Стихотворения

Тако вещая, из врат блистательный Гектор исходит;

Брат Александр с ним течет, и сердце обоих пылает

Жаждой решительной брани, жаждою ратного поля.

Как для пловцов, томимых желаньем, мил ветер попутный,

Гость внезапный с небес, когда их роющи море

Руки о весла претерты и мышцы в трудах ослабели, —

Тако приятны герои надежды лишенным троянам!

Начали битву: Парис убил сына Ареито́а,

Арны властителя; юноше имя было Мене́стий;

Филомеду́за его родила прелестная мужу,

Страшному палицей тяжкой; Гектор убил Эйонея;

Медный шлем не закрыл его выи от о́стрия злого;

Главк, Гипполоха отра́сль, ликийских дружин предводитель,

Ефиноо́са копьем поразил в убийственной битве,

Дерия сына во рамо, вскочившего на колесницу:

Ах! с колесницы низверг его долу Главк-победитель!

Видит богиня голубоока Паллада-Минерва,

Сколь великие пали герои мечами аргивян;

Быстро летит она с высоты неприступной Олимпа

Илии к славным стена́м; в сретенье Феб лучезарный.

Зрел ее от холма недреманный Пергама защитник.

Бог и богиня стеклись под сению древнего бука.

Первый слово вещал Аполлон, сын великий Зевеса:

«Что виною полета, столь быстрого, с гор светодарных?

Мыслью какой подвигнута дщерь всемогущего бога?

Дать ли победу в сомнительной битве ужасным данаям?

Ах! богиня, для Трои в тебе боле нет сожаленья!..

Но преклонись на совет, изберем, что ратям во благо:

Гибельну брань погаси́м, расторгнем свирепую сечу;

После, заутра и долго, могут безумные биться,

Меты своей достигая, — доколе кровавая жатва

Сладостна будет богиням — вам, разрушающим Трою!..»

Благоприветно ему отвещает богиня Минерва:

«Тако да будет, далекоразящий! И с чувством сим долу

Я низошла от Олимпа — на поле троян и ахейцев.

Но возвести мне, как хощешь прервать неистовых сечи?» —

Ей отвещает сын Зевса, света податель Аполлон:

«Гектора мы вспламеним, смирителя коней ретивых.

Пусть воззовет сей герой из данаев храбрых героя,

Да предстанут друг с другом одни к решительной битве!

Ведаю: сами преоруженные медию греки

Честью уважат единоборствовать с Гектором славным». —

Тако изрек Аполлон; приемлет богиня Минерва

Слово сердцем согласным; и думы богов совещавших

Дивно, таинственным духом, постиг Гелен, сын Приама.

Шествует к Гектору он и тако герою вещает:

«Гектор, сила народов, Зевесу премудростью близкий,

Хощешь ли брата совет восприять, любовью рожденный? —

Дай повеленье брань прекратить меж троян и ахейцев.

Сам же ты, выступя, клич сотвори, вещай, да храбрейший

Выйдет из греков с тобой в решительно единоборство!

Не пришел еще рок твой, и гибель тебя не коснется;

Ибо та есть воля богов; я внял их голос бессмертный».

Вспыхнуло рьяною радостью сердце брата при слове;

Быстро течет он пред ратью, держа копье посредине;

Нудит он сонмы троян — безмолвные вспять отступают.

Царь Агамемнон подобно ряды отодвинул ахейцев.

Дева ж богиня и сребряным тулом Феб воруженный,

В образе ястребов двух возлетев, воссели на ветвях

Бука высокого, Зевсу-родителю благоугодна,

Ратьми любуясь: блещут недвижны их сонмы густые

Лесом копий, щитами, перистыми шлемами страшны!

Как перед бурей встающей, тихое, зыбляся, море,

Стонет, чернеет оно; глухо дальний слышится ропот —

Тако в притрепетной думе, томясь, трояне и греки,

В поле сидели! — но Гектор, став среди воинств, вещает;

«Чада Трои, внемлите вы, и вы, леполатны данаи!

Слово реку вам, слово покорного истине сердца.

Мирный наш договор не святит восседящий в высоких

Бог, воздымающий новые кары ратям злосчастным,

Чтобы иль взяли вы Трою, бойницами крепкую грозно,

Иль, пораженцы, бежали вспять на суда мореходны.

Есть между вами, конечно, мужи, храбрейшие в воях;

Есть между ними такой, кто со мной сразиться не дрогнет:

Выступит пусть богатырь в бой с Гектором, славе известным!

Так вещаю, — Зевесу свидетелю нам соприсущну:

Если он поразит меня копьем булатограненым,

Пусть, совлачив доспех, понесет к кораблям своим дивным;

Тело же Гектора пусть отдаст в дом родительский, в Трою,

Да освятят его мужи и жены пламени честью!

Если же я убию, и Феб озарит меня славой,

То, восхитя доспех, понесу его в Трою священну,

Дабы повесить во храме стрелометателя Феба!

Падшего ж тело героя предам на корабль велелепный,

Чтоб хвалой почтили его власокудрявые греки;

Холм бы воздвигли ему на крутых брегах Геллеспонта!

Некогда, в дальные веки, муж поколений позднейших,

Мимо по зыбкой светлой равнине плывущий, укажет

Место: «Здесь погребен, — он речет, — храбрейший из греков;

Крепкого единоборца, сразил его Гектор великий!»

С перстом подъятым речет он, и слава моя не увянет!..» —

Рек веледушный герой; безмолвие всех оковало;

Вызов страшатся принять и боле стыдятся отринуть.

Встал наконец Менелай, и, в сердце стеная глубоко,

Пламенный, с силой вещает речь укоризны и срама:

«Горе, о горе! Здесь не ахеяне, — жены ахеян!..

Стыд последний на нас, стыд обрушится тяжкий из тяжких,

Если никто из данаев не выступит с Гектором к бою!..

Будьте все вы, сидящие, — прахом и блата водами,

Чуждые духа и сердца, вечно бесславны, недвижны;

Сам иду на него; и сейчас облекаюсь в доспехи!

В длани бессмертных богов предаю и бой, и победу!» —

Тако рек... и стремится воздеть златокованны латы.

Ах! ожидал тебя рок, Менелай: готовилась гибель

Гектора в мощной руке! Безмерно тебя он сильнейший!..

Но, поднявшись, обстали его все вожди знамениты;

Сам же Атрид Агамемнон, быстро вспрянув, повелитель,

Брата десницу схватил и вещал воспретительным гласом:

«Где твой ум, Менелай возлюбленный, — нет! нет тебе пользы

В дерзости рьяной сей. Удержись, потуши пламень сердца!

Ах, не верь самолюбью, не верь, чтобы мог ты бороться

С Гектором, мужем могучим, пред коим все вой трепещут!

Сам Ахиллес — и в силе тебя, и во храбрости высший, —

Встретясь с героем, притрепетен в битве, венчающей честью!

Но удалися на место, воссяди в сонме дружины;

Противоборца ему да взыщут ахивцы другого!

Пусть он бесстрашен и пусть ненасытим в сече кровавой,

Но преклонит колена, надеюсь, если токмо избегнет

Смерти во пламенной брани, в грозно-решительном споре».

Тако вещая, смирил взволнованно сердце героя

Силою правды; сей покорился, и радостны други

Спешно толпятся с рамен совлещи тяжелы доспехи.

Нестор со трона восстал и тако аргивцам вещает:

«Горе, страшное горе постигло ахейскую землю!

Много восплачешь ты, старец Пелей, коней усмиритель,

Правящий мирмидонян, великий в совете и слове!..

Некогда, сладко со мной беседуя он в своем доме,

Тщился уведать о предках и чадах славных ахеян;

Что ж, когда б внял о сих, пред Гектором страхом убитых? —

Верно, воздеял бы он со слезами дрожащие руки

К небу, молящий, да снидет духом в чертоги Аида!..

Если б Зевес, Аполлон и Минерва благоволили

Юность отдать мне, ту юность, как бились на бреге Келада

С сонмами пилов, с аркадцами, метко метавшими копья,

Реи при твердых стенах, Ярда́на при быстрых потоках!..

Первый там был из вождей Эрейта́лион богоподобный.

Крепкие латы носил он владыки Аирето́а,

Славного Аирето́а, коего мужи и жены

Лепо украшенны воином палицы именовали;

Ибо не лук напрягал он в бою, не копье устремлял он —

Строи враждебны громил булавы размахом железной!

Сила его не взяла, но Ликурга хитрость сразила

В тесном пути, где была для него булава не спасенье!

Мещет Ликург копие — пал тылом воитель на землю;

С гордого сняты доспехи, дар медию блещуща Марса.

После же сам Ликург булавой подвизался во брани;

Но устаревший герой блаженного в недрах семейства

Передал оную милому другу Эрейталио́ну.

Сей, возгордясь, вызывал на битву воителей храбрых;

Все трепетали, страшились, никто не смел показаться;

Сердце вскипело во мне, уверенность вспыхнула рьяна

Биться с ужасным, — и я был из витязей воинства младший;

Выступил, бился, и славу дала мне Паллада Афина!

Тако сразил я надменность мужа, храбрейшего в воях;

Он, простерт предо мной, лежал громадный сюду и сюду!..

Если б я так же был молод, владетель зрелыя силы,

Гектор тогда б не ждал сопротивника, жаждущий бою!..

Вы же, герои!.. о вы, славнейшие вой из греков!

Стали! — Вы мрачны, недвижны — Гектору в славную встречу!..»

Так укоряет их старец... вдруг все воспрянули девять!

Первый подвигся владыка народов царь Агаме́мнон;

Отрасль Тиде́я за ним, бесстрашный на битвах Дио́мед;

Оба Аякса здесь, облеченные храбростью рьяной;

Купно Идомене́й; потом сотрудник Идомене́я,

Ме́рион ярый, Марсу подобный мужеубийца;

В сонме героев стал Еврипил, честь отца Евемона,

Тоас, Андремо́нида сын, и ты, Улисс благородный!

Все восхотели они в бой с Гектором выйти почтенным.

Но утоляет их жар умом промыслительным Нестор:

«Жребий решит всех судьбу, и тот, кого боги желают,

Жребий свой восприяв, да возрадует души ахейцев!

О себе же сам ввек да ликует герой, избежавший

В пламенной битве, в битве решительной черныя смерти!..»

Старец совета изрек: «Се! каждый свой знак знаменует;

Знаки же все полагают во шлем владыки Атрида».

Рати меж тем, предстоя с подъятыми к небу руками,

Тихо из сердца молитву сию возносили к Зевесу:

«Отче, благоволи, чтоб Аякс, чтобы отрасль Тидея

Или сам бы властитель Микены был наш ратоборец!» —

Тако молили они. В то время божественный Нестор

Жребий исторгнул из шлема, тот самый, который желали, —

Жребий Аякса. Глашатай несет его сюду и сюду,

Кажет его, с десны́я начав, всем героям ахеян;

Знака никто не приял, и все, помавая, отверглись;

Как же скоро, обшедый собранье, к тому он склонился,

Свыше который избран богами Аякс знаменитый;

Руку простер он спокойно; глашатай ему предлагает;

Смотрит — знак познает; встрепенулося радостью сердце.

Бросив в восторге его ко стопам, он громко воскликнул:

«Милые други!.. открылся мой жребий! радуюсь сердцем,

Воспламененный! надеюсь: Гектор падет предо мною!..

Вы же потщитесь теперь, когда я в доспех облекаюсь,

Души горящи вознесть к властителю смертных и вечных

В теплых безмолвных молитвах, чтоб их враги не слыхали...

Или явно гласите, зане́ никого не страшуся! —

Не обинуясь, реку: меня сила не сломит враждебна;

Козням не раб я, как неискусный: ибо не тако

Грубым меня воспитали в родных полях Саламины!» —

Витязь изрек; все вожди, вся рать умоляла Зевеса.

Каждый, радушный, длани воздеяв, вещал в своем сердце:

«Отче всесильный, всеправящий с высей Иды, великий,

Дай победу Аяксу, венчай его славою светлой;

Если ж и Гектор любезен тебе и дни его милы —

Равную силу и честь ниспосли любимцам бессмертных!» —

Тако всех говор. Аякс облекся блистательной медью;

Скоро, весь обложен всеоружием тягостно крепким.

Вышел в сонме друзей. Каков предводитель ужасов бранных,

Марс, на землю сходящий по тайному гласу Зевеса,

Да покарает он злобно-надменных, бога забывших, —

Тако явился Аякс велемощный, твердыня ахивян!

