Стихотворения

В утомительном бездельи

Провожу за днем я день,

И в моей угрюмой келье

Тишина царит и тень.

Сквозь опущенные шторы

Не пройдет ни луч, ни звук.

Приучил ко тьме я взоры.

Стал пуглив я, как паук.

Часто зеркальце снимаю,

В руки хилые беру

И с собою затеваю

Недостойную игру.

Наслаждаюсь я безумно

Повторением гримас…

Незаметно и бесшумно

Подползет вечерний час.

Постучавшись осторожно,

Лампу мне подаст слуга, –

Встречу я его тревожно,

Как смертельного врага.

Он уйдет – и вновь упорно,

Без начала и конца,

Буду злостно и позорно

Искажать черты лица…

Пусть удел мой печален и горек,

А виденья кошмарны и жутки:

За больничным окошком есть дворик,

Где зобастые крякают утки.

Где геройски петух распевает,

Где хлопочут, нахохлившись, куры

И в борьбу из-за кости вступают

Воробьи близ собачьей конуры…

А за двориком тихая Пряжка,

А за Пряжкою стены и крыши…

И мне больше не больно, не тяжко,

Сердце бьется спокойней и тише.

Вновь младенчески ясен и чист я,

Вновь под липами с няней сижу я,

Надо мною колышатся листья,

Заливаются птицы, ликуя…

И с беспечным восторгом во взоре

Отдаюся весне я пришедшей!..

…А за мною в глухом коридоре

Непристойно кричит сумасшедший…

Пасущийся в полях, беспечно-мудрый скот,

И пахарь за сохой, и бабочка над лугом, –

Со всеми вами в лад душа моя поет

И сердце мне велит быть вашим добрым другом.

Вы созданы, как я; мы в должный час умрем;

Мы дышим, и живем, и радуемся вольно;

Усталость нас дарит отдохновенным сном;

Нам сладко от любви; нам от страданий больно…

Когда же вижу я машин стальную плоть

И страшную в них жизнь, – бессмысленно-тупую, –

Тревоги я в себе не в силах побороть,

И тяжкий, темный страх я перед ними чую.

Когда аэроплан сквернит святую твердь,

Я думаю в укор безумному народу:

От Бога сладостней приять и труд, и смерть,

Чем взять у сатаны бессмертье и свободу.

Я мыслю: дохлый пес, что тлеет и смердит,

Прекрасней и живей, чем та стальная муха,

Которая сейчас под тучами парит,

В которой нет любви, и разума, и духа!

Визжат гудки автомобилей,

Волнуя городской хаос,

А где-то дремлют души лилий,

Которые любил Христос.

К заветам Господа не чутки,

Пред сатаной мы пали ниц,

Мы – палачи, мы – проститутки,

Мы лживей и смрадней лисиц!

Из камня мы громады строим,

Из стали делаем зверей

И, точно псы пред смертью, воем

При мертвом свете фонарей.

И в нас, как нищая малютка,

Душа больна от ран и слез,

И нам подумать стыдно, жутко,

Что к нам опять придет Христос!

На дивный запах Божьих лилий

Дадим мы Господу в ответ

Лишь смрадный дух автомобилей

Да сумасшедших дикий бред.

Заря погаснет над Невою,

И облака, как пауки,

Повиснут низко над землею,

И я завою от тоски.

Смертельным ужасом объятый,

Я побегу от пауков

Рысцою мелкой, виноватой,

Вдоль неприветливых домов.

Но лапой цепкой, студенистой

Меня, настигнув, схватит гад,

И в душу мне вольет нечистый

И соблазнительный свой яд.

Я – как паук за паучихой –

За проституткой поползу

И – свирепея, ночью тихой

Ее в постели загрызу.

Он в будни мерно за сохою

Шагал в ликующих полях,

А в праздник – с песней удалою –

Гулял и гикал в кабаках.

В избе, пропахшей горьким дымом,

Под ледяной метельный смех,

Он, как медведь, дремал по зимам,

Закутавшись в овечий мех.

Но лишь весною начинала

Чернеть полей окрестных ширь,

Душа в нем дивно оживала,

В нем просыпался богатырь!

И снова твердым, мерным шагом

Он шел за верною сохой

По зеленеющим оврагам

Под дружелюбной синевой.

Звенела летом легким звоном

Его блестящая коса –

И с быстрым падала поклоном

К его ногам лугов краса.

Во дни июльской грозной страды

С него стекал кровавый пот,

Но он не знал ценней награды,

Чем урожайный, хлебный год.

Когда ж кончался птичий гомон

И осень в мир несла тоску,

То – вечный труженик – цепом он

Стучал задорно на току.

