Стиховорения и драмы

Слушай!

Слушай!

Слушай!

Слушай!

Слушай!

Что так давно замолк ты, наш певец?

Пропой нам песнь про милую отчизну,

Про тихий Дон и мирные поля,

С которыми надолго мы расстались.

Ах! даст ли бог увидеть их опять?

Что, други, петь, когда на сердце горесть,

Когда лишь смерти ждем мы каждый час

В земле чужой, в пустынях беспредельных?

Нет, не видать уж нам Руси святой!

Да, не к добру залаяли лисицы,

Когда мы в темный лес вчера зашли.

А слышал ты, какою шумной тучей

Носилися над нашей головой

Стада каких-то черных птиц? Кириллов,

Смотря на них, как мертвый, побледнел.

А старику известны все приметы...

Его отец могущий был колдун

И передал ему свое искусство.

Да атаман не верит никому;

Не знает он ни страха, ни преграды:

Бестрепетно, с спокойною душой,

Стремясь к боям, стремясь на подвиг славный,

Он смелою стопой откроет путь,

Где пробежит лишь хищный зверь дубравный,

Лишь ветер горный может дуть.

Какая ночь! Я обошел дозором

Вкруг наших стен, вкруг дремлющих шатров,

И весь прозяб. Ужасно ветер свищет,

Волнуя по полям седой туман;

По небесам, как спутник запоздалый,

Средь черных облаков бредет луна;

И с пеною разя в крутые скалы,

В реке шумит сердитая волна.

Но что ж, друзья, так поздно засиделись,

О чем теперь беседовали вы?

Не об веселье, Власий, а об горе.

О том, что нас Ермак туда завел,

Откуда нам на Русь не возвратиться.

Костями ляжем мы в земле чужой.

Ну, полно, брат, о чем тут горевать?

Ты знаешь сам, что смерти не минуешь;

И все равно, где долгим сном заснешь,

На берегу ль своей реки родимой

Или в стране безлюдной и пустой.

Везде крепка и холодна могила

И ласкова к нам мать сыра земля.

Конечно так!

Все правда.

Я не спорю,

Однако же не худо бы пожить.

Ах! для чего послушались мы слепо,

Когда нас атаман повел в Сибирь?

Эх, братцы, с ним не станешь много спорить.

Поверьте мне, я знаю Ермака:

Не званием, не властью атаманской

Вселяет страх он в смелых казаков.

Нет! Власть свою он получил от бога.

Бесстрашных птиц немало в небесах;

Когда ж орел, их сизый царь, летает,

Не все ль они спускаются к земле?

Таков наш атаман. Когда хотите,

Я расскажу вам, как он избран был.

Скажи, скажи!

Мы плыли вниз по Волге...

Тс! Атаман идет сюда.

Смотри,

Как он печален!

Да, теперь недаром

Печален он.

Послушайте, друзья!

Пойдемте лучше в ставку. Пусть с собою

Раздумает он общую беду.

И вправду, как Ермак нахмурит брови,

Так от него подале отходи.

Проклятие отца! в душе моей

Ты возлегло, как тягостное бремя.

Всегда, везде ты следуешь за мной,

Как грозный глас неотвратимой кары;

Всечасно слух тебе внимает мой

Средь бурных сеч, среди победных кликов,

Среди молитв, средь тишины ночной.

Где отдохнуть? Чем сердцу возвратится

Невинная беспечность юных дней?

Когда нибудь в груди моей усталой

Восстанет ли счастливая заря

И тишины, и мира, и покоя?

Звезда отрад, средь черных жизни туч

Блеснет ли мне твой светлый луч?

Воспоминанья, вы вокруг меня теснитесь,

Пылаете в сердечной глубине;

И адский дух, грядущей вестник муки,

Там написал негаснущим огнем

Слова: «разбой, убийство и проклятье!»

Забвение! вотще зову тебя!

Живешь ли ты над светлыми звездами,

Слети ко мне, о ангел тишины!

Слети; коснись холодными перстами

Груди моей, горящего чела!

Ты лучше счастья; твой сосуд целебный

Есть неба дар, всех лучше благ земных!

Дай омочить уста в струе волшебной

И совестью уснуть хотя на миг.

И вот оставил я свой край родимый,

Извлек я меч, чтоб за Россию мстить,

Изгладить стыд свой, с небом примириться

И укротить сибирского царя.

Меня влекла невидимая сила

В далекий путь, чрез горы и леса.

И пало все, и все мне покорилось;

И я стою на бреге Иртыша!

Уж вижу я Сибири гордой стены,

Уже настал последней битвы час!...

О счастие! Победа! И венцами

Еще украсится глава моя;

И имя громкое я передам потомкам,

И с славою в могилу лягу я.

Меня певцы... Опомнися, безумный!

Куда летишь надменною мечтой?

Ермак! Ермак! что вечный стыд твой смоет?

Ты вождь разбойников! Какой венец

Твое чело преступное покроет?

Ермак! Ермак! тебя проклял отец.

Но я свершу предпринятое мною.

Без сладостной надежды, без наград

Пройду я путь, указанный мне небом,

Путь примиренья, но кровавый путь.

А ты, Сибирь, подвластная России,

Цвети, цвети над гробом Ермака,

Как памятник раскаянья — не славы,

Как памятник моих горючих слез!

Ах, может быть, тогда проклятье снимет

С главы моей прощающий отец

И с благостью, и с миром наконец

Земля мой прах в свои объятья примет.

Но я устал, глаза смыкает сон...

Ах! не уснуть в душе моей печали!

Небесный царь, благослови меня!

Скажите им, что завтра с ранним солнцем

Увидим мы бесчисленных врагов;

Что войска новые из стран далеких

Стекаются вокруг сибирских стен;

Что, побежденные, мы не найдем спасенья,

Что, победители, мы мира не найдем.

Поверьте мне, вспылает бой за боем,

И из земли, где пал сраженный враг,

Противу нас сто мстителей восстанут.

Труды и битвы, битвы и труды —

Вот всех побед, всех подвигов награда!

Ты правду говоришь; но, может быть,

Еще спасет нас счастье атамана.

Надеяться на счастие! глупец!

Верь тишине обманчивого моря,

Словам врага, любови женской верь,

Но счастию не верь: оно изменит.

Я вам, друзья, от сердца говорил,

Я не сокрыл от вас своей печали

И с горестию повторяю вам...

Но дело сделано; теперь уж поздно!

Вы помните, уже давным-давно

Я предсказал беду.

Да, помним, помним.

Да нет! Тогда не слушали меня...

Подите! сон перед сраженьем нужен.

Ермак да атаман! Все речь одна

В устах толпы. Мои усилья тщетны!

Для них он бог, он посланный с небес,

Он им залог и счастья и победы.

Заруцкий! Вся душа моя кипит

Досадою, отчаяньем, враждою;

Заруцкий! я лишился всех надежд.

Стыдись! придет и наша череда:

Не так же ли, как ты, я недруг атаману?

Как я? Нет, нет! твой брат не умерщвлен;

Не Ермаком разрушены надежды,

Сиявшие в твоей младой душе;

Ты никогда руки нетерпеливой

Не простирал на атаманский меч.

А я!.. Ермак мне боле ненавистен,

Чем цепи рабские, чем смерть сама.

Да! Сладок он, сосуд кровавый мщенья!

И я, как ты, в нем жажду утолю;

И я, как ты, в душе своей храню

Безмолвный гнев и память оскорбленья;

И чувствую, что скоро он придет,

Счастливый день, давно желанный мною,

Когда Ермак заплатит кровью нам,

Тебе за брата смерть, мне за обиду.

Ах, сколько раз надежда мне

И сколько раз я ею был обманут!

Бессильны мы противу Ермака!

Всегда, везде, слепым водимый счастьем,

Над нашей местю смеется он.

Пусть он высок, пусть он храним судьбою,

Он должен пасть. Кто в памяти своей,

Кто сердца в бездне сокровенной

Так, как залог святой, как клад неоцененный,

Обиду хоронит, ей дышит, ей живет,

Тот, поздно ль, рано ли, для мщенья час найдет.

Ты прав, ты прав! О друг мой, ты не можешь

Постичь вражду, кипящую во мне,

Когда бы с юных лет — нет, с колыбели —

Ты мысль одну лелеял и питал;

Когда бы все надежды, все желанья

Ты в ней и в ней одной соединял,

И видел наконец, свершились ожиданья,

К мечте своей ты руку простирал,

И в этот миг... пришелец ненавистный

Венец трудов похитил у тебя!

Тогда б ты мог понять мои мученья;

Т огда б ты мог в душе моей читать.

С тех самых лет, как стали проясняться

Мечты незрелые в младеньческой главе,

Я помню: все в одну соединялись,

В одну лишь мысль стекалися оне.

Я рос, она со мною возрастала;

Все страсти юности слились в нее,

И ей одной вся грудь моя пылала,

В ней видел я и жизнь, и бытие.

Я ночью сна, я днем не знал покоя;

Сжигаемый огнем души моей,

Как часто среди хлада, среди зноя

Бежал я в глубь свободную степей!

Я не желал любви и наслажденья,

Я не хотел ни злата, ни богатств,

И рано оценил я призрак славы.

Но властвовать, другим повелевать —

Вот, вот к чему мое рвалося сердце,

Вот что одно пленяло юный дух.

Зачем рассказывать, как вслед за сей мечтою

Стремлся я и в мире и в войне;

Как часто был обманут я надеждой,

Как горько об обманах слезы лил!

Но сердце пылкое, как волны от оплота,

Кипело все свирепей и сильней,

Я к казакам пошел. — И тут, казалось,

Я достигал венца надежд своих.

По Волге, по степям мое гремело имя,

И казаки, дивясь моим делам,

Мне атаманский меч вручить хотели.

И вдруг!..

Ермак пришел.

Да, он пришел!

С ним было все: и счастье, и победа,

И мужество, и слава чудных дел.

Он первый родины прешел границы

И в чуждый край помчал разбой и брань.

Я был забыт: он избран в атаманы,

И я, я сам ему свой голос дал.

Ты? Но скажи, какое ослепленье!

Ты уступил ему свои права,

Ты отдал плод трудов своих и крови!

О, лучше б умереть.

Нет: лучше мстить.

Что мог я против всех? Мой слабый голос,

Как чайки крик средь шумных бурь морских,

Потерян был бы средь рукоплесканий;

И легче бури эти укротить,

Чем усмирить восторг толпы безумной.

Что мог я? Он являлся среди нас,

Как некий сын возвышенного мира;

Бестрепетный, не знающий преград,

Непобедимый. Он всё увлекал с собою

И силою, и прелестью речей,

И пламенем души непостижимой;

И на его задумчивом челе,

Казалося, природа положила

Могущества, владычества печать.

О! я отмщу!

Но мы теряем время.

Заруцкий! Нет, не кровию одной,

Но славою, но честию своею,

Но всем, чем он досель гордиться мог,

Заплатит он!

Отец мой.

Что я слышал?

Кто говорил?

Ермак!

Остановись!

В сем голосе судьба нам говорила,

Об осторожности напоминая нам.

Он спит!.. Заруцкий, ты иди по стану

Сзывать людей и возмущать толпу.

Напоминай минувшие страданья;

Страши картиною грядущих бед;

Льсти суеверию сердец бессильных,

Льсти всем страстям. О, если бы хоть раз

С улыбкою ко мне судьба склонилась

И месть моя достойно совершилась,

Тогда, тогда прийди мой смертный час!

Иди.

Он спит! Вокруг нас все безмолвно,

Как будто б в гробе.

Сон его глубок...

Он мог бы вечным быть!.. Одно движенье,

Один удар, и никогда заря

Его к боям и к славе не пробудит.

Везде покой, и в стане шум умолк...

Что ж медлю я, чего страшуся?

Свидетеля не будет на меня.

Никто меня не видит. Ночь сгустила

Непроницаемый и дружеский покров.

Луна сокрылася: одни лишь звезды,

Небес всегда открытые глаза,

Вдали над головой моей мерцают

И, кажется, взирают на меня.

Пусть смотрят.

Пусть свидетелями будут,

Их голоса не слышны на земле.

Где атаман?

Он спит на этом камне.

Но для чего ты ищешь Ермака?

У наших стен стоит посол Кучума.

Мещеряк

Что ж? разбуди его.

Нет: подождем.

Но посланный?..

Ермак проснется скоро,

Его глаза смыкает редко сон,

И коротки часы его покоя.

Ты этот сон покоем называешь?

Смотри сюда, послушай, как он стонет!

Не кажется ль, как будто бы душа

При каждом вздохе вырваться готова?

Уста дрожат; рука в мученьях сжата,

И на челе холодный вышел пот.

Ты что-то странно говоришь. Сей вид

Тяжелого, несносного мученья

Ужель твой взор и душа веселит?

Когда б я знал!

О нет! я только думал

О том, что хоть Ермак и атаман,

Но не счастливее он казака простого

И что не всё то злато, что блестит.

Послушайся меня: будь осторожным!

Давно я замыслы твои проник:

Твою вражду, твое я сердце знаю;

Но берегись.

Не думаешь ли ты своей угрозой

Меня пугать!..

Молчи, у Ермака

Спокойствие в лице изобразилось,

И на глазах его блестит слеза.

Он просыпается.

О мой отец!

Но где же он?.. Ах! Это лишь мечтанье!

Какой чудесный сон! Кольцо, ты здесь?

И Мещеряк? Друзья, какие вести?

При входе в стан сибирский ждет посол.

Что он принес?

Дары и речь о мире.

Я знаю их: один пустой обман

И хитрые слова и обольщенья.

Но ты иди, мой верный Мещеряк.

И, сотников в мою созвавши ставку,

Введи туда Кучумова посла.

Не верь ему! Тебя он ненавидит.

За что?

О, кто в сердечной мгле прочтет,

За что любовь иль ненависть пылает?

Но помнишь ли: когда был брат его

Советом осужден к позорной смерти,

Не ты ли первый голос подал свой?

Не я его — законы осудили.

За это ли мне Мещеряк отмстит?

Он горд и жаждал атаманской власти.

Так что ж? Он сам в вожди меня избрал.

Поверь мне: не мечтою я обманут.

Любовь ко мне твой ослепляет взор.

