Степан Разин и его время

Путы крепостничества

Семнадцатый век — один из самых бурных в истории России. Современники называли его «бунташным», так как через все это столетие проходит полоса ожесточенных классовых битв. В начале века в стране бушует первая крестьянская война, завершают его стрелецкие восстания. Между этими событиями — Соляной бунт 1648 года в Москве, народные движения в Воронеже, Курске, Чугуеве, Козлове, Сольвычегодске, Великом Устюге, Соликамске, Чердыни, а позднее — в Новгороде и Пскове. Третья четверть XVII века по размаху классовой борьбы не только не уступает, но даже превосходит его середину. В 1662 году местом острого социального конфликта вновь становится столица, где проявления народного недовольства дороговизной товаров и продуктов в связи с выпуском казной медных денег, ходивших в одной цене с серебряными, привело к так называемому Медному бунту, а в 1667 году в России занимается пожар второй крестьянской войны — еще более внушительной и сильной по своему классовому накалу, чем первая.

Восстания середины XVII века и Медный бунт — грозные предвестники мощного народного движения, возглавленного С. Т. Разиным. Эти предвестники — реакция угнетенных масс на усиление эксплуатации со стороны господствующего класса и выражавшего его интересы феодального государства.

XVII век стоит как бы на переломе двух эпох — средневековья с его мракобесием и религиозным фанатизмом и времени поразительного взлета и многоцветья российской культуры, которыми ознаменовано следующее — XVIII столетие. По отзывам современников, XVII век — это время, когда «старина и новизна перемешалися». И действительно, новые явления материальной и духовной жизни причудливо переплетались тогда с приметами косной старины. Обмирщение литературы, искусства, стремительное накопление научных знаний, активная работа живой, не скованной канонами церкви человеческой мысли сочетались с вопиющим невежеством, грузом ветхозаветных пережитков и предрассудков. Появление первой почты, ходившей из Москвы два раза в неделю в Вильну и Ригу и доставлявшей, помимо писем, голландские, гамбургские и кенигсбергские газеты, как и новости, привозимые из заморских стран купцами, были лишь слабым проблеском при той ограниченности коммуникаций, которая тогда существовала. О центральной власти рядовой россиянин имел подчас весьма смутное представление. Для жителей большинства сел и деревень реально существовали только такие авторитеты, как барин или приказчик и местный батюшка — приходской священник; для жителей провинциальных городов ими были воевода, приказные и тот же поп.

Пространство жизнедеятельности людей было сужено до предела. Правительственный чиновник доезжал отнюдь не до каждого уезда. Если в захолустную глушь добирался по бездорожью казенный обоз из Москвы, это было целое событие, долго потом обсуждавшееся и вспоминавшееся.

В деревне крестьянин жил своим мирком, своей общиной, замыкался интересами своего двора, своей семьи. Жизнь носила архаичный, привычный характер, люди жили древними нравами и обычаями, и господствующий класс феодалов стремился сохранить эти патриархальные черты в незыблемом виде. Традиции, неписаный и писаный — церковный — кодексы поведения нормировали и регламентировали каждый шаг человека.

Соответственно ограниченности жизненного пространства до предела было сужено и сознание людей. Но те, кто находился у кормила власти, уже убеждались неоднократно в том, что это устойчивое, дремучее спокойствие весьма обманчиво, что задавленный беспросветной нуждой народ способен явить непокорство господам и восстать против них.

XVII век — это время раскола русской церкви в результате острой идейно-политической борьбы между сторонниками поворота к государственным реформам и ревнителями старины. Это время беспримерного идейного поединка между царем и патриархом, заявившим: «священство царства преболе есть» на столько, «елико земля от неба».

Между бурным XVII и блестящим XVIII веком так же много сходства и различий, как между царем Алексеем Михайловичем, с именем которого связано окончательное оформление общегосударственной системы крепостного права в России, и его сыном Петром I, вошедшим в историю как император-преобразователь.

