Стихотворения

Я судьбу свою горькую, мрачную

Ни на что не желаю менять:

Начал жизнь я мою неудачную, –

Я же буду ее и кончать!

Больше бога, Героя и Гения

Обожаю себя самого,

И святей моего поклонения

Нет на нашей земле ничего.

Неудачи мои и пороки

И немытый, в расчесах, живот,

И бездарных стихов моих строки,

И одежды заношенной пот –

Я люблю бесконечно, безмерно,

Больше всяких чудес бытия,

Потому что я знаю наверно,

Что я – это – Я!

Я не лучше других, не умнее,

Не за силу и доблесть мою

Я любовью к себе пламенею

И себе славословье пою.

Я такой же бессильный и тленный,

Я такая же тень бытия,

Как и все в бесконечной вселенной,

Но я – это – Я!

Едут навстречу мне гробики полные,

В каждом – мертвец молодой,

Сердцу от этого весело, радостно,

Словно березке весной!

Вы околели, собаки несчастные, –

Я же дышу и хожу.

Крышки над вами забиты тяжелые, –

Я же на небо гляжу!

Может, – в тех гробиках гении разные,

Может, – поэт Гумилев…

Я же, презренный и всеми оплеванный,

Жив и здоров!

Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь

Падалью, полной червей,

Но пока жив, – я ликую над трупами

Раньше умерших людей.

Пышны юбки, алы губки,

Лихо тренькает рояль…

Проституточки-голубки,

Ничего для вас не жаль…

Я – писатель, старый идол,

Тридцать дней в углу сидел,

Но аванс издатель выдал –

Я к вам вихрем прилетел.

Я писал трактат о Будде,

Про Тибет и про Китай,

Но девчонок милых груди

Слаще, чем буддийский рай.

Завтра снова я засяду

За тяжелый милый труд, –

Пусть же нынче до упаду

Девки пляшут и поют.

Кто назвал разгул пороком?

Думать надо, что – дурак!

Пойте, девки, песни хором,

Пейте, ангелы, коньяк!

Все на месте, все за делом

И торгует всяк собой:

Проститутка статным телом,

Я – талантом и душой!

И покуда мы здоровы,

Будем бойко торговать!

А коль к нам ханжи суровы,

Нам на это наплевать!

Существованье беззаботное

В удел природа мне дала:

Живу – двуногое животное, –

Не зная ни добра, ни зла.

Всегда покорствую владыке я,

Который держит бич и корм,

И чужды мне стремленья дикие

И жажда глупая реформ.

Услышу <слово> коль про бога я, –

Я только прыскаю в кулак:

Чья мысль бездарная, убогая

Могла в пустой поверить знак?

В свои лишь мускулы я верую

И знаю: сладостно пожрать!

На все, что за телесной сферою,

Мне совершенно наплевать.

Когда ж промчатся дни немногие

И смерть предстанет предо мной,

То протяну спокойно ноги я

И мирно сделаюсь землей.

Пищи сладкой, пищи вкусной

Даруй мне, судьба моя, —

И любой поступок гнусный

Совершу за пищу я

Я свернусь бараньим рогом

И на брюхе поползу,

Насмеюсь, как хам, над Богом,

Оскверню свою слезу.

В сердце чистое нагажу,

Крылья мыслям остригу,

Совершу грабеж и кражу,

Пятки вылижу врагу.

За кусок конины с хлебом

Иль за фунт гнилой трески

Я, — порвав все связи с небом, —

В ад полезу, в батраки.

Дайте мне ярмо на шею,

Но дозвольте мне поесть.

Сладко сытому лакею

И горька без пищи честь.

За веком век Христовы слуги,

Добро венчая, зло клянут

И, заключившись в тесном круге,

Творят над Миром страшный суд.

Я их заветы отвергаю.

Добра от зла не отличаю, –

И все ж я, несомненно, жив,

И даже весело играю,

И даже в горестях счастлив.

Я знаю: в мире бесконечном

Наш человеческий аршин

Не может измерять глубин –

И вижу брата в каждом встречном.

Постигнув вещую науку,

Преодолев земную муку,

Разрушив тесную тюрьму –

Святому жму я крепко руку,

Убийце руку крепко жму.

Все, в чем есть морали привкус,

Мне противно и смешно

И гнилым Христовым духом

Для меня осквернено.

