Степан Разин и его время

Стала Волга река казачья

В лучах славы вернулись князья казачьей вольницы на родной Дон. Овеянное легендами, имя Степана Разина становится социальным магнитом, притягивающим к нему сотни и сотни обездоленных. Весть о народном заступнике «батюшке» Степане Тимофеевиче разнеслась далеко по России. Простому люду не столько кружила голову молва о несметных богатствах, привезенных разинцами с персидских берегов, сколько согревала сердце мысль о том, что нашелся человек, посмевший спорить с боярами и вельможами, предъявлять им свои требования, а если надо, то и способный примерно их наказать, чтоб другим неповадно было обижать беззащитных.

На Дону участники каспийского похода и его предводитель сильно потеснили казацкую старшину, поколебали ее авторитет и власть войскового атамана. Городок Кагальник, близ которого встал лагерем полуторатысячный отряд Разина, быстро затмил старую столицу казачьего края Черкасск. Обычно собранные тем или другим атаманом для похода за «зипунами» ватаги по возращении быстро распадались, — численность разинского воинства, напротив, неуклонно росла. В ноябре 1669 года оно насчитывало уже 2700 человек, к весне 1670 года достигло 4000.

В Кагальнике шла оживленная торговля заморскими товарами, оттуда поступали известия о строительстве новых судов, больших закупках оружия и боеприпасов. Все это не оставалось без внимания царских властей. Сообщения о масштабных приготовлениях Разина поступали в Москву. Там не на шутку встревожились: что еще замышляет своенравный атаман и так доставивший правительству немало беспокойства? «Тишайший» и его ближние бояре еще в 1667 году поняли, что предприятие Разина выходит далеко за рамки разбойно-пиратского похода и представляет прямую угрозу господствующему классу. Не случайно 19 июля, спустя неполных, три месяца после переправы казачьей флотилии с Дона на Волгу, царь с целью принятия мер против разинцев созвал Боярскую думу. Не случайно в Астрахани произошла смена воевод. Не случайно на мятежный Яик было направлено огромное карательное войско.

Когда повстанческий отряд, несмотря на попытки задержать его, покинул пределы России, царское правительство приняло это известие с определенным облегчением: его куда больше устраивало, что Разин устремился к чужеземным берегам, чем если бы он действовал внутри страны. На первый раз социальная опасность, исходившая от князей казачьей вольницы, благополучно для класса феодалов миновала. Сравнительно быстро улеглись волнения и в связи с возвращением разинцев с Каспия через Астрахань и Царицын на Дон.

Однако администрация Алексея Михайловича получала все новые и новые подтверждения тому, что после плаванья за «зипунами» его участники и не думали возвращаться к прежней жизни на Дону. У властей были серьезные основания для опасений. Разин слишком явно продемонстрировал, что свободно может стать хозяином на Нижней Волге и Москва будет не в состоянии тягаться там с ним силами.

И вот предприимчивый «батька», как уважительно называли казаки своего атамана, опять что-то затевал. Но что именно? Куда и с какой целью снаряжает он новый поход? Эти вопросы не давали покоя царю и его окружению. Ответ на них должен был привезти в Москву специально посланный ранней весной 1670 года в Черкасск дворянин Г. Евдокимов. Ему же надлежало позаботиться о том, чтобы «закрыть» Дон: «учинить заставы крепкие» и прекратить доступ в казачий край людей и товаров.

