Стерва на десерт

Пятница Безоговорочная капитуляция

Спала я на удивление хорошо, черт его знает почему. Хотя, думала, что мне не удастся даже задремать. Но видно у меня атрофировались все нервные окончания, потому что, как только я пришла в себя после столкновения с бетонным полом, сразу отползла к Соньке домой, ночевать одна побоялась, уж лучше через стенку со стариком Аниськиным, там наскоро ополоснулась, рухнула на кровать (даже не позаботясь приложить ко лбу лед) и захрапела. По-моему меня пытались будить, вроде бы тормошили за плечи какие-то люди, скорее всего, милиционеры, но я продолжала спать, как ни в чем не бывало. Пусть катятся! — вяло отмахивалась я и тут же вновь погружалась в дрему.

Проснулась я, правда, раньше обычного — в 5 утра, когда за окном еще не пахло рассветом. Тупо обвела комнату взглядом, потрогала саднящую шишку, прислушалась, не поет ли старик Аниськин, а потом пошлепала в кухню пить чужой кофе вперемешку со слезами. После третьей чашки (первые две я выпила даже не почувствовав вкуса) обнаружила, что в квартире немного посветлело. Значит, перевалило за 6 и пора собираться на работу. С тоскливым всхлипом я отправилась к себе домой.

Слоняясь по квартире в поисках то одной ерунды, то другой, я несколько раз порывалась выглянуть в окно, чтобы, по выработанной годами привычке, проверить на месте ли Колян. И всякий раз замирала с зажатой в руке занавеской, вспоминая, что соседа я больше не увижу, разве что в гробу.

Когда я вышла из подъезда, было 7 часов утра. Время раннее даже для местной пьяни, славящейся своей привычкой вставать с петухами. Но в это утро они уже сидели, нахохлившись от холода и похмелья, на лавке, вяло что-то обсуждали и бросали голодные, полные огня взгляды на Колькины окна. Предводителем ватаги был Вован.

— Чего вы тут расселись? — недовольно спросила я, после того, как атаман вежливо со мной поздоровался.

— Пришли… так сказать… проводить в последний путь…, — состроив жалостную мину, доложил Вован.

— Провожать его будут только послезавтра, — строго сказала я.

— Да мы… так сказать… помочь. Могилку… там… типа… выкопать.

— За три дня до похорон? — я вопросительно приподняла одну бровь, и все компания стыдливо понурилась.

Я оглядела их, уже без недавнего раздражения. Несчастные ведь люди, что с них взять. «Шланги горят» — вот они и приперлись ни свет ни заря. Сейчас клянчить самогон у Колькиной матери начнут, только она в окне покажется. Но это ничего, пусть себе клянчат, глядишь и впрямь помогут бедной женщине. Потом, конечно, укушаются и начнут песни горланить. Ну и ладно, песни это хорошо, тем более что после поминок они поют только жалостные, вышибающие слезу романсы.

— Ну, братья-соколы, — обратилась я к ним, не считаясь с тем, что в их компашку затесалась одна «соколиха». — Кто мне скажет, что вчера Колян делал?

— Ну, так…как, — вытаращился на меня Вован. — Пример!

— А до этого?

— Ясно что, бухал.

— С вами? — Двое из компашки утвердительно кивнули. — А он вам, случайно, не говорил про незнакомца, который у него кое-что спрашивал?

— Не-е, — протянул один, сизоносый, загорелый до черноты мужик в старом школьном пиджаке. — Он тока про диперсию какую-та говорил.

— Точно?

— Точно, — хмуро кивнул мужик, потом, поскрябав нечесаный затылок, добавил. — И про Шурку еще.

— Про кого?

— Про меня, — с вызовом ответила «соколиха» и элегантно перекинула одну ногу на другую, сверкнув при этом исцарапанной коленкой, торчащей из дыры на колготках. — Хахиль он мой был. Почти муж.

— Примите соболезнования, — с серьезной миной выдала я, потом, порывшись в кошельке, выудила из него предпоследний полтинник и протянула вдове. — Возьмите, помяните Коляна.