О, ты погибнешь! Сердцем благородным

Чуждаяся обмана и измен,

Ты веришь всем.

Ты слишком недоверчив!

Эх! жизнь того не стоит, чтобы я

Стал мучиться, терзаться подозреньем,

Обман и ложь читать во всех глазах,

Страшиться, друга к сердцу прижимая,

И в чаше круговой отраву пить.

Не лучше ль разом смерть, чем жизнь влачить,

Всечасно смерти ожидая?

Но прекрати сей тщетный разговор.

К чему смущать сомнением холодным

И горестью торжественный сей час,

В котором тишина и луч отрады

Моим глазам блеснули в первый раз?

О друг мой, знай: моя судьба решилась.

Когда мне сон сомкнул усталый взор,

Отчаянье в груди моей гнездилось

И в будущем являлися очам

Лишь труд и смерть, за смертию мученья, —

Степь беспредельная, где я блуждал

Без отдыха, покоя, утешенья,

Без цели, без надежды, без похвал

И без всего! отверженный Россией,

Отверженный из самых недр земли,

Носящий на челе печать проклятья,

Предмет презрения для самого себя.

О сладкий сон! Мои сомкнувши вежды,

Ты радость в грудь мою пролил;

Мои мечты, мои надежды

В увядшем сердце пробудил.

Не смейся! Не игра воображенья:

В нем истина, мой друг, явилась мне.

Твоим словам охотно верю я.

Когда в тени родительского крова

Я жил еще на берегах Оки —

Ах светлая Ока! ее теченью

Уже давно не радовался я —

Тогда мне говорил святой отшельник,

Что в тихий час, когда все в мире спит,

И в нас молчит страстей волненье бурных,

Спокойный дух наш ближе к небесам,

И ночи мрак нам открывает тайны,

Безвестные заботливому дню.

То не было мечтание пустое;

Нет, друг мой, то был глас небес благих.

Он мне шептал: «Покой и примиренье»;

Он усыплял мучения мои.

Я чувствую, мне сердце в том порукой,

Грядущего завеса поднялась;

Вся жизнь моя открыта предо мною,

Я в небесах судьбу свою читал.

Пойду на смерть, но смелою стопою:

Мне сладкий глас прощенье обещал.

Послушай! Завтра пред дружиной нашей

Падут толпы несметные врагов,

Падут врата Кучумовой столицы

И древнего царя златой престол;

Наш меч расширит родины границы,

К ее венцам придаст еще венец.

Тогда, мой друг, в Россию возвратися,

Иди в Москву, неси к ногам царя

И злато и меха, добычу брани,

Скажи ему: «Вот наших плод трудов!

Со мной к тебе сии прислало дани

Раскаянье преступных казаков».

Но как, скажи, предстану к Иоанну?

Уже давно я осужден на смерть,

И ждет меня правдивый меч закона,

И мне ль главу на плаху несть?

С тобой

Богатый выкуп дам я — жезл Сибири.

Нас Иоанн простит: его рука

Разрушит приговор законов строгих.

О, ты постиг ли, как счастливы мы?

Мой друг! мы будем вновь сыны России,

Она в свои объятья примет нас.

У нас отчизна будет, братья будут,

Законы, церковь, царь, победы, гордость, честь.

О край родной! нам можно будет

Тебя своим, своим назвать,

Жить для тебя и за твоё величье

В сраженьях славных умирать!

Ты помнишь ли, Ермак, когда по Волге

С богатою добычей плыли мы,

Я говорил: «Возьмите всё богатство,

Но дайте право мне хоть раз сказать:

«Мои сограждане, моя Россия!»

Но я не смел такого счастья ждать.

Исполни, друг, ещё одно прошенье!..

На волжских берегах там, где в неё

Впадает Кама, бедная деревня

Скрывается в лесу, и близ неё,

Между кустарников, к реке спускаясь,

Чуть видится смиренной хаты кров.

Мне этот кров дороже всей вселенной!

Там, друг мой, там живет она — она,

Которую любил я боле жизни,

Которую любить не смею я.

Ах, прежде взор её, её улыбка

Средь жизненных трудов казались мне

Звездами счастья, миром, небом, раем.

Она меня любила: я мечтал,

Что с нею жизнь как сон промчится сладкий. —

Всё, всё утрачено! Но, верный друг,

Скажи, как я раскаялся, терзался,

Как я страдал, какие слезы лил.

И если не совсем она забыла

Преступника, который в прежни дни

Её любил так пламенно, так нежно,

Скажи, что он, как прежде, верный ей,

Хранит в душе её прелестный образ.

Я об одном молю: не о любви,

Давно забытой ею, не о дружбе;

Нет: лишь о том прошу, чтобы она

Не ненавидела, не презирала,

Молилась за меня. Её мольбам

Доступны небеса; они внимают

Прошению её невинных уст

И, может быть, со мною примирятся.

Короткий срок назначен дням моим;

Но я бы лёг спокойнее в могилу,

Когда бы мог ещё пред смертью знать,

Что обо мне хоть раз вздохнула Ольга.

Но в этой хижине ужель она

Одна живет?

Нет... с нею старец...

О друг!.. сей старец был... моим отцом.

Но он проклял меня.

Бесчеловечный!

О нет! он прав был. На руках моих

Убитых мной невинных кровь дымилась.

Да, он был прав, и грозное проклятье

Исполнилося надо мной: оно

На Ермака весь ад вооружило;

И злобный дух преследует меня;

Он шепчет мне всечасно: «Что ты медлишь?

Тебя давно уж ждет подземный мрак.

Ермак! Земля благословенна небом,

Проклятому нет места на земле!»

О полно!

Светлый мир мне гроб пространный;

Среди живых как мертвый я брожу.

И слезы то бегут из глаз, то скрытно

Они падут на сердце, как огонь.

О друг мой!

Расскажи ему мои страданья;

Скажи, что их свинцовая рука

Сии власы до срока иссушила,

По юному челу морщины провела

И что болезнь измученного сердца

В немного лет всю жизнь мою сожгла.

Скажи, что мне судьба моя известна;

Мне смерти приговор прощение его;

Но в нем все счастье, все мое блаженство,

Его я жду, как рая самого.

О, я прошу лишь одного — прощенья.

Прощенья! Об одном его молю:

Пусть буду я отверженным, забытым —

Но не проклятым! — Лишь прощенным быть,

И после умереть.

Во цвете жизни

Зачем тебе о смерти говорить?

Нет! я себя обманывать не стану;

Мне сердца глас, мне небо говорит,

Что скоро нить моей прервется жизни.

И сладкий сон, которым возвращен

Покой в мою волнуемую душу,

О друг мой, верь мне, не обманчив он!

Вся жизнь прошедшая глазам явилась,

Я видел вновь те счастливые дни,

Когда, любим отцом, любимый Ольгой,

Так смело я в грядущее смотрел.

И вновь она была моей невестой,

И вновь ее опричник похищал;

Но под моим мечом окровавленым

Его на землю падала глава.

И я бежал, отцом благословенный.

Везде гоним, скитался я в лесах;

И долго там бродивши без приюта,

Везде преследуем толпой врагов

Я забывал закон и дободетель,

Вступал в дружину смелых казаков.

Тогда отца проклятие гремело,

И я душой в уныние впадал...

Но наконец раздался голос с неба,

И в срдце отолосок отвечал!

О говорил: «Надейся и молися,

Ты в примирении услышишь смерти весть».

Мне не видать тебя, земля родная;

Мне не вступать в державную Москву!

Я в битвах здесь сложу свою главу,

Мой примет труп земля чужая.

Но в час последний, роковой,

Тебя, Сибирь, мои обнимут длани,

Как воин жмет хладеющей рукой

Кровавый щит, приобретенный в брани.

Но сотники уж в ставку собрались,

Нас ждет посол. Пойдем.

С ограды стана

Смотрел я вдаль. По берегам крутым

Бесчисленных врагов огни блистали.

К земле прилег я: тихий несся гул,

Как роя пчел сердитое жужжанье

Иль в час грозы далекий ропот волн.

И мы сражаться будем.

Мы погибнем.

Спасенья нет: к сей битве собрались

Не войска, но народы всей Сибири.

Вокруг нас их несметные толпы.

Пред нами град с могущею твердыней,

За нами степь — и смерть со всех сторон.

Не в первый раз мы к ней пойдем навстречу.

Тогда нам можно было победить;

Теперь, увы! надежды не осталось.

Что будем мы, три сотни казаков,

Ослабшие от глада и сражений...

Но храбрые!

Что с храбростью твоей

Ты сделаешь, отвсюду окруженный

Освирепелою ордой врагов?

Теперь не пять, не десять стрел и копий

На каждого из нас устремлены,

Но тысячи.

Он говорит вам правду:

Я видел их огни.

Ох! Атаман

Нас погубил.

Друзья, еще надейтесь!

Мы победим: нас в бой ведет Ермак.

Его мечу победа не изменит.

Его судьба — нежданное свершать,

Весь мир дивить чудесными делами

И в смелых подвигах препоны разрушать.

Как по синей, синей Волге плыли удальцы.

Молчи, теперь нам не до песней дело.

Вот пустяки! теперь-то должно петь:

Мы завтра в ночь довольно намолчимся.

Хотите ли вина, друзья? Что ж, Дмитрий, пей.

Я не хочу, поди.

Какой упрямый!

Когда разляжемся мы по земле сырой,

Тебе уж не достать вина такого.

Ну полно ж приставать.

Погрейся, брат!

Нас завтра прохладят железным пивом.

Куда, Заруцкий?

В ставку Ермака.

Зачем?

Туда нам велено собраться,

Чтобы принять Кучумова посла.

Посол Кучума?

Да, он мир нам предлагает.

О счастье, мир.

Еще не принят он.

Не принят: неужель его отвергнут?

Ужель, когда к спасенью путь открыт,

Ермак нас повлечет с собой в погибель?

Не может быть.

О, верно сам Ермак

Не смел надеяться такого счастья.

Ах, знаю я его отважный дух:

Он мир отвергнет, если царь Сибири

Откажется России дань платить.

Ермак отвергнет мир, но мы его принудим

Его принять.

Заруцкий к нам идет.

Что? Принят мир?

Отвержен атаманом.

Кучум нам путь свободный открывал

Для возвращенья в русские пределы

И присылал богатые дары.

Мы с радостью словам посла внимали,

В них видели конец трудов и бед;

Но тщетно нам, друзья, надежда льстила.

Ермак сказал: «Коль хочет мира царь,

Пусть он теперь России покорится;

Пусть Иоанну он заплатит дань,

Тогда в ножны мы вложим меч кровавый.

Когда же нет, то завтра утром бой

Решит судьбу Кучума и Сибири».

Друзья, и мы потерпим, чтоб Ермак,

Исполненный отважности надменной,

И жизнью нашей и судьбой играл!

Все

Нет, нет!

Устали мы от битв напрасных;

Нам нужен мир, покоя мы хотим,

Мы отдохнуть хотим в земле родимой,

А он ведет к боям лишь и трудам.

Он вас ведет к неизбежимой смерти.

Его безумной дерзостью...

Молчи!

Нет: говори!

Да говори всю правду.

К чему в Сибирь он вел нас?

Давно сказал, что он нас всех погубит.

Он, он поверг нас в пропасть, и теперь,

Когда, казалось, небо простирало

Спасенья длань, ее отринул он.

Он провиденье искушает.

Правда!

Он отвергает дар небес благих.

И мы потерпим, мы ему позволим!

Нет, этому не быть!

Не для того

Он нами был назначен в атаманы.

Тс, слушайте, Кириллов говорит.

Когда же так, когда вы не хотите,

Чтоб дерзостью его погибли мы,

Чтоб для него мы завтра пали в битве

И сделались добычей хищных птиц, —

Послушайте: пойдем к нему толпою...

Пойдем, пойдем!

И скажем мы ему,

Что мы хотим, что требуем мы мира,

Что требуем идти в обратный путь;

И если он противиться дерзнет,

То горе!

Пусть страшится он!

Остановитеся! какою вы мечтой

Ослеплены? Куда бежите вы?

Ужель не знаете вы атамана?

Ужель безвестна вам его душа?

Скорее вспять к водам Зайсана

Польются воды Иртыша,

Чем он свои пременит начертанья.

Покуда жив Ермак, нам мира нет.

Как? за него погибнуть нам?

Скорее

Пусть он умрет.

Да, да, пусть он умрет!

Смерть Ермаку, смерть Ермаку!

Разите!

Что ж медлите? Купите славный мир

Кровавою главою атамана.

Вы видите — она обнажена

И без защиты ждет ударов ваших.

Идите с ней к Кучумовым ногам

И, падши пред златым его престолом,

Скажите вы сибирскому царю:

«Вот тот, который нас водил к сраженьям!

Вот тот, чей меч путь к славе открывал!

Он не жалел для нас трудов и крови,

Для нас он жил, для нас бы жизнь отдал,

И мы его убили».

Вы молчите!

Скажите, кто мне первый даст удар?

Ты, Струга?

Я? В сраженьи на Урале

Ты жизнь мне спас, закрыв меня щитом.

Не ты ль, Червленный?

Я тонул на Волге;

Ты бросился в сердитую реку

И вытащил меня.

Не ты ль, Удалый?

Ты спас меня от плена.

Кто ж из вас?

Никто.

Кто руку на него подымет!

Скорей родного б брата я убил.

Пусть я умру! Но, други, вы клялися

Сибирского владыку укротить

И от его неистовых набегов

Навеки край родной освободить.

О! не забудьте ваших клятв священных,

Обетов, данных перед алтарем!

И преступлений, нами совершенных,

Омойте стыд пред богом и царем.

Ведь как послушаешь, так прав он!

Мы клялися,

А не исполнить клятву грех большой.

Кучум дары и мир вам предлагает.

Его ль словам поверить вы могли?

Татарина неверным обещаньям?

Он даст вам мир, но мир сырой земли,

Покой могилы, крепкий, непробудный,

Среди степей безлюдных и глухих,

Где вас сразят и голод и измена.

И мало вас на родину придет,

Чтоб под секиру строгого закона

Преступною склониться головой.

Один открыт нам к миру путь. — Победа!

Вперед! там, за сибирскою стеною,

Нас слава ждет, нас ждет добыча, злато,

И сладкий мир, и по трудах покой.