В Черкасске государев посланец, официально прибывший якобы для того, чтобы объявить станичникам монаршье «благоволение», был с почетом принят старшйной во главе с К. Яковлевым. Собрался круг, на котором казакам прочли милостивую царскую грамоту. «Домовитые» донцы клятвенно заверили Евдокимова, что будут верой и правдой служить царю, в подтверждение чего в Москву должна была быть отправлена специальная казачья депутация. Но на другой день в Черкасск вихрем ворвался Разин с отрядом. Он потребовал собрать новый круг и велел цареву гонцу держать ответ перед ним. Разгневанный атаман уличал Евдокимова в том, что тот — боярский лазутчик. Сколько-нибудь убедительных опровержений Евдокимов представить не мог и за то, что вздумал на Дону шпионить, поплатился жизнью. Та же участь постигла другого посланца из Москвы — воеводу И. Хвостова. Расправе подверглись и те представители старшины, которые пытались противодействовать разинцам. Крайне обострились отношения между С. Т. Разиным и К. Яковлевым — новым и старым властителями Дона. Первый все более утверждался в казачьей среде как признанный лидер, второй, напротив, утрачивал былой авторитет, но не желал с этим мириться. Разин, хотя и чтил Яковлева как войскового атамана и как своего крестного, не хотел терпеть никакого вмешательства с его стороны в свои дела. Однажды, вскипев, он на него «с ножем метался», а когда Яковлев принялся поучать крестника, что, мол, не следовало убивать Евдокимова и, дескать, не сносить теперь ему за это головы, Разин резко ответил: «Ты де владей своим войском, а я де владею своим…»

О разделении донцов на два стана свидетельствует широко известная народная песня:

Существование на Дону двух социально противоположных лагерей было состоявшимся фактом, но ни одна из сторон не решалась вступить в открытую борьбу против другой: «домовитые», группировавшиеся вокруг К. Яковлева, сочли за лучшее выждать, так как перевес сил был явно не в их пользу, а голутвенные, шедшие за Разиным, не сомневались в том, что их главный враг за Доном, на Руси. Готовясь выступить в новый поход, они не подозревали, что оставляют у себя за спиной не надежного союзника, каким издавна привыкли донцы считать своего брата казака независимо от его достатка и положения, а вероломного противника. Разинцы слишком поздно отсекли от себя казачью верхушку, и это запоздалое прозрение дорого им обошлось.

Поскольку Евдокимов был разоблачен и убит, а Хвостов также не преуспел в своей шпионской миссии, царскому правительству пришлось воздержаться от посылки на Дон новых лазутчиков. Оно довольствовалось теми сведениями о разинском воинстве, которые поступали из южных уездов страны. Основным информатором московских властей был тамбовский воевода Я. Хитрово, с тревогой следивший за скоплением «мятежных» сил под Кагальником, так как полагал, что маршрут Разина вполне может лежать через Тамбов. Хитрово сообщал, что повстанцы пойдут «на Волгу или вверх Доном в Русь», ссылался на намерение Разина «з бояры повидатца». По словам тамбовского воеводы, вопрос о том, куда идти, несколько раз обсуждался на кругу. Большинство выкрикнуло «любо!», когда атаман призвал своих единомышленников «всем итти з Дону на Волгу, а с Волги итти в Русь против государевых неприятелей… чтоб… из Московского государства вывесть изменников бояр и думных людей и в городех воевод и приказных… и чорным людям дать свободу».

Подтверждались опасения господствующего класса: Разин замахивался на его власть, привилегированное положение, право безнаказанно угнетать народ и пользоваться плодами его труда. Если лейтмотив плаванья на Каспий — «зипуны», пожива, то цель второго похода — иная, и сообразно этому клич плаванья на Каспий «Мы веслом махнем — караван собьем» теперь звучал иначе: «Веслом махнем — Москвой тряхнем».

Правительство по полученным вестям спешно стягивало силы к Царицыну, в районе которого, как и три года назад, ожидался выход разинцев с Дона на Волгу. Сборный стрелецкий отряд численностью в 1200 человек под командованием головы Лопатина и воеводы Шереметева должен был преградить путь восставшим. Однако Разин, зная, что мешкать не в его интересах, опередил царских ратников и в середине мая берегом и водой вместе с атаманом Василием Усом подошел к Царицыну, имея под началом семитысячное войско. С тремя сотнями казаков Ус пытался присоединиться к повстанческой флотилии еще в 1668 году, но донской войсковой атаман М. Самаренин во главе отряда станичников предусмотрительно замкнул путь с Дона, в результате чего Усу не удалось осуществить свой план. Но следующие вехи его жизни тесно связаны с крестьянской войной, с именем С. Т. Разина.

