти, что пора идти.

— Если вы его увидите, скажите, пусть не делает глупостей... Уговорите его, Марика... — Юноша еще что-то говорил, но грохот подъехавшего грузовика заглушил его слова.

— Второй взвод, по машинам!

Марика смотрела вслед удалявшимся солдатам и думала, что Анти, возможно, догадывается, где скрывается Эндре, но молчит. Потом подумала и решила: «Нет, ничего он не знает. Это все мое больное воображение. Откуда он может знать?..»

В этот момент и их группа получила задание.

— Десять человек направляются на хутор, — сказал Петер Ковач.

— А как туда добраться? Мост-то смыло...

— На лодках. — Лицо у лейтенанта было какое-то желтое и очень уставшее. — Где ваши девушки?

— Я их сейчас позову, — пообещала Марика, а сама не трогалась с места, выжидающе глядя на офицера.

— Я ничего не знаю, — тихо сказал Ковач, правильно поняв ее взгляд. — Боюсь я за него: не наделал бы глупостей!

— Почему вы так решили?

Ковач рукой вытер мокрый лоб.

— Наши товарищи разговаривали с его отцом и сестрой. Оба чуть ли не в один голос заявили, что Варьяш в таком состоянии способен на любую глупость...

— Способен... — Девушка задумчиво смотрела на туман, висевший над рекой. — Им лучше знать, только этого не может быть...

Ковач поправил фуражку и как-то беспомощно взглянул на девушку:

— Может, Марика, может. Ну, пошли? Лодка ждет вас около опоры моста.

Девушки послушно двинулись за офицером. Ветер бил им в лицо, они низко пригибались, словно несли на плечах тяжелую ношу.

— Что с Евой? — спросила на ходу Марика, чтобы хоть на короткое время забыть об Эндре.

— Вчера я получил от нее письмо. Мы разводимся: другого выхода у нас нет.

— Глупости, вы же любите друг друга!

— Может, и так... Но, как мне кажется, себя и свои принципы мы любим больше, и ни один из нас ни в чем не хочет уступить.

— Неужели нельзя найти какое-нибудь компромиссное решение?

— Нельзя, — ответил Ковач. — Ева требует от меня безоговорочной капитуляции. Вот так-то...

Когда девичья бригада, возглавляемая Марикой, прибыла на хутор, вода уже добралась до него. Правда, пока она еще доходила только до лодыжек, однако перевести множество птиц на холм оказалось делом далеко не легким. Всеми работами по перевозке птиц руководила тетушка Комароми, председатель сельсовета.

Высокие тополя со стоном гнулись под ураганными порывами ветра, и Марике порой казалось, что если ветер вот-вот не стихнет, то вырвет с корнем все деревья. Около десяти часов туман рассеялся, но опять начался ливень. Вскоре склоны соседнего холма забелели от уток и гусей. На более высокие места перегоняли крупный рогатый скот, лошадей и свиней, а вслед за ними на грузовиках везли кормовое зерно. Все вокруг двигалось, кипело, бурлило...

Марика, Кати, веснушчатая Тери и еще две девушки сажали в клетки месячных цыплят и выносили их во двор, а уж оттуда по распоряжению тетушки Комароми клетки отвозили на холм.

— Не хватит нам клеток, тетя Луиза, — пожаловалась Марика. — Придется обратно освободившиеся подвозить.

— Сейчас распоряжусь, миленькая, а пока сажайте их поплотнее.

В птичнике было тепло, из-за гомона птиц здесь почти не было слышно ветра, и это в какой-то степени успокаивало. Девушки заметно повеселели, а почувствовав себя в безопасности, начали шутить. Одна из них даже запела приятным голосом:

Остальные дружно подхватили.

— Марика, а ты не знаешь, того солдата не поймали? — неожиданно спросила Кати.

— Какого солдата?

— Того, что избил сержанта?

— Кажется, не поймали. — Марика выпрямилась. Держа на ладони желтенького цыпленка, она принялась осторожно гладить его. — А откуда ты взяла, что солдат избил сержанта, а не наоборот?

— Да говорят...

— Мало ли что говорят!

— Варьяш его фамилия... — задумчиво произнесла одна из девушек, снимая резиновые сапоги и поправляя мокрые чулки. — А это правда, что он сын известного писателя?

— Правда.

— Тогда я его знаю. Очень симпатичный парень. И сержанта-то он наверняка избил из-за женщины. Как вы думаете?