Шурка хищно схватила деньгу и молниеносным движением спрятала ее на своей не обремененной лифчиком груди. Все остальные завистливо покосились на «вдову», но ничего не сказали, видно, понадеялись, что Шурка с ними поделится. Как ни как, литровку самопальной бодяги на эти деньги купить можно. Вот на этой оптимистической ноте мы и расстались.

К институту я подъехала раньше обычного, где-то без четверти 8. И это значило, что товарки мои подгребут нескоро. Перспектива почти час сидеть одной одинешенькой в пустой комнате меня не прельщала, так что я решила немного побродить вокруг бетонного ограждения НИИ, в надежде отыскать чудо-улику, которая поможет мне вычислить убийцу. Но для начала надо было избавиться от сумок (одна дамская с косметикой и книгами, вторая полиэтиленовая с питьевой водой и пакетами с едой), чтобы не мешали следствию. Сделать это можно было тремя способами: выбросить, что глупо и расточительно; оставить у вахтера, что долго и муторно; либо закинуть в окно. Мне понравилось последнее, так как наши окна открывались просто, стоило только отогнуть гвоздь, держащий форточку закрытой и толкнуть створку, а сумки мои прекрасно протискивались между прутьями решетки.

Я подошла к окну и начала отгибать гвоздь. Сумки я поставила у своих ног, чтобы не оттягивали руки. Гвоздь не поддавался, видимо, примерз. Я чертыхнулась и устало припала ноющим лбом к холодному стеклу. Хорошо!

Когда я успокоилась, как и моя боевая рана, я решила приняться за гвоздь с новой силой, на этот раз он поддался с первого раза, и я смогла протиснуть сумки внутрь.

Избавившись от них, я зашагала вдоль забора, всматриваясь в пожухшую траву. Что я надеялась найти сама не знаю, просто шла и шла, шла и шла… Стоп! Вот что-то поблескивает в ямке. Я наклонилась. Тьфу. Железка какая-то. Наверняка, Санин с Маниным какую-нибудь стыренную деталь обронили. Я двинулась дальше. Ни черта не видно. На улице пасмурно, а я без очков, без которых с высоты своего роста пробку от пятачка не отличаю. Надо бы вернуться, взять их из сумки. Надо, но не охота тащиться обратно…

Я решительно развернулась и потрусила к окну. Добежав, быстро отогнула гвоздь, взялась за раму, приготовилась открыть, как заметила за окном, наполовину задернутом занавеской, нечто необычное. Сначала я даже не поняла что. Вроде комната, как комната: розан, плакаты с актерами на стенах, стулья, кресла, столы, на столах лампы… Вот оно! Одна лампа была зажжена, что не только непривычно, а просто дико, так как Кузин перед уходом домой проверяет все осветительные приборы на предмет их правильного отключения, то сеть просто нажать на кнопку, по его мнению, не достаточно, надо еще и вилку из розетки вытащить. Так что не ясно, как мы могли оставить одну из настольных ламп зажженной. Именно с этой мыслью я припала к окну вплотную ( иначе не возможно было разглядеть, что творится за стеклом) и напрягла свои близорукие глаза. Так и есть, одна из ламп включена. Но я точно помню, что мы ее выключали. Может, уборщица? Но у нее, вроде, нет такой привычки. Значит, ее включил кто-то посторонний, кто-то кто был в нашей комнате… Или… Или еще есть. И этот кто-то сидит, притаившись, и поджидает меня.

Я отпрянула от окна. Зажмурилась. А когда открыла глаза, света уже не было. Да, да. Та самая лампочка, которая еще минуту назад горела, теперь была выключена, и комната вновь нырнула в привычный сумрак. Но больше всего меня испугало не это, а то, что я обнаружила мгновение спустя, когда глаза привыкли к тусклому освещению — моя сумка исчезла. Испарилась. Сгинула. На столе остался стоять лишь пакет с обедом и питьевой водой.