Пусть мало нас, несчетен неприятель:

Не в первый раз нам побеждать его.

Вперед, друзья! Как стадо птиц смятенных,

Когда орел к ним мчится с облаков,

Рассеются пред нашею дружиной

Толпы татар и бледных остяков.

Что вижу я? О счастье! небо с нами

И благодать всесильного царя!

Здесь воздух чист и светел, — над врагами

Зажглась средь туч огнистая заря!

Теперь, друзья, кто помнит обещанья,

Кто верит небу, любит Ермака,

Вперед! за мной! Вам путь кровавый

Откроет смелая моя рука,

Чтоб победить врагов иль умереть со славой!

Мы все с тобой!

Мы всюду с Ермаком!

Все

С тобой иль жить, иль умереть со славой!

О чем, скажи, твое стенанье

И безутешная печаль?

Твой умер друг или изгнанье

Его умчало в синю даль?

Когда б он был в стране далекой,

Я друга бы назад ждала;

И в скорбях жизни одинокой

Надежда бы еще цвела.

Когда б он был в могиле хладной,

Мои бы плакали глаза,

А слезы — в грусти безотрадной

Небес вечерняя роса.

Но он преступник, он убийца,

О нем и плакать мне нельзя.

Ах, растворись, моя гробница,

Откройся, тихая земля!

О полно, полно, Софья! этой песней

Ты только грусть удвоила мою.

Прости мне, Ольга, я сама не знаю,

Как эта песня мне на ум пришла.

Сто раз уж я её забыть хотела.

Ах, если б можно было забывать!

Признайся, Ольга: это очень странно,

Когда захочешь что-нибудь забыть,

Оно тогда-то и идёт на память, —

Как будто бы назло. Не правда ль?

Да!

Я это слишком больно испытала;

Когда бы можно с памяти своей

Изгладить всё былое, скоро б сердце

От ран несчастья исцелить могло.

Но помнить счастье, дней минувших радость,

Всё, что навеки время унесло, —

Вот, вот что тяжко. Эти вспоминанья

На стрелы рока льют смертельный яд;

От них в душе так пламенно горят

Неисцелимые страданья...

Скитаясь по земле, об рае помнить... ад!

О чём так грустно ты вздохнула, Ольга?

О Волга! на твоих брегах

Как жизнь моя прелестно расцветала,

Как сладко я о будущем мечтала,

Как мало думала о горе и бедах!

С ним было сладко всё: среди дубрав скитаться,

Внимать их сладостным певцам;

Иль грозно плещущим волнам

На лёгком челноке вверяться;

С ним быть, речам его внимать,

Встречать всечасно взор его прекрасный,

И в нём любовь его читать,

И блеск души, как небо, ясной...

Но всё навек прошло! Ермак, Ермак!

Ты часто говоришь о Волге; верно,

Ты родилась на берегах её.

Да

Там, конечно, песню ты слыхала,

Которую сейчас пропела я...

Ты знаешь, кто сложил её?

Не помню.

Да, может быть, и не слыхала ты;

Послушай же. Тому уже лет двадцать,

Иль более, там девушка жила,

И говорят, во всей стране приволжской

Она добрей, прелестней всех была;

Она любила и была любима,

И юноша, любви её предмет,

Был также добр, и молод, и прекрасен.

Казалось, счастье им сулила жизнь;

Но вдруг они расстались. Я не помню,

Долга иль нет разлука их была;

Когда ж они увиделися снова,

Он был — без слёз я вспомнить не могу —

Он был разбойником.

О боже!

Ольга,

Что сделалось с тобой?

Ничего!

Но расскажи ж, что после...

Эта встреча

Навек её разрушила покой.

Она по волжским берегам бродила,

Воспоминая прежние года,

И пела, но так сладко, так уныло,

Что рыбаки вечернею порой

Внимая ей свой парус опускали

И, забывая трудный промысл свой,

Ручьями слезы проливали.

Она жила недолго, всё страдала

И с нетерпеньем смерть к себе звала,

И наконец, утомлена мученьем,

Поверглася в сердитые валы.

Ах, бедная!

Тебе благодаренье,

Творец небес! ты жизнь мою спасал,

Когда, смотря на волжскую пучину,

Я думала на хладном дне ее

Печаль заснет, отчаянье утихнет.

С тех пор, как ты с отцом в наш край пришла,

Ты всё грустишь; о чем, скажи мне, Ольга,

Здесь, кажется бы, должно грусть забыть;

Так всё прекрасно здесь, всё так спокойно,

Так весело и в рощах и в полях.

Смотри, как тихая Ока струится

Вокруг холмов и светлых деревень;

По ней скользят струга, и юный день

В нее, как в зеркало, глядится.

Но ты печальна, — хочешь, я спою

Другую песню о любви счастливой?

Нет, Софья, перестань; оставь меня!

Моя душа такою грустью сжата,

Что мне теперь отрадней быть одной.

Прощай! но я приду, когда смеркнется.

Счастливая! И я была как ты,

Не зная грусти, ни печали;

Вокруг меня толпилися мечты

И сны веселые летали.

«Но он преступник, он убийца,

О нем и плакать мне нельзя».

Ты, Ольга, здесь? Лишь солнце проглянуло,

А ты уж за работой, дочь моя.

Скажи, зачем так рано ты проснулась?

Что до зари прогнало твой покой?

Ты молода; в твоем невинном сердце

Не раздается буйный глас страстей

И совести неспящей укоризны;

Зачем же сон бежит твоих очей?

Или сама его ты прогоняешь?

Ох! не беги его! он дар небес,

Неоцененный дар. Блажен, кто может

Найти забвенье под его крылом!

Сама не знаю, отчего так рано

Проснулась я; едва-едва восток

Вдали краснел, но жаворонки пели

Так весело, приветствуя зарю

Роса блистала, небо было чисто,

Я не могла уж боле глаз сомкнуть;

Казалося, ты спал ещё; я вышла

И пробужденья твоего ждала;

Здесь слушала я песни доброй Софьи.

И плакала.

О, это ничего!

Но ты, отец мой, тих ли был твой отдых?

Мой отдых! мне давно уж нет его.

Когда, от слез и горя утомленный,

На время я свой закрываю взор, —

Ужель ты думаешь ко мне нисходят

Забвение и сладостный покой?

О нет! Они давно мне неизвестны.

Я проклял сына!

Позабудь его.

Когда вся кровь остынет в этих жилах

И грудь моя засыплется землей,

Тогда быть может, я забуду сына.

Но прежде — нет! Забыть его? Он здесь,

Он в самом сердце, так, как чувство жизни,

И я, я мог его проклясть! В трудах,

В заботах днем я иногда забуду

Страдания и тяжкую тоску;

Но ночию, когда на одр склонюся,

Тогда проснется все в душе моей

И тихими неслышными шагами

Ко мне придет неусыпимый страж,

Ты знаешь ли его? воспоминанье!

Оно придет и сядет близ меня;

Оно начнет рассказы про былое;

И каждый раз рассказ кончая свой,

Споет мне так, как ворон перед бурей:

«Спи, спи, старик! Тобою проклят сын!»

О боже!

«Спи, старик, твой сын в вертепах,

Среди лесов скитается один;

Он просит сна, он молит о покое;

Но сон, покой бегут от глаз его.

Тобою проклят он». Как сладко спится

Под эту песню!

О мой отец, зачем

Терзаешься ты мыслями такими?

Ты проклял сына, но твой гнев был прав.

И ты меня оправдываешь, Ольга!

Не ты ль всечасно думаешь о нем?

О нем ты молишься, о нем вздыхаешь

И плачешь.

Да; но я с надеждой жду,

Что он раскается, что он с слезами

Придет к твоим ногам. Его душа

Не рождена для низких преступлений.

О, может ли потухнуть навсегда

И чувств и мыслей благородных пламень?

Нет, нет! Он был на время помрачен

Несчастием, гонением неправым;

Но снова, верь мне, снова заблестит

Прекрасными небесными лучами.

Когда-нибудь, быть может даже скоро,

Его увидишь ты.

Нет, никогда!

Уже не верю я пустой надежде;

Не верю я обманчивым мечтам;

Давно я по земле скитаюсь,

Преследуем неправедной враждой;

Одна лишь ты мое жилище знаешь;

Лишь ты, которая, забывши для меня

И тишину и счастье мирной жизни,

Пошла за мной в далекий, трудный путь.

Что было делать мне в родимом крае?

Теперь там чуждо всё моей душе.

Мои родители давно во гробе;

Ты был моим отцом, с тобою я

Была тогда, когда смеялось счастье,

С тобою я и горе разделю.

Но слышишь ли, в дали несутся песни?

И лодка по течению реки

Плывет сюда! На ней блестит оружье.

О мой отец! ужель гонитель наш

Твои следы открыл? Ужели злоба

И здесь тебе покоя не дает?

Спокойся, Ольга: в тихом сем приюте

Нам нечего страшиться; навсегда

Сокрыты мы от мести и гонений.

Нигде найти я мира не могу,

Но здесь, что мог, нашел я — безопасность.

Но кто же воины сии? Смотри,

Они идут сюда.

По их одежде

Я думаю, что это казаки.

Останься здесь: я к ним иду навстречу.

Ну слушайте!

Вей сильнее, ветр игривый,

В белый парус челнока!

Понеси нас в путь счастливый,

Волга, светлая река.

Ты узнала нас: за нами

Плещут весело струи,

И помчалися стрелами

Наши легкие ладьи.

За туманною горою

Скрыты десять кораблей;

Там вечернею порою

Будет слышен стук мечей.

Злато там, драгие ткани,

Там заморское вино.

Сладко, братцы, после брани

Будет пениться оно.

Пел казак. Над влагой ясной

Вздулся парус челнока,

И, как грудь девицы красной,

Всколыхалася река.

Что, каково, друзья?

Да, спел ты хорошо, да только песня

Не хороша.

А чем?

Какой вопрос!

Ведь мы клялись свой прежний промысл бросить.

Да разве песня промысел? глупец!

Ну, не сердися. А когда услышит

Отец Иван?

Ну так что ж?..

Беда!

Он говорит: пой псалмы...

Вот пустое!

Уж этому не быть, чтоб я отстал

От прежних песен славных, молодецких.

Ну берегися.

Казаку прожить

Свой век без песен, слыхано ли дело?

Вот пусть старик нам скажет правду всю.

Ведь песня хороша?

И, как грудь девицы красной,

Всколыхалася река...

Да; но скажите,

Куда теперь идете вы?

Куда?

В Сибирь; дары царь посылает с нами

Тому, кто победил Кучума.

Что ж?

Что мешкать нам? Вперед, на лодки.

И ты могла страшиться за меня?

Ты видишь, как глуха сия долина.

Она от света так удалена,

Что шум его едва до нас доходит,

Как слабый ропот дальнего ручья.

И царства восстают и упадают,

А слава их не раздается здесь,

И не слыхать их громкого паденья.

О! как счастливо здесь бы можно жить.

Но что же казаки тебе сказали?

Сибирь покорена, и Иоанн

К своим венцам венец прибавил новый;

А мы про это и не знали.

Кто ж,

Отец мой, сей прославился победой?

Не знаю: я забыл у них спросить;

Ты помнишь, Ольга, было прежде время,

Я с жадностью свой слух склонял к вестям

О битвах, о победах и о славе.

Я говорил: так будет мой Ермак

Сражать врагов в полях кровавой брани.

Увы! Ермак.

И он, внимая сим словам,

Горел и трепетал: к мечу стремились длани,

Душа его рвалася к торжествам.

Кто ровен был ему и красотой,

И мужеством, и силою руки,

И пламенной любовию к отчизне?

Когда он выступал в толпе друзей,

Как среди звезд денница золотая,

Как был прекрасен тихий свет очей

И стана стройность молодая!

Как в нем горел огонь высоких чувств,

Как светлой мыслей, думою глубокой

Он часто удивлял меня. Я думал:

Он будет щит и меч земли родной.

И он теперь преступник, враг России!

Плачь, плачь, отец! Ты сына погубил.

Не утешай меня. Нет, не старайся

Меня перед собою оправдать.

Я, я виновен, я своим проклятьем

Поверг его в отчаянье... Ермак!

Ермак!

А! лодки наши уж готовы!

Они с зарей нас были ждать должны.

Идите же, я следую за вами.

В какой же лодке будешь сам?

В большой!

Поля отечества, простите снова,

На долгий срок я оставляю вас:

Меня зовут священные обеты,

И дружества и славы громкий глас.

Простите! После грустного изгнанья

Я среди вас явился лишь на миг.

Но сладок был сей краткий миг свиданья!

Он жизнь мою на время обновил.

С какою радостью мои узнали взоры

Поля веселые, родные берега,

И вас, вдали синеющие горы,

Вас, воды светлые, зеленые луга.

С тех пор, как с вами я расстался,

Какой я тяжкий, длинный путь протек,

Какою бурей волновался

Мой смутный, беспокойный век!

Но в двадцать лет и вы преобразились;

Или, быть может, в памяти моей,

Под времени рукой тяжелой, изменились

Воспоминанья светлых, юных дней.

Вотще средь вас искал я жадным оком

Тот кров, где мне блеснуло бытие,

Где в тишине, как будто в сне глубоком,

Промчалося младенчество мое.

Увы! конечно, он уже во прахе,

Как те, которых я тогда любил.

Все, все во гробе.

Но... Мне это место

Знакомо. Церковь на горе, внизу

Река. Всё это снова пробуждает

Какие-то воспоминания. Когда б

Я видел поселян! А вот их двое.

Скажи, девица, или ты, старик,

Как называете вы ту деревню,

Там за рекою, где еловый лес?

Ее мне имя неизвестно.

Сами

Пришельцы мы. Но видишь, на горе

Там крест блистает: это колокольня

Монастыря Пречистой Девы.

Память

Меня не обманула. Но как всё

Переменилося: где были рощи,

Там поле зеленеет; здесь леса,

Где были нивы; ты одна, как прежде,

Течешь, Ока, лазурна и светла.

Ты здесь родился?

Да: там за рекою

Был дом, где жил отец мой. Но теперь

Кустарник там растет; его и следа

Здесь не осталося. И гроб его

В чужой и дальней стороне, на Волге.

Прощай, меня зовут!