Потом он сыпал емкой мерой

Зерно златистое в мешки

И ехал с мельницы весь серый

От пыли, пота и муки.

И за весной весна летела,

И за годами шли года,

Но в нем не никла, не хирела

Душа под бременем труда.

И встречен смертью роковою,

Он умер сразу, не болев,

В саду, под яблонью, весною,

Под птичий радостный напев…

Вот почему порой не ладит

Мой дух с весельем городским:

Во мне живет мой старый прадед

И манит к нивам золотым.

Зовет старик к родным избушкам,

К зеленым отчим рубежам,

К осенним радостным пирушкам

И к тяжким, сладостным трудам!

В холод, в оттепель и в зной

Мимо серых, дымных хат

Ходит бравый отставной

Николаевский солдат.

И хотя на днях ему

Стукнет восемьдесят пять,

Бодро носит он суму

И не хочет помирать.

А когда бывает пьян,

Он поет про старину:

Про Малаховский курган,

Про Венгерскую войну.

С ярким пламенем в глазах

Говорит он про врагов,

И объемлет жуткий страх

Простодушных мужиков.

Рты раскрыв, они глядят,

Как в них метит костылем

Расходившийся солдат,

Точно въявь он пред врагом…

А когда Японец нам,

Обезумев, стал грозить,

То старик пришел к властям

И сказал: «Хочу служить!»

Видел я потом: рыдал

Старый, будучи не пьян,

И – рыдая, повторял:

«Наши сдали Ляоян!»

Будя бубенчиком лужайки,

Простор тревожа полевой,

На дребезжащей таратайке

Куда-то едет становой.

От пыли сер помятый китель

И сед его повисший ус –

И каждый деревенский житель

Снимает перед ним картуз.

Не зная долгих остановок,

Всегда он мчится средь полей

На гул кабацких потасовок,

На крики буйных бунтарей.

Сожгут ли сена стог в усадьбе

Иль конокрада свалит кол,

Умрет ли пьяница на свадьбе, –

Он все заносит в протокол.

К купцам, известным в околодке,

Он заезжает на лету,

С дороги, крякнув, выпьет водки,

Похвалит дочек красоту, –

И мчится дальше в ночь глухую

На зов настойчивый и злой,

И будит тишину ночную

Его бубенчик удалой.

И так всю жизнь. Без пыли седы

Теперь концы его усов,

Но так же в мире часты беды

И змей греха многоголов!

Быть может, пулею шальною

Из-за угла его сразят

И вольнодумной болтовнею

Его могилу оскорбят…

Но в бессознательной отваге

Он примет горькую судьбу

И – верен долгу и присяге –

Опустит руки лишь в гробу!

Угрюм и толст, – как ястреб, зорок,

В домашнем сером пиджаке

Помещик въехал на пригорок

На сытом рыжем меринке.

Дружнее граблями взмахнули

Ряды веселых, статных баб,

Приказчик – с быстротою пули –

Вскочил, прервав певучий храп.

И не успев стряхнуть дремоты,

Он пред хозяином поник –

И было тяжелей работы

Вникать ему в обидный крик.

Натешась руганью ядреной,

Помещик лошадь повернул

И в зыбких волнах ржи зеленой

Поплыл и тихо потонул.

Вернувшись с поля – весь багровый –

Он чай с вареньем долго пил

В старинной маленькой столовой

И мух назойливых давил.

За ранним ужином он хмуро

Смотрел на юных дочерей,

А те склонялися понуро

Под властью сумрачных очей.

Ложась в постель, перед киотом

Шептал он древние слова,

Хоть не к молитвенным заботам, –

К подушке никла голова.

И ночью – мирною и тихой –

Он увидал привычный сон:

Поля с пшеницей и гречихой

Да ярко-синий небосклон.

Сестрою смерти речь людская

Войну неправо нарекла:

Война – свирепая и злая –

Вершит не мертвые дела.

Не к смерти, хилой и костлявой,

Бойцы стремят свои сердца,

А к жизни, сладостной и правой,

К могучей жизни – до конца!

И смерть в сраженьях не почетный,

А только неизбежный гость, –

И жизнь – с улыбкой беззаботной

Бросает ей за костью кость!

Но мчится весело в атаки,

Но кроет дерзким дымом твердь

И в бой зовет в огне и мраке: –

Поверьте, юные, – не смерть!

Порыв стремительный героя

И горький плач его жены –

Все это – наше, все – земное

И чуждо смертной тишины.

Пускай страданий слишком много,

Склонить мы головы должны,

Как перед мудрой волей Бога,

Пред неизбежностью войны.

И мы не можем, не страдая,

Понять, как сладостна любовь,

И нам мила краса земная,

В которой – слезы, боль и кровь.

