Стихотворения

Тем, что намедни видел я,

Поражена душа моя.

Поймешь ли ты, любимая,

О чем история сия?

Был тих и ласков летний день,

Лишь облаков скользила тень

По небесам, а по воде

Скользила пара лебедей.

Друг к другу шеи наклонив,

Влюбленно взор соединив,

Плывут, и ход прекрасный их

Нетороплив и горделив.

С улыбкой тихой на устах

Смотрел я, в стремени привстав.

Вдруг коршун, крылья распластав,

Из облаков упал стремглав.

Исчадье черных адских сил,

Лебедушку он ухватил,

Терзал ей шею и когтил,

И клюв кривой ей в грудь вонзил.

А друг ее, поняв в тот миг,

Сколь страшный рок его постиг,

Издал прощальный скорбный крик

И горько головой поник.[3]

Когда, безжалостна и зла,

Судьба подругу отняла,

Ему и воля не мила —

Скорей, скорей бы смерть пришла!

Капризный Купидон в груди моей огонь

коварно разжигает,

Прекрасный образ той, что отняла покой,

упорно мне являет,

Любимой имя мне, как стражник на стене,

он громко повторяет.

Расстаться не могу и в сердце берегу

я каждый взгляд и слово,

Их на лету ловлю и вспоминать люблю,

что ни мгновенье, снова,

Так поле в летний зной насытиться водой

без устали готово.

И надо ль говорить: другим любовь дарить

смогу теперь едва ли.

Ведь стрелы глаз ее, как острое копье,

мне в грудь давно попали,

Те раны, знаю я, источник для меня

и счастья, и печали.

Сильней всего гнетет меня среди забот,

что встречи наши редки.

Коль нет ее со мной, мне и простор степной

теснее мрачной клетки.

А коль увижу я, поет душа моя,

как соловей на ветке.

Туда меня влечет, где милая живет,

оттуда жду письма я.

А получив письмо, воспряну от него,

как сад под солнцем мая,

Как пленник, что в тюрьме решетку на окне

в конце концов сломает.

И потому еще я вечный раб ее,

что, пусть того не зная,

Она меня спасла от страсти, что жила

в душе, меня терзая,

Былая та любовь не возвратится вновь,

как лихорадка злая.

Недавно, как намек, она свой перстенек

в подарок мне прислала.

Искрящимся огнем горят, горят на нем

алмазных два кристалла:

В них — надо ль говорить? — судьбы я вижу нить,

что с нею нас связала.

Ах, нежный этот знак я мог понять лишь так,

лишь так, и не иначе;

И ей в ответ послал все то, чем обладал

и дорожил тем паче:

Все, что в душе таю: и жизнь, и смерть мою,

и дерзость, и удачу.

Прими же этот дар и усмири пожар,

что сердце мне сжигает!

О, нежностью своей огонь в груди моей

залей, меня спасая,

Чертогом стань моим, что в стуже долгих зим

любовью согревает.

Забуду беды я и радость бытия

изведаю сторицей,

И буду как цветок, когда подходит срок,

цвести и веселиться,

Как птица, воспарю и в песне воспою

ту, что ночами снится.

Отправляйся, перстень, к госпоже прекрасной[8]

К той, что поцелует ободок твой ясный,

Тщетно я, несчастный,

К королеве сердца рвусь мечтою страстной.

Передай ей просьбу: заклинаю Богом,

Вспоминайте, дева, обо мне немного,

Не судите строго,

Что меня в скитанья увела дорога.

Как укрыт от взоров ты эмалью черной

Так покрыто сердце грустью непритворной,

Одиноко, скорбно,

Проливаю слезы и молчу покорно.

Как, скажи, смогу я нежную восславить?

Красоту такую, чтобы не слукавить,

Я сравнить лишь вправе

С ярким бриллиантом, что в твоей оправе.

Бриллиант дороже всех сокровищ света.

Так она дороже жизни для поэта —

Чистотой одета,

В снах моих и грезах только дева эта.

Нрав ее приветный восхищенья выше,

Речи подражает каждый, кто услышит,

Благородством дышит

Царственная поступь, дуновенья тише.

Бриллиант лучистый ярче звезд искрится.

Так и жизнь прекрасной святостью полнится.

Всех соблазнов тщится

Нежный лебедь белый, юная царица.

Бриллиант холодной стали неподвластен,

Так и деву злые сторонятся страсти.

Вопреки напастям

Сберегая мудрость, верит она в счастье.

Не разбить ей сердце хитроумным словом,

Не надеть на душу льстивые оковы,

Искушенья злого

Твердо сторонится, вечно ждать готова.

Напоследок молви: верьте, дорогая!

Как у перстня нету ни конца, ни края,

Так пускай пылает

В вас любовь навечно, тления не зная.

Так меня в оправу вы к себе примите,

Пламенное чувство в сердце сберегите,

Счастливо живите,

В стороне далекой верность сохраните.

Близ Нее бледнеют все иные жены!

Полыхает в сердце Ею разожженный

Пламень мой влюбленный,

Прелести веселой пленник изумленный!

Ах, лишен свободы нынче ночь и день я —

Пребываю, узник Дивного Творенья,

В рабстве восхищенья! —

Для Нее ж — потеха все мои мученья!

Лестно Ей вниманье, верность без обмана.

Знает, что любима, видит, что желанна.

Вдруг краснеет странно, —

Но притом безумца мучит непрестанно!

А вот мне запретно каждое желанье.

Все мои поклоны — тщетное старанье.

Презирает втайне,

За восторг бросает душу на сгоранье!

Шутки неуместны — выжить нету мочи!

Кто ж меня оплачет? лишь мои же очи!

Есть ли страсть жесточе?

Что найду я в смерти, бездне вечной ночи?!

Ширится тревога — сердце бьется чаще.

Как оно устало жить в тоске томящей

Скорбен дух молчащий —

Жарко плачет сердце, словно клен горящий.

И навлек я беды на себя в избытке

Тем, что добровольно сам пошел на пытки!

Видишь, друг мой пылкий:

Не спастись от страсти — тщетны все попытки!

Был мой разум кручей, стал подобен праху.

Ах, меня свалила, словно буря птаху,

Красота с размаху.

За Нее и ныне я готов на плаху!

Ах, Она сумела вмиг зажечь поэта:

Прелесть — непостижна! Взоры — волны света!

Речь полна привета.

И влюблен я в нимфу именно за это!

Лишь бы беды барда были Ей во благо!

«Не презри Любови! — молвит бедолага, —

Страсть — пыланье флага!

В честь любимой в битвы мчит меня отвага».

И зачем коварно, в роли злого рока,

Гордыми речами гонит барда строго?

Это столь жестоко,

Что готов страдалец умереть до срока.

Не могу слезами жаркими согреться —

Жалобы не тронут ледяного сердца.

В нем закрыта дверца, —

Нет любови места, некуда мне деться!

Так попал я в рабство, словно сокол — в стужу!

Если заморозит, вывернет наружу,

Истерзает душу, —

Послужу любезной, цепи не разрушу!

Нет во мне лукавства. Маюсь с недотрогой.

Может быть, поверит нежной и глубокой

Песне одинокой,

Может быть, устанет быть ко мне жестокой...

Прогнала мя гневно, с яростью кинжальной...

Может, все же вспомнит о душе опальной,

О мольбе прощальной...

Может, не забудет о любви печальной!

А куда б ни шел я — прелесть неизменна! —

Разум мой несчастный не уйдет из плена.

Нега незабвенна...

Утешенье сердца, будь благословенна!

Не могу расстаться, милая, с Тобою!

Ты — душа поэта, ставшая судьбою!

Только смертной болью

Ты уйдешь из сердца, полного любовью!

Не забудь скитальца, словно сор презренный!

И смягчись, не вечен витязь вдохновенный!

Страсть мою помянешь, — как сойду со сцены,

Словно дар бесценный!

Акростих читая, имя барда зная,

Ведай, что распялась здесь душа больная,

Плача и стеная! —

Ты над ней не смейся, Бога вспоминая.

Безмерно счастлив я: любимая моя

сегодня мне сказала «да»!

Покончено о тоской, я вновь обрел покой,

от прежней грусти — ни следа.

Восторг любви неистребим,

мы целовались без стыда,

Я вновь любим, я вновь любим,

теперь, надеюсь, навсегда!

За этот сладкий дар, за радостный пожар

Киприду я благодарю.

Когда сгустилась мгла, она мне помогла

увидеть юную зарю.

Правдивым сердцем я служил

ее святому алтарю,

И если в чем-то виноват,

раскаиваюсь и горю.

Весь долгий, скорбный век мечтает человек

узреть пресветлый лик Творца.

А я давно в раю — на милую мою

смотрел, смотрел бы без конца!

Любуюсь дерзко красотой

неповторимого лица,

Но стоит ей позвать меня,

как подменили храбреца!

Я, как последний раб, принижен был и слаб,

теперь я даже рабству рад.

Молюсь на госпожу и верой ей служу,

иных не требуя наград.

Я поцелуем милых уст

давно вознагражден стократ.

Мой разум пуст — о сладость уст! —

Амур отныне мой собрат.

Лавинию Эней не мог любить сильней —

так пылко к ней не рвался он!

За золотым руном на корабле своем

так жадно не спешил Ясон,

Как я спешу к моей любви,

подобно юноше, смешон.

Целуй, любимая, меня!

Сбывайся, самый сладкий сон!

Покончено с тоской: возлюбленной такой

на свете нет ни у кого.

Кто верить не устал, кто в жизни испытал

подобье счастья моего?

Преобразило дольний мир

любви небесной волшебство.

Любезный друг, я понял вдруг:

без чувства все вокруг мертво.

Я слез давно не лью — пою любовь мою,

как луч, ниспосланный Судьбой.

Какая благодать — любимой угождать!

От счастья умер бы любой:

Когда в ответ на мой порыв,

мне лоб лобзаньями покрыв,

Шепнет дитя, полушутя:

«Так я безжалостна с тобой?»

Оживает вновь боль в душе моей

от любви несчастной,

Так бесстрастен взгляд той, о ком теперь

грежу ежечасно,

В гордости своей лишь она одна

надо мною властна.

Юный светлый лик солнце мне затмил

в вышних неба сферах,

Стан ее прямой строен и высок,

словно у Венеры,

Красоте такой меж достойных дев

не найти примера.

Добротой простой, радостью мечты

взгляд ее сияет,

И когда она милостиво взор

на меня кидает,

То огонь любви в трепетном моем

сердце возжигает.

Из любимых уст нежный звонкий смех

я с отрадой слышу,

Так они красны и сладки на вкус,

словно летом вишни,

Кроткий нрав ее скромен и стыдлив,

благочестьем дышит.

Тот, кто с ней пройдет в быстром танце круг,

также восхитится,

Царственная в ней милостью судьбы

грация таится

Так легко она по земле летит,

как по небу птица.

Бесподобно все, и нельзя ее

не любить за это,

Вот и я люблю, забывая сон,

страстно, беззаветно,

Только пусть она наградит меня

лаской и приветом.

Если с дорогой вместе будем мы,

век блажен я буду.

Пусть она порой мучает меня,

я про все забуду,

И пожар любви в сердце пронесу,

как святое чудо.

Боже, сохрани, если вдруг я ей

окажусь не нужен,

Для чего тогда в этом мире жить

и страдать к чему же?

Грешникам в аду я б не пожелал

наказанья хуже!

Есть печать судьбы в имени ее,

данном при крещенье

Как Юдифь, она вечно предо мной,

будто наважденье,

Словно Олоферн, я пылаю к ней

огненным томленьем.

Край родимый свой в грусти и тоске

ныне покидая,

Расставаясь с ней, на мотив ветров

песню я слагаю,

И принять мою пылкую любовь

слезно умоляю.

Обо мне гадалки дружно восклицают,

Что сама Венера мне повелевает

Беззаветно ей служить, счастье воспевая.

Каждый раз, влюбляясь, я невольно верю

Госпоже прекрасной, царственной Венере,

И для трепетной любви открываю двери.

Ах, меня богиня столь оберегала,

Как родного сына, нежно воспитала,

Вдохновляла, и в любви мне везло немало.

Так как я служу ей верою и правдой,

Серебра и злата не прошу в награду

И мои стихи всегда были ей отрадой.

А теперь Венера милость проявила

И меня за службу щедро одарила

Дивною красавицей, ласковой и милой.

Мог ли я, счастливец, представлять доныне

Что бывают девы краше, чем богиня?!

Восхищенье никогда сердце не покинет.

Оттого Венера на меня и злится

К красоте ревнует, завистью таится

И отнять любимую всякий раз грозится.

Розы и фиалки в сказочном букете,

Яркие рубины, солнце на рассвете, —

Не сравнится красотой с ней ничто на свете.

Грацией затмила прочих дев достойных,

Светлым ликом — сонмы звезд на небосклоне,

Жаль, порой резка она и неблагосклонна.

Ангел чистый, в мыслях не таит обмана.

Но зачем со мною шутит непрестанно,

Для чего нечаянно сеет в сердце раны?

И сказать не смею, и печаль не скрою,

Ты меня, как солнце, греешь красотою,

Умоляю, милая, будь добра со мною!

Любви моей в юдоли сей

настал конец, зане

Любезный друг — нет горше мук! —

стал холоден ко мне.

О, как мне быть, коль жизни нить

вот-вот сгорит на роковом огне?

К нему спеша, моя душа

от радости цвела.

В те времена на рамена

к нему она могла

Сложить всю боль свою, настоль

судьба моя в те дни была светла.

Но днесь к другой любимый мой

сокрылся от меня.

Взамен услад смертельный яд

дает он мне, казня

Мою любовь, но вновь и вновь

молю, зову, любимого маня.

Как всякий раз слезами нас

морочит крокодил,

Так лестью злой прелестник мой

мне сердце погубил.

Печаль горька, но сеть крепка,

и вырваться уж не хватает сил.

Но видит Бог, никто б не мог

Не доверять таким

Златым речам, святым очам

и клятвам колдовским.

Любовь сладка, наверняка

любая б, соблазнясь, пленилась им.

Да и без слов сей сердцелов

легко прельстил бы вас.

Ведь милый друг, как чистый луг

в рассветный нежный час,

И свеж, и бел, и мудр, и смел,

и ласков, и прекрасен без прикрас.

Любовь моя, ах, чем же я

тебе не хороша?!

Суров твой лик, твой гнев велик

и холодна душа.

Пусть ты с другой, избранник мой,

не погуби, все чаянья круша.

Творец земли, призри; внемли

отчаянной мольбе:

Вновь разбуди в его груди

любовь к Твоей рабе;

А коль беда навек, тогда

зачем и жить — возьми меня к Себе!

О безумный разум — узник мирозданья!

О любовь — измена, призрак обладанья!

Принимаю дань я —

Вы несете барду новые страданья!

Только Страсть и Ярость ныне мною движут

То, разя друг друга, грозным жаром пышут,

То баллады пишут,

То поэту сердце, как тростник, колышут.

Я мечусь меж ними, как над верхом леса

Меж двумя ветрами белой мглы завеса.

Так во дни Зевеса

Два могучих древа разорвали Бесса.[17]

Вот и разделилась надвое дорога.

Витязь на распутье, подожду немного.

Где ты, недотрога?

Не туда поеду — ошибусь жестоко!

Вышли Страсть и Ярость в поле роковое.

Словно мяч, друг дружке, в игровом настрое,

Сердце молодое

Мечут, бьют, бросают — а оно живое!

Игроки резвятся — и порой в тумане

Мчусь на зов их сладкий в Лабиринт Желаний.

В нем — то Страсть приманит,

То притянет Ярость — высмеет, обманет!

Ни к одной стихии не склонюсь всецело.

И, хотя, бывало, мною Злость владела, —

Все ж Любовь горела!

И не охладели ни душа, ни тело.

Разум мой в сомненьях зыблется устало,

Как галера в шторме, под рывками шквала.

Буря руль сломала.

И ни в чьей любви мне не найти причала!

Боже милосердный, лишь в Тебе отрада!

Укажи дорогу благости и лада,

Чтоб не знать распада,

Чтоб избавить душу от стыда и ада!

Как свой грех припомню — так мороз по коже!

О! Спаси мне душу! Ну, а тело?! — Что же, —

Накажи построже, —

Только от позора охрани мя, Боже!

О своей богине возоплю, пропащий!

Нет в ее гордыне страсти настоящей!

Ей коварство слаще! —

Втайне плачу ныне, страждет дух болящий.

Не помышляй, что девам в целом мире

любовь твоя нужна.

Мнишь верность предложить — покажется она им

воистину смешна.

Ты замок на песке воздвигнул, но постройка

для жизни не годна!

Увы! И солнца луч не ухватить рукою.

Несчастны времена!

И не помогут днесь ни страстны излиянья,

ни слезные мольбы.

Нет жалости у дев, и нашей им пременной

не облегчить судьбы.

Как саранча росу, они пьют слезы наши,

томяся от алчбы;

Приемлем муки мы, и тщетны все усилья —

мы будто их рабы!

Как смог я воспылать любовию злосчастной —

и в толк я не возьму!

Так жаркий огнь пещной, бывает, разгорится,

но чувства все к чему?

Ведь преклониться где потерянному сердцу,

усталому уму?

Я болен, я один, мятусь я от печали.

Как жить мне? Не пойму!

А сердце всё бурлит, любовь во мне вскипает,

сильна и глубока,

Как будто воду я и чисту, и прозрачну

черпнул из родника!

О, сердце с радостью любимой бы служило!

Но я в любви пока,

Мечтая угодить, лишь претерпел страданья,

а ты всё далека!

За верность и любовь и крохотной награды

не зрел я до сих пор:

Мне вместо одного любезного словечка

был ведом лишь позор.

Одно я возмечтал: хотя б её красою

мой насладился взор!

Вдомёк ли ей? Пока лишь сердце истерзалось —

жестокий приговор!

Пощады ждёт душа и ничего не внемлет,

тоской угнетена.

Лишь злом ты платишь мне: ужли любовна мука

досталась мне одна!

Ты радуешься? Рысь так весела, наверно,

задравши кабана,

Да, в слабости моей душа покоя чает,

но между нас — стена!

Что делать мне? Уйти? Забыть любовь мне будет

тяжеле тяжких мук.

Пусть больно на душе, но многажды больнее

терпеть нам от разлук.

Но и любить её невыносимо! Я же

ничтожным стал из слуг!

Так что же мне? Уйти? Как трудно мне решиться

её не видеть вдруг!

Ах, пусть она живёт легко, возвеселяясь!

А мне от жизни сей

Кой-что перепадёт за верность! Льщусь надеждой —

доступна милость ей.

Уже не суждено мне полюбить другую

до склона горьких дней...

Узнает ли она, кто был мне в целом мире

любезней и милей?

Блаженна будь, любовь! К тебе одной взываю,

надеясь и стеня.

