Стеклянная клетка

СТЕКЛЯННАЯ КЛЕТКА

Была душная ночь. Жаркий воздух прочно угнездился меж домов, звезды едва просвечивали сквозь вздымавшуюся над городом смесь испарений, дыма и пыли. У заправщика бензоколонки на спине растеклось по халату темное пятно пота, капли на лбу тускло поблескивали. Равнодушно придерживая наконечник шланга, вставленный в заправочное отверстие, он ждал изредка долетавших сюда из парка более прохладных дуновений ветерка. Бетон, словно печка, отдавал дневное тепло, тяжелый, неподвижный воздух удерживал бензиновый смрад под навесом станции. Шел двенадцатый час, даже по главной дороге движение почти прекратилось, одни только влюбленные парочки маячили в парке среди кустов.

«Опель» заправился, расплатился, заправщик вытащил наконечник и сунул деньги в карман. Шланг со смесью повесил на крюк, подождал, пока подрулит следующий — «трабант». Счетчик показывал девяносто шесть форинтов, когда владелец «трабанта» сказал, что хватит. Дал сотню. На место «трабанта» тут же встал охряного цвета «ситроен», водитель вышел, захлопнул дверцу.

— Good evening! Thirty super, please![1]

— Привет! — буркнул заправщик. Платком отер лоб. — Сколько?

— Thirty! Thirty, please![2]

Заправщик не понимал по-английски.

— Ладно, скажешь небось, когда хватит, — проворчал он, снял шланг с крюка и включил счетчик.

— Can’t you offer me a good hotel?[3] — спросил «ситроен».

— Отель? — это заправщик понял. — Погоди-ка чуток.

Он выключил счетчик и пошел в контору. Обернувшись, сказал:

— Момент!

В конторе молодая блондинка, сидя за столом, проверяла счета. У нее было красивое, с решительными чертами лицо, волосы заколоты узлом; коричневая от загара кожа казалась еще темнее под голубоватым светом люминесцентной лампы, оттеняя светло-серые глаза. Она раздраженно подняла голову от лежавших перед нею бумаг.

— Что там еще?

— Какой-то англичанин, — сказал заправщик. — Ему комнату нужно.

Через стеклянную стенку конторы женщина взглянула на номер «ситроена».

— Бельгиец.

— И правда, — сказал заправщик. — Все едино. Он по-английски шпарит.

— Останься! — коротко приказала женщина и встала.

Широкие плечи и узкие бедра придавали бы ей мальчишеский вид, если бы не мягкая линия красивой груди. Женщине было, вероятно, лет тридцать. Заправщик сел на ее место, взял карандаш.

Бельгиец с любезной улыбкой поклонился.

— Good evening, madam! Would you be so kind, please, and offer me a hotel?[4]

— «Супер»? — спросила женщина.

— Yes, madam, thirty liters[5], — повторил бельгиец.

Она включила счетчик, взяла шланг, вставила наконечник в заправочное отверстие. Спросила:

— Sprechen Sie deutsch?[6]

— Ah, deutsch! — У бельгийца загорелись глаза. — Aber ja! Also… können Sie mir nicht ein gutes Hotel empfehlen?[7]

— Ja, natürlich, ich kann, — сказала женщина. Произношение у нее было скверное, но по-немецки она говорила легко, без стеснения. — Hotel «Omega». Wissen Sie, wo es ist?[8]

— Leider nicht[9].

— Ну так слушай, папаша. Haben Sie eine Mappe? Карта? Ich werde es Ihnen zeigen[10].

Бельгиец сунулся в окно шоферской дверцы, из ящика для перчаток достал карту. Разложил ее на капоте машины. Женщина выключила счетчик, повесила на место шланг и склонилась над картой.

— Wir sind hier[11], — ткнула она в карту пальцем. — Поедешь вот сюда, тут свернешь направо, rechts, дальше вот так, тут будет объезд, da ist eine Bauerei, да нет же, здесь, а не там — da, там одностороннее движение, одностороннее…

— Од-носто… — попытался выговорить бельгиец.

— Не мучайся, — оборвала его женщина. — Sie müssen an diese Gasse fahren… so… und hier ist es. Hotel «Omega». Dann sollen Sie suchen Herr Gimesi. Gi-me-si, — повторила она по слогам. — Der Hauptportier[12].

— Gimesi… jawohl![13] — обрадовался бельгиец. Он вынул блокнот и записал фамилию.

— Дашь ему, папаша, пять штук сотенных, — продолжала женщина. — Geben Sie ihm fünfhundert Forint, und sagen Sie, dass Sie kommen von Zsuzsa von Tankstelle. Zsuzsa von Tankstelle. Haben Sie verstanden?[14]

— Ja, danke vielmals. Zsuzsa von Tankstelle[15].

Бельгиец записал и это. На чай дал пятьдесят форинтов.

Женщина вернулась в контору. Ее коллега, опершись лбом на кулаки, нахохлясь сидел над цифрами.

— Ну, что у тебя? — спросила женщина. — Как дела?

— Да никак, — проворчал заправщик. — Вот здесь почему-то не сходится…

— Ладно, оставь! — прервала она нетерпеливо. — Я уж сама.

Заправщик освободил ее место, она села и подняла телефонную трубку.

— Слушаю вас. Гостиница «Омега», — донеслось с другого конца провода.

— Гимеши?

— Да.

— Привет, это Жужа. Две с половиной у тебя в кармане. Я направила к тебе одного бельгийца.

— Нет у меня комнаты, — сказал Гимеши.

— А уж это не моя печаль, — отозвалась Жужа без всякого удивления или раздражения. — Нет, так будет!

— Да не могу я! Что вы там воображаете себе?! В разгар сезона! Кто я вам, в самом деле!

Лицо Жужи оставалось все таким же бесстрастным и неумолимым.

— Экое ты дрянцо, Дюрика… ну да я спорить с тобой не собираюсь. Этот тип сейчас будет у вас и получит комнату. Все.

— Но пойми, я не могу, — сопротивлялся Гимеши. — Не могу я из-за каких-то двухсот пятидесяти рисковать…

— Не из-за двухсот пятидесяти, старина, а из-за всего прочего тоже. И ты уж лучше не выступай. Дашь ему комнату, а другие двести пятьдесят отложишь в сторонку… У меня все! Приветик!

Старший портье помолчал, потом злобно крикнул в трубку: «Привет!»

Аппарат щелкнул.

Заправщик засмеялся:

— Экий умник!

Жужа уже вернулась к счетам и только бросила вскользь:

— Н-ну, на мой взгляд, за альфонса он еще сойдет, но за умника — нет.

Заправщик льстиво согласился:

— Это я знаю. Тебе ведь умники ни к чему. У тебя не попрыгаешь, верно?

К бетонной площадке подкатила еще одна машина.

— Что-то ты расфилософствовался нынче, — проронила Жужа, даже не подняв глаз от счетов. — Ступай!

Заправщик промолчал, вышел к машине. Жужа включила транзистор. «Strangers in the night…»[16] — пел мужской голос. Жужа послушала немного, насвистывая в такт, затем опять занялась подсчетами. «Something in your eyes…»[17] — пел голос. «Четыре, четырнадцать, восемнадцать, двадцать семь, разделить на три, получится девять…» «Something in my heart…»[18] — томилось радио. Жужа проверяла баллоны с маслом. Вернулся заправщик.

— Чертова жарища в этой стеклянной будке, — сказал он и шмякнулся на стул. — Входишь, и сразу пот градом. Совсем жара одолела.

— Скажи лучше, лень тебя одолела, — фыркнула Жужа, не отрываясь от колонок цифр. — Радуйся, что хоть не в дневную смену попал.

— А я и радуюсь. Иногда форменным счастливчиком себя чувствую, — процедил заправщик.

Жужа вскинула голову.

— На другое место желаешь? — спросила резко. — Могу устроить.

— Да что это с тобой? Нервишки разыгрались, что ли? — огрызнулся заправщик, впрочем самым жалобным тоном. — Слова сказать нельзя, так на тебя и кидаются…

— Терпеть не могу, когда мужчина ноет, — холодно отрезала Жужа. — Ступай погляди, как там у нас с маслом!

Заправщик молча вышел. Жужа продолжала считать, но немного спустя опять потянулась к телефону. Набрала номер. Послышались гудки, но трубку никто не поднял. Заправщик вернулся в контору.

— Ну? — спросила Жужа, не кладя трубку.

— Двадцать девять, — сказал заправщик. — Ты кому звонишь?

Жужа подождала еще одного гудка и положила трубку. На вопрос она не ответила.

— Ты сколько продал?

— Два.

— И я два. Значит, тридцать три. А у меня записано тридцать два. Может, нам неправильно сдали смену?

— Не знаю… может быть…

— Это точно, что ты два продал?

— Не знаю…

Жужа рассвирепела.

— А что же ты знаешь, тупая твоя башка, что ты тогда знаешь?!

— Ты нынче просто сбесилась, чуть что — сразу в крик… Ну не могу я с ходу припомнить…

— А ты припомни! Это твоя работа! У тебя и дел-то других нет, как про это помнить!

— Все равно не надо орать так на человека! — проворчал заправщик обиженно. — Погоди-ка… был тот лысый тип с женой и ребенком, это я точно помню, потом те два зеленых хлюста… нет, они масло не брали. Выходит, один только. Ну. Я один только продал.

— Тогда все ладно, — сказала Жужа, сразу успокоившись. — И это у нас сходится.

— Жрать-то когда будем?

— Вот закончу, тогда и будем.

Заправщик сел к другому столу, отер с лица пот, потом расстегнул халат, вытер грудь, шею и спину. Темная курчавая шерсть на груди сбилась влажными клочьями. Он вяло отдувался, поглядывая на Жужу. Она не обращала на него внимания.

Заправщик был широкоплечий, крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти. Был он весьма недурен собой, носил коротко подстриженные английские усики и выглядел добродушным весельчаком; его темным глазам с длинными ресницами позавидовала бы любая женщина.

— Слушай, кому ты сейчас звонила? — нарушил он тишину.

— Шандору.

— И что, все еще нет дома?

— Нет.

— Должно быть… производственное совещание, — с подковыркой сказал заправщик.

— Должно быть, производственное совещание, — подтвердила Жужа. На заправщика она не взглянула.

