Степан Разин и его время

Чтоб всяк всякому был равен

Венценосную голову царя Алексея Михайловича переполняло много забот и тревог. Большое беспокойство «Тишайшему» доставил раскол русской церкви. Основным проводником нововведений в толковании канонов веры и в вопросах богослужения был патриарх Никон, ставший главой церкви в 1652 году. В лице нового патриарха, взявшегося твердой рукой привести нормы церковной жизни в России в сообразие с греческими, царь рассчитывал найти опору трону. На первых порах Алексей Михайлович всецело поддерживал Никона и проводимые им реформы. В затеянном Никоном исправлении русских богослужебных книг в строгом соответствии с греческими, в обрядовых преобразованиях боярское правительство Алексея Михайловича видело инструмент, с помощью которого Россия могла бы существенно усилить свое церковно-политическое влияние на Балканах.

Однако непомерно властный и честолюбивый Никон не только не стал оплотом царского престола, но и повел дело так, что чуть не пошатнул самые его основы.

Происходивший из простых мордовских мужиков, патриарх посмел утверждать, что церковь стоит выше светской власти, а стало быть, он, верховный церковный иерарх, выше государя. Так «Тишайший», собиравшийся с помощью церковной реформы обуздать все еще чрезвычайно сильную и строптивую феодальную знать, нежданно-негаданно столкнулся с оппозицией там, где вовсе не предвидел, и мало того вынужден был призвать боярскую аристократию в союзники в борьбе с исступленно отстаивавшим свой приоритет патриархом. Схлестнувшись в яростном споре с царем о месте церкви в государстве, дерзнув усомниться в царском величии, Никон сам вынес себе приговор.

Поместный собор[24] 1667 года осудил его за оскорбление государя и самовольные и своекорыстные действия по управлению церковью. Никон кончал жизнь в ссылке в Белозерском крае простым монахом Ферапонтова монастыря. Но он не смирился и причинял царю немалое беспокойство своими эпистолярными обличениями. «… Если и умертвить прикажет, — писал с беспощадной откровенностью новый чернец Ферапонтовой обители о всесилии «Тишайшего», — то умерщвляют, если прикажет погубить — губят, сокрушить — сокрушают, прикажет строить — строят, прикажет резать — режут…»

Немало треволнений доставили «Тишайшему» и ярые противники никонианской (реформированной при Никоне по греческим образцам. — Авт.) церкви — раскольники, или старообрядцы. В их лагере оказались как низы, так и верхи тогдашнего общества. Темные, забитые крепостным строем люди под воздействием таких страстных проповедников старой веры, как протопоп Аввакум или Капитон, выступали против нового издания православия, по невежеству и неведению связывая с ним пришедшиеся на тот же хронологический период резкое ухудшение своего положения, усиление крепостнического зажима и даже свирепствовавшие в то время эпидемии. Однако среди староверов были и представители титулованной феодальной знати. Что же общего было между посадским тяглецом или перебивавшимся с хлеба на воду крестьянином и, например, знаменитой боярыней Феодосией Прокопиевной Морозовой — героиней одноименной картины В. И. Сурикова? Пожалуй, только одно — использование раскола как формы выражения своего недовольства. Чем были недовольны угнетенные массы, пояснять не надо. Но встает вопрос: а что же не устраивало верхушку господствующего класса? Во-первых, в новшествах, за которые ратовал Никон, она усматривала ущемление своих интересов, видела угрозу утраты былого влияния в государственных делах, поскольку церковная реформа изначально должна была во многом содействовать усилению самодержавия и, если бы властолюбивый патриарх не повернул по-своему, она бы этому всецело и послужила. Во-вторых, русская аристократия вообще крайне туго, неохотно, а часто враждебно воспринимала что-то новое, предпочитая жить по освященной традициями старине. Особую неприязнь у князей и бояр вызывали какие-либо установления, заимствованные за рубежом, будь то у греков или у немцев. Столь болезненная реакция на проникающие в Россию иностранные элементы опять-таки объясняется устойчивым нежеланием перемен.

Но ни раскольничье движение с его массовым бегством в далекие скиты — своего рода лесные монастыри, ни происки низложенного Никона, ни другие потрясения не шли в глазах «Тишайшего» ни в какое сравнение с разинским восстанием. Даже само имя Разин внушало всему классу господ и царю как верховному феодалу страх и смятение, ибо в имени этом слышалось им что-то грозное, неотвратимое, разящее.

Разин поднимался против ревностно оберегаемого боярами, дворянами, религией, официальной моралью порядка вещей и уклада жизни. Безропотность, покорность — вот качества, которые желали с молодых ногтей видеть господа в зависимых от них людях. Церковь прилагала огромные усилия, чтобы с малых лет воспитывать прихожан в рабском смирении и нестроптивости. Ребенку внушали «бесстрастие телесное имети, ступание кротко, глас умерен, слово благочинно, пищу и питие немятежно». Детям усердно и многажды вдалбливали две истины — молчание и послушание.

Но люди противились рабской участи, не притерпевались к своей неволе. Их вынужденное повиновение могло в любой момент обернуться открытым протестом, сопротивлением, бунтом. И как боярам и дворянам было не бояться «крамольника» Разина, если он будил в людях веру в свои силы, надежду на то, что всем миром нельзя не одолеть мучителей и недругов народа. Деятельная натура предводителя крестьянской войны, его общественный темперамент и оптимизм привлекали к нему взоры огромной массы угнетенных. Но главным социальным магнитом для них была, конечно, утверждавшаяся там, где прошли разинцы, вольница.

Враги восстания не прочь были упростить личность Разина, изобразить его этаким лихим и бесшабашным рубакой, который наудачу пускается в опасные авантюры. Но совершенно иным предстает «батюшка» Степан Тимофеевич в народном эпосе. Это вовсе не примитивный смутьян, которому все нипочем и море по колено, а сильный, духовно непоколебимый и стойкий человек с богатым внутренним миром, но сомневающийся, мятущийся, часто погруженный в крепкую, иногда кручинную думу.

Таким виделся он угнетенным массам, таким был близок и дорог им.

Щедро наделяемый народом былинно-богатырскими чертами, исполинской силой, невероятным хитроумием, Разин в жизни вовсе не был сверхчеловеком. И именно потому, что он таким не был, его изображали сказочно неуязвимым и всемогущим. Ибо сотни тысяч людей, как бы оберегая молвой своего героя, заступника и защитника от бед и напастей, хотели видеть его только таким.

Разин был свой, земной, близкий, понятный массам — другого бы они не приняли, не пошли за ним. Социальная типажность, житейская узнаваемость предводителя крестьянской войны — это очень важная составляющая его личности.

Беспокойное чувство справедливости, обостренная совестливость движут Разиным. Активной жаждой добра, деятельной любовью и состраданием к угнетенным, жаждой справедливости переполнено его сердце. Но и полно ненависти ко всякой человеческой нечисти, подлости, произволу.

Все это зорко разглядел народ в «батюшке» Степане Тимофеевиче и оттого поверил ему, оттого с такой неистребимой верой и надеждой обращал к нему свои взоры.

Если в связи с походом Василия Уса правительство Алексея Михайловича предпочло наказать виновных руками казачьей старшины, то перед лицом колоссального народного движения во главе с Разиным московские власти прибегают к жестокой политике экономической блокады Дона: под страхом смертной казни прекращают подвоз туда хлеба и другого продовольствия, стремятся изолировать изначальный очаг восстания от других районов.

