Стерва на десерт

Два сюрприза и одно несостоявшееся свидание

Мы сидели в кафе «Уют». Сонька за одним столиком, я за другим. Больше никого, не считая бармена, конечно, в кафе не было. Я пила пиво, а подруга моя, как и подобает скромной невесте без вредных привычек, дула чай.

Было уже десять минут седьмого. Мы волновались, то и дело поглядывали на дверь и друг на друга. Недоуменно пожимали плечами, подмигивали, разводили руками, закатывали глаза, и это наша пантомима почему-то очень нервировали бармена. Наконец, я не выдержала.

— Опаздывает женишок-то.

Мой голос прозвучал неуместно громко и напугал нервного бармена так, что он выронил из рук кружку, которую протирал, и убежал в подсобку.

— Может, в пробку попал? — предположила Сонька.

— Ты чего? Какие пробки в воскресный вечер? — И я, наплевав на конспирацию, пересела за ее столик, не забыв прихватить свою еще не опорожненную кружку. — Давай пивка со мной, все равно он не придет.

— Не, подожду, может, у него машина не заводится.

— Откуда ты взяла, что у него машина есть?

— Чувствую. — И она вновь уставилась на дверь. Я хмыкнула и сделала глоток.

Вдруг Сонька напряглась и прищурилась. Значит, кто-то вошел. Но кто, я не могла видеть, так как сидела теперь спиной к двери.

— Наш что ли пришел? — спросила я, почему-то шепотом.

— Не знаю, — зашептала подруга в ответ. — Этот далеко не блондин, и расточку в нем от силы метр 75.

— Но хоть красив?

— Для колобка ничего. Румяный.

— То есть?

— То и есть, что 150 кг.

— Ну? — я хотела, было, обернуться, но Сонька не дала. — Сиди смирно. Авось, не признает меня. Я за тобой спряталась.

— Да это и не он, наверное.

— Он, — упавшим голосом констатировала подруга. — К нам катится и улыбается при этом.

Я замерла и прислушалась. Услышала тяжелую поступь, шарканье одной толстой ноги об другую и, наконец: «Сердце красавицы, склонно к изме-е-не!». Когда топот замер, и песня оборвалась, у моего уха пророкотало:

— Вы ль та самая Софья?

Подруга с глупо-испуганной улыбкой кивнула, после чего я посчитала нужным вмешаться:

— А это наш программист Зорин. И в его случае у/с означает — удивительное самомнение.

— Леля? — шарахнулся Зорин, приложив пухлую руку к груди, словно опасался, что я вырву у него сердце.

Пока мы выражали свой восторг от встречи, Сонька еще что-то увидела. И теперь ее реакция на увиденное сильно отличалась от предыдущей. Она вся засияла, приосанилась и блаженно протянула:

— Вот он идет, наш эффектный блондин. Все, как писано, красавец, обаяшка, лапочка. — Я нахмурилась, что-то не припомню, чтоб в объявлении было про «лапочку». — Просто прелесть. И у/с есть.

— И что же это?

— Улетное самбреро!

Я чертыхнулась и повернулась всем корпусом.

По проходу меж столиков пробирался молодой мужчина. Был он высок, красив, светловолос. Но ростом он был не больше 185 сантиметров, годков не 33-ех, а скорее 25-ти, на голове было не самбреро, а бейсболка, и волосы я бы назвала скорее русыми, чем белыми. Самое же ужасное, что в мужчине я узнала Геркулесова.

— Вы Софья? — выпалил он, когда поравнялся с нами.

— Я, — пропела довольная Сонька. — А вы тот самый…

— Нет, я не тот. Я…

— Значит, он тот самый, — Сонька с ужасом уставилась на Зорина.

Только тут Геркулесов узнал стоявшего рядом с ним толстяка. И недоуменно спросил:

— А вы что здесь делаете?

— А вы? — с большим чувством поинтересовалась я.

Вот тут он заметил и меня. Не скажу, что сильно обрадовался, я бы даже сказала, расстроился, потому как физиономия его стала такой кислой, будто он лимон сжевал.