Себя сжигаю в ней, как жертва, очищаясь

стихиею огня.

О, пожалела б ты мятущуюся душу,

не бросила б, маня!

И снизошла б на миг, и счастья хоть крупицу

нашла бы для меня!

Радостное время, данное от Бога,

Небосвод лучистый, в светлых гор отрогах

Сладок путнику ночлег и ясна дорога.

Розы одарило ты благоуханьем,

Горы и долины — пестрым одеяньем,

Защебечут соловьи нежным утром ранним.

Раскрывают листья для тебя ладони,

Шумные потоки к морю волны гонят,

Лишь тебе проворные радуются кони.

Ибо ты накормишь их травой росистой,

После бурь напоишь их водою чистой,

Ты отвагу в них вдохнешь для погони быстрой.

И, устав в сраженьях, витязи с границы,

Ласковому ветру подставляют лица,

И с улыбкой слушают, как ликуют птицы.

Кто с друзьями вместе песни распевает.

Кто в траве о счастье призрачном мечтает.

Кто кровавый свой клинок к бою начищает.

Белый свет как будто песней зачарован,

Отступает горький полумрак былого,

Милосердная земля оживает снова,

Будем же смеяться, ликовать беспечно,

Пить вино хмельное, радоваться встрече

И наполним добротой помыслы и речи.

Просторами полей струятся по земле

любовь и вдохновенье.

Взгляни, и тут и там раскидистым садам

пришла пора цветенья,

С небес спустился рай, купается наш край

в привольном птичьем пенье.

В сияющих венках танцуют на лугах

приветливые девы,

Огнем искрится взгляд, и далеко летят

счастливые напевы,

Повсюду красок пир, решился горний мир

на милость вместо гнева.

Проказник Купидон, весельем упоен,

златой стрелой играет,

Порой замрет на миг на крылышках своих

и вновь вокруг порхает,

И каждому в кругу на солнечном лугу

подругу выбирает.

Так не тревожься, друг, средь тягостных разлук

на миг забудь печали.

Былого не вернуть, но я молюсь, чтоб путь

нам звезды освещали.

Иссушим же до дна хмельной бокал вина

и красоту восхвалим!

О, как предугадать тот миг, когда опять

воскреснем для скитаний?

Когда, услышав зов, возьмем оружье вновь,

чтоб пасть на поле брани?

Господь всему судья! Земная жизнь моя

в его предвечной длани.

В плену своих тревог, в пыли чужих дорог

мы знаем счастью цену,

Так будем танцевать, смеяться, ликовать

с улыбкой дерзновенной!

Как благостный привал, Господь нам даровал

сей день благословенный!

Мадьярская струна тревогою полна,

но я в боях доныне

Минуту находил, в траве переводил

Овидия с латыни.

Покуда с вами я, бесценные друзья,

нас радость не покинет.

Стихни, боль моя, безотрадно я

гасну на чужбине,

Таю, как свеча, на душе печаль,

горькое унынье.

Если отчий край, благодатный май,

с грустью вспоминаю,

Стонет сердце вновь, не порвать оков,

слезы проливаю.

Рвусь я, сам не свой, к матери родной,

к стороне далекой,

Легче умереть, чем тоску терпеть

в жизни одинокой.

О, когда б я мог в суете дорог

глас услышать нежный

Той, кого любил, с кем столь счастлив был

в ласке безмятежной.

Но, увы, мольбы тщетные мои

милая не слышит.

Знать, уже не ждет, раз вестей не шлет,

раз так редко пишет.

Стал от горьких дум хмур я и угрюм,

словно дождь осенний,

В холодах тревог, словно ветвь, иссох,

нет душе спасенья.

Что мне бренный мир, ярких красок пир,

радостью богатый,

Не пьянят давно танцы и вино

и не манит злато.

Умер я? Живу? Словно наяву

страшный сон мне снится,

Тяжек каждый шаг, грешная душа

в край родной стремится.

Милая земля, горы и поля,

реки и долины.

Сидя у ручья, наслаждался я

пеньем соловьиным.

Божья благодать, светлая звезда

пусть для вас сияет,

Пусть вовек меня милая моя

ждет, не забывает.

Безумная тоска царит в душе моей,

и жизнь мне нестерпима.

Надежда, что меня питала до сих пор,

ушла невозвратимо.

Я Господу молюсь с тревогой на душе —

я милым не любима.

Обидно слушать мне слова моих подруг

о радостях желанных.

Чуть вспомню о тебе — в плену моя душа,

в тенетах окаянных,

И сердце бедное все мечется в груди

от жалоб непрестанных.

Распространи свой свет, о солнце ясных дней,

свети мне, луч далекий.

Ты радость, ты любовь, ты красота моя,

тебе я шлю упреки.

Яви твой дивный лик в мой беспросветный мрак,

утешь меня, жестокий.

Быть рядом я хочу. О, жажда быть с тобой

день ото дня сильнее.

Но исполненья нет желанью моему,

и слезы льются злее.

Чем больше светлых дней дарила мне любовь,

тем без любви больнее.

Ах, отдохну ли я от горя и от мук,

найду ли снисхожденье?

Один лишь ты мне врач — погибну, если ты

не дашь мне исцеленья.

Великий грех забыть, что я любви ищу —

не отвергай моленья.

Любимый, страшно мне! Не будь со мной жесток

и не смотри сердито.

Совсем ты не таков: к чему суровый нрав,

когда нежны ланиты?

Чем провинилась я, что щедрые дары

лишь для меня закрыты?

Ах, милый, надо мной ты волен до конца,

мной до конца владеешь.

Ты видишь, я твоя покорная раба,

казни меня, коль смеешь.

Не думай никогда, что мучаешь меня —

ты и казня лелеешь.

Что ж! Если на меня унылость ты нагнал,

то дашь и утешенье.

Как ни прикажешь ты, увидишь — быть тому

по твоему решенью.

Ты душу гнешь, как гнет умелый садовод

некрепкое растенье.

А я как деревце — бросай меня в костер,

пока я зеленею:

Как свежая листва, я влагой изойду,

как уголь почернею.

Так в муках и огне палима я тобой,

любовь к тебе лелея.

Конечно, ты слыхал: за морем есть гора,

что Этною зовется.

Из кратера ее убийственный огонь

порою ввысь несется,

И погасить его ни бурям, ни дождям

вовек не удается.

Поверь мне, я горю любовию к тебе,

как лава в жаркой страсти,

Не могут погасить любви ни грусть, ни боль,

ни беды, ни напасти.

Измучь меня, убей, но победить любовь

ты не имеешь власти.

Расстанусь с болью я, должно быть, лишь когда

светила все затмятся,

Вспять реки потекут, вершины снежных гор

в провалы обратятся.

Чего мне ждать еще? Ведь ни любовь моя,

ни боль не прекратятся.

Обиден для меня печали полный взор,

будь снова весел, милый.

Пусть твой прекрасный взор, что жизнь мою гасил,

в нее вдыхает силы.

Ты знаешь, всем тебе пожертвовала я,

что дорого мне было.

Что мне еще сказать? Любимый, вовсе я

сердить тебя не в силах.

Как знать? Быть может, слух твой замкнут на слова

речей моих постылых?

Но я твоя раба, покуда крови ток

не истощится в жилах.

Ты — цвет моих надежд. К тебе устремлены

любовь моя и вера.

Зачем? Не знаю я. Но только день и ночь

к тебе стремлюсь без меры.

Одним тобой живу, и время без тебя

томительно и серо.

И знай, что за тебя я день и ночь молю

Владыку мирозданья.

Ведь я — твоя раба. Как имя — спросишь ты

направившей посланье?

Ты сам его узнай по светлым пятнам слез,

возвестникам страданья.

По саду давеча гулял я и набрел

На юношу, что клял судьбины произвол

Под монотонное гуденье диких пчел.

Душой смятенною он прозревал сквозь мрак

Своей возлюбленной прекрасноликий зрак.

И вот юнец запел, и начал песню так:

«Грущу недаром я и искренне вполне,

Как о путях любви задумаюсь — зане

Моя избранница убийцей стала мне.

За службу верную признанья я не знал,

На чувство пылкое — не встречный страсти шквал,

Лишь слово доброе я изредка слыхал.

О, жесткосердая, чем, кроме маеты,

Ты даришь мнящего тебя венцом мечты?!

Иль тайным недругом меня считаешь ты?»

Тут, обратив глаза, исполненные слез

На пчел, кружащихся над чашечками роз,

Несчастный юноша такую песнь вознес:

«О, пчелы глупые, к чему весь этот гам?

Чего вы ищете, порхая по цветам?

Коль меда алчете, то он совсем не там!

К моей возлюбленной направьте свой полет,

К устам, пылающим, как вишни спелый плод —

Вот где обрящете сладчайший в мире мед.

Но мед сбираючи, смирите вашу прыть.

Страшитесь невзначай любовью уязвить

Уста прекрасные — век будете платить!

Поймите, глупые, как жала есть у вас,

Так сила чудная есть у прекрасных глаз,

Вельми немалая и страшная подчас.

Любовь в очах ее, как молния, грозна!

То воскресение, то смерть несет она,

То бьется радость в ней, а то тоска одна.

Внемлите, кто из вас пребудет несмирен,

Месть необорную изведает взамен,

Любовной мукою невольно взятый в плен.

Случится с таковым ужасная беда.

Покой в душе его истает без следа,

И в правду слов моих поверите тогда!»

Случилось так, что некою весной

Влюбился я и, потеряв покой,

Терзался, как больной.

Всечасно я метался, как в бреду,

С единой думой сделавшись в ладу:

Как превозмочь беду?

И вот однажды, пролежав без сна

Всю ночь, покуда сделалась видна

Небес голубизна,

В надежде боль сердечную унять

И грусть-тоску докучную прогнать

Отправился гулять.

И, мнится, я немало прошагал,

Когда передо мной поток предстал,

Прозрачный, как кристалл.

По берегам, куда ни кинешь взор,

Раскинулись фиалковый ковер

И розовый шатер;

И тут же, чуть поодаль от ручья

Рос кипарис, в листве своей тая,

Счастливца-соловья.

И воссиял покой в душе моей,

И я прилег в тени густых ветвей.

Где щелкал соловей;

И вот напевом дивным ублажен

И долгою прогулкой утомлен,

Я погрузился в сон.

И та, что всех дороже, та, кого

Я обожаю более всего,

Во сне, как божество,

Как будто бы явилась мне светла

И голосом, исполненным тепла,

С улыбкою рекла:

«Наверно, милый, мне самой судьбой

Назначено в союзе жить с тобой,

Утих сомнений рой.

Я вижу, что ты искренен вполне,

Когда, горя в молитвенном огне,

Ты молишь обо мне

Всевышнего — и всю себя, как есть

Свою любовь, и молодость, и честь

Тебе хочу принесть.

Как видишь, совершая выбор свой,

Я доверялась не молве кривой,

А лишь себе самой.

Женой введешь меня в свой отчий дом,

А за любовь, за нашу жизнь вдвоем,

Прошу лишь об одном:

Чтоб ты любви своей не изменил,

Чтоб тот огонь, что нас соединил,

Вовеки не остыл!

О, Утешитель плачущих сердец,

Всемилостивый и Благой Творец,

Сподоби наконец

И впрямь увидеть ту, кого зову,

И сладкую беседу такову

Услышать наяву.

Намедни милая со мною так ласкалась,

Что на устах у ней моя душа осталась.

Потом — спасенья нет —

И сердце ей вослед

На поиски умчалось,

Чтоб после, прилетев к возлюбленной невесте

И сердце увидав в таком чудесном месте,

От зависти сгореть,

Возревновать и впредь

Остаться с нею вместе.

Без сердца, без души — они теперь с любимой,

Брожу я по земле в тоске неизъяснимой,

От радости хмельной,

От нежности больной,

Совсем как одержимый.

Ты скажешь: отродясь такого не бывало,

Чтоб уцелеть, когда душа твоя пропала.

Однако не дивись,

Судить не торопись,

Но выслушай сначала!

Пускай моя душа взвилась и улетела,

Душа возлюбленной со мною — вот в чем дело!

Пойми, ее любовь

Питает вновь и вновь

Мое пустое тело.

Но и ее душа, родная и святая,

Узрев, как я в любви сгораю, не сгорая,

Не вынеся огня,

Рванулась б от меня,

От жара чуть живая.

Рванулась бы, когда б любовь невесты милой

Безумный мой пожар немного не студила,

Днесь существо мое

Живится лишь ее

Участием и силой.

Любимая, поверь, теперь меня питает

Лишь дума о тебе; душа моя вскипает

Блаженством — ведь она

С тобою и полна

Тобой, тебя вмещает!

Богатство, слава, власть — мне ничего не надо!

Все то, что вне тебя — лишь тень, моя отрада;

Мир, легкость — это ты,

Ты — свет моей мечты,

Надежда и награда!

Все кончено, друзья, отныне я на воле;

Любовной пыткою уже не мучим боле;

Опять спокоен я,

Зане душа моя

Избавилась от боли.

Сравню себя с рабом, по чудной воле рока

Спасенным от оков — как он, страдал жестоко

Я от любви былой,

Словно в темнице злой

Душой томясь без срока.

Днесь снова предаюсь я всяческим забавам,

Вновь радостен лицом и безмятежен нравом.

Опять неколебим,

Ведь не тянусь к ничьим

Я прелестям лукавым.

Не плачу, а лечу, как ястреб, разорвавший

Неверные силки и крылья распроставший

В упругой вышине —

Зане погас во мне

Огнь, душу опалявший.

Теперь потребны мне компания лихая,

Да меч, да резвый конь, да верная борзая;

А с поля как вернусь

Едва ли откажусь

От доброго вина я.

Прелестницы, вокруг вздыхающие страстно,

Пусть знают наперед: усердствовать напрасно!

Что толку! Верь, не верь,

Душа моя теперь

Их чарам неподвластна.

Пускай и стар, и млад вместят науку эту,

И поступают впредь по моему завету —

Как радость ни сладка,

Скажу наверняка:

В любви покоя нету!

Пусть всякий, в жизни сей желающий покоя,

Взирает на любовь как на проклятье злое;

Спешащий к страсти в плен

Изведает взамен

Коварство колдовское.

А восемь этих строф без колебаний зряшных

Я сочинил в пути меж юношей бесстрашных.

Под ржание коней,

Среди своих друзей,

Простых и бесшабашных.

Когда б в моей груди любви пожар нетленный

Такой природы был, как всяк огонь вселенной,

И душу не снедал, то было б все тогда

в порядке, несомненно.

Ведь тем земной огонь хорош, что он, пылая,

Не одного себя в горенье пожирает,

Но все вокруг, чего коснется жар его

и вмиг воспламеняет.

А мой пожар любви, ее зажженный взглядом,

Мою одну лишь жизнь сжигает безотрадно.

В суровой деве же не в силах он зажечь

приязни мне в награду.

Измученный вконец любовною тоскою,

Страданьем изможден, навек лишен покоя,

Я в пепел и золу гореньем обращен,

как дерево сухое.

Любовь сверлит меня томленьем, грустью, страхом,

Чтоб я сгорел дотла и разлетелся прахом.

Невидим сей огонь, но губит жизнь мою,

ведет меня на плаху.

Пускай погибну я, смерть мне была б спасеньем.

Нет силы одному сносить свои мученья

О, если б та, о ком все помыслы мои,

была мне утешеньем!

Мне жаль в ней возжигать огонь такой же силы.

Я не желал бы, чтоб пожар она сносила.

Но если бы она была ко мне добра,

мне б этого хватило.

Ее надменный взор пусть ласкою сияет,

Пусть в мыслях иногда страдальца вспоминает.

Когда б она меня узнала хоть чуть-чуть,

другой была б, я знаю.

Ах, хотя бы ночью забывать о боли,

О моей несчастной, роковой любови!

Но ни днем, ни ночью не избавлен боле

Я от горьких этих дум, тягостной юдоли.

Думами измучен, грустный и усталый,

Я заснул, когда уж на дворе светало.

Но во сне любимая предо мной предстала,

И во сне она меня терзать не перестала.

Брови сдвинув грозно, лук она держала.

Тетива тугая у груди дрожала.

В сердце метило стрелы оперенной жало.

Неминуемая смерть меня ожидала.

И тогда воззвал я, к ней простерши руки:

«Госпожа, не я ли выносил все муки,

Верность сохраняя в горестной разлуке?

Так неужто ты меня убьешь ради скуки?»

Холодно внимала мне моя отрада,

Говоря: «На милость уповать не надо,

От меня, мой милый, ты не жди пощады.

Смерть твоя от рук моих — вот тебе награда!»

«Что ж, пусть так и будет, — горько я ответил. —

Видит Бог, тебя я на погибель встретил.

Лучше я погибну в самом сил расцвете:

Все равно ведь жизни нет мне на этом свете!»

Отныне стоит мне помыслить о любви,

я вяну поневоле.

И нет надежды мне, и нет исхода мне

в моей несчастной доле.

Лишь смерть желанна мне, лишь в смерти чаю я

спасение от боли.

Пускай судьбу мою оплачут Купидон

с блаженною Венерой.

Ведь я не первый год, как истый раб служу

им правдою и верой;

И пусть в мольбах своих они почтут мой труд

нечеловечьей мерой.

Безжалостна теперь и холодна со мной

любви моей царица.

Презрев мои мольбы, отверглись от меня

прекрасные зеницы;

Благоугодно ей, чтоб ввек ее слуга

не перестал томиться.

О, госпожа моя, молю, прости мой грех,

мне так нужна пощада!

Тюремщица моя, вернись, утешь меня

заветною наградой;

Оставь свой гордый гнев и сделайся, как встарь,

души моей отрадой.

Как молодой Исмен,[30] рыдая, клял свою

коварную планиду,

Когда в крутых волнах любимая его

терялася из виду,

Иль в ужасе Кефал оплакивал, скорбя,

злосчастную Прокриду,[31]

Так я в душе своей тоскую и скорблю,

вздыхая обреченно,

Покинутый поднесь избранницей своей,

своею нареченной,

Неправедно и вдруг, безжалостно и зло

любви ее лишенный.

Возросшая среди гепардов и пантер,

и миражей пустыни.

Ответь мне, отчего так безучастна ты

к страдальческой судьбине

Влюбленного в тебя до смерти, почему

ты столь гневна поныне?

В глухом отчаянье я отращу власы,[32]

как раб многострадальный.

И в траур облачусь, и скроюсь ото всех

в чащобе чужедальней;

Чтоб до скончанья дней оплакивать любовь —

что может быть печальней?

Но знаю наперед: прослышав о моем

страданье бесконечном,

Ты воскорбишь о том, что прогнала меня

во гневе бессердечном.

Чтоб встретиться со мной, в слезах склонишься ты

пред Господом Предвечным.

Сокровище мое, дождусь ли, наконец,

я твоего прощенья?

Уж нынче не любви прошу я у тебя —

свободы от мученья!