— Об этом он один знает. — Тери повернулась в сторону Марики: — Разве не так?

— Может, и так, — согласилась учительница. — А если он просто защищался?..

Кати присела на одну из клеток.

— Тогда ему незачем было бы убегать, — заметила она. — Если я, защищаясь, ударю кого-нибудь, разве я побегу? Ведь так, а?

— Не знаю, — неопределенно ответила Марика и вышла во двор, где на нее обрушился такой шквал, что ей пришлось ухватиться за ствол акации.

«Как мне убедить Эндре, что ему необходимо явиться в часть? — думала она. — Другого выхода у него нет и быть не может. Своим поступком он как бы подтвердил, что виновен, а все ведь как раз наоборот... Интересно, как отнесутся девчата к тому, что Эндре скрывался у меня?..»

Только сейчас до Марики дошло, что и она совершает преступление, скрывая Эндре, и что если его найдут у нее, то и ей придется отвечать. Единственное смягчающее вину обстоятельство — это то, что она любит Эндре...

«Если его арестуют, то уж непременно осудят и лишат свободы на несколько лет. Из школы придется уйти, так как мне уже не доверят воспитание детей... Но что же делать? Как бы поступили на моем месте другие? Я всегда думала, что благодаря любви человек обретает крылья. А мы, хотя и любим друг друга по-настоящему, вместо радости взлета ощутили глубину бездны... Если меня лишат возможности работать в школе, это окажется самым ужасным наказанием...»

От невеселых мыслей Марику отвлекли какие-то странные звуки, которые, казалось, доносились откуда-то из-под земли, а потом она ясно расслышала чьи-то рыдания...

Марика уже скрылась из вида, а Эндре все смотрел из-за занавески в том направлении, куда она ушла. Затем он начал бессмысленно шататься из комнаты в комнату, а поскольку думать ни о чем не хотелось, он начал отсчитывать шаги. Но разве человек может избавиться от собственных мыслей? Может ли он отмахнуться от угрызений собственной совести? В таком состоянии и находился сейчас Эндре. Он чувствовал, что с каждым часом вина его возрастает. И если он хоть как-то мог оправдаться перед самим собой за бегство с места драки, то никакого оправдания за то, что втянул Марику в это безумие, он для себя не находил. Теперь-то он уже понимал, что злоупотребил ее любовью и сделал соучастницей преступления. Придя к такому выводу, он задумался над тем, как отвести беду от Марики. С этого момента он позабыл о себе самом и думал только о ней...

В десять часов утра он прослушал по радио последние известия и обзор печати. Особенно запомнилось ему коротенькое сообщение: «В ходе борьбы с наводнением в районе Кевешда сегодня геройской смертью погибли три солдата...» Оно потрясло его.

Человек познает себя в беде. Эндре уже не помнил, где вычитал это изречение, но именно сейчас понял, насколько оно верно. Действительно, легко оставаться порядочным, когда твою порядочность никто не испытывает. «Я презирал отца и всех тех, кто вел такой же, как он, образ жизни, — думал он. — Я считал, что никогда не пойду по их пути, а сам отгородился от людей, от своих товарищей, потому что считал себя каким-то особенным, непохожим на них. И вот теперь они, на кого я все время смотрел свысока, рискуют собственными жизнями ради людей, которых даже не знают, а я...

Как-то я сказал Жоке: «Знаешь, Жо, человек новой, социалистической формации — это тот, кто вступается за незнакомого ему человека, не считаясь с тем, угрожает ему самому опасность или нет. Я струсил, даже за собственную правду не захотел бороться. Так разве стал бы я бороться за других?.. Нет-нет, я вовсе не трус... Я найду в себе мужество стать человеком, достойным уважения и любви...»

К полудню волнение, охватившее Эндре, достигло предела. Он просто не находил себе места. Бездействие, на которое он сам себя обрек, причиняло ему почти физическое страдание, ему казалось: еще немного, и он задохнется, если не выберется из этого дома. Ему хотелось вырваться отсюда поскорее и бежать, бежать, бежать...

«Если я по-настоящему люблю Марику, то не должен здесь оставаться, ни на минуту, — убеждал он себя и тут же возражал: — Но нельзя допустить, чтобы Марика страдала. А может, лучше дождаться вечера и тогда спокойно обо всем поговорить? Конечно, так было бы лучше...» Однако какой-то внутренний голос подсказывал ему, что ждать уже нельзя.