Василий Родионович Ус был старше, искушеннее, опытнее Разина. Да и сил ещё хватало для большого атаманства. Как и всякий удалой донец, отличался он гордым нравом и не любил делиться с кем-либо славой — сам хотел быть первым. Но старшинство Разина сразу и безоговорочно признал, поверил в его живой казацкий ум, неистовую силу воли, упорную стойкость в делах, в его военную удачу и счастливую звезду.

Перед персидским походом, минуя Царицын и Астрахань, повстанцы были озабочены лишь одним: без помех пройти мимо этих городов и достичь дельты Волги, а затем выплыть на Каспий. Тогда в планы Разина не входил захват гражданских населенных пунктов и военных крепостей. Теперь же у него была именно такая цель. Он и его сподвижники хорошо понимали, что города — это стратегически важные опорные центры, заняв которые, они получат не только большие запасы оружия, боеприпасов, продовольствия, но и обеспечат при дальнейших боевых действиях безопасность своего тыла, смогут контролировать основные водные и сухопутные пути.

Задача, стоявшая перед восставшими, была сложной. Тогдашние города были укреплены по всем правилам фортификационного искусства: обнесены высокими и надежными стенами, защищены выдвинутыми вперед башнями, что позволяло встречать идущего на приступ противника губительным огнем из пушек и пищалей. Как бы искусен ни был Разин в военном деле, каким бы мужеством и боевой выучкой ни обладали казаки — ядро его воинства, все же и ему и им было ясно, что штурмовать города под силу только большой, хорошо обученной и обеспеченной всем необходимым армии. Разин и не собирался терять силы и время на затяжную осаду и кровопролитный штурм крепостных стен. Он обоснованно рассчитывал на поддержку городовых гарнизонов и местных жителей, так как уже знал, что они настроены при приближении повстанцев перейти на их сторону. Население Астрахани еще во время двухнедельного пребывания в городе участников персидского похода бурлило и было готово по знаку Разина подняться против воевод и других начальных людей. Царицынцы, астраханцы, жители других городов даже торопили восставших с приходом. Что ни день шли к Разину и Усу натерпевшиеся от лиха боярского, от неправого воеводского суда, от бесконечных казенных поборов посадские, бездомовный, мыкавшийся век свой промеж чужих дворов люд, наймиты, работавшие на судах, на рыбных и соляных промыслах, сплавщики леса, смолокуры… Русские и нерусские. Крещеные и некрещеные. И все они звали «батюшку» Степана Тимофеевича к себе, в свой город: кто в Астрахань, кто в Самару, кто в Царицын, кто в Саратов. Все просили его поспешить заступиться за них, наказать их обидчиков — сильных людей, приказных, богатеев.

Первым делом Разин был намерен взять Царицын — «ключ» от Волги, открывавший путь как вверх, так и вниз по ее течению. Многоопытный Василий Ус быстро нашел общий язык с местными жителями, и пока по приказу нового городового воеводы Т. Тургенева, сменившего Унковского, караульщики в знак того, что стряслось какое-то чрезвычайное событие, били в колокола, царицынцы расправились с оказавшими сопротивление стрельцами и открыли ворота, впустив разинское войско. Тургенев с десятком верных ему людей едва успел скрыться в башне, где надеялся отсидеться до подхода отрядов Лопатина и Шереметева, но не продержался там и трех дней: восставшие ворвались в убежище воеводы. В короткой, но ожесточенной схватке нашли смерть почти все, кто был с Тургеневым. Самого воеводу утопили в Волге.

По образу и подобию привычной им донской вольницы разинцы ввели в Царицыне казацкое устройство: жители собрали круг, выбрали из своей среды городового атамана, а Разин выделил ему в помощники одного из своих людей. Отныне все дела царицынцы должны были решать сообща. Первый опыт они приобрели при разделе имущества воеводы, приказных, ростовщиков-толстосумов и прочих представителен городской верхушки. Добро и деньги распределили всем миром по традиционным правилам казачьих дуванов: каждый получил равную долю, никто не был обделен и обижен.