Размах крестьянской войны, пламя которой перекинулось с Дона на северо-восточную Слободскую Украину, полыхало в Поволжье и подбиралось к центру страны, ужаснул правительство. В составленном неведомым придворным летописцем несколько десятилетий спустя после событий 1667–1671 годов хронографе, заключающем «в себе российские происшествия» со времен Киевской Руси и до последней четверти XVII века, прямо говорится, что «немалый страх государю всея Россия учинил бунтовщик казацкой атаман Стенька Разин, которой, собрав казаков и других збродных (от слова «сброд». — Ред.) людей, городы все низовые по реке Волге по самую Рязань и с уездами под свою власть прия и намерен итить к Москве…».

Историки часто задумываются над тем, что нес на своих знаменах Разин, чем мыслил заменить боярское государство, что предполагал построить на его месте. Политические идеалы повстанческого предводителя при всей их расплывчатости и туманности довольно рельефно проступают сквозь наслоения царистских иллюзий, утопическую веру в добрых и злых государевых советников и т. п.

В разинском войске был хорошо налажен выпуск «прелестных» листов. Их назначение — склонять («прельщать», как говорили враги восставших) на свою сторону население. Сам Разин и его атаманы, по-видимому, высказывали общую идею содержания будущих грамот, а составляли их примкнувшие к движению площадные подьячие, жившие написанием челобитных разным просителям, а также попы и пономари, многие из которых бедовали не меньше, чем большая часть их прихожан. На местах с «прелестных» писем снимали копии, и они имели дальнейшее хождение. В лагере феодалов к разинским призывам был повышенный интерес, так как правительству приходилось как-то на них реагировать, давать им отповедь в царевых и патриарших грамотах. По распоряжению властей воеводы, в руки которых попадали «прелестные» письма, отправляли их в московские приказы, где те подвергались внимательному изучению. По тому факту, что в столицу эти прокламации поступали чуть ли не мешками, можно судить об их неимоверном количестве. Но до наших дней в подлиннике дошла всего одна:

«Пишет вам Степан Тимофеевич всей черни. Хто хочет богу да государю послужить, да и великому войску, да и Степану Тимофеевичю, и я выслал казаков, и вам бы заодно измеников вывадить и мирских кравапивцев вывадить. И мои казаки како промысь (промысел. — Авт.) станут чинить и вам бы итить к ним в совет и кабальныя и апальныя шли бы в полк к моим казакам».

Под изменниками и мирскими кровопийцами разумелись все лица, воплощавшие в глазах угнетенного люда крепостное право: душевладельцы (помещики, вотчинники), их приказчики, воеводы, приказные, верхи посада, ростовщики.

В распоряжении историков лишь единичные вышедшие из повстанческого лагеря документы. Сказанные под пыткой и запротоколированные в стане врага расспросные речи участников крестьянской войны в расчет принимать можно лишь с большой осторожностью, ибо эти добытые стараниями палачей показания очень часто весьма далеки от истины.

Содержание «прелестных» писем Разина и его сподвижников в основном известно в пересказе и интерпретации их классовых врагов, включая и находившихся на службе в России иностранных подданных. Вот как звучат в передаче Я. Стрейса призывы повстанческого предводителя. «За дело, братцы! Ныне отомстите тиранам, которые до сих пор держали вас в неволе хуже, чем турки или язычники. Я пришел дать всем вам свободу и избавление, вы будете моими братьями и детьми, и вам будет так хорошо, как и мне, будьте только мужественны и оставайтесь верны». Примерно так же передают основную мысль разинских воззваний другие зарубежные очевидцы крестьянской войны: «Повсюду обещал он народу вольность и избавление от ига… бояр и дворян, которые, как говорил он, держат страну под гнетом».

«Прелестные» грамоты, насколько можно о них судить по отрывочным и, как правило, весьма тенденциозным (пристрастным) сообщениям, писались отнюдь не по одному и тому же трафарету. У них разный как по сословному (посадские люди, стрельцы и солдаты), так и по национальному (русские, украинцы, татары, чуваши, мордва) составу адресат. Были даже прокламации с наказом к восставшим массам не трогать и не разорять тех дворян, которые поддерживают движение. Все это свидетельствует об определенной тактической гибкости разинцев, умении их нешаблонно, творчески мыслить.

Боярское правительство, конечно, стремилось всячески извратить и исказить социальный смысл крупнейшего классового выступления народа и, надо сказать, весьма в этом преуспело. Но не до конца. Иначе в деловой документации, в другого рода источниках не было бы столь откровенно воспроизведено содержание повстанческих грамот. К примеру, в уже упоминавшемся хронографе более позднего времени читаем: «И тако той Стенько Разен пойде с тем намерением чтоб ему прийти во град в Москву, и всех князей и бояр и знатных людей и все шляхетство (дворянство. — Авт.) российское побить, искоренить всякое чиноначалие и власть, и учинить то, чтоб всяк всякому был равен. И на то, — говорится в хронографе, — писал письменные листы, и послал наперед себя по городам, селам и деревням, возвещая то свое злое намерение».

Конечно, приведенные слова, говоря современным языком, не передают всей глубины и сущности социально-политических установок предводителя движения, других его руководителей. Однако не исключено, что Разин и разинцы формулировали свою конечную цель именно так прямо и конкретно. Ведь по сути дела разве не эту идею сам атаман и его «вольное сбранье», как именует народная песня разинских сподвижников, стремились упорно и последовательно реализовать на местах? Вопреки старинной пословице «В лесу лес не ровен, в миру — люди», разинцы передавали всю полноту власти восходившему к древнему вече кругу, вводили выборное управление, равные имущественные права, учреждали казачье народовластие с одинаковым спросом со всех и каждого, отменяли налоги и поборы и т. п.

И все же нельзя не заметить неоднозначности лозунгов и призывов, с которыми выступает Разин, непоследовательности его действий, парадоксов и противоречий в линии поведения этого народного бунтаря. То он нападает на караван судов, где в числе других плывут и государевы струги, открыто насмехается и потешается над царевой милостью, и это не укрывается от внимания многих современников, в частности Фабрициуса, то целует милостивую царскую грамоту и призывает «за великого государя стоять». То гордо заявляет, что не намерен считаться с царем, собирается предъявить ему свои требования и грозится передрать «вверху… у государя все дела», то подчеркивает в «прелестных» грамотах, что идет «по указу великого государя» под Москву и противопоставляет бояр-злоумышленников и изменников обманутому ими царю. То, бросая вызов самому «Тишайшему» и царской семье, распространяет слух, что с ним находится старший сын царя Алексей (который умер в январе 1670 года), то, будучи в Астрахани, пышно празднует с сотней есаулов и казаков день именин здравствующего государева сына Федора Алексеевича…

