Стая

Глава IV. НА ПУТИ К СТРАШНОМУ ЧЕЛОВЕКУ

С утренней оперативки у Бескудина они вышли вместе, Виктор и Глеб Устинов. Рядом с невысоким худощавым Виктором друг его выглядел куда ярче — могучие плечи, круглая, под бокс остриженная голова, румянец во всю щеку. Устинов ходил вразвалочку, словно играя разлитой по телу прямо-таки бычьей силой. На задержанных молодых хулиганов и начинающих преступников он наводил тихую панику, но и другие, поопытней, тоже предпочитали не дерзить и, как правило, рассказывали больше, чем собирались.

Виктор обычно вел допросы темпераментно, находчиво, втягивая допрашиваемого в спор, не «подлавливая», заражая своей искренностью и справедливостью суждений о житейских делах и трудностях. Устинов же подавлял своей медлительностью и исходившей от него неколебимой, напористой силой. Ему рассказывали все, мечтая, наконец, избавиться от этого изматывающего разговора, длившегося часами. Причем Устинов ни разу не повышал голоса, лишь невозмутимо, почти сонно гудел и скрипел, доводя до отчаяния допрашиваемого.

«Просто лед и пламя»,— усмехаясь, говорил о них Бескудин, любивший цитаты. Шуток в их адрес хватало, но Устинов и Панов мало обращали на них внимания и тянули свою «повозку» дружно, не переставая при этом спорить и поддевать друг друга.

В то утро, выходя после оперативки из кабинета Бескудина, на которой Виктор доложил о вчерашнем визите в институт, Устинов лениво спросил:

— Ну что? Может, хватит изучать условия, а заняться самой личностью? И хорошо бы не одной.

— Не волнуйся, займусь и личностью.

— Условия-то, кажется, нормальные, а вот личность — дрянь,— невозмутимо продолжал Устинов.— Теория твоя с практикой маленько разошлась.

— Личность формируется не в безвоздушном пространстве. Это ты брось.

— Зачем в безвоздушном? Каких-то поганцев он, конечно, встретил. И прилип. А почему? В семье вроде порядок. Институт тоже плохому не учил. Сам говоришь, ребята там отличные. Ну, что еще? — И уже совсем насмешливо закончил: — Остаются только пережитки прошлого в сознании.

Но Виктор на этот раз не был расположен к спору и, погруженный в свои мысли, рассеянно ответил:

— Разберемся.

Устинов удивленно поглядел на приятеля и все тем же насмешливым тоном спросил:

— Ты где, брат, сейчас витаешь? Может, в стране одалисок? Девушка та была, кажется, ничего, а?

Виктор еще вчера рассказал ему о встрече в троллейбусе.

Но и последняя насмешка не произвела ожидаемого впечатления. Виктор посмотрел на друга отсутствующим взглядом и сказал:

— Я вот думаю...— и вдруг, засмеявшись и поняв, наконец, шутку, оживленно воскликнул: — Я, дорогой, витаю не в стране одалисок, а совсем наоборот — в райкоме комсомола!

— Биографию свою вспоминаешь, дни золотые?

— Нет, зачем? Я вот на сегодня попросил туда этого Карцева вызвать. В милицию нельзя, под удар парня можно поставить. А вот в райком — другое дело. Но к тебе будет просьба...

В этот момент Виктор заметил в конце коридора внушительную фигуру в синем форменном кителе, разглядел широкое, красное от ветра лицо с пышными усами, ежик седеющих волос и узнал капитана Федченко. Тот был, видимо, чем-то озабочен, но, как только заметил Виктора, на хмуром лице его появилось равнодушно-спокойное выражение, что, однако, не очень вязалось с порывистостью, с какой он устремился навстречу Виктору.

— Здравия желаю,— сказал, подходя, Федченко.— Как твоя жизнь молодая?

По праву давнего знакомства он обращался к Виктору на «ты».

— Трудимся,— сдержанно ответил Виктор.

— Ну, а как с тем делом? Новое что появилось?

Федченко спросил это подчеркнуто равнодушным тоном, но в глазах появилась настороженность.

— Пока ничего особого,— ответил Виктор.— Завтра загляну, потолкуем.

Он выразительно посмотрел на часы. Но Федченко намек не смутил.

— Парня того удалось установить? — неторопливо закуривая, спросил он.

— Какого?