Мрачными взглядами вкруг осклабляясь, большими шагами

Шествует важно, грозящий, копье потрясая огромно!

Души греков играли, взирая на доблесть героя! —

Трепет тяжелый протек по костям троян изумленных! —

Гектор сам, ужасаясь, сретал его с сердцем нетвердым;

Но, подавляя боязнь во груди, не смел отступить он

Вспять иль скрыться в рядах, ибо сам вызывал на сраженье. —

Се! приближался Аякс, неся пред собой, как бойницу,

Щит свой огромный, блестящий, который хитро составил

Тихий, художник из всех знаменитый, в Гиле живущий.

Он, отличный усмарь, седьмь толстых кож искусно связавший

От многокровных волов, поверхность одеял железом! —

Крепкой стеной сей закрыв свои перси, сын Теламона

Близко и твердо стал, и рек он Гектору грозное слово:

«Гектор! теперь ты познай на опыте единоборства

Явно, что есть во сонмах данаев вожди знамениты,

Кроме Ахилла, всеразрушителя, льва своим духом! —

Пусть он, упрямый, на корабле, рассекающем море,

Дремлет, злобяся долго противу владыки народов!

Есть между нами, кои готовы на битву с тобою,

Многие!.. К делу приступим, к кровавому делу скорее!..» —

Кротко ответствует в битвах испытанный доблестный Гектор:

«Сын Теламонов, Аякс благородный, народов правитель,

Не искушай ты меня, как слабого отрока в поле,

Иль как робкую деву, которая браней не зрела! —

Ведаю брани: и много я видел битв и героев;

Знаю свой щит обращать ошу́юю и одесну́ю —

Тяжесть ужасную, с неутомленной силой сражаясь;

Знаю пеший кружиться под песнью жестокой Арея;

Знаю свирепыми править конями в буре сраженья;

Бой начнем!.. Не пошлю я копья к тебе, храбрый воитель,

Хитро, внезапно! — нет! явно сражу я, если успею!..» —

Рек, — пустил копье, далеко несущее пагубу злую,

С шумом стремяся, оно унзилось во щит седьмикожный,

Даже до стали, которая кров осьмый составляет;

Толстых шесть слоев насквозь острие прошло ненасытно,

Но на седьмом утомилось, стало. Соперник взаимно

Кинул могучий Аякс копие€ дале€колетяще

В щит округленный, блистательный, крепкий Приама! —

Страшно!.. Свирепый булат сквозь пронзил и щит сей огромный,

И благолепно украшенны твердые латы героя;

Всё разорвав, коснулся одежды, ближайшия к телу.

Уклонился герой и тем избегнул гибели черной.

Тако, вспять брошенным копьям, оба соперника купно

Сходятся, грозны, пламенны, львам кровожадным подобны,

Вепрям пустыни подобны, равныя крепости, силы!

Вождь Илиона ударил щита враждебного в сердце;

Меди ж не мог разорвать: острие копья изогнулось;

Скоро напрянув, Аякс поразил щит Гектора крепкий —

Сквозь железо прошло; троянин в напоре вспять пошатнулся;

Шеи коснулся булат; кровь черная брызнула быстро.

Но не окончил сим боя неутомляемый Гектор;

Вдруг, отступя, он схватил жиловатой, сильной рукою

Камень огромный, кремнистый, близ его в поле лежащий,

Грозным размахом, напрягшись, бросил во щит седьмикожный,

В самое сердце щита был удар, — и медь восстонала!

Сын Теламона, не медля, тягчайший камень подъемлет;

Силы же все собрав и натужившись в мышцах дебелых,

Вдруг разразил, раздробил весь щит, словно камнем жерновым,

Ранил колена героя: тылом он пал, распростершись

Под поврежденным щитом; но Феб его в миг тот восставил.

Снова бой — за мечи! — Разразили бы друг друга смертно,

Если б глашатаи, вестники воли Зевса и смертных,

Не притекли, един от троян, а другой от ахеян,

Мужи благоразумны; то были Тилтибий и Идевс.

Се! средь героев восстав, простерли они свои скиптры.

Идевс тако им рек, убеждения мудрого орган:

«Чада любезные! полно! днесь да скончается битва!

Чувствуем сердцем: обоих вас любит Зевс-громовержец! —

Оба искусны, могучи: то знали, теперь сознаемся!

Но наступает нощь, и благо покорствовать нощи!»

Быстро ему отвещая, воскликнул Аякс, Теламонид:

«Идевс почтенный! реки€ сие прежде Гектору слово:

Он вызывал всех храбрейших из греков в единоборство;

Он пусть решится; я повинуюсь, коль Гектор восхошет!»

Кротко и важно в ответ ему рек благомыслящий Гектор:

«Сын Теламона! тебе дал Арей и силу, и крепость;

Мудрость тебе даровал, о, копий метатель, первый из греков!

Тако престанем от боя и успокоимся ныне!

После мы ратовать можем паки, доколе бог некий

Нас решит, дав тому иль другому народу победу.

Ночь наступила, и благовременно ей покориться!

Поспеши ты обрадовать рать в кораблях велелепных;

Паче возрадуй друзей томящихся, верных клевретов!

Возвращуся и я во град Приама, сердцу бесценный,

Дабы возрадовать дух и мужей, и жен благочестных:

В теплых молитвах они меня ждут святилищ в притворах!

Но расстанемся ль так? — Нет, мы почтим друг друга дарами,

Чтобы сказали об нас потомки троян и ахейцев:

Грозно сражались они в решительном единоборстве —

Мирно расстались, исполненны дружбы и уваженья». —

Рек — и поднес ему меч; рукоять и ножны его светло

Блещут сребром на ремнях, узорочно и хитро тисненных;

Сын Теламонов вручил ему пурпуром блещущий пояс.

...И песнопевец,[1] исполненный бога, вещает:

«Уже корабли, благолепно устроенны, в море готовы,

И хитрые чада Арго́са, таясь на брегу искривленном,

Пред станом, при соснах горящих, сидят в ожидании томном.

Тогда знаменитый Уллис с избра́нной дружиной отважных,

Сокрытые в ма́хине дивной,[1] у врат Илиона отверстых,

Решительны, хладны, как смерть, внимают врагов совещанья.

Еще колебался народ: одни предлагали поспешно

Чудовищны ребра пронзить испытующей медью;

Иные воздвигнуть коня на утес — и в бездну низвергнуть;

Иные желали бессмертным принесть в благочестную жертву.

Приятно и праведно всем показалось последнее слово.

И се! растворился в стенах Илион — восприять свою гибель!

Громада, шатаясь, со скрыпом несет разрушенье по стогнам!»

Потом воспевает певец, как греки в желанное время,

Исторгшись из оной, коварством созданной темницы,

Ударили с шумом на стражу, объятую жалкой дремотой;

Трояне, смятенны, постигнуты часом ужасно внезапным,

Как тени, не видят, не внемлют, не сыщут оружий!..

Но рьяный и быстрый Улисс к чертогам Дейфоба стремится,

Арею подобный, свирепый, с подобным себе Менелаем;

Там ярая сеча кипела; мечи об мечи ударялись;

Но скоро, водимый Минервой, Улисс увенчался победой!

Сие воспевал Демодок, вдохновенный певец Алкиноя.

И в сердце Улисса минувшее всё оживилось печально!

Смущенный герой воздыхал, и ланиты покрылись слезами.

Так нежна супруга скорбит о любви своей — милом супруге,

Который погиб пред очами отеческа града и братии,

Погиб, подвизаясь отвесть злоключенья годину свирепу

От родины, прежде блаженной, от чад, украшения дома!

Несчастная видит супруга, как страждет в борении смерти,

К нему приникает, и бьется, и ноет... Но изверги люты,

Как гладные звери, стеклись; от милых останков отторгли...

И се! повлеклася невольница к ну́жде и к вечному горю!

Влечется во чуждую землю, к печалям и тяжкой работе!

И прелесть младая навеки угасла на томных ланитах!

Так, скорбью снедаем, Улисс проливал неотрадные слезы;

Но, мудрый и скромный, таил от беседы он радостной слезы!

Един Алкиной, приседящий герою, с болезнью их видит;

Чувствительный, нежный владыка стенания странника внемлет,

И, кротости важной исполнь, гласит собеседникам пира:

«Внемлите, феакцов почетные князи и власти!

А ты, Демодок, повели престать бряцающей арфе:

Не к радости арфа твоя, не к радости общей бряцает!

В часы пированья, при сладком пении струн оживленных,

Уныние мрачно на миг не оставило милого гостя.

Снедающа горесть лежит глубоко в его сердце!..

Умолкните, песни! — да чистую радость разделят согласно

И гость, и хозяин: обычай таков на соборище братии!..

Когда ж уготовано всё сановитому мужу, несите,

Представьте дары драгоценны, которыми чтит его дружба!..

Как брат, как родимый, любезен нам всякий странник несчастный,

Любезен он сердцу, не чуждому бога и добрыя веры!..

А ты не скрывайся от нас чрез вымыслы хитросплетенны,

Возлюбленный странник! — Ах! искренность — жизнь и веселье беседы.

Поведай, как звали тебя твой отец, и матерь, и братья?

Поведай, где область, где град, восприявший в тебе гражданина?

Не всякий ли смертный имеет надежную собственность — имя!..

Убогий и знатный наследуют имя с рожденьем,

И матерь с улыбкою первой его величает!..

Поведай мне землю, и племя, и счастливый дом воспитанья! —

Тогда совещаем в соборе устроить твое возвращенье.

Феакцы всегда изобильны в пловцах искушенных;

Известны им нравы различны, обычай, законы народов,

И близость, и дальность градов, и поля благодатны;

И быстро преплавают воды, одеянны бурей и нощью!

Им страх неизвестен в морях, неведома гибель в пучине;

Но некогда, — так прорицал мой отец Навзито́ос, —

В ужасное время землями тресущий Посе́йдон

Востребует жертв от пловцов, безбедно, без страха,

Так долго сретавших брега отчианы любезной;

Востребует грозно — и море в свирепом волненьи

Пожрет феакийский корабль, ухищренно созданный,

И град сей запрет неприступной скалою гранита! —

Так старец прорек знаменитый! — Да будет воля святая

Исполнить сей суд нам или не исполнить во благо!..

Но, странник! немедля открой мне желанную правду;

Где был ты, что видел и что претерпел неповинный?

Цветут ли еще на земли народы и грады блаженны?

Ах, тяжко услышать, что есть под сияющим Фебом

Доселе вертепы людей, незнакомых ни с верой, ни с правдой!

Обрадуй, еще ль благоденствуют странноприимцы,

Носящие в сердце любовь и к богам почитанье?

Почто ты плачешь, когда вещают о славных аргивцах?

Почто ты рыдаешь, как песни гремят о судьбе Илиона?..

Погибнуть — таков был совет неминуемый неба!

Под сильною дланью бессмертных мы ходим и дышим,

И дивны дела их — уроки позднейшим потомкам!..

Иль — может быть — сродник твой пал под стенами Приама,

Почтенный и добрый, иль зять, или брат твой,

По крови ближайший, единого племени отрасль?

Иль друг, незабвенный, герой благородного сердца?..

Ах, менее ль брата, бесценного брата, любезен

Прямой, несомненный друг, благотворного неба даянье?..»

Всеобщую матерь, Землю, преутвержденную свыше,

Древнейшую, жизней горних кормилицу, в песнях прославим.

Всем тварям, ходящим на суше, всем вод обитателям хладных,

Всем, кои по воздуху реют, — ты, благоутробная, пищу

Даруешь: все чада, все здравы, богаты, благословенны

Тобою, о матерь; тебе дана сила — нетления в чадах

Рождать и гасить в нас дыханье! Стократно блажен, на кого ты

Склоняешь приветливы взоры: повсюду ему преизбыток!

Волнуются нивы его златовидными класами жита;

Стада его пастбища — гордость, а домы обилием блещут;

Страж мудрых законов, он держит суд верный во градах, цветущих

Красою жен милых; вослед его ходит богатство и счастье.

Окрест же толпятся сыны, величаяся доблестью кровной;

Прелестные дщери, резвясь в хороводах игривых,

Волнуют стопами крылатыми светлую зелень долины,

Утешь, весели их всегда, божество благодатное в мире!

О, радуйся, матерь богов, ты, звездного неба супруга!

