Стихотворения

Прекрасен лес весною на рассвете,

Когда в росе зеленая трава,

Когда березы шепчутся, как дети,

И — зайца растерзав, летит в гнездо сова.

Прекрасно поле с золотистой рожью

Под огневым полуденным лучом

И миг, когда с девическою дрожью

Колосья падают под режущим серпом.

Прекрасен город вечером дождливым,

Когда слезятся стекла фонарей

И в темноте, в предместье молчаливом,

Бродяги пробуют клинки своих ножей.

Прекрасна степь, когда — вверху мерцая,

Льют звезды свет на тихие снега,

И обезумевшая волчья стая

Терзает с воем труп двуногого врага.

Чудесней сказок и баллад

Явленья жизни повседневной —

И пусть их за мечтой-царевной

Поэты-рыцари спешат!

А мне милей волшебных роз

Пыльца на придорожной травке,

Церквей сияющие главки

И вздохи буйные берез.

Пускай других к себе влекут

Недосягаемые башни, —

Люблю я быт простой, домашний

И серый будничный уют.

Мелькнув, как огненный язык,

Жар-птичьи крылья проблистали, –

Но я люблю земные дали

И галок суетливый крик.

Жар-птица в небо упорхнет,

Но я не ринусь вслед за нею.

К земле любовью пламенею

И лишь о ней душа поет.

Поет, ликует и — молясь,

Благословляет все земное:

Прохладу ветра, ярость зноя,

Любовь и грусть, цветы и грязь!

Исступленные быки

На дворе ревут о тёлках,

Облака светлы, легки,

Пух зеленый на ветёлках.

Стали бабьи голоса

Переливней и страстнее,

Стали выше небеса

И темней в садах аллеи,

По полям шныряют псы,

Уязвленные любовью,

Наливаются овсы

Изумрудной, чистой кровью.

И на всю живую тварь

Льет свой свет благословенный

Затокудрый, мудрый царь,

Наш хранитель во Вселенной!

С тихой радость приемлю

Щедрой осени дары:

В небе рдяные ковры,

Златом устланную землю

И туманы вечеров

Над затишьями лугов.

Устремив бесцельно взоры

В ненаглядную лазурь,

Уношусь душой от бурь

В безмятежные просторы –

Волен, чист и одинок

И от битв земных далек!

Душа поет, не замечая,

Что ныне петь бы ей не след,

Что всюду – страшная и злая –

Война зажгла кровавый свет.

Но пусть войной живет рассудок…

Все так же радостно дыша,

Красой лазурных незабудок

Полна поющая душа.

В ответ шипению шрапнели

И гулу пушек и мортир

Я тихим голосом свирели

Провозглашу: «Прекрасен Мир!»

Прекрасны гибкие травинка,

Селенья, рощи и поля,

И над полями паутинки,

И все, что нам дает земля.

Пускай же демон бранной бури

Терзает человечью плоть, –

Я верю: вечен свет лазури

И мудро-благостен Господь!

Нет ни разлада, ни уныния

И все в природе, как всегда:

Все те ж на небе ризы синие

И звезд алмазных череда.

Все с той же грустью усладительной

На землю льется лунный свет,

Все к той же цели ослепительной

За солнцем мчится рой планет.

И так же с веток листья падают,

Чтоб новым листьям место дать, –

И всюду нас в природе радуют

Закон, согласье, благодать…

Нашатавшись по грязным притонам,

Опозорив себя в кабаках,

Нынче глупым, невинным тритоном

Я лежу на прибрежных песках.

Вижу женщин в купальных костюмах,

Голых ног розовеющий цвет,

Но ни смуты в разнеженных думах,

Ни желаний пылающих нет!

Навсегда ушла любимая –

И в душе царит покой,

Снова тело нелюдимое

Наслаждается собой.

Нет ни боли в нем, ни страстности,

Ни стремленья обладать.

Сладко стынуть в тихой ясности,

Не желать, не ожидать.

Я не скуп: придет любимая –

Вновь я сердце разбужу,

Тело, похотью томимое,

С телом пламенным свяжу.

Не придет – я так же радостно

Одиночество приму, –

Жить на свете белом сладостно

И с людьми, и одному!

Я сын мулатки и француза,

Родился я на корабле;

Мне поцелуй священный муза

Напечатлела на челе.

Попав в Париж, забыл я скоро

Родимый мой Мадагаскар,

И сладок стал мне яд позора

И оргий бешеных угар.

В ночных загаженных вертепах,

Абсентом горло опалив,

Под звуки песенок нелепых

Я был беспечен и счастлив.