Эндре не помнил, каким образом очутился в лесу. Он даже не помнил, запер ли дом. Пошарил рукой в кармане в поисках ключа, а когда нашел его, то сообразил, что дверь все-таки запер. Он взглянул на блестящий металлический ключ, размахнулся и забросил его в ельник. Теперь он уже не смог бы вернуться в дом, разве что вечером, когда придет Марика.

Он энергично зашагал по тропинке, которая вела в старый замок. Дойдя до крепостной стены, он немного постоял над пропастью, вглядываясь в даль. Кругом, насколько хватало глаз, была вода. Он попытался отыскать хутор Илку, куда отправилась Марика. «Боже мой! — подумал Эндре. — Как же я туда доберусь? Ведь хутор тоже залит водой. Видна лишь аллея тополей да домики, стоящие в воде по самые окна. Но, как бы то ни было, я туда доберусь...»

Он снова начал осматривать окрестности и только теперь заметил, что на противоположном берегу реки, на участке длиной метров двести, защитная плотина была полностью размыта, а вода, обретя свободу, с неимоверной быстротой побежала по полям сельхозкооператива, подступая вплотную к дороге, обсаженной тополями.

В первую лодку сели пятеро: Марика, Кати — девушка с длинной косой, веснушчатая Тери, длинноногий Керестеш и девушка с голубыми глазами, которая так красиво пела. Во второй лодке, отставшей от первой метров на двадцать, уместились шестеро — лейтенант Петер Ковач, Хунья и четыре девушки-студентки. В первой лодке на весла сел Керестеш, во второй — Хунья.

Мокрая одежда прилипала к телу. Девушки посинели от холода и дрожали от страха. Однако боялись не только они, но и Керестеш. Он хорошо сознавал, что их утлая лодчонка, которую швыряло из стороны в сторону, в любой момент может зачерпнуть воды и затонуть. Он был измучен, но продолжал грести, стараясь направлять лодку навстречу волнам.

Час назад они спасли девушек, приплыв за ними на двух лодках. Бедняжки уже стояли по пояс в холодной воде, не зная, что же теперь делать. К счастью, их вовремя заметил со своего холма лейтенант Ковач. Быстро оценив создавшееся положение, он приказал мокрых, замерзших девушек доставить в поселок, где они могли бы обсушиться и выспаться. Некоторые из них нуждались во врачебной помощи, не говоря уже о нервном потрясении, которое им пришлось пережить на залитом водой, безлюдном хуторе. Учитывая все это, лейтенант и решил рискнуть — проплыть через прорыв в плотине.

Продвигались с большим трудом, так как прорвавшаяся вода увлекала их за собой. Весла помогали мало. К тому же обе лодки были сильно перегружены, но, пока девушки вели себя спокойно, можно было надеяться на удачу.

Марика сидела на носу, напротив длинноногого Керестеша. Лицо его было серьезно, тонкие губы крепко сжаты, и он изо всех сил налегал на весла. Трое девушек дрожали как осиновые листочки. Время от времени Марика закрывала глаза, пытаясь вспомнить, как же они оказались посреди воды, но ей это не удавалось.

Вода обрушилась на хутор так внезапно и с такой силой, что они даже не услышали криков тетушки Луизы, которая предупреждала их об опасности. Раздался какой-то страшный шум, они выбежали из птичника, а в следующее мгновение на них обрушился мощный водяной вал. Быстро оценив положение, Марика поняла, что они отрезаны от холма и у них осталась единственная возможность спастись — взобраться на крышу птичника и ждать помощи.

— Ко мне! — закричала она. — Девочки, все ко мне!..

Девушки повиновались и начали карабкаться на подоконники. Лишь одна Тери Малнаши, потеряв от страха голову, истерично завопила и бросилась в сторону, но водяной вал мигом подмял ее под себя. Марике с большим трудом удалось вытащить уже нахлебавшуюся воды девушку и, надавав ей пощечин, привести в чувство. Чуть позже, когда девушки увидели, что к ним на помощь плывут на двух лодках солдаты, они немного успокоились.

И вот теперь они, до нитки промокшие, плыли в лодках. Дождь продолжал мочить их сверху, а волны, чем ближе они подплывали к прорыву в плотине, становились все выше и напористее. Да, если они останутся в живых, отделавшись лишь воспалением легких, то можно смело считать, что им здорово повезло.