В Царицыне Разин собрал свое достигшее уже 10 тысяч человек войско на круг. Предстояло решить, какое избрать направление: «вверх по Волге под государевы городы и воевод из городов выводить, или б де итти к Москве против бояр». Однако в силу непредвиденных обстоятельств единодушно был одобрен третий вариант — движение на юг. К этому разинцев побудили перехваченные у неприятеля сведения, во-первых, о приближении к Царицыну упомянутых карательных сил под командованием Лопатина — Шереметева, во-вторых — о подходе из Астрахани крупного отряда во главе с князем С. И. Львовым.

Взвесив ситуацию, Разин принял оптимальное тактическое решение повернуть на юг, а уж затем, «быв… под Астраханью, итить… вверх по Волге под Казань и под иные государевы города». Это свидетельствует о том, что предводитель восставших умел всесторонне и нескоропалительно оценить создавшееся положение, не склонен был полагаться на волю случая, не был рабом единожды принятого решения и в полной мере обладал дальновидностью и гибкостью, чтобы отказаться от уже одобренного плана действий в пользу более разумного и удачного.

Стрельцов Лопатина разинцы опрокинули, внезапно атаковав их с берега и суши. Часть из них была вовсе не расположена сражаться против повстанцев и тотчас перебежала к ним, другие в надежде найти укрытие за крепостными стенами устремились к Царицыну, так как не знали, что его население присоединилось к восстанию. Залпы артиллерии, которые вдруг грянули из города, поистине были для царских ратников подобны грому среди ясного неба. Победа разинцев была блистательной и полной.

Вторым населенным пунктом, где закрепились восставшие, был расположенный южнее Царицына Черный Яр. Гарнизон и жители этого военного городка добровольно сдали его подошедшему разинскому войску. Вскоре после этого на волжском просторе показались десятки стругов. То плыли на расправу с восставшими стрельцы под командованием воеводы князя Львова, которому был предоставлен шанс искупить вину за то, что он ранее столь опрометчиво якшался с повстанческим атаманом.

Разин подготовил своему названому отцу достойную встречу. Каждому, у кого не было огнестрельного оружия — а таких было большинство, он приказал взять обожженную на конце палку, к которой сверху был прикреплен лоскут или полоска материи. Издали разинское войско благодаря такой нехитрой уловке производило устрашающее впечатление: ряды повстанцев грозно ощетинились не то стволами ружей, не то пищалей — на расстоянии было не разобрать. Самодельные штандарты развевались на ветру. Боясь, что его ратники дрогнут, князь Львов пытался их подбодрить, и они ринулись в атаку, но, к негодованию воеводы, на бегу побросав на землю оружие и знамена, стали перебегать к разинцам. Напрасно Львов взывал к своим воинам, напоминал о присяге. По словам очевидца событий Л. Фабрициуса, стрельцы начали целоваться и обниматься с восставшими и «договорились стоять друг за друга душой и телом, чтобы, истребив изменников-бояр и сбросив с себя ярмо рабства, стать вольными людьми».

Львов решил было укрыть жалкие остатки своего войска, в основном офицеров и начальных людей, в Черноярской крепости, но тут повторилась та же история, что под Царицыном: из города ударили пушки, и охваченным смятением и паникой незадачливым карателям не оставалось ничего другого, как сдаться на милость победителей. Участь пленных решил повстанческий круг. Поскольку все они, по отзывам опрошенных стрельцов, отличались жестоким обращением с ними, жизнь была сохранена только князю Львову, за которого Разин сам лично «бил челом, что его в воду не сажать…», и Фабрициусу, неожиданно для себя нашедшему среди восставших заступника.