А после пьянства — спозаранка

Сонет изящный был готов,

И получал я по два франка

За строчку сделанных стишков.

Так, не любя и не страдая,

Быть может, долго жил бы я,

Когда б не встреча роковая,

Когда бы не судьба моя!

На сцене, в маленьком шантане

Увидел женщину я раз

И, полн таинственных желаний,

Свести с неё не мог я глаз.

Она густым контральто пела,

Я слов её не понимал,

Но вся душа во мне горела

И руки я, дрожа, сжимал.

Она едва ль была красива,

Но на вопрос мой, кто она, —

Ответила: «Тананариво!» —

И стал я пьян, как от вина.

С тех пор не знаю я покоя,

Я бросил сумрачный Париж,

Где все и всё вокруг чужое —

Дворцы, слова и гребни крыш.

Теперь я жду лишь парохода,

Чтоб плыть скорей в Мадагаскар,

Где ждет меня любовь, свобода

И новых, дивных песен дар!

Под солнцем овцы дремлют тупо,

Шалаш мой душен, словно печь,

Роняет время капли скупо

И нечем мне себя развлечь.

Я думал, будучи в дороге:

Увижу резвых кенгуру,

И гор неведомых отроги,

И темнокожих дев игру.

Но кенгуру ушли в пустыни,

Мечтам моим пришлось отцвесть –

И в австралийских дебрях ныне,

Как и в Европе, надо есть.

Приехав, я в Мельбурне шумном

В один веселый дом попал,

Напился пьян и, став безумным,

Роман с девицей завязал.

Она пила, как воду, виски,

Курила много папирос,

Болтала что-то по-английски

И морщила забавно нос.

Но я столь жгучих наслаждений

Не знал в парижском кабаре,

Всю ночь нам пел разврата гений

И смолк на утренней заре.

Я кошелек, грустя, пощупал:

Увы! там не было монет…

Сиял небесный синий купол,

Часы звонили на обед…

И вот слугою скотовода

Живу один, среди овец,

Далек Мельбурн, любовь, свобода –

И денег не пришлет отец.

Томлюсь в моем уединеньи,

Тоскую в знойной тишине,

Порой пишу стихотворенья

О милой, о родной стране.

О даме, встреченной в Мельбурне,

Мечтаю до потери сил:

Я не видал очей лазурней,

Я женщин жгучей не любил!

Как только месячную плату

За труд мой адский получу,

Опять восторгу и разврату

Себя я радостно вручу.

Лаская пламенные груди,

Целуя алые уста,

Забуду я часы безлюдий,

Забуду я, как жизнь пуста!

Я – бедный раб. Жестокой палкой

Моя изранена спина.

Одна отрада в жизни жалкой

Мне чашка мутного вина.

Писцы находят пропитанье

В чертогах царских без труда,

А мне – работа, и страданье,

И бесконечная нужда.

Но в месяц трудовой однажды

И я бываю богачом,

Когда, томясь от сладкой жажды,

В присяду за столом.

Служанка пальмовую водку

В большой амфоре принесет –

И чаша первая мне глотку

Огнем приятным обожжет.

А от второй – мечты лихие

Закружат голову мою,

И я – забыв побои злые, –

Как птица, песню запою.

Сосед мой пьяный засмеется,

Хозяин крикнет: «Замолчи!» –

– А завтра снова мне придется

Таскать на вышку кирпичи…

Шудра темный, в низшей касте

Я рожден, чтоб жить рабом

И смирять порывы страсти

Отреченьем и трудом.

На божественных брахманов

Я очей не смел поднять

И о тайне божьих планов

Не дерзал и помышлять.

Духом зависти не мучим

И трудясь в чужих полях,

Перед кшатрием могучим

Повергался я во прах.

И питаясь черствым хлебом

Из оборышей зерна,

Я склонялся перед небом,

Где царила тишина.

А когда мне дхарма шудры

Становилась тяжела,

Я твердил себе, что мудры

В Божьем мире все дела.

Но теперь мечтой мятежной

Взволновал мне демон кровь

И внушил к браманке нежной

Безрассудную любовь.

Златопламенные кудри

И лазурь ее очей

Не дают покоя шудре

В раскаленной тьме ночей.

Мне змея своим укусом

Принесла бы меньше бед

Но недаром я Индусом

Родился на белый свет.

Коль она с презренным шудрой

Вновь затеет разговор,

Отверну от златокудрой

Мой горящий жадно взор.

Пусть багряной розой рана

В сердце гибнущем цветет, –

Никогда на дочь брамана

Жалкий раб не посягнет.

Сам Господь воздвиг вначале

Стены, грани между каст, –

И, дающий нам печали,

Он ли помощи не даст?