На царствование родоначальника дома Романовых Михаила Федоровича не выпало ни особых внешних, ни внутренних потрясений. 32 года его правления — с 1613 по 1645 — протекали относительно спокойно, если не считать остаточных явлений Смутного времени и неудачной для России войны с Польшей за возвращение Смоленска (1632–1634). Зато на долю его сына и преемника царя Алексея различных испытаний и социальных коллизий пришлось в избытке. По странной иронии судьбы этот монарх с чьей-то легкой руки получил прозвище Тишайший. У него и в самом деле не было такого лютого нрава, как у печально знаменитого Ивана IV, но и особой кротостью он тоже не отличался. Так что объективности ради Тишайшим его можно именовать лишь в кавычках, что и будет сделано ниже.

После смерти Михаила Федоровича его сын Алексей оказался круглым сиротой. Исключительное влияние на юного царя приобрел его воспитатель и «царского величества от… младенческого возраста хранитель» боярин Борис Иванович Морозов — человек хитрый, изворотливый и предприимчивый. По образному выражению одного из современников-иностранцев, Морозов «держал по произволу скипетр, слишком тяжелый для рук юноши», т. е. пользовался положением наставника, как хотел. Выбившись во временщики, он фактически стал главой российского правительства. Желая укрепить свое особое положение, Морозов прибег к хорошо известному и испытанному способу: женил царя на дочери дворянина И. Д. Милославского Марии, а спустя десять дней сам женился на ее сестре Анне и таким образом породнился с государем.

В правление Алексея Михайловича Б. И. Морозов достиг невероятного могущества. Он лично владел территорией, равной среднему западноевропейскому государству, сотнями сел и деревень, железоделательными, винокуренными, кирпичными, поташными[3] заводами, в его власти были десятки тысяч зависимых крестьян. Морозов был крупнейшим землевладельцем, купцом, ростовщиком, промышленником в одном лице. Вокруг Морозова группировалась новая знать — люди, подобно Милославскому выдвинувшиеся по его протекции и обязанные ему своей карьерой.

В XVI–XVII столетиях в России, как и в других феодальных государствах, сложилась иерархическая лестница, на которой представители господствующего класса занимали сообразно знатности их рода и имущественному положению строго определенную ступеньку. Ближе всех к царю были несколько десятков человек думных чинов — бояр, окольничих[4] и думных дворян. Лица, которым был пожалован думный чин, заседали в Боярской думе — высшем законосовещательном, судебном и административном органе государства. Думного чина удостаивались, как правило, «не по разуму… но по великой породе» представители старинных фамилий, причем потомки удельных князей — Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны и прочие, а также некоторые нетитулованные, но приближенные ко двору самим царем, как Морозовы и Шереметевы, получали боярство. Среди них могли быть и люди, «грамоте не ученые». Если претендент на думный чин не имел громкой родословной, ему редко удавалось подняться выше окольничего. Для дворян же потолком был чин думного дворянина, но престижным считалось выбиться и в столичные служилые чины: стольники[5], стряпчие[6], дворяне московские[7] и жильцы[8].

Провинциальное дворянство, имевшее ранг «городовых» дворян или детей боярских, в основной своей массе далеко отстояло от привилегированной и малочисленной группы думных людей, хотя в некоторых случаях в среду думцев и проникали выходцы из служилого сословия, а в ряды последних опускались по тем или иным причинам представители высшего слоя класса феодалов.

Помимо высоких чинов, существовали особые должности, которых именитые отцы домогались для своих сыновей. Например, всегда много было охотников на место «спальника» — лица, несшего службу в царских покоях, так как с этой должности можно было продвинуться в «комнатные» или «ближние» бояре или окольничие.