Человек крутой и властный, Разин спас Львова, конечно, вовсе не из-за того, что некогда стал его «приемным сыном». Это обстоятельство сыграло как раз второстепенную роль. В первую же очередь повстанческий атаман руководствовался другим соображением: использовать громкое имя князя — крупного сановника и воеводы в агитационных целях. И он не замедлил сообщить, что «идет под Астрахань вскоре со князем Семеном Львовым». Дезинформация Разина выглядела вполне убедительно: если у Львова в свое время были причины стать названым отцом атамана, почему бы теперь, год спустя, ему не найти основания перейти под знамена своего приемного сына? Тот факт, что Разин и Львов ранее сблизились и поладили, был широко известен. Повстанческий предводитель умело сыграл на этом и не ошибся. Победоносное и стремительное продвижение разинцев, сдача «батюшке» Степану Тимофеевичу Царицына и Черного Яра, переход на его сторону целых воинских соединений, тот факт, что сам сиятельный князь Львов заодно с восставшими, поразили современников, произвели на них огромное впечатление. В народе только и говорили об успехах Разина, о том, что собрал он на бояр-воевод силу несметную и подступает с ней к Астрахани, а потом пойдет по другим государевым городам и на Москву.

К Астрахани повстанцы подошли 19 июня 1670 года. Иностранец Я. Стрейс не преувеличил, утверждая, что Астрахань могла бы оказать сопротивление миллионному войску: две каменные стены и земляной вал опоясывали город, черные жерла пушек зияли по всему периметру мощной крепости, стволы орудий выступали из бойниц. Город производил впечатление незыблемой и неприступной твердыни.

Астрахань издавна славилась своим богатством и размахом торговли, являясь перевалочным пунктом, где пересекалось множество морских, речных и сухопутных караванных путей, она была также крупнейшим рынком для сбыта восточных и западных товаров. На многолюдных астраханских базарах стоял разноязычный говор, пестрая тесная толпа была здесь уже с раннего утра и не убывала до захода солнца. Здесь можно было видеть и татар в шелковых халатах, с золотыми тюбетейками на бритых головах, и армян в высоких бараньих шапках, и русских купцов с широкими окладистыми бородами, и негоциантов из Скандинавских стран. Каждый предлагал и нахваливал свой товар, каждый норовил отбить покупателей у конкурента.

В ночь с 21 на 22 июня разинцы с заранее приготовленными лестницами в руках устремились к городским стенам на приступ. «Ночь-полночь» — излюбленное время для особо важных боевых действий донцов. Недаром луну называли на Дону казацким солнышком. Ночные переходы, дерзкие вылазки во вражий стан в кромешной тьме — непременная составная часть военной тактики казаков. К ним разинцы прибегали еще перед персидским походом, стремясь выйти с Волги на Каспий. Это зафиксировала и приметливая народная песня, отрывок из которой уже приводился:

Для отвода глаз повстанцы инсценировали, что главные их силы подступают со стороны мощных Вознесенских ворот. На деле основное войско шло с другого конца города. Эта часть Астрахани утопала в садах и виноградниках. Уже начало светать, но буйная зелень скрадывала разинцев. Впрочем, им незачем было особо таиться: сопротивление, которое пытались оказать штурмующим отдельные группы воинов гарнизона, иностранные офицеры, дворяне, купцы, начальные люди, было подавлено изнутри. Фабрициус пишет, что лестницы, подставленные снизу к стенам, были сверху «с радостью приняты осажденными». Русский очевидец событий Петр Золотарев, худородный дворянчик, исполнявший какую-то службу при митрополите — церковном владыке края, оставил полное ненависти к восставшим, но тем не менее интересное и обстоятельное описание «падения» Астрахани. По сообщению Золотарева, местные жители «дворян и сотников, боярских людей и пушкарей начали сещи, прежде казаков сами». Поддержка трудового населения города была полной и единодушной. Никто из простого люда не сомневался: быть Астрахани под Разиным. И эта уверенность оказалась не напрасной. К утру весь город был в руках восставших. У главного собора на кругу захваченные в плен воевода Прозоровский с братом и старшим сыном, приказные, военные чины, все, кто обратил оружие против восставших, держали теперь ответ перед ними. Общий приговор был единодушен: смертная казнь. Он был приведен в исполнение, и это дало классу феодалов повод обвинять восставших в звериной кровожадности, дикой жестокости и тому подобных грехах. Между тем Разин первоначально собирался мирно, избежав напрасных жертв, войти в Астрахань. Но двух посланных им для переговоров с городской администрацией парламентеров воевода приказал схватить и пытать накрепко. Потом одного из них с кляпом во рту заточили в каменный мешок (темницу), а другого казнили (на высокой крепостной стене на виду у разинцев ему отсекли голову). Фабрициус свидетельствует, что это вызвало большое ожесточение среди астраханских низов, «они сразу начали роптать и открыто говорить, что власти бояр скоро наступит конец и тогда уж они сумеют отомстить за невинно пролитую кровь». Став хозяевами положения, восставшие осуществили свою угрозу. Но смерти были преданы далеко не все власть имущие и богатеи. Те, о ком не было дурной славы в народе, кто не был уличен в противодействии восставшим, остались живы. Немало из них, подобно князю Львову и митрополиту Иосифу, были скрытыми, затаившимися до времени врагами повстанцев. Однако это выявилось не сразу, поскольку свое истинное лицо они умело скрывали. К Разину, правда, приходили астраханские жители и говорили, что многие дворяне и приказные люди попрятались и остались в живых. Астраханцы просили, «чтоб он позволил им, сыскав их, побить», потому что в случае прихода царских войск они «… будут первые неприятели». Атаман, вероятно, желая избежать лишнего кровопролития, удержал восставших горожан от расправы. Он лишь потребовал от всех жителей присяги «в том, что им за великого государя стоять и ему… Стеньке, и всему войску служить, а изменников выводить». И все поголовно население прикладывалось ко кресту и клялось верой и правдой служить «батюшке» Степану Тимофеевичу.