— Ну, который смазал этого Карцева по роже.

— A-а. Сегодня думаю установить.

— Неужто по приметам? —усмехаясь, поинтересовался Федченко.

Виктор невольно улыбнулся. Действительно, смешно тогда получилось. Только потом он понял, как все это произошло. Помогла одна фраза, вскользь оброненная Инной: «Потом он шапку надел». Старик-то видел того парня издали, сидя на скамье. Когда парень зашел во двор, свет был сзади, на улице, и пальто на парне показалось черным, а сам он выше ростом, чем был на самом деле. И шел он, видно, не спеша, солидно, вот старик и решил, что человек в возрасте. Ну, а Зоя была близко от него и разглядела, что парень-то молодой, и пальто разглядела, что в клетку, а шапку тот уже, выходит, надел. Зоя маленькая, вот парень и показался ей высоким. Женщина в киоске сама высокая и рост парня оценила по-своему, но лицо разглядела лучше, ведь он прямо в окошечко к ней сунулся. А пальто... оно, конечно, не кожаное, может, только воротник кожей отделан, так у клетчатого пальто бывает. И Виктор попытался представить себе облик того парня: невысокий он все же, коренастый, белобрысый, в клетчатом пальто и черной «москвичке», лицо круглое и курносое. Вот такой он, надо полагать.

Но объяснять все это Федченко не хотелось, и он коротко ответил:

— Установлено и по приметам тоже.

— Скажи на милость,— снова усмехнулся Федченко, попыхивая папиросой, и безразлично осведомился: — Сегодня, значит, установишь?

— Думаю, что да.

— А дальше что делать будем?

— Там решим.— Виктор снова посмотрел на часы, потом сказал Устинову: — Ты погоди, Глеб. Мне с тобой еще поговорить надо.

— Жду, как видишь,— ответил Устинов и, уловив нетерпеливый взгляд Виктора, добавил: — Хотя времени в обрез. Ехать надо.

Но Федченко и на этот раз не понял намека, скорей не захотел понять.

— Ты вот что,— строго сказал он.— Меня все же в курсе держи. Я как-никак за свой участок отвечаю.

— Само собой.

— И второе.— Федченко многозначительно поднял палец.— Я тут уже кое с кем потолковал. Группы там нет. Это точно. Но парень, конечно, неустойчивый. Хотя и тихий. Ничего такого за ним пока не водится. Ну, а дальше поглядим. На заметку я его взял, само собой.

Виктор нахмурился.

— Только давайте условимся,— сказал он.— Без меня никаких шагов не предпринимать. А то всю музыку испортить можно. Вот завтра потолкуем и тогда общий план выработаем. А пока извините. Дела ждут.

— Ну, валяй, валяй. Не задерживаю,— недовольно буркнул Федченко.

«Заносится больно»,— подумал он и про себя решил, что этого попрыгунчика все-таки обскачет. «Кое с кем» он еще, правда, не говорил. Но поговорит. Как следует поговорит. И не только «кое с кем». Словом, хвост себе прищемить не даст.

Успокоенный этими мыслями, он уже твердо, с обычной солидностью стал спускаться по лестнице.

В пути Виктор почему-то всегда думал о посторонних вещах. Это получалось непроизвольно, мысли незаметно отталкивались от занимавших его дел и забот и уносились куда-то. Вот и на этот раз, по пути в райком комсомола, Виктор вначале подумал о встрече с Карцевым, потом о том, какой он, этот парень, вспомнил, что сказала о нем Инна, и с неприязнью подумал о ней самой. Слов нет, красивая девушка, эффектная. Он вспомнил ее улыбку. И не глупа, даже остроумна. Ребята должны сходить по ней с ума. А она... О, она с ума не сойдет, она расчетлива. Как спокойно дала она отставку Карцеву, как решительно. Он, конечно, найдет другую, встретит...

А он сам нашел другую, встретил?.. Нет, Светка не расчетлива. Так уж все получилось тогда.

И мысли, совершив стремительный круг, вновь вернулись к исходной точке. Виктор подумал о предстоящей встрече с Карцевым, о ребятах, которых он сейчас увидит в райкоме, о втором секретаре Косте Онищенко, с которым договорился вместе беседовать с этим Карцевым. И еще он подумал о том, что Карцев — только начало и, возможно, история с ним — не самое главное в начинающемся деле.