Чего мне просить у тебя? — безмятежныя, тихия жизни,

Чтоб дней по кончину я пел и твои, и бессмертных хваленья!

О муза, дщерь Зевса! вещай славословие светлому Солнцу!

Каллиопа, Солнце восхвалим, которое Эйрифаесса

Родила земле и блаженного неба державному сыну!

Прелестная в горних сестра и супружница Гипериона,

На радость ему даровала детей красоты несказанной:

Зарю — нежнорозовы персты, Луну — среброльняные кудри,

И Солнце, ввек неутомимое, видимый образ бессмертных,

Лиющее свет животворный на воды, на твердь и на небо!

Несется на пламенных ко́нях, и ярко горящие очи

Сверкают под шлемом златым — так, как стрелы, лучи, рассыпаясь,

Сливаются в море кипящее; огнерумяны ланиты

Смеются; из уст истекает всемощная сила творенья;

Божественно тело его облекла непостижная риза,

Прозрачная, кою соткало дыхание нежное ветров;

Во сбрую же коней свиваются бурнопалящие вихри! —

Он, став на златой колеснице, багряными правит браздами

И мчится по своду согнутому неба в чертог Океана.

Приветствую, царь благодатный! — из праха тебе я молюся:

Да жизнь мне пошлешь и устроишь приятную, ясную в мире!

Тебя прославляя, прославить потщуся великих тех смертных,

Тех, в подвигах коих нам боги себя показать восхотели!

О сыне Меркурия милом поведай мне, Муза,

О том козлоногом, двурогом любителе песней,

Который с лесистого Пинда, дев пляшущих хору

Послушный, нисходит, когда от утесов кремнистых

Его призывают, мохнатого пастбищей бога,

Веселого, коему милы и холмы дубравны,

И горные дебри, и хладные ка́мней вертепы.

Беспечный, он бродит туда и сюда в крутоярах;

То нежится сладко в прохладе реки среброструйной,

То, с ска́лы на скалу шагая над пропастьми, странник

Блуждает, любуясь рассеянным стадом в долине;

Нередко преследует ланей по мшистым вершинам,

Нередко он рыщет по холмам, убийца животных,

Ловец дальновидный. Тогда, усладившись охотой,

При праге пещеры сидя́, на свирели играет

Он томные песни... Ах, птица весны многоцветной,

Горюя с любовию, так не поет заунывно!

Ему припевая, любезноречистые нимфы,

И мило резвяся на бреге муравчатом, пляшут,

И горное эхо на глас их ответствует звучно!

А сам он, кружась и кривляясь средь хора, забавный,

Топочет ногами и плещет руками в лад песней.

Поляна играет под ним, испещренная пышно

Цветами прелестными, злаками трав благовонных.

Хвалы же поют всем бессмертным Олимпа, но паче —

Меркурия славят: подлунному миру полезный,

Он воли всевышних быстрейший для нас благовестник.

Аркадия, водообильная матерь стад овчих,

Прияла его на роскошных долинах; там роща

Ему процветает Циленская; тамо, небесный,

Забыв божество, был он стражем коалиного стада,

Служителем смертного мужа... — К чему и бессмертных

Любовь не приводит? — Он страстию таял к Дриопе,

Прекраснейшей деве: родила, прелестная, сына, —

О, чудо! — двурогого, с козьими в шерсти ногами,

Любителя песней, веселого, резвого сына!

Кормилица-матерь от страха бежала, увидев

Мохнатое чадо — уродство игривой природы! —

Но принял Меркурий приветно на отчие длани

Рожденье любезной и в сердце своем веселился! —

Мгновенно несется к Олимпу, лелея на персях

Младенца, покрытого мягкою кожею зайца;

Вступив же в обители светлы великого Зевса,

Богам и богиням его показал, восхитились

Бессмертные; более ж всех любовался им Бахус.

Тут Паном его нарекли; ибо всем был приятен.[1]

Красуйся, царь-пастырь, и к песням склонись безыскусным.

Могущих вождь, Арей,

В гремящей колеснице,

Златоблестящим шлемом

Венчанный, сечей бог!

Великий щитоносец,

В доспехах меди рдяной,

Хранитель крепкий стен,

Носящий в сильных дланях

Решительную гибель,

Питающий в душе

Горн гнева негасимый, —

Ты вечного Олимпа

Твердыня и оплот,

Метатель копий смертных,

Отец победы светлой,

Защитник правоты,

Враг лести и коварства,

Вождь правых, ужас злобных,

Всех подвигов глава!

Путь огненный свершая

В седмице звезд горящих,[1]

Где бурные кони

На третьем своде неба,

Нам в трепетную радость,

Твой шар кровавый мчат.

Услыши моление смертных, помощник, внушающий смелы

Юности благорожденной порывы!

Ты, славою дел расширяющий тесные жизни пределы!

Счастия в быстры приливы, отливы

Дарующий мужество сердцу крушимому, чтобы возмог я

Бедствий наветы с главы незазорной

Прогнать сам собою; чтоб более, ратник юдольный, возмог я

С собственной слабостью, страстью упорной

Бороться; всегда бы сражался с коварными мыслей мечтами,

Гнева слепого с неистовством вредным,

Которое делит меня и с собой, и с умом, и с друзьями,

Самонадеянья с помыслом бедным!

Могущий! подай ты мне смелость, неложныя доблести крепость,

Твердо держаться законов отчизны,

Да презрю я, сильный, тиранов угрозы, Фортуны свирепость,

Гордых холодность и злых укоризны!..

Цветоносная, вечно юная,

Афродита, дщерь Зевса вышнего,

Милых хитростей матерь грозная!

Не круши мой дух ни печалями,

Ни презрением! —

Но приди ко мне, умоляющей, —

Как и прежде ты страсти робкия

Голос слышала, часто слышала,

И неслась ко мне из блестящего

Дома отчего.

В колеснице (что легче воздуха,

Кою быстрые, красовитые

Мчат воробушки, часто крылами

Ударяючи по златым зыбям

Неба дальнего)

Низлетала ты — многодарная

И, склоня ко мне свой бессмертный взор,

Вопрошала так, с нежной ласкою:

«Что с тобою, друг? что сгрустилася? —

Что звала меня?

Что желалось бы сильно, пламенно

Сердцу страстному? — На кого бы я

Излила свой огнь, изловила бы

В сети вечные? — Сафо, кто тебя

Оскорбить дерзнул?

Кто бежал тебя — скоро вслед пойдет;

Кто даров не брал — принесет свои;

Кто любовных мук не испытывал,

Тот узнает их, хоть бы этого

Не искала ты!»

Ах! — И ныне так прииди ко мне,

Отыми, отвей тягость страшную;

В чем надежды цвет, сладость радостей,

Чем могу я жить, — то исполни ты,

Будь помощница!..

Равный бессмертным кажется оный

Муж, — пред твоими, дева, очами

Млеющий, близкий, черплющий слухом

Сладкие речи, —

Взором ловящий страсти улыбки!..

Видела это — оцепенела;

Сжалося сердце; в устах неподвижных

Голос прервался! —

Замер язык мой... Быстрый по телу'

Нежному пламень льется рекою;

Света не вижу; взоры померкли;

В слухе стон шумный! —

В поте холодном трепет; ланиты

Былий, иссохших зноем, бледнее;

Кажется, смертью, таю, объята;

Я бездыханна!..

Поверь, Диафан, мне, лишь скудость рождает искусства;

Вина трудолюбья, лишь скудость — прямой наш учитель!

Как скоро заботы вокруг изголовья теснятся,

Тогда мы не верим приятным ласканиям неги! —

Едва на востоке заря молодая забрезжит,

Вдруг строгая нужда даст голос, и сон улетает!

Два ры́баря, старцы, вкушали дар тихия ночи

На хладной соломе, под кровом, из лоз соплетенным,

Склонившись главою на пук из ветвей зеленых;

Вокруг них лежали орудья их жизни печальной:

Ловитва для рыбы — кошницы из гибкия вербы,

Садки для храненья — обманчива пленника вольность;

И верши коварны, горою к стене взгроможденны,

Раскинуты сети и невод, еще не готовый,

И длинные лесы, и удочки с пищею смертной,

И верви, и весла, и лодка, увязшая в тине.

С изношенным платьем котомки и ветхие шляпы

Висели на гво́зде — вот всё их наследно именье,

Вот всё их богатство! — ни ложки, ни чаши домашней,

Нет даже собаки, надежного стража ночного.

Не знали соседей: сосед их — единое море,

Которого волны, бушуя, почти досягают

До хижины бедной. Еще, облистание мрака,

Луна не свершила пути своего половины —

Святая работа уже возбуждает, тревожит

Покой рыболовов, — встают, отрясают от веждей

Последние дремы; минута — их глас раздается

По зыбкому берегу. Ах! сладостно утро в работе!

Так! нас обманули, товарищ; сказали, что ночи

Начнут сокращаться, как скоро Зевес соизволит

Нам лето благое послать от горнего свода.

Авроры не видно!.. А сколько я зрел сновидений! —

О, тяжкое время! — Скажи, что ночь запоздала?

Где утро гуляет?..

Напрасно тоскуем, приятель!

Поверь, времена все текут постоянной стопою!

Вчера неудача на ловле столь скудной и буря

Вскружили твой разум! — спокойся!

Однако, товарищ!

Ты, знаю, издавна разгадывать сны преискусник. —

Я видел прелестный; от друга его не сокрою:

Мы рыбы делили, разделим с тобой сновиденья!

Ты разум имеешь, а сны толковать — не пустое! —

Теперь же есть время: и море белеет волнами,

И сон удалился. — Почто лежать нам без дела

На хладной соломе?

Изволь, расскажи мне, что снилось.

Когда, окончавши работы вечерние, сладко

Усталый, озябший, измокший (да это не горе! —

К чему не привыкнешь?), поужинав плохо, зарылся

В солому, пригрелся, уснул я; и вот, мне казалось,

Что, сидя на бреге, смотрел я; а рыба! — О, чудо! —

Стадами металась, сребрилась она над водою!

За удой кидаюсь (на дереве тамо висела).

Готова и пища, соблазн бессловесныя твари.

Послал... ожидаю... Как пес во сне ловит зайцев,

Так рыбу ловил я... дрожит поплавок мой и тонет.

Влеку... встрепенулась... Погнулся от тяжести прутик...

Я прут опускаю... Кипела вода предо мною...

Стремлюся руками схватить; но если укусит? —

Что делать? — отважусь... Укусишь — тебя поймаю. —

Так бился я с рыбой! — Весь ужас пропал в ту минуту.

Извлек! — Что ж увидел? — Ах, злато, ах, чистое злато

В траве шевелилось; восторженный, в трепете сердца

Вещаю: «Не ты ли, драгой любимец Нептуна?

Не ты ль, украшенье прелестной дщери Нерея?»

Так точно! — и тихо ее отделяю от уды,

Чтоб не было злато так долго в подданстве железа!

Что был я, не помню; но вот и она засыпает!

Любуясь добычей, клянусь я всеми богами

Оставить работу и в граде навек поселиться,

Блистая богатством и славой, как мира владыки!

Здесь я проснулся! товарищ! — клянись сказать правду!

Спокойся, что в клятве? без нужды нечестие — клятва!

Товарищ! все рыбы златые — обманчивый призрак!

Теперь ты не сонный: смотри, где играла добыча,

Что есть там?.. О друг мой! не слушай коварных мечтаний!

Куска не дают нам, а кажут нам сны золотые!..

Проти́ву страданий любви, мой друг, не помогут

Ни травы целебны врачей, ни дивные чары;

Проти́ву страданий любви защита нам — музы:

Их помощь приятна, верна, их мета святая! —

Но должно искать их даров! — Ты ими владеешь,

Ты, Ницияс, врач и друг богинь Геликона!

Сказанья гласят: Полифем, Циклоп, прибегал к ним,

Когда он любовью сгорал к младой Галатее!

Едва на щеках у него пух нежный пробился,

Цвет юности алой угас, и кудри не вьются!

(От горести вянет лице и кудри не вьются!)

Всё скучно, постыло ему. — Печальные овцы

Одни приходили в загон с лугов многоцветных;

Несчастный, склонившись на брег, обросший кустами,

Лил горькие слезы любви к своей Галатее!

И мрачен, и бледен, и сух! — Ах, тяжко в лета младые

Эротовы стрелы носить в трепещущем сердце!

Ах, тяжко любовь укрывать в груди воспаленной!

Однако обрел Полифем спасительный способ.