Лишь глупец иль худосочный

Спросит: «Жизнь зачем дана?»

Мудрый, сильный и здоровый

Жизнью пьян, как от вина.

Без сомнений и вопросов

Он проводит ночь и день;

Если ж станет на пороге

Ранней смерти злая тень, –

Отмахнется он от гостьи,

А коль гостья не уйдет,

Он спокойно сложит руки,

Стиснет зубы и умрет.

Все мило для мудрого в Мире,

Все свято для чистого в нем:

Сидеть ли, наевшись, в сортире,

Упиться ль до хмеля вином,

Иль с девкой публичной, распутной

На грязных возлечь простынях

И, грезе отдавшись минутной,

Забыться в животных страстях.

В «железку» в притоне, средь пьяниц,

Играть до рассвета, – а там,

Завидев на тучках румянец, –

Подняться навстречу лучам

И, выигрыш бросив бродягам,

Уйти на раздолье полей,

Бродить по безлюдным оврагам,

Вникая в жужжанье шмелей,

Слагая певучие строки

О боге, о вечной красе,

О сказочном, дальнем Востоке,

О нашем российском овсе!

И снова в столицу вернуться,

В редакции взять гонорар,

И снова вином захлебнуться,

И вновь погрузиться в угар.

Все мило, все чисто и свято,

И совести нет никакой,

И сердце восторгом объято

Пред милой, земной красотой.

Насолил я всем с избытком:

Крайним, средним, правым, левым!

Все меня отвергли с гневом

И подвергли тяжким пыткам.

Голод, холод, безодёжье,

В снег ступаю пяткой голой…

Сам же песенкой веселой

Прославляю бездорожье!

И в ответ на все страданья

Я скажу: хоть как терзайте,

Хоть возьмите — расстреляйте, —

Я — свободное созданье!

Нынче — левый, завтра — правый,

Послезавтра — никакой,

Но всегда слегка лукавый

И навеки — только свой!

Палестинский пигмей худосочный,

Надоел нам жестоко Христос,

Радость жизни он сделал непрочной,

Весть об аде он людям принес.

Но довольно возиться с распятым

И пора уж сказать: он – не бог;

Он родился и вырос проклятым,

По-людски веселиться не мог.

И без дела бродил по дорогам,

И в душе был мертвей мертвеца,

И, ютясь по глухим синагогам,

Проповедовал близость конца.

В наше время его б посадили

К сумасшедшим, за крепкую дверь,

Ибо верно б теперь рассудили,

Что он был вырожденец и зверь.

Но тогда его глупые речи

И запачканный, грубый хитон

Поражали сильнее картечи

Истеричных подростков и жен.

И хоть взял его царственный Ирод,

И распял его мудрый Пилат.

Все же был им в сознании вырыт

Отвратительный, мерзостный ад.

Но довольно садиста мы чтили,

Много крови он выпил, вампир!

Догнивай же в безвестной могиле, –

Без тебя будет радостней Мир!

Любить и ненавидеть глупо.

Явленья мира все равны,

И лик прелестнейшей жены

Ничем не лучше лика трупа.

Но я в жену желанье вдуну

И повлеку с собою спать…

Для трупа же иная стать:

Взгляну, нюхну и только сплюну!

Я гадкий и грязный утенок,

Живу я на заднем дворе,

Мой голос пронзительно звонок

И будит других на заре.

Но только что птичник проснется

И жизнь по углам закипит,

Судьба надо мной засмеется, –

Гусыня змеей зашипит,

Щипнет меня злобная утка,

Оглушит индийский петух, –

И станет мне горько и жутко,

Поникнет обиженных дух.

Стараяся птичнице грозной

Не броситься даром в глаза,

Прижмусь я за кучей навозной

И очи застелет слеза.

Но чую под крыльями силу

И сердце трепещет в груди:

Не нынче, так завтра могилу

Сыщу я себе впереди!

Я видел парящих высоко

Прекрасных и царственных птиц:

Они прилетали с Востока,

И пал я молитвенно ниц.

Вот кем-то, гонимый судьбою,

От муки сердечной стеня,

На крылышках трепетных взмою

И крикну: «Убейте меня!»

…Забылся я, гадкий утенок,

И вскрикнул… И вздрогнул я сам:

Как голос мой мощен и звонок,

Как тянет меня к небесам!