Видимо, нужно проводить определенную психологическую грань между Разиным-человеком, частным лицом и Разиным — предводителем огромного войска, каких никогда не было под началом даже у самых знаменитых донских атаманов. На Дону царская особа не пользовалась особым почтением, отношение станичников к государю было куда сдержаннее, чем у других групп населения страны. Это объяснялось, во-первых, тем, что, в отличие от других российских подданных, казаки были сравнительно независимы от центральной власти и царя; во-вторых, они привыкли своими действиями навлекать на себя монарший гнев, каяться и затем получать высочайшее прощение; в-третьих, в памяти у донцов еще были свежи события Смутного времени, когда на российском троне началась калейдоскопическая смена царей, когда народ ошеломило самозванчество, замешанное на авантюрах с постоянно воскресающим царевичем Димитрием, когда в острой и беззастенчивой борьбе именитых бояр, честолюбивых дворян и безродных проходимцев решалось, кому быть, а кому не быть на престоле. Разин, родившийся и выросший на Дону, подобно большинству казаков, не благоговел перед царем, хотя и не был избавлен от царистских иллюзий и веры в «доброго» государя. Если к персидскому шаху, по достоверным сведениям, Разин обращался в письмах как к равному, то свое место по отношению к российскому самодержцу он обозначил в «прелестной» грамоте на две ступеньки ниже: после самого государя и великого (то есть повстанческого. — Авт.) войска. Как истинный донской головщик Разин после успешного единоборства с кызылбашским правителем, возможно, не раз задумывался о том, не пришло ли время открыто помериться силами и с государем «всея Великая и Малая и Белая России». Но как человек своего времени и как вождь крестьянской войны, за которым шли огромные массы, он вовсе не был заинтересован отказываться от такого надежного и безотказного средства воздействия на умы, как государево имя.

Неразвитое политическое мышление угнетенных традиционно искало причины своих бед в злой воле отдельных лиц, не связывая эти беды с самим царем. В России XVI–XVII веков заботливо поддерживалась сверху иллюзия личного управления монархом своим государством. Фигура царя заслоняла в глазах современников и громоздкую бюрократическую машину с нескладной системой приказов, часто дублирующих друг друга, со знаменитой московской волокитой, мздоимством, кумовством и т. п. Все бумаги, поступавшие в приказы от частных лиц, подавались на имя самого государя, все грамоты и указы, исходившие из самых разных тогдашних учреждений и канцелярий, также обнародовались от царева имени, хотя составляли их подьячие, а в лучшем случае — дьяки.

Благообразная внешность Алексея Михайловича, подобающая царственная осанка, ровная поступь, приятного тембра голос заметно способствовали созданию в воображении народа монаршьего портрета по привычному трафарету: царя наделяли теми качествами, которые позволили бы любому простому человеку найти объяснение беззаконию, неправде, злоупотреблениям, творящимся в Московском государстве. Внутренний облик «царя-батюшки» в народе виделся в бледно-розовых тонах. Он представлялся добрым и смирным, но безвольным, благочестивым и не слишком умным, но беспомощным перед окружением злых советников-бояр — виновников всех бедствий народа.

Разин не мог не считаться с массовым общественным мнением, согласно которому все хорошее исходит от царя, а все плохое — от изменников-бояр. Повстанческий предводитель и сам был отчасти подвержен этому привычному представлению, что нашло воплощение в пущенной в народ им и его сподвижниками легенде о якобы нашедшем убежище в лагере восставших царевиче Алексее Алексеевиче. «… Стенька, — сообщает иностранный очевидец, — пустил слух, будто царевич, бежав от злодейских рук бояр и князей, укрылся у него…» Для вящей убедительности Разин, по словам того же свидетеля, держал у себя «отрока лет 16, потомка одного из пятигорских черкесских князей, которого захватил в плен… Сей юный князь… принуждаем был… выдавать себя за высокую особу…». Он плыл в разинском караване на специальном судне, выложенном изнутри красным бархатом.

Однако инсценировка с «царевичем» — не только дань монархическим настроениям, но и тонкий расчет: «воскрешенный» повстанческим атаманом Алексей Алексеевич был того же корня, что и царствующий самодержец, приходился ему законным наследником. Следовательно, переход на сторону Разина, защищавшего интересы чуть было коварно не изведенного боярами царевича, не был со стороны народа нарушением крестоцелования на верность государю, а со стороны служилых людей — изменой присяге. В церквах примкнувшие к разинцам попы молились за царевича Алексея Алексеевича. Боевой клич восставших «Нечай!» толкуется иногда как имя, под которым подразумевался чудесно (нечаянно) спасшийся сын «Тишайшего».

Гипнотизирующее воздействие царского имени на умы миллионов людей — характерная черта политической идеологии того времени. Она восходит к гораздо более ранней эпохе, когда великие русские князья возглавляли праведную борьбу против ордынцев, немецких и шведских рыцарей.

Как и весь народ, Разин не был избавлен от наивного монархизма и искренне мечтал о крепком, справедливом и милосердном царе. Он не столько замахивался на самодержца, сколько хотел оградить его от лихих, злокозненных бояр, поправить сложившееся положение дел, стать верным царевым советником. Как свидетельствует хорошо информированный, но оставшийся неизвестным англичанин, Разин «был обольщаем надеждой, что будет говорить с самим великим государем и перед ним изустно защитит дело свое».

Столь же часто, как царево имя, Разин использовал в своих воззваниях еще одну устоявшуюся официальную формулу — стоять за веру православную, «за дом пресвятые богородицы и за всех святых».

Разин не был человеком набожным, но в молодости он исправно исполнял обеты, ходил на богомолье. Как и большинство казаков, он не проявлял особой щепетильности в вопросах веры и тем не менее не был «нехристем», как пытались его представить правительство царя Алексея и предавшая повстанческого атамана анафеме (проклятью) официальная церковь во главе с патриархом Иосафом. Военно-полевые условия казачьей жизни, малое число церквей и священнослужителей на Дону заставляли на многие вопросы религии, на обрядовые стороны смотреть гораздо проще, чем в центре России. Думается, к Разину и его есаулам в полной мере относится поговорка «Гром не грянет — мужик не перекрестится». Чтоб проникнуть в Яицкий городок, предводитель восставших, не колеблясь и не боясь прогневить бога, выдает себя и своих казаков за богомольцев. Не находит он зазорным венчать молодых не в церкви, а вокруг вербы, как делали на Руси в языческие времена. Освобождая во время персидского похода из мусульманского плена русских невольников и считая это выполнением христианского долга, Разин в то же время с готовностью заявляет шаху, с которым пытается вступить в союз:

«Мы-де будем служить, обасурманимся (то есть примем ислам. — Авт.) и донских казаков приведем к себе».