Послушай, старец,

Когда ты в этот монастырь пойдешь,

Молися там перед святой иконой

О том, кто прежде бедным был отец,

Боярине Петре Кольцо.

Но кто же

Ты, юный воин?

Сын его.

Куда

Свой путь теперь ты направляешь?

Длинен

Мой путь. Я покорителю Сибири

Несу дары царя: златую цепь,

Шишак и броню с званьем воеводы.

Как тот счастлив, кто родине своей

Служил столь славно! За него молитвы

Россия будет к небу воссылать.

Счастлив? О нет! я друг его и знаю,

Как страшно он несчастью платит дань.

Среди торжеств, среди побед и славы

Ему отрады и покоя нет.

Он жизнь свою влачит как бремя. Знайте,

На нем лежит проклятие отца.

Несчастный!

Но отец еще несчастней.

Ты знаешь ли, что значит произнесть

Проклятье над главой преступной сына?

Стонать, страдать, и день и ночь лить слезы,

Для них склоняться на бессонный одр,

Для них лишь взор свой открывать с зарею,

Страшиться смерти, ненавидя жизнь,

Весь ад носить в себе. О боже, боже!

Я проклял сына.

Горестный отец!

Но что ж виной сего проклятья было?

Он за невесту мстил. Везде гоним

Друзьями им убитого злодея,

Он сделался разбойником.

Какой

Мне новый свет блеснул!

Всё трепетало

Пред ним; но он, он горько слезы лил —

О торжествах и о преступной славе.

И он раскаялся: он пробудил

В нас совести давно безмолвный голос,

И мы пошли в сибирские страны,

Чтобы отмстить за родину святую.

Мы победили; кровию врагов

Омыли мы свой стыд и преступленья.

Но он несчастлив: он не смеет ждать

Прощенья от отца. В молчаньи ночи

Я часто слышу, как стонает он,

Как молится с слезами пред иконой

Иль повторяет в беспокойном сне:

«Отец мой! Ольга! О, я проклят, проклят!»

Его невесту Ольгою зовут!

Он был разбойник, проклят был отцом!

Надежда! верить я тебе не смею.

Но я пойду к его отцу, пойду

И на коленях вымолю прощенье.

Но где живет его отец?

Меж Волгой

И Камою.

О небо! доверши!

Ты не сказал, и я спросить не смею.

Ты побледнел, что сделалось с тобой?

Ах, Ольга! я умру, коль я обманут.

Сей вождь, сей воин... ты мне не сказал,

Как имя победителя Сибири.

Как имя нашего вождя? Ермак!

Мой сын!

Меня не обмануло сердце.

Но где ж он? если это лишь мечта?

Оставь мне ее.

И ты прощаешь?

Что ж медлю я? уж веют паруса.

Ты слышишь, нас зовут. Скорей, скорее.

Ермак, Ермак! я слышу голос твой.

Прости навек, прости, земля родная!

В Сибирь к нему! Ему отдать покой

И умереть, его благословляя!

Песчинка за песчинкой, день за днем

Скользит без шума, в вечность упадая.

И так-то год пройдет, и жизнь сама

Уйдет от нас неслышными шагами.

Всё кончено. Ложись в свой тесный гроб.

Ермак! ты скоро сей услышишь голос;

Твой кончен путь: Сибирь покорена,

Исполнено небесное веленье,

И родина с тобой примирена.

Ах! мне ль вздыхать, с землею расставаясь?

Какие радости мне жизнь дала?

Средь непогод и волн существованья

Какая пристань челн мой приняла?

Раскройся ж ты, о гроб, предел отрадный,

Отдай уставшей груди тишину!

В твоей тени, сырой, безмолвной, хладной,

Как сладко я от жизни отдохну.

Кольцо, Кольцо, скорее возвратися!

Что медлишь ты отраду сердцу несть?

О возвратись! Будь вестник примиренья,

В нем смерти радостная весть.

Но умереть... Лежать в могиле тесной...

Быть снедию червей...

Нет, замолчи!

Я чувствую, что твой обманчив голос,

Ему внимать не должен боле я!

Но голова горит и грудь пылает;

Под ставкою мне тягостно дышать.

А, Мещеряк! ты здесь. Весь стан в покое,

Все казаки, вкушая сладкий сон,

Свои труды и подвиги забыли,

И счастливы на время; ты один

Блуждаешь, как ночное привиденье,

Гонимое из тишины гробов

Воспоминаньями минувшей жизни.

Неужели на бархатных коврах

И под парчой, добычею Сибири,

Тебя бежит покой?

Что казаку

До бархатных ковров? Не так же ль крепко

В степях засну я на земле сырой,

Под хладным кровом пасмурного неба,

Как здесь под блеском ткани золотой?

Но я люблю блуждать во мраке ночи:

Она, как я, угрюма и дика

И более сходна с моей душою,

Чем солнца свет и дня веселый блеск.

Ты обошел весь стан?

Да.

Всё безмолвно?

Один там пел про светлую луну,

И про любовь, про радость и про слезы;

Но я велел ему молчать.

Мой друг!

Не прерывай певца мечтаний сладких;

Оставь его, когда, в тиши ночей,

Он вдохновенья тихий глас внимает

И бурю чувств, и сердца тайный огнь

Высокой песне поверяет.

О, счастлив тот, кто мог остановить

Восторга краткие мгновенья

И в слово смертное излить

Души бессмертные волненья.

Но отчего же ты не спишь, Ермак?

Какая мысль твою тревожит душу?

Я думал о прошедшем и считал,

Как скоро к нам Кольцо вернуться должен.

И ты его нетерпеливо ждешь?

Да кто ж из нас быть может равнодушным,

Когда он весть прощенья нам несет?

Мне, может быть, отца благословенье.

И ты тогда в торжественных венцах

Со славою в Россию возвратишься,

Среди благословений, средь молитв,

При радостных толпы рукоплесканьях,

Сибири гордой победитель?

Я?!

Знай, Мещеряк, не счастие, не радость,

Но смерти глас мне будет эта весть.

Да почему же?

Сердце не обманет;

Не тщетно небо говорило мне.

И ты желаешь смерти?

Как преступник

Прощения от праведных судей.

Ты молод, жизнь твоя лишь расцветает.

Едва еще ты омочил уста

В ее блестящей и волшебной чаше

И хочешь оттолкнуть ее. Ермак!

Как много радостей и наслаждений,

Как много счастия она хранит!

Ты знал несчастье, но оно минуло,

И новый свет блистает для тебя.

Ты был преступник; но своею кровью,

Сраженьями за русскую страну,

Победами, и торжеством, и славой

Ты стыд и преступление омыл.

Да! лишь теперь над головой твоею

Взошла надежды светлая звезда.

И ты желаешь смерти?

Друг! всё тщетно!

Мои победы, слава и труды

Не воскресят погибшего навеки:

Я был преступником.

Ты был! но что ж?

Раскаяньем ты с небом примирился.

Оставь воспоминания, Ермак!

Гонимый злобой, местию неправой,

Потом, стремясь к сраженьям и трудам,

Ты знал еще лишь непогоды жизни,

В твоей душе пылал огонь страстей

Губительный, а не животворящий;

Но он утихнет; сердце отдохнет,

И новые в нем чувства возродятся.

Ах! мир прелестен! и его дары

Неистощимы так, как благость неба.

Ты видишь, я угрюм: моей душе

Как много неизвестно наслаждений!

Но жизнь сладка и для меня: и мне

Она дает отраду и веселье,

А ты! о, ты для счастия рожден,

И для него тебя хранило небо.

Тебя все радует, прельщает всё —

И ясный день с его великолепьем,

И ночь с ее таинственною мглой,

И эта твердь, блестящая звездами,

И светлый вид смеющихся полей,

И звучные мечтанья песнопевца.

И ты желаешь смерти!

О! любовь

Еще придет твой юный век украсить.

Она безвестна мне, но, говорят,

Она так радостна в своих наградах,

Так сладостна в мучениях своих!

С ней сладко всё: она на тучах рока,

Как радуга небесная, горит,

И бедствия и гибель украшая.

И ты её узнаешь.

Мещеряк!

Я знал её, она мне улыбалась,

Над жизнию моей она взошла,

Как юный май над хладною землёю;

Но всё прошло: навек погибло всё.

Меж ней и мной восстали грозны тени

И льётся кровь. Смотри — на сей руке

Есть пятна, — ты видешь их, — ни слёзы,

Ни кровь врагов, сражённых мной в боях,

Ничто, ничто не смоет их; о друг мой!

Да, я любил, но счастья срок протёк.

Пусть смерть придёт: о жизни не жалею,

Уже давно отцвел мой юный век.

А слава?

Ах!

Но что она? Пустое

Мечтанье, слово, дым один, ничто,

Рассказ вечерний стариков болтливых

О том, кто их не слышит и лежит

Глубоко под землёй в могиле тёмной.

Не правда ли, Ермак?.. Но ты молчишь.

Но, может быть, ты думаешь, что сладко

Победами бессмертие стяжать

И с именем, и с памятью деяний

Позднейшему потомству передать

Сокровище высоких вспоминаний.

О, полно! Это лишь обман пустой!

Но сладок он! Мечта! Но всё мечтанье,

И жизнь сама не есть ли тяжкий сон,

От коего мы с смертью пробудимся?

Она мечта, но ею красен мир,

Она трудов и подвигов награда,

Она кумир возвышенных сердец.

Мечта, но вслед за ней стремится воин

Её поёт восторженный певец.

Её рука незримо воздвигает

Над полем брани памятник златой

И над могилой, хладной и немой,

Небесное сиянье зажигает.

Ты в поприще её едва вступил,

Она тебе ещё венцы готовит;

И путь завоеваний и торжеств

Перед тобой блестит необозримый.

И ты желаешь смерти.

Перестань!

О Мещеряк! Ты раставляешь раны,

Сокрытые в сердечной глубине.

Да, я страшился этих тяжких мыслей,

А ты их пробуждаешь. Умереть,

Когда огонь в груди и в мышцах сила,

Когда так бурно в жилах кровь кипит,

Когда душа стремится лишь к победам

И весело в руках играет меч.

О друг мой!

Перестань об этом думать.

Теперь вступил я в поприще торжеств,

Теперь свершились гордые надежды,

Которым я верить уж не смел.

И должно умереть.

Оставь мечтанья.

Я чувствую, что здесь пылает дух,

Готовый звать вселенную на битву.

Я чувствую, что я бы мог ещё

Судьбою править среди волн сраженья;

Что этот меч открыл бы славный путь

В толпы врагов, трепещущих и бледных;

Но тщетно всё: склонится в тёмный гроб,

Простившись с юной несозревшей жизнью,

И там заснуть, снедь тленья и червей,

Холодный труп, бесчувственный, забытый,

Подобный тем, которых пред собой

Я в битвах гнал, как стадо слабых ланей;

Подобный тем, в которых не пылал

Огонь и чувств и мыслей благородных;

В чьём робком сердце жизнь сама была

Вода, гниющая в болоте смрадном.

Быть им подобным: как они, лежать

Под тяжкою могильною доскою,

Протоптанной небрежною стопой

Пришельцев и зверей пустынь сибирских.

О! это горестная мысль!.. Мечты

Счастливых дней моих, вы не свершитесь!

Я прежде думал будущим векам

И имя передать, и память дел,

Записанных на летописях славы.

Я прежде думал, что, хваля вождя

Бесстрашного, счастливого во бранях,

Любящего отечественный край

Как жизнь, иль, нет! как упованье рая,

Потомство скажет, доверша хвалу:

А! этот вождь был Ермаку подобен!

Ах! для тебя сражаться я хотел,

Мой край родной, отчизна дорогая;

Как радостно, врагов твоих карая,

Я в бурю битвы бы летел.

Я чувствую, со мной была б победа,

Ты, Польша, пала бы, ты пала б, гордость шведа!

И, поразив коварный Крым,

Я бы поставил град царей священный

На высоты, отколе древний Рим

Гремел над трепетной вселенной.

Да, это были сладкие мечты,

Но, вспоминанье об них жестоко.

Ах! для чего ты вновь их пробудил

В душе, где уж давно они молчали.

Им не свершиться: пусть же смерть придёт. —

Когда ты с вестью мира и прощенья

К нам возвратишься, верный мой Кольцо?

Но мы не прощены ещё.

Ужели

Ты можешь сомневаться в том, что царь

Забудет наш разбой и преступленья,

Когда наш меч ему даёт Сибирь?

Он непреклонен.

Как! ты можешь думать?

Где Воротынский? Не его ль рука

Спасла царя, Москву и всю Россию?

Какую ж он награду получил —

Ты знаешь сам.

Но что за шум я слышу?

Гонец с границ России прибыл в стан.

Пусть он придёт!

А, это ты, Заруцкий.

Ты с камских берегов?

Да, атаман.

Давно ли ты отправлен?

С лишком месяц.

Зачем так долго медлил ты в пути?

Я не виновен. Среди волн Тагиля,

Пронзен стрелой, погиб мой верный конь,

И стана твоего достиг я пеший,

Блуждавши долго по глухим степям,

Изнеможенный от трудов и глада.

Какую весть мой верный Пан прислал?

Ты должен ей внимать один; другие

Пусть отойдут.

Останься, Мещеряк!

Теперь ты можешь говорить свободно.

Когда Кольцо тобою послан был

В Москву, чтоб испросить у Иоанна

Прощенье казакам и перед ним

Повергнуть наши славные добычи,

Я был в его дружине; но едва

Достигли мы до стана, где тобою

Оставлен с войском Пан, чтоб охранять

Российские границы от набегов

Кочующих татар и остяков,

Меня остановил недуг жестокий,

И долго с смертию боролся я.

Когда же одр болезни я оставил,

Кольцо уж был далеко. Я хотел

В твой стан, к твоей дружине возвратиться;

Но Пан меня избрал, чтоб принести

Те вести, коих ждали мы всечасно

С нетерпеливой радостью; увы!

Как были мы обмануты надеждой.

Что ж далее?

Мы долго из Москвы

Вестей не слышали, гонца не зрели.

Но наконец оттуда к нам пришел

Купец, старик, торгующий мехами.

Он видел, как Кольцо предстал к царю;

Его слова, ответ царя он слышал.

О, горестная весть!

Что? Говори!