— Бывает… Иной раз уж такие они длинные, эти производственные совещания… Особенно в научно-исследовательских институтах… — Он взглянул на часы. — Без четверти двенадцать…

Жужа положила карандаш. Теперь она подняла на заправщика свои холодные серые глаза.

— Ты что-то сказал?

— Да нет… ничего.

— А то ведь… может, тебе здесь что-то не нравится? Так я знаю для тебя другой выход…

— Зато я вот не знаю, — проворчал заправщик. Он упорно разглядывал пыльные пальцы собственных ног, выглядывавшие из-под ремешков сандалий.

— Ах, неужели?! — Глаза Жужи широко, словно бы удивленно, раскрылись. — Уж не хочешь ли ты сказать, что тебя тут принуждает кто-то? — Заправщик угрюмо молчал. — Потому что так не бывает, дружок, — ласково и поучающе продолжала Жужа. — У человека всегда найдется выбор. И у тебя тоже. Есть, есть у тебя возможности. Так что выбирай!

— Знаешь, какие у меня возможности? — взорвался вдруг заправщик. — Как у того человека, которого сигаретами угощают, а в пачке — одна только штука… а ему говорят: выбирай!

Жужа засмеялась:

— Ну и что же, разве тут нет выбора? Ты либо закуришь, либо не закуришь. То-то и беда, дружок, что закурить-то тебе ох как хочется!

— Что делать! Я курильщик.

— Отвыкни!

— Может, и от еды мне отвыкнуть?

Жужа перестала смеяться.

— Скажи, сколько ты зарабатывал раньше? — поинтересовалась она.

— С чего это ты вдруг?..

— А ведь и тогда что-то ел, верно? Но с тех пор аппетит у тебя подрос. Что ж, не беда, вполне нормальное дело. Ничего не имею против. Только учти: всему — своя цена. Что-то за что-то, дружок, ты ведь тоже не вчера родился, стреляный воробей, мог бы это усвоить!

— Тебе легко говорить, — уныло проворчал заправщик. (Жужа резко, коротко засмеялась.) — Ты-то знаешь, чего хочешь…

— А ты, выходит, не знаешь, чего хочешь? — спросила Жужа, внезапно изменив тон. Спросила ласково и беспечно. — Значит, дурак ты. Кто не знает, чего хочет, тот дурак. Слабоумный. Да только и ты прекрасно знаешь, чего хочешь, и цель у тебя есть. Ты у нас Яни[19] стать хочешь. Ну что же, и это не позор, вполне достойная цель.

Некоторое время оба молчали, потом опять заговорила Жужа:

— Послушай, И́ван. Моя мутер была маленькая грудастая крестьяночка, ну, прижали ее где-то в уголке, так я и появилась на свет. Она вот не ныла, собралась да и прикатила в Пешт. Гулящей стала. Чего глаза вылупил, так и было, как говорю, она много лет была самой настоящей, записной проституткой, не знал? Потом наступил сорок пятый, и пошла она по ресторанному тресту, черной судомойкой. Знаешь, что это такое? Она котлы мыла, на двадцать, тридцать, пятьдесят литров, в огромной лохани, доходившей ей до подбородка… она маленького роста была, жирные помои затекали ей на грудь, под резиновый фартук, и так она стояла там, на мокрой решетке, по десять часов в день… грудь, живот, ноги — все было мокрое, и так десять часов подряд, дружок, — целых два года! Такое воспаление матки заполучила себе, что пришлось чуть ли не все устройство из нее вычистить… Но она не ныла. Стала потом поварихой, потом старшей официанткой, потом заведующей. Со своими-то четырьмя классами. И в пятьдесят шесть лет такого любовника имела, сорокалетнего, что любая курочка двадцати пяти лет все пальчики облизала бы. Вот. И так жить можно.

Заправщик не отозвался. Музыкальная программа кончилась, прозвучали сигналы паузы, затем — стереотипный текст: «Полночь, передаем последние известия». Жужа выключила радио.

— Что, так и будем сидеть не жравши? — спросил заправщик.

— Давай поедим.

Они достали еду, разложили на столе. Чуть позже к ним заглянул милиционер. Милиционер был знакомый, он нес ночное дежурство между «Пивным садом» и баром «Клубничка».

— Идет работа? — спросил он.

Жужа засмеялась. Показала на разложенную снедь.

— Как видите.

Милиционер посмеялся тоже.

— Желаю хорошего аппетита!

— Ну, аппетит — он у нас всегда есть, — с набитым ртом проговорил заправщик. — Было б что есть!

— Что, принести вам кофе, красавица? В пять утра? — спросил милиционер.

— Принесите, — сказала Жужа.

— А что я получу за это?

— Его цену и получите. В твердых форинтах.

— Э, мне этого мало, — продолжал заигрывать милиционер.

— Ну что ж, остальное натурой…

— О, вот это другое дело!

— …натурой отдаст вам И́ван.

Оба смеялись.

— Уж вы бы меня облапошили запросто! — смеялся милиционер. — Да и коллегу вашего тоже.

— Что же мне — себя облапошивать? — задорно сказала Жужа.

Заправщик с фальшивым подобострастием тоже вставил словцо:

— Слушай, Жужа, да не щелкай ты без конца товарища!

— А почему бы и нет? Вот погоди, я еще и из штанов его выщелкну!

Милиционер смеялся от души. Это был тщедушный человек с лицом язвенника, но перешучиваться с Жужей ему нравилось. Не так скучно тянулось ночное дежурство.

— Что ж, по рукам! Насчет штанов — это в самый раз! — воскликнул он.

— По рукам! — протянула свою ладошку Жужа.

Милиционер задержал ее руку в своей.

— Ага, вот я и поймал вас на слове! Можем начинать!

— Что? — с невинным видом спросила Жужа..

— Вы посулили выщелкнуть меня из штанов моих. На том и по рукам ударили!

— Я? Я на том ударила по рукам, что штаны ваши вам в самый раз.

— Эх, и притисну же я вас как-нибудь! — пообещал милиционер. — Но уж вы будьте паинькой, — добавил он, уходя. — Не обманите меня тут!

Жужа взглянула на заправщика.

— С кем?! — спросила она.

В ее голосе было такое презрение, что не заметить его милиционер не мог.

На мгновение стало тихо. И́ван подобострастно захихикал. Милиционер смутился. Кашлянув, он сказал:

— Ну, коли так… покойной вам ночи. В пять приду.

— Пока! — сказала Жужа.

Милиционер вышел, закрыл за собою дверь.

— И что ты все задираешь его? — спросил И́ван. — В конце концов он разозлится.

— Ну и что?

— По-моему, куда лучше, ежели милиция в приятелях ходит.

— Уж в этом ты положись на меня, понял? Как и во всем прочем…

И́ван не ответил. Какое-то время они сидели молча. Потом он все же заговорил:

— Скоро и утро… — Жужа не отозвалась. — Слышишь, Жужа, когда я служил в солдатах, прикатил ко мне приятель мой, навестить, значит, с невестой своей… я тогда в первый раз увидел эту его девчонку. Он и привез познакомить. А там был еще парень один из Мишкольца…

— Знаю, — прервала его Жужа. — Ты уже рассказывал.

— А, ч-черт! Вот это и есть в ночную смену самое паршивое: все уже сказано-пересказано. Я тебе небось пятьсот анекдотов рассказал, не меньше.

— Тысячу, старина! — засмеялась Жужа. — Ты ведь каждый по два раза рассказывал. Я только на третий раз говорю, что уже слышала.

Заправщик включил радио, поискал в эфире подходящую станцию. Наконец поймал какую-то музыку. Звук шел издалека и был не очень чистый, но музыка хорошая. Оба молча слушали. Затем подкатила машина. И́ван вздохнул, встал.

— Ну, прибыли! — сказал он и поглядел через стеклянную стенку. Внезапно он обернулся. — Жужа, это твой муж!

— Шандор?

— Разве это не ваша «симка»? Точно, она… Что случилось?

Машина остановилась, водитель вышел, захлопнул дверцу.

— Сейчас узнаем, — сказала Жужа медленно, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно.

Она предчувствовала дурное, муж никогда не появлялся здесь в эту пору. Шандор был высокий стройный мужчина, одетый с изысканной элегантностью; он носил чуть затемненные очки в широкой оправе, войдя, нервным движением снял их. В ярком свете конторы он зажмурился, замигал и поспешно вновь надел окуляры. Словно продолжая то же движение, пригладил рукою волосы, отведя их за уши. Уши кумачово пылали.

— Привет, Шандор, что, не спится? — нарочито веселым тоном спросил заправщик.

Вошедший хотел было ответить ему в тон, но не получилось.

— Видимо, так… — выговорил он нескладно.

— Садись. Что случилось? — спросила Жужа. — Полчаса назад я тебе звонила, но тебя не было дома.

— Не было. Сегодня я еще не был дома, — сказал ее муж, стараясь, чтобы фраза прозвучала значительно. У Шандора было узкое интеллигентное лицо, движения мягки и гармоничны.

— Послушай, Жужа, я хочу поговорить с тобой…

— Сейчас?

— Сейчас.

— Это так важно?

— Да. Очень важно. Для нас всех.

— Ладно, ребятки, вы тут побеседуйте, — быстро сказал И́ван. — А я пойду наполню вам бак. — Он уже открыл было дверь.

— Нет-нет, останься, — задержал его Шандор, — будь добр… Это и тебя касается.

— Меня?!

Жужа свистнула.

— Ну и чертовщина!

— Да, тебя тоже касается. И близко. Я долго раздумывал, как мне сказать вам… и я думаю… я убежден… — Он то прятал руки в карманы, то вынимал их опять. Пальцы его дрожали. — Да, это можно только в открытую, прямо… Мне тоже нелегко, но для всех нас лучше как можно скорее пройти через это…

Жужа раздраженно прикрикнула:

— Да говори же ты наконец!

— Одним словом, Ибике и я… мы решили, что скажем вам… словом, что мы любим друг друга…

Выпалив эту фразу, он с облегчением перевел дух.

— Ну и что же? — спросила Жужа равнодушно.

— Мы хотим развестись, — быстро договорил ее муж. После того как первая фраза была произнесена, эта далась ему куда легче.