На мшистом утесе он пел, взирая на волны:

«Ах! долго ль тебе презирать любовь, Галатея!

Посмотришь — ты кровь с молоком, ягненка нежнее;

Узнай же несчастный тебя — ты горше полыни. —

Ты всходишь на брег, как сон меня посещает;

Уходишь опять, как сон меня оставляет;

Бежишь от меня, как овца от лютого волка!

С тех пор полюбил я тебя, прекрасная дева,

Когда восходила ты к нам на злачные холмы

(И матерь моя за тобой) — сбирать гиацинты...

С тех пор полюбил я тебя, и сердца не стало!

И сон мой навек убежал!.. Смеешься? — Что, дива?

Тебе моя грусть не беда!.. О милая нимфа,

Я знаю, откуда сие презренье и робость,

Я знаю, противна всем бровь в волосах огустевших,

Одна, вся буграми кругом по лбу распростерта...

Под нею чуть виден мой глаз, единый и впалый;

Широкий и плоский мой нос навис над губами;

Пусть правда... для милых мой вид немного ужасен!

Но где ж, Галатея, стада такие пасутся?

Здесь тысяча крав! — Молока? — пью сколько угодно!

И сыром богат для зимы, на осень, на лето!

Пещера моя — посмотреть — как полная чаша.

Никто не сравнится со мной в игре на свирели!

Утеха холмов и долин, веселие моря,

Тебя величал я на ней, тебя, мою радость!

Тебе состенал по зарям, о бедное сердце!

И поздная нощь усыпить тоски не умела!..

Приди, Галатея, приди: готово, чем встретить!

Одиннадцать ланей пасу тебе златорогих;

Четыре медведя младых вкруг грота толкутся!

Спеши, забавляйся, — всё есть — во всем изобилье!

Пусть дикие волны, дробясь, играют с брегами;

Приятна прохладная нощь в пещере со мною!

В ней мирты вокруг по стенам; пред ней кипарисы,

И темно-зеленый плющ, и Вакховы лозы,

Нагнувшись при входе, покров соткали узорный!

Там с Этны лесистой шумят — услада в час зноя —

Сребристые воды, утес крутой опеняя!

Что значит пред жизнью такой и море, и бури!

Но, если кажусь я тебе угрюмым и страшным, —

Что медлить!.. решился! Вот дуб, еще не погасший,

И светлый, дымяся, огонь под пеплом таится:

Скорей... Галатея, скорей!.. Ты сердце уж выжгла —

Ах, выжги и глаз мой, сей глаз — мое всё богатство!..

Почто не рожден я, увы! чешуйчатой рыбой?

Почто не могу рассекать я влажные волны?

Немедля б, с утеса стремглав, и вслед за тобою,

Чтоб руки твои лобызать, и боле — не смел бы!..

Лилеи носил бы тебе и мак разноцветный!..

Но... летом лилеи растут, а маки зимою!

Знать, правда, что злая любовь и ум отнимает! —

Забыл, что цветов сих нельзя срывать в одно время!

Но пусть погибаю! — решусь учиться я плавать!

Пусть волны извергнут ко мне на брег мореходца:

Узнаем, что радости жить тебе под водою!

Но прежде обрадуй, явись! — и, если возможно,

Забудь! о, забудь свой дом, как я забываю!

Красавица! станем пасти, доить мы овечек,

Начнем очищать свой сыр от вредныя влаги.

Ах, как непреклонна ко мне грудь матери строгой!

Жестокая хощет, чтоб сын терзался и плакал.

Хоть раз бы замолвить о мне, о страждущем сыне!

А каждый день видит, что я бледнею и сохну!

Пришлось и от матери... ах! таить свое горе!

«Ты болен, мой сын!» — «У меня и руки, и ноги

Болят», — отвечаю, слезясь!.. О, если б узнала

Она, как болит любви покорное сердце!

Несчастный Циклоп! ах, куда девался твой разум?

Когда ты бродил по горам, сплетая корзинки,

Когда ты сбирал для ягнят зеленые ветви —

В то время умнее ты был! Опомнись, несчастный!

Сбери хоть овец!.. Что мечтой пленяться далекой?

Пускай Галатея бежит: есть лучше, другие!

Вокруг тебя резвятся здесь станицы красавиц!

Готовы с тобою играть до поздния ночи,

И сладко смеются, когда поешь твои песни! —

Спокойся! — есть люди! и нас еще не забудут!» —

Так в песнях Циклоп услаждал мученья любови! —

«Мир, песни, свобода — мои: я всё презираю!»

Притек наконец! — вот уж три дня, три ночи в разлуке со мною!

Ах, много и дня одного, чтобы состаре́ться в разлуке!

Весна по зиме нам приятна, и яблоко слаще орехов;

Богатей волною овца перед а́гницей новорожде́нной;

И дева милее вдовы, троекратно супруга терявшей;

Быстрее, живее тельца своенравная серна в долине;

Любезней звучит соловей предо всеми в тенистых дубравах!..

Стократно счастливей я всех, по разлуке тебя лобызая!

Как путник, палящему солнцу, спешит под развесисто древо,

Спешил, окрыленный, к тебе я во сретенье, друг мой сердечный!

Да дышат над нами и в нас благодатные гении дружбы!

Да скажут об нас и потомки святое и доброе слово:

«Здесь были и жили друзья — на урок и веселье соседей!

Сего нарицали: Любим; а другому привет был: Вернейший

(То значили подлинно их имена в языке фессалийском);

Друг друга любили равно и всегда. Без сомненья, то были

Не нашего времени плод; то был плод от веков первобытных,

Где сладостно, нежно до смерти любовь лишь любовью питалась!»

Да будет и ныне сие, милосердый нам отче Крони́дес![1]

Да так, не стареясь в любви, перейдем мы в жилища бессмертных,

И некогда — многим векам, преисполнившим светлые круги, —

Пришлец от земли сей унылой на мрачные бреги Аида

Увидит нас там и воскликнет обнявшимся сладко: «Мир с вами!..

И ныне о двух неразлучных — любезная смертных беседа!..»

Но в воле блаженных сил горних исполнить душ наших желанье

И в воле отвергнуть его! — Не печалься, о друг мой бесценный!

Тебя воспрославлю, тебя возвещу я позднейшим грядущим потомкам,

Поведаю чистую правду, пред правдой небес не краснея!

Так! если когда, ненарочно, мой друг, хотя тень оскорбленья

Я зрел от тебя (да и зрел ли?) — стократной сладчайшею жертвой

Тогда же ты всё заменял — и в тени прояснялось веселье!..

О вы, ухищренные веслами править, о чада Мегары,

Вам слава и почесть! И вас я приветствую днесь, благодарный!

Вы чтили, умели почтить Диокле́са любовь неизменну.

Едва низойдет от небес к нам весна на луга златоцветны,

Едва облекутся леса в испещренные, светлые ризы, —

Почтенье сзывает всех граждан на гроб Диокле́са священный.

Там юношей хоры кудрявых, там сонмы девиц черновласых;

Над гробом склонившись, растет там пальма златых поцелуев!

И кто всех страстнее, любезнее милых красавиц целует,

Чьи пламенны вечно уста — все того украшают венцами,

Того с похвалою и песнями к дому лик дев провождает,

Ко матери, коя сретает драгого улыбкой, слезами!

Но много блаженнее всех судия поцелуев сладчайших,

Которому право дано лобызать всех, всех чередою!..

Счастливец завидный целует, и судит, и рядит единый!

Он молит любимца, служащего богу громов, Ганимеда,

Да будут уста у него и приятны, и крепки, и нежны,

Так верны, как камень испытный, которым купец чужеземный,

Достоинство праведно злата узнавший, дает ему цену.

Амур мой сокрылся, бежал! — Ищите Амура,

Ах! матерней нежной любви отдайте Амура!

(Так с плачем Венера ко всем прохожим взывала.)

Кто видел Амура? — и где, в лесах или в граде?

Он сын мой, единственный сын! — кто скажет о милом,

В награду тому поцелуй сладчайший Венеры!

А кто приведет беглеца — и больше получит!

Приметы хотите узнать, — о, много их, много!

Амура от всех отличишь по первому взгляду:

Младенец и бел, и румян, и строен, и ловок;

Горящие очи блестят, сверкают, играют,

Ум — ветер, мед — голос, речь — яд чарующей лести.

А в гневе — о, бойтесь — свиреп, неистов, упорен,

И правды не ждите: хитрец, он в шутках ужасен!

Смиренье, беспечность в играх; в душе — самовластье.

Так малы ручонки его — но как он стреляет!

От звездного неба к брегам Коцита стреляет!

Коварный, он весь обнажен, но мысли сокрыты!

Как птичка, туда и сюда летает и скачет,

Красавцев, красавиц, шутя, как розы, меняет;

Посмотришь на лук — ничего; на стрелку — игрушка;

Но лук со стрелою Олимп смущает великий.

На раме Амура висит колчан златояркий,

Исполненный стрел! — Ах! сама я лютость их знаю!

Всё страшно в Амуре, всё! — Но много страшнее

Светильник, от коего Феб, сам Феб воспалялся.

Поймаешь Амура — свяжи, не слушай молений!

Заплачет малютка — не верь: стократно обманет!

Смеется, коварный, — держи... целует... — о, бойся! —

Беги... поцелуи — беда, уста ядовиты!

«Пусти меня, — скажет, — возьми за выкуп все стрелки!»

О странник несчастный, брегись даров сих касаться!

Амур есть огонь: все дары огнем напоенны!..

В третий раз петел воспел — восходящей Авроре на небо;

Сон ниспослала Венера царевой дщери Европе;

Милый, чарующий сон, восклоняясь на скрытых ресницах

Девы, лелеял усладою томной прелестное тело;

Вкруг же возглавья теснились пророческих сонмы видений.

В вышних чертогах, в девическом тереме так почивала

Дщерь Агенора младая, невинная в сердце Европа.

Снилось царевне: две части вселенной об ней состязались —

Африка с Азией; в образе важном двух жен велемощных

Та и другая являлась; всё: поступь, одежда — одну отличали

Чуждую; матерь — другая; красавицу нежно милуя,

«Я возродила, я воспитала, — мне ею гордиться!» —

Так говорила. Соперница крепко могучей рукою

Деву к себе увлекала. «Судьба так, судьба положила, —

Африка во́пит, — гремящему Зевсу Европа — награда!»

С словом царевна проснулась, воспрянула с мирного ложа

В трепете сердца; видение было так живо, так ясно!..

Долго сидела безмолвная в думе, и обе пред нею

Грозные жены стояли, казалось, при взорах открытых;

Но, укротившейся смуте, с собою сама провещала:

«Кто мне из вышних послал столь ужасные призраки? Сладко

Встретила сон я, спокойная в чувствах; ничто не смущало! —

Вдруг незнакомые гостьи. — Отколе? — Что значат? — К чему мне?

Как за меня заступилась родная! — О, всё я люблю в ней!

Матерью зрелась нежнейшей!.. и та... как царица почтенна!..

Пламень во взорах!.. О боги!.. да будет сей сон мне не в гибель!..»

Тако мечтая, восстала и, чтобы сомненья рассеять

Сумрак, сзывает подружек любезных и сверстниц по летам,

Знатных, с которыми прежде водила она хороводы,

Вместе купалась в потоке Анавра, игры́ затевала,

Вместе гуляючи, лилии, розы, сбирала по холмам.

Тотчас слетелись, как птички, к царевне; у каждой корзинка

Для собиранья цветов на руке; снарядились и и́дут

В злачные долы помория, где по обычью стекались,

Чтоб услаждаться и роз благовоньем, и рокотом моря;

Вождь и душа всех, Европа имела златую кошницу,

Тонкую, легкую, дивную — труд знаменитый Вулкана,

Кою принес он в дар Ливии, вшедшей на ложе Нептуна;

Ливия редкость сию предоставила Телефаессе,

Дщери прелестной от бога; она же безбрачной Европе,

Как родовое наследье, вручила на вечную память!..[1]

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Девы веселые, резвые, пышного луга достигнув,

Сами цветы красоты, по цветам разбрелися прелестным;

Та любовалась нарциссом, а та с гиацинтом томилась;

С лилией эта мечтала, та тмин собирала без мысли.

Сколько цветов от избытка кидали на землю и мяли!..

Вот все толпой на шафран благовонный — и кто кого прежде —

Кинулись, спорят, толпятся; но важно и тихо Европа,

Резвостей в сонме, склоняясь, щипала рукой белоснежной

Розы единые токмо — средь граций царица Венера!