Вот после этого я по настоящему струхнула. И приняла единственное мудрое решение за все эти страшные дни — я сбежала. Да, да, не удивляйтесь. Схватила пакет, подобрала пальто и рванула к остановке, едва заслышав тарахтения возвращающегося из кольца трамвая. Я капитулировала. Сдалась. И до смерти устала. Мне уже не хотелось выводить маньяка на чистую воду, не хотелось ничего доказывать Геркулесову, не хотелось становиться богиней возмездия. Единственное, о чем я мечтала, трясясь в шатком вагоне, это оказаться как можно дальше от своей комнаты, НИИ, планеты… Именно, оказаться за миллион световых лет от Земли!

Дома я быстренько разделась, стерла помаду с губ, достала лед и, приложив его ко лбу, приготовилась ждать неприятностей. Ждать пришлось недолго. В четверть десятого входной звонок затренькал, требуя впустить визитера. Я пошла открывать.

— Здравствуйте, товарищ Геркулесов, — поприветствовала я стоящего на пороге гостя. — Заходите.

Коленька вежливо поблагодарил, пошаркал подошвами кроссовок о коврик и вошел. Не забыв на входе окинуть меня удивленным взглядом.

— Вы чего так смотрите? — поинтересовалась я, приглашая гостя в кухню.

— Если бы не родинка, — он указал на мою крупную мушку у носа, — я бы вас не узнал.

— Почему?

— Какая-то вы другая, — неуверенно начал он, садясь на табурет. — Не как обычно.

Я глянула на себя в зеркало, стоящее на широком подоконнике кухни. Какая другая? Обычная. Разве что шишка на лбу, но я ее челкой прикрыла… А! Поняла. Он ведь никогда меня без макияжа не видел, без ярких губ, румяных скул, длинных ресниц. Потом, на работу я хожу на неизменных каблуках, в мини юбках или брюках стрейч. И волосы у меня обычно другие — тщательно развитые, уложенные гелем. А кого он видит перед собой сегодня? Шишигу и растрепу. Спортивные штанишки, маечка, тапки. На голове кудеряшки, торчащие как антенны. Да еще во лбу звезда горит! Не девушка — а мечта идиота.

— Так ужасно выгляжу? — полюбопытствовал я, приглаживая челку.

— Что вы! Напротив! Прекрасно! Вы такая женственная и милая без этой своей боевой раскраски, без шпилек, декольте… — горячо начал он, потом опомнился. — То есть, я хочу сказать, что вы и без макияжа прекрасно выглядите. И совсем не похожи на женщину-вамп …

— А как вам это? — насмешливо спросила я, сдувая со лба ненавистную кудряшку.

— Чудесные локоны, я и не думал, что у вас волнистые волосы.

— Я про шишку.

— А-а, — смутился он. — Ну… она вас не портит.

Я хмыкнула и налила ему кофе, даже не спросив, хочет ли он его. Но Геркулесов, судя по всему, хотел, так как жадно хлебнул из чашки, не дав ей даже поостыть. После глотка, наверняка, обжегшего небо, он заговорил:

— А почему вы не спрашиваете, зачем я пришел?

— Ну, думаю, хотите про убийство Коляна поговорить. Вчера-то я ничего не рассказала.

— Про какого… А! Вы о соседе вашем. Нет, я не о том. Хотя, раз уж речь зашла. — Он глотнул еще раз, уже осторожнее. — Его убили, перерезали горло.

— Это я уже знаю, — прошептала я.

— Ага, — немного сник он и, покашляв, продолжил. — Вы почему не на работе?

— Болею, — с придыханием молвила я, еще раз продемонстрировав шишку. — Не могу же я вот такая заявиться.

— Понятно, — сказал Коленька очень неуверенно, видно не совсем понял, как можно прогулять службу из-за какого-то синячка. — А сумку свою вы на работе не забывали?

— Какую? У меня их много. Если красную…

— Черную. Лакированную.

— Ридикюль? — я сделал вид, что вспоминаю. — Кажется… Не помню… сейчас посмотрю.

Я вышла в прихожую. Походила по ней, изображая поиски. После минутных изысканий вернулась в кухню.

— Да. Я ее забыла на работе. А что?

— Нашли. — Он на секунду замолк. — Валялась в коридоре. Обгаженная кошками.