Раздача чинов и должностей верным людям — излюбленный прием, которым широко пользуется клика Б. И. Морозова. Царь и сам щедро оделяет свою новую родню. Наблюдательный современник Григорий Котошихин, оставивший интереснейшее сочинение о Московском государстве в середине XVII столетия, писал: «А по всей его царской радости жалует царь по царице своей отца ее …и род их, с ниские степени возведет на высокую, и кто тем не достатен, способляет своею царскою казною, а иных розсылает для покормления по воеводствам в городы и на Москве в приказы и дает поместья и вотчины; и они теми поместьями, и вотчинами, и воеводствами, и приказным сиденьем побогатеют». Сразу после свадьбы «Тишайший» пожаловал тестю И. Д. Милославскому окольничество. Морозов с одобрения царя прибрал к рукам управление рядом приказов — государственных учреждений, ведавших важнейшими делами в стране, а во главе большинства других оказались ставленники властолюбивого боярина, причем в основном из фамильного клана Милославских. «Близкий человек» Плещеев заведовал Земским, а Траханиотов — Пушкарским приказом. Алчность обоих этих царевых любимцев, казалось, не знала предела. Плещеев, например, нанимал из всякого сброда наговорщиков, чтобы они ложно доносили на честных людей, и вымогал у тех взятки. Непомерным корыстолюбием отличался и нежданно-негаданно попавший в члены царской семьи И. Д. Милославский. Он столь часто докучал молодому государю, испрашивая для себя то одно, то другое, что «Тишайший» очень скоро потерял всякое уважение к тестю и не раз «по-семейному» угощал его тумаками и подзатыльниками, таскал за волосы и драл за бороду.

Росла молва о неправедных действиях сильных людей. В народе говорили, что «государь глуп, а глядит-де все изо рта у бояр, у Морозова да у … Милославского, они-де всем владеют, и сам-де он, государь, это видит, да молчит, черт-де у него ум отнял».

Государственную казну царевы родственники рассматривали как собственный сундук. Их примеру следовала масса приказных чинов. Семейственность — типичная черта тогдашнего правительственного аппарата. Люди жаловались, что «от тех дьяков и подьячих чинятся налоги многие и убытки большие, а правого суда в тех приказах они на тех дьяков и на подьячих добиться не могут, потому что у них в тех приказах сидят с ними братья и племянники и их дети».

Если в столице, под носом у царя, приказные люди должны были, творя произвол и беря взятки, действовать с известной оглядкой, то в провинции представители местной администрации обирали и притесняли беззащитное население без всякого удержу. Разбойники-воеводы и их подручные, наделенные властью и широкими полномочиями, снискали себе поистине зловещую славу. Например, в Свияжске воевода Ефим Мышецкий с двумя сыновьями и верные ему люди держали в страхе весь город. Сохранились многочисленные челобитные — жалобы на эту свору взяточников и вымогателей. Вот строки из одной из них: «И у кого князь Еуфим взял в посуле рублей десять, или дватцать, или тритцать, или сорок, или пятьдесят, или больше, у того и дети князь Еуфимовы… себе насильством посулов же и поминков с рубля по полтине брали. Люди князь Еуфимовы ж… по князь Еуфимову веленью с рубли по гривенке имали и налоги и обиды и насильства и продажи великие чинили…» В Саранске стрелец Л. Петров просит принять меры против сына воеводы М. Полянского, который насильно увез дочь стрельца Авдотью к себе в дом, «бил и увечил ее плетьми до полусмерти, от тех побоев… лежит она при смерти».

Вся политика самодержавия имела целью усиление крепостнического гнета, укрепление власти феодалов.

Однажды на одного из царевых фаворитов, боярина Б. М. Хитрово, владевшего 17500 десятин земли, не считая леса и покосов, поступила жалоба от крестьян. Те писали, что боярин закрепостил их незаконно и «держит за собою сильно и на них правит всяких денежных доходов беспощадно». «Тишайший» ту «…крестьянскую челобитную изволил отдать боярину, вверху без подписи», то есть полностью устранился и передал все дело на благоусмотрение самого Хитрово.

Крестьяне были опутаны густой и прочной сетью обязательств по отношению к землевладельцу. Так, боярину Б. И. Морозову они платили за пашню, сенные покосы, рыбные ловли, лавочные места, кузницы и т. п. На «столовый обиход» крестьяне должны были давать ему баранов, свиное мясо, гусей, сыр, сметану, яйца, кур, индеек, рыбу определенного веса и размера и т. д. И все это — помимо основной работы на феодала: пахоты, косьбы, жатвы, молотьбы, обслуживания рудников и поташных заводов. На крестьян также ложилась обязанность выполнять дополнительные работы или вносить особую добавочную плату по случаю многочисленных религиозных праздников.