Осторожно повернувшись, Марика посмотрела на противоположный берег, где на самом высоком месте стояла церковь, а около нее толпились люди. Она успела заметить, что чуть севернее церкви стояли на почтительном расстоянии друг от друга несколько человек — наверняка из числа обслуживающего персонала плотины. Марика не могла знать, что всех срочно бросили на другой участок, находившийся в двух километрах к югу, где тоже намечался прорыв плотины, и если его срочно не ликвидировать, то через несколько минут добрые три четверти города окажутся под водой.

Марика отвернулась. Ей было жаль смертельно уставшего солдата, хотелось помочь ему, но она не знала как.

— Керестеш, держи строго на север! Понял?! — старался перекричать ветер лейтенант Ковач.

Солдат кивком дал понять командиру, что понял приказ.

— Держи на север! Понял, Керестеш?!

— Понял! — крикнул в ответ солдат.

Сделав несколько мощных гребков левым веслом, Керестеш изменил направление движения лодки...

Эндре наблюдал за приближающимися лодками из-за угла полуразвалившейся сторожки дорожного обходчика. Он узнал Марику, Керестеша, Ковача и Хунью. От сердца сразу отлегло. «Значит, ничего страшного не случилось, а это сейчас самое важное...» От радости у него слезы на глаза навернулись. Хотелось громко засмеяться, но он побоялся раньше времени открыть свое убежище.

Он решил подождать, пока лодка подойдет к берегу. Теперь он с симпатией думал о Керестеше, который старался грести изо всех сил. Эндре даже показалось, что он чувствует, как Керестеш выбивается из сил, и он стал мысленно подбадривать солдата: «Дружище, не сдавайся! Держись!..»

В этот момент лодки подошли к месту прорыва в плотине, где течение было особенно сильным. Ковач сменил Хунью и сам сел за весла. Лодка пошла быстрее, и расстояние между ними и лодкой Керестеша заметно сократилось. Керестеш тоже подналег, и его лодку отделяло от берега уже не более пятидесяти метров. «Если лодку не снесет, то она причалит к берегу прямо рядом со мной», — вычислил Эндре.

Расстояние между лодками сокращалось. «Видимо, лейтенант решил опередить Керестеша и первым причалить к берегу. А может, он хочет помочь ему?» — гадал Эндре и в тот же миг заметил в руках у Хуньи веревку, которую тот собирался бросить Керестешу. Ковач что-то крикнул солдату, но ветер отнес его слова в сторону. Однако Марика услышала лейтенанта — она подалась всем корпусом в сторону и протянула руку, чтобы схватить конец веревки.

В это время на берегу раздались чьи-то голоса. Прижавшись к стене, Эндре оглянулся и увидел трех вооруженных солдат с повязками на рукавах. Одним из патрульных был старшина Мартша, в другом Эндре узнал Анти Штольца, третий был ему незнаком.

Эндре даже рассердился на Мартша: из-за него он на несколько секунд выпустил из вида лодки.

— Помогите! Помогите! — донеслись вдруг до его слуха истошные крики.

И в тот же миг он увидел, что лодка, в которой сидел на веслах Керестеш, перевернулась, а все, кто в ней был, барахтаются в воде. Раздумывать было некогда. Эндре стремительно выскочил из укрытия и, не обращая внимания на фуражку, которая свалилась у него с головы, бросился к воде. На какое-то мгновение он боковым зрением увидел патрульных, которые тоже мчались к реке.

Перевернувшуюся лодку несло по направлению мостовых опор, а лейтенант Ковач продолжал вести борьбу с течением. Почти метровые волны захлестнули барахтавшихся в воде людей. Эндре взглядом поискал Марику, но не нашел. Неожиданно метрах в тридцати от берега на миг показалась голова Керестеша. Лицо солдата перекосилось от страха, он неуклюже греб левой рукой, а правой держал за косу девушку, которая обхватила его за шею и, видимо, здорово мешала... В следующее мгновение волна накрыла их обоих.

— Керестеш! Керестеш! — истошно завопил Эндре и, бросившись в воду, саженками поплыл к месту, где только что видел солдата с девушкой.

Волна накрыла Эндре с головой. Через несколько секунд он вынырнул и, набрав в легкие побольше воздуха, осмотрелся, но не увидел ни Керестеша, ни девушки и снова нырнул в водоворот. Открыв глаза, он попытался что-нибудь разглядеть, но сделать это в мутной воде было не так-то просто. Проплыв несколько метров под водой, он заметил какое-то темное пятно и устремился ему навстречу. Эндре не ошибся: это были Керестеш и девушка, которая так судорожно вцепилась в солдата, что утащила его за собой на дно.