— Это, бесспорно, неприятно. Но зачем из-за этого приезжать ко мне домой?

— Я волновался, — буркнул он.

— Да? — Мои глаза непроизвольно округлились.

— Да, — резко ответил он. — Вас это удивляет?

— Немного.

— Почему же? Нормальное чувство нормального человека — беспокойство о ближнем.

— А чего беспокоиться-то? — понизив голос, поинтересовалась я.

— Как чего? Вам трупы мерещатся, значит, ваша психика надломлена, это раз. Вас грабят, значит, вы недостаточно защищены, это два. Ваша сумка валяется в коридоре института, хоть я точно помню, что вчера вы пришли домой с ней, это три…

— Постойте! Откуда вы знаете, что я пришла…

— Я видел. — Заметив мой ошарашенный взгляд, пояснил. — Когда вы нашли соседа и вызвали милицию, вы провалились в сон, так?

— Так.

— Вас пытались будить, так?

— Ну так. И что?

— Будил вас я. Я же и принес вам сумку, которую вы выронили в коридоре, когда потеряли сознание. Это был черный лаковый ридикюль.

— А-а. — Многозначительно протянула я. Но этим и ограничилась, не желаю ничего объяснять.

— Кстати, — после долгой паузы изрек Коленька. — Вы до сих пор не дали показаний.

— Кстати, — встрепенулась я. — Давайте дам.

— Не надо. Это дело веду не я. К вам еще заедут сегодня по этому поводу…

— Почему не вы?

— Это бытовуха. Наш отдел ей не занимается.

— Как так «бытовуха»? Коляна убил этот самый…

— Николая Дуреева порешили его же собственный дружки, это ясно.

— Нет, не ясно!

— А я говорю — ясно! — громыхнул он.

— А я говорю…

— Заткнитесь наконец, — взревел он. Когда я захлопнула варежку, он удовлетворенно кивнул и продолжил уже спокойнее. — Не хотел вам говорить, но придется… Видите ли… Короче, вашу квартиру ограбил именно гражданин Дуреев. Скорее всего, в компании с дружками алкашами. Потом, наверное, не поделили добро и передрались…

— Да ладно болтать! — возмутилась я.

— В его квартире найдены принадлежащие вам вещи, которые, между прочим, вы получите, как только следствие по факту ограбления…

— Найдены? В его квартире? — вскричала я, ничего не понимая.

— Именно. И цепочка, и куртка, и магнитофон. Стилета, правда, не обнаружили. Скорее всего, именно им дружки вашего Коляна и прирезали.

— Но как же? — я подняла на него бессмысленные глаза. — Как же так?

— Вы расстроены. Понимаю. Но факты, есть факты. — Он тяжко вздохнул. — Сейчас ведется следствие. В скором времени убийц найдут, не волнуйтесь. Такие преступления быстро раскрываются.

— Не верю, — тихо проговорила я. — Колян не мог…

— Мог. Он алкоголик. А они непредсказуемы… Кстати. Чтобы вы не очень переживали из-за его кончины… — Он даже придвинулся ко мне, чтобы утешить. — В желудке гражданина Дуреева плескалось столько жидкости, содержащей сивушные масла, что он все равно бы скончался, но сутками позже.

— Да? — не очень хорошо понимая, что он хочет этим сказать, переспросила я. Потом, когда до меня дошла, я встрепенулась. — Сивушные масла, говорите? А что это означает?

— Что ваш Колян выдул бутылку бормотухи, от которой даже конь бы сдох.

— А что за бормотуха?

— Если верить бутылке, которая нашлась на месте преступления, и из который, согласно экспертизе, он пил, это была водка «Пшеничная».

— Странно. — Я задумчиво почесала шишку. — Он никогда не пил водку. Только самогон.

— Только? Но алакаши пьют все, что горит…

— Нет. Наши дворовые пьяницы употребляют исключительно самогон, а в особо торжественных случаях «Анапу». Водке они не доверяют.

— К чему вы клоните? — подозрительно спросил Геркулесов.

— К тому, что Коляна одарили бутылкой отравленной водки.

