Стихотворения

У меня к тебе дела такого рода,

что уйдет на разговоры вечер весь, —

затвори свои тесовые ворота

и плотней холстиной окна занавесь.

Чтобы шли подруги мимо,

парни мимо

и гадали бы и пели бы скорбя:

— Что не вышла под окошко, Серафима?

Серафима, больно скучно без тебя…

Чтобы самый ни на есть раскучерявый,

рвя по вороту рубахи алый шелк,

по селу Ивано-Марьину с оравой

мимо окон под гармонику прошел.

Он всё тенором,

всё тенором,

со злобой

запевал — рука протянута к ножу:

— Ты забудь меня, красавица,

попробуй…

Я тебе тогда такое покажу…

Если любишь хоть всего наполовину,

подожду тебя у крайнего окна,

постелю тебе пиджак на луговину

довоенного и тонкого сукна.

А земля дышала, грузная от жиру,

и от омута Соминого левей

соловьи сидели молча по ранжиру,

так что справа самый старый соловей.

Перед ним вода — зеленая, живая,

мимо заводей несется напролом —

он качается на ветке, прикрывая

соловьиху годовалую крылом.

И трава грозой весеннею измята,

дышит грузная и теплая земля,

голубые ходят в омуте сомята,

поларшинными усами шевеля.

А пиявки, раки ползают по илу,

много ужаса вода в себе таит —

щука — младшая сестрица крокодилу —

неживая возле берега стоит…

Соловьиха в тишине большой и душной…

Вдруг ударил золотистый вдалеке,

видно, злой и молодой и непослушный,

ей запел на соловьином языке:

— По лесам,

на пустырях

и на равнинах

не найти тебе прекраснее дружка —

принесу тебе яичек муравьиных,

нащиплю в постель я пуху из брюшка.

Мы постелем наше ложе над водою,

где шиповники все в розанах стоят,

мы помчимся над грозою, над бедою

и народим два десятка соловьят.

Не тебе прожить, без радости старея,

ты, залетная, ни разу не цвела,

вылетай же, молодая, поскорее

из-под старого и жесткого крыла.

И молчит она,

всё в мире забывая, —

я за песней, как за гибелью, слежу…

Шаль накинута на плечи пуховая…

— Ты куда же, Серафима?

— Ухожу.

Кисти шали, словно перышки, расправя,

влюблена она,

красива,

нехитра —

улетела.

Я держать ее не вправе —

просижу я возле дома до утра.

Подожду, когда заря сверкнет по стеклам,

золотая сгаснет песня соловья —

пусть придет она домой

с красивым,

с теплым —

меркнут глаз его татарских лезвия.

От нее и от него

пахнуло мятой,

он прощается

у крайнего окна,

и намок в росе

пиджак его измятый

довоенного и тонкого сукна.