На свой счет крестьяне вынуждены были содержать приказчика, который ревностно оберегал господские интересы и беспощадно взыскивал с нерадивых недоимки, хотя и был, как правило из своих же мужиков, правда, богатых. Если он не был расторопен, его самого ждало наказание. Морозов был крут на расправу и не терпел заминки в исполнении своих распоряжений. Если он предписывал, чтоб прислать в Москву «сало самое доброе, чистое», «мед самой доброй», «уксус … самой доброй», приказчик должен был костьми лечь, в лепешку расшибиться, а неукоснительно выполнить барскую волю.

Боярин поощрял неумолимость приказчиков по отношению к крестьянам и жестоко пресекал любое послабление с их стороны. С теми, кто страдал излишней жалостливостью, разговор бывал короток. «…И вам бы тех прикащиков бить батоги нещадно, вместо кнута», — наставлял Морозов своих слуг. Приказчику крестьяне должны были беспрекословно подчиняться, ни в чем не перечить. Ему давали «на три праздника по алтыну», распахивали и засевали его удел. За ослушание Морозов разрешал приказчикам бить крестьян батогами, и иные, зная о безнаказанности, «расстаравшись», пускали в ход тяжелую плеть, вышибая ею глаза, «даже не сыскав вины». Уцелели крестьянские жалобы на своих мучителей. Один пишет, что приказчик жену его беременную «пытал и кнутом бил, и ударов было со 100, и ребенка из нее вымучил… Сверх тое пытки и огнем хотел жечь». Другой сообщает, что приказчик бил его «до полусмерти и хвалился убить до смерти при всем мире». «А мне, сироте… от тое налоги Ивановы (приказчика. — Авт.) невозможно стало жить, вконец погибаю от того Ивана…» — жалуется третий.

Самим Морозовым приказчикам было велено: «А буде крестьяне мои учнут дуровать или какой завод заводить (т. е. начинать, задумывать непослушание, бунт, всякое противоправное с точки зрения феодала действие. — Авт.) и вам бы крестьян смирять». И ретивые приказчики с помощью кнута, батогов, палок, пыток, тюрем спешили исполнить эти требования. Не меньше лютовали приказчики дворцовых — принадлежащих царю или царской семье — сел. Их задача была своевременно собрать с крестьян натуральный оброк, который шел на нужды государева двора. Каждую осень два десятка тяжело груженных подвод доставляли в Москву к государеву столу малый оброк — всякую свеженину: ягоды, грибы, парное мясо, птицу в клетушках, живую рыбу в лоханях. Позже, по первому снегу, везли большой столовый оброк. Чего только не было в санном поезде! И стерлядь в бочках, и белорыбица в деревянных кадках, и битая птица, и копченое мясо, и мед, и сало, и говяжьи, свиные и бараньи туши… — всего не перечислишь. Этим провиантом и обильной снедью можно было досыта накормить целый город.

Приглашенные на царский пир или даже на рядовую трапезу иностранцы диву давались, глядя на сменявшиеся одно за другим изысканные блюда из мяса, рыбы и птицы, на ломившиеся под тяжестью яств столы. Все это изобилие достигалось за счет дворцовых крестьян, которые сами жили в постоянной нужде и питались крайне скудно.

Неистовый приказчик, радея о государевых интересах, не забывал и о своих. К примеру, в дворцовом селе Дунилове приказчик в 1647 году брал с крестьян взятки, чинил поборы, а уклонявшихся от этого ставил на «правеж», то есть подвергал жестоким побоям и истязаниям до тех пор, пока человек, будучи не в силах терпеть дальнейшие мучения, не влезал в долги, чтобы откупиться, или не отдавал последние крохи, обрекая этим и себя, и семью на голод и полунищее существование. Усердствуя в поборах, приказчик был неумолим и добивался своего, держа людей по многу дней в сыром подвале, а зимой — в холодном помещении, где стены выстывали от мороза. Этот вымогатель не брезговал никакими подношениями: брал сукном и холстом, мясом и салом. Вымучивание взятки самыми изощренными способами вошло у него в обыкновение.