Будет неверным осовременивать Разина и приписывать ему понимание того, что религия, атрибуты веры — мощное идеологическое оружие. Восставшие вовсе не отказались от привычного, естественного для тогдашнего русского человека образа жизни и мыслей. Поэтому было бы странно, если бы в их войске не было своего православного духовенства, исполнявшего все необходимые требы и обряды: молебны, исповедание умирающих и отпущение им грехов, поминание умерших по специально составленным «синодикам» и т. д. У повстанческого атамана был даже личный духовник — поп Феодосий, который, как известно, «всякие… Стеньки Разина замыслы ведал». Среди низшего духовенства, стоявшего по своему материальному положению довольно близко к трудящимся массам, нередко встречались церковные служители, которые не только сочувствовали бесправному народу, но и становились на его сторону. Жалуя своих попов, предводитель восставших был беспощаден к тем, кто выступал и проповедовал против него. «А которые де священники его, вора Стеньку, обличали, — зафиксировано в переписке царской администрации, — и тех он одного посадил в воду, а другому велел отсечь руку да ногу». Вместе с тем с авторитетными «отцами церкви» Разин расправиться не спешил. Так, он не только сохранил жизнь злейшему врагу восстания астраханскому митрополиту Иосифу, но и счел необходимым даже попировать у него в гостях. Вряд ли Степан обольщался надеждой обратить старца в свою веру. Скорее он преследовал цель дать пищу слухам о своем единодушии с церковным владыкой всего Нижнего Поволжья. Тот же подход был у Разина к опальному патриарху Никону. Весной 1668 года в келью к низложенному реформатору в Ферапонтовом монастыре явились три донских казака в монашеских одеяниях. От имени Разина они звали Никона идти с собой. «Если захочешь, — говорили они, — мы тебя по-прежнему на патриаршество посадим…» Отказ осторожного Никона последовать в лагерь восставших не помешал разинцам использовать образ гонимого патриарха в своих агитационных целях. Ведь падение главы русской церкви в народе приписывали проискам и интригам тех же изменников-бояр, на которых пошел войной Разин. Имя низверженного Никона, еще недавно вызывавшее всеобщую ненависть, теперь привлекало внимание, а сам он и его участь вызывали широкое сочувствие, ибо массы готовы были поддержать любую оппозицию против феодального государства. Кроме того, бывший патриарх был близок народу своим простым крестьянским происхождением. Пошли слухи, что Никон хотел «черным людям» добра и послаблений, но злые бояре возвели на него неправду и упекли в монастырь.

Все эти толки хорошо были известны повстанческому атаману, и он их не преминул обыграть и обратить в свою пользу: в разинской флотилии наряду со стругом «царевича» плыло и обитое изнутри черным бархатом судно, на котором будто бы находился незаслуженно обиженный Никон.

Такова в общих чертах идеологическая подоплека крестьянской войны, таковы своего рода «пропагандистские рычаги», которые умело и искусно применяли Разин и разинцы, привлекая к себе народные массы. И конечно, эти факторы нельзя недооценивать, ища объяснение тому исполинскому размаху событий, который приняло движение.

Охватив Алатырский, Свияжский и Симбирский уезды, пламя восстания распространилось на запад и северо-запад.

Правительство принимает все меры, чтобы блокировать «мятеж», не допустить его проникновения из районов развитого вотчинного землевладения в центральные уезды страны. 1 августа 1670 года, в то время, когда повстанческое войско победоносно шло вверх по Волге, в Москве была объявлена мобилизация столичных дворян. В обязательном порядке они должны были записываться в рати, чтобы постоять «за великого государя и за свои домы». Командующим был назначен боярин князь Ю. А. Долгорукий — тот самый, по вине которого был казнен старший брат С. Т. Разина. Но ни московское, ни провинциальное дворянство не спешило помериться силами с восставшими. Начавшееся в июне формирование карательных полков растянулось до осени. Помещики крайне неохотно оставляли свои имения, медлили, раскачивались, в результате чего комплектование войска шло очень и очень медленно. Особенно ощутимый недобор был по Москве: столичные баре предпочитали отсиживаться по своим деревням. Чтобы с грехом пополам собрать воинство, правительству пришлось посылать по дворянским гнездам специальных гонцов. Времена, когда служилое сословие являлось «конно, людно и оружно» по первому зову государя, бесповоротно миновали. Получив с принятием Соборного уложения право передавать земельные владения по наследству, дворянство стало всячески уклоняться от службы, от выполнения своих обязанностей. Даже когда ополчение было, наконец, из-под палки собрано в Москве, оно отнюдь не спешило покидать столицу. Сначала развернулись приготовления к торжественному смотру войска. Потом состоялся сам смотр, который был очень пышно обставлен и проходил в присутствии иностранного дипломатического корпуса. 60 тысяч дворян в блестящих доспехах и дорогих одеяниях прогарцевали по Москве. За каждым всадником свита холопов вела под уздцы разукрашенных коней. Это была демонстрация силы правящего класса, отправлявшего отборное воинство на расправу с повстанцами. Но одно дело — показывать военное превосходство, участвуя в парадах, и другое — в боевых схватках.

Положение на театре военных действий принимало для класса феодалов все более серьезный характер, а когда Разин подошел к стратегическому узлу целого комплекса военных укреплений в Среднем Поволжье — Симбирску, ситуация сложилась поистине критическая. Ведь Симбирск был ключом от центральных районов России, уже захваченных крестьянскими волнениями, а также открывал путь на Казань и Москву.

Власти постарались стянуть ратные силы ко всем основным очагам восстания: в Поволжье мощные заслоны были близ Казани (полки воеводы П. С. Урусова) и Саранска (войско князя Ю. Н. Барятинского), в Черноземном Центре сдерживающим разинское движение плацдармом служил район Тамбова (здесь карателями командовал старый и опытный служака Я. Хитрово).

В столице было неспокойно. Время смотров ратей миновало. Для бояр и дворян, для самого царя настали дни беспокойств и тревожных ожиданий, а для трудового люда столицы пришла пора надежд. Несколько москвичей «низкого звания», по сообщению нидерландского дипломата Н. Гейна, были схвачены и казнены за попытку уйти к разинцам. Другой иностранный свидетель, находившийся в период крестьянской войны в столице России, писал, что обещаниями свободы «от тяжелого ига бояр, которых он называл притеснителями населения», Разину «удалось… достигнуть того, что даже в Москве нашлись лица, которые с похвалою о нем говорили как о человеке, стремящемся к свободе и благополучию. Дело дошло до того даже, что некий старик на вопрос, что следует делать, если Стенька подойдет к Москве, неосторожно ответил: его следует встретить с хлебом и солью». За свои слова этот человек заплатил жизнью. Тот же иностранец приводит сведения еще об одном неизвестном, который открыто призывал народ не повиноваться боярам. Его повесили, предварительно отрубив ему ноги и руки.

Царь Алексей получал известия о том, что «мятеж» дает о себе знать и в Замосковном крае. Всполохи народной борьбы ярким пламенем пробивались на подступах к Коломне и в Скопине, в Муроме и в Шуе, близ Тулы и в Костроме, в десятках сел и деревень, опоясывающих Москву в радиусе немногим более ста километров. «Тишайший» счел за лучшее перебраться из многолюдного Кремля в изолированное от города и хорошо защищенное село Коломенское, где охрану царской особы несли несколько стрелецких полков.

А Разин между тем вел свои отряды на штурм Симбирска. Симбирские укрепления состояли из двух частей: крепости, находившейся на венце — вершине горы, и острога, зубчатым деревянным частоколом окружавшего посад. Кроме того, первую оборонительную линию города составляли высокий земляной вал и глубокий ров. В распоряжении воеводы И. Милославского, подчиненного ему гарнизона и подкрепления из московских стрельцов было 25 железных и медных пушек, 7 пищалей, установленных в бойницах мощных деревянных башен и в крытых проемах, внутри стен. Хватало у защитников города ядер, пороху и продовольствия.