Я трепещу: ужели друга к смерти

Я посылал?

Спокойся! жив Кольцо.

Он жив; он с новой сильною дружиной

Уж был тогда на камских берегах.

Они теперь уже в Сибири, близко,

Уж, может быть, достигли Иртыша;

Но с ними их начальник, воевода,

Назначенный наместником в Сибирь.

А!

Друг твой верен так, как был и прежде.

Но... Атаман, мы прощены, мы все;

Лишь ты один, о боже, к смертной казни

Ты осужден!

Заруцкий, хорошо.

Иди! Тебе, я вижу, нужен отдых.

Но помни: чтобы в стане сем никто

Не знал сей вести; если же узнают,

Заруцкий: видишь, там течет Иртыш!

Итак, ничто: ни слезы покаянья,

Ни кровь моя, пролитая в боях,

Ни все страдания, ни все победы,

Ни сверженный Кучум, ни сей венец

Сибири всей, приобретенной мною, —

Ничто царя к прощенью не склонит.

Ничто!

О, это я давно предвидел!

Небесный царь, читающий в сердцах,

Мог не прощать мне, мог ко мне быть строгим;

Ты, Иоанн! ты должен был простить.

Сравнил ли ты с заслугами моими

Вины и преступления мои?

Ты взвесил ли с прославленной Россией

Какой-нибудь ограбленный корабль?

О, что купцов презренные товары

В сравненьи с царством, покоренным мной?

И ты пошлешь меня на казнь? о боже!

Где ж правосудие?

Я говорил:

Прощения не жди от Иоанна!

Но ты тогда не верил мне, Ермак.

Я был разбойником; но к преступленьям,

К разбоям кто, скажи, меня послал?

Не ты ль, который отдал всю Россию

И подданных богатства, жизнь и честь

Кромечникам своим на расхищенье?

Не ты ль, у коего законов меч

Лишь беззаконья смелого орудье,

Невинных страх, преступников покров?

Чего в разбоях я искал? Спасенья!

Спасенья от неправедной вражды,

От коей вся пространная Россия

Укрыть главы невинной не могла.

И вот за что идти я должен к смерти?

О Мещеряк! Я ожидал ее,

Но ожидал на поле славной брани,

На трупах пораженных мной врагов,

Средь торжества, среди победных криков

И средь друзей, вздыхающих о мне.

Я этой смерти мог бы улыбаться,

Она и жизни сладостней самой,

С ее надеждами, с ее венцами,

Со всем, что прежде взор пленяло мой.

Но встретить смерть на месте лютой казни;

Но умереть, как презренный злодей,

При восклицаниях толпы безумной

И радости смеющихся врагов;

Но бледное чело склонить на плаху,

Кровавого бесславия престол.

О! Эта смерть, как божий гнев, ужасна!

Не общая ль у нас с тобой судьба?

Нет, нет! ты слышал, казакам прощенье,

И казнь лишь мне. За что? Не все ли вы

Со мною разделяли преступленья?

Не все ли вы виновны так, как я?

За что ж один наказан? О, я знаю.

Не за разбой я должен умереть

И не за то, что смелою рукою

Я расхищал сокровища купцов,

Богатые товары иноземцев;

Нет, Иоанн простил бы и тогда,

Когда бы по всему теченью Волги

Все корабли я сжег до одного.

Но слушай. Мстя за честь моей невесты,

Я дерзкого опричника убил,

Презренного Скуратовых любимца,

Вот, вот за что пойду я к казни.

Ты?

Ты к казни не пойдешь. Нет, нет, скорее

Мы за тебя погибнем все, Ермак.

Ты казаков, Мещеряка не знаешь,

Когда ты думать можешь, что тебя

Похитят из среды твоей дружины,

Покуда в жилах наших льется кровь.

Давно мне, друг, известна ваша верность;

Но вы так малочисленны, а к нам,

Ты слышал сам, уж близок воевода

С дружиной сильной, присланной царем

За головою Ермака.

Так что же?

Из казаков составленна она.

Не все ль они тебя уж знают, любят?

Не с ними ли твой верный друг Кольцо?

Вели: они с тобой соединятся

И воевода побежит один,

Гонимый страхом и стыдом, в Россию,

Свою главу к ногам царя отнесть.

Пусть, возвратясь, он скажет Иоанну,

Что за тебя мы с радостью умрем.

О! будь вождем, будь нашим атаманом,

Будь независим. Сохрани Сибирь,

Но для себя, для нас и для России;

И окружен толпой своих друзей,

Ермак, ты будешь так, как был доселе,

Непобедим, и славен, и могущ.

Не весели погибелью своею

Свирепого и дикого безумца,

Гонителя угодников христовых,

Венчанного врага земли родной.

Довольно бог уже карал Россию,

Довольно ран ей Иоанн нанес,

Он выпил кровь спасителя России,

Он погубил всех доблестных вождей.

Твоей главы, Кучума победитель,

Твоей главы он хочет. О Ермак,

Ужель ее как жертву кровопийце

Ты беззащитно хочешь сам нести?

Нет, нет, когда моей главы он алчет,

Пусть он за нею рать свою пошлет,

Своих бояр и воевод бесстрашных.

Но кто из них захочет меч поднять

Против того, кто дал Сибирь России?

Пусть он за ней своих любимцев шлет,

Скуратовых, Щелкалых, Шуйских, Глинских,

Которых имена пойдут векам,

Клейменные проклятием бессмертным.

Пусть сам идет с толпою рынд своих,

С дружиною кромечников крамольных,

С бездушною ордою палачей.

Здесь не Москва, не безопасный Кремль,

Нет, нет, здесь степь враждебная Сибири

И верные, бесстрашные друзья.

Пусть он идет сюда. — Но что такое?

Там в стане шум; я слышу на стенах

Кого-то стража дважды окликает.

Что может это быть?

У наших стен

Стоит Шаман сибирский.

Пусть он завтра

Опять придет поутру.

Сей ответ

Уже был дан ему; но он клянется,

Что важную он весть к тебе принес.

Мне весть? Шаман... какой-нибудь обманщик!

Но может быть... Веди его сюда.

Останься здесь. Меня Сибири житель

Не должен видеть без меча и лат.

Я перед ним всегда таким явлюся,

Каким он зрел меня на поле битв.

Возьми свой меч, надень свою кольчугу,

Они теперь тебя не защитят.

О верный друг Заруцкий, ложной вестью

Какой огонь ты бросил в грудь его!

Он наш. Ермак, ты не страшился смерти,

А ты страшишься казни. — Измени

Отчизне и царю, и вот награда!

Да, ты падешь не с славой, но с стыдом,

Но с мрачною печатью преступленья,

Но небом проклят, презрен от людей,

Но так, что и в груди моей

Заснет вражда и жажда мщенья.

Колдун, иди вперед да перестань свой шепот.

Послушай, Слуцкий, не серди его:

Ведь бог весть, что он может сделать с нами.

А ты его боишься? Молодец!

Чему смеешься? разве ты не знаешь,

Что у него нечистый сам в родне.

Послушай, добрый старичок, ты вспомни,

Что я тебя ничем не обижал.

Ты не сердись.

Послушай, добрый черт,

Когда я вздумаю гадать со скуки,

Смотри, скорее приходи ко мне;

А я скажу: «Чур наше место свято!»

Безумные!

Уж быть беде с тобой.

Шаман, я знаю, что у вас обычай

Обманывать притворным колдовством

Непросвещенных жителей Сибири.

Когда ты для сего в наш стан пришел,

То дурно выбрал ты и час и место,

Чтобы искусство показать свое;

Теперь уж полночь, тихий час покоя,

И здесь не юрта бедных остяков,

Где легковерьем глупого народа

Питается ваш дерзостный обман.

Иди ж назад; когда же с важной вестью

Ты к нам пришел, то говори скорей.

И ты, Ермак, как все вы, дети праха,

Наружностью пустою обаян

И, веря слабому рассудку, видишь

Один обман лишь там, где, может быть,

Скрывается могущее искусство.

Но для чего об этом говорить?

Не для беседы суетной и тщетной

О том, что непонятно для тебя,

К тебе пришел я: нет беседа наша

Решит судьбу твою, Сибири всей

И, может быть, народов полвселенной.

К чему же между нас свидетель сей?

К тебе я послан, и с одним тобою

Я должен говорить. Ужели ты

Измены ждешь от старого шамана!

Когда бы ты хотел мне изменить,

Со мной, ты видишь, есть защитник верный,

С которым нечего страшиться мне.

Но это друг мой. Говори же смело.

Ермак, твой меч уж покорил Сибирь:

Кучум бежал в полуденные степи

Свой стыд и поражение сокрыть.

Могущее разрушилося царство,

Престол богатый, древний пал во прах.

Так повелели мощные шайтаны,

Властители и мира и судьбы.

Ты покорил Сибирь, ты так мечтаешь,

Но подвиг твой еще не совершен.

У нас уж нет царя, уж нет престола,

Но есть еще свобода, и за ней

Пойдем мы вслед на край далекий света,

Оставя родину, предел отцов,

И вас, поля священные Сибири.

Но не без боя мы оставим их;

Еще прольется кровь вспылают битвы,

И смерть свой грозный пир возобновит.

Мы можем умереть, но мы не склоним

Своей главы пред властию чужой,

Мы можем умереть, но так, как жили:

Как вольные сыны земли родной.

Ты забываешь, старец неразумный,

Что в русском стане ты, что говоришь

Пред Ермаком.

Внимай же мне!

Кучум отвергнут Рачей всемогущим

За то, что он покрыл свою главу

Презренною чалмою иноземцев

И, позабыв закон отцов своих,

Стал умерщвлять служителей шайтанов.

Да будет проклят он! Его глава

Да будет снедию волков пустынных!

Ты — небом избранный, ты ниспроверг

Его престол златой; Мехмета Кулу,

Бестрашного, подобного богам,

Ты победил в единоборстве славном

И, победив, повлек в постыдный плен.

И нет у нас царя! Главы народов,

Собравшися, сказали: «Царь зверей

Не есть ли бабр, ловцов отважных трепет?

Не беркут ли, пернатых грозный царь?

Но кто ж из смертных так, как бабр, бестрашен,

Кто к битвам так, как беркут полетит? »

Ермак, Ермак! ты будь царем Сибири!

О счастие! Не небо ли само,

Ермак, тебя незримо защищает?

Ты осужден на казнь, твоя глава

Должна упасть на плахе беззаконной;

И пред тобой блестит венец.

Шаман!

Могу ль я быть владыкою Сибири?

Я христианин! Неужели вы

Мечтаете, что для венца земного

Я отступлю от бога самого

И преклоню преступные колена

Перед кумиром мертвым и немым?

О нет! будь христианином, как прежде,

Но нас оставь служить своим богам.

Ермак, ужель ты можешь колебаться?

Ты мне не веришь. С раннею зарей

Пусть завтра ветер развевает знамя

Сибирское над ставкою твоей,

И узришь ты, окрестные народы

Веселыми толпами притекут.

Когда же нет, под острием секиры

Пусть завтра же падет моя глава.

Ты мне не веришь? Ты слыхал, конечно,

Что древние сибирские цари

В священном капище рукой Шамана

Венчалися таинственным венцом.

Он не блистал на голове Кучума,

Он не венчал преступного чела.

Он был сокрыт, и я его хранитель, —

Он был сокрыт, и ты один, Ермак,

Богов любимец, был его достоин.

И сей венец — он здесь, — он перед тобой.

И ты колеблешься? Но вспомни, что в России

Тебе блестит секира палача,

Что Иоанн свиреп и не преклонен.

Надень венец сей. На твоих власах

Как заблестит он светлыми лучами!

Надень его; он будет над тобой

Сиять так, как венец шайтанов золотой,

Усеянный бессмертными звездами.

Надень его, и в завтрашний же день

Увидишь ты, что сто народов разных

Перед тобой склонят чело во прах.

Все племена от дальнего Китая

До камских и уральских берегов,

От Каспия до вечных льдов полнощных,

Все назовут тебя своим царем.

Мы все с тобою умереть готовы,

Но мы от смерти не спасем тебя.

Мы верны, но нас мало; неисчетны

Дружины Иоанновы. Ермак!

За нами рать враждебная России,

А впереди враждебная Сибирь.

Прими венец сей.

Мы тебя видали,

Когда ты, среди мрака грозных битв,

Блистал как молньи луч в престоле Рачи.

Как грозен ты и как прекрасен был;

Ты шел, и пред тобою рать склонялась,

Как волны пред могучим кораблем;

Ты шел, спокойно, веселяся брани,

Играя с ней, как с другом юных лет.

Ты падших миловал, сражал надменных,

Дерзающих твой тяжкий встретить меч.

Тогда я восклицал, исполнен восхищенья:

«Вы видите ль, идет шайтан сраженья,

Дающий жизнь, дающий смерть».

О, будь наш царь! Как весело с тобою

Пойдут к победам наши племена:

Кто мог бы смерти за тебя бояться?

Ермак, прими венец! Все казаки

Вокруг тебя с восторгом соберутся;

Твои защитники, твои друзья,

Тебе не изменяющие слуги.

К тебе из недр страдающей России

Непобедимая стечется рать.

Где Новоград разрушен до основы,

Где средь убийств в расхищенном Торжке

Опричники потешно пировали,

Там бедные, лишенные всего

Свирепою опалой Иоанна,

Скитаются, без пищи, без приюта.

Они к тебе, как к небу, прибегут;

Защитник их, покров их, их спаситель,

Ты им отдашь надежду, счастье, жизнь.

Прими венец и полети к победам,

От торжества стремися к торжеству.

Перед тобой в ничто падут престолы,

Как перед взглядом утра легкий пар.

Перед тобой Чингис, Тимур забыты,

Пол-Азией твой управляет меч.

Твоим словам вселенная внимает.

Ты к смерти осужден. Будь царь сибирских стран,

Полуночи могучий повелитель,

И пред тобой смирится Иоанн,

Невинного неистовый гонитель.

Но для чего же медлишь ты? Решись.

Будь, будь царем, спасителем Сибири.

Идите! Я вам вскоре дам ответ,

А вы вблизи решенья дожидайтесь.

Но помни. Выбор твой: венец иль смерть.

Здесь быть царем, там умереть на плахе!

