Стая

Глава V. «СВОИ ДЕВОЧКИ»

Мария Алексеевна сразу обратила внимание на этого пассажира. Высокий, стройный, светлая барашковая шапка и такой же воротник на модном пальто красиво оттеняли его смуглое лицо с большими, выразительными глазами и тонкими, тщательно подбритыми усиками, лицо было энергичное, веселое и сразу запоминалось. От всего облика этого человека исходило ощущение уверенности и силы.

Его провожали двое приятелей и высокая рыжеватая женщина в меховой шубке, женщина была красивая—» ярко подведенные глаза, ослепительная белозубая улыбка. Компания расположилась в купе — пассажиров в этот зимний день было мало. Открыли бутылку шампанского, говорили смешные тосты.

Потом, когда поезд уже тронулся, Мария Алексеевна узнала пассажира поближе. Он был весел, разговорчив, утонченно вежлив и буквально покорил ее своей щедростью. То и дело заходя к ним с Соней в служебное купе, он угощал их дорогими конфетами, редкими фруктами — гранатами, персиками, рассказывал смешные анекдоты. Его звали Роберт, и он им чрезвычайно понравился за двое суток пути.

Когда поезд уже подходил к конечной станции, Роберт, улучив момент, сказал Марии Алексеевне, понизив голос и проникновенно устремив на нее свои громадные черные глаза:

— Ах, дорогая, если бы вы могли оказать мне одну пустяковую услугу.

— Что же вам надо, Роберт? — улыбнулась Мария Алексеевна.

— Вы когда поедете обратно?

— Через двое суток.

— Я должен передать своему приятелю чемодан, он бы встретил вас на вокзале. О, мне так неудобно утруждать вас, но я оказался в очень неловком положении... Да вы его помните, конечно. Он провожал меня. Такой толстый и лысый. Я вам буду очень благодарен. Очень. Понимаете?

Она согласилась.

На следующий день Роберт привез ей чемодан и при этом сунул три красненькие десятки.

Так началась их дружба, такая выгодная для Марии Алексеевны.

Роберт часто наведывался в Москву и жил подолгу. Мария Алексеевна не задумывалась над тем, кто он, где работает. Она лишь исправно возила чемоданы, ящики, иногда по два, даже по три сразу. Ее встречали и провожали самые разные люди, но чаще всего Роберт. Однажды он зашел даже к ней домой, когда не было мужа — Григорий Афанасьевич, начальник поезда дальнего сле-давания на другой дороге, тоже подолгу находился в поездках. О нет, тут не было никакой «романтической» подкладки, Мария Алексеевна была уже не в том возрасте, чтобы заводить какие-нибудь шашни. Отношения с Робертом были чисто деловые.

Как-то Мария Алексеевна намекнула мужу на свои коммерческие операции: он удивился неожиданному пополнению семейного бюджета. Вот тут-то и произошла у них первая ссора. Григорий Афанасьевич, разволновавшись, кричал, что не потерпит подобных безобразий. Мария Алексеевна кричала еще громче. Это случилось днем, когда соседи были на работе. Она кричала, что он не умеет жить, что все кругом воруют, а она, слава богу, еще никогда чужого не брала, но оказать услугу... Дочери Гали она не стеснялась.

Эти ссоры происходили все чаще, все ожесточеннее. Потом супруги разъезжались по «своим дорогам» и возвращались через неделю — соскучившиеся, примиренные, но ненадолго. Вскоре вспыхивала очередная ссора.

Гале было семнадцать лет, она только что кончила школу торгового ученичества и устроилась продавщицей в большой магазин. Это была высокая красивая девушка с белокурыми, как у матери, волосами, такая же деятельная й беспокойная. Галя всей душой сочувствовала матери, утешала ее, когда та жаловалась на отца, но в родительские ссоры не вмешивалась. И только однажды, когда отец, окончательно выйдя из себя, поднял руку на мать, девушка, заливаясь слезами, кинулась на него. Тот, опомнившись, сразу умолк, потом, не говоря ни слова, ушел из дому. Вернулся он поздно.

С тех пор Галя еще больше сдружилась с матерью. А та подсовывала ей деньги, привозила красивые безделушки. У Гали проснулся жадный интерес к вещам. Она бегала по Москве в поисках модных кофточек, цветных чулок, дорогих сапожек на меху. Галя стала делать высокую модную прическу и подводить глаза. Подружки завистливо восхищались ею. А отец в свои редкие приезды домой смотрел на нее с грустью, но молчал.

Потом в один из дней к матери заглянул Роберт.

Галя была потрясена его внешностью, его манерами. Роберт окинул ее дерзким, восхищенным взглядом, и она залилась краской. Знакомство произошло быстро. Вечером он пригласил ее в ресторан.