Он ли чистым дуновеньем

Пламень злой не угасит,

Он ли сладостным забвеньем

Нашу боль не утолит?

Но коль будет роковую

Дочь брамана длить игру,

Я смертельно затоскую

И безропотно умру.

Слышал я о пальме чудной,

Дивной пальме Талипот,

Что в тиши лесов безлюдной

В одиночестве растет.

Эта пальма цветом нежным

Покрывается лишь раз

И в уборе белоснежном

Познает свой смертный час.

Так и шудра, темный, пленный,

В мир загробный перейдет

Одинокий, но блаженный,

Словно пальма Талипот!

Полюби свое грубое платье

И в дешевой харчевне обед,

Площадной потаскушки объятья

И коптилки мигающий свет.

Полюби свою горькую бедность,

Преклонись пред суровой судьбой,

Пусть наложит смертельную бледность

На лицо твое голод лихой.

Не бунтуй, не желай, не завидуй,

Непрестанно весь мир славословь,

Не порочь себя злою обидой,

Но да будет с тобою любовь.

Эта бедная жизнь неповторна, –

Значит: вся она – сладостный дар,

Значит, – скорбь человечья позорна

И достойна презренья и кар.

И лохмотья, и язвы земные

Слаще ангельских песен в раю, –

Так люби ж твои дни горевые

И голодную бедность твою!

Со старой нищенкой, осипшей, полупьяной,

Мы не нашли угла. Вошли в чужой подъезд.

Остались за дверьми вечерние туманы

Да слабые огни далеких, грустных звезд.

И вдруг почуял я, как зверь добычу в чаще,

Что тело женщины вот здесь, передо мной,

И показалась мне любовь старухи слаще,

Чем песня ангела, чем блеск луны святой.

И ноги пухлые покорно обнажая,

Мегера старая прижалася к стене,

И я ласкал ее, дрожа и замирая,

В тяжелой, как кошмар, полночной тишине.

Засасывал меня разврат больной и грязный,

Как брошенную кость засасывает ил, —

И отдавались мы безумному соблазну,

А на свирели нам играл пастух Сифил!

Горело солнце ярко надо мною,

И радостно все в Мире я любил,

Простор небес меня животворил,

Поля пленяли тихою красою —

И я, сливаясь с мудрой тишиною,

У Господа иного не просил…

Смиренно я душе провозгласил:

«Земная — ты, и будь навек земною!»

И вот разрушен ныне мой покой —

Не горем, не страданьем, не бедой,

А к женщине безмерною любовью.

И холодно смотрю на небеса,

Душе чужда всемирная краса,

А лишь пред Ней исходит сердце кровью.

Выявляет развратная личность

Белизну свих бедер поганых

Пред толпою гостей неприличных,

Залихватски икающих, пьяных…

Но при этом позорном моменте,

Красоте неземной улыбаясь,

Белокурый и юный студентик

Встал со стула и вышел, шатаясь.

И к чуланной измазанной двери

Прислонившись тужурочкой новой,

Всунул в рот он конец револьвера

И залился весь кровью багровой…

И когда бездыханное тело

Положили, ругаясь, на столик,

В окна утро, дрожа, посмотрело

И лишился ума алкоголик.

Я все сказал… Во мне пропели

И смолкли все мои стихи,

И надо мной отяготели

Мои позорные грехи.

Во мне погасло пламя воли,

Я дал связать себя, как раб,

Я – свой среди кабацкой голи

И меж распутных пьяных баб.

Но почему ж, порою глянув

В окошко грязное пивной,

Я забываю звон стаканов,

Залюбовавшись синевой?

Я с белым облачным барашком

Играю в голубых лугах,

Забыв о всем больном и тяжком,

О всех проклятьях и цепях.

Но собутыльник грубо тронет

Меня дрожащею рукой –

И сердце вздрогнет и застонет,

И в мутном омуте потонет

Напев, рожденный синевой!..

Ах, не все ль равно: татарин,

Русский, немец или жид,

Беглый каторжник иль барин, –

Я давно забыла стыд!

Только б звякали монеты,

Только б жгло язык вино!

Все мечты мои отпеты

И оплаканы давно.

Вспоминала раньше маму,

И подруг, и классных дам,

Но теперь всю эту драму

Я отправила к чертям.

Не скандалю, не мечтаю

В час безделья, по утрам,

А пою да вышиваю

Полотенце для мадам.

Предлагал один безусый

С ним вступить в законный брак,

Но замялся – чуть на бусы –

Попросила я трояк.