Образ действий восставших в Астрахани принимает тот же характер, что и в Царицыне: вместо ненавистного воеводского управления вводится казачье устройство; местное население, на манер Донского Войска, разбивается на тысячи, сотни, десятки во главе соответственно с выборными атаманами, сотниками и десятниками; деньги и имущество бояр, дворян, воеводских подручных, начальствующих военных чинов равномерно распределяются на дуване (свою долю получает даже Фабрициус); тюремные узники обретают свободу; приказные бумаги, долговые письма, вся найденная в домах и казенных палатах обширная документация сжигаются на костре — неграмотная людская масса слишком хорошо знает: от бумаг исходит неволя. Запишут на листке на человека за долги и недоимки «кабалы» и «крепости», и он уже больше собой не располагает, переходит в зависимое состояние. По достоверным данным, «Разин не токмо в Астрахани в приказной полате дела велел драть», но и грозился, что «вверху де у государя дела все передерет».

Сохранились составленные рукой врагов разинцев описания того, что делалось в Астрахани в ту пору. Со страниц сочинений этих авторов народовластие предстает как затяжная полоса дикого разгула и произвола «бунтующей черни». По их словам, в городе царил полный хаос и беспорядок, человеческая жизнь не стоила и копейки, любой «мятежник» якобы мог безнаказанно ограбить, изувечить или убить кого угодно из мирных жителей, если тот ему почему-либо не приглянулся. Нагнетание обвинений разинцев во всех тяжких грехах, чередование по нарастающей жутких сцен насилия, смакование жестокости восставших — вот характерные черты освещения событий в Астрахани классовыми недругами поднявшихся на борьбу угнетенных масс. Однако и сквозь ненависть к восставшим, предвзятость и пристрастность по отношению к ним проглядывает истина. К примеру, неоднократно упомянутый Л. Фабрициус, который не скупится на отборные бранные эпитеты в адрес разинцев и называет их то подлыми канальями, то бессовестными кровавыми собаками, то убийцами, то разбойниками и тиранами, все же вынужден в своих записках признать, что Разин «хотел установить полный порядок», старался искоренить в повстанческих рядах воровство, аморальное поведение, строго пресекал употребление нецензурных слов. «… Если кто-либо, — свидетельствует Фабрициус, — уворовывал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху, насыпали туда песку и так бросали его в воду. Я сам видел, как одного казака повесили за ноги только за то, что он походя ткнул молодой бабе в живот».