Галя никогда раньше не бывала в ресторане и в первый момент даже растерялась. Громадный, красивый, залитый светом зал, веселые, модно одетые люди вокруг, оркестр, танцы, наконец, вино, закуски, фрукты, которое небрежно заказывал Роберт. Он казался ей необыкновенным человеком, таким красивым, умным и щедрым. Они много танцевали, и ей приятно было ощущать его сильные, властные руки, его влюбленный взгляд. Они были действительно красивой парой, Галя не раз ловила обращенные к ним взгляды. Ей было необычайно хорошо в тот вечер. Прощаясь на лестнице у ее квартиры, Роберт нежно поцеловал ей руку. А она уже была без ума от него.

Вскоре он пригласил ее опять в ресторан, потом опять.

Однажды он предложил остаться дома: мать и отец были в отъезде. Роберт достал из портфеля бутылку коньяку, закуску, апельсины. Это был необычный вечер. Он впервые обнял ее и стал целовать. И Галя легко уступила ему.

Еще два или три раза приходил к ней Роберт, а потом исчез. Галя не знала что думать. Сначала она беспокоилась, не заболел ли он, потом стала сомнераться в его болезни, и в голову поползли горькие мысли.

С приездом матери, Роберт появился снова, но приходил он только по делу и смотрел на Галю так равно-, душно, словно между ними ничего не было. Она решила с ним объясниться и, улучив минуту, когда мать^вышла из комнаты, еле слышно спросила, сгорая от стыдз и негодования:

— Ты меня разлюбил, Роберт?

Вздохнув, он с улыбкой ответил:

— Ну что ты, дорогая. Просто занят.

— Нет, ты меня разлюбил.

Она с досадой почувствовала, как жалобно прозвучали ее слова.

Роберт опять улыбнулся.

— Дорогая, не воспринимай все так серьезно. Мы еще повеселимся. Я тебя познакомлю с одним...

Но тут вошла мать, и разговор прервался.

Эту ночь Галя не спала. «Да, да, все такие, все обманывают»,— думала она. Горе и оскорбление родили в ней злость. Все, все такие! Вот и мать говорит то же самое. Тогда и она будет такой, как другие. Роберт ушел от нее?

Пусть! Ей вдруг стали ненавистны его холеная внешность, его вкрадчивые манеры, красивые и высокопарные слова. Все обман, все, все! Что ж, она и без него будет ходить в рестораны, пить, кружиться в танцах, ловить восхищенные взгляды. Подумаешь! Найдутся другие. Она ведь такая молодая и красивая. Но теперь она будет умнее, теперь никто не заставит ее плакать, пусть поплачут другие. А слезы душили ее, и она кусала подушку, чтобы не разрыдаться и не разбудить мать.

Утром она спросила:

— Правда, мама, все люди обманщики?

— Да уж, честных поискать,— ворчливо ответила та и вдруг, пристально посмотрев на дочь, с угрозой добавила:— Но ты, смотри, в магазине ни-ни, чтобы и в мыслях не было.

— Что ты, мама,— усмехнулась Галя.— Пусть воруют другие. А я... я буду только веселиться.

Мать усмехнулась в ответ.

— Правильно, дочка. Веселись, пока молода.

Галя оказалась хитрой, научилась ловко притворяться. Ее мечтой стали рестораны, их блеск и веселье, танцы, оркестры, вино. Она просто бредила ими. Но на работе оставалась деловитой, расторопной и была в торге на самом лучшем счету.

Вскоре Галю перевели работать в палатку около одного из вокзалов. Здесь она торговала всем: и водкой, и консервами, и папиросами, и конфетами. План перевыполняла: место было бойкое, к тому же Галя так приветливо улыбалась, так весело отвечала на шутки, что покупать у нее было одно удовольствие. Агент, привозивший товар, вовсю ухаживал за ней, и потому ассортимент в ее ларьке всегда был самый лучший. У нее появились постоянные покупатели.

За Галей многие ухаживали, часами любезничая с нею через прилавок, провожали домой, добивались внимания. И она снова бывала в ресторанах и порой... уступала наиболее щедрым и симпатичным. Но эти люди мало походили на Роберта. Эти были грубее и проще, этих она раскусывала с первой же минуты, командовала ими, насмехалась. Порой ее обижали, тоже грубо и даже жестоко. Она научилась это легко сносить, лишь становясь еще расчётливей и хитрее. Она все больше опускалась, сама не замечая этого.

Но домой к себе Галя никого не приглашала, домой она приходила одна, тихая и вежливая. Родители и соседи ничего не знали о ее подлинной жизни.

Однажды около ее киоска остановился веселый круглолицый парень в черной «москвичке», лихо надвинутой на одно ухо. Узенькие глазки его блестели озорно и хитро. Парень показался симпатичным. Он пришел второй раз, третий. А потом пригласил в ресторан. Впрочем, он приглашал куда-то еще, но Галя умела брать инициативу в свои руки.

Парня звали Николай, только позже она узнала его кличку — Розовый. Как-то после очередного посещения ресторана он ей сказал очень весело и прямо:

— Все, Галочка. Грошей, понимаешь, больше нема. А выпить охота.

— Очень сочувствую,— насмешливо отозвалась она.

— А тебе небось тоже охота? —спросил Николай, и в голосе его прозвучало что-то недоговоренное.

Галя насторожилась.

— Ну и что?