Я радуюсь утренним зорям,

И зорям вечерним я рад,

И Демоны болью и горем

Моей тишины не смутят.

Все в жизни – сиянье и благо,

Все в мире земном – красота,

Везде живоносная влага

Божественных Сил разлита.

Обиду, позор, неудачу

Приму я как сладостный дар

И, в узы попав, не заплачу

И встречу – без гнева – удар.

И счастью, и скорби, и муке

Я нежно и трепетно рад,

Всему простираю я руки,

Как ласковый, любящий брат.

Но если бы ангел из рая

Был Господом послан за мной,

Его бы я встретил, рыдая,

Его б я не принял душой!

Люблю мое хрупкое тело,

Больную и глупую плоть, –

И лучше земного удела

Не даст мне удела Господь.

Быть может, в огромной Вселенной

Есть много прекрасных миров,

Но здесь и былинкой смиренной

Остаться навек я готов.

Страданья, печали и горе

Готов я нести без конца

И славить небесные зори

Словами земного певца!

В мой срок я выполз из яйца

На Божий свет свирепой коброй,

Шипя, приветствовал Творца

И начал жизнью жить недоброй.

Птенцов, лягушек и мышей

Я убивал мне данным ядом

И жил один среди камней,

Презренно-грозным, грешным гадом.

Семья шумливых обезьян,

Меня завидев, убегала,

Сам Тигр – владыка наших стран –

Боялся гибельного жала.

Куда бы яд ни проник,

Туда и Кали низлетала…

Но как-то в лес пришел старик

И сел под деревом устало.

Привычной злобою томим,

Ужалил старого я в ногу, –

Но смерть не реяла над ним

И я почувствовал тревогу.

Когда же он лучистый взор

С любовью на меня направил,

Познал я грех мой и позор

И жизнь разбойничью оставил.

И с той поры я за святым

Ползу смиренно по дороге

И сердце гада – раньше злым, –

Я ныне радуюсь о Боге!

Мне ни счастья, ни покоя

Не дал праведный Господь,

В грудь вложил мне сердце злое,

Гордость – в ум и похоть – в плоть.

И, послав меня на Землю,

Приказал Он мне: «Живи!» –

Я Его завету внемлю,

Я иду на свет Любви.

Темный, слабый и распутный,

Часто я впадаю в грех,

Упиваясь влагой мутной

Унизительных утех.

Я страдаю и болею,

Проклинаю, плачу, злюсь,

Но о прошлом не жалею,

Мук грядущих не боюсь.

И пускай лихим позором

Жизнь моя меня томит!

И пускай змеиным взором

Смерть меня заворожит!

Пусть не знает ум покой,

И не знает счастья кровь,

И бунтует сердце злое, –

Верю в Божию Любовь!

В дни паденья и страданья,

В страхе, злобе и стыде,

Верю свято в оправданье

Я на Божием суде!

Когда придет моя пора,

Когда ударит час разлуки

И ты – Суровая Сестра –

Ко мне протянешь властно руки, –

Не отступлю, не прокляну,

Не содрогнусь перед тобою:

Уста безропотно сомкну,

Глаза бестрепетно закрою.

Когда прикажет Господь,

Прерву мой труд и без печали

Земле и тленью вверю плоть,

А Сам уйду в иные дали!

Я нищий слепой. – У забора

Покорно с утра я сижу

И круглую чашку для сбора

На хилых коленях держу.

Сильней разъяряется солнце,

Сильней накаляется мрак,

У чашки нагрелося донце

И брошенный жжется пятак.

Порою меня осторожно

Бродячий обнюхает пес

И дальше помчится тревожно,

Отдернув испугано нос.

Порою ребенок пугливый

Заплачет, увидев слепца,

Порой ветерок торопливый

Коснется крылами лица.

Порой мне колени зацепит

Нарядная дама зонтом –

И надолго радостный трепет

Пробудится в сердце моем.

И долго я слушаю жадно,

Как тукает в плиты каблук,

И сердцу легко и отрадно

Ловить затихающий звук.

О мраке моем забываю,

О том, что я нищий урод,

Слепой я иль зрячий – не знаю,

Но зрячее сердце поет!

В любви глубокой нет желаний,

Она безмолвна и тиха,

Она не ведает страданий

И недоступна для греха.

Она взаимности не просит,

Ее родник неистощим,

Она разлуку переносит

С терпеньем светлым и святым.

Когда же Смерть придет к любимой

Или к тому, кто любит так,

То задрожит неодолимый

И загорится мрак.

И уронив из рук секиру,

Опустит очи Азраил,

И станет трепетному миру

Понятна призрачность могил.