Ах! ненадолго цветами ей, деве младой, утешаться!

Нет! — не всегда рай невинности счастливой зреет для смертных!

Рано иль поздно, прости, рай наш милый!.. Се! — Громометатель

Деву-царевну увидел, и сам возмутился, сраженный

Внука стрелами!.. Амур и Венера державным владеют.

Сила любви всемогущей! что есть для тебя недоступно!..

Зевс, восхотев уловить непорочное сердце прелестной,

Зная же нужду скрываться от гнева ревнивой Юноны,

Вымыслил странность — сокрыл божество в новый образ; и кто же? —

Бык!.. Так в быка превратился Юпитер, — нет! нет! — не такого,

Как мы их видим при стойлах, — отнюдь не такого, какие

Глыбы земли рассекают, влача искривленное рало;

Не был подобен он тем, что во стаде обычном пасутся,

Кои в домашнем быту, отягченные, возят телеги;

Тело его всё одеяно млечною, нежною шерстью;

Светоблистающий круг на челе отражался звездою;

Очи сверкали огне́вые в томности неги любовной;

Ровно друг с другом рога небольшие над лбом возвышались,

Дугообразные, сходные с сребряным месяца рогом, —

Так он явился в долине и не испугался красавиц,

Окрест ходящих; отнюдь не дичился, свободный и смирный.

Все подходили к нему, все ласкали и гладили нежно

Гостя, для них дорогого: чудесный телец! — и дышал он

Благоуханьем, сладчайшим, чем злачного луга дыханье!

Вот становится тихо пред взором прелестной Европы,

Лижет и белые руки, и рамо ласкающей девы;

Гладит его неповинная; нежно от уст отирая

Влагу ширинкою тонкой, лобзает быка молодого.

Вот он и голос свой издал — мычание томное! — Мнится,

Слышишь ты звуки свирели, сквозь лес разносимые ветром;

Вот на колени он падает, очи возводит к Европе,

Шею сгибает назад, показуя хребет свой покорный.

Резвая радостно дева взывает к игривым подругам:

«Сверстницы, милы подружки! — сюда! поскорей, на веселье!

Видите: можно нам всем уместиться — как лодка пред нами!

Вежливый! как он улегся! — голубчик! как ласков! — такого

Отроду я не видала! — в нем ум человечий, смотрите,

Как он обходится с нами! — жаль, языка нет! — но взоры —

Слову замена!» — Сказав, на хребет, улыбаясь, вскочила;

Все прибежали, все метят за нею... и вдруг он — о чудо!..

Вспрыгнул бык-вихорь, с добычей несется, и к морю несется,

Непостижимый!.. власам распущенным, трепещуща, бледна,

Кличет подружек, главу обративши и длани простерши,

Кличет напрасно!.. никто ей вослед не возмог и не смел течь!

Он же, чудесный, со брега низринувшись в воды, стремится,

Жителю моря, дельфину, подобный, клубит, роя волны!

Новое диво! — Нерейды из бездны восстали и чином,

Разнообразно согласным, на рыбах сидя благовейно,

Вслед провожали быка! — И се! тяжко трясущий трезубцем,

Сам Посейдон возникает главой убеленной; властитель

Скиптром простертым путь моря ровняет для мощного брата,

Шествует важно — веселый; вокруг спутники бога, Тритоны,

Раковин трубы надувши, гремят Гименеевы песни! —

Дщерь же царева, сидя на мохнатом хребте громовержца,

В страхе одною рукою схватилась за рог, а другою

Складки багряной одежды держала, чтобы ей воскраий

Не омочить убегающей сланого моря волною. —

Легкий покров, со груди и рамен совлеченный стремленьем,

Как в корабле, образуется парусом, ветер ловящим.

Скоро исчезли и бреги, и горы: вкруг небо и море!

Бездна безбрежная!.. Смотрит — не видит!.. И вырвалось слово:

«Кто ты, творенье чудесное? — Кто ты? — Куда увлекаюсь?

Кто ты, в стихии, тебе воспрещенной, столь вольный и сильный?

Где я? Куда преношуся? Божественный! путь мой поведай!

С трепетом вижу, предчувствую: воздух, и море, и суша —

Путь тебе ровный, как путь в легковерное смертного сердце!..

Дева злосчастная! ах! для чего покидала я ныне

Терем родительский? — Берег коварный, почто восприял ты

Столько опасного зверя? — О, жребий внезапный, ужасный!

Ты, управляющим влажными бездны глубокой стезями,

Будь покровитель, Нептун, мне, несчастной!..

Так! кто бы он ни был,

Да сотворится вождем для меня он спасительным! — Верю:

Бог здесь присутствует мощный; без бога давно б я погибла!»

Тако взывала, и рек утешительно ей лепорогий:

«Юная дева, спокойся: и море, и небо, и суша —

Всё мне подвластно; и всё красоту охраняет и любит!

Скоро приближимся к твердому брегу: Крит, остров священный,

В недро тебя восприимет он благоговейно, — и там ты

Жребий познаешь свой; тамо предстану тебе я... Юпитер!»

Зрел Венеру я во сне:

Белоснежною рукою

Матерь привела с собою

Юное дитя ко мне;

Бог упрямился, дичился,

Был неловок, груб, несмел,

Будто бы людей страшился,

И смотреть он не умел.

«Пастушок! — Богиня-Сладость

Молвит с ласковым лицом, —

Вот мой сын! вот наша радость,

Сделай ты его певцом!» —

Так сказала, — и не стало...

Как мне в голову не вспало,

Что Амура нам учить —

Пламень пламенем гасить!..

Что же делать? — За ученье!

Ничего я не таю!

Пастухов увеселенье,

Панову свирель пою;

Флейту мудрыя Паллады,

Аполлоновы отрады:

Светлый хор его жрецов,

Лиру вестника богов...

Всё пустое!.. Он не слышит,

И ничто на ум нейдет;

Страстно, сладостно он дышит,

Про любовь одну поет.

Что же сделалось с тобою,

Что с холодною душою?..

Ах, несчастный, всё забыл,

Чем с Амуром занимался,

Только с тем одним остался,

Что Амур мне натвердил.

Восплачем! Адониса нет! погиб несравненный Адонис!

Прекрасный Адонис погиб: рыдайте, стенайте, эроты!

С багряного ложа восстань, остави свой сон, о Венера!

В печаль и тоску облекись, власов не свивай благовонных;

Терзающа перси, вещай: погиб мой прекрасный Адонис!

Восплачем! Адониса нет! — рыдайте, рыдайте, амуры!

Се, отрок прелестный лежит, простертый на холме высоком;

Богини прелестныя скорбь! — в бедро пораженный свирепо,

Чуть дух переводит, и кровь, багряная кровь истекает

По белому телу из ран, и светлые очи потухли,

И замерли розы ланит; и розы в устах побледнели.

Угасла та прелесть, краса, которой дышала Венера,

Которой питалась любовь! — О, прелесть и в мертвом живая!

Так! — милый Адонис угас; не слышит ее лобызаний!

Восплачем! Адониса нет; ах, плачьте, младые эроты!

Ужасна, ужасна его от вепря приятая рана;

Но рана страшнее стократ, кипящая в сердце Венеры!

О зрелище скорби и слез! Здесь псы его томные воют!

Там нимфы рыдают; вкруг стон! Там — образ печали, богиня,

Власы распустивши, одна, блуждает в мгле ропщущей рощи,

Блуждает унылая тень босыми стопами, и терны

Грядущей, стужая, пиют священную кровь дерзновенно.

Далеко, тоскуя, стеня, зефиры разносят моленья

Просящей от гор, от долин любезного сердцу супруга.

А он!.. приступите, друзья, текущую жизнь удержите,

Уймите багряную жизнь!.. Всё тщетно, и перси упали!

И весь охладел, недвижим!.. Ловите последние вздохи!..

Богиня страдает, и с ней младые страдают эроты!

Прекрасного друга лишась, казалось, красот всех лишилась;

Так! — прелесть Венера жила, доколе жил милый Адонис!

Адонис угаснул для ней — угасла и прелесть Венеры!

И горы, и скалы, и бор шумят и взывают: Адонис!

И с рокотом реки, влачась, стенания вторят Венеры!..

И тройные токи, с высот свергаяся, воют: Адонис!

Поблекли, склонились цветы, закутав главы в свои листья.

По холмам, по градам, окрест — Венеры разносятся вопли:

«Ах, что мне Олимп и земля! — погиб мой прекрасный Адонис!»

И эхо в вертепах гласит: «Погиб наш прекрасный Адонис!»

И кто не состраждет из вас? И кто не восплачет о несчастной?

Узрела, узнала она смертельную милого рану.

Объятья простерши к нему, вопила: «Пожди, о Адонис!

Пожди, мой бесценный, мой друг, дабы я в последний прижалась,

Тебя обняла бы хоть раз, уста бы к устам приложила!

На миг пробудися один! — Дай миг одному поцелую!

Дай жизни мне столько своей, сколь жизнь лишь долга поцелуя,

Доколе, лобзаемый мной ты в сердце и в тело — ты весь мой, —

В меня преселишься, доколь всю страсть твою сладкую выпью,

Все чувства твои прииму! — Так! — Сей поцелуй — он бессмертен,

Как я, как любовь, как ты сам, несчастный, бегущий Адонис!..

Далеко бежишь от меня, бежишь ты, о друг, к Ахеронту;

К царице безгласныя тьмы!.. и я не могу за тобою!..

Заветные мраки грозят, и делит нас вечность немая!..

Вот он, Прозерпина, сретай! гордися прелестной корыстью!

На брань вызывай весь Олимп, любезное нам похищая!

Свирепствуй, но знай: сей тоской тебя я блаженней стократно!

Любви ты не ведала ввек; завидуй любови страданьям!..

Где, несравненный, где ты? — Где радость? — Как сон, отлетела!

Венера-богиня — вдова; сиротствуют с нею амуры!

Чарующий пояс погиб!.. Почто предавался ты ловле?

Красавец небесный, почто со зверем стал в ярую битву?» —

Так стонет богиня любви; так ей состенают амуры.

Крушись, злополучна любовь! — погиб твой прекрасный Адонис!

Колико он крови излил, толико ты слез пролияла,

Венера! — и слезы, и кровь земля во цветах оживила:

Из крови — багряный возник, из слез — анемон белоснежный.

Восплачем! Адониса нет! погиб наш прекрасный Адонис!

Остави тоскующий лес, тоскующи горы, Венера!

Уже уготован и одр — ах! смертный сей одр Адониса.

На ложе почиет твоем бесчувственный, хладный Адонис!

Умерший... прекрасный мертвец! — как спящий сном сладким любезен!

И те же одежды на нем, в которых к тебе приближался,

В которых он нощи с тобой один проводил безвозвратны.

Утехи свои оживи, помысли, что жив твой Адонис;

Цветами осыпь, увенчай роз вязями благоуханных!

На что и цветы? — Как им жить, когда не живет наш Адонис!

Осыпь его миртой, облей струями чистейшего мира!

Где миро? — Ах, миро твое погибло! — оно — твой Адонис!

Се! радость, краса пастухов — лежит под златой пеленою!

Окрест его плачут, в слезах, тоскуют малютки-эроты.

Обрезала Скорбь им власы. Смутились: тот стрелы ломает,

Сей топчет лук гибкий, а тот терзает колчан драгоценный;

Сандалии съемлют одни, другие в сосуде блестящем

Священную воду несут и рану его омывают;

Все веют крылами, теснясь, дабы прохладить Адониса.

Оплачьте Венеру, друзья, оплачьте вы матерь, эроты!

На праге чертога, восстав, задул Гименей свой светильник!

И, брачный венец разорвав, воскликнул он: «Нет Гименея!»

Не песни веселые вам, — но песни для вас гробовые!

Оплачьте Адониса все, оплачьте вы брачного бога!

О, рок неисследимый! — как? — Адонис — и он умереть мог!..

«Он умер», — шептали вдали таящие слезы хариты!

Печальные музы стеклись, обстали Адониса ложе;

Не пойте, не стройте вы лир: ах! песней не слышит Адонис!

Вам внемлют земля и моря — не ведает вас Прозерпина!..

Не тот достоин вечной славы,

Не тот наследник громких хвал,

Кто первым был в кругу забавы,

В потешных играх побеждал.