— А то. Давай на пару выставим какого-нибудь фраера, а?

— Спасибо. Тебе хорошо. Погулял вечер — и все. А мне возись потом с ним.

Но Галя хитрила. Она уже привыкла, она уже и сама научилась отваживать надоевших ухажеров, хотя некоторые из них, наиболее настойчивые, доставляли ей порой немало хлопот.

— Зачем же? — Розовый лукаво подмигнул ей.— Пока у него будут гроши, повозимся вместе. А когда кончатся, я тебе помогу избавиться. Будь спокойна. Дорогу забудет.

Последние слова он произнес так уверенно и многозначительно, что Галя посмотрела на него с любопытством. Предложение сулило заманчивые приключения. Кроме того, Галя сразу поняла и всю его выгодность. Еще бы! Стоит ей только мигнуть, и надоевшего парня как не бывало. Это могло пригодиться и для других случаев. Чего не бывает!

— Где ж ты такого дурачка найдешь? — спросила она.

— Это моя забота. Только будь поласковей.

И действительно, он скоро привел какого-то парня.

Тот буквально потерял голову при виде Гали, и онц с Розовым повеселились на его счет власть. Гале доставляло какое-то особое, острое удовольствие дразнить этого парня. А когда у него не осталось денег, он исчез. Об этом позаботился Розовый. Кажется, чем-то припугнул. Галю это мало интересовало.

За этим парнем появился другой, тоже очень смешной и по-глупому тут же влюбившийся в нее. Над этим они тоже поиздевались власть.

Так они веселились. И новый способ, придуманный Розовым, нравился ей все больше. Они даже договорились втянуть в это дело одну из Галиных подруг, Раю, работавшую где-то чертежницей. Розовый ее мельком видел. Это была изящная, маленькая, черноглазая девушка, веселая и взбалмошная, помешанная, как и Галя, на нарядах и Танцах, но далеко еще не вкусившая всех «радостей», которые уже познала ее более взрослая подруга.

А некоторое время спустя Розовый подошел к Гали-ном'у ларьку Совсем с другим человеком. Кряжистый, с воловьей шеей, в дорогой пушистой кепке и распахнутом, несмотря на мороз, пальто, этот человек посмотрел на Галю так властно и цепко, что у нее замерло сердце.

С того дня Розовый стал ее слушаться и побаиваться, начал даже заискивать перед ней. И не он один. Хотя веселиться по способу Розового они и продолжали. Новый «друг» этому не препятствовал.

Розовый застал Галю за самым прозаическим занятием: она стирала. Галя так и открыла ему дверь в стареньком ситцевом халатике, в тапочках на босу ногу, белокурые волосы были небрежно прихвачены косынкой, на распаренном лице глаза казались бесцветными, словно вылинявшими: Розовый привык видеть их густо подведенными.

Галя недовольно спросила, ничуть, однако, не стесняясь своей внешности:

— Ну, чего приперся? Видишь — не вовремя?

В ответ Розовый чуть заискивающе хохотнул.

— А я сей момент же испарюсь, будьте спокойны. Дельце, понимаешь, есть.

— Ну, так и быть,— снисходительно сказала Галя, но в глазах ее мелькнул интерес.— Раздевайся и проходи. Я сейчас.

Взглянув на пустую вешалку, Розовый понял, что соседей дома нет, и окончательно приободрился.

Через минуту Галя появилась в комнате, все так же небрежно одетая и, лениво потянувшись, закинув руку за голову, сказала:

— Скучно что-то, Коленька. Давно мы с тобой не гуляли.

— А чего ж! Можно! — с напускной беспечностью отозвался Розовый.— Володька, значит, в отставку?

— А ну его.— Галя небрежно махнула рукой.— Пустой он уже.

Розовый бодро ответил:

— Другого найдем, самое плевое дело,— и озабоченно добавил:—Тут у меня одна закавыка случилась, понимаешь.

— Ну, чего еще? — сухо спросила Галя.

Она не любила выслушивать чужие жалобы, особенно когда могла потребоваться ее помощь.

— Да, ребята цепляются,— пожаловался Розовый,— Сволочи. Тут, понимаешь, один какой-то гаврик вчера вечером ко мне подошел. Я его и знать не знаю. А Федька Столб его, оказывается, с участковым видел. Ну, и клеют мне теперь.

— Ладно, Коленька. Заткнутся,— равнодушно кивнула головой Галя.— Ты бы лучше чего интересного придумал.

— Да-а... Тебе что... А я вот отдувайся...— заныл Розовый.— Они небось Лапе это преподнесут знаешь как?..— Внезапно Розовый хлопнул себя ладонью по лбу.— Да что это я! Совсем, понимаешь, забыл! —У него заблестели глаза.— Слушай, Галка. Такое дело, понимаешь.

— Ну, ну...

— Попался тут один парень. Денежки копит, понимаешь. Он, •конечно, немного того,— Розовый повертел пальцем у виска,— на автомобиле малость свихнулся.