По субботам – после бани –

И ко всенощной хожу

И радостных рыданий,

Певчих слушая, дрожу.

Не кляну свою я долю,

Плачу так я, ни о чем –

И, наплакавшися вволю

Вновь иду в веселый дом.

И опять в шикарном зале,

Поднимая юбкой пыль,

Я танцую без печали

Со студентами кадриль!

Я до конца презираю

Истину, совесть и честь,

Только всего и желаю:

Бражничать блудно да есть.

Только бы льнули девчонки,

К черту пославшие стыд,

Только б водились деньжонки

Да не слабел аппетит.

Я шел по бульвару осенней порой.

И влекся за черным подолом мечтой.

Под бархатной юбкой мелькала нога,

Душа холодела – тиха и строга.

Но в сердце вскипала страдальная страсть:

Хотелось в осеннюю слякоть упасть –

И гордость, и совесть, и ум потерять

И черный подол целовать, целовать…

Тщедушный, худенький, невзрачный, –

Он при уборной в кабаке

Вдыхает воздух аммиачный

И вянет с щеткою в руке.

Порой подвыпившие гости

Ему швыряют пятаки,

А он покорно и без злости

Стирает с пола их плевки.

Свет электрический холодный

Струится ровно из рожков,

И шум в трубе водопроводной

Похож на ропот мертвецов.

Окошек нет; четыре стенки;

Меж них ребенок заточен:

Костлявы пальцы и коленки

И взор его огня лишен.

Прими же, Город, без упрека

Стихи безрадостные в дар!

За то, что ты рукой жестокой

Загнал ребенка в писуар!

Душа моя скорбит смертельно,

Как было там…в ту ночь…в саду…

Но я покорен беспредельно

И смертной казни тихо жду.

Как и тогда, готова к бою

Небесных сил святая рать,-

Но вновь с великою мечтою

Взойду на плаху – умирать.

Всё будет так же: и солдаты,

И бритое лицо судьи,

И так же грубо будут смяты

Одежды бедные мои.

Но ужас новый сердце ранит,

Когда – при зорком свете звезд –

Священник тихо мне протянет

С моим изображеньем крест!

Ты — изначально-утомленная,

Всегда бестрепетно-грустящая,

В себя безрадостно-влюбленная

И людям беспорывно-мстящая.

Но мне при встречах наших чудится,

Что не всегда ты будешь пленною,

Что сердце спящее пробудится

И хлынет в мир волною пенною.

Что принесет оно: твое страдание?

Иль радость — страшную и небывалую?

Но я, — предчувствуя твое восстание, —

Тебя приветствую еще-усталую!

Все так здесь, как было при Олеге,

Как тысячи и сотни лет назад:

Все те же неуклюжие телеги

И бревна черных, вросших в землю хат.

Все так же за сохою самодельной

Идет мужик – шершавый и босой,

Все так же над равниной беспредельной

Пылает солнце – светоч золотой.

Растет, бушует, плачет и смеется

Жизнь городов в сиянии страстей,

А здесь все неизменным остается:

И вопли вьюг, и скрип коростелей.

Творит и мыслит Леонардо Винчи

И гибнут где-то Ницше и Христос,

А здесь все так же, и вчера, и нынче –

Все та же грязь, колосья и навоз.

Все те же туполобые ребята,

Все те же земляные мужики,

И над полями зарево заката,

И веянье безлюдья и тоски…

Немало чудищ создала природа,

Немало гадов породил хаос,

Но нет на свете мерзостней урода,

Нет гада хуже, чем домашний пес.

Нахальный, шумный, грязно-любострастный,

Презренный раб, подлиза, мелкий вор,

Среди зверей он — выродок несчастный,

Среди созданий он — живой позор.

Вместилище болезней и пороков —

Собака нам опасней всех бацилл:

В кишках у ней приют эхинококков,

В крови у ней кипенье темных сил.

Недаром Гете — полубог и гений, —

Не выносил и презирал собак:

Он понимал, что в мире нет творений,

Которым был родней бы адский мрак.

О, дьяволоподобные уроды!

Когда бы мне размеры Божьих сил,

Я стер бы вас с лица земной природы

И весь ваш род до корня истребил!

Безысходней гроба мое одиночество –

(До жизни, и в жизни, и в смерти самой!) –

И нет ни единого в небе пророчества,

Что новое солнце взойдет надо мной.

Ты не дал мне, Боже, любви человеческой,

И вот без нее не могу я понять

Ни воли Твоей, и ни ласки Отеческой,

И мне не желанна Твоя благодать.

Любовь Твоя, Господи, сердца не радует,

И ты мне навеки, навеки чужой –

И в адские пропасти медленно падает

Душа, не согретая лаской земной.