Разин очень искусно вел осаду Симбирска, применял ночной бой и сумел при активной поддержке местного населения овладеть посадом. Но кремль взять не удавалось. Восставшие начали его осаду, однако это сковало ядро их войска под симбирскими стенами. Правда, оттуда Разин разослал в разные концы своих людей с «прелестными» письмами. Диапазон их распространения чрезвычайно широк. «Подметные» листы находили в Москве и Костроме, в Арзамасе и Казани, они доставлялись в десятки самых отдаленных городов, сел и промышленных местечек. Эта агитация возымела самое широкое воздействие. Под ее влиянием массы поднимались на борьбу. По зову повстанческих прокламаций «воевод и всяких чинов приказных людей и в уездах детей боярских до смерти побивали и домы их разоряли», громили приказные избы, жгли крепостные и ссудные документы.

В свою очередь крестьяне сами направляли в разинский стан «посыльщиков», торопя прибыть в ту или иную вотчину и расправиться с ненавистными феодалами. Жители дворцовых сел Лысково и Мурашкино напали на сильно притеснявший их богатый Макарьево-Желтоводский монастырь, но, не в силах взять его, послали за подмогой к находившемуся поблизости повстанческому атаману Максиму Осипову. Тот с трехтысячным отрядом пришел на помощь — монастырь был взят.

Отряды во главе с ближайшими сподвижниками Разина Максимом Осиповым, Михаилом Харитоновым, Василием Федоровым заняли ряд острогов по Симбирской оборонительной черте (Тагай, Аргаш, Сурск, Урень), а затем города Атемар, Саранск, Пензу, Алатырь, Курмыш и другие. Подчас есаулы Степана Тимофеевича были настолько уверены в поддержке местных жителей, что решались войти в тот или иной населенный пункт крайне малочисленными группами. Так, М. Харитонов пришел в начале сентября 1670 года в Карсун, «а с ним… казаков 4 человека». Этого тем не менее оказалось достаточно, чтобы в городе вспыхнуло восстание: воевода, подьячие, а также воины гарнизона, не пожелавшие принять сторону повстанцев, были «побиты и перерублены насмерть…», из местных жителей были избраны атаманы.

О продвижении повстанческих эмиссаров можно было судить по тому, как бушует сельская округа: поджог помещичьей усадьбы и дележ барского добра нередко возвещали о скором приближении разинцев.

Сражение за Симбирск длилось почти месяц — с 5 сентября по 4 октября. Оно стоило больших жертв и показало упорство и выносливость пестрого по составу и неровно вооруженного воинства разинцев в столкновении с карательной армией. В ночном сражении восставшие одержали верх над конницей полкового воеводы Ю. Н. Барятинского, заставив его отступить к Тетюшам, овладели большей частью Симбирска. Но далее развить успех им не удалось. Четыре раза Разин вел свои отряды на штурм симбирского кремля, и каждый приступ кончался безрезультатно. Были применены и стрельба зажженной соломой и горящими дровами, и возведение вровень с крепостной стеной земляного вала длиною в 40 сажен, с которого велся обстрел города, и другие хитрости, но тщетно. А за то время, что восставшие простояли под стенами симбирского кремля, противник успел сконцентрировать в районе города мощный ударный кулак. И хотя Разину удалось искусным маневром заставить отойти пополнившиеся новыми силами рати Ю. Барятинского, благоприятный момент для захвата крепости был упущен, враги повстанцев все больше брали стратегическую инициативу под Симбирском в свои руки. И не случайно, что именно здесь в ночном бою с 3 на 4 октября 1670 года Разин терпит свое первое крупное поражение. Повстанцы бились как одержимые. Сам атаман молнией метался на коне среди врагов, сокрушал их не знающим пощады клинком. В той схватке он был «ранен тяжелою раною»: «сечен саблею по голове, да нога правая пробита из пищали». Лежащий на земле и истекающий кровью, Разин едва не попал в плен, но верные есаулы на руках вынесли его с поля битвы. Ряды восставших были смяты натиском противника. Лишь незначительная их часть вместе с ослабевшим от потери крови и впавшим в забытье Разиным сумела погрузиться на струги и отплыть вниз по Волге. Наседающий враг упорно теснил разинцев к реке. К утру 4 октября все было кончено. Те, кто остались живы после бойни, устроенной карателями на волжском берегу, — в основном раненые, — были казнены. Страшный лес виселиц навис над рекой. По широкой водной равнине заскользили плоты с зловещими столбами, на которых корчились повешенные на крючья за ребра участники восстания.

Разин залечивал раны на родном Дону, но его отсутствие, хотя и ощутимо сказывалось, не привело к затуханию народной борьбы, к свертыванию боевых действий против класса феодалов. Разина не было в гуще событий, но были его «прелестные» письма, были посланные им по городам и весям сподвижники-атаманы, и сам он все время как бы незримо присутствовал в повстанческих рядах. День ото дня множились слухи о том, что «батюшка» Степан Тимофеевич вот-вот придет со свежими силами, и это придавало уверенность восставшим, поднимало их дух.

Но крестьянская война далеко не исчерпывалась действиями войска под непосредственным руководством С. Т. Разина. Ход борьбы зависел прежде всего не от волеизъявления отдельной личности, а от движимых праведным гневом масс против класса эксплуататоров. Огонь восстания полыхал и там, где прошли разинцы, и там, где они даже близко не бывали, где читали «прелестные» письма, и где о Разине и его «детушках» знали лишь понаслышке. Движение было настолько сильным, настолько глубоко затронуло народную стихию, что приобрело необратимый характер и, конечно же, не замыкалось на фигуре своего признанного и талантливого предводителя, не ограничивалось замыслами и «директивными установками» как самого Разина, так и его ближайшего казацкого окружения. Разгар антипомещичьего движения, широкое участие в нем крестьян из народов Поволжья приходится как раз на тот период, когда наиболее боеспособная часть разинского войска была разбита, а сам повстанческий атаман, тяжело раненный, не мог возглавить борьбу. Но ему было на кого опереться.

Вторая крестьянская война в России, как и первая, выдвинула целый ряд талантливых предводителей движения, поднимавших на борьбу народные массы. В этих бесстрашных людях преломились лучшие черты трудового народа: стойкость и ненависть к угнетателям, независимость и сила духа, мужество и упорство.

Василий Ус, Федор Шелудяк, Михаил Харитонов, Максим Осипов, Василий Федоров, Никифор Черток, Фрол Разин, Илья Пономарев — вот далеко не полный перечень испытанных соратников С. Т. Разина, которые делили с ним и радость побед, и горечь поражений. В. Ус и Ф. Шелудяк возглавляли повстанческую вольницу в Нижнем Поволжье, в Астрахани. Действия М. Харитонова, М. Осипова, В. Федорова обеспечили успех разинцев на Средней Волге. Никифор Черток — дядя С. Т. Разина по отцу, родом воронежец, развернул активную вооруженную борьбу в Черноземном Центре России, под Тамбовом. Ф. Разину принадлежит видная роль в руководстве крестьянской войной на Слободской Украине, а на Дону он стремился обеспечить широкую поддержку движения донцами и нейтрализовать враждебных разинцам «домовитых» с К. Яковлевым во главе. И. Пономарев с отрядом прошел из восставшего Козьмодемьянска по северным волостям, взял город Унжу и способствовал подъему крестьянского движения в лесном Заволжье.