— Да что ты говоришь! — расхохоталась Жужа. — Вы, оказывается, женаты?!

Но Шандору положение вовсе не казалось столь забавным, от ее тона же он окончательно растерялся и сбился с роли.

— Жужа, ради бога! — замахал он дрожащими руками. — Не притворяйся циничной. По крайней мере сейчас! Мы любим друг друга и не можем жить так дальше, не хотим лгать и прятаться и не хотим обманывать вас. Неужели не понимаешь?!

— Не понимаю, — сказала Жужа.

Опустив глаза, с пылающими ушами, Шандор стоял посреди конторы. Он чувствовал, что смешон, что кажется выспренним, и ему было стыдно.

— Не будь ты мне двоюродный брат… младший брат, — шевельнулся в дверях И́ван, — я даже не знаю, что с тобой сделал бы… Выходит, нет в тебе ни чести, ни совести?!

Жужа тихо посмеивалась. От этого круглая потная физиономия заправщика вспыхнула возмущением.

— Такого в нашей семье не было! — заорал он. — Чтобы один у другого… Этого я от тебя не ожидал!

— Ты уж здесь трагического героя не разыгрывай! — оборвала Жужа его тираду. — Не твое амплуа.

Однако мужу презрительная ее сдержанность показалась страшнее актерства старшего брата.

— Жужа, почему ты не желаешь понять, что я говорю серьезно? Клянусь, я не способен был бы устраивать из этого дурацкие шутки. Та связь, что соединяет нас с тобой, в моих глазах слишком священна…

— В таком возвышенном стиле со мной говорить… что горохом об стену, — прервала его Жужа.

Муж проглотил конец фразы.

— Не сердись, знаю, что у меня нет чувства стиля, — проговорил он искренне. — И опыта в этом нет. Я еще никогда не объявлял, что хочу развестись, женщине, которую уважаю, которая мать моих детей и которой я стольким обязан, так благодарен…

Он замолчал. «Право же, звучит невыносимо смешно, — думал он. — Хотя все это чистая правда. Это правда, и как было бы хорошо ее высказать, но положение столь дурацкое, что решительно все выглядит лживо и смешно, кроме того, что я хочу развестись с ней».

— И ты выбрал именно эту форму для выражения благодарности? — спросила Жужа дружелюбно. — Классно! Что ты на это скажешь, И́ван? Тебе Ибойя тоже обязана благодарностью?

Но И́вана покинуло чувство юмора.

— Мне сейчас не до шуток, — проворчал он себе под нос.

— Ох ты миленький! У него тоже, оказывается, есть душа, как и у моего Шандора!

— У всякого человека есть душа, — взорвался заправщик, — только у тебя ее нет!

Жужа не ответила. Она повернулась к мужу.

— Это ты и хотел сообщить? — спросила она сухо.

— Да… это.

— И это было так срочно?

— Но Жужа, неужели ты не понимаешь?!

— Отчего же? Вы с Ибике где-то болтались до сих пор, и ты боялся, что до завтра твоя решимость испарится. Ну что ж. Теперь ты свое сказал, мы слышали, вот и возвращайся потихоньку домой, выспись как следует.

— Верно, — подхватил И́ван. — Сперва всем нам надо как следует выспаться.

Этого Шандор понять не мог.

— Да что вы за люди? — крикнул он, задыхаясь. — Или ты не слышал, что я сказал? Или не понял? Я сказал, что твоя жена вот уже несколько месяцев моя любовница, что она с тобой разведется и я женюсь на ней! И после всего этого ты хочешь спать?!

Вопли Шандора вдруг привели Жужу в ярость. С грохотом уронив стул, она вскочила на ноги.

— Мы здесь работаем! Это рабочее место, а не эспрессо, здесь не положено твои любовные делишки обсуждать. Кроме нас ведь некому деньги зарабатывать, некогда нам твои причитания слушать!

Шандор побледнел.

— Что ты хочешь этим сказать?..

— А то, что убирайся домой!

— Тихо, не вопите так, — сказал И́ван. — Мало ему, что заявился сюда со всем этим свинством…

— А ты заткнись, понял! — вызверилась на него Жужа. — Ну, чего стоишь здесь?! — повернулась она опять к мужу. — Что глаза вытаращил, будто сосунок-теленок? Домой отправляйся!

— Пока мы не обговорим все…

— Я ра-бо-та-ю, осел, слышишь, на тебя работаю, чтобы была у тебя еще одна пара туфель, еще один шведский свитер, мне недосуг в твоих дамских делах разбираться!

Перед бензоколонкой остановилась очередная машина.

— Я пошел, — сказал И́ван.

Он поднял упавший стул и вышел. По радио что-то сказали на незнакомом языке, потом опять затрещала, завыла пустота.

— Попрекаешь меня, что мало зарабатываю? — тихо выговорил Шандор.

Жужа вздрогнула, словно успела забыть о муже.

— О нет! — покачала она головой. — Об этом мы договорились, я же сама предложила. Сказала: деньги — не твоя забота… не годится пахать на призовом скакуне… я же надеюсь, твердо рассчитываю, что однажды ты станешь большим человеком, академиком, а я буду рядом с тобой, и не придется мне, жене академика, вкалывать, как сейчас, — только и будет дела, что в обществе с тобой появляться да в заграничные турне тебя сопровождать.

— Я тебе этого не обещал, никогда не говорил…

— Ничего, душа моя, другие говорили. И кто бы ни говорил, дела это не меняет. Не меняет того, что ты-то мог себе позволить шашни всякие да любовные сложности, мне же приходилось на это башли для тебя добывать.

— Вот я как раз и хочу изменить…

— Австриец тот, — от двери сказал И́ван.

— Иду, — отозвалась Жужа.

Мужчины остались одни. Заправщик откашлялся, прочищая горло, но ничего не сказал. Выключил бессмысленно хрипевшее радио. Тишину нарушил Шандор:

— Поверь, И́ван, мне поганей всех… что приходится с тобой… именно с тобой… вот так столкнуться…

— Я, понимаешь… я и не знаю, что тут сказать…

Заправщик сел, через стекло стал глядеть на Жужу. Она стояла, опершись на колонку с бензином «экстра», и разговаривала с австрийцем. Шандор не понимал поведения своего кузена, но чувствовал, что допытываться не вправе. В конце концов, здесь именно ему надлежит давать объяснения.

— Полюбил я ее, — сказал он. — Мы и сами не заметили как…

Он умолк. Уши опять запылали. Они были у него немного оттопыренные, и он знал, что с этими алыми парусами выглядит более чем смешно. Опять ему казалось, что каждое его слово нескладно, примитивно и, как ни странно, в сущности, лживо. А ведь он явился сюда, чтобы быть совершенно искренним.

— Пойми, раз уж так случилось, то честь в том и состоит, чтобы взглянуть всему прямо в глаза…

Ведь И́ван только что говорил о чести, вот Шандор и пытался теперь объясниться, оттолкнувшись отсюда же. Однако заправщика, по-видимому, больше интересовала практическая сторона дела.

— И как ты себе это представляешь? — спросил он.

— Н-ну… мы оба разведемся… а потом я женюсь на ней…

— Ничего из этого не выйдет, — решительно отрубил И́ван.

— Но ведь другого выхода нет, И́ван! — Шандор тоже сказал это решительным тоном.

Взгляд двоюродного брата тотчас растерянно заюлил.

— Никогда бы такое о тебе не подумал, — проговорил он с глубоким вздохом.

Шандор опять перестал его понимать.

Разговор оборвался, вернулась Жужа.

— Привез, — сказала она и притворила дверь.

— Сколько? — спросил И́ван.

Жужа бросила на стол пачку сотенных.

— Десять. Отсчитай себе пять тысяч.

— Что это за деньги? — испуганно спросил муж.

— Тебя не касается, — отрезала жена.

— Но… десять тысяч форинтов… это же огромные деньги! За что вы их получили? Что вы сделали за эти деньги?

— Тебе этого не понять. Это моя математика. А ты занимайся уж своими дифференциальными уравнениями.

— Жужа, неужели ты впуталась в какое-то темное дело?

Заправщик привычными пальцами отсчитал себе пять тысяч. Жужа села. Устало взглянула на мужа.

— Как ты думаешь, на что я содержу семью из четырех человек? Машину, квартиру? Из каких таких доходов тебе хватает еще и на баб твоих?.. Так что, папочка, ты уж предоставь это мне, ты же занимайся работой своей, одевайся красиво, чтобы нарядным был, чтобы девушки заглядывались на тебя, когда ты из машины выходишь… и чтоб мог говорить им вполне искренне, какой ты святой и чистый, что деньги тебя не интересуют, и живешь ты исключительно для науки, и жизнь свою целиком посвящаешь благу человечества. Девушки любят такой треп… а деньги не пахнут. И эти вот тоже!

— Жужа, если за себя не боишься, подумай о детях!

— Ох, какой ты вдруг стал заботливый отец! А когда ложился с Ибике — тоже о детях думал?!

Шандор резко, зло подался к ней.

— Да. Представь себе, да, я думал и мучился более чем достаточно…

Он не договорил. И это было правдой, но звучало сейчас постыдно фальшиво. Жужа подбородком оперлась на руки и насмешливо улыбалась ему через стол.

— Ах ты бедняжка! Пожалеть тебя? Ты ведь обожаешь, когда тебя жалеют, я-то тебя знаю. Словом, ты мучился. Ну, если так, то, я думаю, ты и детей захочешь с собой забрать.

И́ван, пересчитав деньги, сунул их в карман.

— Жужа, это все без толку, — сказал он. — Этому надо положить конец.

— Почему без толку? Имею же я право узнать, каковы намерения этого образцового папаши! — воскликнула Жужа. Она тоже смахнула свои деньги в ящик стола. Даже не взглянув на них.

— Не понимаю, к чему эти насмешки, Жужа. Зачем нам обострять положение до крайности? Мы должны расстаться так, чтобы иметь возможность встречаться и после!

— Зачем ты хочешь со мной встречаться?

— Затем, что у нас с тобой общие дети.

— Значит, прикрываясь детьми, и тут хочешь выплыть, не замочившись?

— Так мы ни к чему не придем. Шандор прав, — опять вмешался И́ван.