Галя усмехнулась, в глазах зажглись искорки. Сидя на тахте, она опять лениво потянулась, как большая, сильная кошка, и даже зажмурилась, предвкушая удовольствие.

— Ничего, Коленька. Мы ему шарики вкрутим. Когда познакомишь?

— Сегодня. Откладывать, понимаешь, нельзя. Дело особое.

— Чудесно! Ах, как хочется гульнут, Коленька! А то ты просто забыл про меня.— Она капризно надула губы, потом задумчиво спросила:—Может, еще кого прихватим?

— Это в смысле чего? — насторожился Розовый.

Он не любил присоединять к своей компании еще кого-нибудь из любителей выпить на чужой счет.

— Есть у меня подружка,— мечтательно произнесла Галя, устремив взгляд в пространство.— Девчонка что надо, будь спокоен. Но...— Она усмехнулась.— Не очень опытная. Ей бы кавалера найти, а, Коленька? Чтоб тоже мог, конечно, развлечь ее, как надо. Вот бы и закатились все вместе.

Розовый задумчиво почесал затылок.

— Кавалера, значит?

— Ага. Культурного только. Да я же тебе о ней говорила! — вдруг вспомнила она.— Раечка.

— A-а, черненькая такая?

— Во-во.

— Так. Культурного, значит, ей подавай? — Он снова поскреб затылок.— Та-ак. Поищем сейчас.

Розовый задумался, потом хитро взглянул на Галю.

— Есть один. В самый раз ей будет.— Он сейчас думал о Карцеве.— Но тут, понимаешь, нахрапом не возьмешь, тут сперва всякие шуры-муры нужны.

— О, это Раечка умеет,— засмеялась Галя.— За ней, знаешь, какие увивались?

— Ладно. Но их мы до другого раза оставим. Я же говорю — тут дело особое, понимаешь. Этого парня — его Пашка зовут — привязать надо намертво. Чтоб он ради тебя на что хочешь пошел. Ясно? Нам, понимаешь, к среде шофер во как нужен.— И он провел рукой по горлу.

Розовый вспомнил все, что говорил Гусиная Лапа о Карцеве, и подумал, что тот будет доволен, когда узнает об их плане. А уж он узнает, Галка доложит, конечно. Но главной целью был сейчас Пашка. Если Галка подцепит его на крючок, то он уж никуда не уйдет. С ними будет тогда Пашка, до конца с ними...

Галя, откинувшись на спинку дивана, снова потянулась, лениво, мечтательно.

— Ладно уж. Давай своего шофера,— словно нехотя произнесла она.

Сговорились быстро, и Розовый, успокоенный, ушел.

А вечером состоялась встреча.

Для такого случая Пашка даже надел белую рубашку и галстук. Держался он поначалу солидно и говорил мало. Зато Галя была в ударе, молчание Пашки только подзадоривало ее.

— Так вы водите машину? — с восхищением спросила она, всплеснув руками.— Я обожаю быструю езду.

Пашка посмотрел на нее одобрительно, с интересом.

— Вообще-то женщины этого опасаются,— сказал он.

— Пашка—это ас,— льстиво сказал Розовый.— Скорость дает, будь здоров.

— Вот бы и поучился, Коленька,— с усмешкой сказала Галя, беря Пашку под руку.— Правда, тут еще и смелость нужна.

Они встретились в переулке, неподалеку от дома, где жила Галя. Перед встречей Розовый сказал Пашке:

— Не будь дураком, девка классная, не упусти смотри.

— Там поглядим,— коротко ответил Пашка.

Он был настроен скептически, хотя предстоящее свидание все же волновало его. Но Галя ослепила Пашку своей красотой. Таких девчат он еще не встречал. Кроме того, он не ожидал, что произведет на нее такое сильное впечатление. И под жарким Галиным взглядом испарился весь его скептицизм, исчезла настороженность. Галя казалась совершенно покоренной героическим шоферским ореолом, сиявшим вокруг Пашкиной головы. Рядом с ним, это ясно видел Пашка, Розовый казался ей смешным и неинтересным, и она непрерывно подсмеивалась над ним. Это сразу сблизило ее с Пашкой.

Получилось как-то так, что Пашка стал среди них главной фигурой, он должен был проявлять инициативу, все сейчас зависело от него. Галя готова была идти с ним куда он только захочет, ну, а Розовый вообще в счет не шел. И это тоже льстило Пашкиному самолюбию.

— Ой, как холодно,— жалобно сказала Галя, прижимаясь к Пашке и словно ища у него защиты от ледяного ветра.

И Пашка решился.

— Ну что ж, надо согреться,— солидно объявил он.— Куда бы это пойти?

Галя почти с мольбой посмотрела на него:

— Куда угодно. Только бы не стоять на этом ветру.

И парню показалось, что таких влюбленных, преданных глаз он тоже никогда не видел.

В ресторане после второй или третьей рюмки Пашка разошелся вовсю. Он азартно рассказывал, как ловко и рискованно, на сумасшедшей скорости ушел однажды от гнавшегося за ним инспектора. Галя не спускала с него сияющего взгляда и тихо ахала. А Розовый в полном восторге шлепал себя по коленям, и на круглом раскрасневшемся его лице было написано безмерное восхищение.