Подумай о своем же счастье и услышь,

услышь мои моленья!

Вот птица Пеликан, что из любви к птенцам

Вскрывает грудь свою, рвет сердце пополам,

Даруя чадам жизнь, без страха гибнет сам.

Без страха!.. Вот, взгляни, он кровью обагрен,

И все же взор его тоской не омрачен —

Не себялюбием, любовью полон он...

Коль птица глупая так не щадит себя,

Возможно ли, чтоб я, любовь твою губя,

Во власть страданию вдруг уступил тебя?!

Тем паче, что не смерть — совсем наоборот:

Награда дивная — я знаю наперед —

За службу верную меня в грядущем ждет!

И мнится, лишь затем на свет родился я,

Чтобы тебе одной, любимая моя,

Отдать всю жизнь свою, ни крохи не тая.

Прими ж сей скромный дар и, глядя на него,

Воспоминай всегда о нежности того,

Кто из любви к тебе отрекся от всего.

Измучена душа моя, сокрушена тоскою.

Куда, скажи, укрыться мне, где сердце успокою?

О Боже, много знал я бед, и вновь бедою

Грозит неумолимый рок, смеется надо мною.

Любовь ко мне пришла, как вихрь, как яростный поток:

Околдовал меня один божественный цветок —

Но как сей ангел красоты ко мне жесток!

Ужели гибель на себя я, верный раб, навлек?

О, если радость для тебя моей слезой упиться,

О, если ненависть твоя не ведает границы, —

Я счастлив буду, что сражен твоей десницей.

Да, лучше сладостная смерть, чем горькой жизни длиться.

Не жаль, что смерть моя придет. Пусть смолкнет все вокруг.

Лишь ты живи! Без красоты твоих лилейных рук

Мир потускнеет навсегда, жестокий друг!

Убей же. Счастлив стану я, избавившись от мук.

А все-таки тебя спросить хотел бы я сначала:

За что вонзаешь ты в меня отравленное жало?

Платить за добродетель злом тебе ль пристало?

А коль в моем служенье зло, где ты добра искала?

Красавица моя, не будь мучительницей злой,

Позволь отныне навсегда пребыть твоим слугой,

Ведь средоточье всех надежд в тебе одной,

Лишь только в жалости твоей я обрету покой.

Рапсод поведал нам слепой о красоте Елены,

Чье имя обратит в твое двух гласных перемена,

Но царственная пред тобой несовершенна,

Тебя и та не превзойдет, что рождена из пены.

Убить и снова воскресить умеешь взглядом ты,

Страшна, неодолима власть подобной красоты.

Перед Создателем я раб одной мечты:

Служить тебе, обнять твой стан, к губам прижать персты.

Шелка волос, и в них зари златые переливы,

На бледно-розовых губах небесные мотивы,

Румянец на твоих щеках, порой стыдливый —

Все душу делает мою спокойной и счастливой.

И вновь прошу: не отвергай, не убивай меня,

Припомни все, припомни всех, кого оставил я,

Мильон несбывшихся надежд похороня —

Я не раскаиваюсь в том, избранница моя.

Что ждет меня, не знаю сам: на поприще служенья

Я должен в отдаленный край спешить без промедленья.

О, чистый ангел мой, тебе несу моленья:

Будь благонравной, моего не отвергай служенья.

Как не любоваться красотой букета?

Мне она вручила украшенье это:

Синяя фиалка — скромный вестник лета,

Сочетают розаны два волшебных цвета:

Чистотой овеян розан белоснежный,

Пышный розан алый — знак любви безбрежной,

Верность означает цвет фиалки нежной.

Мысль связалась мудрая тут с рукой прилежной.

Но еще в подарке нечто и помимо

Явного сокрыто. «Пусть и я любима

Верным сердцем буду и от зла хранима» —

В лепестки прелестные вписано незримо.

Розы и фиалка, будь союз ваш дружен.

Дружеским приказом к делу дух разбужен.

Обещаю: дар твой будет мной заслужен.

Ты — моя любимая. Кто еще мне нужен?

Лишь не будь подобна в прочности букету:

К вечеру увянет троецветье это,

Лишь оставив стеблей голые скелеты.

Ну, а нашей верности длиться многи лета.

Мы с тобою клятвой связаны на свете.

Верность не увянет, как цветы в букете.

Не нарушим слова, помня об обете —

Господом караются нарушенья эти.

Не забудь же: лета с Рождества Христова

Тысяча пять сотен семьдесят восьмого

Ты дала цветы мне, о которых снова

Я просить в моленьях стану Всеблагого.

Ах, душа объята горечью такою —

Ей не разлучиться со своей тоскою.

Ты тому виною,

Что до самой смерти мне не знать покоя.

Наградивший душу страстью без предела!

Мне с тобой расстаться сердце не велело —

Так душе от тела

Трудно оторваться, в час, как смерть приспела.

Не душа ли с телом в муках расстается,

Если милый к милой сердцем всем не рвется?

Горько сердце бьется,

Ибо сиротою жить ему придется.

Ангел-утешитель, свет мой негасимый,

Что ж ты оторвался от своей любимой?

В муке нестерпимой

Осудил скитаться сиротой гонимой?

Любый мой, весь мир я для тебя забыла,

Одному тебе я душу посвятила,

Ты ответь мне, милый,

Разве не тебя я одного любила?

Одинокой, бедной нет мне утешенья,

Некому поведать про мои лишенья.

Скрыться от мученья

Некуда, и плачу, и не жду спасенья.

Шутка ли — такая горькая расплата.

Видно, я во многом тяжко виновата

И сама когда-то

Оскорбила ставшего мне дороже брата.

О, неблагодарность, — за нее плачу я.

За свою жестокость кару днесь приму я.

Бога не корю я —

Ибо заслужила эту долю злую.

Не был он коварен. Ревность лишь пустая

Бушевала в сердце, пламя раздувая.

Он писал мне, знаю,

В верности нетленной клятвы мне давая.

Целеустремленно это наказанье:

За пустую ревность ждет меня страданье,

Я пребуду в знанье,

Что не остается гнев без воздаянья.

И лишь на себя я днесь должна сердиться,

Что тоской безумной так душа томится.

Он другой девице

Отдан, и вовеки он не возвратится.

Крест — мученья символ, так гласит Писанье,

Пусть он возвещает и мое страданье.

Тяжко мне сознанье,

Что своей любовью шлю тебе терзанье.

Но, как Бог велит нам, будем терпеливы,

Возошлем моленья в час наш несчастливый:

Тем лишь мы и живы,

Что крещеньем гоним мысли нечестивы.

Крест из бриллиантов окружен цепями,

Три зерна жемчужных светятся лучами.

Тайна перед нами.

Разгадай, что значат цепи с жемчугами.

Мы с тобой — вот эти маленькие зерна,

На кресте распяты, Богом необорно.

Третье же бесспорно —

То любовь, которой служим мы покорно.

Нам втроем с любовью до конца терзаться,

Ласково светлея, на цепях качаться,

Вместе красоваться

И до самой смерти век не разлучаться.

Будем же равны мы в нашей крестной доле,

Пусть любовь хранится в воле и неволе,

Живы мы доколе,

Вытерпим друг с другом все, что есть, и боле.

Среди трех жемчужин самая большая

Светит посредине, крест мой украшая,

А по оба края

Два зерна, две жизни — я и ты, родная.

Не ослабевают трех жемчужин светы,

Будь и в нашем счастье лучезарность эта:

Чистого предмета

Омрачить не могут злоба и клеветы.

На кресте алмазном хороши узоры,

Роскошью и блеском радует он взоры.

Это знак — нет спора —

Что красой и счастьем жизнь заблещет скоро.

Милая мне молвит, что с тоски я млею,

Что печаль и скуку вкруг себя я сею

И о том жалею,

Что связала клятва нас навеки с нею.

Отвести обиду надо постараться.

В чем причина грусти, должен я дознаться.

Надо ль ей терзаться?

Ну, а если петь мне, весело смеяться?

Я смеюсь — она же мукою томима:

Думает ревниво об измене мнимой,

Пламень негасимый

Будто жжет мне сердце от другой любимой.

Ангел мой, ты любишь, любишь без сомненья,

Ласкового сердца чисты побужденья.

Позабудь смятенье —

Навсегда храню я лишь к тебе влеченье.

Но когда бы знать ей мук моих причину,

Знать, что ввергло душу в горестей пучину...

Я ль ее покину?

Лишь она и вводит бедного в кручину.

Новой нет у сердца ни мечты, ни цели:

Зеленеют в зиму так, как зеленели

Теплым летом ели, —

Не умеют чувства лгать и не умели.

А сердиться грех мне на нее за это,

В ней лишь страх лишиться милого предмета,

Что дороже света.

Ревность же любимой — верности примета.

Пусть мое признанье будет откровенно:

Лишь тебя люблю я, свято, неизменно.

Жизнь куда я дену,

Потеряв с тобою смысл ее и цену?

Милую покинуть разве я посмею?

Голос твой припомнив, я томлюсь и млею.

Нежностью твоею

Сердце постоянно, днем и ночью, грею.

В зимний вечер года с Рождества Христова

Тысяча пять сотен семьдесят восьмого

Два прекрасных слова

Скрыл я в этих строфах. Вот, прочти их снова.

Вечер весел был и светел —

Двух подруг я в парке встретил

Их улыбкою приветил

И красу тотчас отметил.

Но они спросили: «Кто же,

кто из нас тебе дороже?»

Я в ответ: «Помилуй Боже!

Обе — разве не похоже?

Не решу, какая краше!

Точно уголь очи ваши,

Груди ваши точно чаши,

точно панцирь черепаший!»

Молвит та, что помоложе:

«Так обманывать негоже!

Говори, сосед пригожий:

С кем из нас разделишь ложе?

Никому мы не расскажем». —

«Что ж, для той я стану пажем,

Что горда не экипажем —

родинкою над корсажем!»

Былинкой тонкой на ветру, отшельником живу,

Любовь моя — полдневный зной, сжигающий траву.

Мне щебет ласточек знаком на утренней заре:

Заслушаюсь и трепещу, как желтый лист в костре.

О ненаглядной вспомню вдруг с ревнивою тоской,

Душа заноет, загрустит, а жар в груди такой,

Что кажется на крыльях к ней, как птица, полечу! —

Увы, не справиться с молвой ни стрелам, ни мечу!

Стеною встала на пути завистников толпа —

Сорвешь ли розу, не задев ни одного шипа?

Близка любимая, но нет пути-дороги к ней.

Тоска моя день ото дня бессильней и темней.

Проникнуть к милой и уже не разлучаться впредь!

Единый взгляд ее поймать, а после — умереть!

Напрасно выхода ищу, слепой терзаю ум,

Каких я только без нее ни передумал дум!

Несчастный разум, не страшны нам козни и враги:

От злой молвы любовь мою — молю! — убереги!

Позорному бессилью смерть готов я предпочесть

Для той, что жизнь вернула мне, и молодость, и честь!

Отчего ты, друг мой, спрашиваешь часто:

Как в любовных муках нахожу я счастье?

Есть ли кто-то в мире, кто не ведал страсти?

Как, понять я не могу, ты ей неподвластен?

Ведь любовь считаю я великим даром.

Жар ее Всевышний в нас вложил недаром.

То ж в зверином царстве: молодой иль старый,

Каждый неразумный зверь охраняет пару.

Приглядись к животным: в грозный час любое

Только безотчетной движимо любовью,

Для спасенья стада жертвует собою,

Лишь бы их любимый жил в воле и покое!

От зверей разумных что ж тогда ты хочешь?

Вот и я, любовью пламенной подточен,

Не пугаюсь встретить смерть мрачнее ночи,

Лишь бы благосклоннее были милой очи!

Написал Фулгосий[43] об орле, который,

Так любил подругу, что, с ветрами споря,

Пищу приносил ей на утес у моря,

А когда погибла, умер он от горя.

Но зверей оставим. Видишь, как растенья

Радуются маю в радужном цветенье?

Ветви тянут к солнцу нежные сплетенья,

Быть хотят с возлюбленным все без исключенья.

То же было прежде: с самого начала

Подлинною силой страсть лишь обладала,

Мудрецам, героям сердце покоряла,

Самых несгибаемых до земли сгибала.

Праотца Адама, что, скажи, сгубило?

Что его к сомненьям тяжким побудило?

Ко греху Адама лишь любовь склонила,

Ведь сорвал он яблоко из-за Евы милой.

Что лишило зренья храброго Самсона?[44]

Отчего так жалок был Геракл влюбленный?[45]

Платье одевал он, чарами сраженный,

И меж женщин остальных пряжу прял покорно.

Мудр был Аристотель и в науках славен,

Но с женой не спорил, против всяких правил.

Соломон влюбленный где свой ум оставил,

В час, когда Всевышнего отвергал, лукавя?[46]

Для чего Тезею, плача безотрадно,

Трепетно сплетала пряжу Ариадна,

Чтобы он не сгинул в лабиринте хладном,

Зная: тот убьет ее брата беспощадно?[47]

Праведным и честным был Давид, не скрою,

Но и он был ввергнут в грех своей любовью,

Тем, что опьянен был дерзкой красотою,

Тем, что наслаждался он с Урии женою.[48]

Что влекло Елену, хитрую Медею

Дом родной оставить, близких не жалея,

Убежать с любимым, страсть свою лелея?

Настоящая любовь все преодолеет!

Юноша Аконтий, как нам всем известно,

От лица Кидиппы написал бесчестно,

Будто бы Кидиппа уж его невеста, —

И тогда супругом стал девушки прелестной![49]

Что сгубило царство славного Приама?[50]

Что лишило жизни Фисбу и Пирама?[51]

Что ломает стены, разрушает храмы?

Что над миром властвует гордо и упрямо?

Лишь из-за Лавинии с Турном, несомненно,

Смел Эней сразиться в схватке дерзновенной,[52]

Только лишь прекрасной ради Поликсены

Очутился Ахиллес в тяжких путах плена.[53]

Где теперь Элиза, что о ней известно?[54]

Где теперь Дейфоба нежная невеста?[55]

Где их смех певучий, свет их чар чудесных?

Отвела им всем любовь под землею место.

Поспешила, плача, за Хароном следом

Дева, что купалась вместе с Диомедом,[56]

Витязей отважных, коим страх неведом,

Вмиг любовь сжигает в прах, одержав победу.

Что вело к больничной жизни Магелону?[57]

Почему Филлида строго, непреклонно

Прождала так долго мужа Демофона?[58]

Что не властно времени и земным законам?

Страсть вела героев к славным начинаньям,

Верного Левкиппа — к тягостным страданьям,[59]

Феагена — к горьким смолоду скитаньям,[60]

Лишь немногих — к славному в браке процветанью.

Я преданий давних приводил примеры,

Потому что нынче меньше в сердце веры.

Но и в наше время нежные химеры

Разбивают в прах сердца, превышая меру.

Мудреца влеченье превратит в невежду,

Шутника заставит плакать безутешно,

Сна лишит и пищи, отберет надежду,

Обернется в храбреца бывший трусом прежде.

Как не выбирают люди господина,

Так не выбираем облик мы любимой,

Силой не навяжешь сердцу ни единой,

Милая, будь жабою, кажется павлином.

Впрочем — что мне жабы! Ибо столь прекрасна

Дева, о которой грежу ежечасно,

Если б ты увидел облик этот ясный,

Понял бы: пылаю я вовсе не напрасно.

Синих глаз веленью свято я внимаю,

Обещаньям сладким слепо доверяю,

Крепко меня любит нежная, я знаю,

С ней сгорю в аду страстей иль достигну рая.

Пусть лишен покоя муками я снова,

Не желает сердце никого другого.

Ей одной покорно, ей служить готово,

Не страшась скорбей, обид и тревог былого.

Бодрствую ли, сплю ли — предо мною вечно

Образ драгоценный, звонкий смех беспечный,

Ей одной, желанной, предан я сердечно,

И пускай любовь моя длится бесконечно.

Ибо нет такого существа на свете,

Чтоб к любви бескрайней не попалось в сети,

Грустно, что доселе ты ее не встретил!

.......................................

(прочее утрачено)

(Утрачено)

Пред Твоим величием, Боже, мы немеем,

Одари нас, грешников, милостью своею,

Пусть душа заблудшая истину узреет,

Пусть огонь бессмертный Твой нам сердца согреет.

Чтоб святая благодать путь наш озарила,

Чтоб звездою яркою истина светила,

Господи, коль судишь нас, то тогда и милуй,

Чтобы мы в любви к Тебе обретали силы.

Вновь спасенье вечное мы в Тебе откроем,

Обретем прощение, сердце успокоим,

Не введет в сомненье нас искушенье злое,

И пребудем, Господи, мы вовек с Тобою.

Лишь Тебя, Единого, твердо почитаем,

Имя Твое славное громко восхваляем,

Так благослови же нас, мудростью сияя,

Чтоб стремилась к вечному наша жизнь земная.

Безумец, с юных дней на скверну трачу время!

О Боже! бред страстей томит младое племя.

Прости мя! Ложь развей — и сбрось с души моей

грехов позорных бремя!

А тело — бренный дом, куда душа младая,

Как пташка, слыша гром, запряталась, страдая.

Гонимая судьбой, от страха пред Тобой

в отчаянье впадая!

Лукавая душа, воспев свои желанья,

Отринула, греша, Твои благодеянья.

А днесь себя клянет и вся пылает от

стыда и покаянья!

И, ей бы вновь прильнуть к Тебе, Господь желанный!

Но понимает, путь оставя окаянный,

Что в ней темнеет муть! — не смеет и взглянуть

на лик Твой осиянный!

Нет у бедняжки днесь ни жертвы, ни напева,

Чтоб дар Тебе принесть! Нет доброго посева

Пред благостью Твоей! — и как укрыться ей

от праведного гнева?!

Ты дал душе больной изведать искушенья,

Но ежели Тобой в момент благоволенья

Не будет спасена — она обречена

на вечные мученья!

Безмерно восскорбя, глаголет: «Дух незримый!

Подай, молю Тебя, Твой свет неизъяснимый! —

Пойду, не помня бед, — возвеселясь! — вослед

Тебе, отец родимый!»

А все ж прощенья жду. Услышь мой стон бессонный!

Чтоб не горел в аду Твой сын, Тобой спасенный!

Чтоб мог я воспарить и миру подарить

псалмов прекрасных сонмы!

Лишь только бы душа, заветами Твоими

Небесными дыша, твердя Святое Имя,

В слезах припав к Отцу, раскрылась бы Творцу

вся — с язвами своими!

А слезы все сильней, но дышит все свободней...

Ты сжалишься над ней, спасешь от преисподней! —

Горит под ней земля — скорбит она, моля

о милости Господней!

Шальные орды грез, грехов мятежных рати

Прости мне ради слез и милосердья ради!

Ведь благости Твоей сияние сильней

не в гневе, но в пощаде!