Выяснить это поможет комбинация, которую Виктор решил сегодня осуществить. Да, он постарается убить двух зайцев, если верен его расчет, если «они» действительно так цепко держат Карцева, как он предполагает. Глеб с товарищами должны быть уже на месте, и все рассчитано до мелочей.

...А троллейбус все катился и катился по знакомым и незнакомым улицам, отсчитывая остановки, и, казалось, не было им конца. Виктора охватило нетерпение. Ну, и далеко же, оказывается, этот райком. Ну, и Москва, не видать ей конца и края.

Но вот, наконец, водитель объявил его остановку, и Виктор стал торопливо пробираться к выходу.

Когда он сошел с троллейбуса, то не узнал улицы. Сколько же настроено тут новых домов и сколько еще строится вокруг! Снесенной оказалась целая линия стареньких, одноэтажных и двухэтажных домиков, большей частью деревянных, потемневших от времени, с подслеповатыми кривыми оконцами. Только кое-где эти домики еще торчали, словно гнилые зубы. А в глубине, за ними, под углом к улице, уже выстроились, сверкая магазинными витринами, светлые новые многоэтажные здания. Замысловатые тропинки в снегу вели от них кратчайшим путем к широкому тротуару.

На той стороне улицы, где стоял сейчас Виктор, тоже все преобразилось. Здесь стояли еще заборы, за ними вздымались краны. Острые стрелы их рассекали небо над головой. Из-за заборов виднелись стены будущих зданий. А на заборах прибиты были щиты, то громадные и красочные, то скромные, даже неряшливые, и с каждого из них лезли в глаза две буквы: «СУ»... «СУ»... «СУ»... «Работу ведет СУ...»

«С ума сойти,— улыбнулся про себя Виктор.— Пойди-ка разыщи тут что-нибудь». Сколько же времени он не был на этой улице? Год, два? Кажется, не больше.

Но райком Виктор все-таки разыскал в первом этаже одного из новых домов напротив.

Около входа толпилась группа ребят и девушек в лыжных костюмах, с вещевыми мешками за спиной. «Куда-то едут»,— подумал Виктор, и в ушах прозвучало полузабытое: «Сбор у райкома».

Он вошел в дверь.

В длинном коридоре было много народа, веселого, говорливого, шумного. Виктор разыскал комнату второго секретаря.

Костя Онищенко оказался красивым парнем в аккуратном сером костюме, с модным галстуком. Внимательные серые глаза его смотрели чуть настороженно.

— Ну, давай знакомиться,— просто сказал Виктор.— Я тоже секретарствовал. Ваше хозяйство знаю.

— Слышал, слышал.

Онищенко заметно оживился, тонкое лицо его осветилось улыбкой, сверкнули ровные зубы.

Потом Виктор спросил:

— Карцев здесь?

— Здесь. Сейчас позову.

Через минуту в кабинет вошел высокий, худой, чуть сутулый юноша. Лицо его было нахмурено, он заметно нервничал.

— Садись, Толя,— сказал ему Онищенко.— Давай потолкуем.

Тот молча сел, не расстегнув пальто, не сняв пушистой ушанки с головы.

— И шапку сними,— мягко заметил Онищенко.

Парень усмехнулся и снял шапку.

— Итак,— начал Онищенко,— расскажи, как живешь?

— Я, кажется, теперь не комсомолец и отчитываться перед вами не обязан,— враждебно ответил Карцев.— Мог бы и вообще не приходить, между прочим.

Онищенко нахмурился.

— Ты совершил серьезный проступок. И организация...

— Я не совершал никакого проступка. Это ложь!

— Что же, по-твоему, вся организация солгала?

Карцев усмехнулся.

— Почему же и организации не солгать, в воспитательных целях, конечно?

— Думай, что говоришь!

— Я думал, не беспокойтесь. Я много думал.— Карцев резко смял шапку на коленях, на бледных щеках пятнами проступил румянец.— Все лгут! Всюду! Никому теперь не верю! Никому!..— Голос его прервался.— Раз со мной... такое случилось. Ложь все!..

В глазах Онищенко вспыхнул гнев, губы упрямо сжались.

— Никто у нас не учит лжи,— сурово произнес он.-— Партия...

Карцев запальчиво перебил его:

— Я не о партии. Ее Ленин создал. И он никогда не лгал!

— Вот видишь!