В середине XVII века в России еще были обширные земли, не захваченные феодалами. Но их количество быстро и неуклонно сокращалось под натиском бояр, дворян, церкви и самого феодального государства. Крестьяне, искони вольготно жившие и хозяйствовавшие на этих землях, теряли свою независимость, попадали в крепостную кабалу. Особенно стремительно господствующие классы и государство прибирали к рукам территорию с нерусским населением. Так, народы Поволжья в течение каких-то десяти — пятнадцати лет оказались под двойным ярмом: со стороны русских и местных феодалов, которых поддерживало и на которых опиралось в своей политике земельных захватов самодержавие. В результате татарские, мордовские, башкирские, чувашские, марийские, удмуртские крестьяне вынуждены были работать на господина на той самой пашне, которую они еще недавно привольно возделывали как свою. Искать правду, отстаивать свои права на силой захваченную землю, затевать тяжбу с феодальными хищниками было бесполезно. Крестьяне-татары из деревни Туряевы под Казанью пытались найти управу на Спасо-Преображенский монастырь, «насильством своим» присвоивший их сенные покосы. Победителем из этого земельного спора вышел монастырь. Крестьяне еще и пострадали: слуги монастырские по ним «из луков и из пищалей стреляли».

Крупнейшим феодалом было само государство. В России были так называемые тяглые сословия, или тяглецы. К ним относились черносошные (закрепленные за государством) крестьяне и посадские люди — торгово-ремесленное население городов и промысловых местечек. Они должны были нести «тягло» — выполнять особые повинности в пользу феодального государства. Отсюда и их название.

Тяглецы должны были вносить в пользу государства многочисленные подати, выполнять до двадцати видов обременительных повинностей. С них брали сборы деньгами и натурой за провоз товаров, за пользование баней, за лавки и харчевни, если они вздумают их открыть, за землю и всякие угодья. За соль была предусмотрена специальная соляная пошлина. Пьющие платили кабацкие деньги за употребление спиртного, курящие — за табак, причем оба эти налога были введены отнюдь не из человеколюбия, не в заботе о здоровье людей, а исключительно в целях пополнения государственной казны.

На содержание стрельцов взимались стрелецкие деньги, на провоз почты и чиновников — ямские, на выкуп россиян, попавших в плен к крымским татарам или туркам, — полоняничные. Помимо этих были чрезвычайные налоги — пятая, десятая, пятнадцатая, двадцатая деньга, эквивалентные соответствующей (пятой, десятой и т. д.) части доходов и «прибытков». Правда, целовальники, головы и старосты, которым было вменено в обязанность собирать с тяглецов обычные и чрезвычайные подати, норовили мерить их на свой аршин, чтобы взять лишку. Хоть они и целовали крест (отсюда слово «целовальник») и присягали верой и правдой служить интересам государства, не кривить душой ни по корысти, ни по свойству, ни по родству, ни по дружбе, к их рукам прилипали изрядные суммы казенных денег. О том, что это было в порядке вещей, свидетельствуют сотни уцелевших документов того времени. К примеру, в Хлынове (Вятке) староста, собирая с населения пошлины, не столько отправлял их в казну, сколько опускал в собственный карман. «Оттого, — говорится в челобитной хлыновцев, — многие люди охудали, задолжали и, побросав свои дворишки да животишки, разбрелись кто куда».