Потом Пашка танцевал с Галей, и она, прильнув к нему, положила голову на его плечо, ее пепельные волосы касались его щеки. Вдыхая аромат духов, Пашка нежно и бережно обнимал эту необыкновенную девушку, чувствуя, как сладко кружится голова.

Из ресторана они ушли, только когда там стали гасить свет. Розовый сразу простился, а Пашка отправился провожать Галю.

В подъезде ее дома Галя поспешно вырвалась из его объятий и, жарко поцеловав в губы, убежала. Пашка даже не успел с ней условиться о новой встрече. Он досадливо и растерянно потоптался около лестницы, потом неуверенными шагами направился к выходу.

Снова увидеть Галю можно было только с помощью Розового, который стал теперь как-то особенно дорог Пашке и не только в качестве связующего звена, но и возможностью поделиться с ним нахлынувшими на него чувствами.

И Пашка, не задумываясь, кинулся на следующий день отыскивать Розового.

Выслушав Пашкино предложение «повторить заезд», Розовый, ликуя в душе, пожал плечами и доверительно предложил:

— Тут у нас одна компашка сбивается. Можете с Галкой примкнуть.

Пашка моментально согласился. И Розовый насмешливо подумал: «...Кажись, готов уже. Ну и Галка». Он не сказал Пашке, какая именно «сбивается» компания на вечер. И тем более не должен был знать Пашка причины, тайные причины, по которым «сбивалась» эта компания.

Все последние дни Толя Карцев находился под впечатлением своего разговора в райкоме. И главное чувство, которое охватывало и терзало его при этом, был стыд, стыд за самого себя. Как он позорно вел себя там! Нет, он нисколько не жалел, что высказал секретарю райкома все, что он думает. Пусть знает!

Но это казалось только поначалу. А потом пришел стыд. Да, конечно, он говорил смело и правильно, но как он это все говорил! При воспоминании о том, как он кричал, вскакивал с места и, наконец, убежал, не дослушав, ему становилось нестерпимо стыдно, и краска приливала к лицу.

Между прочим, Карцев все чаще вспоминал третьего, безмолвного участника разговора, того скромного светловолосого парня, в глазах которого было столько интереса к нему, Карцеву, и какое-то даже сочувствие, пожалуй. Только охвативший Карцева азарт, только волнение помешали ему тогда обратить внимание на этого человека.

Но сейчас он все чаще думал об этом парне. Кто он такой, почему присутствовал при разговоре и почему так упорно молчал? Карцева охватывало странное предчувствие, что это не последняя их встреча. Он даже втайне подумал, что не возражал бы против такой встречи. Чем-то расположил его к себе этот молчаливый парень,

Но стоило Карцеву в своих размышлениях дойти до этого места, и он неизменно усмехнулся. Чушь какая! Ведь совершенно незнакомый человек! Просто тошно ему, просто мечтает видеть рядом настоящего друга, честного, преданного, умного. Нет, не может жить человек без такого друга. Раньше он думал, что другом будет ему Инна. Не получилось. Но теперь при этой мысли его уже не охватывало злобное чувство, когда все кругом кажутся врагами. Найти друга все-таки можно, и это будет совсем иной человек, чем те, с которыми он связан сейчас.

Эти мысли преследовали Карцева всюду: дома, на работе, в дороге.

А тут еще Гусиная Лапа затеял какое-то странное дело — заставил долбить стену в подвале. Что было там, за ней, никто не знал. Гусиная Лапа только загадочно усмехался, когда его об этом спрашивали, и неопределенно, но многозначительно говорил: «Увидите, жорики. Не пожалеете. И жить будем и гулять будем,— потом с угрозой добавлял: — Но если кто стукнет или волынку начнет тянуть — разговоров не будет, со дна достану». И никто не смел его ослушаться, знали, что это не пустые слова. Гусиная Лапа был способен на все. А каждый хотел еще пожить на этом свете. Вот только Генка... Мысль о нем тоже не давала покоя Карцеву.

Да, тот самый молчаливый Генка Фирсов по кличке Харя, рыжий, щербатый парень с лошадиным лицом, на второй вечер, как стали они долбить эту проклятую стену, вдруг выкинул номер. Никто и ожидать не мог от него такого. И исчез Генка. Никто не знает, что с ним случилось. Но в тот вечер Гусиная Лапа о чем-то шептался с Розовым. Карцев слышал только обрывок фразы: «...Подальше уедем...», и, неизвестно почему, у него вдруг озноб прошел по спине. Страшный человек Гусиная Лапа, и никто из ребят о нем ничего не знает, даже как его настоящее имя. Вот разве только один Розовый...

После той памятной ночи, когда они пытались взломать палатку, а потом избили человека, Карцев по возможности сторонился Розового. Но и открыто ссориться с ним он не решался. А тот вел себя так, будто между ними ничего не произошло. Когда смены их совпадали, они вместе выходили с завода, шли со всем рабочим людом, солидно обсуждая, какой сегодня попался наряд, сколько выгнали деталей и прочие заводские дела. Потом прощались коротким кивком, и Розовый многозначительно предупреждал: «К вечеру, значит, чтоб был». И Карцев приходил...