— Глядите-ка, и этот заговорил! Еще один храбрец! Ну, ты тоже надумал в переговоры вступить? Давай-давай, садитесь рядком и договаривайтесь… братцы двоюродные! Оба вы одного поля ягоды!

— Зря психуешь! Коли дело так обернулось, надо все обсудить спокойно, а не психовать… Вцепиться друг в дружку всегда успеем, это дело нехитрое. Пойду выпивку притащу.

— Незачем, Шандор все равно пить не будет.

— Это почему же не буду?

— Ты на машине.

— Машину я оставлю здесь. Она твоя.

Он сунул руку в карман и выложил на стол ключи. Жужа на них не взглянула, словно и не заметила.

— Уеду на такси.

— Твоей зарплаты, миленький, на такси не хватит, — предупредила Жужа с обворожительной улыбкой. — Или за такси я же буду платить?

— Трамваем уеду.

— Уж не собрался ли ты здесь сидеть до тех пор, пока трамваи пойдут?

— Что ж, могу и пешком. Словом, И́ван, неси что-нибудь выпить, по крайней мере поговорим спокойнее.

— Иду, — сказал заправщик. — А вы покуда постарайтесь не вцепиться друг другу в горло. Смысла нет.

В конторе сгустилась тишина. «Вот теперь и надо поговорить», — подумал Шандор. Но не произнес ни слова. Жужа внимательно на него смотрела. Постепенно взгляд ее смягчился, большие серые глаза дружелюбно засияли. В своем синем форменном комбинезоне, белокурая, смуглая, с приветливой, чуть-чуть озорной улыбкой на губах она была очень хороша. Шандор отвернулся, стараясь думать о другой.

Жужа рассмеялась.

— Ну, так что же, милостивый государь? — спросила она игриво. — Изволите всерьез надеяться просто так взять да и смыться? Считаете, меня можно просто отшвырнуть, и дело с концом? Нет, сударь, нет, об этом вам следовало раньше думать.

Шандор молчал, этот игривый тон совсем сбил его с толку. Вдруг он вскочил.

— Не шути, Жу! Я говорю серьезно!

— О, я тоже говорю серьезно. Ужасно серьезно, милостивый государь. Разве вы не заметили?

— Почему ты не хочешь отпустить меня?

Внезапно Жужа прекратила игру.

— Сядь, сейчас расскажу.

Шандор сел. Жужа заговорила спокойно, бесстрастным тоном:

— Во-первых, потому, что ухлопала на тебя восемь лет, кучу денег, энергии, веры… да, папочка, я в тебя верила, верила в способности твои, а это большое дело, верила в твою любовь, а уж это и того больше, и если я постилась около тебя целых восемь лет, если бросилась во все тяжкие, чтобы создать тебе условия, да на полную катушку, то уж теперь, когда ты наконец становишься кем-то, — теперь я тебя другой не отдам!.. Во-вторых…

— Жужа, я не забыл, что ты для меня сделала, — прервал ее Шандор. — Без тебя я даже университет не окончил бы. Если б не ты, я и не взялся бы за это мое исследование, не мог бы и на эту должностишку согласиться, единственное преимущество которой в том, что при этом можно, заниматься моей настоящей работой. Ты не подумай, будто я не знаю, чем тебе обязан…

Жужа выдвинула ящик стола, достала пачку сигарет. Сигареты были американские, какой-то иностранный автомобилист удружил. Она взяла себе сигарету, а пачку щелчком перебросила через стол мужу. Шандор вскочил, чтобы достать зажигалку из кармана брюк. Но зажигалка Жужи была у нее под рукой, и она опередила мужа. Сама дала ему огоньку. Оба молча курили.

— Ничего ты не знаешь, — мирно сказала Жужа. — Если кто и умеет пересчитывать на форинты разные вещи, то, уж поверь мне, это я. Я и в форинтах всему назову цену. Да только не можешь ты вернуть мне все то, что я в тебя вбухала; даже если выложишь, вот прямо сейчас, все денежки, какие я на тебя затратила, — и тогда это будет разве что половина затрат. Никогда ты не сможешь вернуть мне того, что восемь лет я тебя любила, восемь лет верила в тебя, восемь лет ради тебя крала, обманывала, лгала, надрывалась — этого вернуть мне ты нипочем не сумеешь, так что о долгах своих лучше молчи, меня ведь долги теоретические не интересуют. Да и я не могла бы вернуть тебе форинтами слова твои добрые, ласки твои и то, как ты прижимался ко мне, когда тебе было худо, и то, как прыгал от радости, если что-то вдруг удавалось… и то, что опору видел во мне, словно дитя малое… а мне нужно, чтобы кто-то видел во мне опору… мне это нравится… Нет, все это на деньги не пересчитаешь. Как и надежду… Восемь лет я надеялась, что однажды брошу проклятущую эту каторгу, что в один прекрасный день все наши труды, твои и мои, принесут плоды… и я буду наслаждаться ими вместе с тобой…

Наступило короткое молчание, потом Шандор проговорил хрипло:

— Ты делаешь мою задачу все труднее…

— А ты, видно, воображал, что я захочу еще и облегчить ее? — усмехнулась Жужа. — И может, уже представлял себе, как я буду свидетельницей на твоей свадьбе, а твоя дочь понесет фату Ибике?

— Но почему, — с отчаянием вскричал он, — почему тебе нужен такой тип, который любит другую?!

— Потому что я этому не верю. Я знаю тебя. Ибойя заморочила тебя в два счета. Ты и поддался. Ничего, протрезвеешь.

— Не думаю, Жу… Мы опоздали. Надо было нам внимательней присматриваться друг к другу.

Наступила тишина. Выждав, Жужа вдруг наклонилась к нему через стол.

— Иди сюда. Дай руку.

Он не пошевельнулся. Жужа взяла его руку. Опять помолчали.

— Я всегда боялся тебя, — проговорил наконец Шандор. — Так жить невозможно: постоянно бояться собственной жены.

— Чего ты боялся? В чем я была тебе помехой?

— Конкретно ни в чем, — немного подумав, ответил Шандор. — Но я все-таки постоянно чувствовал, что… что слишком многим тебе обязан…

— И эта задолженность тяготила тебя, правда, мой бедненький? Ты боялся, что настанет срок, и я все с тебя стребую. — Жужа ласково поглаживала руку мужа. — Видишь, никогда нельзя знать, как все обернется… не делаешь ли глупости, пусть даже с самыми добрыми намерениями… Люблю твои руки… Пальцы твои люблю, и эти тоненькие волосики на последних фалангах… Поцелуй меня!

Шандор испуганно отдернул руку.

— Не надо, Жу, я не хочу!

Жужа засмеялась.

— Да ты что, девица невинная? Ну, поцелуй же!

— Зачем ты так? Это же невыносимо… для нас обоих!

— Даже прощальным поцелуем не удостоишь? После восьми-то лет?

Жужа встала и обошла стол. Шандор, обомлев, смотрел на нее. Он не мог шевельнуться. Жужа села ему на колени и обвила его шею руками.

— Ну к чему это все? — пробормотал он, когда они выпустили друг друга из объятий.

— Чтобы и ты почувствовал: ты меня любишь, — сказала Жужа. Она так и не встала с его колен.

— Это подло! Ведь ты знаешь, что я люблю тебя, что мне дьявольски трудно…

— Ну-ну, только не заплачь… Ты меня любишь? Зачем же тогда хочешь уйти?

Шандор вскочил, почти сбросил жену с колен.

— Затем, что я боюсь! — крикнул он истерически. — Тебя боюсь!

Жена смотрела на него пристально, словно борец на своего противника. И вдруг, схватив за оба запястья, рванула его на себя. Шандор в ужасе оттолкнул ее. Они боролись.

— Ах ты глупышка… ах ты мой милый глупышка… дурачок, старый юнец… мой глупенький маленький гений… не бойся же… ну, отпусти руки…

Шандор опять почувствовал себя бесконечно смешным. И прекратил глупое сопротивление. Жена припала к нему, прижалась к его ребрам высокой грудью. Он думал о том, что их видно через стеклянную стену.

— Не надо… не надо, Жу… — простонал он наконец. — Я этого не вынесу.

Жужа его отпустила.

— Боишься? Боишься сказать себе, что любишь меня?

— Нет. Я тебя люблю. Но я все равно уйду. Я боюсь другого… того, что… что… Не хочу я, чтобы ты меня любила, не хочу причинять тебе боль!

— О ты, доброта! — Жужа отступила на шаг, теперь ее серые глаза сверкнули презреньем. — Ах ты святая душа! Надеюсь, ты все же не ждешь, что я расчувствуюсь? — Она подошла к стеклянной стене и уставилась на бетонную площадку. Долго стояла так, глядя на красные бензиновые колонки. Потом обернулась. — Хочешь все получить даром? Не смеешь даже на маленькие угрызения совести пойти ради любви твоей? Любишь ты Ибойю?

— Люблю! — воскликнул Шандор быстро и чуть-чуть слишком громко.

— Тогда сумей и убить за нее! Ох, какой же ты кисляк!

— Но если так, что ты любишь во мне?

У Жужи вдруг опять изменилось лицо. Оно уже не было ни насмешливым, ни влюбленным, ни ненавидящим. Только очень усталым.

— Почем я знаю…

Шандор немного пришел в себя. Сел. И вновь пустился в объяснения. Он чувствовал себя обязанным объяснить все. И самому себе тоже.

— Я потому был для тебя хорошим партнером, что ты могла неограниченно надо мною властвовать… даже мыслям моим направление указывать. И ты… право, я не хочу обидеть тебя, Жу, но ты сама меня вынудила… Ты любила во мне просто мечту свою — то, что когда-нибудь я стану знаменитым ученым… Но если так пойдет дальше, я вообще стану ничем. Я живу под колпаком, в эдакой стеклянной клетке, и все-то у меня есть… я отвык от свежего воздуха, от холода, от борьбы, так отвык, что уже не способен бороться и за идеи мои… Не идет у меня работа, понимаешь?! Я живу в этом тепленьком мирке, который создал себе не я, который есть плод твоих усилий, живу словно свинья в теплой луже. Моя нервная система, мой мозг заплывают жиром. Я знаю, что делаю подлость: оставляю тебя, чтобы с другой осуществить то, что было и твоей мечтой, знаю, что я подлец, что краду у тебя и эту твою мечту, но поступить иначе не могу… Рядом с Ибике я встану на собственные ноги, мне придется встать на собственные ноги, рядом с ней я буду сильным, потому что она за меня сильной не будет, она не такая, как ты…

Жужа слушала, посмеиваясь.