Тягло тянули и посадские люди. Это было имущественно крайне неоднородное сословие. На одном его полюсе — городские низы: ремесленники, которым «прокормиться нечем», мелкие торговцы, весь товар которых помещался на скамье или небольшом лотке, мастеровые, не находившие применения своим рукам, скитавшиеся по чужим дворам, вынужденные ночевать под лодками и питаться, как тогда горько шутили, похлебкой из яичной скорлупы. На другом полюсе — посадская верхушка, наиболее привилегированную часть которой составляла корпорация «гостей» — купцов и промышленников, купивших у государства право сбора с населения различных налогов. Например, именно на гостей было возложено взимание крайне непопулярной в народе, но очень выгодной соляной пошлины. Гости буквально выколачивали из тяглецов налоги. Они сосредоточили в своих руках торговлю наиболее прибыльными товарами. От этих богатеев, ворочавших сотнями тысяч, а то и миллионами рублей, зависела масса мелкого и среднего посадского люда. Гости не только косвенно влияли на государственный аппарат, но и были непосредственно с ним связаны. Чин гостя открывал возможность административной карьеры. Так, дьяк Назарий Чистый первоначально был ярославским торговым человеком, в 1621 году он произведен в гости, а в 1647 — пожалован в думные дьяки. Поскольку он сидел в Посольском приказе, иностранцы называли его «государственным канцлером». Чистый был и крупным землевладельцем — собственником вотчин в четырех уездах. Именно Назарий Чистый был инициатором введения в 1646 году новой соляной пошлины, которая и без того была не малой, а теперь вчетверо повысила цену на продукт первейшей необходимости. Налог на каждый пуд соли возрос до 20 копеек. Для сравнения стоит отметить, что цена четверти[9] ржи в то время была около 30 копеек. Если учесть, что в питании большинства населения преобладала соленая рыба, можно понять, как остро отразилось на жизни народа увеличение соляной пошлины. Недовольство масс усугублялось тем, что при ее сборе, как свидетельствуют документы, гости «многой казной корыстовались… и всякие насильства чинили всяких чинов людям». Через два года правительство было вынуждено отменить соляной налог, но эта мера уже не могла предотвратить мощный взрыв народного гнева летом 1648 года.

Низы и средние слои посадских людей терпели произвол не только со стороны представителей власти, гостей, богатых купцов. Они были беззащитны и перед сильными феодалами. Сохранилась жалоба посадских тяглецов на притеснения и бесчинства монахов Иверского монастыря. «Да они же Иверского монастыря старцы, — пишут челобитчики, — … ездят по посадам… и нас, сирот … посадских людей, бьют и увечат своею управой, а иных и ножами режут, и от того боя и увечья и ножевого резанья иные померли, а иных нас … хватают по улицам и водят к себе на монастырский двор и в чепь (на цепь. — Авт.) сажают и держат в чепи не малое время… и бьют и мучат занапрасно и безвинно…»

Возмущение посадского люда вызывали «белые» места и слободы — городские феодальные владения, «обеленные» (отсюда «белые»), то есть освобожденные от выплаты пошлин, налогов и выполнения натуральных повинностей в пользу государства. Правда, население «белых» слобод вынуждено было отдавать изрядную долю доходов деньгами и натурой своему господину, но это было несравненно меньше, чем вносили в казну посадские тяглецы, которых к тому же разоряли алчные государевы сборщики и те же владельцы «белых» слобод — феодалы.

Обстановка в стране накалялась. По городам и селам ходили тревожные слухи: «Делается-де на Москве нестройно, и разделилась-де Москва натрое, бояре-де себе, а дворяне себе, а мирские и всяких чинов люди себе ж». Народная молва не ошибалась: дворянство набирало силы и требовало уравнять его в правах с аристократией, разрешить ему передавать свои поместья по наследству. Это вызывало протест у владельцев вотчин, считавших претензии дворян посягательством на свои льготы и привилегии.

Крестьян особо волновал вопрос о сроках их сыска в случае побега от феодала. Розыск и возврат беглых с 5 лет в 1613 году вырос до 15 в 1647 году. Прошел слух и о полной отмене «урочных лет», что не могло не взбудоражить огромную массу крестьянского населения.

Нижегородский сын боярский Прохор Колбецкий, находясь в столице, писал своему отцу, что «на Москве смятение стало великое» и что «боярам быть побитым…». Толпы челобитчиков осаждали приказы. У каждого, кто пришел в Кремль, были свои обиды, свой повод для недовольства. Из Москвы люди возвращались, не найдя правды, неудовлетворенные. И снова начиналось тяжкое, с горем пополам житье-бытье.

Поистине бедственным было положение крестьянства — основного трудового класса тогдашней России. Задавленное нуждой, замученное подневольным трудом, кормившее множество ненасытных ртов, оно само нередко голодало. Конец сороковых годов XVII века выдался неурожайный. Не поднялся хлеб, от засухи зачахли травы. Начался падеж скота. Правительство официально заявляло, что «уездные и сошные люди от хлебной скудости стали бедны и с промыслов отбыли».