Родителям он говорил, что они на заводе готовятся к вечеру, репетируют. Отец верил и рассеянно кивал головой. Он был вечно погружен в свои дела. Они там, в институте, разрабатывали какой-то новый проект, но пока неудачно, с ним были одни неприятности, и отец ходил угнетенный и озабоченный. Да и вообще у Толи не было желания поделиться своими мыслями с отцом. Далекий он какой-то. Вот мать, она определенно что-то чувствует, часто плачет ночами, и в глазах ее столько страдания и укора, что душа переворачивается. Но и ей ничего не говорил Карцев, нельзя, страшно.

...В тот день они работали в одной смене. Розовый подошел к Карцеву и отозвал в сторону.

— Слышь, Профессор,— сказал он небрежно.— Тут одна красоточка помирает по тебе.

— Знаю я твоих красоточек.

— Не. Эта не из таких,— заверил Розовый, оживляясь.— Культурная. Сердечный друг ей, понимаешь, нужен.

— Вот бы и стал.

— Не. Ей такие не нужны. Папаша-то небось профессор. Вот ты ей в самый раз будешь. А уж красотуля...— Розовый даже зажмурился от восторга и прищелкнул языком.— Поискать — не найдешь. Эх, мне б культурности — ну, все тогда.

— Откуда же ты ее знаешь?

— Одним глазом видел. А так подружка ее рассказывала. Ну, а я ей про тебя выдал на всю железку. Вот у той и загорелось. Хочу, говорит, этого Толика окрутить.

Розовый лукаво подмигнул.

И Карцеву вдруг стало весело. Что ж, в самом деле? Почему бы и не встретиться? Пусть попробует его окрутить. Вообще надо в конце концов рассеяться. А то можно, пожалуй, и свихнуться от всех этих дурацких мыслей и сомнений. Если же она еще и в самом деле красотка...

— Какая же она из себя? — как можно более равнодушно спросил он.

— Значит, так... — со вкусом начал Розовый. А кончил деловито, как о чем-то решенном: — Зовут ее, между прочим, Раечка. Встречаемся сегодня вечером. Готовь монету.

И он снова, уже заговорщически, подмигнул.

Карцев с нетерпением стал ждать вечера. Девушка, очевидно, была действительно красива, судя по описанию Розового. К тому же, как он выразился, «культурная». Возможно, из интеллигентной семьи. Странно, между прочим, откуда у Розового такие знакомства? Может быть, она тоже одинока? Впрочем, какое ему до этого дело? Сейчас он хочет только одного — развлечься. И ему нет никакого дела до ее переживаний. Интересно, как она себя поведет с ним, эта красотка.

Домой Карцев вернулся необычно возбужденный, даже повеселевший. Мать встретила его, как всегда, настороженным, вопрошающим взглядом. Отца дома не было.

Матери он бодро сказал:

— В общем, мамочка, жизнь — штука сложная. И пожалуйста, выше голову,— потом чмокнул ее в щеку и просительно добавил: — Ты мне рубашку не погладишь?

Немцого спустя Марина Васильевна услышала из кухни, как сын в комнате пропел:

Помирать нам рановато,

Есть у нас еще дома дела...

И слабо улыбнулась. Что это с ним? Все дни был такой угнетенный, раздражительный. И вдруг... Но спросить побоялась.

В назначенный час Карцев встретился с Розовым.

— Ну, где твоя красотка? — спросил он, усмехаясь.

— Будет, в лучшем виде будет,— пообещал тот.

Потом к ним присоединился Йашка, и они уже втроем направились к месту встречи.

Раечка Туманова, маленькая, изящная, черноволосая девушка, хохотушка и проказница, с пикантно вздернутой верхней губкой, точеным носиком и веселыми карими глазами, уже почти год работала чертежницей. «Карманный вариант,— с улыбкой говорили о ней молодые конструкторы и обычно добавляли: — Неплохое тонизирующее средство при усталости или неприятностях с начальством».

Всерьез, однако, Раечку никто не воспринимал, и к ее беззаботному щебетанью относились скорей снисходительно, чем одобрительно. К тому же работник она была неважный, чертежи выходили у нее небрежными, с ошибками. Когда ей начинали выговаривать за это, Раечка виновато моргала своими громадными ресницами, а глаза наполнялись слезами. «Просто детский сад какой-то»,— раздраженно ворчал начальник группы. Ее, наверно, давно бы уволили, если бы не покровительство главного конструктора, старого друга ее отца.

Год назад Раечка провалилась на вступительных экзаменах в медицинский институт. Отец ее со свойственной ему грубоватой прямолинейностью объяснил это так: «Редкая форма легкомыслия и безответственности, осложненная фантастической ленью. Иного от нее и не ждал». Раечка плакала навзрыд, уткнувшись в подушку. Мама тоже плакала, давала ей успокоительные капли, пила их сама и укоризненно смотрела на отца.