Шепчу молитвы я, зачем Отца страшиться?!

Для мира мне твоя протянута десница —

Как всем, кто встал со мной на путь, Создатель, Твой! —

и сердце веселится.

Иди, моя душа, к Тому, кто всех дороже!

К рукам Отца спеша, — Он всех нежней и строже.

Что с Богом воевать!? Решайся уповать

на милосердье Божье!

Тебя лишь воспоем, Творец миров безбрежных!

Отец! Да не сойдем во тьму грехов кромешных!

Будь славен, Боже сил! Ведь Ты уже простил

столь многих безутешных!

Пою борьбу со Тьмой, подъемля к Богу длани:

Да снидет Дух Святой на мя среди ристаний!

Грехи свои кляну, пронзая Сатану

во дни духовной брани!

Признанья сладкие, очей счастливый свет...

Мне вспоминается отрада прошлых лет,

К которой днесь, увы, возврата больше нет.

Теперь в душе моей тоска да маета —

Все совершилось так, как предсказала та,

Что, разлучась со мной, рыдала неспроста.

Вслед за грехом моим тотчас пришла беда.

Как ветвь орешины крушат из-за плода,

Так ни за что и я прогнал ее тогда.

Напасти многие познал я с этих пор:

Утраты, немочи, наветы и позор;

А нынче и жена мне все творит в укор.

Бесовской силою захваченный в полон,

До гробовой доски вкушать я обречен

Плод своего греха, сколь ни отравлен он.

Как нет земных лекарств, способных побороть

Смертельную болезнь, терзающую плоть,

Так и в моих скорбях единый врач — Господь.

Увеселения меня не веселят;

Лишь одиночеству мой дух отныне рад;

Жизнь для меня теперь не жизнь, а сущий ад.

О Боже Праведный, Пресветлый и Благой,

Раздуй участие в холодном сердце той,

Кому столь долго я был преданным слугой.

Пусть не одни грехи, но и любовь моя

Ей станут ведомы, как ведомо, что я

Днесь тяжко мучаюсь, потоки слез лия.

Сподоби, Господи, узреть любимый лик;

Соделай, чтоб сквозь скорбь в меня покой проник,

Блаженно-радостный, как лебединый клик.

Вновь к несчастью или к счастью

Загораюсь прежней страстью,

Как с негаданной напастью,

С роковой смиряюсь властью.

По ушедшим дням тоскую,

Проклиная жизнь людскую, —

Кто придумал казнь такую —

Дьявольскую, колдовскую?

Я, как зверь, стрелою ранен,

Взор мой смертью отуманен,

Купидон непостоянен,

Точно хитрый басурманин.

Не уйти от сердцелова —

Не сдержал негодник слова:

На повесу удалого

Выгреб жар огня былого.

Но не впрок проказы эти —

Заслужил паршивец плети!

Тот, кто ловит всех на свете,

Пойман в собственные сети.

Поступил он против правил,

Он сперва со мной лукавил

И возлюбленную славил,

А потом себе оставил.

Он мена поссорил с тою,

Чьей улыбки я не стою,

Клятвой ложной и пустою

Завладел он красотою.

Боги, грешнику поверьте,

Это пламя горше смерти,

Купидонов пыл умерьте —

Так в геенне жарят черти.

Пусть любая недотрога

На меня взирает строго,

До заветного порога

Мне заказана дорога.

Намедни Купидон мне передал поклон

от матери, Венеры[66]

.........................

...........

.........................

...........

Великий Купидон, сердечный свой закон

диктующий Вселенной,

Ты помнишь: мать твоя сказала чрез тебя,

что скоро, несомненно,

Ты для меня легко найдешь замену той,

кто мне нашел замену?

Ответил Купидон: несчастьем ты сражен,

слуга мой достославный.

Тебя я привечал, тебя и огорчал,

но ты служил исправно.

Утешься: вышел срок, и я сдержу зарок,

в несчастье не оставлю.

Вот Юлия, друг мой, ты не найдешь такой

красы на свете белом.

Дала ей прелесть мать, чтоб взгляды поражать,

а я — свой лук и стрелы,

Мой мед в ее губах, мой жар в ее очах,

ей доверяйся смело.

Свой взор, свой смех, свой нрав, в один букет собрав,

вручил я деве милой,

Ее своим умом и острым языком

Минерва наградила,

А линий чистотой и легкой быстротой

Диана одарила.

Она скромна, мудра, изящна и добра,

коварство деве чуждо,

Все совершенно в ней — и шелк златых кудрей,

и блеск зубов жемчужных,

И стройный гибкий стан — но ты узреешь сам,

расхваливать не нужно.

И, выслушав его, поверив в волшебство,

я Юлию увидел.

Зачем, воскликнул я, ты мучаешь меня?

Зачем меня обидел?

О нас ты знаешь все: ведь по вине ее

я жизнь возненавидел.

Он молвил: я готов вернуть тебе любовь

красавицы жестокой.

Моя безмерна власть, я вновь былую страсть

в ней разожгу, но только

Цени ее сильней, не ссорься больше с ней,

страдалец одинокий!

Огонь растопит лед, придет весны черед,

земля зазеленеет,

Пусть снова жар любви тебя теплом своим

негаданно согреет,

И будет, верю я, любимая твоя

к тебе еще добрее.

Пока стоит сей свет, храню ее портрет,

начертанный на сердце.

Когда б вольна была, она б в него могла

как в зеркало, смотреться,

Узрев там образ свой в оправе золотой

мелодий песнопевца.

Не ангел ли с небес спустился и исчез,

проплыв неслышно мимо?

А, может, лик земной возник передо мной

с чертами серафима?

«Узнаю!» — я решил и следом поспешил,

больной неизлечимо.

В ответ на мой порыв, лицо полузакрыв,

она взглянула хмуро.

Темнее, чем гроза, становятся глаза

по прихоти Амура.

И робко, как чужой, пред грозной госпожой

я отступил понуро.

Но разве не о ней я слышал столько дней

от ласковой Венеры?

О ней у милых ног хитрец, ее сынок,

болтал, не зная меры.

«Служанку прогони, и радости одни

Твой день заполнят серый!»

Послушай, Гименей, я жалок рядом с ней,

богиней безымянной!

Я только человек и не прельщусь вовек

охотницей Дианой.

Да, я ее люблю, но об одном молю:

избавь от страсти странной.

Ах, как она мила, умна и весела, —

в ней чувство верховодит!

С достоинством каким она к делам мирским

божественно нисходит.

Ваятеля резец в ней должный образец

для мрамора находит.

Бродяжью жизнь в тоске, от милой вдалеке,

я не считал бы трудной,

Когда бы в скорбный час, не видя дивных глаз,

мог слышать голос чудный.

Что плоть? — ничтожный прах! Из сердца изгнан страх

любовью безрассудной.

Я с недругами бьюсь, я смерти не боюсь,

а сердце все трепещет:

Трепещет перед той, что чудной красотой,

не утешая, блещет.

Молю, не уходи! В безрадостной груди

печаль, как море, плещет.

Из дома вышел я, и Юлия моя

попалась мне навстречу.

На миг сдержал я шаг, не понимая, как

я ангела привечу:

Доверья нет словам, небесным существам

я не противоречу.

«Без тебя мне жизнь постыла,

Без тебя брожу уныло,

Все, что было сердцу мило,

Стало тусклым, как могила.

Сердце бьется робкой ланью,

Обреченное закланью,

Ты вольна державной дланью

Положить конец пыланью.

Ты — дворцовый сад султана,

Возносимый неустанно,

В мире нет стройнее стана,

Роза в шелесте фонтана!

Юлия — царица ночи,

Ослепительные очи,

Очи гневные жесточе

Самых черных средоточий.

Я твой подданный навеки,

Пред тобой смежаю веки,

Все святое в человеке

Предаю твоей опеке! —

Так твердил я одичало

Без конца и без начала,

А она не отвечала —

Улыбалась и молчала.

Я пленник твой давно — стрелою пронзено

слепое сердце это.

Злокозненный палач, ты счастлив слышать плач

влюбленного поэта.

О тягостный итог! Не будь ко мне жесток:

я долго ждал ответа.

Воспоминаний яд стихи мои таят

и злую скорбь разлуки.

Я чувство воскресил, но не достало сил

избавиться от муки.

Привел к безумью гнев: от горя опьянев

бежал я, близорукий.

Усталый гаснет день, на землю сходит тень,

смежая людям очи.

От праведных трудов вдали от городов

почиет скот рабочий.

И только у меня и среди бела дня

душа чернее ночи.

Бесчувственный божок, ты сердце мне обжег

необоримой страстью.

Куда я ни пойду, горю в твоем аду,

твоей терзаюсь властью.

Со мною каждый миг ее глаза и лик

к несчастью или счастью!

Земной отринув тлен, в душе запечатлен,

навеки чист и молод,

Ее небесный взор. Амур, ты — мой позор!

Я страстью перемолот.

Любовный жар умерь, все отдал бы теперь

я за бездушный холод.

Но что я говорю? Я жив, пока горю,

я жив, пока тоскую.

Как саламандра — зной, ищу я жар хмельной,

жаровню колдовскую.

Счастливый не поймет, чем сладок горький мед!

Даруй мне смерть такую!

Сияньем глаз ее зажглось нутро мое, —

о, мука золотая! —

Так ярый воск свечей от солнечных лучей

кипит и льется, тая.

От смертного огня должна спасти меня

любовь ее святая.

Без мраморной росы в рассветные часы

цветы стоят в печали.

Так жизнь моя тускла, та жизнь, что расцвела

безудержно вначале.

У сердца отнял ты богиню, чьи черты

сиянье излучали.

Как вышло, что в одном создании земном

соединились разом

Восторг души святой с природной добротой

и просветленный разум?

И женственная стать, способная блистать

наперекор алмазам!

Глаза, как две звезды, прекрасны и горды,

чело белее снега.

Румянцем по щекам, подобно цветникам,

любви разлилась нега.

Невольник этих щек, я счастьем пренебрег

и не искал побега.

Но, кроме красоты, зачем вручил ей ты,

стрелок Венеры грозной,

Немилосердный нрав? Зачем, любовь поправ,

горят тысячезвездно

Жестоких глаз огни? — Тиранство прогони,

Амур, пока не поздно!

Что сделать я могу? Слова гудят в мозгу,

несносные, как пчелы!

Слагаются в стихи! — Казнимый за грехи,

брожу я, невеселый.

Но, движимы тоской, гудящею строкой

во тьме бегут глаголы.

Я не жалел похвал, я к Юлии взывал

коленопреклоненный:

«Несносен жар в груди, богиня, остуди

мой пыл уединенный!

В страданьях не покинь!..» Я прошептал: «Аминь».

И сник главой плененной.

Однажды у ручья, где Юлия моя

охотилась в дубраве,

К ней нимфа подошла: «Мой ангел, что нашла

ты в рыцарской забаве?

Зачем бродить в лесах, когда на небесах

ты красоваться вправе?»

Охотясь день-деньской, красавица такой

не ожидала встречи.

В лесу не до бесед: расшнуровав корсет,

она открыла плечи.

И нимфа вод речных при виде чар земных

лишилась дара речи.

«Ужели не одна (подумала она)

на свете есть Диана?

В ловитвенном пылу опять она стрелу

достала из колчана!

И кудри точно ночь! Так только неба дочь

божественно румяна!»

Прекрасны и быстры, они как две сестры

по росту и обличью!

Нет равных им в седле — кто лучше на земле

являет стать девичью,

Когда в притихший лес с копьем наперевес

летят они за дичью.

Охотниц нет хитрей, но только на зверей

войной идет Диана!

А Юлия порой живет иной игрой —

ей жизнь людей желанна.

Попался на прицел, беги, покуда цел.

Смертельна эта рана.

Гоняться мало ей, владычице моей,

за вепрем и оленем.

На вертеле ее есть сердце и мое,

и с поздним сожаленьем,

Уставши от погонь, смотрю я, как огонь

к сухим ползет поленьям.

У Юлии гостя, крылатое дитя

в мечтах о сладком плене

Уснуло наконец, но юный сорванец

На ложе томной лени

Себе не изменил: он голову склонил

хозяйке на колени.

«А ну, паршивец, прочь! Безвинных не порочь,

коварно козни строя!»

Проснулся Купидон: чем провинился он,

за что лишен покоя?

Красавица гневна: «Поди! — кричит она. —

Или не знаешь, кто я?

Я взором жгу сердца, любого храбреца

могу я сделать трусом.

Любви моей вкусил герой в расцвете сил

и стал юнцом безусым!

Любовь моя разит, любовь моя грозит

отравленным укусом!»

Опешил Купидон, вскочил — и всякий сон

слетел с него мгновенно.

Глаза протер, дрожа, как будто на ужа

наткнулся в стоге сена.

Пробормотал: «Прости», и, торопясь уйти,

залепетал смиренно:

«Гостя в твоем дому, не думал никому

я причинить обиду!

Но ты должна понять: тебя я мог принять

за мать мою — Киприду!

Неотличимы вы. Сию деталь, увы,

я выпустил из виду!»

Потешник-соловей, под пологом ветвей

свои поешь ты песни.

А я, к веселью глух, стихи слагаю вслух,

душе твержу: «Воскресни!»

Все, чем я прежде был, для Юлии забыл,

для той, что всех прелестней.

Ты свежестью ночной омыт, певец лесной,

а я омыт слезами!

Душою не криви — в них не зажечь любви,

как в сказочном бальзаме.

Моленья прочь гоня, она сверлит меня

холодными глазами.

В прохладе и тени твои проходят дни

у гротов родниковых,

А мне и зимним днем не совладать с огнем

раздоров пустяковых.

Над вешнею листвой полет свободен твой,

а я томлюсь в оковах.

Для девичьих очей ты в тишине ночей

поешь, Орфей весенний,

Покуда, скован тьмой, крадется голос мой,

как из могильной сени.

Страданья ковш испит — мой стих едва хрипит

от новых опасений.

С погожим ветерком ты издавна знаком,

жилец ночного сада,

А я горю в огне, и недоступна мне

желанная прохлада.

В страдальческом чаду от Юлии не жду

я ласкового взгляда.

Ты невредим — я хвор: подписан приговор

красавицею злою!

Не знаешь ты обид, а я насквозь пробит

Амуровой стрелою.

Ты весел — я уныл, мой дух давно изныл

под горькой кабалою.

Порхая по кустам, ты беззаботен там,

где мною правит злоба.

Различий нам не счесть, и все же сходство есть:

с тобой певцы мы оба!

Одна и та же страсть нам не дает пропасть

с рождения до гроба.

Так, жизнь кляня свою, внимал я соловью

в раздумьях о любимой,

О Юлии моей, навеки верен ей

душой неколебимой,

Душой, что в жарких снах сгорает в пламенах

любви неистребимой.

Весь журавлиный строй рыдает надо мной

в рассветном озаренье.

Гляжу в седую высь — и слезы полились,

и горько их теченье.

Взываю вновь и вновь к тебе, моя любовь,

к тебе, мое мученье.

Я вижу, журавли, вас крылья повлекли

в тот край, где все мне мило.

В тот чудный край, туда, где ты, моя звезда,

навек меня пленила.

Я был вернее слуг. Ужели ты, мой друг,

забыла все, что было?

Изгнанник, странник, гость, терплю чужбины злость,

сиротство, спесь людскую.

Чернеет плащ, как тень, и в сердце каждый день

ношу я тьму такую.

Взлететь бы — крыльев нет! — за журавлем вослед —

и к той, о ком тоскую!

Ты волен, журавель, лететь за сто земель

и сесть в стране блаженной.

Источник навестишь, — и жажду утолишь

прохладой драгоценной.

Там райские места. Там ждет меня мечта,

отрада жизни бренной.

Помедли, погоди! — И на твоей груди

рукою запоздалой

То имя, что ношу, я кровью напишу,

своею кровью алой.

Лишь той, кого люблю, я весточку пошлю

без жалобы усталой.

Пошли ей, Боже, свет счастливых долгих лет,

забудь свои угрозы.

Все блага, как цветы, царице красоты

даруй, исполнив грезы.

А там, где шла она, в страдальца влюблена,

пускай зажгутся розы!

Во мгле чужих долин гляжу на стройный клин,

струящийся над бездной.

Летит он в те края, где Юлия моя,

стремится к ней, прелестной.

Молюсь, кричу о ней — и стая журавлей

уносит весть любезной.

«С чего так бледен ты?» — спросил меня мой друг.

Я с грустью отвечал: «Из-за любовных мук.

Всему причиною Амура меткий лук».

«Кто породил тебя?» — он вопросил тогда.

«Любовь, — я отвечал, — да горькая беда.

А нянькою моей тоска была всегда».

Еще спросил меня: «Где проживаешь ты?»

«Мой дом, — я отвечал, — обитель маеты,

А хлеб насущный мой — бесплодные мечты,

Да недоступная краса, да злой обман,

Да из пустых надежд мучительный туман,

А речь безумие поймало на аркан».

«Каков, — промолвил он, — любимый твой наряд?»

«Он у меня один — и в зной, и в дождь, и в хлад:

Терпение и боль — вот все, чем я богат».

«Открой, как ты живешь?» — наперсник мой спросил.

«Как тот, — ответил я, — кто Юлии не мил».

«Чего желаешь ты?» — «Чтоб гнев ее остыл».

«Всегда ль столь грустен ты?» — он вопросил опять.

«Всегда, — признался я, — возможно ль не страдать,

Когда любовь моя ей стала докучать».

Вот так с наперсником своим наедине

Я собеседовал, надеясь в глубине,

Что Юлия еще изменится ко мне.

Амур — невинное дитя... Какая ложь

В изображении таком — отнюдь не схож

С ребенком тот, кто сам вельможней всех вельмож.

Пред ним склоняются, что там ни говори,

Глухим огнем его палимы изнутри,

Трибуны, витязи и самые цари.

Наречь его слепцом решится лишь глупец,

Вовек не перечесть пронзенных им сердец.

Едва ль стрелок такой воистину слепец.

Немало знаю я его невольных слуг.

Разит без промаха его коварный лук.

О нет! Амур не слеп! Он зорче всех вокруг!

Крылатым же, я мню, он не был отродясь.

Давно в груди моей лежит он, развалясь.

Мой дух его огнем горит, воспламенясь.

И обнажен едва ль, кто может все отнять,

И нищ навряд ли тот, кто дарит благодать,

Кто с гордецом суров, а с добрым щедр, как мать...

Здесь голос Юлии труды мои прервал:

«Что воспеваешь ты?» «Любовь», — я отвечал.

«Ах, стало быть, меня?!» — и взор ее сиял...

Так в нескольких строфах Амура очертя.

Ответил я тому, кто думал не шутя,

Что грозный бог любви — невинное дитя.