Тот же Фабрициус, который чуть ли не на каждой странице своего сочинения толкует о неуправляемости повстанческого войска и бесчинствах, им творимых, вдруг приводит факты, доказывающие как раз обратное. «… Этот жестокий казак, — пишет он о Разине, — так почитался своими подчиненными, что стоило ему только что-либо приказать, как все мгновенно приводилось в исполнение. Если же кто-либо не сразу выполнял его приказ, полагая, что, может, он одумается и смилуется, то этот изверг впадал в такую ярость, что казалось, он одержим. Он срывал шапку с головы, бросал ее оземь и топтал ногами, выхватывал из-за пояса саблю, швырял ее к ногам окружающих и вопил во все горло: «Не буду я больше вашим атаманом, ищите себе другого», после чего все падали ему в ноги и все в один голос просили, чтобы он снова взял саблю и был им не только атаманом, но и отцом, а они будут послушны ему и в жизни, и в смерти. Столь беспрекословное послушание привело к такому почитанию этого злодея, что все перед ним дрожало и трепетало и волю его исполняли с нижайшей покорностью».

Резкое неприятие и осуждение Разина и разинцев автором проявляется и в намеренном стремлении представить их в карикатурном свете, и в именовании повстанческого предводителя извергом и злодеем. Но, хотя острая враждебность и жгучая неприязнь к восставшим переполняют Фабрициуса, злоба не настолько застилает ему глаза, чтобы не подметить в разинском стане неукоснительного подчинения атаману, выполнения приказов, строгого спроса за неблаговидные поступки и т. п. Конечно, не стоит впадать в крайность и преувеличивать степень централизации и организованности сил восставших, однако элементы единоначалия и дисциплины в их лагере налицо, и даже враги разинцев не могли это не констатировать.

Домыслы по поводу того, что, захватив власть, восставшие оказались не в состоянии ею распорядиться, красноречиво опровергают события в Астрахани. Астрахань стала крупнейшим опорным пунктом восстания. Больше того — ее даже можно назвать столицей разинской вольницы. Нигде так долго, как там, не продержалась народная власть: полтора года город находился в руках повстанцев.

Заканчивавшаяся на Средней Волге страдная пора — уборка урожая заставляла Разина спешить. Он крепко рассчитывал на освободившиеся крестьянские руки: нужно было наращивать силы, чтобы противостоять большому карательному войску, которое собирало против разинцев правительство.

Разин покинул Астрахань 20 июля, добрая половина жителей ушла с ним, но зато для усиления оставшихся атаман выделил из донских казаков по два человека с десятка во главе со своим испытанным сподвижником Василием Усом. Ус верховодит в Астрахани вместе с двумя другими разинцами — Федором Шелудяком и Иваном Терским, а также с выборными горожанами. Ему, понаторевшему военачальнику, приходится заниматься не столько ратными, сколько гражданскими делами. Атаману были переданы городовые печати, в его руках было сосредоточено все делопроизводство. Ус распорядился переписать всех, кто был здоров, крепок и гож к оружию, велел учесть весь хлеб на житном дворе, столовый харч и прочие запасы продовольствия. Он должен был обеспечить строгий повстанческий порядок и решать повседневные вопросы жизни большого города — от распределения продуктов до восстановления прекращенной в дни бурных июньских событий в Астрахани рыночной торговли. Со своей нелегкой задачей Василий Ус и его помощники хоть и с переменным успехом, но справлялись.

Ус жил в отдельной избе в деловой части Астрахани — Белом городе. У этой избы постоянно толпился народ — люди шли к главе повстанческой власти со своими советами, просьбами, заботами, обидами. И всех Ус принимал, старался оказать помощь. Ему приходилось даже регистрировать браки, выдавая молодоженам свидетельства, заверенные трофейной печатью с изображением короны и меча. Деньги за эту процедуру не взимали, что очень устраивало женихов и невест, ибо свадебная церемония обошлась бы весьма дорого. О состоянии дел в Астрахани Ус периодически писал С. Т. Разину и сам часто получал от него грамоты и распоряжения.