Пятнадцать — двадцать закопченных, по-черному отапливаемых изб, где под одной крышей с тощей коровенкой, жалобно мычащей в клети, ютится многодетная семья, — такова типичная картина бедной деревни того времени. «Двор крыт светом да обнесен ветром», — с горечью говорили о своем убогом жилье крестьяне. Летом три-четыре дня в неделю отнимает работа на барщине, которой обычно заняты все — от мала до велика. Зимой крестьяне в санях везут помещику в город оброк «на пропитание», хотя многим из них, чтоб не помереть с голоду, самим впору просить милостыню у добрых людей.

Изнемогала под тяжестью феодального гнета городская беднота — мелкие ремесленники, торговцы, поденные работники. Роптали на свою рабскую долю холопы — люди, попавшие в полную зависимость от господ и лишенные всяких прав. Трудно приходилось военному люду, независимо от того, были ли это стрельцы и казаки, составлявшие старое российское войско, или солдаты новых, сформированных по европейскому образцу полков («нового строя»). Те и другие весьма скупо вознаграждались за свою нелегкую службу. И без того невысокое денежное и хлебное жалованье выплачивалось им в неполном объеме и с частыми перебоями. Они терпели рукоприкладство и произвол высших чинов. Последние расхищали деньги и продовольствие, предназначенные рядовому составу, принуждали своих подчиненных работать на себя, «наряжали службами маломочных людей» и за взятки освобождали от караулов тех, кто побогаче.

Нараставшие исподволь глухое недовольство и брожение масс прорвались грозным возмущением 1 июня 1648 года в Москве. Негодование народа вылилось в разгром боярских усадеб. Уничтожались обнаруженные там крепостные документы, учинена была расправа над давними недругами — Н. Чистым, Л. Плещеевым, П. Траханиотовым. После июньских событий закатилась и звезда главного царского советника Б. И. Морозова. «Тишайшему» пришлось самолично предстать перед разгневанной и ненавистной ему «чернью» и со слезами на глазах умолять пощадить его дядьку (воспитателя). Алексей Михайлович публично обещал, что Морозов будет выслан из столицы «и впредь де … до смерти на Москве не бывать и не владеть и на городах у государевых дел ни в каких приказах не бывать». «…И на том, — свидетельствует летописец, — государь царь к Спасову образу прикладывался, и миром и всею землею положили на его государскую волю», т. е. оставили этот вопрос на царево усмотрение. В результате избежавший благодаря монаршьему заступничеству смертной казни временщик отправился в ссылку в Кириллов монастырь, увозя тревожные воспоминания о том, как восставшие хозяйничали в его боярских хоромах, как срывали драгоценности с его жены, не посмотрев, что она царицына сестра, выбрасывали их на улицу и топтали, приговаривая: «То наша кровь!»

Казалось бы, продолжавшийся в течение трех-четырех дней «Соляной бунт» — всего лишь скоротечная вспышка народного гнева, не имевшая особых последствий. Но это только на первый взгляд. Пожар московского восстания высветил все глубокие язвы Российского государства, коренные противоречия его социального организма. Вслед за Москвой вспыхнули гили (восстания. — Авт.) во многих городах на юге, в Поморье и Сибири. Волнение охватило не только широкие слои посада, но и уездных крестьян, казачество, воинский контингент. В ряде случаев к народному движению примыкали дворяне: как и в годы крестьянской войны начала XVII века, они пытались опереться на недовольство низов в своей затяжной борьбе с феодальной аристократией.

События середины века были красноречивым проявлением непокорства угнетенных масс. Волнения в стране еще долго не улегались. Не затихали слухи о том, что «мир весь качается», «еще-де у нас замятие (волнению. — Авт.) быть и кровопролитию великому».

Грозное предупреждение народа заставило правящий класс незамедлительно на него прореагировать и спешно перегруппировать свои силы. Верхи феодального общества предприняли двоякие меры: с одной стороны, пошли на некоторые уступки недовольным существующим порядком вещей дворянам и посадской элите, с другой — усилили крепостнический зажим основной массы подданных Российского государства.

По настоянию думных чинов, московских и провинциальных дворян, церковных иерархов, гостей, «лутчих людей» на Земском соборе в июле 1648 года было решено в срочном порядке приступить к составлению нового свода законов — Уложения, «чтобы впредь по той уложенной книге всякие дела делать и вершить».