Каждый повстанческий атаман достоин отдельного рассказа. Своим героизмом, готовностью отдать жизнь, сражаясь за волю, они стяжали добрую и долгую славу в народе. Можно назвать еще десятки и десятки замечательных разинцев. В любой географической точке, где занялся огонь восстания, были свои предводители, свои признанные вожаки, которые в правительственных документах обычно названы «пущими ворами» или «заводчиками», то есть подстрекателями, зачинщиками.

У них были русские и нерусские имена. У них были разные судьбы. Но все они полны были решимости стать заступниками угнетенных и обездоленных, не дать в обиду вдов и сирот, призвать к ответу богатеев и власть имущих, дьяков и подьячих — червей приказных, жадно сосущих из народа соки.

На Слободской Украине параллельно с Фролом Разиным успешно действовал крупный руководитель восставших Леско (Алексей) Григорьев по прозвищу Черкашенин (черкасами и черкашенами в XVII веке часто называли украинцев). Физические способности этого человека были ограничены: в одном из сражений пуля раздробила ему ногу, в другом он потерял глаз. Но возможности его духа, степень его отваги в бою были поистине беспредельны. Недаром с Леско побратался сам Разин.

В мужестве не уступала Леско легендарная русская крестьянка Алена. Когда занялся пожар разинского восстания, она покинула стены монастыря, послушницей которого до этого была, и во главе отряда в 600 человек вступила в смертельный поединок с царскими карателями. В Шацком, Касимовском и особенно в Темниковском уездах крестьяне хорошо знали отважную воительницу. Взяв Темников, Алена вместе с другим повстанческим атаманом Федором Сидоровым более двух месяцев управляла городом и командовала большим разноязычным повстанческим войском. Когда каратели воеводы Юрия Долгорукого схватили ее и предали страшной казни — сожжению заживо, она до конца сохранила присутствие духа, не выказала ни слабости, ни страха. Это нашло отражение в народной песне «Девица-атаман», сложенной, вероятнее всего, именно об Алене. Героиня песни обращается к своим палачам:

Есть свидетельства, что уже из пламени донеслись ее последние слова. Алена воскликнула, что если б сыскалось поболее людей, которые поступали бы, как им пристало, и бились так же храбро, как она сама, тогда, наверное, поворотил бы князь Юрий вспять.

Среди предводителей восставших чувашских крестьян выделялись Пахтемей Ахтубаев, Байдул Искеев, Тойдемир Емайдин, Изылбай Кабаев, Алгилд Атимов и другие.

Татары Асан Карачурин и Ахпердя Килдибяков были близкими к Разину людьми, пользовавшимися его полным доверием. Они распространяли среди татарского населения «прелестные» письма повстанческого вождя и были его видными сподвижниками.

Одним из замечательных героев крестьянской войны был мордвин Акай Боляев. Основное, место действия возглавляемого им отряда — восточные районы Мордовии. Наибольшую боевую активность этот отряд, состоявший из мордовских и русских крестьян, проявил в октябре — ноябре 1670 года, сдерживая напор карательных сил, постоянно беспокоя неприятеля дерзкими рейдами, неожиданно переходя от обороны к наступлению.

Мариец Мирон Мумарин из Козьмодемьянска стал старшиной в отряде видного разинского сподвижника И. Пономарева. Сотником в том же отряде был другой мариец — Никита Новокрещенов. С декабря 1670 года М. Мумарин действует самостоятельно. По поручению Пономарева он во главе двух десятков повстанцев отправляется на реку Вятку поднимать местное население…

Сегодня мы не очень ясно представляем себе те невероятные сложности, с которыми сталкивались руководители восставшего народа. Ведь им приходилось вести в бой разобщенных, не обученных военному делу крестьян. Да и сами они в большинстве своем учились военному делу и вождению ратей в процессе боевых действий.

И в таких условиях разинские атаманы со своим как и чем попало вооруженным войском вступали в сражения с царскими стрельцами и с прошедшими специальную выучку полками нового строя! И одерживали победы! Это на их плечи легла вся безмерная тяжесть и ответственность руководства огромными массами людей сначала — когда Разин был ранен, позднее — когда был казнен.

После симбирского поражения обезглавленное в самый разгар движение не захлебнулось, не пошло под уклон. В огне восстания пылал казанский район, на реке Ерыксе в Козьмодемьянском уезде, как сообщали в своих донесениях городовые воеводы, «по обе стороны засечены засеки[25], а в тех засеках сидели воровские люди, и чуваши и черемиса»[26]. В самом Козьмодемьянске жители убили воеводу и выбрали из своей среды новую власть.

До конца 1670 года продолжались волнения в районе Ядрина. Осенью же поднялся Ломовский уезд. Здесь разинцы «рубят помещиков и вотчинников… а черных людей, крестьян и боярских людей… никого не рубят и не грабят». Столь же социально избирательно действуют восставшие на обширной территории с нерусским населением: «поместных людей, дворян и детей боярских, и мурз[27] и татар, за которыми крестьяне есть, рубят и лошадей берут».

Горели барские имения. В Тамбовском, Керенском, Шацком, Пензенском уездах крепостной люд громил усадьбы помещиков, в Темникове, Верхнем Ломове восставшие чинили суд над приказными, уничтожали всю обнаруженную документацию.

В середине осени 1670 года многие стрельцы, несшие службу под Тамбовом, обратили свое оружие против властей. Вместе с «градскими и уездными всех слобод и сел и деревень всяких чинов со многими людьми» они 11 ноября подступили к Тамбову, «денно и ночно жестокими приступами и город зажигали беспрестанно, и острог взяли, и башню острожную, и острог и дворы многие пожгли». Но полками воеводы Я. Хитрово осада была отбита.

Огни восстания проникли и на север: на Унжу, Ветлугу, в Галичский уезд, к Соликамску и Хлынову (Вятке). Южным полюсом крестьянской войны была Слободская Украина, где по призывам Разина и его сподвижников всколыхнулась вся голытьба: крестьяне, батраки, работные люди с соляных озер. Как и в других местах, движение поддержал военный элемент. В Острогожске перешел на сторону повстанцев целый полк во главе со своим командиром полковником И. Дзиньковским. Огромное воздействие на население оказывали разинские агитационные письма. Восстание вспыхнуло, помимо Острогожска, в Ольшанске, Чугуеве, Змиеве, Цареве-Борисове… Разин пытался связаться и с известными своим свободолюбием и традициями вольницы запорожскими казаками. Знаменитое запорожское войско призывалось быть «в братском единомыслии с господином Стенькою». Но этот союз не заладился: в Сечи, как и на Дону, была своя старшина, которой вовсе ни к чему было, принимая сторону Разина, обострять отношения с Москвой.