— Опять вы! Куда не пойду, везде вы. Надеюсь, никакого трупа мне сегодня не подкинете? У меня выходной.

— У меня тоже, господин жених.

— Я не жених.

— Нет? — разочарованно прогнусила Сонька.

— Я следователь по особо важным делам Геркулесов Николай Николаевич.

— Я арестована? — жеманно улыбнулась моя подруга. А глазками как стрельнула, вы бы видели!

Геркулесов сделал глубокий вдох — явный признак раздражения — и сунул под Сонькин нос газету с объявлениями.

— Вы пришли на свидание с этим господином?

— С этим, — согласилась она, даже не взглянув.

— 33 года, рост 190, у/с и прочее? — после очередного Сонькиного кивка он продолжил. — Так вот он не сможет придти, вот и попросил меня предупредить.

— А почему не сможет?

— Потому что он арестован.

— Поняла! — хлопнула я себя по лбу. — У/с — это ученая степень.

— Почему? — все еще сверля Геркулесова взглядом, спросила Сонька.

— Потому что твой эффектный красавец блондин ни кто иной, как наш страдалец Лева Блохин.

— Тот самый, что на гоблина похож? — опешила Сонька. Она ни одного из моих коллег не видела, но почти о каждом была наслышана.

Я кивнула, подруга моя со словами «кругом один обман» хлебнула добрый глоток из моей кружки. После того, как живительная влага попала к ней в пищевод, она встрепенулась.

— Ну, с женихом все ясно, как и с этим, — кивок в сторону Геркулесава. — А вы-то чего притащились? — это она уже у Зорина спрашивала.

— А он, наверняка, знал, что Блохин сегодня с дамой встречается, — я посчитала нужным ответить на Сонькин вопрос. — А так как дружок все равно под арестом, наш драгоценный Зорин надумал припереться вместо него, авось уведет невесту у товарища.

— Да ты что, Леля, — возмутился он, но сначала густо покраснел. — Я наоборот… Я о Леве хотел ей рассказать… Какой он замечательный.

— А, может, ты и подпись в журнале подделал, чтоб Блохина посадили, а ты вместо него по невестам, а? — продолжала пугать теперь уже бледного коллегу ваша покорная слуга.

— Да как… Да я… — И он беспомощно уставился на Геркулесова, в надежде, что тот из-за хваленой мужской солидарности его выручит. Но спасла его Соня. Примирительно улыбнувшись во все стороны, она жестом пригласила всех сесть.

— Не будем ссорится. Раз уж так получилось, давайте посидим, попьем пивка, поболтаем. Тем более, нас четверо, а значит, двое надвое. А, Николай? — после этого игривого «А, Николай?» Сонька так зазывно посмотрела на Геркулесова, что ему даже стало не по себе.

И не только ему. Дурно стало и нам с Зориным. И тот и другой понял, что извращенное воображение Соньки нас свело, и это обстоятельство привело в ужас, как его, так и меня. Я готова уже было громко возмутиться, но тут Зорин проявил чудо изобретательности и с серьезной миной изрек:

— Это было бы прекрасно, но, по моему, товарищу милиционеру надо о чем-то поговорить с главной свидетельницей, обсудить, так сказать, судьбу нашего общего друга, а ныне несправедливо осужденного…

— Задержанного, — машинально поправил Геркулесов.

— Не суть важно. Короче, вам надо поговорить, — с несвойственной ему решительностью закончил мой находчивый коллега.

— Да не надо нам… — начала было я, но Зорин уже взял Соньку под локоток и поволок к двери.

Подруга моя упиралась, умоляюще таращилась на Геркулесова, возмущенно сопела на Зорина, но ничего не помогало — ни сопение, ни сопротивление не действовало на влюбленного интригана. Да и товарищ милиционер не спешил к ней на помощь, он только растеряно улыбался и переводил свой взгляд с Соньки на меня (уж не взвешивал ли, с кем из нас ему будет безопаснее остаться?).