Совсем пустым, ненаполнимым

Меня природа создала,

И тают легковесным дымом

Мной совершенные дела.

Чужие речи, мысли, вздохи

Приемлют смерть, в меня упав:

Так гибнут в злом чертополохе

Ростки целебных, сочных трав.

Пустой, безлюбый и бесплодный

Стою и жду, – а смерти нет…

И тонут в пропасти холодной

Сиянья пламенных планет,

И голос бурь, и пенье птичье,

И человечьи голоса…

И глядя на мое величье,

В комочек сжались небеса…

Былинкой гибкою под ветром Я качаюсь,

Я Сириусом лью лучи мои в эфир,

И Я же трупом пса в канаве разлагаюсь,

И юной девушкой, любя, вступаю в мир.

И все очам людским доступные картины,

Все тени, образы и лики бытия

Во глубине своей божественно-едины,

И все они во Мне, и все они – лишь Я.

Христос израненный и к древу пригвожденный,

И пьяный сутенёр в притоне воровском –

Четою дружною, навеки примиренной,

Не споря меж собой, живут во Мне одном.

Во всем, что вымерло, в деревьях, гадах, птицах,

Во всем, что есть теперь в пучине бытия,

Во всех грядущих в Мир и нерожденных лицах –

Во всем Единый Дух, во всем Единый Я.

Все равно мне: человек и камень,

Голый пень и свежий клейкий лист.

Вечно ровен в сердце вещий пламень

И мой Дух непобедимо чист.

Всем терзаньям, всем усладам тело

Я без сожаленья отдаю,

Всем соблазнам я вручаю смело

Душу преходящую мою.

Мне уже не страшно беззаконье,

Каждый звук равно во мне звучит:

Хрюкнет ли свинья в хлеву спросонья,

Лебедь ли пред смертью закричит.

Уж ни жить, ни умирать не буду,

Стерлись грани, дали, времена,

Только Я — Один во всем и всюду,

А во Мне — лишь свет и тишина.

Я захворал проказой. В лепрозорий

Меня отправили врачи.

Кругом сухая степь. Огнисты зори

И пламенно горят лучи.

И — как огонь — горят на коже ранки,

И мутный гной течет из них,

И слышатся всечасно перебранки

Соседей язвенных моих.

Но чем ни глубже боль пускает корни,

Чем ни отравленнее кровь,

Тем ярче, радостней и животворней

Растет в душе моей любовь.

Я — как дитя — шепчу привет былинкам,

Что вырастают на дворе,

И в воздухе дрожащим паутинкам,

И птичьим песням на заре.

Когда лежу, щекой прижавшись гнойной

К подушке — и гляжу во тьму,

И месяц в окна поглядит спокойный,

Как брату, радуюсь ему.

Пусть догнивает тело от болезни,

Но духом я постиг давно,

Что я живу в родимой, в милой бездне,

Что Макрокосм и Я — Одно.

Бациллы, мне терзающие кожу,

Со мной пред вечностью равны,

И я проклятием не потревожу

Святую тайну тишины.

Ни зависти, ни злобы я не знаю,

Меня не давит тесный плен,

Я человечество благословляю

Из-за моих высоких стен.

Не все ль равно: здоров я или болен,

Любим людьми или забыт,

Когда мой дух, как птица в небе, волен

И сердце от любви горит!

Дождик хлещет. Сквозь опорки

Слякоть ноги холодит.

Ветер треплет на пригорке

Ветки голые ракит.

Жмется ласково котомка

К истомленному горбу,

И пою, как птица, громко,

Славя путь мой и судьбу.

Может быть, я ночью вьюжной

Упаду, и вплоть до дня

Снег холодный, снег жемчужный

Будет падать на меня.

И тебе, метель родная,

Не страшась и не грустя,

Сном последним засыпая,

Улыбнусь я, как дитя.

Пускай в Меня, как в водоем,

Вольются боль, и грязь, и горе:

Не в силах молния огнем

Испепелить иль выжечь моря!

Пусть мириады спирохет

Грозят душе уничтоженьем,

Но Я – мыслитель и поэт, –

Я встречу их благословеньем!

Пусть паралич цепями Мне

Скует бессильные суставы, –

Умру спокойно в тишине,

Как умирают в холод травы.

Пускай безумье, как туман,

Над мозгом сумрачно сгустится, –

Мой Дух – безмерный океан:

Века пройдут, туман умчится!

И снова, как ребенок, Я

Взгляну невинными глазами

На цвет и прелесть бытия –

В глаза ликующему Браме!