Пусть силой, крепостью телесной

Он диво — богатырь в рядах;

Пусть быстротою стоп чудесной

Он ветры упреждал в полях;

Пусть прелестью лица и станом

В Титоне зависть возродил;

Пелопса превышая саном,

Мидаса златом удивил;

Пусть он, вития средь совета,

В речах Адраста посрамлял:

Владетель всех сокровищ света

Велик, — но пред героем мал!..

Он мал, когда не пламенеет

Завидной страстью встретить смерть,

В глаза врагу смотреть не смеет

И не спешит злодея стерть!

Он мал!.. Ты, доблесть, к вышним вера,

К отчизне пламенна любовь, —

Едина ты величий мера!

Ты кровь Алкида — наша кровь!

Герой в ряду дружины ратной,

Трясущий грозно копие, —

Се! дар от неба благодатный!

Се, Спарта, счастие твое!

Стоит! Он бегство презирает,

Забыв о жизни, помнит честь;

В кипящем сердце вопрошает:

«Где страх? Куда погибель несть?»

«Сюда! — зовет друзей-героев. —

Сюда! — нам стыдно ран не знать!

Пойдем!» Врубились в недра строев —

И всколебалась смутна рать!

Бегут враги, — он вслед, как пламень;

Он правит вихрем битв, как бог;

На замысл — быстр, а в буре — камень,

Равно в удаче, трате строг;

Он кончит жизнь в пылу сраженья,

Среди смятенных страхом сил!..

Погиб, — и над страной рожденья

Блеск новой славы воспалил!

Доспехи, кровию покрыты,

Меча останок сжавша длань,

Копье без древа, щит избитый,

Грудь в ранах — вот отчизне дань!

Повсюду слезы, стон, смущенье;

Собор старейшин и мужей

Его свершают погребенье;

Повсюду вопль: пал друг людей!

Вовек свята его могила,

И род его цветет в честях;

Героя имя — рати сила!

Героя память — чуждых страх!

Он умер; — нет! — всяк видит, слышит

Его, как бога, пред собой;

Всё вкруг него бессмертьем дышит;

Всё полно дел его хвалой!

Но если, покровен богами,

Не пораженный брани сын,

Ее кровавыми стезями

Пройдет, победы властелин,

И лавры со цветами мира

Рассыплет на родимый град, —

О, где его достойна лира?

Где мера почестей, наград?..

Совета муж среди собраний,

Вождь, судия, супруг, отец,

Душа благих предначинаний,

Любовь признательных сердец;

Грядет — все старца окружают;

Всяк ищет взорами его,

Ему все место уступают;

Он радость пиршества всего!

Кто здесь, кто доблести ревнует?

Кто хощет славы и венцов?

На брань! туда, где смерть бушует,

Спеши, лети, рази врагов!..

Отколе нега, сон? — Когда

Явим лице врагам?..

Бегите, скройтесь от стыда:

Смеется ближний вам!

Вы миром льстились на земли!..

О братья! зрите вкруг:

Война! война! — шумит вдали

Опустошенья дух!

К мечам, друзья! — щиты вперед

Против свистящих стрел!

Без мести храбрый не умрет!

Смерть храбрым не предел!

Какая слава, радость, честь

За жен, за милых чад

На брань кипяще сердце несть

И погибать стократ!

Коль парки осудили нас,

Падем в кровавый прах!..

Возвысим меч в последний раз:

То будет мести взмах!

Да воспылает под щитом

Отвагой ратна грудь;

Упейтесь пылкости вином,

Означьте карой путь!

Что в страхе? — Данной мне судьбой

Черты не перейду!

От племени богов герой

Падет в свою чреду!

Как часто робкий, битв боясь,

Не слышав свиста стрел,

На миртах встретил грозный час,

Когда забавы пел!

Он умер! — не понес к отцам

Любви и слез людей, —

Чем был он здесь, не скажет там!

Там нет ему друзей!

Великий пал! — о, благ залог!

О смерть, отдай его!

Он слава наша! он наш бог

В дни века своего!

Героев многих многий труд

Один он совершил;

В час бури дал совет и суд,

Вождем и кровом был!

Не вы ль, потомки Геркулеса,

Побед любимые сыны?

Над вами взор и длань Зевеса;

Вам отдан жребий злой войны!

Что вас, герои, устрашает?

Презренны скопища врагов?

К щитам! — туда, где брань пылает,

Стремитесь в славный путь отцов!

Иль мир приятней вам постыдный,

Милее рабство в лоне нег?

Нет! — воин знает дальновидный,

Что смерть надежней, чем побег!

Воспомним, что мы потеряли

Тогда, как грудию одной

Пошли, сразились, бои венчали

И славу принесли домой?

Так! робкий лишь при первом шаге

Теряет силы, крепость вдруг,

Вредит соратника отваге,

Смущает храбрых тесный круг!

О, срам! — вид жалкий и презренный!

Влачась во прахе и стеня,

Он кажет меч, в хребет вонзенный,

И молит смерть: убей меня!..

Он поражен в бегу обратном...

Ах! так ли действует герой?

Не быстр, не хладен в деле ратном,

Живущий славою одной,

Идет бесстрашною стопою!

Покрыты грудь и рамена

Щитом огромным, как стеною;

Душа отечеством полна.

Идет, противных соглядает,

И верен стрел его полет:

Пернатый шлем его сияет,

Как знамя гордое побед!

Учитель ваш на бурном поле,

Он водит за собою рать;

И где опасность битвы боле,

Его не нужно там искать.

Не ждет врагов, он их сретает,

Не спросит тайно, сколько сил;

Когда отечество взывает —

Пришел, увидел, победил!

Смешались строи — первый в сече,

Рука с рукой — со грудью грудь;

Могущ, бесстрашен, быстротечен,

Творит себе из трупов путь!

То стрелы от него стремятся,

То поражает он мечом;

Враги и там, и здесь толпятся;

Он к ним, как смерть, всегда лицом.

И ты, дружина легких воев,

Наш подвиг славный разделяй;

Несись, как вихрь, пред рядом строев

И камни градом рассевай!

Герои! Марса сонм крылатый!

Се! время копья испытать!

О крепкие лишь токмо латы

Копья не жалко изломать!

Почтим великого в мужах,

Кто, меч подъяв, идет

На брань за братий, — злобных страх,

Друзьям отчизны — свет!

Он подал глас, но трус бежит

Родительских полей,

Увы! — для хлеба жизнь влачит

У чуждых он дверей!

Отец и мать влекутся вслед,

И дряхлость, и недуг;

Жена, невинна жертва бед,

И малы чада вкруг!

Презреньем встретит каждый взгляд

Его в пути скорбей;

Всяк молча оттолкнет назад

Просящего снедей!

До времени и слаб, и стар,

Живой в семье мертвец,

Что детям он готовит в дар?

Отчаянный конец!

Так в мрачных бедствия путях,

От всех людей забыт,

Он всё погубит, всё и — ах! —

Погубит самый стыд!..

Друзья! страстям, порокам — брань!

Гоните праздность, лесть!

Вся храбрых жизнь — отчизне дань!

Им пища — благо, честь!

Труды, походы, мраз и глад —

То ратника врачи!

Терпенье крепче медных врат,

Острее, чем мечи!

Коль виден страх — не верь глазам,

Коснись его копьем!..

Но час настал, желанный нам!

Бесстрашные, пойдем!

Как! старцам ли седым

На трепетных жезлах

Прилично биться здесь одним,

А нам сидеть в стенах?

О, стыд! — старик, лишенный сил,

Досель гроза врагов,

Рукой иссохшей меч схватил

В очах своих сынов, —

Разит, падет!.. Когда в пыли

Героя кровь кипит,

Тогда младый, дрожа вдали,

Окаменел стоит!

Герой, кончая смертью брань,

Детей напрасно ждет;

Вздохнув, оледеневшу длань

К священной ране жмет. —

Какое зрелище! — о, срам!

Я отвращаю взор. —

О юноши! спешите, вам

Наука — сей позор!

Коснитесь старца льняных влас!

Обеты правоте! —

Греми, святыя клятвы глас:

«Иль щит, иль на щите!..»

Вперед железною стеной!

Вперед, друзья побед!..

Отчизне — слава и покой!

Отчизне — вечность лет!

Кто сей красавец, на розах с тобою

Нежась, играет, облит благовоньем,

В тайном сумраке грота? —

Алые пе́рсты твои расплетают

Шелкову косу на радость счастливца:

Волны струйчата злата

Пали роскошно на лилии персей,

Выя на рамо; рука в руку; тают

Негой страстною очи;

Сладостный шепот, и томные вздохи,

И лобызанья!.. О, жалкий счастливец!

Скоро, скоро оплачет

Клятвы и верность и, призванны лестью,

Горние силы в поруки обетов! —

Бурный плаватель бездны,

Быстро застигнут внезапным ненастьем,

Скажет он поздно ужасную правду:

«Ах! не верить бы морю!

Страстным бы Пирры не верить улыбкам,

Льстивым вздыханьям коварного ветра!..

Ныне любезен; завтра

Ласки другому!..» Ах! горе, кто Пирру

Новый увидит! — На дске сей заветной[1]

Вижу я в поученье:

Стрелы, и светоч, и лук, и повязку,

Горестны знаки златых обольщений!

Там написаны в память

Смехи и слезы, надежды и страхи,

Купленны горем веселия тени;

Там сплелися руками,

Вдаль друг от друга отклоншие взоры,

Строгая клятва и с ней преступленье!..

Всё тебе возвращаю,

Бог легкокрылый! Мне рощи Парнаса,

Мне улыбнулись! Мне веет радость

С лиры звучныя Феба.

Правому в жизни, чуждому порока,

Фускус, ненужны лук, железо мавров;

Полные тулы стрел, преднапоенных

Ядом, ненужны!

Хощет ли Сиртов плавать чрез пучины,

Хощет ли Кавказ негостеприимный,

Бреги ль изведать, кои пресловутый

Гидасп лелеет.

Тако в Сабинах (где я, воспевая

Лилу, в лес чуждый, странник, углубился)

Волк, меня встретив, дрогнул, и промчался

Пред безоружным!

Зверь преужасный! — Дафния подобных

Ратная в дебрях не питает мрачных,

Юбы владенье, знойная не водит

Тигров отчизна.

Брось меня случай в тундры ледяные,

Где зефир летний жизнию не дышит,

В тучах зловредных землю буреносный

Юпитер давит;

Брось под огнями рдяной колесницы

Солнца — в пустынях, смертному безвестных:

Лила мне радость; радость — Лилы слово;

Радость — улыбка.

Богов беспечный чтитель, хладный

Раб суемудрия, раб буйственной мечты,

Блуждал я, странник безотрадный,

В пучине бурных волн земныя суеты. —

Теперь свой парус пременяю;

Теперь спешу я вспять по дознанным следам;

Теперь тебя ищу, — желаю,

О неба луч благий, спасение пловцам!..

Я зрел ужасное виденье!

Я зрел: сам бог-отец вдруг пламенным мечом

Рассек эфира облаченье.

И, тучи разделив, блистательным путем

На огнердяной колеснице

Мчал яростных коней, дымящихся враждой. —

Фиал суда в его деснице.

Протек — и возгремел средь ясности грозой —

И восстенала вкруг вселенна:

И грубая земля, и все собранья вод,

И Стикс, и Тенара смущенна

Обитель мрачная — неправедных исход,

И сердце гор — основный камень —

Всё трепет вкруг объял, и в трепете всё ждет!..

Всевышний, неприступный пламень

Меж небом и землей превыше бурь течет

И след на тучах оставляет —

Отрадную дугу, в урок земных детей...

Так! так! — Он миром управляет,

И царь, и судия! — строитель дивный сей,

Единый действует и может!

Величие царей, все мира красоты

Восхощет — вознесет; восхощет — уничтожит,

Его раба, Фортуна, ты!..

О Делий! ты умрешь!.. Умей и веселиться

В минуты радости своей

И, жизни на пути влачась, не оступиться,

О бедный труженик, умей!

Текут ли дни твои забот и бед стезями,

Или, счастливец, ты живешь

В чертогах роскоши, с любовию, играми,

О Делий, Делий! ты умрешь!..

Где сосна гордая и тополь серебристый

Сплели, как давние друзья,

Гостеприимну сень в тени ветвей волнистой,

Где быстропенная струя

Пробраться силится искривленной стезею —

Туда неси вино, собрат,

И розы, утренней омытые росою,

И благовонный аромат.