Времен нещаден ток: храм, крепость и чертог

рассыплются в руины,

Богатство, сила, власть, побед военных сласть

уйдут, бесследно сгинут,

Весенние цветы, лишившись красоты,

наряд тщеславный скинут;

Державный гордый трон, казну, регалий звон

развеет время дымом,

В прах скалы обратит и прах соединит

в хребты неодолимы,

Оно не пощадит ни свежести ланит,

ни тайн, в душе хранимых.

Стареет и земля, мелеют и моря,

и капля долбит камень,

Мрачнеет гладь небес, слабеет солнца блеск,

заносит дол песками,

С гранита времена стирают письмена,

не тронуты веками;

Врагом предстанет друг, бойца свалит недуг,

ложь в правду обратится,

Един всему удел: иметь себе предел,

в иное превратиться,

И лишь любви моей до окончанья дней

в душе гореть и биться.

Тебя, любовь моя, перу доверил я,

одной мечтой томимый:

Пусть грозной страсти пыл, что грудь мне иссушил,

коснется сердца милой,

Растопит сердца лед, и Юлия вернет

надежду мне и силы.

Стою меж двух огней — от Юлии моей

и от любви терплю я:

Та стрел горящих град, та смертоносный взгляд

в меня метнет, лютуя,

И любопытно им — чьим пламенем палим

погибнуть предпочту я.

И шепчет мне любовь: «Оставь, не прекословь,

мою ты знаешь силу,

Недаром говорят, что в мире стар и млад

любви подвластны пылу.

Сдавайся лучше в плен — иль обращу я в тлен,

сведу тебя в могилу».

— Не сдамся, — говорю, хоть пуще я горю,

заслышав речи эти, —

Твою я знаю власть: ты ядом поишь всласть,

заманиваешь в сети, —

Нет, я не твой трофей, я верен только ей,

лишь ей одной на свете!

Ей предназначен я — и дух, и плоть сия —

моей прекрасной даме:

Пусть я от мук ослаб, прикованный как раб

к ней тяжкими цепями, —

Я сталь своих оков благословлять готов

за эту связь меж нами.

Веселый нрав у ней, у Юлии моей —

так мне когда-то мнилось:

Не ведал я тогда, сколь ей в любви чужда

к поверженному милость;

Ядро свое влача, я славил палача —

ту, что в ответ глумилась.

И днесь у ней в плену, удел свой не кляну:

она мне всех дороже.

Но вы моим словам внемлите, ведь и вам

могло бы выпасть то же.

От тех, чей дивный взор мужей разит в упор,

впредь упаси нас, Боже!

Что есть мои глаза? Два скорбных родника

Неиссякающих и быстрых, как река,

Чья влага солона, прозрачна и горька.

От черствости моей любимой, от огня,

Всяк день без жалости палящего меня,

Я лью потоки слез, судьбу свою кляня.

Что есть моя любовь, сей долгожданный дар?

Безумье, адский огнь, невыносимый жар,

Сжирающий меня, как гибельный пожар!

Сей пламень дьявольский, что никому не зрим,

Сжигает грудь мою, горит неугасим

В моей душе, и я — бессилен перед ним.

Что сердце? Сердце днесь изранено насквозь

Любовью, коей здесь ответа не нашлось,

Зане немало мук принять ему пришлось.

Что есть моя душа в сем океане зла?

Нещадный огнь любви спалил ее дотла.

Все, что осталось мне ~ лишь пепел да зола.

И нет исхода мне! Судьба моя страшна!

Отныне только та спасти меня вольна,

В чьи руки отдал я всю жизнь свою сполна.

Но видно, что мечта несбыточна сия!

Безжалостна со мной прелестница моя —

Лишь муки тяжкие претерпеваю я.

Лишь муки тяжкие!.. За то, что я влюблен

В нее без памяти, я ныне награжден

Одним страданием, а нежности лишен...

Проснувшись у ручья в огне любви, как есть,

Я на венгерский все решился перевесть,

Чтоб милой Юлии в подарок преподнесть.

О, Юлия, просты мои слова: лишь ты

любовь до днесь и мука.

О, Юлия, не жаль, что я познал печаль

и радость — всё наука!

Ты, Юлия, одна мне Богом суждена —

жизнь будет в том порука!

Я слышу глас речей владычицы моей —

рекла сама любовь!

Взгляд бросит мне вдогон — и сразу дух смущён —

тот взгляд — сама любовь!

Ты безмятежно спишь — я воздыхаю лишь —

почиет так любовь!

Она — как свет в окне, лекарством стала мне,

звездою путеводной;

Не жду иных услад, она — тенистый сад,

больной душе угодный.

Люблю! И одному утехи ни к чему,

мир без неё бесплодный.

Когда она поёт, смеётся, ест и пьёт,

сбирает вкруг подруг,

Ступает, ждёт письма, я знаю: к нам сама

любовь нисходит вдруг.

И заключу вконец: с колчаном сорванец

ей первым стал из слуг.

О, кто сыскал в раю божественну мою,

чей лик свежее роз?

Ужель с Олимпа взят прелестницы наряд? —

у всех в устах вопрос.

А если вдруг в ночи златятся нам лучи —

то блеск её волос.

Вот в танце пролетя, резвяся и шутя,

свой стан не колыхая,

Она скользит вперёд — так лодочку несёт

течение Дуная.

Как произнесть вослед, что ей соперниц нет,

достойных слов не зная?

Взмахнуть довольно ей лишь юбкою своей —

вновь чувства млеют: верь!

Но участь дурака мне больше не сладка,

и горько мне теперь,

Когда я сознаю, сколь много в жизнь мою

мук входит и потерь.

Да! Мой удел таков, хотя утешных слов

у мудрецов хватает.

В аду есть грешник. Он к страданью осуждён,

и коршун прилетает,

Чтоб сердце расклевать ему. Оно ж опять

назавтра закрывает!

Я так с ума сойду, страдаю, как в аду

от боли и тоски.

Все муки тут как тут и коршуном клюют,

рвут сердце на куски.

Но шлёт она привет — от ран пропал и след,

хоть раны глубоки.

Довольно. Отблеск царств не стоит всех мытарств,

что в жизни мне дороже?

Любовь сладка, мила, добра и весела,

и милостива тоже.

А Юлия всегда жестока, зла, горда.

Они, увы, несхожи!

Юлии весной в тишине лесной

как-то повстречался

Грозный Купидон, был он разъярен

и уже собрался

В Юлию стрелять, но глаза поднял

и залюбовался

Дивной красотой, чистой, неземной,

ясным взглядом смелым,

Ведь сама любовь с нескольких шагов

на него смотрела,

Выронил из рук сын Венеры лук

и тугие стрелы.

Беспокоен стал, разум потерял,

нет от страсти средства,

Не спасет его даже волшебство,

никуда не деться,

Бедный Купидон, испугался он

и предался бегству.

Юлия тогда чуть подождала,

до земли склонилась,

Легкий лук взяла, стрелы подняла

и в колчан сложила,

И приобрела над сердцами власть

небывалой силы.

Враг ты ей иль друг, причинят недуг

стрелы Купидона.

Многих наповал взгляд ее сражал,

гордый, непреклонный.

Но сильнее всех я страдал, навек

в Юлию влюбленный.

Ближе всех я ей, огнь ее очей

каждый час со мною.

Сколько видел грез, сколько пролил слез

я порой ночною!

На душе тоска, сердце, как река,

истекает кровью.

Многим дарит свет, ласку и привет

если пожелает,

А иным лишь грусть безответных чувств,

коль охладевает.

Мучаюсь и я, но любовь моя

все ж не угасает.

Как печаль забыть, как мне исцелить

ноющие раны?

Что от чувства ждать, сколь еще страдать

в муках постоянных?

Неужель всегда будет холодна

та, что мне желанна?

Все, кто влюблены, ночью видят сны

о своих любимых,

Там цветет мечта, правит красота,

беды мчатся мимо,

Там, пускай на миг, отдых есть для них,

горечью томимых.

Я ж в полубреду, словно тень, бреду

ночью прочь из дома

И стою тайком под твоим окном

в тишине укромной,

По тебе грущу, в полутьме ищу

облик твой знакомый.

Но терзаюсь зря: вновь встает заря

в одеянье светлом,

Вновь пишу стихи о своей любви,

мрачной, безответной,

Ты молчишь в ответ, провожая вслед

взглядом неприветным.

В чем я грешен был, чем я заслужил

неприязнь такую?

Если знаешь ты, как нежны мечты,

как душа тоскует,

Светлый ангел мой, будь добра со мной,

каждый миг молю я.

Зачем в деяниях твоих такой разлад,

Коварный недруг мой, дающий невпопад

Мне, горемычному, то мед, то горький яд?!

Коль нет отрады мне по милости твоей,

Хоть смерть мгновенную послал бы мне скорей,

Не раздувал бы зря пожар в душе моей.

Выходит, солгала твоя драгая мать,

Когда сулила мне покой и благодать,

Выходит, что и ты — прохвост ни дать да взять.

Зачем жестоко так меня ты обманул?

Отнюдь не сбылся твой божественный посул —

Блаженства чудный зрак мне лишь на миг блеснул.

Дитя лукавое, то по твоей вине

Моя избранница так холодна ко мне,

А я в любви своей сгораю, как в огне.

Коль факелом не смог зажечь ее вблизи,

Хоть издали стрелой ей сердце занози!

Не будь столь жесткосерд! Зажги ее, пронзи!

Весьма попреками такими уязвлен,

Так отвечал тогда крылатый Купидон:

О жалкий человек, оставь свой наглый тон!

Блаженства не стяжать страданиям в обход!

Тем паче, мать моя — запомни наперед —

Задаром милости свои не раздает!

Плоды возможно ли — размысли — обрести,

Доколе дерево не кончило цвести?

Терпенье нужно нам во всем, как ни крути.

Но черствость в Юлии отнюдь не на века!

Любовь в душе ее взойдет наверняка.

Поверь, грядущая судьба твоя сладка!

О, если это так, я все стерпеть готов:

И бремя немочей, и тяжкий гнет оков,

Лишь бы любовь ее стяжать в конце концов.

На небе семь планет, которым равных нет —

семь главных звезд прекрасных,

Сулит их мягкий свет спасение от бед,

удача им подвластна.

Но в Юлии одной, как в небе в час ночной,

все семь я вижу ясно.

Как белая луна в сиянии нежна

молочно-серебристом,

Так Юлия бела, воздушна и мила,

белей снегов искристых;

Отрадно отмечать Меркурия печать

в речах ее цветистых.

Как Солнце дарит свет измученной земле,

в ней силы пробуждая,

Так Юлия меня, улыбкою даря,

от грусти исцеляет,

Спасает от невзгод, надежде жизнь дает,

печали прогоняет.

Марс, красная звезда, могуч и тверд всегда,

непобедим врагами,

Так Юлия сильна и вооружена

прекрасными очами,

Мгновенно в плен берет, и больно в сердце бьет,

как острыми клинками.

Венера в ранний час красой пленяет нас

и вновь спешит к закату.

Так Юлия скромна и чистоты полна,

души моей отрада.

Как пенье вешних вод, любить и жить зовет,

иного мне не надо.

Юпитер, царь богов, любимец мудрецов,

дарует процветанье.

Так Юлия любовь дарует лаской слов

и дивных глаз сияньем,

И тот блажен, кто мил приветной деве был,

кто знал ее вниманье.

Сатурн, предвестник бед, сердит, угрюм и сед,

сулит несчастье злое,

Так Юлия порой, увлечена игрой,

столь холодна со мною,

Что рушит счастье в прах и сеет в сердце страх,

томит и беспокоит.

Коль Юлии секрет, красы и блага свет

и ты постичь желаешь,

На небо обратись, к планетам приглядись —

от них ты все узнаешь.

Ведь главных семь светил, путь девы освятив,

в душе ее сияют.

О! В дикой сей земле лишь роще да скале

свой пыл влюбленный явишь!

Ты в них опору зришь, когда огнем горишь,

но все ж Киприду славишь.

Кто знал, как я страдал, от страсти пропадал,

во всем виня себя лишь?

Ответил Некто: «Я ЛИШЬ!»

Да кто ж ты, Ялиш? Ой! Неужто дух лесной —

а я ему помеха?

Потряс ли залпом бор искатель лисьих нор

и заячьего меха?

Быть может, конь заржал, на коем проезжал

какой-то неумеха?

Сказало Эхо: «ЭХО!»

О! Эхо, я в огне! — Ведь Юлия ко мне

прелестная сурова:

Твердыня! Лед! Гранит! — Скажи, какой магнит

ее притянет снова?

Чего я жажду сам, по скалам и лесам

скитаясь бестолково?

А Эхо мне: «АЛЬКОВА!»

Алькова, да! Постой, но как же имя той,

что мне обетованна?

Она тоску смирит, блаженство подарит

обильно, невозбранно!

Как имя, подскажи, грядущей госпожи,

что сердцу столь желанна?

И Эхо шепчет: «АННА!»

А надо ль мне, ответь, сей нимфе славу петь —

угодна ль ей услада?

Ужель от Анны сей — от Юлии моей! —

и ласки ждать, и лада?!

Годами без наград я вновь служить бы рад, —

да мне она не рада.

Тут Эхо в крик: «НЕ НАДО!»

А вдруг накажет Бог жену, чей нрав жесток, —

и боль мою умножит?!

Как может в ней царить и в персях гнезда вить

злой дух, что ближних гложет?

Она ведь не щадит, а раны бередит:

задразнит, не поможет!

Вздыхает Эхо: «МОЖЕТ!»

О! Я в горнило мук низвергнут. Милый друг

откажет, как отрубит.

Не взять твердыни злой! Я прогнан с глаз долой,

и счастье не наступит!

Пожар во мне зажгла, на гибель обрекла —

и больше не полюбит.

Тут Эхо — в плач: «ПОГУБИТ!»

Любовь сжигает кровь, любовь сжимает вновь:

пожар подобен змею!

Но Юлия нежна. Ее ли здесь вина?

Я вот что разумею:

Я брошен в ад сплошной не ею — ведьмой злой,

разлучницей моею!

Но Эхо твердо: «ЕЮ!»

Как жарко я горел! И все же мой удел —

изгнанье, отчужденье.

Для сердца зной жесток — иссохнет, как цветок,

как бедное растенье.

Но что мне жизнь продлит и раны исцелит,

подарит вдохновенье?

И Эхо мне: «ЗАБВЕНЬЕ!»

Но как забыть любовь? Ведь сердце вновь и вновь

пылает — все сильнее! —

И в памяти хранит рассвет ее ланит,

что алых роз нежнее.

О, знало б, Эхо, ты, что нету красоты

желаннее, милее!

Тут Эхо вдруг: «СМЕЛЕЕ!»

Нет, я бы не посмел нарушить сей предел —

и смелым есть преграда!

Уж лучше нож и яд мне сердце исцелят —

забуду муки ада!

Она не рада мне, — и с ней наедине

не ждет меня награда.

Хохочет Эхо: «РАДА!»

Не верю в это я, по милости ея,

истерзан и недужен.

С другими так мила, свободна, весела —

а я при ней сконфужен.

Я гибну, но пою! Сжигаю жизнь свою —

но пламень мой не нужен!

Грохочет Эхо: «НУЖЕН!»

О, если б нужен был! Я б сердце утолил,

что грустно Бога молит!

Но взор ее сердит, как будто мне твердит:

«Кто здесь глаза мозолит?!»

Бог не позволит ей прильнуть к груди моей:

Себя да не позорит!

Но Эхо мнит: «ПОЗВОЛИТ!»

О, дал бы это Бог! — Я вечно петь бы мог,

что Он и благ, и славен,

Что Юлия — она в страдальца влюблена,

и рай для милых равен! —

Что я в скорбях не прав: ее веселый нрав —

дитя небесных храмин.

Глаголет Эхо: «AMEN!»

Блаженно грезил я, что Юлия моя

мне вторит ради смеха.

Вот что стряслось со мной: на просеке лесной

запел я — вот потеха!

Я строфы распевал, вопросы задавал —

и отвечало Эхо!

Господь! беда мне с ней, с прелестницей моей —

всех дам она затмила!

Не знаю что со мной. Томлюсь по ней одной.

Что в ней? Какая сила?

Сокройся, женский рой! Пленен я только той,

что душу мне пронзила.

Она ко мне глуха, — и что ей стон стиха

и все мои моленья!

Живу во тьме времен, безвинно осужден

на вечные мученья.

Плутовка жестока: ведь ей моя тоска —

источник наслажденья!

О, разум мой хмельной с душой моей больной!

Вы ей служили тщетно.

От той, что, вас презрев, сулит вам только гнев,

уйдите незаметно!

И хватит слезы лить! Жестокую хвалить —

и пагубно, и вредно.

Увы! Пройдут года — увянет красота,

что столь неизъяснима.

Подумай, ведь она и девам тем дана,

что вновь проходят мимо!

А вдруг любовь не в той, капризной и крутой,

что ранит нестерпимо?

О муках говорю и Юлию корю,

гонимый дамой оной.

И вдруг из мглы времен явился Купидон,

сам, собственной персоной.

И мне, рабу страстей, сказал насмешник сей,

с улыбкой благосклонной:

»Ты пробуешь, гляжу, из сердца госпожу

изгнать, чтоб жить беспечно.

Но ты не властен тут. Оставь напрасный труд,

не пробуй бесконечно.

Ее весенним днем на сердце на твоем

я вырезал навечно.

Нет, образ не изгнать! Болит любви печать,

и стала боль безмерной.

Ты мукам обречен, пока царица жен

не станет милосердной.

Вот мой тебе совет: чтоб здесь достичь побед,

ты сделай страсть усердной!»

«Пресветлый Купидон! Мой пыл тобой зажжен.

Но что ей душу тронет?»

Он рек: «До смерти впредь изволь о нимфе петь! —

пусть сердце сладко стонет;

Клянусь, твоя мечта однажды скажет “Да!”,

хотя сейчас и гонит».

Ах, Юлия! Она к страдальцу холодна:

царит, не внемля стона.

Но дух мой окрылен, а разум исцелен

глаголом Купидона,

Что грянет день, когда жестокая звезда

прильнет ко мне влюбленно.

Ты радостью Харит и розами ланит

мне сердце полонила.

Настолько хороша, что льнет к тебе душа,

не утоляя пыла.

а витязь твой во тьму низвержен — потому,

что ты его забыла.

Нельзя рубакой быть — и крови не пролить, —

ведь это непреложно.

Влюбляться налегке от милой вдалеке —

ей-богу, невозможно.

Ты, жизнь мою храня, не забывай меня

и не бросай безбожно!

Твой взор летит досель, как тихий журавель,

и нежностью наполнен.

Румянец — розой стал, как утро — губ коралл,

а речь — медовый полдень.

Приди ко мне! Спаси! И радость принеси,

как дивный дар Господень!

Мой град, мой край родной, с тобою — рай земной,

а без тебя — темница.

Летел к тебе стрелой! Так сокол удалой

за лебедью стремится.