Виктор сидел, еле сдерживаясь, чтобы не вмешаться в спор. С особым интересом следил он теперь за Карцевым. Ведь парень, пожалуй, действительно ничему и никому не верит. Это тоже одна из глубинных причин преступности, вообще-то говоря. Аморален мир, значит, могу быть аморален и я. Но у этого парня не только безверие, у него злость. Он считает, что в отношении его, лично его, тоже поступили аморально, несправедливо. Как же так?

И, словно читая его мысли, Онищенко сказал:

— Ты говоришь, что не совершал никакого проступка, что это ложь. Так?

— Да, ложь!

— Ты парень умный, докажи мне это. Я пока сомневаюсь.

— Вы не были на собрании, вы не знаете, как было дело! — запальчиво воскликнул Карцев.— Впрочем, я вам могу сказать, как было дело. Тогда ночью, в общежитии, мне не отдали ключ, я его отнял. Я хотел выпроводить ту девчонку. Но она спала как убитая, как я ее ни тряс. А в комнату лезли подвыпившие ребята. Я их выгнал и запер дверь. Тут она подняла крик, и сбежался народ. Вот и все. Но они поняли все, что случилось, по-своему и мне не хотели верить. А потом было уже поздно что-нибудь доказывать.

— То есть как это «было поздно»? — спросил Онищенко.

— А так. Мне сказали, что решение все равно менять нельзя, это подорвет авторитет. И наша институтская газета — это уже попало в газету! — ни за что не даст опровержения... Вот так всегда...

— Не обобщай на основании одного факта,— строго сказал Онищенко.— Так не делают. А насчет случая с тобой... Мы, пожалуй, еще раз все проверим. Хорошо, что встретились и потолковали... Да, обязательно проверим.

— Не нужно мне ваших проверок! — истерично воскликнул Карцев.— Плевал я на них! Сыт вашей принципиальностью по горло! — он вскочил с места.— И издеваться не позволю! Все! Я пошел!

Он как-то странно всхлипнул и выскочил за дверь.

— Ну и парень,— недоуменно развел руками Онищенко.

— Погоди, погоди,— быстро произнес Виктор, подбегая к окну.

Он увидел заснеженный пустырь и какие-то строящиеся в отдалении дома.

Тогда Виктор выбежал в коридор и толкнул противоположную дверь. За ней оказалась большая комната, уставленная столами. Под недоуменными взглядами находившихся там людей Виктор подскочил к окошку.

Как раз в это время из подъезда показался Карцев. Торопливо нахлобучив шапку, он побежал по протоптанной в снегу тропинке. На тротуаре остановился, озираясь по сторонам, потом махнул рукой и устремился через мостовую к остановке троллейбуса. Тагд ждал его какой-то парень.

Виктор впился в него глазами.

— Ну, конечно,— прошептал он.— Тот самый...

Никогда еще Виктор не ждал Устинова с таким нетерпением, как в тот вечер. Наконец, открылась дверь, и он увидел плечистую фигуру друга.

— Ну?

Глеб неторопливо подошел к своему стрлу, присел и устало провел ладонью по волосам, потом сказал:

— Задал же ты работку.

— Сочувствовать я тебе буду потом,—нетерпеливо ответил Виктор.— Что узнал?

— Кое-что узнал.

— Да не тяни ты, черт! Рассказывай! Только все по порядку.

— По порядку? — усмехнулся Устинов.— Пожалуйста. В общем, встретились они и сели в троллейбус.

— Так-так. Ну?

— Ехали-ехали...

— Говорили о чем-нибудь?

— Тот только спросил: «Чего там было?» А Карцев зло ответил: «Разговор был». А тот смеется, подлец. «В пользу бедных?»—спрашивает.

— Ну, а Карцев? — заинтересованно спросил Виктор.

— Зыркнул глазами и молчит. Тот пристает: «За Советскую власть агитировали?» А Карцев ему насмешливо: «Много ты в Советской власти понимаешь». Нет, знаешь, он парень неглупый. Мне даже понравился. Но тот —лоб, я тебе скажу.

— Кто он такой?

— Вот слушай. Доехали они, значит, до дома, где Карцев живет, и простились. Долго чего-то спорили. Отношения у них, видно, не ахти какие. Потом Карцев домой пошел, а тот...

— Ну, ну...

Устинов поморщился.