— Ну и ну, да ты у нас мазохист? Это новая у тебя черта… хотя… у тебя ведь и мазохизм — лишь способ пожалеть себя… и чтобы другие тебя пожалели. Ну, мне жалко тебя, мой маленький, идет? Ты рад? Бедный, бедный Шаника, как же это должно быть мучительно для его благородной и чистой души, что вот приходится, даже против воли, совершить подлость… Ну? Может, еще пожалеть тебя за машину твою, за твой изысканный гардероб? И еще за эту паршивую хрюшку, на которую ты меня меняешь?

— Ты отвратительна!

— Ах так?! — вскрикнула Жужа.

Она отскочила от стеклянной стены. И изо всей силы ударила мужа по щеке. Шандор так и взвился со стула. Жужа отвесила ему еще одну пощечину, он отступил, уронил стул, защищаясь, выставил перед собой руки, но она проскользнула у него под мышкой; от следующей пощечины у Шандора слетели очки, но Жужа продолжала яростно избивать его.

— Жужа, опомнись! Ты спятила? И чего ты хочешь добиться этим? Думаешь таким способом вернуть меня?

— Нужен ты мне как собаке пятая нога… выбить из тебя мои восемь лет — вот я чего хочу!..

Внезапно она успокоилась. Выдохлась.

— Теперь ты счастлива? — спросил ее муж. Он опустился на корточки, нашел на полу очки. Они не разбились.

Жужа подождала, пока он встал.

— Убирайся! — выговорила она глухо. — Убирайся с глаз моих, дрянь, потаскун паршивый, иди прочь, не то я убью тебя!

Дверь конторы распахнулась: явился И́ван с бутылкой.

— Что принес? — с любопытством спросила Жужа. — Коньяк?

И́ван заметил опрокинутый стул, багрово-красное лицо младшего брата.

— Вы дрались?

— Ну и что! — весело рассмеялась Жужа. — Такое и в лучших семействах случалось! Да ладно, не ощупывай ты свою физиономию, — обратилась она к мужу, — выпей! Ну, чего скроил такую страдальческую мину? — Из висевшего на стене шкафчика она достала два стакана и чашку, поставила их на стол. — меня уже и злость прошла, на пощечины разменяла, ну! Разрядка кстати пришлась… Иди, иди сюда, старина, — дружелюбно обратилась она к мужу. — Страху-то великого натерпевшись, куда как славно горлышко промочить! Давай, давай, не заставляй себя упрашивать!..

— Вот ненормальная! — сказал заправщик.

— Конечно! Ну, выпьем. Наливайте! — И́ван плеснул коньяку в два стакана. — Себе-то что не наливаешь?

— Пока не хочется. Я ведь еще не дрался.

— Пожалуйста, отвесь и ты ему пару пощечин, — предложила Жужа. — Я даже выйти могу.

— Шандору? Так ведь я не прожил с ним восемь лет, как ты…

— Боишься, что он тебя поколотит, а? — расхохоталась Жужа. — Ох и любы вы мне, вот так, рядышком! Да разве не он соблазнил твою жену? Или это твоя жена его соблазнила? Ну ладно, оставим это… Ужо утречком поедешь домой, соколик, и там накостыляешь ее милости как положено… А сейчас пей!

— Когда захочу — выпью…

— Ну что ж, упрашивать не станем, так, Шандор? За твое счастье! — подняла она стакан. — И чего ты кислый такой?! В эдакую ночь нам с тобой хороший глоток коньяку в самый раз! — Она одним духом выпила коньяк и тотчас протянула стакан И́вану. — Наливай, И́ван. А ты и теперь не выпьешь? Ну, сиди грусти, коли так! А мы гуляем, правда, Шаника? Подойди, мой мальчик, чокнись со своей старой женушкой, будь здоров! А-а, вот эта хорошо пошла… — Жужа поставила стакан на стол и села. Теперь она улыбалась официальной улыбкой, как улыбалась шоферам и автолюбителям во время работы. — Вот теперь можем и поговорить. Обсудим практические вопросы. Решим судьбу детей, квартиры, машины, прочего движимого и недвижимого имущества — это ведь называется разделом имущества, так? Затем об алиментах… или лучше я буду платить вам на детей пособие? Судя по тому, что было сказано, это вполне логично, а?.. А теперь позвоним Ибике.

— Ибике исключи из игры покуда. Тебе до Ибике нет дела! Если бы еще И́ван захотел…

— То есть как это нет дела? Это дело нас всех четверых касается, миленький! Прежде чем отпустить тебя на все четыре стороны, я хочу представить тебе твою невесту.

— Трудно тебе это сделать. Я Ибике знаю.

— Лучше, чем я? А почему? Потому только, что шестнадцатого апреля ты лег с нею? Ну-ну, что такое, отчего ты примолк? Тебе говорит что-нибудь эта дата?

Шандор побледнел. Полосы, оставшиеся от пощечин, кроваво пылали на его бледном лице.

— Откуда ты знаешь? — спросил он тихо, потрясение.

— Ты что же, за дуру меня считаешь? Вы же с тех пор каждое шестнадцатое число отмечаете, ты подносишь ей какие-нибудь пустячки — цветы, шоколад, почем я знаю… Дни рождения детей своих ты забываешь, о моем что уж и говорить… но шестнадцатое число, с апреля начиная, не забывал ни разу…

— Откуда ты знаешь?! — крикнул Шандор. — Кто тебе сказал это?

— Не твое дело. И другую дату назвать?

— Не интересуюсь. — Он уже не кричал. Налил себе коньяку, выпил. Его двоюродный брат бесстрастно восседал у другого стола, только глаза его то и дело перебегали с мужа на жену и обратно.

— А ведь интересно будет, — сказала Жужа. — Двадцатое ноября.

— Где еще была тогда вся эта история! — сердито засмеялся Шандор.

— Ты ошибаешься, речь идет не о прошлом ноябре. Шесть лет назад. Марта. Красивая брюнетка Марта. Я как раз на восьмом месяце была с маленьким Шани. Помнишь? Потом… восьмое, февраль… оп-па, нет, тогда я с ней только поговорила… значит, одиннадцатое. Одиннадцатого февраля она порвала с тобой. Ты целый вечер был такой печальный. Но потом ночью пришел ко мне в постель, утешиться. И, если не ошибаюсь, это тебе удалось.

— Прекрати это свинство, — простонал истерзанный муж.

— Это — свинство? — приветливо улыбнулась ему Жужа. — Свинство, что я оживляю лучшие воспоминания нашего долгого и нелегкого брака? Сейчас, в ночь прощания? Ну, что ты!.. Андреа. Помнишь ее? Андреа. Она обошлась мне в пять тысяч форинтов, ведь она была крепкий орешек, ее я боялась. А предыдущая была Вера, дуреха-блондинка, вечно от нее несло потом. Та мне была не соперница! Но Андреа была красива, она окончила университет, понимала толк и в научных твоих заботах, да и на роль душевного мусорного ведра подходила тебе вполне… Словом, из-за Андреа я вынуждена была пойти на жертвы. Я купила с рук шубу за четыре с половиной тысячи, за пятьсот форинтов скорняк привел ее в порядок…

— Ты лжешь, — сказал Шандор. Кричать у него уже не было сил. — Подло, беспардонно, нагло лжешь! Шубу она получила от американца, с которым переспала, чтоб ты знала…

— Ха-ха! Американца придумала я, у Андреа твоей фантазия-то была совсем куцая. И мой миленький клюнул, — пояснила она И́вану, — он ведь относительно верности любовниц своих очень щепетилен. Ну, потом, конечно, утешился… в моей постели. Да, американский фирменный знак на шубу скорняк пришил, так что шуба стала на десять тысяч, не меньше.

— Ты лжешь, — повторил муж хрипло и бессильно. — Ты просто лжешь…

Он опять опустился на стул.

— Лгу. Ладно. Можно задать тебе один вопрос? Что, не целовался ты под Новый год на кухне? Нет, нет, не с Андреа, с Ибойей.

— Ну и что? Думаешь, отпираться стану?

— Чего уж тут отпираться, я сама видела. По правде сказать, мне это неприятно было, — опять повернулась она к свояку, — ну, ты же помнишь, такое хорошее выдалось то рождество, так все было тепло, счастливо, по-семейному. Шандорке что-то там удалось, опытами подтвердились какие-то там его расчеты, точно не знаю, университетов я не кончала, как Андреа, но по-своему радовалась и я. А вот теперь слушай, Шандор, это будет тебе интересно! Первой Ибойечка наша догадалась, что ее И́ван плохо зарабатывает и если я пристрою его здесь, возле себя, то мало-помалу и они заживут как мы. И вот И́ван стал крутить голову мне, а Ибике разрешено было тебя немного подогреть во имя великой цели.

— Думаешь, я тебе поверю?

— Не убеждена, ты ведь дуралей, каких поискать! Да ты же сам и подбросил ей эту идейку. Она только ныла все, что у бедного И́вана, мол, на одну лишь дорогу три часа в день уходит, что бензоколонка эта, в Ракошкерестуре, — чистое наказание, заправляются там одни мотоциклисты, чаевых нет, только душу выматывает, — и ты надумал! Обещал ей поговорить со мной. Что, не так было? Правда, потом у тебя на душе кошки скребли, и целых два месяца ты был образцовым мужем и примерным отцом. А потом твой драгоценный двоюродный братец, еще одна дрянь…

— Заткнись, ты! — взревел заправщик. — Всех замарать хочешь!

— Оттого что назову вещи вслух, приятель, они не станут грязнее, чем были. Словом, твой драгоценный братец…

— Остерегись, Жужа! — процедил И́ван трусливо, но с угрозой. — Тебе это дорого встанет!

— За меня не тревожься! — резко оборвала его Жужа.

— Изничтожу! — прошипел заправщик.

— Ты?! — засмеялась Жужа ему в лицо. — Мало каши ел, понял? Словом, И́ван…

— Молчать, слышишь?! — Заправщик вскочил. — Не то… не то я… заткну твой грязный рот!