Не посылай письма — а вспомни! — и сама

приди, моя царица!

Как вешний соловей защелкал средь ветвей

в порыве вдохновенья,

Так весь я закипел — и лишь тебе пропел

свои стихотворенья.

И чем я виноват, за что я брошен в ад,

на вечные мученья?!

Умчалась! Я мечусь! — Но к милой обращусь

с последней просьбой малой:

Оставь надежду мне! Приди хотя б во сне

с улыбкой розы алой!

И белой розы лик яви мне хоть на миг,

с печалью небывалой!

Боюсь я пламень свой открыть толпе людской —

что мы о страсти знаем?

Боюсь сердца разжечь, умы бросая в печь,

чтоб ад считали раем!

Но если скрою пыл, чтоб лишь меня палил, —

паду, огнем снедаем!

Турецких строф глагол я милой перевел —

писал, испепеленный.

Мятеж стихов утих — ведь я улучшил их,

Кипридой вдохновленный!

Свершил я подвиг сей — в честь Юлии моей —

любви неразделенной!

Как без тебя прожить — и меда не вкусить? —

ведь ты — душа поэта.

Не внемлешь ни мольбам, ни письмам, ни стихам —

зачем пишу про это!?

К чему мой дивный слог? — Взамен — ни пары строк,

ни вести, ни привета!

Прекрасно знаешь ты всю боль моей тщеты,

все скорби, все сомненья.

Но все следишь за мной с улыбкой ледяной! —

и ради развлеченья

Ты мне страдать велишь, потом со смехом зришь

поэтовы мученья!

Приятно ль наблюдать, что витязь стал страдать,

рыдать, как на погосте?

Как бочка меда — яд, слова твои таят

коварство сладкой злости.

Ты лаской усыпишь — но грустью напоишь,

и яд проникнет в кости!

Вот сокол, в небе мчась, за лебедем стремясь,

вершит охоту птичью.

Под облаком летит — и лебедя когтит,

бросаясь на добычу.

Но кликнут удальца — и на руку ловца

садится он по кличу.

Заботясь о броне, любую сталь в огне

согнет кузнец бывалый.

Рассыплются во прах у времени в руках

алмазные кристаллы.

Мне слышать довелось, что частый дождь насквозь

проточит мрамор алый.

Как сокол, ты паришь. Тебя не приручишь —

напрасны упованья.

А дух твой закален — и не смягчится он

от моего пыланья.

Ты мрамору под стать, но не смогли достать

тебя мои рыданья!

Я кровь свою пролить согласен, чтоб добыть

тебя, алмаз бесценный!

Чтоб сбросить бремя мук, на подвиг, милый друг,

готов твой витязь пленный.

Но втуне песнь и плач! Хоть пламень мой горяч, —

не нужен раб смиренный!

Побойся Бога! Вновь откликнись на любовь,

уйми свой нрав коварный!

Страдальцем брось играть. — Бог может покарать

твой дух неблагодарный!

О, сжалься! Призови — иль сразу оборви

мой долгий сон кошмарный!

От Бога — облик твой, и над моей судьбой

твой взор царит небесный!

Зачем же столько зла ты сердцу принесла,

о, ангел мой прелестный!

Блаженству научи, и боль мою смягчи!

Спаси от черной бездны!

Грешно красой сиять, — раба же осмеять,

как некий враг жестокий, —

Прими от вышних сфер и жалости пример,

и милости уроки —

Величье сохрани — страдальца не гони

в пустынный край далекий!

Твой лик, светлей светил, мне разум окрылил —

летит стихотворенье!

От чуда красоты пылаешь, сердце, ты,

рождая песнопенье! —

И я постиг, мой друг, что от горнила мук

спасает вдохновенье.

О, храм небесных сил, величие светил,

сиянье синей сферы!

Земля — как вешний сад, цветочный аромат

дарящая без меры!

Великий океан, где всплыл Левиафан,

пугающий галеры!

В рыданьях среди гор бродил я до сих пор,

но толку нет, поверьте,

Скитаться, словно тать, как дикий барс, плутать

в метельной круговерти,

Клянуть, во мгле влачась, колючки, снег и грязь,

страдать до самой смерти!

В краю медвежьих гор, во тьме звериных нор

чего ищу, блуждая?

Какой награды жду, когда в слезах бреду

в безлюдных дебрях края?

Напрасно мучусь я — везде любовь моя

горит, не угасая.

Я тешился в лесах охотой, ловлей птах —

не знал, куда мне деться!

Молил тебя, судьба, чтоб ловля и пальба

смягчили пламень сердца.

Но сам я в западне: огонь сумел во мне

лишь ярче разгореться.

Беседу с ней веду, когда один бреду

ущельем, рощей, чащей.

Везде чудесный вид — лишь Юлия сквозит

в душе моей кипящей.

Куда ни глянь — видна очам она одна,

с ее красой летящей.

Сей лик горит во мне, в сердечной глубине

по воле Купидона.

Алмазный идеал он в сердце начертал

давно, во время оно.

Но мне велит и впредь на дивный лик смотреть,

терзаться исступленно.

Прелестнице иной, что бегает за мной,

скажу, что все напрасно.

Для Юлии венец готовил сам творец

премудро, беспристрастно.

На свете лишь она гармонии полна,

воистину прекрасна.

О, пагубная страсть! Меня сжигаешь всласть,

со всей тщетой земною.

Но пламень мой святой не шлешь влюбленной той,

что следует за мною! —

Для той огонь храня, кто смотрит на меня

твердыней ледяною.

Суров любви закон, я на смерть осужден,

но должен покориться.

Знай, Юлия, что я — для ног твоих скамья,

а ты — моя царица!

Всю тяжесть мук и слез я с радостью пронес —

пускай блаженство длится!

Как легкий мотылек летит на огонек,

где свечка золотая,

И жизни Божий дар бросает прямо в жар,

как будто в двери рая,

Так сердце мчится к ней, близ Юлии моей

от радости сгорая.

Хоть молния очей и гром ее речей

мне гибель обещали,

Такую красоту, любовь и чистоту

увижу я едва ли.

И я в кромешный ад готов за нежный взгляд —

но все ж меня изгнали!

О, будь что будет! Пусть меня терзает грусть

от страсти неизменной.

Воздай мне, Всеблагой, наградой дорогой,

как Юлия, бесценной:

Пусть милая в веках — во мне, в моих стихах —

останется нетленной!

Довольно мне страдать, о Юлии рыдать,

пылая, холодея,

Томясь в чужой стране, летая на коне

по всей земле Эрдея!

И вот что я скажу: ни строчки не сложу

о Юлии нигде я!

Опять средь бела дня подстерегла меня,

тайком прокралась в душу

Коварная любовь: пылает сердце вновь,

томленье разум сушит,

Как рыба на песке, я трепещу в тоске,

терзаемый удушьем.

С той девой мы давно знакомы были, но

не знал я и не ведал,

Что чистый этот лик не радость мне сулит —

лишь горести и беды,

Что, сколько я ни тщусь, в любови не дождусь

награды и победы.

Она всегда одна, в себя погружена.

Под темною фатою

Серьезен, ясен взгляд, ланиты же горят

румяной красотою.

Вот только каждый раз не прятала бы глаз,

здороваясь со мною!

Фетида мне судья, вполне согласен я,

что деву при крещенье

Софией нарекли: ведь имя ей нашли,

вне всякого сомненья,

Чтоб мудростью своей сражала всех людей

она без исключенья.[80]

И вот, мои друзья, забота у меня

одна осталась ныне:

Как мне найти пути, чтоб к сердцу подойти

ее, моей богини,

И, прикоснувшись, вмиг извлечь любви родник,

как Моисей в пустыне.

Я стих сей сочинял, когда июнь стоял

с кострами от заката.

О Жофи я мечтал, по ней я тосковал,

скупые слезы прятал.

А на дворе был год тысяча пятисот

восемьдесят девятый.

В далекой Вене девушка живет

На Тифенграб, где вязы у ворот,[83]

Жужанною родня ее зовет,

Она, как роза вешняя, цветет

И ранит без конца

Поклонников сердца,

Отказывая им который год.

Есть у нее красавица-сестра,

Природа к ней не менее щедра,

Вздыхателей измучила хандра:

Зубов жемчужных чистая игра,

И музыка речей,

И жаркий блеск очей —

Все говорило: замуж ей пора!

Однажды с другом мы вошли во двор

И встретили гуляющих сестер.

Мы завели учтивый разговор.

Товарищ мой зажегся, как костер,

И я не отставал,

Я сердцем изнывал —

Мы каждый день бывали там с тех пор.

Мы, взявшись за руки, вступили в дом,

Уютным показался он гнездом,

Любовь кипела в сердце молодом,

Я бурю страсти сдерживал с трудом.

Влюбленный нас поймет

Мы собирали мед

С цветов, горевших девичьим стыдом.

Шуршанье шёлка, веера, духи,

Пленили нас невинные грехи,

Пьянели мы от милой чепухи

И трепетали, точно женихи,

Веселье, танцы, смех,

Безумие утех,

Но пусть об этом помолчат стихи.

В церковный праздник, в день его восьмой,

Покончив с радостною кутерьмой,

При расставанье с пожоньской корчмой,

Под звуки песни стих слагался мой.

Я в тысячу пятьсот

Восьмидесятый год

Жужжанну вспомнил на пути домой.

Гей, витязи, ей, ей, на свете нет милей

земли, чем пограничье!

Дышать привольно там — и рядом по утрам

ликует царство птичье.

Там небеса хранят росу и аромат,

родных полей величье.

Но если грянет враг, то сердце вспыхнет так,

что витязь рвется к бою,

И тешится душа, — сражаясь! — дорожа

потехою такою!

Весь в ранах, он кипит, разит, теснит, пленит —

и кровь течет рекою.

На копьях блеск зари несут богатыри,

и стяг над ними красный.

Перед войсками мчат, бросая зоркий взгляд

на путь прямой и ясный.

Всем дан пернатый шлем и плащ из барса — всем,

и все они прекрасны.

Когда труба трубит, арабский конь храпит,

танцует от волненья.

Кому в дозор пора, кто спешился с утра

и лег без промедленья.

Всю ночь рубилась рать — когда же и поспать

в объятьях утомленья?

Почет и славу, честь бойцы стяжали здесь,

соблазны отвергая.

Отвага в них без мер и выдержки пример,

и доблесть боевая.

На битву — в самый ад, — как соколы, летят,

сражаясь, побеждая.

Под буйный клич: «Гляди! противник впереди!»

копье горит в ладони.

А если вражья рать принудит отступать,

бойцов спасают кони.

Но кровь зовет: «Назад!» — и, обратясь, отряд

вершит разгром погони.

Для них дремучий бор, цветных полей ковер —

чертог старинной славы.

Их школа — смертный бой, уроки в школе той —

засады и заставы.

Усталость, жажда, глад их только веселят —

как повод для забавы.

Блеснет заветный меч, главу снимая с плеч, —

и рухнет враг постылый.

А можно и свою главу сложить в бою

и лечь, теряя силы.

Где ж павшие друзья? В желудках воронья,

быть может, их могилы...

Вы, юные бойцы, храните, храбрецы,

покой родных раздолий.

Побед у вас — не счесть, гремит над миром весть

о вашей славной доле.

Пусть, как плоды ветвям, Господь дарует вам

удачу в ратном поле!

Копьем разит боец, копытом — жеребец,

змея — смертельным ядом,

Когтями сокол рвет, а лев пускает в ход

клыки, томимый гладом,

Лишь дамы с давних пор сражают нас в упор

как василиски, взглядом.

Вот так и я пропал, сраженный наповал

девичьими очами:

Как ночь они черны, как меч заострены;

пронзенный их лучами,

Чуть подниму я взгляд — любовью вмиг объят,

пылающей как пламя.

Что я горю огнем и не сгораю в нем —

пусть не дивятся люди,

Есть чудеса вокруг — вот хоть рогатый жук:

Фульгозий как о чуде

О нем и об иных писал жуках чудных;

по описаньям судя,

Есть насекомых вид, которых не язвит

огонь, и не могила

Для них он, а купель, родная колыбель,

живительная сила.

Я жив среди огня, хоть он и жжет меня,

чтоб жизнь во мне не стыла.

Когда б не пламень сей, не жар любви моей,

меня б сгубила влага:

Потоки слез лия, вконец иссяк бы я,

как ключ на дне оврага,

Но слезы тушат жар; тот, обращая в пар,

их сушит, мне во благо, —

Чтоб я не догорал дотла, не умирал

от мук, но тихо тлея,

Всё грезил лишь о ней, возлюбленной моей,

что в мире всех милее,

И горький сей бальзам со сластью пополам

глотал, от счастья млея.

Затем, что стан ее — прямее, чем копье

иль кипарис над кручей,

Ланит румянец густ, влажны кораллы уст,

а речи — мед текучий,

Я всякий день в раю, когда любовь мою

узреть поможет случай.

Кто хвалится казной, набитою мошной,

кто — поголовьем стада,

Иным желанна власть, — пускай же правят всласть,

коль в этом их отрада.

Хоть я и не богат, но скромной жизни рад,

чужого мне не надо.

Порою на заре в росистом серебре

она бредет босая,

Где травы столь густы, — бредет и рвет цветы,

с них влагу отрясая;

Я прячусь средь ветвей, на белизну ступней

украдкой взгляд бросая.

А то, ступив на луг, зальется песней вдруг,

раздольной и старинной,

И волосам вдоль плеч позволит книзу стечь

душистою лавиной,

Или венки в саду сплетает на ходу,

потупя взор невинный...

За эту чистоту, за эту красоту

скрестятся сабли скоро,

И лбам иных бойцов не избежать рубцов —

кровавых мет раздора,

Ведь даже меж друзей из-за таких лилей

случиться может ссора.

Я песнь сию сложил, покуда жизнью жил

отшельничьей, суровой,

Уйдя в предгорий сень, в году минувшем, в день

Лаврентия Святого,

Заслуженно воспев жемчужину меж дев, —

и в том даю вам слово.

Раз юноши весной в лес забрели густой,

всего их было восемь,

Смеялись без забот, день к вечеру идет;

пусть Эхо, — кто-то бросил, —

Любимых имена откроет нынче нам,

а мы его попросим!

Кредул[88] сперва сказал. — Ответь, — он прокричал, —

открылась в сердце рана,

Влюбляюсь все сильней, от нежности моей

пылаю непрестанно,

Я чувств таких не ждал, но кто, ответь мне, та,

что век душе желАННА?

Ответ он получил, и восхищен им был,

ведь вышло очень схоже,

Затем вскочил второй. — Скажи мне имя той,

кто мне всего дороже,

И без кого, скажи, моя несчастна жизнь,

мучений адских гОРШЕ?

Чуть смолк он, третий встал и ласково сказал:

— Нашел себе я пару,

Она со мной всегда, и в сердце никогда

не затушить пожара.

Кто краше всех богинь, мила, как георгин,

цветущий в форме ШАРА?

Четвертый следом был, у Эха он спросил:

— Мы видимся все реже,

Она в чужой стране, но помнит обо мне

и чувства в ней всё те же,

Стремлюсь я к ней одной. В беде, скажи мне, кто

всегда меня поддЕРЖИт?

Кредула младший брат был выйти пятым рад.

— Терзаюсь страстью вновь я.

Скажи, прошу тебя, кто мучает меня,

о ком слагаю строфы?

К кому же, как не к ней, любовь моя сложней

мудреных филоСОФИй?

Аминта был шестым, вскричал он: — Я томим

давно любовным жаром,

Ревную каждый час, сгибаюсь всякий раз

от нового удара.

Прошу я одного: кто та, из-за кого

не избежать кошМАРА?

Тирсис тут вышел в круг, сказав: — В плену разлук

печалями объятый,

Отвергнут девой я, но все же для меня

она дороже злата,

Чей лучезарен взгляд, а волосы горят

как дивный свет заКАТА?

Последним встал Монтан: — Немало в сердце ран,

в которых виновата

Любимая моя, забыла про меня,

а я ей верен свято,

Чей голос так лукав, чей переменчив нрав,

как будто солнце МАРТА?

Замкнулся грустный круг, ваш скорбный старый друг

пропел вам эти строки,

Кто от коварства пал, лишенья испытал,

скитальцем одиноким,

Кто показал притом на языке родном

изящества уроки.

Печальный этот год тревоги мне несет.

В канун Варфоломея,

В изгнанье уходя, прощаюсь навсегда

с отчизною своею.

Былого не вернуть, пускаюсь в горький путь,

что Млечного длиннее.

Зачем ты вновь, душа, мне шлешь недобрый знак?

Ведь много на земле превратностей и так.

К чему же сеешь ты уныние и мрак?

Чтоб мог торжествовать мой дивнолицый враг?

Я верю, у нее ты можешь быть в чести;

Но как она сама того ни захоти,

Гордыня ей не даст к любови снизойти.

Поэтому забудь — другого нет пути.

Ведь множество мужей страдало из-за жен:

Далилиной рукой загублен был Самсон,

И Фульвий также был из-за жены сражен,[90]

Хоть для нее добра свершил немало он.

Суровый счет Господь ведет людским грехам.

Наказывать за них он поручил царям,

Приставникам своим, законным судиям.

Неблагодарных лишь он наказует сам.

Так пусть же месть Свою Господь осуществит,

Пусть от Его бича жестокая вопит,

Ты ж перестань страдать от мук и от обид,

Смирись, что не тебе она принадлежит.

Тебя, моя душа, Бог наделил умом.

Зачем же плачешь ты? Терзаешься о ком?

Отчаянье свое отвергни со стыдом!

Ведь людям ты была советником во всем.

Советую тебе смириться с тем, что есть,

Тобою никогда да не владеет месть:

Любовь должна не мстя страданье перенесть,

А женщину карать нам запрещает честь.

Вот эту песнь затем я начал сочинять,

Чтоб слезы по любви утраченной унять,

А также всем другим влюбленным дать понять

Что женщина в любви наклонна изменять.

Ведь женщины в любви — сухие стебельки,

Которыми шалят, играют ветерки.

А в сущности лишь те достойны их руки,

Кто бегства не искал от горестной тоски.

О, Господь, который вел народ в пустыне,

И евреи знали: бог их не покинет,

Ты своим сияньем озарил святыни,

Ты в блаженных душах властвуешь доныне.

Ты волхвам дорогу указал звездою,

Ты хранил Марию перед злой судьбою,

Ты ведешь скитальцев темною порою,

Я прошу, Всевышний: да пребудь со мною.

От тоски по дому слез я пролил море,

Укажи дорогу мне во мраке горя,

Дай мне силу веры, чтоб, с Лукавым споря,

Избежал греха я, праведникам вторя.

Надели мой разум мудрости сияньем,

Голову шальную — кротким покаяньем,

Исцели мне сердце, успокой страданье,

Помоги смириться с разочарованьем.