— Ты спокойно слушать можешь? Что это, я не понимаю, за нервы у тебя.

— Да ты, кому хочешь, их вытянешь. Говори быстрее.

— Быстрота нужна не в этих случаях. Одним словом, тот в другой подъезд зашел. На втором этаже позвонил и медовым таким голосом спрашивает: «Галя дома?»

— Галя? Та-ак. А потом?

— Потом через полчаса вышел. И домой поехал.

— Куда?

В этот момент дверь открылась, и вошел Бескудин.

За столом у себя в кабинете он всегда казался массивным, солидным и даже старым, особенно когда надевал очки, чтобы прочесть какую-нибудь бумагу. А на самом деле это был невысокий худощавый человек лет сорока пяти, подвижный, быстроглазый, светлые редкие волосы, зачесанные гладко назад, курчавились на висках.

Увидев Устинова, он быстро, словно спеша куда-то, сказал:

— Прибыл, значит. Докладываешь уже. Уже докладываешь?

Устинов, привстав, смущенно откашлялся, собираясь что-то ответить, но его опередил Виктор:

— Мы как раз к вам собрались, Федор Михайлович. Интересные данные по той группе.

— Ах, все-таки собирались? Ну, так вот, я сам пришел.

Бескудин расположился за столом Устинова, оперся локтями, собираясь слушать, но туг же, словно спохватившись, вытащил из кармана пиджака папиросы и зажигалку, положил перед собой и сказал, приняв прежнюю позу:

— Ну, давай, давай докладывай.

Устинов передвинул стул и сел так, чтобы видеть обоих собеседников, потом не спеша повторил свой рассказ.

— И где живет этот парень? — заинтересованно спросил Бескудин.— Где живет?

Устинов назвал адрес.

— Все? — спросил Бескудин.

— Остальное он узнает.— Устинов кивнул на Виктора.— Это уже нетрудно, я полагаю.

Виктор иронически отозвался:

— Конечно. Главное сделано.

— А что гебе дал райком? — спросил Бескудин, повернувшись к Виктору, и тут же поспешно закурил, щелкнув зажигалкой.

— Райком мне дал причину,— задумчиво ответил Виктор.

И Устинов тут же насмешливо вставил:

— Мы ищем людей, а он ищет причины. Вот такое у нас разделение обязанностей.

— А ты помолчи, помолчи,— оборвал его Бескудин и снова заинтересованно обернулся к Виктору.— Ну и что за причина?

И опять щелкнул зажигалкой, она была новенькой, замысловатой, и Бескудин ею любовался.

Виктор передал разговор в райкоме и с ударением закончил:

— Это очень важно. Так важно, что трудно сразу охватить. Особенно некоторым.— И он насмешливо покосился на Устинова.

— Ладно тебе, ладно,— раздраженно махнул рукой Бескудин.— Сейчас есть кое-что поважнее, и это действительно надо «охватить». Вот адрес...

Виктор насторожился. Оперативное чутье Бескудина не раз поражало его. Федор Михайлович умел увязывать, казалось бы, совсем не связанные между собою факты, ухватываясь за почти незаметные детали и обстоятельства, на которые никто другой не обращал внимания, ибо они приобретали значение только в связи друг с другом. Но по этой связи догадаться было почти невозможно. А вот Бескудина вдруг осеняли догадки.

— Вот адрес...— повторил Бескудин, откинувшись на спинку стула, и уставился глазами куда-то в пространство.

«Увязывает,— подумал Виктор.— Ищет чего-то».

— Ты говорил, он в тот вечер нервничал, спешил куда-то...— тем же тоном продолжал Бескудин.

— Кто спешил? — удивился Виктор и тут же вспомнил.— A-а, так это Карцев спешил!

— Вот именно, именно,— закивал головой Бескудин.— Спешил Карцев. А он связан с парнем по тому адресу. Компания не дай бог. И в тот же вечер там — зверское избиение. Хулиганы напали на человека. Помните?

Тут Бескудин, наконец, посмотрел на своих собеседников.

— М-да, цепочка,— пробормотал Устинов.— Ловко это вы.

— Ловко это не я, ловко они,— многозначительно поднял палец Бескудин, но тут же махнул рукой.— Впрочем, не очень, не очень.