У самой двери подруга сдалась и, кинув на прощание томный, полный призыва и надежды взгляд на Геркулесова, она покинула помещение.

Мы остались одни.

Сидели в полном молчании без малого 5 минут. Слушали, как тикают часы на стене и тихо журчит вода в подсобке. Первым не выдержал он:

— Прекрасная погода, не правда ли?

— Не правда, — завредничила я.

— Не любите осень?

— Не люблю. Я ж не Пушкин.

Мы опять замолчали. На этот раз, раскаявшись, разговор возобновила я.

— Чего не пьете? — я кивнула на его полную кружку.

— Да я как-то пиво не очень…

— А что «очень»? Водку?

— Нет, — смущенно засмеялся он. — «Пепси»!

— А если напиться хотите?

— Много «Пепси».

— Что ж выходит, что вы, господин Геркулесов, почти трезвенник?

— Почему «почти»? Я просто трезвенник.

— Вот это да! — восхитилась я. — И никогда? Ни капли?

Он отрицательно замотал головой. Потом сделал глоток, поморщился и изрек:

— Первая капля!

— Браво!

После моей непродолжительной овации он немного встрепенулся и осторожно хлебнул еще раз.

— А сколько вам, Коля, лет?

— 28.

— Так много? А я думала, что, как мне.

— В 18 в милицию не берут.

— О! — мои глаза округлились. Уж никак не ожидала от этого одуванчика столь изысканного комплимента.

Кажется, обстановка немного разрядилась. И я продолжила допрос уже более нагло.

— И каким ветром вас в милицию занесло?

— Ураганным.

— Это как?

— В один прекрасный день сорвался с надоевшего рабочего места и рванул служить в милицию.

— И что за «надоевшее рабочее место»? Лифтером что ли трудились?

— Нет, — тихо засмеялся он. — Адвокатом.

— Да вы что? — ахнула я. — И в какой конторе?

— В «Защите», — прозвучал спокойный ответ.

Я ошалела от такого сообщения. Дело в том, что «Защита» являлась самой преуспевающей адвокатской конторой в регионе. А это значило, что Геркулесов не просто дурак, а дурак в кубе. Уволится из солиднейшей фирмы, где гонорары работников исчисляются тысячами долларов, и устроится МЛАДШИМ опером, на две тысячи рублей в месяц, плюс 500 пайковых, с задержкой в квартал — это же как головой стукнуться надо!

— И чего это вы так? Клиентов что ли не было?

— Были, — нисколько не обидевшись, ответил Геркулесов. — Просто я с детства мечтал работать в милиции. Именно по этому я и выучился на юриста. — Он задумчиво закатил свои глазищи, хлопнув пушистыми ресницами, и добавил. — Но после института в меня сразу вцепилась «Защита», я поддался на уговоры родителей и устроился работать туда.

— И чего она так в вас вцепилась? — подозрительно спросила я.

— Я закончил с красным дипломом «Академию юриспруденции», — не без гордости сообщил Коленька.

— О-о! — восхитилась я, хотя понятия не имела, что это за академия такая. — И что было дальше?

— Ничего. Начал работать. — Сердито буркнул он. — Бандитов защищать.

— Почему бандитов?

— А кто еще мажет оплатить себе адвоката «Защиты»?

— И то правда, — согласилась я.

— Но я-то хотел их ловить! — воскликнул Геркулесов, экспрессивно взмахнув кистями рук.

— И по этому вы бросили свою перспективную работу, забыли своих клиентов-бандюков, выбросили кейс из кожи крокодила за ненадобностью и по зову сердца отправились устраиваться в ментуру, чтобы жуликов ловить? — не без издевки спросила я.

— Да, — не заметив сарказма, согласился Коленька. — Только не жуликов, а убийц.

Дурила! — подумала я, потом поправила себя — Романтичный дурила! Будь я на месте его жены, убила бы!

— А жена у вас, Николай Николаевич, имеется?

— Нет, — и он зачем-то продемонстрировал мне свои руки без единого кольца.

— А девушка любимая?

— Была, — грустно поведал он.

— Умерла? — испугалась я.