Раечка собиралась пропустить год и снова сдавать экзамены. Но отец решительно заявил: «Хватит. Пусть ума сначала наберется и жизнь узнает. Я не вечен».

И вот она очутилась в этом конструкторском бюро. Первое время у Раечки буквально голова распухала от ненавистных чертежей, от всех этих деталировок, ^лов, нормалей, проекций, разверток, аксонометрий. И только природная ее жизнерадостность да еще тайное покровительство матери позволяли ей сравнительно легко переносить все неприятности.

Знакомые мальчишки наперебой приглашали ее на танцы и вечеринки, ухаживали там за ней, и Раечка веселилась, забывая обо всем.

Когда-то в школе ей нравилось затевать походы, участвовать в горячих диспутах, играть в драмкружке. В школе она чувствовала себя равной со всеми и всем нужной. Ее энтузиазм и увлеченность зажигали других, и Раечка все время что-то придумывала и организовывала. Здесь же, в конструкторском бюро, все были старше и серьезнее ее, здесь она чувствовала себя маленькой и неопытной. Она не решалась просить поручений, и ей не решались их давать, ведь поручение — это ответственность, это серьезное дело. Ну, а разве можно что-то серьезное поручить этой легкомысленной девочке?

Так разделилась у Раечки жизнь на нудную, противную работу среди взрослых, неинтересных, снисходительных, очень скучных людей и на влекущую радость вечеринок, танцев, где все были свои, и мальчишки и девчонки, веселые, влюбленные, беспечные.

Однажды на танцах она познакомилась с высокой белокурой девушкой, очень красивой, очень уверенной и смелой, веселой и циничной, знавшей и испытавшей, как вскоре поняла Раечка, многое такое, чего ей еще неизвестно и что ей страстно хотелось узнать. Она с удивлением и радостью увидела, как заинтересовалась ею эта девушка. Так возникло знакомство. Раечкой при этом двигало любопытство, ее новой подруге было приятно это любопытство удовлетворять. Они теперь часто появлялись вместе. Внешне девушки были так несхожи, что это удачно оттеняло привлекательность каждой из них, и Раечка это инстинктивно чувствовала.

В тот день Галя, так звали ее новую подругу, позвонила ей на работу и весело сказала:

— Раек, освободи сегодня вечер. Надо вскружить голову одному мальчику. Только ты это можешь. В общем, повеселимся.

Раечка обрадованно прощебетала:

— Чудесно! Мы так давно не болтали с тобой.

Только что она получила новый «влет» от руководителя группы за не вовремя сданный чертеж и ощущала острую потребность повеселиться.

...Они встретились в центре, возле большого кинотеатра. Раечка с подругой и трое парней, из которых один сразу обратил на себя ее внимание — высокий, чуть сутулый, лицо тонкое, умное, со смелым разлетом бровей и темными, загадочными глазами. Парня звали Толей. Он решительно, даже развязно, хотя и не очень умело, взял ее под руку. Они ушли немного вперед, и Карцев, наклонившись, со снисходительной усмешкой спросил:

— Нельзя ли узнать, в какой области лежат ваши интересы?

— А ваши? — смутившись, спросила Раечка.

— В области внешних сношений.

— Вы дипломат? — робко спросила она.

— О нет.— Карцев снова усмехнулся.— Я, видите ли, свободный художник. Почти абстракционист. Вас это не пугает?

Раечке стало весело, и она кокетливо стрельнула глазками.

— Совсем не пугает. Даже наоборот.

— Привлекает?

— Ну, пожалуй, если вам так хочется.

— Да, самое главное чуть не забыл,— иронично произнес Карцев,— вы ведь, кажется, собираетесь кружить мне голову? Каким именно способом?

«Какой он оригинальный»,— подумала Раечка и лукаво спросила:

— Откуда вы это взяли?

— Абстракционисты основывают свое искусство на впечатлении, непонятном для окружающих. Разве я ошибся?

Девушка все больше ему нравилась, и Карцев изо всех сил стремился произвести впечатление.

— Возможно, что и ошиблись,—кокетливо улыбнулась Раечка.

— Очень жаль. Мне так давно не кружили голову.

Потом они сидели в ресторане. Кашвв бцл в ударе и непрерывно острил. Девушки хохотали, Розовый в восторге хлопал себя по коленям, а Пашка все больше мрачнел.

— Предлагаю выпить за теплое отношение к женщине!— кричал Карцев.

Он был уже изрядно пьян, но все же заметил, как Раечка покраснела и опустила глаза. «Я пошляк,— вдруг совершенно отчетливо пронеслось у него в мозгу.— Боже мой, какой я пошляк!» Он сбился на полуслове, а потом с неестественной поспешностью объявил:

— Всем танцевать! Джентльмены, приглашайте дам!

И протянул Раечке руку.

«В этой девушке что-то есть,— с внезапным волнением подумал он.— Под всем, что снаружи, что-то есть еще, лучшее,— потом вдруг мелькнула неожиданная мысль: — А ведь у меня тоже».