Царем, владеть судьбою ста племен,

Быть богом их, их зримым провиденьем.

О гордая, но сладостная мысль!

Сказать войне: пылай! и кровь лиется;

Велеть: будь мир! и счастлива земля;

Зреть пред собой склоненные народы

И взглядом, манием одним руки

Им страх внушать, вливать в их сердце радость;

Давать им жизнь иль к смерти посылать,

И лишь от неба ждать своей судьбины,

Пред ним одним главу свою склонять...

Не это ли венец мне предлагает?...

Но родина... За подвиги мои

Какая же там ждет меня награда?...

Отечество?... Что ж?... защитит оно

Меня от злобы гнусного злодея?

Я за Россию кровь свою пролил;

Но между мной и грозною секирой

Прострет ли длань спасения она?

О нет!... И я пойду на место казни,

Чтоб веселить Скуратовых сердца,

Чтоб Иоанн сказал с свирепом смехом:

« Вы видите ль, он покорил Сибирь;

Но я смеюсь над его бессильем».

Сказал и стая кровожадных псов

Ему хвалу над плазою завыла?

Нет, Иоанн! Ты хочешь сей главы?

Приди ж за ней в сибирские пустыни!

Приди за ней: тебя здесь ждет Ермак,

Не с горькими, бессильными слезами,

Не с тщетною мольбою на устах;

Но как боец с мечом в могучей длани,

Как смелый вождь, готовый к лютой брани,

Как мощный царь, полночи властелин,

Сияющий в венце средь пламенных дружин.

А ты, о дар нежданный рока,

Венец, главу мою покрой!

Вокруг тебя сокровища Востока

Блестят таинственной игрой.

Но взоры Ермака пленяет

Не изумруд, не огненный алмаз:

Нет, твой волшебный блеск от смертных глаз

Богатства тайные скрывает.

В тебе невидимы отрада и покой,

И гордая свободы радость,

И власти беспредельной сладость,

И луч бессмертья неземной.

Все упоения надежды дерзновенной,

Все сердца смелые мечты

И все сокровища, все счастие вселенной

В свой тесный круг соединяешь ты!

Приди ж, приди ко мне, венец Сибири...

Сибири?... Но ее уж нет: она

Покорена Россией. О Ермак!

О чем мечтал ты и какой преступной

Надеждою ты был прельщен?

Умри, умри! — ты думал об измене.

Прочь от меня, обманчивый венец!

Сокрой свое коварное сиянье.

Несносен мне его укорный вид,

В его лучах глазам моим горит

Мое преступное мечтанье

И неизгладимый мой стыд.

Прочь от меня — Теперь я русский снова! —

Шаман!

Ты избрал?

Избрал

Царство?

Смерть!

О небо! Вспомни, что ты отвергаешь!

Прекрати напрасный разговор!

Нет, не венец один, не блеск престола;

Нет, ты отверг бессмертие свое.

Ермак, тебя ждала победа, слава

И все, что льстит возвышенным сердцам.

Я не хочу, чтоб на моей гробнице

Мог начертать потомства правый суд

Слова: «Ермак, увенчанный предатель! »

Чего?

России!

О Ермак, она

Не защитит тебя от лютой смерти.

Россия!.. многим ей обязан ты?

Законами, которых меч кровавый

Каким-нибудь Скуратовым вручен!

И я за то России должен мстить,

Что небо ей послало Иоанна?

Она злодеями растерзана, попрана,

И мне ли кровь ее за то пролить?

Нет! на ее страданья, на железы,

На раны тяжкие ее

Есть у меня стенанье, горесть, слезы,

Но нет меча против нее.

Ты хочешь смерти?

Что ж! Не лучше ль разом

Сказать и свету, и земле: прощай!

Сказать судьбе: я от тебя свободен,

Иди, с другими жертвами играй!

Не лучше ль смерть, чем целый век согбенный

Под тяжестью преступного венца?

Венца, блестящего презрением вселенной

И праведным проклятием отца?

Ты знаешь Иоанна. На мученья

Ты, может быть, пойдешь.

Я их снесу

И на позор.

Меня утешит совесть.

О Курбский! ты среди дружин чужих

Нашел спасение своей гонимой жизни...

Но имя Курбского, изменника отчизне,

Подлей Скуратовых самих.

Ермак, Ермак! ты знаешь ли, как сладко

Отцом народа быть?

О, замолчи!

Быть благодетелем, его отрадой,

Его защитой? Зреть веселие одно,

Внимать вокруг благословенья,

Знать, что везде, где чтится твой закон,

Во всех странах, твоей подвластных воле,

Ни вздоха нет, ни горести, ни слез, —

И говорить: «Они счастливы мною;

Моя рука им льет дары небес.

Лишь обо мне пред алтарем шайтанов

Курится чистый фимиам;

Лишь обо мне моления шаманов

Восходят к внемлющим богам».

О старец, речь твоя сладка; но слушай:

Одна пусть капля яда упадет

В напиток сладкий и целебный —

Сосуд коварный и враждебный

Твоя рука со страхом оттолкнет.

Не правда ли?

Ты прав!

Так слушай, старец.

Ты подал мне блистающий сосуд,

И в нем кипит напиток дивный — слава;

Но скрыта в нем смертельная отрава,

Ее изменою зовут.

Ермак, смотри на синий свод небесный:

Ты видишь ли, как звезды в нем горят?

Там вечными, блестящими чертами

Земли и смертных вписана судьба.

Тебе безвестны их святые знаки,

Но я их понимаю: в них мой взор

Прошедшее, грядущее читает.

Не смейся. О! я зрел уже давно,

Что ты придешь, ведомый небесами,

Победою увенчанный от них.

Прими венец, и никогда шайтаны

Не обещали смертному наград

Подобных тем, которые прольются

На юную твою главу. Ермак, Ермак!

Прими венец, и никогда в подлунной

Другой престол так не сиял, как твой.

Отвергни — ты погиб, Сибирь погибла.

Я не могу отчизне изменить.

Я сорок лет пред алтарями Рачи

Молил его, чтоб он тебя склонил

Принять венец, принять престол сибирский.

Я не могу, не должен.

О Ермак!

Мы не склоним главы перед Росией,

Мы здесь умрем иль откочуем вдаль,

Чтоб умереть среди пустынь суровых,

Среди враждебных и чужих племен.

Сибирь погибнет, царство опустеет.

О, сжалься над Сибирью, над собой

И надо мной, полуумершим старцем.

Не отвергай моей мольбы, Ермак!

Не дай мне пережить моей отчизны,

Не дай мне слез, кровавых слез пролить

Над царством сим, разрушенным на веки,

И над тобой. Прими, прими венец.

Ты видишь, я твои колена обнимаю...

Ермак! Мой юный сын погиб в бою,

И может быть, тобой... я длань твою

Теперь с слезами и мольбой лобзаю.

О, сжалься над Сибирью!

Встань, Шаман.

Не говори мне: встань. Когда я встану,

Всё будет решено: и смерть твоя,

И вечное падение Сибири.

Ты видишь, я теперь у ног твоих,

Твой подданый... но встану — грозный мститель

За родину, сраженную тобой!

Ты мне отмстишь? Нет, старец, я на плахе

Свой кончу век, — таков закон царя.

Ты кончишь век на плахе? под секирой

Ты склонишь мощную главу? нет, нет!

Ты здесь умрешь, где побеждал, в Сибири,

Изменою обманчивых друзей;

Иль примешь сей венец, залог победы,

Залог счастливых, славных, долгих дней.

Спаси Сибирь, спаси себя.

Я русский!

О, небеса! Всё решено навек.

Сибирь погибла, ты погиб. О, горе!

О, горе! плачь, Шаман, и умирай.

О царство древнее! о родина святая!

Тебя Шаман твой старый пережил;

Он зрел падение твое, не умирая,

И над тобой лишь слезы лил.

Нет, нет! отмщу я за тебя: погибнет,

Погибнет мной разрушивший тебя.

Но ты разрушен, ты не встанешь

Из пепла своего, мой край родной;

Века пройдут, и к битвам ты не грянешь,

И не блеснешь ты мирною красой.

А ты, венец! Никто перед тобою

Не склонится трепещущим челом,

Не будешь ты сиять над смертною главою;

Иди ж сиять на Иртыше седом.

Но ты, Ермак, ты будешь жертвой мщенья.

Так небом велено. Я стар и слаб,

Но хитростью, обманом и коварством

Я должен, должен погубить тебя!

Прощай, но вскоре встретимся мы снова.

Ах, дай мне слезы над тобой пролить,

Твоей красой дай взор насытить жадный.

Увы, как скоро ты умрешь, Ермак!

Но ты умрешь потомством не забытый;

Нет, память о тебе пойдет из рода в род,

К дальнейшим временам, с бессмертною хвалою.

И никогда веков над смутною волною

Никто тебе подобный не блеснет.

Как дикие полунощи бураны,

Так был ужасен ты в боях,

Но к побежденным был ты благ,

Как солнца светлые шайтаны.

Но ты умрешь: я должен отомстить

За царство падшее твоей рукой.

И юную сию главу,

Могущую владеть громами,

С своими белыми власами

Я, слабый старец, я переживу.

Я отомщу, — так небо повелело.

Но отмстив, я лягу умирать,

И над Сибирью, над тобою

Так горько стану я рыдать,

Как безутешно плачет мать

Над сыном, спящим под землею.

Моя судьба решилась наконец:

Меня ждет смерть и, может быть, бесславье.

Увы! — Но нет! мне не о чем жалеть.

Прости мне вздох сей, о страна родная!..

Тебе быв верным, умереть?..

Иль изменив, венцом владеть?..

Нет! умереть не изменяя!

Прощай, мой друг.

Заруцкий, он умрет!

Сюда хотел прийти шаман?

Сюда.

Зачем же нет его? К чему он медлит?

Он, может быть обманывает нас.

Нет, быть не может.

Почему ж не может?

И отчего шаману верным быть,

Когда везде лишь ложь, коварство, хитрость

И самый мир — большой обман?

Он обещал

И ты ему поверил?

Но ты не обещал ли Ермаку

Ему быть верным? Я ему не друг ли?

А для чего мы здесь? Когда Шаман

Не изменил нам, что же он так долго

Нейдет в то место, где мы ждем его?

Смотри, мой друг: сгорая нетерпеньем,

Ты упредил румяную зарю;

А он прийти с восходом солнца должен.

Зачем же ропщешь ты? Но, Мещеряк,

Мне кажется, что сон рукою тихой

Не закрывал сегодня вежд твоих.

Когда я просыпался под наметом

Ходил ты быстро с пасмурным челом,

Вполголоса беседуя с собою;

Как будто бы в безмолвии ночном

Вокруг тебя летали привиденья,

К которым речь ты обращал свою.

Скажи, какая мысль?

Кольцо уж близко?

Я думаю, с дружиною своей

Он нынче ж, завтра ли в наш стан прибудет.

Ермак. Наместником царя... Ермак!

И ты не знаешь, что меня тревожит?..

Ермак! — Но слушай. — Вестию своею,

Казалось, ты воспламенил в нем душу.

Он смерти ждал, о мщеньи говорил,

И сладкими, коварными словами

Я разжигал рождающийся гнев,

И вдруг! — Но сей рассказ еще сугубит

Мучения терзаемой души.

Знай: перед ним лежал венец Сибири,

И он, он смерть измене предпочел!

Безумный!

Если вы не тщетная мечта,

Детей и жен страшилище пустое,

Придите, я на помощь вас зову,

Властители обители подземной!

Я ваш, я ваш! лишь мщенье дайте мне!

Я не страшуся ваших мук, идите:

Страшнее вашего есть ад в груди моей!

Ты ждал меня. Но что ж вы содрогнулись?

Ужели старец вам внушает страх?

Иль, может быть, измены вы страшитесь?

Но нет; я знаю: на моем челе

Читаете вы: «мщенье за отчизну!»

И зрите рока грозную печать.

Но для чего в сем месте удаленном,

Казак, желал ты говорить со мною?

Ты хочешь Ермаку отмстить?

Я должен!

На это Рача дни мои продлил,

На это в старческие члены

И жизнь и огнь он снова влил

И дух, летами усыпленный,

К трудам кровавым пробудил!

Знай: к Ермаку и я вражду питаю,

И смерть одна с ним примирит меня.

Ты?

Я!

Кого он другом называет,

Кому как брату доверяет он...

И ты к нему вражду питаешь тайно?..

Нет, ты хотел смеяться надо мной.

Остановися. Я тебе клянуся.

Нет, не клянись. — Когда я к вам пришел,

Ты содрогнулся... да, теперь я верю:

Измена у тебя была в душе.

Шаман!

Исполнен сил, вооруженный,

Ты перед слабым старцем трепетал.

Да, верю я, глас совести смятенной

Тебе внезапный страх тогда внушал.

Шаман, я здесь не для беседы тщетной.

Ты веришь мне? Внимай же речь мою.

И так тебя определило небо,

Чтоб погубить изменой Ермака?

Что значит взор сей строгий, любопытный?

Дай руку мне. Отселе, как друзья,

Как братья, мы к одной стремимся цели.

Все превозмог я для тебя, Сибирь!

Своей души священнейшие чувства

И сердца гордый глас я усмирил!

Я руку жму изменнику как другу!

Несмысленный старик!

Остановись.

Ты видишь, он смеется надо мной.

Но вспомни, кто наместником царя?

Ты прав я все снесу.

О, ты не знаешь,

Сколь справедлива месть моя, Шаман!

Служитель мирный алтарей шайтанов,

Ты век провел в безмолвии страстей,

И ты не знаешь, как они пылают

В груди младых бойцов, в груди моей.

Они доселе мне еще безвестны.

Казак! любимый сын небес, Шаман

Их тайны светлые в звездах читает;

Но взор одних шайтанов проницает

Сердец в обманчивый туман.

И мы друзья отселе! Но клянися,

Что верен будешь ты своим словам.

К чему же клятвы? Нас соединяет

Не дружество, не юная любовь;

Нет: наш союз — и ненависть, и кровь;

И верь, обетам месть не изменяет!

Ты говоришь о мщеньи; но скажи,

Какие войска ждут твоих велений?

Пятьсот бойцов скрываются в лесах,

Как я, горящие враждой священной,

Готовые, как я, идти на смерть.