— Почему? К другому ушла. Она у меня … была… она была, да что это я, словно она умерла! Она девушка успешная, менеджером на одном преуспевающем предприятии работает. Мы были прекрасной парой. Но когда я из «Защиты» уволился, она меня бросила. Нашла себе более подходящего. Он директор какого-то банка, не чета мне, бюджетнику. С ним ей, наверное, лучше.

— А вы?

— А я остался один.

— И даже не придушили изменщицу?

— Вы это серьезно? — нахмурился он.

— Шучу, шучу, успокойтесь товарищ милиционер.

— А вы? Замужем?

— Нет. — На этот раз я сунула ему под нос свои не обремененные кольцами пальцы.

— И не были?

— Не была. А, предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечаю — любимого у меня нет.

— Тоже ушел? — сочувственно осведомился он.

— От меня? — разозлилась я. — Ушел от меня? Да как такое в голову может придти! От меня ни разу никто не уходил, ясно?

— Ясно, — очень поспешно согласился он.

Мы вновь замолчали. Вернее, он безмолвствовал, а я обиженно сопела.

На сей раз никто не собирался заговаривать первым.

Так бы и сидели почти в тишине, но проснулся бармен:

— Будете еще что-нибудь заказывать?

— Будете? — спросил меня Геркулесов.

Я демонстративно встала и направилась к выходу. Хватит с меня задушевных разговоров, хватит пива, хватит Геркулесова.

На улице было зябко. Обширная лужа у крыльца чуть подернулась ледком. А пожелтевшие листочки на деревьях дрожали от ветра и страха оказаться сорванными и растоптанными по грязному асфальту.

Небо было уже совсем черным, почернели и близлежащие дома, но город не казался ни спящим, ни пугающим: вдали переливались огнями витрины магазинов, мигали светофоры, чертили полосы света на темном фоне дороги фары автомобилей.

Скрипнула дверь, потом послышались шаги, и повеяло пряной свежестью.

— Что у вас за одеколон? — спросила я, обернувшись.

— Не помню названия, кажется, от Хьюго.

— Ого! Да вы богач.

— Это мне мама подарила, — стыдливо буркнул Геркулесов.

— А кто у нас мама?

— Хозяйка торгового дома «Сириус», — нехотя ответил он.

— А папа? — я даже испугалась, представив, кем он может быть, при такой-то жене. Не иначе, как мэром города.

— Простой участковый.

— Они развелись?

— Почему развелись? Живут уже 30 лет вместе.

— Такие разные?

— Ну и что? Разве это важно?

— Всегда думала, что да.

— А вот и нет. Главное это любовь.

Я приглушенно фыркнула. Это ж надо умудриться при такой-то скотской работе остаться таким наивным!

— Мальчик, ты романтик? — не очень уместно сострила я, вспомнив киношного робота Вертера.

— Да, — не раскусив издевки, ответил Геркулесов и сверкнул горящими непорочным светом глазами. — Вы слышали легенду о том, что раньше люди были двуполыми, а потом боги на них прогневились и разъединили… — он резко замолк, потом грустно продолжил. — И теперь по свету бродят осиротевшие половинки, надеясь отыскать ту, которая когда-то была его частью. Я верю в эту легенду, потому что она многое объясняет… И вот скажите мне, разве эти две половинки одного целого обязательно должны воспитываться в одной среде, жить по одинаковым средствам? Я считаю, что если люди созданы друг для друга, то никакие преграды не могут их разлучить: ни болезни, ни расстояния, ни время, а уж тем более, ни деньги.

— Ну, ну. — Я была в некотором замешательстве — как ни крути, а человека, считающего, что классовое неравенство не преграда для любви, встречать еще не приходилось. По этому я подавила в себе желание поспорить и молча двинулась в сторону своего дома. Геркулесов, как истинный джентльмен, потащился следом — не мог же он бросить беззащитную, как ему казалось, девушку одну на темной улице.