Но тут вскочил и Шандор.

— Нет, ты сядь, — сказал он спокойно, сдержанно. — Теперь уж пусть говорит!

— Ах ты щенок, паскуда, сутенер, да ты у меня сейчас кувырком отсюда вылетишь!

— Я и в детстве был сильнее тебя, — тихо произнес младший брат. — А Жужа никогда не будет мне столь безразлична, чтобы я не защитил ее.

— Ого, какой рыцарь! — смеялась Жужа.

— Так что сядь. Пусть расскажет. Надо же когда-то увидеть все как есть.

Заправщик не сел. Но замолчал.

— Я могу начать, господа рыцари? Ну так вот, И́ван, этот второй доблестный характер, позднее раскумекал, что вы слишком уж спелись, и решил было шугануть вас, но я его отговорила. Растолковала, что не обладает он такими мужскими достоинствами, чтобы Ибойя его время от времени не обманывала… и коль этого не миновать, так лучше уж, чтобы все оставалось в семье… И что мир всегда милее ссоры, потому как он, И́ван, до тех пор только будет тут, около меня, большую деньгу загребать, пока все будет тихо да мирно. Деньги и подействовали. Этим всегда можно воздействовать на твоего дорогого братца, чтоб ты знал. Словом, я его успокоила, объяснила, что это пройдет, ты-то ведь для меня открытая книга. К Ибике я тебя не ревновала, думала: это все же лучше, чем Андреа. Ибике глупая курица, к тому же другой-то конец шнурка у меня в руке… чем бы, думаю, дитя ни тешилось… Просчиталась. Тебя не приняла в расчет… Но ведь с этаким бредом — развод и так далее — ты не возникал еще ни разу! Правда, до сих пор ты никогда еще не обнаруживал, что не можешь работать… Причину, разумеется, ты и на этот раз ищешь не в себе. Что, очень перепугался? Да, это, должно быть, ужас как страшно обнаружить такому вот ученому кандидатику. Я тебя понимаю… Ну, и милые игры нашей Ибике ты принял всерьез и ухватился за нее. В конце концов, тому, кто желает ходить на своих ногах, непременно ведь нужно за кого-нибудь уцепиться, верно? Все же приятнее вырваться из одной стеклянной клетки так, чтобы тотчас же аккуратненько перебраться в другую… или я не то говорю? — Она вдруг отбросила насмешливый тон, голос ее посуровел: — Но мы еще до того не дошли, чтобы вы смели мне прямо на голову…

Некоторое время все трое молчали.

— Вот как обстоят дела, дорогой Шандор.

Шандор не отозвался.

— Ну, как это тебе нравится?

Он по-прежнему сидел безгласный.

— Так что же ты об этом думаешь?

— Это неправда, — выговорил он наконец тихо, ошеломленно. — Ты не можешь быть таким чудовищем. Ты это сейчас только выдумала…

— Ладно. Спроси Ибойю. Позвони ей. Ну! Позвони — или не смеешь? Тогда я сама. — Она пододвинула к себе телефон.

— Нет! Не впутывай Ибике в это свинство!

— Невозможно, — сказала Жужа. — Она уже впуталась. — И, поднимая трубку, она стала набирать номер.

— Прекрати — или я разобью аппарат, — вскрикнул ее муж.

И́ван встал, схватил пустую бутылку.

— А я разобью эту бутылку о твою морду! Ты только что хотел узнать правду. Теперь дослушай до конца.

Жужа набирала номер. В тишине обоим мужчинам было слышно, как на другом конце провода раздаются долгие гудки. Жужа засмеялась.

— Спит, святая душа, мирно спит! Покуда этот осел здесь бьется, себя выворачивает наизнанку, она преспокойно спит сном праведницы!

Телефон на другом конце провода продолжал звонить. Наконец — щелчок, сонный, раздраженный голос:

— Алло!

— Привет, говорит Жужа! — прощебетала Жужа самым очаровательным голоском. — Не сердись, дорогая, что разбудила, тебе, верно, снились приятные сны.

— Жужа, это ты?

— Я. И Шандор здесь. Мы разговаривали.

На другом конце провода на мгновение все замерло.

— Как? Шандор? Где? Не понимаю…

— Я говорю: здесь Шандор, и он изложил ваши проблемы, — безмятежно разъяснила Жужа.

— Какие наши проблемы?

— Ну, что вы хотите пожениться.

Тишина. Затем испуганный, ставший вдруг тоненьким голосок:

— Не понимаю…

— Сейчас объясню, — с милой готовностью сказала Жужа.

Однако свояченица ее перебила:

— Шандор там?

— Здесь.

— Дай, будь добра, Шандора.

— Сперва довольствуйся мною, — с волшебной мягкостью предложила Жужа. Ей удалось вывести свояченицу из себя. Ибойя перешла на крик:

— Я ничего не понимаю! Что за глупые шутки в два часа ночи? Прошу тебя, передай трубку Шандору!

— Дай! — потянулся за трубкой Шандор.

— Ступай прочь!

— Дай мне, я хочу с ней поговорить!

— Пошел к черту, слышишь?! — рявкнул на него и заправщик.

— Слушай! — продолжала Жужа как ни в чем не бывало. — Я рассказала Шандору, что твои действия в новогоднюю ночь имели единственную цель — добиться для И́вана места. Он был рад. — Ибике не отозвалась. — Ты меня слышишь?

— Это наше дело! Как бы все ни началось, теперь речь идет о другом, — прохрипел Шандор.

— И еще я рассказала ему, что мы с И́ваном знали каждый ваш шаг, но не хотели скандала. — Тишина: — Ты меня слышишь?

— Слышу. Неправда.

— Спроси И́вана. Однако теперь затеваете скандал вы, — приветливо продолжала Жужа. — Теперь я вам говорю: отваливайте друг от друга, поняла?

— Что ты о себе воображаешь, да кто ты такая? — завизжала жена заправщика. — Ты будешь кроить по-своему наши чувства?!

— Да, я, — просто подтвердила Жужа. — Шандор, разумеется, может уйти, если хочет. Но твою физиономию, милочка, я оболью купоросом. И это не пустые слова, я это сделаю. Ты, кажется, меня знаешь. Во-вторых, и у И́вана найдется несколько слов по этому случаю.

— Дай мне! — пропыхтел заправщик.

— Погоди, сейчас дам. В-третьих, еще несколько дополнений: твой Шандорка, который так прекрасно умеет говорить и так вдохновенно строит планы на будущее, зарабатывает две тысячи восемьсот. Я Шандора выгоню, квартира ведь записана на меня. И́ван выставит тебя. Машина останется вам.

— Меня это не интересует, — прервала ее Ибойя.

— Знаю, — проворковала Жужа. — Я просто так говорю. Чтобы вам ясно было, чего держаться…

Шандор опять протянул руку к трубке.

— Дай же!

— Еще чего!

Тогда он перегнулся через стол и крикнул в трубку, чтобы Ибойя услышала его:

— Мы уедем в провинцию!

Неожиданно Жужа с полным равнодушием протянула ему трубку.

— Ну поговори, если уж так не терпится.

— Мы уедем в провинцию, — взволнованно прокричал Шандор, — я получу там работу, и квартиру получим, не бойся, Ибике, ничего не бойся!

Жена заправщика на другом конце провода прорыдала в трубку:

— Дурак, что ты наделал! Ты все испортил!

— Ну-ну, мы потом поговорим с тобой! — испугался Шандор.

Уши его опять запылали. Он повернулся к жене и брату спиной, ладонью прикрыл трубку, чтобы им не было слышно. Но к ним отчетливо доносилось каждое слово. И его, и Ибойи.

— Я им все рассказал, И́вану тоже, не бойся! И теперь мы должны все это довести до конца, тогда все уладится. Ибике, ты слышишь меня? — Аппарат молчал. — Ибике! Что с тобой? — Полная тишина. — Ибике! О господи… — Шандор обернулся. — Ей дурно!

— Дурак, — сказала Жужа. — Дай сюда!.. Ибике, не клади трубку! — крикнула она. — Лучше нам уладить это по телефону.

— Послушай, Жужа, это какое-то безумие, — тотчас раздался голос Ибойи, — я не знаю, что сказал вам Шандор, но я… я… — Остальное утонуло в рыданиях.

— Не реви! — прикрикнула на нее Жужа. — Ни слова не понимаю. Повтори спокойно.

Но Ибойя рыдала в три ручья.

— Я не так хотела… я не так хотела, — твердила она сквозь всхлипы, все более невнятно.

Жужа отвела трубку от уха, чтобы и мужу ее было хорошо слышно.

— Слышишь?

— Слышу.

— Передать тебе трубку?

— Спасибо. Мне нечего сказать.

— А вот мне есть что сказать, — ни с того ни с сего заорал вдруг И́ван. — Дай-ка сюда!

— Ты-то помалкивай! — отрезала Жужа.

— Дай, говорю! — Заправщик вырвал у Жужи трубку и заорал: — Ну, готовься, шлюха, утром я расквашу тебе морду!

— Ты?! Ах ты палач, ах ты падаль! — истерически завизжала Ибойя. — Ты меня продал не моргнув глазом, а я, дура… я, несчастная, сама пошла в эту западню…

— До смерти изобью тебя, убью, так и знай!

— Дай сюда трубку, — спокойно приказала Жужа.

Но И́ван вне себя продолжал орать:

— Все кишки из тебя выпущу!

Внезапно он словно иссяк и с отвращением толкнул свояченице трубку:

— Возьми!

— Не изобьет тебя И́ван и не убьет, — сказала Жужа в трубку тихо и бесстрастно. — Я его отговорю. Но с Шандором ты больше не встретишься. Поняла?

— Но Жужа, я же не могу… — всхлипывая, начала Ибойя, однако Жужа не позволила ей договорить.

— Твои резоны мне без надобности. От Шандора ты отвалишь. Точка. Спи спокойно. — Она положила трубку.

Шандор встал. Негромко, с горечью засмеялся. И продолжал смеяться, все громче и громче. Дурацкий, истерический приступ смеха. Он с трудом преодолел его.

— Она мне сказала: давай убежим. И что боится. И́вана боится.

Жужа кивнула.

— Неудивительно. И́ван — жестокое животное… с теми, кто послабее.