— И вы считаете, что это сделали намеренно? — он начал злиться. — Да мало ли, откуда она взялась, эта бутылка! Украл, нашел, выменял, поставил ему кто-то!

— Странно! Ставят паленую водку именно в тот момент, когда его милиция допросить хочет.

— Да вы… да что же это… — залепетал Коленька, а сам так и дышал огнем и паром, словно Змей Горыныч. — И вообще! Вы мне зубы не заговаривайте! То же мне, Мата Хари! Перевела стрелки, думает, перехитрила!

— Вы чего, товарищ Геркулесов? — опешила я.

— Чего? Того! А ну рассказывайте, почему ваша сумка оказалась в институте?

— Так говорю — забыла, — с невинной миной, ответила я.

— А я говорю, что вы вчера пришли именно с ней!

— Может вам привиделось? А?

— С чего это вдруг?

— Не знаю. Причин может быть множество. Стресс, например. Мне-то вон какие видения приходят. Вы же помните. Мне убийцы мерещатся, ножи, капли крови. А вам невинные сумочки из лаковой кожи… Да мне бы ваши «глюки»…

— Издеваетесь, — упрекнул меня Коленька. — А я вам доверял!

— И я вам! Но вы мне не верите, считаете шизофреничкой! А теперь требуете правды! А я столько раз вам гово…

— Что-то вы мне сегодня не нравитесь! — подозрительно косясь на меня, изрек Геркулесов.

— 10 минут назад нравилась.

— А сейчас нет. Какая-то вы сегодня не такая.

— Обычная, — буркнула я.

— Не-е-ет, — протянул он, всматриваясь в мое лицо, — не обычная. Странная. — Он еще немного посверлил меня глазами, что-то прикидывая, потом выдал. — А знаете, что за каждым из ваших мужчин ведется наблюдение? Наверняка, не знаете. Так вот, ни один из них не подходил к вашему дому на расстояние пушечного выстрела. Как вам это?

Он игриво на меня посматривал, ожидая взрывной реакции. Но я никак не прореагировала. Только сказала:

— И что?

— Что? Это вы у меня спрашиваете? Ведь это вы у нас специалистка по версиям. Вот и придумайте какую-нибудь!

— Я устала, Николайколаич. У меня сил уже нет, понимаете? — я встала с табурета, прошла к холодильнику, прислонилась раненым лбом к дверке. — Вы были правы — я дилетант. Я не буду больше совать нос в расследование. Я сдаюсь.

— Как это? Но ведь именно вы…

— В понедельник я уеду. На время. Надеюсь, что пока меня не будет, вы его поймаете. Если же нет… Тогда я не знаю, что буду делать: топиться или вешаться.

— Но почему? — он вскочил. — Почему именно сейчас? Я понимаю, вы не верите, что это Вася. Я тоже не верю. Я вам больше скажу, теперь и Русов не верит. Да что там! Он располагает доказательствами, что это не Бодяго, и его со дня на день отпустят. Теперь у нас больше шансов поймать убийцу… Я вам еще кое-что скажу, у меня есть твердая уверенность, что преступления совершали Санин с Маниным, они очень подозрительные ребята, и только оии могли совершить последнее преступление…

— А вы знаете, — оборвала я поток его сбивчивой речи, — что в заборе есть дыра, вам ее подозреваемые покажут, вы сами убедитесь, что проникнуть в НИИ мог то угодно… Вот по этому я самоустраняюсь. — Я вздохнула, провела рукой по лбу и улыбнулась. — Так что будем прощаться.

Геркулесов встал, открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но передумал и вышел в прихожую молча. Так же беззвучно он покинул мою квартиру.

Оставшись одна, я присела на стульчик у двери. Мне полегчало. Решение, принятое с перепугу, и теперь казалось мне единственно правильным. Уеду! Но сначала получу деньги от братьев-воров Санина и Манина, а потом рвану в Сочи. А завтра, пожалуй, отправлюсь с Сонькой и Ксюшей развлекаться. В ночной бар. Или стриптиз-клуб. Или казино. Куда угодно, только бы забыть пустые глаза Коляна, смотрящие в никуда.