В начале 1649 года Уложение было принято Земским собором, почему и получило название соборного. На этом своде законов лежит отблеск пламени прокатившихся по стране народных восстаний. В статьях Уложения, где говорится о запрете подавать царю челобитные в церкви во время службы, о недопустимости всяких бесчинств и брани на государевом дворе, явно ощущаются отголоски «Соляного бунта».

Большую тревогу самодержавию и правящему классу феодалов внушила и английская буржуазная революция, стоившая головы королю Карлу I Стюарту. «Тишайший» распорядился даже снарядить в Англию специальный экспедиционный корпус, чтобы оказать военную помощь британской королевской фамилии, но события за Ла-Маншем разворачивались столь стремительно, что опередили действия государя «всея России». Однако урок истории, который получила английская монархия, хорошо усвоили в Московском государстве, и скорость, с которой было выработано Уложение царя Алексея Михайловича, в известной степени правомерно связывать с революцией и казнью короля в Англии.

Соборное уложение изначально замышлялось как прочная юридическая узда на народ, с помощью которой власть имущие стремились раз и навсегда узаконить отвечающий их классовым интересам правопорядок. Свод законов 1649 года вошел в историю как кодекс крепостничества. На основании соответствующих его статей беглых крестьян можно было искать «без урочных лет». Отныне независимо от того, когда бежал крестьянин, помещик мог вернуть его обратно по предъявлении документов, удостоверяющих его права на беглеца. Беглых крестьян надлежало отдавать с детьми и внуками, со всем имуществом, с хлебом на корню и молоченым. Землевладелец получал права на личность крестьянина.

Соборным уложением вводилось «посадское строение», в соответствии с которым отменялись «белые» места и слободы. Бывшие беломестцы превращались в зависимых от государства людей и должны были на общих основаниях нести тягло. Однако на бумаге было одно, а на деле совсем другое: упразднение «белых» слобод шло болезненно и растянулось на много лет. Основным результатом «посадского строения» был феодальный зажим огромной массы горожан. Подобно тому как крестьяне закреплялись за конкретными владельцами, так торгово-ремесленное население города особой главой Уложения привязывалось к своему посаду, за самовольный уход из которого грозили жестокие кары. Если же тяглецу все же удавалось благополучно скрыться, весь груз его налогов и повинностей ложился на остальных: делалась «раскладка» — распределение между ними брошенного тягла. Согласно Уложению, наряду с посадскими людьми денежный оброк и таможенные пошлины за лавки и торговые операции должны были платить занимавшиеся приработками такого рода представители военного сословия — стрельцы и прочие, при этом тех из них, у кого доходы от торговли превышали 50 рублей, в обязательном порядке переводили в посадское тягло. Среди мелких служилых людей и в первую очередь рядовых чинов эти нововведения вызвали острое недовольство.

Идя навстречу дворянству, самодержавие специальными статьями Соборного уложения в основном уравняло в правах вотчинников и помещиков и, удовлетворив давние претензии последних, тем самым приобрело в их лице многочисленную опору.

Соборное уложение в России завершало собой целый этап крепостнической политики самодержавия и окончательно утверждало крестьянскую несвободу. В других странах Европы эти процессы произошли примерно на полтора-два столетия раньше.

Почему же Россия отставала в своем развитии от других европейских держав? Во многом это объясняется той особой ролью щита от монгольского нашествия, которую суждено было сыграть Руси в XIII–XIV веках. Приостановив естественный ход исторического процесса развития русских земель, ордынское иго искусственно продлило период феодальной раздробленности, законсервировало на полтора столетия присущие этому периоду усобицы и распри между отдельными княжествами, разорванность и замкнутость экономических, политических и культурных связей. В начале XVII столетия поступательное развитие Российского государства было нарушено событиями Смутного времени — вмешательством из-за рубежа во внутренние дела страны, интервенцией польско-литовских и шведских феодалов.

Но и в России, хотя и с опозданием, примерно с XVII века, как указывал В. И. Ленин, наступает новый период истории, который характеризуется «усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок»[10].