Они закружились, лавируя среди других пар. Карцев вел Раечку, улыбаясь ей и ловя ее ответную, неуверенную улыбку. Девушка казалась в этот миг удивительно хрупкой и доверчивой. Ему вдруг захотелось, чтобы она была счастлива. Наклонившись, он погрузил лицо в ее пушистые волосы и, понизив голос, спросил:

— Раечка, вы сейчас счастливы?

Она подняла глаза, засмеялась и шаловливо ответила:

— Сами догадайтесь.

И вдруг, словно что-то особое почувствовав в его вопросе, она прибавила уже совсем другим тоном:

— Если по правде, то только сейчас...

Когда вышли из ресторана, Галя отозвала Раечку в сторону и лукаво спросила:

— Втюрилась?

— Очень симпатичный,— ответила Раечка.

— А он в тебя?

— Не знаю...

— Учти, Раек,— вдруг с угрозой произнесла Галя,— если этот малый не будет вон того слушаться,— она кивнула на Розового,— у него могут быть большие неприятности, и даже хуже. Догадываешься? Так что воздействуй, если хочешь закрутить всерьез.

— Что ты говоришь?! — ошеломленно произнесла Раечка.— Что ты только говоришь!..

Галя сухо отрезала:

— Знаю, что говорю.

Карцев проводил Раечку до ее дома. Ему было удивительно легко и радостно, как не было уже давно. И причиной этого — маленькая девушка, которая шла сейчас рядом с ним. Он только не мог понять, почему она вдруг стала такой молчаливой, почему глядит на него так испуганно и тревожно.

В подъезде Толя попытался обнять ее, но Раечка смущенно отвела его руки.

— Вы меня боитесь, Раечка?

— Нет,— она покачала головой.— Я за вас боюсь. Очень...

Карцев улыбнулся.

— А я за вас.

Она вдруг припала к его груди и, еле сдерживая слезы, спросила:

— Толя, почему в жизни все так непонятно?

Он осторожно погладил ее по голове, хотел пошутить, но вдруг почувствовал, что шутка не получается.

— Ну, не так уж все непонятно,—пробормотал он.

— Вы просто ничего не знаете! — чуть не плача, воскликнула Раечка.—А мне страшно. Просто страшно, вот и все...

Они долго, обнявшись, стояли в подъезде, притихшие, встревоженные, но почему-то еще и счастливые в этот миг. Кто-то вошел в подъезд, кто-то спустился по лестнице— они никого не замечали.

...А в эго время Галя прощалась с Пашкой во дворе своего дома. Там сейчас было темно и пусто, в ветвях над головой свистел ветер, и желтые блики от фонаря скользили по снегу и по лицу Гали, и от этого она казалась Пашке еще прекрасней. Ветер раскачивал фонарь, причудливые тени метались вокруг Пашки, и голова его сладко кружилась от выпитого вина, от близости Гали, от ее поцелуев, и он чувствовал, что нет ему в этот миг ничего дороже этой девушки.

В который раз уже жарко поцеловав его, Галя сказала:

— Я, Пашенька, люблю смелых ребят, отчаянных. А ты такой, я вижу. Как ты тогда от инспектора...

— Никто пока трусом не назвал,— усмехнулся Пашка.— Езжу нормально.

— Ах, мне бы с тобой. Люблю так...

— А чего? Куда хочешь махнем.

— И ночью можно? — задорно блеснула глазами Галя.

— Можно. Диспетчер свой, договоримся.

— Ой, правда?!

— Точно. Скажи только когда.

— Ну вот, например...— Галя чуть помедлила,— например, в среду?

— Все. А куда?

— Далеко. Не побоишься?

— Да с тобой куда хочешь, Галочка...

Он жадно обнял ее и стал целовать в губы.

Высвободившись, Галя моментально сказала:

— А на своей лучше, правда, Пашенька?

— Будет и своя. Погоди. Вот деньжат только поднакоплю.

Галя лукаво улыбнулась.

— Деньги быстро заработать можно, если не бояться

И Пашка так же лукаво ей ответил:

— Это мы тоже умеем. Будет случай, не упустим.

— Будет, Пашенька.— Галя многообещающе кивнула головой.— Может... может, как раз в среду и будет. Не побоишься тогда?

— Да ты что? За кого меня принимаешь?

— Ой, какой ты у меня отчаянный!..

Галя крепко обняла Пашку и прижалась губами к его губам.

Они долго целовались.

Потом Галя, зябко поведя плечами, сказала:

— Побегу, Пашенька. Холодно.

— Что ж поделаешь, иди,— вздохнул Пашка.

— А ты, Пашенька, на среду готовь машину, на вечер. А завтра днем ко мне загляни. Я тебе кое-чего еще скажу. Хороший ты мой...— И она нежно провела рукой по его лицу.

Пашка снова было рванулся к ней, но Галя, улыбаясь, ловко выскользнула из его рук и, отбежав, тихо спросила:

— Значит, договорились?

— Все будет,— твердо сказал Пашка.

Так в страшном плане Гусиной Лапы появилось последнее звено...