Ни крупные поражения, которые терпели разинцы на фронтах крестьянской войны, ни угрозы царских властей огнем и мечом восстановить «законный порядок» в городе не поколебали решимость защитников астраханской вольницы продолжать борьбу. Государевы полки занимали город за городом — Астрахань стояла. Пылали подожженные карателями села и деревни, жители которых участвовали в восстании, — Астрахань держалась. Долгое время город оставался несокрушимым бастионом народной власти. Когда в мае 1671 года повстанцам стало известно, что оставленные ими в свое время в живых представители астраханской феодальной верхушки — митрополит Иосиф и князь Львов тайно переписываются с царскими воеводами, замышляя в городе переворот, в Астрахани незамедлительно собрался круг, который после тщательного публичного разбирательства (его вел сам Ус) вынес обоим обвиняемым, а также прочим замешанным в заговоре против восставших лицам смертный приговор.

Казнив Львова и могущественного церковного иерарха, Ус и его сподвижники вырвали таким образом два ядовитых зуба, которые то и дело пускала в ход в Астрахани тайная антиповстанческая группировка, нанося тем самым немалый вред разинцам.

Однако пора вернуться назад, к событиям конца июля 1670 года, когда Разин, покинув Астрахань с 11-тысячным войском, отправился вверх по Волге. Поход повстанцев от Царицына до Астрахани, а затем от Астрахани и Царицына через Саратов, Самару, мелкие населенные пункты и остроги (крепости) до Симбирска можно поистине назвать триумфальным. Жители сами брали под стражу местную администрацию и с крестами, иконами и хлебом-солью выходили навстречу «батюшке» Степану Тимофеевичу. В занятых разинцами городах с теми или иными вариациями повторялись события Царицына и Астрахани, воспроизводились те привычные казацкому ядру повстанческого войска формы управления и социальных взаимоотношений, которые были распространены на Дону.

Период наиболее бурного и активного выступления масс начинается в разгар лета 1670 года. В августе рабочая страда самая тяжелая: два поля надо убрать да третье засеять. Не случайно конец уборки урожая совпадает с невиданным накалом классовой борьбы крестьянства. В течение очень короткого срока поднялось крепостное население Симбирского и Нижегородского уездов. Волны движения докатились до Рязани, охватили Заволжье и районы русского Севера, достигли Белого моря, где сомкнулись с Соловецким восстанием. Последнее вспыхнуло в 1668 году как протест монахов-старообрядцев против церковной реформы патриарха Никона, однако с проникновением в Соловки отдельных групп разинцев сквозь религиозную оболочку все явственнее и острее проглядывают те же мотивы борьбы, которые объединили участников крестьянской войны: недовольство боярским произволом, социальным и имущественным неравенством в монастырской среде, неудержимым натиском крепостничества.

В Симбирском уезде крестьяне разных национальностей — русские, татары, мордва, марийцы вместе с присоединившимися к ним конными и пешими стрельцами, как пишет один из представителей лагеря феодалов, «дворян и детей боярских побили с женами и детьми и дома их все разграбили, да и ратных людей, жильцов и дворян и детей боярских многих по слободам и по деревням и по дороге побили и переграбили».

Поднялось крепостное население вотчин боярина Морозова в Арзамасском уезде, в селах Лысково и Мурашкино. Летят от воеводы к воеводе в разные концы тревожные сообщения о том, что от Арзамаса по Нижний Новгород крестьяне «забунтовали, помещиков и вотчинников побивают, а которые поместья и вотчины московских людей, и их в тех поместьях и вотчинах нет, и в тех местах побивают прикащиков их с женами, с детьми и поместья и вотчины их разоряют». Из ряда деревень и сел отряды восставших крестьян направились к Нижнему. Официальная переписка тех лет между центральной и местной администрацией свидетельствует, что и «в нижегородских жителях была к воровству шатость».

Это было время, когда, по словам самих повстанцев, Волга — великая русская река, о которой народная поговорка гласит: «Матушка Волга и широка и долга», — «стала их, казачья», когда независимо от главного войска Разина и отдельных его отрядов в центрах феодального землевладения энергично действовали распыленные группы крестьян, когда островками воли становились села и деревни, где дела «всем миром» вершили расправившиеся с помещиком или его приказчиком крепостные. И таких островков было много — пламя крестьянской войны разгоралось и охватывало все новые и новые территории.