Ведь в моих скитаньях, коим нету края,

На Тебя, о Боже, свято уповаю,

В час невзгод суровых жизнь Тебе вверяю,

Пред Тобой покорно голову склоняю.

Пусть, как только выйдет срок изгнанья злого,

В сторону родную возвращусь я снова.

Пусть под мирной сенью дорогого крова

Обрету я близких — любящих, здоровых.

Ту же, чьей виною в странствия я брошен,

Не карай сурово, пощади, мой Боже!

Только пусть любовь мне сердце не тревожит,

Пусть воспоминанья путника не гложут.

Уходя из дома в путь свой безвозвратный,

В тысяча шесть сотен осьмьдесят девятом,

В месяце июне, в скорбный час заката,

Сочинил я песню, горестью объятый.

Добрая Венгрия! Веры гранит,

Миру Христову — надёжа и щит;

Кровью язычников меч твой покрыт.

Ныне ж прощай! Бог тебя сохранит!

Эгерцы, доблестны наши мужи,

Родины милой храня рубежи,

Витязям древним подобны! Дрожи,

Враг окаянный! Господь, окажи

Милость храбрейшим! А лёгкие кони

В бой увлекая, неся от погони,

Пусть на крутом не оступятся склоне,

Здравы пребудут, ночуют в попоне.

Сабли сверкают в руках у солдат,

Вижу сиянье начищенных лат,

Воины рьяны, глаза их горят —

Каждый да будет прославлен и свят!

Помню, солдаты, как день ото дня

Я вас воспитывал. Мы — как родня

Стали. И, добрую память храня,

То же и вы — вспомяните меня!

Бранное счастье ходило за нами

Вслед по полям, где мы встали полками,

Битву прияв. Приумножь Бог сынами

Храбрыми край наш, обильный дарами!

Аве, друзья! Бог вам в помочь! И слов

Много не надо: прощайте! Таков

Ныне мой жребий. Я плакать готов.

Были добры вы, а рок мой суров.

Девы прелестны, проститься нам след.

Взор ваш был сладок, но множество бед

С вами узнал я измлада! Вослед —

Милость вам Божья и истинный свет.

Враг мой, любовь моя, хоть ты отныне

Столь равнодушна к жестокой судьбине,

Коей меня наградил..............

..........................................

Рифмы проклятые, вас без стыда

Не вспомяну: сколько было труда!

Проку в вас нету, одна лишь беда,

Пусть же огонь вас пожрёт без следа!

............................

От раскаленных стрел едва я не сгорел —

пора просить пощады!

Насмешник Купидон, не слушается он

ни Марса, ни Паллады![95]

Как он жесток со мной! Ужели нет иной

для стрел его мишени?

Я знаю, что грешил, но разве совершил

я столько прегрешений?

Какой же это грех: вздыхать о той, что всех

на свете совершенней?

«Свяжи меня ремнем, но не сжигай огнем, —

молю я Купидона, —

Безжалостный судья, смотри, душа моя

сгорает, как Дидона!

Безвыходно любя, она сожжет себя —

тоска ее бездонна!»

О свет моих очей, ты сладостью речей

и станом несравненным

О прожитой весне напоминаешь мне,

о чувстве неизменном.

«Любовь не гонят прочь!» — твержу я день и ночь,

томясь любовным пленом.

Сокровище мое, на жалкое житье

я осужден судьбою.

Весна цветет вокруг, а я боюсь, что вдруг

не свидимся с тобою.

С решеньем не спеши, не отвергай души,

питаемой мольбою!

На утренней заре в росистом серебре

поблескивают травы.

Поют дрозды, звеня, но гонит страх меня

из ласковой дубравы.

Он душу истомил: вдруг я тебе не мил?

И горше нет отравы.

О щедрый бог любви, пожар в моей крови

погас бы без ответа,

Но вопреки себе ты внял моей мольбе,

врачуя сердце это!

Прошу тебя и впредь за сердцем присмотреть

влюбленного поэта!

Щемящую тоску из раны извлеку —

нет стрел ее жесточе.

Не в первый раз они мне омрачают дни

и отравляют ночи.

Прощайте, стыд и боль. О Целия, дозволь

твои увидеть очи!

Сойдут с полей снега, и вновь пестры луга,

сады цветут повсюду.

Пусть светит солнце, пусть бежит из сердца грусть —

весной я позабуду,

Как маялся в тоске от милой вдалеке,

и всех счастливей буду!

Блаженную звезду я в небесах найду,

лучом ее согретый.

Незрима для других, о чувствах дорогих

хранит она секреты.

Унынию чужда, алмазная звезда

всегда подскажет, где ты!

Взгляни по сторонам — земля открыта нам,

как дом гостеприимный.

На краткий срок она для счастья нам дана,

для доброты взаимной.

Так будем жить мечтой о красоте святой,

любви слагая гимны!

Смотрю я сам не свой: завесой дымовой

бассейн окутан дальний.

К служителю иду и разъясненья жду:

откуда дым в купальне?

«Купалась, — был ответ, — там Целия, и нет

занятия похвальней!

Но так она страстна, так разгорячена,

что воды стали паром,

И как павлиний хвост, как семицветный мост,

пылают плечи жаром!»

«Ах, Целия моя! — в восторге крикнул я, —

люблю тебя недаром!

Как солнце над водой за облачной грядой

струит потоки света,

Так сквозь прозрачный газ, невидимый для глаз,

под стать речам поэта,

Тяжелых кос отлив течет, нетороплив, —

блажен, кто видел это!

И драгоценный крест, какого у невест

и во дворце не встретишь,

Сверкает на груди! — О Целия, сойди,

ты ярче солнца светишь!

Погаснет, как роса, других девиц краса,

а ты и не заметишь!»

Влюбился я едва и словно в жернова

попал по чьей-то воле:

Мой гнев, мою тоску в бесцветную муку

они перемололи.

Текучий груз несу: бежит по колесу

поток любовной боли.

Душа моя что медь — ей только бы греметь

и разливаться звоном.

Во все колокола трезвонить начала

любовь в стихе бессонном.

Но к грому не привык мой песенный язык

и отвечает стоном.

Стоцветно в хрустале на праздничном столе

играет отблеск рая.

Так сердце у меня от страстного огня

пылает, не сгорая.

Подобно хрусталю я пенюсь и киплю,

наполненный до края.

Судьба играет мной, что куклой на шнуре,

Без слов покорствую слепой ее игре,

Дрожу, как конопля в снедающем костре.

Твой облик неземной во сне и наяву

Преследует меня, подобно колдовству,

Не женщиной тебя — богиней назову!

Страдалец во Христе в молитвах и посте

проводит жизнь земную,

А я стеной стою за Целию мою,

о ней одной ревную:

Не дай вам Бог узреть, как дьявол ловит в сеть

красавицу иную!

Печален мой удел — я сердцем оскудел

с возлюбленной в разлуке.

Куда пойду теперь? Кто мне откроет дверь?

Чьи обогреют руки?

Будь проклят скорбный час, разъединивший нас,

виновник этой муки!

Что странного, когда, веселости чужда,

душа о смерти просит?

Но смерти нет пока — лишь смертная тоска

отвергнутого косит.

Лишь смерть, как верный друг, спасение от мук

влюбленному приносит.

Рыданья соловья в лесу услышал я

задолго до заката,

Людской он проклял род: птенцов его, сирот,

пастух унес куда-то.

Так Целия в тот день, бесплотна, точно тень,

оплакивала брата.

Но от рассветных рос красней бутоны роз,

бесцветные вначале.

От чувственной тоски прекрасней лепестки,

поблекшие в печали.

Так Целии черты печатью красоты

прощанье увенчали.

От скорби роковой поникла головой,

на гроб роняя слезы.

Так смотрится в поток надломленный цветок,

когда стихают грозы.

Так бусинки росы в смиренные часы

дрожат на листьях розы.

Покоя не найду, измаявшись в чаду

нелепых подозрений.

Не замолить греха ни пылкостью стиха,

ни жаром уверений:

За темный этот бред достойной казни нет —

я всех людей презренней!

Неизлечимый яд сомнения таят —

им счастье не по нраву.

Простить не хватит сил безумцу, что вкусил

ревнивую отраву.

Он недостоин той, кто высшей красотой

наделена по праву.

Без мысли в голове он следует молве —

спасти его не пробуй!

В безумье одинок, он ревности клинок

оттачивает злобой.

К советам дружбы глух, лелеет каждый слух

ревнивец узколобый.

Разумный человек не отойдет вовек

от очевидных истин.

С неправдою в борьбе он верен лишь себе,

суров и бескорыстен.

Тому, кто разглядел причину слов и дел,

ревнивец ненавистен.

О ревность, сколько зла ты людям принесла,

как ты хитра, проныра!

Твой посылая дар, Геракла в адский жар

толкнула Дианира.[97]

Пока любовь мертва и царствует молва

сердцам не будет мира.

Оставь меня, молю, я искренне люблю,

Довольно строить козни!

Мечты твои пусты — не поиграешь ты

моею страстью поздней!

О ревность, пропади! В моей, в ее груди

ты не посеешь розни!

О том я слезы лью, что Целию мою

сомненьями обидел.

Прости, молю Христом! Как я себя потом

за это ненавидел!

Ведь ты не хочешь, нет, чтоб до скончанья лет

я белый свет невзвидел!

Мучитель Купидон, ужель задумал он

со мной шутить, играя?

Ведь Юлии лицо, и стан, и речи звон,

мне в Целии являет,

Так часто я в одной ловлю черты другой,

что сердце замирает.

Они, как две сестры, прелестны и милы,

столь сходны меж собою,

Как розы лепестки, как рукава реки,

как ландыши весною,

И я, объят мечтой, любуюсь красотой,

томлюсь и беспокоюсь.

Я страшно разъярен: коварный Купидон,

достойный лишь проклятий,

Ты сердце растерзал, ты с родины прогнал,

и вот уже некстати

Препятствия чинишь, опять мечтать велишь

о ласковых объятьях?

Яд в сердце и в крови, с томленьями любви

навек я распрощался.

Жестокий, устыдись, минутный твой каприз

мне болью отозвался,

Не оживляй кошмар, не разжигай пожар,

довольно я терзался!

Давно увял цветок, давно иссяк поток

любви моей несчастной.

Напрасно я страдал, метался и взывал

к обманщице прекрасной,

Исчезло все, как дым, я стал совсем другим —

суровым и бесстрастным!

Вдали от стрел твоих, в походах боевых,

звон стали — мне услада,

Кровавый Марс один теперь мне властелин,

да мудрая Паллада![99]

А ты? Наград я ждал, но ты мне, злобный, дал

лишь стыд и муки ада.

И, чуть я замолчал, мне Купидон сказал:

так Марс тебе приятен?

Но я еще силен, из-под моих знамен

ты убежал, предатель,

Что ж, месть моя не спит, стрела уже летит,

готовься же к расплате!

Гордится Марс собой, прославленный герой,

он позабыл в сраженье,

Как прихотью моей в один из давних дней

предстал нагим пред всеми![100]

А ты? Меня не чтишь, но ты не устоишь,

пришло влюбляться время!

А может, в этот раз пусть с Купидоном Марс

на время примирятся?

Сбежал бы навсегда, но не найду, куда

от грозных стрел деваться.

Так лучше будет вновь, приветствуя любовь,

судьбе на милость сдаться!

Опять сбылись твои, о Купидон, слова:

Во мне огонь любви Жужанна разожгла.

Она мила и весела, как ласточка весною.

Ее глаза, что бирюза, сияют чистотою,

А стан изящно строен.

Ее влюбленный взгляд в распахнутом окне

Ценней любых наград на этом свете мне.

Когда она ко мне добра, то я от счастья таю

Когда ж резка и холодна, ревнует, упрекает,

Жестоко я страдаю.

Во сне передо мной и наяву она

Любовью, красотой и музыкой полна,

Венеры сын, мой властелин, во всем мне помогает,

Прекрасна жизнь, когда мелодии свои играет

Полячка озорная.

Как в карточной игре, в моей судьбине вновь

Шестерку прежних бед бьет козырем любовь.

Все впереди, любовь твердит, томленья были прежде,

Ты не один, с тобой в пути удача и надежда,

И сердце девы нежной.

Твое же ей одной вовек принадлежит,

Вам было суждено сердца соединить,

Она с тобой, пускай покой сомненья не нарушат,

Пусть взгляд родной и смех живой теплом согреют душу,

И голову закружат.

Давно тебя избрав, смогла она понять

Приветливый твой нрав и доблестную стать

Чтоб рядом быть, любовь дарить и помогать советом

Очаг хранить и кров делить, жизнь озаряя светом

В единстве беззаветном.

Легко звенит струна, мелодия плывет

Наивна и нежна, мечтать она зовет,

Простой мотив, весны порыв, глас нежности и страсти,

Про все забыв, боль исцелив, в его чудесной власти

Я наслаждаюсь счастьем.

Белочка умильная, кошечка красивая,

Аннушка, любимая! Взглядом одари меня!

Зачем ты вздыхаешь, со мной не играешь?

Брось сердиться, выйди в круг,

Веселятся все вокруг!

Пускай ее любви за все грехи свои

Я не снискал доныне,

Я стану ей слугой, когда б она рукой,

Как дорогой святыней,

Дотронулась ко мне, и благодать вовек

Страдальца не покинет!

В мозгу и тут и там, подобно муравьям,

снуют проворно строчки,

А в сердце град с дождем, и страсти звучный гром

раскатисто грохочет,

Печаль в набат стучит, и музыка летит

на нежных крыльях ночи.

Как срезанный цветок, в неволе одинок,

печально поникает,

Так Целия, грустна, тревогой сражена,

головку опускает,

И бриллианты слез, подобно каплям рос,

в глазах ее сверкают.

Уже заря встает на нежный небосвод,

златым плащом сверкая,

Ликует птичья трель, проворный весел зверь,

цветы благоухают,

Росой блистает куст, но мне лишь боль и грусть

тревожно грудь сжимают.

Я Юлию любил, я Целии был мил,

к ней страстью я терзался,

В отчаянье — с одной, в веселии — с другой,

с любовью расставался.

Теперь окончен бег, я к Фульвии навек

в прекрасный плен попался.

Некуда мне деться, Боже милосердный!

Мне грозят повсюду смерть и пламень серный.

Ты — моя опора, упаси от скверны!

Грозен гнев Господень. Я — как храм разбитый.

От позора, Отче, я ищу защиты, —

Дай мне смерть! — но стих мой в душах сохрани Ты!

Все ж молю о жизни, Отче наш предвечный!

Дай мне щедрость, мудрость, щедрый свет сердечный, —

Чтобы стал достойным путь мой быстротечный!

Чтоб меня не встретил смехом враг надменный, —

Укрепи мя, Боже мой, благословенный!

Тяжко ранит душу стыд мой сокровенный.

Всеблагой спаситель, исцели мне рану!

Охрани от бесов — я не перестану

Сердцем благодарным петь тебе Осанну!

Что б ни было со мной, я знаю лишь одно:

во мраке свет сияет,

Мой добрый Господин, предвечный властелин,

меня оберегает.

От происков врагов, от злых их языков,

Господь меня спасает.

Невзгод я не боюсь, и к вечности стремлюсь,

на небо уповая.

Коль верой крепок я, пусть славит песнь моя

небесного владыку,

Дорога мне ясна, и мудрость мне видна

в Его бессмертном лике.

Молитвами дышу, и об одном прошу,

создатель мой великий:

Сомненья прогони, спаси и сохрани,

от искушений диких.

Неведом сердцу страх, пусть в песнях и стихах,

вовек Господь пребудет,

Он жизнь всему дает, Он судьбы бережет

Он милует и судит.

Хоть кажется подчас, что Он забыл про нас,

и всуе ропщут люди,

Он от тревог спасет, сквозь беды пронесет,

он жар страстей остудит.

Его добрее нет, и я сдержу обет

и буду верить свято.

Отец небесный мой, будь милостив со мной,

иного мне не надо,

Отринув злата звон, чту вечный Твой закон,

страшусь геенны ада,

Не покидай в пути, за все грехи прости,

свершенные когда-то.

Душе надежду дай, молю я, не лишай

меня благословенья.

Твоя огромна власть, не позволяй пропасть

во мраке заблужденья,

Давно уже меня любимая семья

отринула с презреньем,

Что б ни было в судьбе, Всевышний, лишь в Тебе

ищу я утешенье.

Ведь всеблагой Господь рабов своих ведет

к блаженству и покою,

В небесной синеве Он светит нам вовек

чудесною звездою,

Горька моя юдоль, но я прошу, позволь

идти Твоей тропою,

И с вышнего пути меня не отвратит

ни страх, ни что иное.

От бренной суеты, досужей клеветы,

меня, молю, избави.

В слова вливая яд, иные норовят

хулой меня ославить.

Замкнулся мрачный круг, и даже лучший друг

в беде меня оставил.

Когда б не Ты, Отец, давно бы мне конец,

твержу я, не лукавя.

Ведь доброта Твоя, весь белый свет объяв,

все меры превышает,

Дарит меня теплом в убожестве моем

и верой наполняет,

В душе моей всегда святая благодать,

и, радуясь, я знаю,

В обилии щедрот Всевышний раздает

лишь тем, кто уповает.

О! Именем Твоим, Создатель, сохрани!

Ведь Ты непобедим — и нет прочней брони.

Отмсти врагам моим — Тебя не чтут они.

Держусь Тобой одним. Молитвы вспомяни, —

И в роковые дни

Встань рядом! Черный дым безбожья разгони!

Елейные ханжи спешат на мя напасть.

Их души суть ножи. Для них убийство — сласть.

О Боже! Поддержи! У них и мощь, и власть.

Молюсь от всей души — в псалмах и боль, и страсть.

Ужели мне пропасть?!

Не дай победы лжи! — Не брось во вражью пасть!

Меня Ты сотворил, огонь в душе возжег.

Молю, чтоб взмахом крыл Ты покарал порок,

Сторицей отомстил врагу, что столь жесток, —

Чтоб пленник темных сил — и тот постигнуть смог,

Что Ты, Единый Бог,

Безверье посрамил, а верному помог!

В благословенный час я создан был Тобой

Причастие не раз прославлю всей душой!

Лишь Имя Божье нас возносит над судьбой —

И я горжусь сейчас, что я — избранник Твой.

Так пой же, сердце, пой! —

Меня от смерти спас сам Бог, вступая в бой!

Как олень гонимый, смерти не желая,

С ревом задыхаясь, жаждою пылая,

Мчится, на источник горный уповая,

Где вода живая, —

Так взыскую, Отче, Тя душою всею —

К имени Святому возноситься смею!

Жар духовной жажды утолить сумею

Милостью Твоею.

Гибель — без молитвы страстной, настоящей:

Чаще хлеба слезы я глотаю, чаще! —

Если в душу вносит враг, Творца хулящий,

Сумрак леденящий.

