Стихотворения

Пушистою пылью набитые бронхи —

она, голубая, струится у пят,

песчинки легли на зубные коронки,

зубами размолотые скрипят.

От этого скрипа подернется челюсть,

в носу защекочет, заноет душа…

И только кровинок мельчайшая челядь

по жилам бежит вперегонки, спеша.

Жарою особенно душит в июне

и пачкает потом полотна рубах,

а ежели сплюнешь, то клейкие слюни,

как нитки, подолгу висят на губах.

Завял при дорожной пыли подорожник,

коней не погонит ни окрик, ни плеть —

не только груженых, а даже порожних

жара заставляет качаться и преть.

Все думы продуманы, песенка спета,

травы утомителен ласковый ворс.

Дорога от города до сельсовета —

огромная сумма немереных верст.

Всё дальше бредешь сероватой каймою,

стареешь и бредишь уже наяву:

другое бы дело шагать бы зимою,

уйти бы с дороги, войти бы в траву…

И лечь бы, дышать бы распяленным горлом, —

тяжелое солнце горит вдалеке…

С надежною ленью в молчанье покорном

глядеть на букашек на левой руке.

Плывешь по траве ты и дышишь травою,

вдыхаешь травы благотворнейший яд,

ты смотришь — над потною головою

забавные жаворонки стоят…

Но это — мечта. И по-прежнему тяжко,

и смолы роняет кипящая ель,

как липкая сволочь — на теле рубашка,

и тянет сгоревшую руку портфель.

Коль это поэзия, где же тут проза? —

Тут даже стихи не гремят, а сопят…

Но дальше идет председатель колхоза,

и дымное горе летит из-под пят.

И вот положение верное в корне,

прекрасное, словно огонь в табаке:

идет председатель, мечтая о корме

коней и коров, о колхозном быке.

Он видит быка, золотого Ерему,

короткие, толстые, бычьи рога,

он слышит мычанье, подобное грому,

и видимость эта ему дорога.

Красавец, громадина, господи боже,

он куплен недавно — породистый бык,

наверно не знаешь, но, кажется, всё же

он в стаде, по-видимому, приобык.

Закроешь глаза — багровеет метелка

длиной в полсажени тугого хвоста,

а в жены быку предназначена телка —

красива, пышна, но по-бабьи проста.

И вот председателя красит улыбка —

неловкая шутка, смешна и груба…

Вернее — недолго, как мелкая рыбка,

на воздухе нижняя бьется губа.

И он выпрямляет усталую спину,

сопя переводит взволнованный дух —

он знает скотину, он любит скотину

постольку, поскольку он бывший пастух.

Дорога мертва. За полями и лесом

легко возникает лиловая тьма…

Она толстокожим покроет навесом

полмира, покрытая мраком сама.

И дальше нельзя. Непредвиденный случай —

он сходит на землю, вонзая следы.

Он путника гонит громоздкою тучей

и хлестким жгутом воспаленной воды.

Гроза. Оставаться под небом не место —

гляди, председатель, грохочет кругом,

и пышная пыль, превращенная в тесто,

кипит под протертым твоим сапогом.

Прикрытье — не радость. Скорее до дому —

он гонит корявые ноги вперед,

навстречу быку, сельсовету и грому,

он прет по пословице: бог разберет.

Слепит мирозданья обычная подлость,

и сумрак восходит, дремуч и зловещ.

Идет председатель, мурлыкая под нос,

что дождь — обязательно мокрая вещь.

Бормочет любовно касательно мокрых

явлений природы безумной, пустой…

Но далее песня навстречу и окрик,

и словно бы просьба: приятель, постой!..

Два парня походкой тугой и неловкой,

ныряя и боком, идут из дождя;

один говорит с неприятной издевкой,

что я узнаю дорогого вождя.

— Змеиное семя, зараза, попался,

ты нашему делу стоишь поперек…

Гроза. Председатель тогда из-под пальца

в кармане еще выпускает курок.

— Давно мы тебя, непотребного, ищем…

И парень храпит, за железо берясь.

Вода обалделая по топорищам

бежит и клокочет, и падает в грязь.

Как молния, грянула высшая мера,

клюют по пистонам литые курки,

и шлет председатель из револьвера

за каплею каплю с левой руки.

Гроза. Изнуряющий, сладостный плен мой

кипящие капли свинцовой воды, —

греми по вселенной, лети по вселенной

повсюду, как знамя, вонзая следы.

И это не красное слово, не поза —

и дремлют до времени капли свинца,

идет до конца председатель колхоза,

по нашей планете идет до конца.