— Я обещал ей, что переговорю с вами. Все объясню. Тогда она успокоилась… — Он снял очки, зажмурился. Вид у него был усталый. — Выпьем, — сказал он с закрытыми глазами. — Выпьем. Жу, ты была права, ты во всем была права, выпьем! Я схожу за бутылкой.

Он надел очки, характерным движением отвел волосы назад, за уши, взял бутылку и встал.

— Вот деньги, — сказала Жужа.

— Спасибо, у меня есть.

Послышался приближающийся шум мотора. К бензоколонке подкатила машина. Водитель вышел, постучал в контору.

— Доброе утро, дамы и господа! Я не помешал?

— Конечно, помешали, но что поделаешь! — засмеялась Жужа. В мгновение ока она преобразилась в хорошенькую, ладную, веселую заправщицу.

— Прошу прощения, — включился в игру водитель, — если так, я поехал!

— Да уж не уезжайте, коль вы здесь, без заправки-то! — подхватила Жужа.

— Что вам угодно? — официально и угрюмо осведомился И́ван.

— Двадцать литров «экстры», десять — «супера».

— Минутку… — И́ван вышел вместе с проезжающим.

— Ну, ступай, — сказала Жужа Шандору. — Тащи выпивку.

— Где ее можно раздобыть в такое время?

— Теперь только в «Клубничке». Иди прямо к портье, скажи, чтобы дал такую же бутылку для заправщиков с бензоколонки. Да чаевые оставь ему!

— Ладно. Привет.

Жужа села за стол, попыталась считать, но тут же и оставила это занятие. И́ван, отпустив бензин, пулей влетел в контору.

— Он же позвонит ей! — заорал он как бешеный. — Надо поскорее набрать ее номер!

— Кто — он? Кому — ей? О чем ты?

— Шандор позвонит Ибойе! Но если позвоним мы, ему не удастся… — Он схватил трубку, судорожно стал набирать номер.

Жужа спокойно нажала на рычаг, аппарат щелкнул.

— Да пусть звонит, если хочет. Только не будет он ей звонить.

— Он для того ведь и придумал все, — задыхаясь от волнения, толковал ей И́ван. — За коньяком, мол, пойдет!..

— Ну если и позвонит, что это изменит? — спросила Жужа. — Не будь же таким болваном!

— Отойди! Я позвоню ей!

— Нет! Не позволю тебе порушить все, что я только что хоть как-то наладила.

— Ты, ты… мозговой комбайн! — с ненавистью прошипел заправщик. — Хорошо же ты все наладила! И как это я такого дурака свалял, вот уж впутался, так впутался… Пусти, говорю!

— Если ты станешь звонить, я вырву шнур, — невозмутимо сказала Жужа.

— А я тебя… я убью тебя!

Долгий мелодичный смех был ему ответом.

— Ты никогда не сделаешь ничего такого, из-за чего можно оказаться в тесном контакте с милицией. Ты ведь неглупый парень. Просто ты дрянь бесхарактерная, гнида. Так что опустись на свой зад и жди!

И́ван угрюмо молчал.

— Да что ты, право, в бутылку лезешь? Что тут такого, если Шандор и поговорит с Ибике? Думаешь, от этого что-нибудь изменится?

— Сбегут они.

— Куда, недотепа?

— За границу укатят!

— Ах ты простофиля! Это Шандор-то? Который, кроме своих рандеву, ничего организовать не способен, посуду вымыть и то не сумеет? Да ведь ему чемодан документов пришлось бы с собою тащить, чтобы свои исследования там продолжить! Так что успокойся, Шандор останется, да и Ибике не покинет тебя ради того, кто в месяц две восемьсот зарабатывает, да еще на двух детей алименты должен выплачивать.

— Экая ты всегда разумная, — проворчал заправщик. — Так всегда рассчитаешь все, все вычислишь…

— А что? Я была не права?

Вернулся Шандор.

— Привет! — сказал он обоим. — Ну, наливать?

И́ван отодвинул свою чашку.

— Я пить не буду.

— Он у нас нынче не в духе, — сказала Жужа. — Оставим его в покое. Ну, будь здоров! — Они чокнулись. — Дали безо всякого?

— Конечно. Портье вынес. Я сунул ему десятку.

Шандор опять налил в два стакана. Жужа поглядела на темно-золотистую жидкость.

— Не тужи, дорогой, — улыбнулась она мужу, — не стоит того. У тебя ведь есть и другие дела.

— Есть, — согласился Шандор. — Иногда и подумать не грех, например.

— Кто ты такой? Философ? — спросила Жужа ласково. — Ты знай себе вычислениями занимайся да опыты ставь.

— Нет, Жу, иногда каждому подумать нужно, — покачал головой Шандор. — Тем, кто не философ, тоже. Ты-то вот не философ, а ведь думаешь… И за меня тоже думаешь. Да только нельзя жить так, чтобы за тебя думал кто-то другой, как бы ни было это удобно. Это ни для кого не проходит безнаказанно… Будь здорова! — Они опять чокнулись.

— Будь! — сказала Жужа. — А-ах! — Напиток обжег ей горло. — Что это ты принес?

— Кажется, бренди «Кабинет».

— Крепкая штука!.. Ну что ж, думай, дружок, если нравится. Додумай все до конца, и тогда поймешь, что никакой беды-то и нет.

— Ты, Жужа, славный человек, но мне кажется… беда есть, и немалая.

— Беда в том, что ты опять слишком расфилософствовался. Вот допьем, и езжай-ка домой, я вызову такси.

— Спасибо, я пойду пешком.

— Почему?

— У меня нет больше денег.

Жужа опустила руку в карман.

— Я дам тебе сотню.

— Это твои деньги, Жужа, и потом… я не поеду домой.

Рука Жужи замерла, так и оставшись в кармане. Она медленно подняла на мужа глаза. И́ван вскочил.

— Он позвонил ей! Я же сказал: он ей позвонит… Ведь звонил, паршивец несчастный?!

— Ибойе? Нет, не звонил. Даже в мыслях не было.

— Не ври!

Заправщик сгреб на груди двоюродного брата рубашку. Тот смотрел на него сверху вниз и видел, что на макушке у брата из-под редеющих волос просвечивает кожа. Заправщик выпятил грудь, стал на цыпочки, чтобы лица их оказались на одном уровне, — увы, напрасно. Младший брат, гибкий, мускулистый, элегантный, все равно высился над его головой.

— И́ван, да провались ты отсюда, видеть тебя не могу! — воскликнула Жужа.

— У меня больше прав быть здесь, чем у этого… этого… Если явится контролер, тебе не поздоровится!

Жужа брезгливо поморщилась. У нее не было настроения препираться.

— Выйдем на воздух! — сказала она мужу.

Они долго молча ходили взад-вперед по бетонной площадке. Светало. Жара спала, и с востока из-за домов появилась узкая серебристая полоска, пока еще совсем бледная, как будто предвещала восход луны. Но убывающий рожок луны висел на западном небосклоне, над горами. По проспекту в сторону депо прогромыхал служебный трамвай.

— Что тебе не так? — спросила Жужа.

— Пойми, Жужа, я ухожу. Ты сделала все… но я не могу жить с тобой. В этой теплице со всеми удобствами, которую ты выстроила вокруг меня, где ты управляешь даже моими мыслями, ставишь передо мною тарелку, подставляешь мне ночной горшок, подсовываешь мне женщин…

— Ну, это, пожалуй, преувеличение, — тихо вымолвила Жужа.

— Нет, не преувеличение. С Верой меня познакомила ты… потому что знала: она тебе не соперница… Я не могу так жить.

— Ах ты несчастный, да ведь, не подставь я тебе горшок, ты же обделаешься! Если на улице не оглянусь вместо тебя, ты попадешь под машину! У тебя есть все, ты можешь жить только своей работой, чего же тебе нужно?

Они остановились.

— Свободы, — сказал Шандор.

— Свободы?! О господи, романтический юнец! Ты же совсем как тот мальчишка, который бежит из дому, потому что ему велят в одиннадцать быть в постели, и поступает в Иностранный легион. Уж там-то он поймет, что такое свобода! Ты свободен, если у тебя есть деньги! Если можешь сесть в свою машину и через два часа быть там, где только пожелаешь! Свободен, если можешь расхохотаться своему начальнику в глаза, потому что не помрешь с голоду, если он тебя выставит! Свободен, если можешь взяться за ту работу, которая тебе по вкусу, если не нужно изо дня в день тянуть постылую лямку ради хлеба насущного и можно заниматься тем, что ты считаешь своим призванием… вот когда ты свободен!

— Ты только в деньги веришь? — внезапно спросил Шандор.

Жужа ответила не сразу. Медленно сделала шаг, другой, и они опять принялись ходить по бетонной площадке туда-сюда, от колонки к колонке.

— Это реальность, — проговорила она наконец. — Деньги — реальность. И это не вера. Это опыт.

— Жужа, твои деньги — это власть, а я не могу вынести твоей власти надо мной даже при том, что люблю тебя, а я тебя люблю, только это уже не имеет значения…

— Но до сих пор выносил ведь?!

— Да. Потому что иногда восставал и верил в то, что восстаю против тебя. Но сейчас я узнал, что и этими вспышками руководила ты, ты определяла их границы.

— На что ты будешь жить? — спросила Жужа.

— Почему ты так поступала? — в отчаянии воскликнул Шандор. — Зачем делилась мною? Зачем себя унижала?

— На что ты будешь жить? — повторила Жужа вопрос.

— И меня унижала… зачем?!

— Затем, что любила тебя. Ты об этом не думал?

— Нет, думал. И как раз поэтому не понимаю. Я, если кого-то люблю, не умею делиться им — ни с кем.

— Долго и я не могла… Ну да все равно. Я хотела сохранить тебя. Боялась, что придет срок, ты станешь знаменитостью, и тогда тебе мало будет моих… денег. Я хотела быть умной.

— Тебе это удалось. Даже слишком.

— На что ты станешь жить? — в третий раз спросила Жужа ровным, бесстрастным голосом.

— Живут же другие.

— Где будешь жить?

— Сниму комнату.

— Дурак! Ты приплетешься обратно, ко мне, но я прогоню тебя.

Шандор остановился. Остановилась и Жужа.