«Где ж Твой Бог, скиталец? Тщетны все моленья! —

Он тебя оставил в бездне униженья!»

Тяжелы для сердца едкие глумленья,

Полные презренья.

Жгут меня насмешки. Стыд — моя расплата.

Речью враг зловещий хлещет пуще ката.

Вот и вспоминаю скорбно, виновато,

Как я жил когда-то.

В хоре богомольцев, что во храм спокойно

За благословеньем тёк бесперебойно,

Шел я, Имя Божье величая стройно,

Ибо жил достойно.

Брось, душа, печали! — И в своей гордыне

Ты жестокость к падшим не ищи отныне

В Боге, что печется о заблудшем сыне.

Не впадай в унынье!

Вдохновит мя Боже, вновь благословляя. —

И душа воспрянет, радостью сияя!

Так сады земные вспыхнут, расцветая,

Под лучами мая.

Я Тебе, Создатель, вознесу хваленья

С соловьями вместе — за восторги пенья!

И стерплю за эти вспышки вдохновенья

Горький яд презренья!

Да пребудет Сердце в Боге постоянно!

Не иссякнет вера в сумерках обмана, —

Так во мгле столетий плещут неустанно

Волны Иордана.

Говорят громами над моей тоскою

Бездна туч небесных с бездною морскою, —

Но Твоею, Отче, я храним такою

Ласковой рукою!

Знаю, Боже правый, сжалишься — и скоро

Ты меня, страдальца, оградишь от хора

Недругов надменных. Станет злая свора

Жертвою позора.

Славься, Боже крепкий, днями и ночами!

Упованья наши — бесы обличали! —

Словно маслом пламя, разогрев речами

Все мои печали.

«Где ж твой Бог?» — насмешник дразнит, вопрошая.

Гнев во мне вскипает, взрывом угрожая.

Желчь во мне рождает эта речь чужая,

Кости сокрушая!

Не терзайся, сердце! В горькие мгновенья —

С пламенной молитвой, на стезе смиренья, —

Уповай на Бога! И оставь сомненья —

Не отринь спасенья!

Восхваляйте Бога благостным собором,

Вы, что зрите землю вдохновенным взором,

Рати вышней тверди, — славьте Бога хором.

Восхваляйте Бога, глядя с небосклона,

Ангелы, на страже бдящие бессонно,

Праведники Божьи, вставшие у трона.

Восхваляйте Бога: солнце — факел мира,

Ты, луна, кто красит ночи облик сирый,

Вы, о звезды неба, светочи эфира.

Восхваляйте Бога, водные теченья,

Ты, о свод небесный, чье коловращенье

От огня зависит, вечного свеченья.

Восхваляйте Бога, ибо власть имеет.

Без Его веленья быть ничто не смеет,

Что велит — все будет, всем, что есть, владеет,

Восхваляйте Бога, звери в диких чащах,

Чудища и рыбы среди волн шумящих,

Птицы среди облак, в небе путь стремящих.

Восхваляйте Бога, бури, ураганы,

Грады, вихри, громы, молнии, бураны,

Вечный снег нагорный и долин туманы.

Восхваляйте Бога, всякий плод и семя

Порослей зеленых, тучных злаков племя,

Днем благоуханных и в ночное время.

Восхваляйте Бога, вы, цветы на склонах,

Кедровые рощи на горах зеленых,

Звери, что укрыты в норах потаенных.

Восхваляйте Бога, ящерицы, змеи,

Птицы, что чаруют песнею своею —

Пусть ваш гимн хвалебный зазвучит сильнее.

Вы, владыки мира, круг вельмож у трона,

Вы, творцы и стражи права и закона —

Устрашитесь Бога, не земной короны.

Славьте Бога, люди, знатные, простые,

Маленькие дети, девы молодые,

Юноши-красавцы, старики седые.

Восхваляйте Бога! Все в Его владенье:

Небо, суша, море, солнца восхожденье;

Сонмы сил небесных ждут Его веленья.

Славьте же Владыку, воинство святое,

Кто любви достоин против смертных втрое,

Славьте имя Божье, в вечности живое.

Помоги мне, Отче яростный и нежный!

И не дай погибнуть в бездне безнадежной!

Никому не нужен всею доли грешной

Странник безутешный.

Укрепи мне веру и во тьме скорбящей

Возроди надежду, Бог животворящий!

Чем враги бездарней, тем смеются слаще

Над душой пропащей.

К Ноеву ковчегу возвратился некий,

В повесть о потопе вписанный навеки,

Голубь с веткой в клюве, видя на ковчеге

Зелени побеги.

Так душа, в телесной нищенской одежде,

К Богу прилетела — и, назло невежде,

Заново вернулась, трепетно, как прежде,

К вере и надежде.

Душу, как голубку, в руки шлю Тебе я.

Над Твоим Ковчегом пусть покружит, рея,

Веточкой молитвы нежно зеленея, —

И благоговея!

Так впусти ж бедняжку, жаждущую крова,

В Отчий свет Ковчега вечного, благого —

Чтобы, вся в соблазнах, не отстала снова

От Тебя Святого!

Есть ли прок в сомненьях нашей жизни бренной?

Искупил Ты, Боже, кровью драгоценной

Душу, чтоб не зналась с огненной геенной,

Стала бы блаженной.

Спасся даже голубь, прилетавший к Ною!

Кровью Сына, Отче, дорогой ценою

Искуплен я, грешный. Я стенаю, ною:

«Сжалься надо мною!»

Помоги, Спаситель, подними из бездны!

И вдохни в поэта пламень Твой чудесный! —

Вечно петь я буду Тя, Творец небесный,

Помня подвиг крестный!

Боже, Ты разгневан, бич в Твоей деснице.

Чую наказанье, и душа томится.

Должен я склониться —

Все, что я содеял, мне сполна отмстится.

Ангелов Владыка, сжалься надо мною,

Страшный бич, подъятый вышнею рукою,

Пусть замрет в покое.

Не отринь, Владыка, падшего с мольбою.

Люто наказуешь: ведь грехов немало —

Путал дух нечистый, плоть обуревала.

Бес, всех зол начало,

В сердце мне водвинул мерзостное жало.

Из греховной плоти я на свет рождался,

Хоть крестом очищен, слабым оставался:

Вновь с грехом спознался,

Каялся и снова бездне приобщался.

Не за то, что малы были прегрешенья,

А поскольку, Боже, Ты велик в прощенье,

Жажду снисхожденья,

Свято веря в милость Твоего решенья.

Ты сказал нам правду: люди сплошь виновны.

Даже те, кто славен силою духовной —

Все они греховны,

Лишь Твоею властью спасены любовно.

Боже, я стократно согрешил сегодня,

Предо мной зияет жерло Преисподней,

Но Тебе угодней

Дать мне избавленье милостью Господней.

Ах, к ручью спасенья дай припасть губами,

Всколыхни мне губы страстными мольбами,

Ибо добр Ты с нами,

Слугами Твоими, верными рабами.

Любящей душою к Богу обращаюсь,

Милосердьем Бога к падшим восхищаюсь,

В прегрешеньях каюсь,

Мысль мою до Неба донести стараюсь.

Ангелов Владыка, о Тебе раденье.

Пусть мое отныне будет назначенье.

За грехопаденье

Не отринул, Боже, Ты Твое творенье.

Шаг мой был направлен в дьявольские сети —

Истощили душу заблужденья эти.

Где покой на свете? —

Обрету его я лишь в Твоем завете.

Широко по свету мой язык вещает

О Тебе, Владыка, кто людей спасает,

В вере наставляет —

Ибо грешный раб Твой вечной жизни чает.

Имя стихотворца в этих строчках скрыто —

Он узнал, что скорби могут быть избыты,

Прегрешенья смыты,

Если наши мысли с чистой верой слиты.

Господи, что сотворил Ты, на смерда

обрушив беду!

Я о несчастье таком не помыслил бы

даже в бреду.

Что ж, по заслугам, и слов благодарности

я не найду.

Ты ведь и прежде обрушивал, Отче,

свой яростный бич.

Так уж случилось, глупец я, не смог

той науки постичь,

Ныне смиренно с мольбою воззвав,

что осталось опричь?

Может, сегодня я кары достоин

тяжеле стократ?

Господи, дай мне подняться, хотя я

кругом виноват.

Жить нам дозволил, надеяться, Сын Твой,

воистину свят!

От искушений, Господь мой, избави мя

и сохрани.

Слаб я, и сил моих мало, Ты знаешь,

как жалки они.

Если оставишь меня, что с отчаяньем

делать, шепни!

Ты справедлив, но, молю Тебя, будь

до конца милосерд:

Гнев свой великий умерь, пусть сойдёт он

с божественных черт!

Душу свою да утешит отныне

смиренный Твой смерд.

Я погребён, я задушен: грехи

обступили меня.

Сердце страдает в ночи, Твоего

свет увидевши дня.

Радости не отними и душе

дай святого огня!

Бог Всеблагий, я тоскую, живу я

на свете не так.

Не отвергай меня сразу, подай хоть

какой-нибудь знак,

Что Ты услышал мольбу, и молитвы

мои не пустяк.

Долго не гневайся, этого мне

нипочём не снести,

И в милосердье жестокое мщенье

своё обрати.

Я заслужил наказанье — слугу

пожалей и прости.

Польза ли будет Тебе, что меня

приберёт Сатана?

Не для него ведь Тобою людская

душа рождена.

Крестная смертная мука напрасно ль

была снесена?

Умер любимый Твой Сын, но я тоже ведь

божий росток.

Слушай во имя умершего то, что я

вымолвить смог:

Он возлюбил нас, к молитве моей

да не будешь жесток!

Ты всемогущ и всеведущ, Ты зришь

глубину, высоту.

Мне ли скрывать, как страданием в сердце

теперь прорасту.

Храбрости сердцу придай, сбереги

для себя чистоту,

Чтобы отныне вовек восхвалять

я Тебя не устал,

Чтобы к Тебе лишь взывал и Тебя лишь

повсюду искал!

Ты снизойди до молений убогих

и жалких похвал.

Пусть это слово, которое раб

недостойный изрек,

Сдержит величье Господне от мщенья

и гнева навек.

Сына лишь ради Святого взывает

к Тебе человек!

О Боже сил! Чей путь и пыл Ты встарь благословил,

тот ждет щедрот, как прежде.

Живет смелей и веселей, и верою своей

урок дает невежде.

Ни скорбь, ни дни войны, ни козни Сатаны

вредить не в силах сей надежде.

В набегах гроз, невзгод и слез он тверже, чем утес

в прибое темной бездны.

Забыв плясать и пировать, не станет тосковать,

весь мир презрев телесный.

Он жив одной мечтой: сошел бы Дух Святой

и пламень в нем возжег небесный!

А согрешит — не плач вершит, а каяться спешит,

как принято веками.

Он в мир грядет, как Божий свет за ангелами вслед,

ведомый их руками.

И ангельский синклит стопы его хранит —

да не споткнется он о камни!

Господь! Любой храним Тобой — Ты светоч над судьбой

и в смертный час, и в жизни.

Ты держишь твердь, и жизнь и смерть, Вселенной круговерть

и вздох на горькой тризне!

Разрушимся, умрем — но в Царствии Твоем

воскреснем в дивной сей Отчизне!

Чтоб чтили Твой, Господь живой, порядок вековой

всем сердцем изначально, —

Дай нам покой, чтоб род людской избрал Твой путь благой

согласно, беспечально.

Внезапный смертный час подстерегает нас:

да не сгорит весь мир случайно!

Все — и дух, и плоть, — держишь Ты, Господь!

Укажи мне, где ж Ты?

Где стезя моя? На Тебя лишь я

возложил надежды.

С самых ранних лет я искал Твой свет,

жаждал утешенья.

Словно сын отцу, возносил Творцу

все свои моленья.

Ты мне — жизнь и смерть! И теперь, и впредь —

упованье мне Ты.

Ты — оплот и суд, и в душе живут

все Твои заветы.

Что Тебе мой грех, тьма сомнений всех,

тяжких бед трясина?

Ты Христом меня искупил, ценя,

как родного сына!

Имя Божье мне — словно свет во сне

и мольбы горенье!

О, прости мне грех! И подай успех

и благословенье!

Мне по вере той, по мечте святой

благодать пошли Ты!

Ведь душа сильна, уповая на

мощь Твоей защиты.

Как весной цветы орошаешь Ты,

как творишь восходы, —

Так и мне, рабу, озари судьбу,

подари щедроты!

Чтоб теперь и впредь мне блаженно петь:

«Ты всего дороже!»

Чтоб моим словам вознестись во Храм,

славя Имя Божье!

Я псалом кончал — океан ворчал:

«Сим словам, дружище, —

Тыща лет во след девяносто лет,

да еще полтыщи!»

Господи! С тоскою льнет душа к покою,

мира жаждет.

Бог тоску разгонит, если сердце стонет,

разум страждет!

А душа от боли о пощаде молит

в нетерпенье.

Ты от кары тяжкой охрани бедняжку

во спасенье!

Чистой кровью Сына, что страдал безвинно,

спас меня Ты.

Взор смягчи сердитый — душу огради Ты

от расплаты!

Милосердный Боже! Все простить Ты можешь,

вездесущий!

Весь я — в тине черной, грех влачу позорный,

вопиющий!

Чем чернее горе, тем светлей благое

всепрощенье!

Сплю, как тать отпетый, но подаришь мне Ты

пробужденье!

Слово Божье щедро кормит высь и недра

в полной мере!

В час духовной жажды не ропщу! — Воздашь Ты

мне по вере!

И всего желанней — ласка Отчих дланей

в миг прозренья!

Весь зарылся в пыль я — но верни мне крылья

вдохновенья!

Чтоб стихи взлетели! чтоб достиг я цели —

жить безгрешно,

Умереть же строго на руках у Бога,

безмятежно!

Руку дай, Отец нетленный,

Слыша стон мой сокровенный! —

Да не рухну в пасть геенны

Я, Тобою искупленный!

Отче щедрый, милосердный! —

Славят жизнь и дух, и смертный.

Дай мне счастье в безднах скверны

Зреть Твой лик, Твой свет безмерный!

Я попал в беду такую,

Что главу сложить рискую.

Божьей помощи взыскую —

Нет надежды на людскую!

Маюсь, ранами томимый.

Исцели, Отец родимый!

Облегчи, о Дух незримый,

Мой удел невыносимый!

Где ж Твои обетованья?

Внемля воплям покаянья, —

Воздержись от бичеванья,

Отче, полный состраданья!

Свет Небесный первозданный,

Не отринь меня, желанный!

Ибо раб Твой окаянный

Встал на путь Тобою данный!

Так явись душе мятежной

Из тоски моей безбрежной!

Подари спасенье — грешной

И блаженство — безутешной!

Милосердный! В наказанье

За греховные деянья

Ввергнул ты меня в страданье.

Не отвергни ж покаянье!

Милость ведь твоя не ложна,

Пусть я грешен, жил безбожно,

Жизнь моя прошла ничтожно,

Преступал я, что неможно.

Изнемог от бед премного

И стыдна моя дорога,

Безобразна и убога.

Мне довольно! Ты — подмога.

Я побит вельми сурово.

Где ж целенье Божья слова?

Где десница, коя снова

Защитить, спасти готова?

Во грехе, бежав морали,

Жил Давид, и вопияли

Прегрешенья! Но печали

Он избегнул! Так в начале,

Наказав, прощал ты, Боже.

Я — не больший грешник! Что же

Казнь моя безмерно строже?

Жизнь презренну длить негоже!

Бог Давидов, сжалься! Ныне

Ждёт прощенья грешный сыне.

Враг ликует: в паутине

Я увяз. И как в пустыне

Брошен. Не возвеселится

Пусть мой враг! А вражьи лица

Стыд зальёт, когда случится

Милости Твоей пролиться.

Ты к врагов досаде вящей

Жизни дашь животворящей,

И восстану я, пропащий,

Одного Тебя молящий!

Из отчаянья пустынь

Глас услышь мой! Не покинь!

И дождём на душу хлынь!

Я молю Тебя! Аминь.

Помилуй мя, Господь! Томятся дух и плоть,

о, Боже милосердный!

Я беззаконник, мот — но жду Твоих щедрот:

очисть от всякой скверны!

Пылаю, как в огне, — и тайно душу мне

снедает грех мой смертный.

Тебе — я знаю сам! — моих деяний срам

терпеть не стало мочи.

С души отраву смой, и смрад молвы дурной,

и грязь, чернее ночи!

Ведь я грешил не раз, и стыдно мне подчас

поднять на Солнце очи!

Я Твой закон забыл, лукавое творил,

не знал духовной жажды.

От рук Твоих, Отец, ни циник, ни хитрец

не скроется однажды:

Ты видишь, вознесен на свой небесный трон,

все, что скрывает каждый.

И если по делам воздашь Ты, Отче наш,

то нету мне спасенья.

Во всем я виноват — пойду в кромешный ад,

на вечные мученья.

Как жить, судьбу кляня? Ведь ранил грех меня

еще и до рожденья!

Меня носила мать, а грех умел терзать

ее святое лоно.

Но грех гневит творца. Лишь чистые сердца

Ты примешь просветленно.

В сей тайне бытия Твою премудрость я

увидел изумленно.

Неблагодарный раб, взываю, нищ и слаб:

— Творец неизъяснимый!

Иссопом окропи, очисти, укрепи —

чтоб я, грехом томимый,

Сумел себя спасти. Верны Твои пути,

но неисповедимы.

Белее снега дух создай во мне, — а слух

открой для слов блаженных.

Мой разум просвети, и радость пробуди

в костях моих смиренных!

Смягчи разящий взор, и смой с меня позор

деяний душетленных!

Создай мне сердце вновь, чтоб чистая любовь

зажглась во мгле унылой!

Дух Истины во мне, в сердечной глубине,

созижди с новой силой!

Хоть я, блуждая, жил — и кару заслужил —

не гневайся, помилуй!

Молю во тьме пустой: «Даруй же, Дух Святой,

мне радость, дней счастливых!

Сей Дух, любовь храня, да окрылит меня

во всех благих порывах!

Я следом за собой на путь спасенья Твой

подвигну нечестивых.

Не хочешь, Боже сил, чтоб раб Твой приносил,

как жертву, дар обильный.

А я бы счел за честь сей дар Тебе принесть

с улыбкою умильной.

И я твержу, смирясь, и горячо молясь

Тебе, творец всесильный:

Вот, весь я пред тобой. Пронзенный сатаной,

я весь — сквозная рана.

И эту рану лишь один Ты исцелишь —

за все Тебе осанна.

С повинной головой, прошу: «Создатель мой!

не мучай непрестанно!»

Даруй мне, Всеблагой, блаженство и покой, —

молю неутоленно, —

Сомнения стерпи, страдальца укрепи,

как башню стен Сиона[121] —

И жарких слез ручей, как дар души моей,

Ты примешь благосклонно.