Мы шли молча, думая каждый о своем. Причем, если судить по его все еще горящим глазам, он размышлял о том, как прекрасна любовь, а вот я… Мои мысли были гораздо прозаичнее — я с ужасом представляла, какую головомойку мне устроит завтра Сонечка.

Таким образом мы добрели до моего дома, вошли в арку. И тут он заговорил:

— А я ведь тоже не верю в то, что Блохин убийца. С самого начала не верил.

— Так зачем же арестовали?

— Задержали, — в очередной раз поправил Геркулесов, и вид при этом имел очень задумчивый. — Таковы правила, сами понимаете, эмоции в нашем деле только мешают.

— Не понимаю. Мне всегда казалось, что именно сыщики должны доверять интуиции.

— Но у меня слишком мало опыта, чтобы я мог доверять своему чутью, — грустно и, я бы даже сказала, горько сказал он.

— Но у Русова-то опыта полно. Он разве не видит…

— Он верит только фактам, а факты пока говорят, что Блохин мог убить этих женщин. — Он вновь задумался и уже у самого моего подъезда отмер. — Завтра сам за результатами экспертизы поеду. И как их получу, выпущу беднягу Блохина.

— Вы так уверены, что запись в журнале фальшивая?

— Уверен.

— Но ведь подделать почерк очень сложно.

— Тут вы заблуждаетесь. У Блохина почерк очень характерный и в то же время разборчивый: круглые, мелкие буквы с левым наклоном, такой подделать легко. Я пробовал, с 3-его раза получилось, к тому же образец был перед глазами: на листе, где имеется фальшивая запись, еще две, оставленные уже Блохиным, но за два и четыре дня до этого.

— А как вы думаете, преступник сразу решил на Леву свалить или потом?

— Думаю, потом. Я подозреваю, что запись он на следующий день подделал, воспользовавшись суматохой, до этого он не мог прикоснуться к журналу без страха быть застуканным.

Я согласно кивнула — мне тоже так казалось. И уже, было, собралась похвалить его за проницательность, но тут мы подошли к подъездной лавке и оказались аккурат перед злополучным кустом шиповника. Его оголившиеся колючки, родили не очень приятные воспоминания.

— А меня в этих кустах маньяк подкарауливал, — пожаловалась я.

— Когда?

— Не помню точно, в среду, кажется.

— Что значит — не помню! — возмутился Геркулесов. — А как это произошло, вы, надеюсь, не забыли?

— Забудешь такое, как же. Мы с ним, знаете, как боролись. Я его на свет, а он меня в заросли, я его на свет, он меня…

— Ну и? — нетерпеливо взревел Геркулесов.

— Сильный оказался, зараза. Упустила я его, — грустно поведала я, вспомнив прощальный шелест веток. — Все что ли маньяки такие жилистые? Хотя… Это мог быть и обычный грабитель…

— Грабитель? Да вы что? Да вы…! — завопил он, сверкая глазами. Видели бы вы их — как у бешенной собаки. — Нет, стоит только мне подумать, что вы не такая сумасшедшая, какой кажетесь, как вы…

— Эй, вы чего взбеленились? — испугалась я.

— Нет, вы не сумасшедшая… Вы, вы, простите меня, вы дура!

— Как дура? — еще больше испугалась я.

— Ну почему вы не сообщили в милицию, объясните?

— Но ведь со мной ничего не случилось…

— Тьфу! — он еще больше распалился. — Вы об уликах когда-нибудь слышали, об оставленных на месте преступления следах, окурках, например, отпечатках ног…

— Слышала, — обрадовалась я. — Я все проверила, он ни одной улики не оставил.

— Тоже мне мисс Марпл нашлась! А про собак-ищеек не слыхали? Ведь мы могли след взять… Глядишь, он бы уже за решеткой сидел. Эх!

— Ну не подумала, простите.

— Нет вам прощения, — отрезал Геркулесов. Потом развернулся и, возмущенно сопя, зашагал к арке.

А я осталась стоять истуканом, униженная и оскорбленная. Когда его широкая спина скрылась в темноте арочного проема, я отмерла и прокричала:

— А за дуру вы еще ответите!