— Ну видишь. То, что я предавал тебя, ты можешь простить — Марту, Андреа, других… но того, что я в кои-то веки пытаюсь стать на собственные ноги, ты мне не прощаешь… Ты не способна измениться… вот это и есть самая большая беда. Потому я и ухожу.

— Ступай!

— Сейчас уйду…

— Так чего же ты ждешь?!

Шандор неуверенно шагнул к жене.

— Привет, Жу…

— Чувствительного прощания хочешь? От меня? Да катись же ты к черту, пока я не вцепилась тебе в физиономию.

Шандор остолбенел. Поглядел на жену. Она высокомерию, презрительно улыбалась.

Больше он ничего не сказал. Опустил голову. Потом медленно зашагал прочь, прошел под навесом на другую сторону бетонной площадки, миновал «симку», пересек дорогу. На тротуаре снял очки, опять надел их и пригладил волосы за уши. Его стройная фигура чуть сгорбилась, но шел он ровно, спокойным, твердым шагом. И больше не оглянулся.

— Шандор, — негромко позвала его Жужа. И повторила громче: — Шандор!

Он не остановился. Возможно, не слышал. Он был уже далеко.

Потускнел и западный небосклон, побледнела луна, лишь силуэты гор еще чернели на фоне неба. С востока поднимался над домами апельсинового цвета шар. Жужа пошла назад, в контору, ее каблуки звонко процокали по бетонке.

— Он ей звонил? — накинулся на нее заправщик.

— Вот телефон, спроси Ибойю, если тебе интересно.

— Ушел? — спросил И́ван.

— Да, — просто ответила Жужа. — Совсем.

— Что?! Но почему?

— Так.

— Ну и тип! — ухмыльнулся заправщик с откровенным злорадством. — Словом, закрыта лавочка.

— Могу я попросить тебя помолчать? — проговорила Жужа устало.

Она села. Пустыми глазами уставилась прямо перед собой. Было совсем тихо.

На лице заправщика злорадная ухмылка сменилась выражением злобы и подленькой угрозы. Он вдруг посмотрел на Жужу, прямо в глаза.

— Я тебя уничтожу, — прошипел он чуть слышно.

Жужа вздрогнула.

— Что?

— Что слышишь. Я тебя уничтожу. Ты загубила мне жизнь.

— Ну и что! — пожала плечами Жужа. Его жизнь ее не интересовала.

— Я донесу на тебя в Управление… что целую ночь здесь находилось постороннее лицо и вы с ним пили.

До Жужи не сразу дошло, о чем идет речь.

— Так ты потому и не пил? — спросила она.

— Ну да! — с угрюмым торжеством ответил И́ван.

Но Жужа только расхохоталась.

— Что ж, я получу замечание, а вот тебя турнут обратно в твой Ракошкерестур. До того еще дело не дошло, чтобы наверху тебе было больше веры, чем мне!

— Я на тебя в милицию заявлю! — прохрипел заправщик.

Это вывело Жужу из оцепенения. Она опять стала прежней: уверенной в себе, твердой, готовой к борьбе.

— Ты что же думаешь — я буду сидеть да помалкивать? — спросила она свысока. — Отгрохаешь свои восемь лет как миленький.

Но глаза свояка пылали безумием.

— И пусть, — выговорил он сипло. — Ты разрушила мою семью, втянула в эти твои свинские штучки, чего ради мне теперь-то стараться? Что, кооперативную виллу строить, дачу в Тихани? Еще машину купить, да шубу, да драгоценности той, кто меня обманывает, которая мне и не нужна больше?

— Не нужна? Тогда чего ж ты тут психуешь?

— Она растоптала мою честь! — осатанело вопил заправщик. — И ты тоже! Это ты все измыслила!

Жужа засмеялась.

— Твою честь? Да когда она была у тебя, твоя честь? В пятилетнем возрасте разве что!

И́ван замолк. Его круглая физиономия подленько сморщилась.

— Берегись, я заткну тебе поганый твой рот, — проговорил он тихо.

Жужа смерила его взглядом и медленным движением взяла в руку бутылку из-под коньяка.

— Ты?!

— Поставь бутылку, говорю! — прошипел заправщик.

— Сперва я впечатаю ее в твою паршивую рожу!

И́ван не испугался. Он подскочил к столу, перегнулся через него.

— И все равно я тебя изничтожу! — сказал он, чувствуя, что преимущество за ним. — Свое отсижу и начну с новой страницы. Но ты за великий ум свой крепко поплатишься!

Жужа занесла бутылку над головой. И́ван мигом выпрямился и схватил стул.

— А ну не крути тут бутылкой, не то я размозжу тебе голову этим стулом! Ах ты дрянь! Заставила меня жену продать, собственного мужа продала — но теперь-то ты за все заплатишь!

Жужа размахнулась и изо всех сил швырнула бутылку об пол. Осколки разлетелись по всей конторе. Заправщик тоже было вскинул стул, когда она занесла руку, но, увидев, что бутылка брошена не в него, насмешливо загоготал.

— Чего швыряешься? Думала, испугаюсь?

Жужа сжала губы, ее лицо окаменело, стало угловатым. Она внимательно огляделась вокруг, ее взгляд остановился на телефоне. Жужа взяла его обеими руками, подняла и грохнула об пол. Трубка отлетела, провод запутался вокруг ножки стола.

— И за телефон тоже заплатишь! — торжествующе гоготал заправщик.

В этот миг послышался шум мотора. У бетонной площадки затормозил большой грузовой «чепельдизель». Жужа не торопясь встала и вышла, захлопнув за собой дверь. С водительского места слез старый худой шофер с изрезанным морщинами лицом.

— Доброе утро, Жужика! — поздоровался он хрипловатым баском и шлепнул ее пониже спины.

— Здравствуйте, дядя Лаци! — В голосе Жужи не было и следа недавней истерики. Она была приветлива и спокойна. — Что, не спится?

— Не спится, дочка, — отозвался шофер. — Все не дают отдохнуть паршивцы эти. Уже и старуха моя ворчит, да неужто, мол, никогда не знать ей покою… Ну-ка, залей мне по-скорому восемьдесят литров «нормаля».

Жужа сняла с крюка шланг, вставила наконечник в бак. Шофер прислонился к борту камиона. Сопровождающий молчком уплетал в кабине сало. Жуже он был незнаком.

— Далеко ли собрался, дядя Лаци? — спросила она.

— В Сегед. Оттуда порожняком в Чабу, там возьму груз, а вечером и назад… Ну, ничего, мне еще полгода осталось, столько-то я и на карачках продержусь.

— До пенсии полгода?

— Полгода. Сорок лет шоферю. Меня уже прямо в дрожь бросает, как баранку увижу.

— Что тетя Бёжи?

— Ничего, ноги еще носят. Ну а ты? Все в ночную да в ночную? Что Шандор-то говорит про это?

— А ничего не говорит, потому что спит он! — совсем по-девчоночьи рассмеялась Жужа. Она повесила шланг на место.

— Ну ладно, детки, бывайте здоровы!

Старик опять шлепнул Жужу по заду, потом взобрался в кабину. Сопровождающий спрятал сало и со щелчком закрыл складной нож.

— Привет, дядя Лаци! Счастливого пути!

Мотор взревел, огромный кузов содрогнулся и укатил. Позади осталась лишь тишина. Жужа медленно повернула к конторе. Вошла. Молча села. Некоторое время молчал и И́ван.

— Жужа, — заговорил он наконец тихо, почти робко.

Жужа не ответила.

— Слышишь, Жужа, я хочу вот тебе что-то сказать…

Она сидела словно глухая и неподвижно смотрела перед собой. И́ван приблизился, оперся ладонями на стол, потом передумал, отошел к своему столу, сел и вместе со стулом повернулся к ней лицом.

— Мы тут двое вкалываем, шкурой рискуем, мы с тобой ребята что надо… а эти хлюпики позволяют нам содержать себя, отбирают у нас наши денежки, обманывают нас, облапошивают… Жужа, — продолжал он жалобно, униженно, — мы с тобой подходим друг другу… Давай объединимся… выставим этих двоих, заживем вместе… Мы с тобой ребята стоящие, уж мы с тобой чего-то достигли бы!

Лицо женщины прорезали глубокие морщины. Сейчас она выглядела старухой. Ее неподвижный взгляд был устремлен в стол. Телефонный аппарат заправщик уже привел в порядок.

— Что там с телефоном? — спросила она после долгой паузы.

— Сломалась в нем штуковинка маленькая, — быстро, готовно ответил И́ван, — но все-таки работает.

Жужа кивнула. И вдруг посмотрела прямо на И́вана.

— Стекло вымети!

И́ван вскочил и побежал в раздевалку за метлой. Солнце уже встало, его косые лучи окрасили в желтое деревья парка. Жужа по-прежнему неподвижно сидела за своим столом. В конторе было тихо, только звякали осколки бутылки под метелкой И́вана. Потом смолк и этот звук. Жужа подняла глаза. И́ван, опершись на метелку, с собачьей покорностью смотрел на нее.

— Жужа, — проговорил он тихо, несмело, — ну что ты скажешь?.. Про что я сейчас говорил?..

Без всякого выражения на лице, смертельно усталая, Жужа пожала плечами.

— Что ж, все равно…

Заправщик отшвырнул метелку и бросился к ней. На его круглом лице жирно блестело счастье.

— Жужа! — завопил он, раскинув руки. — Восемь лет я люблю тебя, только сказать не смел, восемь лет тебя одну…

Жужа вскинула голову и инстинктивно отодвинулась со стулом назад.

— Оставим лирику! — сказала она резко. — Этого с меня довольно… Подмети, потом наведешь порядок там, на площадке.

И́ван запнулся, замер, но лицо его сияло как прежде. С хитрой, самоуверенной усмешкой он быстро подмел контору, собрал осколки на совок и вышел. Жужа придвинула к себе расчетный лист и продолжила работу, вполголоса бормоча цифры.

Немного позже дверь отворилась: явился милиционер. От бессонной ночи под глазами у него темнели круги, но улыбался он весело — дежурство-то кончилось!

— Доброе утро, красавица! — громко провозгласил он от двери. — Вот, принес вам кофе. Так что же я получу за это?

Перевод Е. Малыхиной.