— Я вспомнил это дело,— сказал Виктор.— Но тогда... Тогда... Нет! Там ведь они машину вздумали перетаскивать. С озорства начали, глупого притом. Там не чувствуется опытного главаря, Федор Михайлович. А здесь должен такой быть,— и убежденно покачал головой.— Не-ет, то другая группа.

— Рассуждай, рассуждай,— одобрил Бескудин.— Охватывай. Значит, по-твоему, не та?

— Не та.

— Кто ее знает...

Он задумался.

— А по-моему...— начал было Устинов.

Но Бескудин перебил его:

— Гадать нечего. Тот случай в переулке из виду упускать нельзя. Ты подключишься,— кивнул он Устинову, потом задержал на нем взгляд и неожиданно спросил: — Значит, сегодня, в троллейбусе они ни о чем таком не говорили?

— Нет,

— Ну, а когда прощались?

— Спорили. А о чем, не понял.

— Не слышал или не понял?

— Если точно, то не понял. Возможно, и ослышался.

— О чем именно шла речь?

— Странную какую-то фразу Харламов сказал. Это уже напоследок. «Но долбить придешь. А то...» Чего «а то», не расслышал. Далеко стояли.

— Гм,— с сомнением покачал головой Бескудин.— Странное дело — «долбить». Чего это они долбить собрались?.. Это слово, значит, расслышал?

— Расслышал.

— Все-таки эта группа того... опасная. Если и не со творили, то сотворят. Поэтому — что? Поэтому вот что. Мы уже знаем троих, почти знаем. Кто они? Первый — Карцев, второй — этот парень, Харламов, третий, вернее третья,— какая-то Галя.

— Выходит, за три дня узнали трех человек,— вставил Устинов.

И Бескудин подхватил:

— Именно! И только один из них ясен. Плохо! Плохо и медленно! — он сердито взглянул на Виктора.— Комбинируй с этими тремя и ищи. Путь к главарю ищи, путь, чтобы расколоть группу, ищи. Прежде всего выяснить, что собою представляют те двое, а тогда уже — план комбинации с выходом на главаря. Потом еще день-два — и все! Дымится группа-то, вот-вот пожар устроит. Ишь ты, долбить чего-то вздумали!

Это словечко, видимо, не давало ему покоя.

Вскоре, сам того не зная, Виктор нанес весьма ощутимый удар по планам Гусиной Лапы. И тем не менее удар этот был преждевременным, Виктор спешил и горячился.

На следующий день после разговора с Бескудиным Виктор побывал в доме, где жил Николай Харламов/посмотрел домовые книги, осторожно побеседовал кое с кем из жильцов, потом встретился с участковым уполномоченным местного отделения милиции, прекрасно знавшим всех «своих» хулиганов-подростков, в том числе, конечно, и Харламова.

Виктор поехал и на завод, где этот парень работал и где, как выяснилось, работает Анатолий Карцев. Теперь ему стало ясно, как они познакомились. В сопровождении мастера Виктор прошелся по цеху, решив разглядеть Харламова поближе. Карцев в тот день работал в другой смене, и риска встретиться с ним не было.

Короче говоря, Виктор собрал, казалось бы, немало сведений о Харламове, узнал кое-что о его жизни, о его характере и повадках. Но и толькр.

Никаких «выходов» на главаря группы Виктор пока не получил. Он установил, что Харламов, кроме Карцева и неведомой пока Гали, был связан в основном с парнями, жившими в соседних домах. Парни эти доставляли немало хлопот дружинникам с ближайшей фабрики и отделению милиции, но в данном случае особого интереса не представляли, это были, в общем, мелкие хулиганы. Но одна деталь настораживала Виктора: уж очень нагло, задиристо вел себя во дворе и на улице Харламов, даже по отношению к более взрослым парням, словно давая понять, что за ним стоит кто-то поопаснее и посильнее. И его действительно побаивались.

Теперь следовало заняться Галей. Поэтому на следующий день Виктор поехал туда, где эта Галя жила и где жил, в другом лишь подъезде, Карцев. В том доме у Виктора уже были знакомые — он хорошо запомнил чету пенсионеров и бойкую маленькую Зою. Но прежде он решил заглянуть в отделение милиции к Федченко. Теперь уже было чем поделиться с ним, да и Галя жила на его «территории».

Федченко встретил Виктора хмуро и, еле поздоровавшись, спросил:

— Что ж, милый человек, признаков не подаешь? Сам тебе уже звонил, да разве застанешь?