Крестьянская война привела к разделу обширной территории европейской части страны на две зоны: в одной по-прежнему заправляла царская администрация, в другой вся полнота власти была в руках восставших. Оба эти региона очень трудно географически разграничить, поскольку обстановка чуть ли не каждодневно менялась, населенные пункты переходили из рук в руки. Почти весь уезд мог находиться в руках повстанцев, а его центр и отдельные города оставались за правительством. Бывало и наоборот. В общей сложности на разных отрезках крестьянской войны разинцы контролировали свыше 50 городов, некоторые из них, как Царицын, Астрахань, были очагами восстания более года, другие, подобно Пензе, Саранску, Темникову и др. — от осени до зимы, третьи — в их числе Алатырь, Козьмодемьянск и прочие — не больше месяца. Раздавленное в одном месте, восстание подымалось в другом. И все же к концу 1670 года в ходе затяжного классового единоборства произошел перелом в пользу правительственных сил. В декабре царские войска заняли Пензу. Жестокий бой, закончившийся поражением разинцев, разгорелся в районе Алатыря, под селом Тургеневом. «Они воры, — гласит воеводское донесение, — обоз и пехоту построя, и рогатками обметався, и конные их полки стали у их пехоты, и пушки постановили около обозу и около конных полков, и… ратные люди начали на них наступать, пехота на пехоту, а конные на конных, и учинился бой большой; побили воров наголову, пехоту их многую посекли и живых воров на том бою много, и… их велели всех казнить смертью». В последних числах января 1671 года восстание в Тамбовско-Пензенском районе, потопленное в крови, было подавлено.

Силы повстанцев были на исходе. Многие из них полегли на полях сражений, многие попали в плен к карателям. Немало было и таких, которые после разгрома своего отряда разуверились в движении и, считая дальнейшую борьбу бессмысленной, разошлись по домам.

Государевы войска захватывали местность за местностью, уезд за уездом. Один за другим под ударами правительственных ратей пали города, где долго держалась разинская вольница. Последними оплотами восстания стали Царицын и Астрахань. В Астрахани среди представителей повстанческой власти уже не было Василия Уса. Славный атаман умер от тяжелой болезни (предположительно — конского сапа), и основную роль в руководстве городом играл его товарищ и сподвижник Федор Шелудяк.

Оправившийся от ран Разин вынашивал планы начать новый поход и очень рассчитывал как на опорные пункты движения на Царицын и в особенности на Астрахань. Но события на Дону помешали повстанческому атаману осуществить свои намерения. 14 апреля 1671 года Кагальницкий городок, где находился Разин с несколькими сотнями казаков, был атакован многотысячным отрядом «домовитых» донцов во главе с К. Яковлевым. Они подожгли деревянные стены Кагальника, проникли в городок и захватили в плен отчаянно отбивавшегося Разина. Позднее в их руки попал и брат Степана Фрол. Ценой выдачи братьев Разиных казацкая старшина надеялась купить себе прощение за прежнее потворство грозному атаману, за то, что изрядно поживилась от его щедрот. Монаршья милость по отношению к Яковлеву и другим «добрым» донцам превзошла их ожидания: они не только были прощены, но и получили в благодарность от «Тишайшего» 100 золотых червонцев.

2 июня 1671 года Степана и Фрола под усиленным конвоем, в кандалах доставили в Москву. Ритуал ввоза пленников в столицу и порядок их следования по городу были заранее продуманы и обставлены так, чтобы унизить тех, кто еще недавно заставлял верхи общества переживать страх, растерянность и панический ужас. Англичанин Т. Хебдон, который, возможно, был очевидцем событий, в частном письме от 6 июня 1671 года писал: «Великий мятежник Разин был доставлен… таким образом: впереди шел конвой из 300 пеших солдат… Позади Разина тем же порядком шло почти то же число солдат… Окружал Разина отряд захвативших его казаков… А сам Разин на помосте под виселицей стоял с цепью вокруг шеи… От помоста тянулась еще одна цепь, которая охватывала шею его брата, шедшего в оковах пешком. Помост везли 3 лошади».

В застенках приказа Тайных дел, где обычно велось дознание по особо опасным государственным преступлениям, братьев Разиных допрашивали два дня, применяя жестокие пытки: били плетьми (каждый получал по 30 ударов), поднимали на дыбу, жгли раскаленным железом, лили по капле ледяную воду на их наголо обритые головы. Обоим задавали одни и те же вопросы, часть из них велел задать пленникам сам царь. Заплечных дел мастера в первую очередь силились выведать, где спрятана казна атамана и его бумаги — «прелестные» листы, переписка и т. д. Ни у Степана, ни у Фрола палачи так и не вырвали признания.

6 июня 1671 года Степан Разин при большом людском скоплении был казнен на Красной площади. Сказав по русскому обычаю «прости» и поклонившись на все четыре стороны народу, Разин мужественно принял страшную смерть — он был приговорен к четвертованию. Ему отсекли сначала правую руку, потом левую ногу у колена и лишь затем отрубили голову. По свидетельству иностранцев, которые по особому распоряжению были допущены к самому эшафоту, ибо, в отличие от ненадежных москвичей, власти не ждали от них никаких подвохов, повстанческий атаман «ни единым вздохом не обнаружил слабости духа».

Приводимые ниже строки из стихотворения известного русского поэта И. 3. Сурикова довольно точно воспроизводят последние мгновения жизни Разина:

Казнь Фрола была отсрочена до 1676 года. Пять лет его продержали в заточении, подвергая истязаниям, очевидно, надеясь «вымучить» тайну клада. Но Фрол Разин проявил завидную стойкость и так ничего и не открыл палачам.

Народная скорбь нашла воплощение в песне:

Со смертью Разина борьба восставшего народа не прекратилась. 9 июня 1671 года, три дня спустя после казни предводителя крестьянской войны, из Астрахани к Симбирску приплыли 370 стругов с 2500 повстанцами во главе с разинским атаманом Ф. Шелудяком. Одновременно берегом пешим и конным порядком к городу подошел отряд численностью около тысячи человек, предводительствуемый другим сподвижником Разина — И. Константиновым. Три приступа на симбирский кремль закончились неудачей, но саму попытку взять город, который до этого штурмовал Разин, можно, по-видимому, рассматривать как стремление продолжить его дело, одержать верх там, где повстанческий вождь потерпел поражение.

Однако накал крестьянской войны уже спал, силы восставшего народа к лету 1671 года были значительно подорваны, и если разинцам не удалось овладеть первоклассно укрепленным Симбирском в разгар движения, то овладеть им, когда восстание шло на спад, было во сто крат сложнее.

Повсеместно по стране вновь утверждалась ненавистная народу власть бояр и воевод, класс феодалов вновь занимал утраченные и поколебленные было позиции. Антиповстанческий переворот произошел в Царицыне, и только в Астрахани до 27 ноября 1671 года еще держалась разинская вольница.

Расправа царизма с восставшими была страшной.

Дворянские и буржуазные историки и литераторы нарочито выделяли и подчеркивали неимоверное количество жертв, понесенных классом феодалов в годы разинского движения. Восставшим приписывали многие тысячи невинно загубленных жизней, акцентировали внимание на их невероятной жестокости, лютом и свирепом нраве самого Разина. Число погибших от руки повстанцев, конечно, непомерно преувеличено, хотя буйство народной стихии, безусловно, сопровождалось крутыми расправами с помещиками и вотчинниками, воеводами и приказными, богатеями и ростовщиками, начальными военными людьми и т. д. Разин и другие повстанческие атаманы не всегда могли контролировать обстановку даже там, где они были непосредственно, а тем более — на местах.