Одно лишь слово, и они стремятся.

Но что за шум? — Заруцкий, посмотри!

И эта рать бесстрашна и надежна?

Кольцо! Кольцо!

Сокроемся, Шаман!

Здесь есть пещера, в ней мы будем скрыты.

Я впереди; вы смело вслед за мной.

Я думаю, до стана недалеко.

Мне кажется, когда взошла заря,

Я видел — на горе белели ставки;

Но лес их скоро скрыл от глаз моих.

Как весело во мне биется сердце.

Да отчего же так?

Не знаю сам.

Быть может, оттого, что утро красно,

Что ветер дует так свежо. Смотри,

Как вдалеке волнистыми грядами

Ложится утренний туман;

Как всходит солнце, неба великан,

Увенчанный бессмертными огнями;

Вокруг него, как раболепный двор,

Седые облака стадятся

И от лучей его златятся.

Но он, увы! мой ослепляет взор.

Зачем же ты, безумец, в небо смотришь?

Да разве на земле не хорошо?

Земля прекрасна. Светлою росою,

Как сетью сребряной, покрылися поля;

Но там, под твердью голубою,

Всё, всё прекрасней, чем земля.

Там жаворонка песнь так сладко раздается,

Играя с ветрами, к нему, к царю светил,

Орел так весело несется.

Ах! тщетно вслед за ним душа кипит и рвется;

У смертных нет его могущих крыл.

Ну, признаюсь, престранный ты мечтатель

Пришло же в голову с орлом летать.

Скажи-ка лучше, через час, не боле,

Мы отдохнем на время от трудов.

Итак, сегодня я его увижу?

Кого увидишь?

Ермака.

Так что ж?

О, как давно, склоняя слух к рассказам

О подвигах и славе Ермака,

Об нем я мыслил с тайным восхищеньем,

И я его увижу?

Что ж, глупец?

Ты, глядя на него, таким, как он, не будешь.

Стекло горит от солнечных лучей,

Огнем вода холодная сияет,

Не так ли взор бестрепетных вождей

Сердца бойцов младых воспламеняет?

Как радостно к боям с сей мыслию летать!

Он здесь, он взглядом следует за мною;

В его глазах как сладко побеждать!

И если смерть нам суждена судьбою,

С его хвалой не тяжко умирать.

Эх молодость, всё для тебя прекрасно!

Вот молодец! Вот истинный казак!

И ты туда ж в мечтания пустился.

Мы близко к цели.

Да, Кольцо, ты прав:

Я близок к ней.

Отец мой, ты слабеешь.

Сядь, старец, отдохни на камнях сих.

Теперь на них, а завтра уж под ними.

Ты утомлен тяжелым сим путем.

Ты здесь найдешь покой.

В земле сибирской

Он ждет меня.

Быть может, через час

Пройдет усталость, возвратятся силы,

И мы свой кончим путь.

Он кончен здесь.

За сей горой, покрытой темным лесом,

Отсюда близко стан казачий скрыт.

Мне не видать его.

Еще сегодня...

Нет, нет, я дале не могу. Спеши,

Спеши, Кольцо.

Могу ль тебя оставить?

Оставь меня; иди, неси к нему

Дары царя, прощение России.

Скажи ему, его здесь ждет отец;

Не медли!

Я твою исполню волю.

Пойдем, друзья. Ты с сотнею своей,

Бряцалов, здесь останешься на страже.

Не забывай, мы в вражеской земле,

И Ермака отец, его невеста

Поверены тебе. Известен мне

Твой соколиный глаз.

Так, будь спокоен,

Он не задремлет.

Верных казаков

Расставь везде, но отойди подале,

Чтобы покою старца не мешать.

Друзья, за мною!

Как ты утомился!

Твои ланиты бледны, и уста

Как будто бы в страдании трепещут.

Усталостью ты это назвала;

Но, Ольга, есть еще другое имя, —

Оно не сладко для младых ушей,

Но старцам, долгой жизнью утомленным,

Оно приятно: это имя — смерть!

О боже! нет, оставь сие мечтанье.

Ты только тщетный страх внушаешь мне.

Ты утомлен трудом и ожиданьем,

И радость жизнь возобновит твою.

Так юность любит льстить себя обманом

И истину от глаз своих скрывать

Пустых надежд блистательным туманом

Ей небом дан прелестный дар мечтать.

Но мне давно прошла пора мечтаний:

Во гробе я стою одной ногой,

А там сияет правды лучь святой,

Без темных мира обаяний.

Зачем же взор ты отвращаешь свой?

Зачем же ты стал говорить о смерти?

Я не могу тебе внимать без слез.

Ты плачешь? Неужель о том, что старец

Готовится к прощанию с землей?

Ты плачешь! Я, ты видишь, улыбаюсь.

И надо мной ты можешь слезы лить?

Скажи, что смерть, чтоб я ее страшился?

Она с улыбкой подает сосуд,

Исполненный такой чудесной силы,

Что в нем мгновенно странник пьет

Забвенье бед и грусти и забот.

Гостеприимен темный кров могилы,

И ласковый хозяин в нем живет.

Скажи, отец! когда тебя не будет,

Зачем же я останусь на земле?

Не для тебя ли я жила доселе,

И без тебя что будет жизнь моя?

Но я страшусь пустого: да, я знаю,

Что для меня ты будешь жить еще.

Ты будешь жить для сына. Путь тяжелый

Тебя на время утомил.

Ах, для чего

Со мною ты его предпринимала?

Зачем, младая, в блеске красоты,

Оставила ты тихий край отчизны?

Зачем пошла ты по моим стопам

В сей край угрюмый, дикий и суровый,

В пустынную и хладную Сибирь?

О, сколько ты трудов переносила,

Как был тяжел тебе сей длинный путь!

Ты не вздыхала, ты мне улыбалась,

Я ропота не слышал твоего,

Но видны были мне твои страданья,

И тайно о тебе я слезы лил.

Ты плакал, ах! а я была счастлива:

С тобой, отец, с тобою я была!

Чего же было мне просить у неба?

Мне благ других вся жизнь не может дать.

Дочь нежная!

Ты думал — я страдала,

А я была за всё награждена

Твоеё улыбкою, твоей любовью,

Одним лишь словом от тебя. Скажи,

Ужель мечтал ты, я могла остаться

Спокойная в своей земле родной,

Когда ты стал бы по степям скитаться

С дружиной воинов, тебе чужой?

Кто, кроме Ольги, мог всечасно мыслить

О старце страждущем? Из чьих бы рук

Так сладок был сосуд с холодной влагой,

Целитель тяжких недугов и мук?

Кто стал бы песнию унылой

Тебя к покою призывать

И миг его, увы, столь легкокрылый,

Как неба дар нежданный, охранять?

Кто стал бы говорить с тобою

О счастливых минувших днях

И об утраченных надеждах и мечтах, —

Твоим слезам ответствовать слезою?

Кто мог бы так тебя любить, как я?

Да, ты была со мной, как ангел неба,

Хранитель, данный мне благим творцом.

Ты жизнь мою доселе услаждала.

Не говори о прошлом, мой отец.

Смотри в грядущее. Оно лишь радость

И счастие тебе сулит. Ермак,

Ермак придет к тебе. Он близко;

Уж, может быть, летит к твоим ногам.

О сладкое, счастливое мгновенье!

Да, если доживу, — но жизнь моя,

Я чувствую, в груди уже иссякла,

И в жилах сих хладеет старца кровь.

Ужель умру я, не простивши сыну?

О! эта мысль страшнее для меня,

Чем смерть сама! Ах, Ольга, Ольга!

Ужель, прошед сибирские пустыни,

Когда я видел стан, где мой Ермак,

Мне должно умереть, как жил, с печалью

И счастия не возвратить ему?

Зачем же мысль сия тебя тревожит?

Но ты устал, и нужен сон тебе.

Нет, сон земной сих взоров не закроет,

Доколе вечный не придет ко мне.

Но жаждой я уже с утра томлюся;

Быть может, чаша с хладною водой...

Когда мы шли, я зрела в сей долине,

Как серебра живого луч,

В пещере черной меж скалами

Сверкал студеной влаги ключ.

Я возвращусь сейчас с его дарами.

Спеши, Ермак! мои слабеют силы,

Над сей главою смерть простерла длань,

Спеши! приди принять благословенье

Так тягостно страдавшего отца...

Но грудь моя сжимается болезнью...

Я чувствую... о боже! час один,

Один еще мне дай из чаши жизни,

Чтоб я мог зреть его, чтоб мог, прижав

Его главу к хладеющему сердцу,

Ему сказать: «Будь счастлив, ты прощен!»

Идти на казнь! Что ж? Поздно или рано,

Я должен умереть. Законов меч,

Стрела ль врага или недуг тяжелый,

Не всё ль равно, что раздирает ткань,

Сплетенную из гори и печали,

В которой радость изредка блестит,

Как злата нить на рубище страдальца.

Одно мгновенье — и всему конец.

Но умереть и в гроб нести проклятье...

Ах, эта мысль тяжка! О мой отец,

Как радостно бы жизнию своею

Ермак твое прощение купил...

Кольцо уж близко! Утром мне казалось,

Как будто бы на скате синих гор

В оружье солнце отражалось.

Сомнение несносно: лучше ж я

Пойду навстречу смерти. — Вот откуда...

А, что я вижу? Это не мечта.

Здесь старец — русский! В глубине Сибире?

Быть может, раб, бежавший от врагов...

Как вид его мне сердце раздирает!

В морщинах, на его челе седом,

На сих ланитах, в сих померкших взорах,

На бледных сих и трепетных устах

Рукой судьбы написано: «страдалец!»...

Я подойду... Не знаю, отчего

Я трепещу.

Скажи, почтенный старец,

Кто ты? Какою странною судьбой

Ты принесен в сибирские пустыни?

Я вижу по одежде, по чертам,

Что мы с тобой сыны одной отчизны,

Которых рок умчал в сей дальний край.

Кто я? Ты видишь — странник престарелый,

Скитавшийся по жизненной стезе,

Но близкий к цели странствия земного;

Разбитый челн, игралище валов,

Который бурей занесен далеко,

Чтоб кончить бег свой средь сибирских скал.

Какой я голос слышу! Сердце бьется.

Нет: это было лишь мечта одна.

Ах, сей мечтой душа моя полна,

В ней глас отца всечасно раздается.

Странна судьба людей! я мог ли думать,

Что кончу век свой в здешней стороне?

Нет, быть не может: он теперь далеко;

Меж ним и мной пустыни, цепи гор...

Одна мечта... но это сходство странно!

И тот же звук речей, и тот же взор.

Ты, старец, был невольником в Сибири?

Похищен, может быть, в набегах злых?

Нет: я еще недавно из России

И никогда в оковах не страдал.

Недавно из России? С каждым словом

Растет мое смятение. Нет, нет!

Не может быть! Едва четыре года

Прошли с тех пор, как видел я отца;

Он был еще могущ и силен,

Украшен свежей сединой;

Он поднимался величавый,

Как гордый дуб, столетний царь дубравы,

Под тяжестью снегов, набросанных зимой.

Не может быть! Едва четыре года...

И ты один сей дальний путь прошел?

О, нет! со мной казацкая дружина.

Дружина? кто же вождь ее?

Кольцо.

Ты из Москвы... последовал за нею?

Нет, с берегов Оки.

Но для чего ж

Оставил ты спокойную отчизну

И посетил враждебную Сибирь,

Где брани огнь еще не прекратился?

Быть может, по велению царя?

Нет: сердца глас меня привел. В Сибири

Мой сын.

Твой сын?..Казак?

Их атаман.

О боже! это он!.. Куда сокрыться?

Нет, нет: останься здесь, Ермак! Смотри,

Вот славный подвиг твой! Отцеубийца!

Ты свел его во гроб; ты жизнь его

Печалию, отчаяньем разрушил;

Ты в грудь его вонзил кинжал. Смотри!

О горе! на лице его мой взор читает,

Как в книге грозного судьи небес,

Рассказ моих разбоев, преступлений,

Его любви, его страданий, слез.

О боже, не ищи других мучений;

Сей грозный вид ужаснее, чем ад.

О! поспеши, мой сын, приди скорее.

Что слышу я? Меня отец зовет!

Увы, отцом его назвать не смею;

Я проклят им навек.

Ермак! Ермак!

Приди принять последнее прощенье.

Да, я пойду, паду к его ногам!

Пусть он простит мне, пусть благословенье

Произнесет он над главой моей.

Тогда скажу ему: отец! Но прежде

Не смею слова произнесть сего.

Кого к себе ты призываешь?

Сына.

Ужели хочешь ты ему простить?

Раскаянье и бога примиряет.

О старец, у меня в стране родимой

Есть также...ах! быть может, был... отец,

И он... меня проклял!

Несчастный!

Небо

Услышало проклятия его.

Да, так же, как твой сын, я был виновен,

Но так, как он, раскаялся и я, —

Ужели мне прощенья не будет?

Надейся и молися небесам!

О, я страдал, молился, горько плакал,

Но сердцу моему покоя нет:

На мне лежит родителя проклятье.

Но он меня любил. Когда б он зрел

Мою тоску, услышал бы стенанья,

Которые в безмолвной тьме ночной

Из сей груди стесненной вылетают —

Свидетели страданья моего, —

Он сыну бы простил. Но он далёко.

О будь же ты посланником небес,

Будь вестником и мира, и прощенья;

Будь мне отцом, скажи мне так, как он:

Мой сын, прими мое благословенье.

Ты видишь, я паду перед тобой,

Я длань твою слезами обливаю,

Простри ее над страждущей главой;

Скажи мне: «Небо и отец прощают».

Ермак!

Ермак?

Родитель!

О мой сын!

Перед лицом внимающей природы,

И ангелов, и самого творца

Прими теперь мое благословенье.

Приди ж, Ермак, приди к груди отца.

О счастие! Отец мой!

Видишь, Ольга,

Что смерть близка. Я сына не узнал.

Я принесла сосуд с водой студеной:

Ты ею жажду утолить хотел.

Нет: я ее не ощущаю боле,

Я жажду сердца счастьем утолил.

Ах, Ольга! Неужель и ты простила?

Тебе отец, тебе простил господь,

И не от горя льются эти слезы.

Пусть смерть придет: я не страшусь ее.