Виктор рассказал ему о Харламове и, в свою очередь, поинтересовался Галей. Но у Федченко никаких сведений о ней не оказалось.

— Выходит, ни в чем она не замечена, раз сигналов у меня нет,— уверенно сказал он.— Если что, непременно сигналы бы поступили. У меня дело крепко поставлено.

— Это все так, одни утешения, знаете,— отозвался Виктор.

— Стараюсь,— неопределенно ответил Федченко и солидно расправил усы.

Про себя он был доволен встречей.

А Виктор, выходя из отделения милиции, раздраженно подумал: «Черт знает что. Время только зря на него убил».

Заскочив по дороге в первую попавшуюся закусочную и наскоро проглотив какой-то странный на вкус «харчо», Виктор поспешил к дому, где жила Галя.

Естественно, разговоры там он вел осторожно, притом самые общие, обо всех молодых людях, живущих в доме, на предмет организации их культурного отдыха, самодеятельности и т. п., и ни у кого такие вопросы подозрений, конечно, не вызвали.

Каково же было его удивление, когда все, с кем он только ни говорил, в один голос подтвердили безупречную Галину репутацию. «Тихая она, совсем тихая,— говорили ему.— Подружек ее не знаем, знакомых и подавно. И не ходит к ней никто. А работает в ларьке, у вокзала».

Вот и все, что узнал за целый день Виктор.

Уже вечером, возвращаясь домой, усталый и раздосадованный безрезультатностью своего последнего визита, он вдруг вспомнил, что не всех, кого следовало, повидал в доме, где живет Харламов. Некоторое время в нем боролась усталость со скребущим чувством не до конца выполненного дела, и, наконец, последнее все же победило. Вздохнув, Виктор нехотя вышел из троллейбуса, который прямиком вез его домой, и стал соображать, как ему быстрее добраться до новой цели. Потом направился к видневшейся вдали станции метро с огненной буквой «М» над входом.

Идти было тяжело. После недавних вьюжных холодов внезапно наступила оттепель, и ноги вязли в мокром, липком снегу: взбалмошная московская зима то и дело преподносила такие сюрпризы.

Спустя некоторое время Виктор уже подходил к нужному дому.

И тут вдруг он увидел на противоположной стороне полутемного переулка группу парней. Они громко и оживленно обсуждали что-то. По их развязным манерам, по словечкам, долетавшим оттуда, по тому, как они курили, сплевывая себе под ноги, не трудно было догадаться, что это за компания. Чуть поодаль стояли еще двое парней. В желтоватом, расплывающемся свете висевшего невдалеке фонаря Виктор узнал одного из них. Это был Харламов.

Виктор остановился и стал наблюдать.

...Между тем Розовый отнюдь неспроста вот уже битых два часа толковал с бойким пареньком Пашкой Авдеевым. Это была просто удача, что он, наконец, вспомнил сегодня про Пашку.

Еще три дня назад, в тот самый вечер, когда они долбили эту проклятую стену и Генка Фирсов выкинул свой номер,— в тот самый вечер Гусиная Лапа отозвал его в сторону и велел срочно подыскать именно такого парня, как Пашка. Все последующие дни Розовый ломал себе над этим голову, но ничего не мог придумать. А Гусиная Лапа каждый вечер с нарастающей тревогой спрашивал, нашел ли Розовый нужного парня. И вот вчера, когда со стеной было покончено, Гусиная Лапа предупредил: «Последний у нас срок — среда. Понял? Не найдешь, гляди тогда».

Дело было затеяно и впрямь нешуточное, невиданное еще дело, лихое и опасное. Он, Розовый, знал про это, ему одному доверился Гусиная Лапа. Остальные ничего не знают, думают: так, мелочь, вроде того ларька. Если им сказать — враз струсят, особенно Толька Профессор. Они узнают потом, когда дело будет сделано, и деться им тогда будет некуда. Даже Галя и та, наверное, ничего не знает.

Между прочим, именно на нее сейчас и рассчитывал Розовый, вспомнив, наконец, про Пашку. Еще бы! Они с Галкой и не такие номера откалывали.

А приказ Гусиной Лапы заключался в том, чтобы Розовый нашел шофера, которому можно абсолютно довериться, словом, «своего парня», и к тому же отчаянного.