Туда неси восторг, туда сбирай веселья,

Доколь мы в силах и летах,

Доколь прядется нить предвестниц новоселья,

Угрюмых сестр в руках!

Не вечно в закупных нам дачах забавляться:

И дом, и благодатна весь,

Вкруг коей любит Тибр зеленый извиваться, —

Всё, всё покинешь здесь.

Смотри, как жадные, но скрытны мещет взгляды

Наследник твой, сей хитрый льстец,

На возвышенные домов твоих громады:

Не ты ему — твой мил конец!

Всё должен ты отдать, востребован судьбиной!

Будь сын царей, как Крез, богат,

Будь нищий, без куска, бездомный — всё едино:

Возьмет неумолимый ад!..

Туда всё нудит нас, туда стезей прямою

Влечемся мы, стада овнов!

Всемощная сидит над урной роковою,

И взор вперен в поток часов!

И смерть коварная, сей гладный соглядатай,

Стоит незримо на пирах:

Сегодни ль, завтра ли, тебе иль мне, — вожатай,

И ждет нас лодка при брегах!..

Счастливей будешь, не вверяясь дальним

Моря пучинам, посреди же бури,

Страж себе строгий, не тесняся робко

К хитрому брегу.

Кто золотую Средственность возлюбит,

Бедности чуждый, не потерпит смрада

В хижине скудной, не живет в завидных,

Скромный, чертогах.

Чаще ветр ярый низвергает долу

Дубы огромны; жесточайшей карой

Рухнут бойницы; пламень молний вьется

К высям нагорным.

В горе надежду, боязливость в счастье

Носит, в пременах искушенно света,

Сердце благое. Насылает зимы

Юпитер; — он же

Гонит их в север. Огорченье — ныне;

Завтра — отрада! Молчаливу Музу

Арфа разбудит; — Феб всегда ль в погибель

Лук напрягает?..

Нужда ли давит — ты, бесстрашный духом,

Ратник, мужайся; изучись разумно

Стягивать в ветер, слишком благосклонный,

Дмящийся парус!..

Ни костью дорогой, ни златом

Не блещет храмин свод простой

В моем жилище небогатом,

Где я душе обрел покой;

Ни славны мраморы Гимета

Высоких не тягчат столбов,

Иссеченных на диво света

Резцом ливийских хитрецов;

Атталу древнему роднею

Себя причесть я не дерзал;

Гордец, безвестностью своею

Дворцов царей не посрамлял;

Клиентов дщери именитых

Мне тканей нежных не прядут,

Червцом Лаконии омытых;

Но рок мне дал ум, здравый суд

И дар, любимый Аполлоном.

Корысть благая! — Мой венец!..

Для ней и к бедному с поклоном

Ко мне идет богатый льстец!

О чем еще стужать мне боле

Богам превыспренним мольбой?

В моем сабинском малом поле,

Богат, доволен сам собой,

Стыжусь могущего я друга

Нескромной просьбой утруждать!

Спокойство, сладости досуга!

Что может вас мне заменять?

Смотри, стяжатель!.. над землею

День днем стирается другим!

Любуясь радости зарею,

Вдруг зрим костра могильный дым!

Теперь Фортуну ловим злую,

Чтоб завтра же о ней тужить!

А ты... и землю гробовую,

Слепой, хлопочешь набутить

Богатством мраморов привозных;

Забыв могилу, строишь дом!

И море, в треволненьях грозных,

Ты хощешь отягчить ярмом

И дале прешь его брегами,

Несытый сушей, островами!..

Но так и быть!.. Скажи, как смел

Ступить ногою дерзновенной

Чрез термин[1] ближнего священный

Клиента своего в предел,

На хлеб его насущный жадный!..

Влекутся, изгнанны тобой,

Супруг, супруга безотрадны

В леса из хижины родной,

Пенатов отческих износят

И вретищем повитых чад!..

Малютки плачем пищи просят!..

Но дом, твой дом надежный — ад!

Корысть ли — бедных пепелище!

Вельможе алчному не здесь,

Нет, Оркуса несыта весь —

Определенное жилище...

Куда ты залетел в мечтах?

Земля, которой все мы пища,

Разверзнется равно для нища

И для блестящего в венцах!

Плутона вестовой[1] на злато

Желательных не клонит глаз;

Ах! от него — и ум крылатый

Тебя, Япетов сын, не спас?

Он гордость Тантала высоку,

Он оковал Танталов род!..

Гроза надменному пороку,

Награда правых и сирот —

Снять с бедного тяжело бремя

Трудов, напастей и скорбей, —

Незваный, званый в благо время

Друг-утешитель — у дверей.

Ты мнишь: погибнет то, что я пел досель,

Питомец дальношумного Авфида,[2]

Искусством неведомым первый

Речь сочетавший со звуком арфы!

Пускай, великий, высшее место всех

Гомер заемлет; скрылись ли Пиндара,

Алцея, Симонида грозны

И Стезихора благие музы?

И сладкомилых Анакреона грез

Не крадет время. — Дышит любовь еще,

Живет и дышит влиянный огнь

В лиру эольския девы вечно!..

Одна ль Елена лепокудрявых влас

Познала прелесть? — Златопылающей

Одеждой и славой фригийца,

Спутников блеском одна ль пленялась? —

Не первый Тевцер стрелы сидонские

Из лука сеял. — Сколько раз Илия

Терзалась во бранях? — Одни ли

Идоменей и Сфенел строптивый

Держали битвы, — говор небесных дев?

Один ли Дейфоб, Гектор божественный

Прияли священные раны

Чадам, супругам любезным в жертву? —

Так! — прежде Трои многие храбрые

Сияли в мире; всех неоплаканных

Ад отнял; в бездневной исчезли

Нощи; певца их лишило небо!..

Сокрылась доблесть, праздность нашла свой гроб;

Где ж им отлика?.. Нет, неумолчный,

Тебя воспрославлю я в песнях!

Нет, не стерплю, чтоб труды благие

Без казни, Лоллий, злому забвению

Остались пищей. — Есть в тебе сильный дух,

Провидец испытный, и в бурно

И в безнаветное время равный; —

Алчбы коварной бич, недоступный враг

Царице злата всепривлекающей,

Ты консул не года — лет многих,

Благотворитель, законам верный,

Судяй честное выше, чем пользы все,

С челом открытым подкуп злокозненный

Отвергнул и стал пред врагами

Правды в доспехах, победоносец!..

Мудрец, ты мыслишь: света сокровища

Не зиждут счастья; имя счастливца тот

Достойно имеет, кто знает

Скромно питаться богов дарами!

Кто может терпеть бедность жестокую

И паче смерти срама боится, — муж

За братий, друзей и отчизну

Твердой опорой, готовый в гибель!

Мразы и снеги прошли; луга облеклися в одежды,

В зеленые кудри древа;

Вид пременила земля, в брегах успокоенны реки

И пышно, и ровно текут.

Грация с нимфами в хор и девы, рука в руку, резво

Ко пляскам в долину спешат.

Утренним дымом клубясь, прозрачные, белые ризы

Ни кроют, ни кажут красот.

Радостный вьется Амур, кружится средь милых и метит

В сокрытых в кустах пастухов.

«Вечного нет под луной», — то год сей, то час сей вещает,

Предтеча отрады иль бед:

Мразы согреет зефир; весна покоряется лету;

А лето хладеет, когда

Мирная осень свой рог прольет благодатный; за нею

Тяжелая валит зима!

Быстрые луны опять заменят небесные траты,

А мы, безвозвратные ввек,

Снидем туда мы, где Тулл, где Анк, где Эней благочестный,

И будем мы — тени и прах!

Друг мой! кто знает теперь, приложат ли вышние боги

К вечернему утренний час!

То лишь одно утекло от алчных наследника дланей,

Что сердцу даешь ты в корысть.

То лишь одно — и твое! Когда же Минос праводушный

Твой жребий высокий речет —

Поздно! ни доблесть, ни род, ни сила витийства не может

Живущим тебя возвратить!

Зевса великая дщерь хранившего стыд Ипполита

От адовой мглы не спасла;

Верный Тезей не расторг стесняющих в тартаре грозном

Пери́тоя-друга цепей.

Страдаю. — Что виной? — Что сделалось со мною?

Мне ложе было терн, покров давил горою;

Всю ночь должайшую, всю ночь не ведал сна!

Мраз, пламень по костям; тоскою грудь полна!..

Ужели вновь любовь? Ужель сей бог суровый

Еще мне тайные свои раскинул ковы?..

Так!.. Чувствую его!.. Здесь, в сердце, здесь стрела!

Так! хитрый бог во мне. — Страсть яд свой разлила!..

Уступим? — Иль возжжем войну сопротивленьем?

Уступим!.. Тяжко зло, но легче зло терпеньем.

Так учат. — Искра спит; растрогай — вспыхнет вдруг!

Забыт горячий пепл, и скрытый жар потух!..

На ниве вол младой, враждуя, терпит боле,

Чем тот, кто привыкал ко плугу и неволе!

Терзают удила зев дикого коня —

Узды не слышит конь, друг ратного огня!..[1]

Свирепствует Амур против рабов упорных —

Лелеет и хранит служению покорных!..

— Готов! — Твоя корысть, сдаюся, Купидон!

Вот руки: закрепи! — Вещай мне свой закон!

К чему борьба с тобой? — Жду мира и пощады!

Сражать бессильного нет славы, нет отрады!

Венчайся миртами, закладывай скорей

Прелестной матери игривых голубей! —

От деда[1] самого нисходит колесница! —

И се! — уже на ней, прияв бразды, возница,

При кликах радостных народов, падших ниц,

К полету нудишь ты златоперистых птиц!

Влечется вслед тебе дев, юношей собранье,

Триумфа твоего верховное блистанье!..

Я сам влекусь, рукой живую рану скрыв,

Раб духом, сердцем раб, уныл и молчалив.

Влечется гордый ум, тобой смиренный в брани

(О, жалость! — на хребте закручены, зрю, длани).

Влечется робкая стыдливость в новый плен;

И всякий, кто дерзал против твоих знамен,

Окованный идет. — И пышные владыки,

И мирных пастухов играющие лики,

Волнуясь, вопиют: «Гряди, триумф, гряди!..»

Твой поезд тянется с боков и впереди:

Соблазны хитрые, лесть, нега, угожденья,

Блеск, праздность, суетность, мечты и исступленья, —

Необорима рать против богов, людей!

В ней сила вся твоя; ничтожен ты без ней!..

Так шествуешь, о вождь триумфа величавый,

И матерь светлая, твоей любуясь славой,

Из сени радужной склонившись, вне себя,

Вкруг розами всего осыпала тебя! —

Какой чудесный свет!.. На крылах огнь зарницы! —

Алмазы во власах! — Огнь пышет с колесницы!

Ах! сколько, сколько жертв воспримешь ты в сей час?

Всемощный! не хотя, не мысля, ранишь нас!

Не можешь воспретить заразам разлетаться:

Дух пламени окрест — всё должно воспаляться!

Так Бахус шествовал по Гангеса брегам:

Он был вождем зверей — ты вождь и царь умам!..

Амур! Коль суждено мне твой триумф умножить,

Восхощешь ли ты плод победы уничтожить?

Или поступишь так, как Цезарь, сродник твой? [2]

Одной рукой разит, льет милости другой!..

Я прав в моей душе: любовь любви желает!..

Несчастный! — Но краса, которой грудь пылает,

Вняла ль твоим мольбам? — Позволит ли, чтоб ты

Взаимности искал!.. О, дерзкие мечты!..

Богиня Пафоса! — Мне ль благ сих наслажденья? —

Позволь, позволь хотя одни любви мученья!..

Склонись к тому, кто чтил тебя от юных лет,

Кто верностью святил свой пламенный обет!..

Пускай не служат мне те гордости призраки

Древнейших прадедов блестящи титла, знаки.

Пусть только всадника во мне струится кровь;

Обширных нет земель, и с каждым годом вновь

Нив тучных не бугрят наемников орала:

Умеренность наш дом питает и питала;

Но Феб, но музы все, но светлый бог отрад,

Сам бог, предатель мой,[1] — о, мне не умолчать!

И доблесть, твердая против ударов рока,

И сердца искренность, и нравы без порока,

И скромность нежная — ходатаи мои!

Не всем я в дар несу и чувствия свои;

Не страсти ветреной раб легкий и беспечный;

Тебя одну люблю, тебя — любовью вечной!

Тебе все дни мои, чтоб жить твоей душой

И чтобы умереть оплаканным тобой!