Но странно было бы ожидать от поднявшихся на классовую борьбу угнетенных масс только воинственных кличей и бряцания оружием. Они вступили в смертельную схватку со своим давним врагом и не намерены были проявлять мягкосердие к тем, кто всегда был избыточно жесток и неумолим по отношению к ним. Восставшие не жаждали крови — об этом красноречиво свидетельствуют факты, однако в стремительном водовороте событий, когда их жизнь и судьба оказались на кону, они не могли быть излишне снисходительны к своему беспощадному противнику. Ни у самого Разина, пережившего казнь старшего брата, ни у поротых по воле душевладельцев крестьян, ни у нещадно битых за недоимки посадских, ни у замордованных начальными чинами стрельцов не было оснований церемониться со своими классовыми врагами. «Как аукнется, так и откликнется» — гласит народная мудрость. Крестьянская война была социальным возмездием. Феодалы получили то, что заслужили. «Благородным» сословиям жалость была неведома. За каждую малость провинившийся крестьянин по господскому указу бывал сечен кнутом или батогами. «Березовой кашей» тяглых людей щедро угощали, даже не особенно вдаваясь в их вину и проступок, а истязания на правеже были попросту обыкновением.

В России XVII столетия, как и во многих других странах, широко применялись изощренные, в духе мрачного средневековья, экзекуции: на торгу или в каком-нибудь другом людном месте в муках корчились несчастные жертвы, посаженные на кол; дознаваясь правды, государевы палачи выворачивали на дыбе плечевые суставы людям, подозреваемым в том или ином преступлении; ослушников и строптивцев публично секли на высоких козлах — деревянном помосте, чтобы всем было лучше видно. Казни устраивались при огромном скоплении народа и были таким же привычным явлением, как крестный ход по случаю того или иного религиозного праздника.

Число убитых и раненых в годы крестьянской войны феодалов не шло ни в какое сравнение с кровавой «работой» государевых карателей. Почти 100 тысяч оборванных на эшафоте, на виселицах, в пыточных застенках жизней — таков страшный итог победы угнетателей над угнетенными. А плюс к этому огромное количество участников восстания было отправлено в ссылку в Сибирь и другие дальние края.

Стародавнюю песню «Вы, леса наши, лесочки» можно считать настоящей народной эпитафией подавленному разинскому движению:

Движение потерпело неудачу не только потому, что было обескровлено. Сочувствующих ему хватало. Во все времена на Руси доставало поборников справедливости, борцов за правое дело. Поражение восставших обусловлено более крупными историческими причинами. Неизбежные и губительные спутники крестьянских войн — стихийность, локальность, слабая организованность, отсутствие не только единого руководства, но даже единого направления удара.

Отмечая, что в тот период не было силы, которая спаяла бы воедино народные массы, В. И. Ленин указывал: «Когда было крепостное право, вся масса крестьян боролась со своими угнетателями, с классом помещиков, которых охраняло, защищало и поддерживало царское правительство. Крестьяне не могли объединиться, крестьяне были тогда совсем задавлены темнотой, у крестьян не было помощников и братьев среди городских рабочих, но крестьяне все же боролись, как умели и как могли»[28].

Действуя порознь, участники крестьянских войн сами ставили себя под удар класса феодалов, выступавшего по сравнению с повстанцами более монолитной силой. Согласованность, элементы централизации в среде восставших, как правило, не шли дальше войск, руководимых непосредственно Разиным или его ближайшими сподвижниками. Есаулы Разина, появляясь в разных пунктах, успешно агитировали, звали население на борьбу, но когда там вспыхивало восстание, организовать и направить его они не могли, и это не вина их, а беда. Им часто приходилось делать ставку на один конкретный день, вкладывать все силы в одно конкретное сражение. Всецело подчиненные решению тактических задач текущего момента, они не всегда увязывали интересы дня сегодняшнего и дня завтрашнего, слабо представляли себе ближайшую стратегическую перспективу. Впрочем, в условиях стихийности и скоротечности народного движения иначе и быть не могло. Преодолеть локальность и разорванность действий восставшего крестьянства его предводители при всей своей незаурядности, при всех способностях и талантах были не в силах. И это не просто их оплошность или недомыслие. Ведь они сами — плоть от плоти народа, носители традиционных крестьянских и казацких представлений. В их действиях, как и в действиях всей повстанческой массы, нашел отражение стихийный, импульсивный характер крестьянской войны.

Борцы за народное дело, и в первую очередь сам Разин, не были застрахованы от ошибок и просчетов. К примеру, повстанческий предводитель совершил серьезный промах, допустив за своей спиной сговор донской старшины с Москвой. Это роковым образом отразилось на судьбе крестьянской войны.

Нельзя не сказать о разладе и столкновениях в самом повстанческом лагере. Современник-иностранец свидетельствует, что на заключительной стадии движения взаимоотношения между разинцами необычайно обострились: «Когда их тут и там выслеживали, они оказывались разделенными, враждовавшими друг с другом, так как каждый старался иметь власть над другими».

Трагизм движения состоял в том, что его участники смешивали подчас своих друзей и врагов. Так, например, крестьяне из народов Поволжья, вынужденные с проникновением боярского и помещичьего землевладения терпеть гнет как местных, так и русских феодалов, зачастую склонны были в силу ограниченности кругозора обвинять в своих бедах и невзгодах всех выходцев из России, будь то дворяне, крестьяне или малоимущие посадские. Был в действиях восставших и другой крен. Это социально опрометчивые попытки привлечь на свою сторону классово чуждые им элементы. Тенденция преодолеть политическую несовместимость, найти точки соприкосновения с представителями противоположного стана, примирить идейно полярные платформы пагубно отразилась на судьбах крестьянской войны, приглушила изначальный социальный смысл движения, привнесла неразбериху в исходно четкое размежевание противодействующих сил.

Отдавая дань уважения и восхищения героям крестьянской войны, не стоит впадать в идеализацию и романтизацию участников движения в целом. Поднятые разинским походом за волей сотни тысяч людей — это не только огромная масса, одержимая классовой ненавистью к врагу, доведенная до предела угнетением и своим катастрофическим положением. Это еще и темная, плохо управляемая толпа, в которой было немало случайных элементов, проходимцев, примкнувших к восстанию не для социального возмездия феодалам, а в надежде поживиться богатой добычей. Именно таков был известный на Дону и на Волге удалец Алексей Каторжный. Искатель приключений и легкой наживы, он много лет промышлял откровенным разбоем и, судя по прозвищу, побывал на каторге, но, по-видимому, сбежал оттуда. Человек завидной храбрости, во время разинского восстания он ходит в атаманах, но авантюрный склад и бесшабашность натуры берут свое, и он из защитника угнетенных превращается в настоящего мародера. На него поступило столько жалоб от астраханского населения, что Василий Ус и Федор Шелудяк распорядились взять распоясавшегося горе-атамана под караул.

Масса восставших не была социально однородна. Она распадалась на множество групп, у каждой из которых были свои сословные и имущественные интересы. Их действия единым фронтом носили лишь временный, одномоментный характер. Это не была устойчивая общность, что приводило к рыхлости движущих сил восстания в целом.

Крестьянская война 1667–1671 годов потерпела поражение. Но это вовсе не означает, что она была напрасной. Народ не забыл страстных разинских призывов, не забыл короткую, но оставившую неизгладимый след вольницу «батюшки» Степана Тимофеевича, помнил, как содрогалось все Российское государство под могучими ударами грозных валов восстания. Люди жили этими воспоминаниями, они питали их надежды на избавление от крепостничества, они вновь поднимали их на борьбу в годы крестьянских войн под предводительством К. А. Булавина и Е. И. Пугачева.