Вот таким человеком и был, по мнению Харламова, Пашка Авдеев. Правда, пока что он удоцлетворял только двум из трех требований. Он «шоферил» лихо, до дерзости, любил «левачить», н потому не было у него больших врагов, чем строгие орудовские инспектора.

Конечно, «своим», да еще абсолютно, Пашка не был, но, по мнению Розового, он для этого вполне созрел. Подбить Пашку на какое-нибудь рискованное дело, казалось ему сейчас, тем более просто, что мечтой Авдеева было скопить деньги на машину, не новую, конечно, а хотя бы подержанную, которую он потом уже сам доведет до совершенного «блеска» и заставит работать «как часы». Ни о чем другом Пашка, казалось, говорить вообще не мог.

И еще одно обстоятельство притягивало Розового к этому парню. Он догадался, что у Авдеева уже было кое-что скоплено. А самым страстным и постоянным стремлением Розового было погулять и выпить на чужой счет. Для этого у него был разработан даже свой метод, хитрый и, как ему казалось, безотказный. Только бы попался подходящий «фраер» с деньгами. И вот сейчас такая возможность, кажется, тоже перед ним открылась.

Поэтому Розовый в тот вечер старался вовсю, обрабатывая Пашку, в страстной надежде убить сразу двух зайцев.

— ...Девочка — блеск,— вкрадчиво говорил он, отведя того в сторону от остальной компании.— Красотка такая, что закачаешься. Как в кино.

Пашка снисходительно усмехнулся.

— Женщина никогда не бывает такой красивой, как автомобиль.

— Ты что, совсем чокнутый? — удивился Розовый.— Да ты только на нее посмотришь — ножки, мордашка и все такое прочее, И тут уж не беспокойся, порядок будет. Раз, два в ресторанчик — и готово.

— Ладно, поглядим,— без особого энтузиазма согласился, наконец, Пашка.— За поглядеть деньги не берут. А они мне на данном этапе для другого дела требуются.

— Будет! — быстро, подхватил Розовый.— Куча денег будет. Со мной, брат, не пропадешь. Ты за меня держись. Ясно? Я такое тебе устрою — не приснится.

...Вот в этот-то момент наблюдавший за ними Виктор Панов и решился на рискованную комбинацию. Двигали им при этом досада, что не удалось сегодня выполнить до конца задание Бескудина, и горячность, и, главное, нетерпеливое желание скорее нанести первый, ощутимый удар по опасной группе. А подтолкнуло его то, что в группе парней, стоявшей невдалеке от Розового, он заметил одного, который сегодня утром видел его вместе с участковым уполномоченным, когда они шли по этому переулку.

Решившись, Виктор не торопясь пересек мостовую и на виду у всей сразу насторожившейся компании подошел к Розовому.

— Привет, Коля,— спокойно сказал он и протянул руку.

Розовый невольно пожал ее.

А Виктор все тем же спокойным и уверенным тоном, не давая ему опомниться, прибавил:

— Ну-ка, отойдем на минутку. Два слова тебе надо сказать. Ребята тебя извинят, надеюсь.

Он взял Розового под руку и увлек за собой, краем глаза заметив, как возбужденно зашушукались парни у него за спиной, подозрительно поглядывая вслед уходящим.

Только через минуту Розовый, наконец, пришел в себя и угрюмо спросил:

— Чего надо-то?

— Ничего особенного,— усмехнулся Виктор.— Не вспоминаешь меня?

— Ладно в жмурки-то играть.

— А я не играю. Как работается? Григорий Семенович не обижает?

Так звали мастера в смене, где работал Розовый. И тот, растерявшись, ответил:

— Не обижает.

— Ну, и порядок. Будь здоров,— сказал Виктор и снова потряс ему руку.

Когда, все еще хмурясь, Розовый возвратился к своим, один из парней враждебно спросил:

— Ты с кем это водишься?

Розовый задумчиво пожал плечами.

— С завода один гам.

— Я те дам «с завода»,— со злостью возразил тот.— Потявкаешь у нас.

...Между тем Виктор, подъезжая к дому, думал о незнакомой ему Гале, о которой так и не удалось узнать ничего путного. Думал он и о Харламове. Теперь тот уж непременно побежит оправдываться к главарю, сломя голову побежит, скорей всего завтра же. Надо будет присмотреть за ним.

И Розовый действительно побежал на следующий же день, но побежал... все к той же «тихой» Гале.

Это было уже совсем странно.