Ты будь восторг, будь бог счастливого поэта,

Ты песнью будь моей, друг сердца, друг совета!..

Ах! В песнях сладостных бессмертие нашли

И ты, Инаха дщерь, скиталица земли,

И дева, лебедем обманутая нежным,[2]

И ты, которая по безднам волноснежным

Неслася на хребте притворного тельца,

Держася за рога согнутые льстеца!..

И наши песни ввек для мира не увянут!

И наши имена слиянные вспомянут!..

Мессала без меня эгейскими волнами

Стремится в путь побед. — Забвен ли буду вами,

Ты, вождь возлюбленный, вы, ратные друзья!..

В чужой стране[1] томлюсь, недугом скован, я.

О смерть, сдержи удар над сирою главою!

О смерть, сдержи удар! — Нет матери со мною,

Чтоб кости бренные в печальный склеп сложить;

Нет здесь моей сестры, чтоб пепел окропить

Благоуханием Востока драгоценным

И, гробу предстоя, — власам неувязенным —

Оплакать жребий мой. — Нет Делии при мне!..

Она — нежнейший друг! — в сердечной глубине

Скрывая грусть, когда из града отпускала,

Ко всем богам о мне с молитвой прибегала, —

На стогнах жребии священные стократ

У отрока [2] брала, и отрок ей возврат

Стократно обещал... Напрасны уверенья!

Как смерть, грозила ей минута разлученья!

Я, утешитель всех... что мне начать, не знал:

Я сам себе вины медленья вымышлял!

То птиц полет страшил, то признаки заметны;

То воспрещал отъезд Сатурна день обетный! [3]

Не раз, при выходе, коснувшись в праг ногой,

Я трепетал как лист и вспять бежал домой!

О, бойся странствовать, Амура верный чтитель!

Не оскорбляй его! — Везде найдет отмститель!..

Так, Делия! Он мстит, и гнева зрю плоды! —

Спасла ль меня твоя Изида [1] от беды?

Что помогли твои кимвальные биенья,

И омовения, и строгие пощенья?..

Теперь, богиня, ты могущество яви,

Теперь целенья дар высокий обнови,

Умножи чудеса, которыми все стены

Чертога твоего блистают испещренны! [2]

Теперь пусть Делия хвалы тебе гремит!

В одежде белой льна у врат твоих сидит!

Теперь двукратно в день — власам непокровенным —

Пускай мольбы поет со клиром освященным,

Дабы я мог простерть к богам домашним длань

И Лару древнему принес обычну дань!..

Как жили счастливо в дни Кронова правленья!

Тогда еще земля не знала разделенья,

Не открывалася в бесчисленных путях;

Не пенил смелый дуб лазурных вод в морях,

Не ширил паруса в ловитву ветров льстивых;

Пловец, блуждающий окрест брегов строптивых,

Богатством чуждых стран судов не нагружал.

В то время мощный вол ярму не работал;

И удила не грыз смиренный конь в гортани!

Там дом был без дверей и все поля без грани!

Мед капал сам с дерев, и овцы сами там

Несли свое млеко к беспечным пастухам! —

Ни споров, ни войны, ни ратей разъяренных!

Кинжал и меч! — игра злодеев ослепленных! —

Не оскверняли вы искусства ковачей!

Зевес вступил на трон: се! — язвы, тьмы смертей!

И море, и земля на нас вооружились,

И в ад несчетные врата нам отворились!

Зевс, отче, пощади! — меня не тяготят,

Ни клятвы ложный стыд, ни слов продерзких яд!..

Но если жизнь моя исполнилася днями,

Пусть гробный камень мой означится словами:

«Тибулла кости здесь. Он смертью взят к отцам,

Мессале следуя по суше и морям».

Умру! Жреца любви и трепетных мечтаний,

Сама меня введет Киприда в рай желаний,

В сады Элизия. Там песни, хоры вкруг;

Порхая, птицы там плененный нежат слух;

Лавр с миртом соплелись, лелеют в кущах радость;

В полях бессмертных роз благоухает сладость.

Сонм юношей и дев — то врознь, то вкупе вновь —

Играют, резвятся: их спор, их мир — любовь!

Там жертвы, страстию сраженные противной,

Блуждают, ветвию украшены оливной.

Вдали обитель кар, в глубоких безднах ад,

И реки черные окрест его шумят.

Ярятся фурии (с их глаз горящих змеи

Клокотятся, свистят по плечам и вкруг шеи!),

Трепещут бледные преступники, толпясь!

А там, ко вереям железных врат склонясь,

Простерся страшный пес; как чешуя ехидны,

Став дыбом, волоса шумят щетиновидны.

Там смевший искушать Юнону Иксион:

На быстром колесе в костях дробится он;

И девять десятин облегший Тиций чревом

Питает алчных птиц, посланных неба гневом!

Тантала вижу я: вкруг воды, он припал;

Уже мечтает пить — но скрылся вод кристалл!

Дары Венеры в ков утратив беззаконный,

Там девы Лету льют во кладези бездонны! [1]

Там гибни, кто дерзнет мне милую смущать,

Кто мне возврата час желает отдалять!..

Нет! — ты всегда верна, и, мною страж избранный,

С тобою будет мать повсюду, беспрестанно!

При свете тихия лампады пусть она,

За сказками тебе, тончайши нити льна

Из прялки, обвитой куделью, извлекает;

Близ дева свой урок рабочий исправляет;

Сон к бедной крадется, оделись очи в мглу,

Склонилась голова... работа на полу!..

Вдруг... в этот самый миг, внезапный и нежданный,

Я в дверь, перед тобой, как с неба ниспосланный! —

Ты ахнула; бежишь в том виде, как нашлась,

В смятенье волоса, босая, без прикрас!..

О радость!.. О, когда слетит сей день румяный,

На розовых конях, на колеснице рдяной?..

Благоговенье к богам! — Мы плоды и поля освящаем,

Как повелел нам от предков обычай наследный.

Вакх, преклонися, да грозды златые с рогов твоих блещут!

Золотом класов чело увенчай ты, Церера!

В праздник великий покойся, Земля! Ты покойся, оратай!

Плугу подъятому, труд усладися тяжелый!

Узы ярма разрешите при яслях, наполненных житом:

Там да питается вол с увенчанной главою!

Всякое дело — дар богу! Ты, матерь семейства, вы, дщери!

Да не коснутся к работе прядущие руки!

Вы удалитеся, вы алтарей не скверните священных,

Коим прошедшая нощь ниспослала утехи!

Чистое вышним угодно, — вы в чистой явитесь одежде,

Чистой рукою из кладезя черплите влагу!

Зрите, как шествует агнец священный пред жертвенный камень,

Маслиной все осененные, вслед мы толпимся!

Боги родные, поля освящая, святим земледелов:

Всякое злое жените от нашей границы!

Да не обманут посевы надеждою льстивою жатвы!

Робкие овцы волков да не встретят свирепых!

Добрый оратай, любуяся полной и плавою нивой,

Дубы снесет на поля, и костры воспалятся!

Дети и слуги толпою, во знаменье радостей дома,

Скачут вкруг сруба и кущи сплетают из ветвей! —

Тако да будет! Приникните взором ко внутренним жертвы:

Сердце и печень нам благость богов предвещают!

Древнюю бочку фалернского, консулов старых под знаком,

Двигайте! Сбейте на хийском смолистую пробку!

Красен пир добрым вином! На пиру, освященном богами,

Стыдно ль в хмелю волочить непослушные ноги!..

«Здравствуй, Мессала!» — Так всяк, со стаканом в деснице, воскликни!

Пусть он, отсутственный, в каждом гремит у нас слове!

Ты, аквитанским триумфом возвышенный в сонме героев,

Ты, победитель, величие предков брадатых,

Сниди, незримый, вдохни в меня силу для песней крылатых

Благодаренья небесным хранителям жатвы!

Поле, богов полевых воспеваю! Богам восхотевшим,

Дуба плодами питаться отвыкла жизнь смертных!

Прежде они научили, скрепив переклады на ветках,

Листьями древ покрывать необстроенный домик!

Думают также, они усмирили волов на служенье

И под телегу селян прикрепили колеса!

Дикая пища отвергнута: плод благосочный алеет;

Сад изобильный пьет чистые воды в потоках;

Грозд златовидный под резвой стопою дал сок благодатный:

Радостно-пьяное слилось со влагою трезвой!..

Нивы даруют нам жатву, когда, воспаленные летом,

Желтые Матери общей власы опадают;

Рея по злачному лугу, пчела собирает дань улью,

Чтобы ячейки исполнить от сотов медовых.

Прежде других земледел, обеспеченный верностью плуга,

Мерной стопою воспел безыскусственны песни;

Прежде других сочетал он свой голос с свирелию звонкой, —

И вознеслися торжественны гимны на небо!

Первый оратай, намазанный яркою краской, о Бахус,

С новым искусством водил твои шумные хоры!

Вымысл чудесный приял от богатого стада наградой

Козлище: кротких овец бородатого вождя!

С луга весеннего отрок, цветы собирая, составил

Вязи, и ветхого Лара чело увенчал он;

С паствы веселой, услужливый радостям девы младыя,

Нежную волну приносит играющий агнец!

Вот и работы жен милых: и прялка, и пряжа, и гребень;

Между перстов вретено, навиваяся, пляшет со свистом!

Дома хозяйка, при кроснах Минервы сидя, воспевает

Песни; челн реет, бьет бердыш и кросны трясутся.

Думают, самый Амур возродился средь стад нежнорунных,

Между овец, и волов, и коней буйнорьяных.

Там, неискусный, он прежде испытывал лук тетивою;

К нашему горю, как ныне рука его верно

Мстит! — Уже не животные токмо, — прелестные Девы

Метою стали! — Мужей он гордыню смиряет!

Сыплет роскошно на юношей блага, и старцев он нудит,

Прелести гордой при праге, в мольбах унижаться!

Им предводимая тайно, чрез спящего стража препрыгнув,

Дева во мраке одна поспешает к любимцу;

Тихо стопы подвигая, трепещуща, страхом волнуясь, —

Руки вперед — испытует таинственный путь свой.

Бедные, бедные, коих Амур ненавидит! Стократно

Счастлив, кому он приветною веет любовью!

Сниди, священный, на пиршества, праздники, сниди! — Но стрелы,

Далее стрелы оставь, и далее светоч!..

Славьте вы бога, молите его благосклонность ко стаду;

Голосом громким ко стаду, к самим себе, тихо!..

Нужды нет, громче к себе призывайте: фригийские трубы

Шум молодых шалунов все слова заглушают.

Пойте, играйте; се Нощь — в колесницу коням запряженным —

Катится; матери следом звезд хоры несутся;

Тихо, безмолвно чуть движется Сон на крылах бледно-темных;

В призраках дивных толпятся за ним Сновиденья.

Нет, Цинтия, не смерть, не бледны Орка тени

Виной таинственных души моей смятений!

Готов исполнить долг, не оробею я;

Боюся не того: боюсь, чтоб смерть моя

Твоей любви ко мне со мной не погасила...

Ах! мысль сия страшней, чем хладная могила!

Ужели так слаба любовь у нас в сердцах,

Чтоб с жизнью умерла и мысль о мне, как прах!

Герой Протезила́й Айде́са в мгле унылой

Не в силах был забыть своей супруги милой. [1]

Но, дух, он, радостью обманчивой влеком,

Узреть, обнять ее притек в свой древний дом!..

Поверь, каков я здесь, таков и в мраках ада:

Любви моей ни Стикс, ни Цербер не преграда!

И там любовник твой, душа души моей!

Пускай красавицы давно минувших дней,

Героев дочери предстанут предо мною —

Не бойся: ни одной я не сравню с тобою!

Клянуся именем в том матери-земли!..

Хотя бы вышние в совете изрекли

Тебе позднейшие увидеть жизни лета,

Не охладею я: на праге стану света,

Страсть ту же принесу поблекнувшим красам;

С восторгом обниму притекшую к теням!..

Ах! если б ты всегда, подобно мне, пылала,

Тогда бы смерть нигде меня не устрашала,

Тогда б не умирал, я жил в тебе тобой!

Но, может быть, увы! любовник молодой,

Тебя от моего навек отринув праха,

У тени моея последний дар — без страха —

Отнимет: осушит твои потоки слез,

И жертвой будешь ты ласканий иль угроз!..

Ужасно!.. Ускорим златое наслажденье!..

Живи сто лет, сто дней, — в любви одно мгновенье!..