Прощен тобой...

Ты говорил о смерти,

Мой сын; она уж здесь, в моей груди.

Но подойди ко мне, Ермак, приближься;

Уж тускнет все в слабеющих глазах;

Приближься: я хочу любовь и радость

Еще прочесть в твоих чертах.

Но, Ольга, посмотри, в четыре года

Как горестно переменился он!

Черты всё те ж; но где ланит румянец,

Где прежняя улыбка на устах?

Ее уж нет! Увы! Куда девалось

Веселое сияние очей,

В котором счастье сердца отражалось,

Как утра луч среди зыбей!

Где роскошь юных тех кудрей,

Которых русою волною

Его гордилася глава,

Как выя молодого льва

Своей златистою космою?

Как ты страдал, мой сын!

О! я счастлив.

И я виновен, я своим проклятьем...

Но, мой Ермак, прости, прости отцу,

Он был несчастлив также.

Мой родитель!

Ты посмотри, и на моей главе

Власы седые горе иссушило.

О! ты не знаешь, что на сих щеках

Бразды глубокие изрыло.

Все слезы, слезы об тебе, Ермак.

Как строго я наказан!

Ты у Ольги

Спроси, как плакал я; во тьме ночей,

И утром, в полдень, или в поздний вечер —

Что делал я? Все думал о тебе.

Скажу: «Где, где ты, сын мой?» — и заплачу горько.

Не правда ли: ты мне простил, мой сын?

Твои слова мне сердце раздирают.

Страшнее казни нежный твой укор.

Ты плакал обо мне. О! эти слезы,

Поверь, огнем текли в груди моей.

И ты любил меня еще? Преступник,

Я не был изгнан из души твоей.

Ах, сколько я перед тобой виновен!

И ты мне мог простить!

Ермак!

Зачем ты речь заводишь о прошедшем?

Зачем ты хочешь раны раскрывать?

Да, мы страдали; но теперь счастливы,

И я могу спокойно умереть.

Ты говоришь о счастье и о смерти?

Мне нужен сон по жизненных трудах.

Но полно, дочь моя. Я снова с вами,

С тобой, мой сын, и все забыто мной:

Прошедшее мелькает пред очами,

Как тяжкая мечта души больной.

Не правда ль? Это было сновиденье,

Несчастие не разлучило нас,

Я не страдал, не плакал, не томился;

Все было сон; но он теперь прошел.

Скажите...

Боже!

Или нет: молчите!

Я слышу вас, вы говорите мне,

Что это всё обман. О! хоть на время

Не разрушайте счастья моего!

Да, мы в России, там лиется Волга,

Вокруг меня родимые поля.

Как небо русское лазурно надо мною!

Как ты прелестна, русская земля!

Но что же, как всегда, вы не садитесь

Здесь близ меня? Приди ко мне, Ермак.

Но вы печальны; что же? улыбнитесь,

Ведь мы теперь счастливы навсегда.

Мой сын, ты знаешь, я люблю рассказы

О том, что видит твой орлиный взор

Вдали, где все неясно и туманно:

Смотри, что видишь ты на скате гор?

Что ж ты молчишь? Ужели сон тяжелый

Твои глаза ослабил, как мои?

О нет, отец мой, из дубравы темной,

Я вижу, там стрелой летит олень,

И жадно вслед за ним, как тень,

Несется волк седой, огромный.

А этот свет?

А там по Иртышу...

Не говори: Иртыш, скажи: по Волге.

Но, Ольга, взор его, как прежде, быстр,

А мне, не знаю почему, приснилось,

Как будто бы я выплакал глаза.

Не правда ли? ведь это все пустое.

Ермак!

Кольцо, родитель мне простил.

Теперь готов я несть главу на плаху.

И царь тебя простил. Отселе ты

Уже не атаман, но воевода,

Царя наместник.

Я? Твоим словам

Могу ль поверить?

Здесь пред тобою

Ты зришь дары и грамоту царя.

Друг! этот миг не лучше ль целой жизни!

Прощен царем, Россией и отцом!

Но мой отец!

Кольцо, он умирает.

Ермак! Надень теперь дары царя;

Пусть я пред смертию тебя увижу

Блестящего наградою трудов,

Как победителя Сибири.

Броню!

Сними кольчугу.

Ольга, посмотри:

Как он в броне и грозен и прекрасен!

Но дайте мне царя златую цепь,

Я сам на сына, я ее надену.

Подайте мне блистающий шишак.

Так завтра снова ты придешь. И помни,

Что вечером я здесь же жду тебя.

Клянусь святою местью за отчизну,

Я буду здесь.

Заруцкий, посмотри:

Венчают жертву.

О друзья, смотрите!

Вот сын мой, мой Ермак. Всему конец.

Последних сил меня лишила радость.

Я слышу смерти дружеский привет,

Но сладостно мои сомкнутся вежды:

Свершились сердца гордые надежды,

Я сына зрел в венце его побед.

Скажите мне, не тускнет ли светило,

Блестящее на высоте небес?

Нет, все блестит: и холм, и луг, и лес;

Сиянье дня поля покрыло.

Но, дети, все померкло предо мной,

Мой слабый взор уж вас не различает.

Придите! Ольга, ты всегда была

Со мной, как дар небеснеоцененный,

В темнице жизни чистый рая луч,

Несчастного святое утешенье;

И небо наградит тебя. Прими

Последнее отца благословенье.

Ермак, Ермак, ты царство покорил,

И родина твои забыла преступленья:

Об них ты горько слезы лил,

И вышний царь с тобою примирился,

И твой отец тебя благословил.

Но меч твой кровию невинною дымился,

И кровь за кровь! Ермак! закон простил,

Но ждет тебя измены меч кровавый:

Уж в гроб твоя склоняется глава;

Умрешь ты скоро; но умрешь со славой,

И память дел твоих останется жива,

И летопись и струны золотые

Потомству подвиг твой передадут. —

Что слышу я? Какое пенье,

Как гласы ангелов, несется вдалеке?

Я вижу храм, в нем внемлю я моленье;

О ком мольбы сии? Об Ермаке!

Последнее мгновение настало.

Но что? О ком вы плачете, друзья?

От радости лиются ваши слезы.

Ах! ей теперь полна душа моя.

Я чувствую, прощанье с миром — сладость.

Вы говорите, это смерть? Нет, нет,

Друзья... Не смерть... а жизнь... и радость!

А! это ты, Шаман; я шел к тебе.

Готово все; вдоль берега крутого

Я ратников своих сокрыл;

Они горят нетерпеливым мщеньем

И ждут тебя.

Как! ты, Шаман, уж знал,

Что в эту ночь его свершится жребий?

Ты не видал Заруцкого, а я

Уже два дни не выходил из стана,

Кто ж мог тебе сказать? Погибли мы,

Коль кто другой проникнул в наши тайны.

Спокоен будь; они безвестны всем;

Никто еще во всем казачьем стане

Не мог узнать намерений твоих.

Но видел ты как солнце закатилось?

Оно сокрылось в облаках густых.

Ты только зрел, что дневное светило,

Скрываясь среди бурных туч

Края их ярко золотило;

Ты только зрел, что сизый молньи луч

Змеей огнистой извивался.

Но я узнал, что, в бурю облечен,

Сердитый дух средь молний приближался.

Ты только зрел, что тусклый небосклон,

Как дальнего пожара пламя,

Сиял и рдел. Но я узнал,

Что в нем шайтан по ветру развевал

Кровавое сражений знамя;

И я созвал бестрепетных друзей.

Но близко ль ты сокрыл свою дружину?

Потом, когда поля покрыла ночь,

Я зрел — звезда так весело блистала.

Но дух прошел, и в хладной мгле пропала

Небес сияющая дочь.

И я заплакал: сердце мне сказало,

Что ныне смерть постигнет Ермака.

Но...

Я отомщю за падшую отчизну!

Здесь, здесь, в лесу, моя сокрыта рать,

Пятьсот бойцов неустрашимых.

Слушай:

Здесь с Ермаком лишь сотня казаков,

Все прочие в другом остались стане

Для охраненья покоренных стран.

Ермак мечтает с слабой сей дружиной,

Поднявшись вверх по брегу Иртыша,

Распространить свои завоеванья;

И подвиг сей он мог бы совершить;

Но...нынче он погибнет. Нынче в полночь

Заруцкий нам откроет вход в сей стан.

А стражи?

Он обманчивым напитком

Ко сну их склонит, и тогда, Шаман,

Твоя дружина вслед пойдет за мною;

Я к ставке Ермака вас поведу.

Все казаки погибнут!

Как? Вся сотня?

Все, все падут!

Нет, пусть Ермак один

Своей главой насытит ваше мщенье,

Другим оставьте жизнь.

Нет, нет, казак!

Погибнут все: ужель ты можешь думать,

Что, раз вступивши в спящий стан врагов,

Хоть одного мы пощадим? Безумный!

Велит Шаман — и буря замолчит;

Но мщенья сам Рача не удержит!

На это не был я готов. Ермак!

Твоей лишь смерти я хотел; но, боже!

Всех погубить! Иди назад,

Шаман, к своей дружине кровожадной;

Я не впущу вас в стан.

Прощай, казак.

Остановись...С какой осанкой гордой

Ты выступал под светлым шишаком

Царя наместник!

Что же? ты решился?

Как он блистал под гривной золотой,

Как он броней, казалося, гордился!

Он говорил мне: друг! Но на устах,

В глазах его, блистающих слезами

Над хладными останками отца,

Я открывал надменную улыбку...

И он останется живым?

Казак!

Скажи ответ последний.

Чтоб смеяться

Над тщетной местию моей!.. О нет!

Погибнет он! и я тогда начальник

Всех казаков: из есаулов я

Всех старше, всех славнее в деле ратном...

Быть может царь...

Что ж медлишь ты?

Шаман!

Пусть все погибнут; но в одном клянися:

Свободу мне и жизнь оставишь ты?

Клянусь, и Рача пусть свидетель будет,

Что не нарушу клятвы я своей.

Но прочим нет пощады. — А Заруцкий?

Я слышу шум. Пойдем, Шаман, пойдем

Туда, где собралась твоя дружина

А ты, товарищ мой, среди опасных сеч,

В разбое смелом, в лютой брани,

Надежный мой булат, о! брата острый меч,

Ты верен был его могущей длани;

Отмсти ж теперь за смерть его

И утоли не златом, не казною,

Но жаркою кровавою росою

Кипенье сердца моего!

Кольцо, здесь должно мне с тобой расстаться,

И навсегда, мой друг.

Как навсегда?

Ты через месяц возвратиться можешь.

Но я не возвращуся. Может быть,

Еще увидишь ты мой прах холодный;

Меня тебе уж больше не видать.

Итак прости, мой друг, прости навеки!

Какой мечтой тревожится Ермак!

Ты побеждал досель, зачем же нынче

Изменит счастье твоему мечу?

Ты слышал ли? С прощанием последним

Он говорил мне: «Кровь за кровь, мой сын».

Ты будь слугой России неизменным,

Будь счастливым и доблестным вождем,

Живи всегда хранимый небесами,

Сверши начатое моей рукой

И помни нашу дружбу. Но — я знаю,

Кольцо, ты не забудешь Ермака.

Что ж взоры у тебя блестят слезами?

Ужели весть о смерти так страшна?

Ермак! смеясь свою бы смерть я встретил,

И это в битвах часто видел ты;

Но пережить тебя — ах! этой мыслью

Не отравляй мгновения сего.

Оставим же ее на время. Друг мой!

Ты зрел гробницу, над которой я

Вчера воздвигнул памятник унылый.

О боже! для чего я не могу

С утра до вечера всегда над нею

Стоять в молитвах, в горестных слезах,

Надгробный памятник, одушевленный,

И ожидать, чтоб тот же самый прах

Нас съединил в могиле неизменной?

О мой отец! твой сын тебя изгнал

Далеко из земли благословенной,

Где наши предки спят, где ты мечтал

Последнюю их разделить обитель.

Утешь меня, утешь его, мой друг,

Коль может горесть знать бесплотный дух —

Небес счастливый и бессмертный житель.

Над камнями, под коими сокрыт

Отец, так много от меня страдавший,

Воздвигни храм святой; пусть первый крест

Блестит в Сибири над его гробницей.

Твои слова — веленья для меня;

Но, может быть, ты сам...

Идя к сраженьям,

Не должно ли готовым быть на смерть?

Ты слышал, Ольга хочет возвратиться

В отечество.

В отечество? Туда,

Где злобою она была гонима?

Но где тепеь от всех ее врагов

Ей имя Ермака защитой будет.

И для чего б осталася она

В стране сибирской, меж племен враждебных,

Где брани гром на время лишь умолк?

Родитель мой во гробе; а со мною

Она навек, навек разлучена

Воспоминаньем прежних преступлений.

Ах! это ли нам прежде сердца глас

И юные надежды обещали?

Когда назад я обращаю взор,

Не верю я годов минувших счастью,

И памяти не верю я своей.

Прошедшее мне кажется мечтою,

В прелестном сне мелькнувшей предо мною,

Но слишком сладкою для бедной жизни сей.

Увы! как все с тех пор переменилось!

Но в сердце Ольги перемены нет!

Среди гонений, среди тяжких бед

В нем чувсво прежнее хранилось.

Нет, нет, мой друг. В душе ее любовь

Не та, которой силою мятежной

Волнуется младая кровь;

Не та, вокруг которой сновиденья,

И радости, и резвые мечты,

И сладостной надежды обольщенья

Блистают — жизни ранние цветы.

Нет, это чувсво в ней давно погасло.

О нет, Ермак; с тобой ее глаза

Еще любовию сияют.

Так ангелы на смертного взирают,

Так любят землю небеса.

Да, мы должны расстаться навсегда.

Она сказала, что на бреге Волги,

В монастыре, где в прежние года

Молились мы перед святой иконой,

Забывши мир и жизни суету,

Средь инокинь, в безмолвии священном,

Она свой век молитвам посвятит.

Счастливая! она увидит снова

Родимой Волги светлые брега —

Прелестный край, любимый небесами!

Когда же весть придет издалека,

Она услышит, может быть с слезами

О ранней смерти Ермака.

Пусть с Ольгою до самых гор Уральских

Идет полсотня казаков; а там

Стоят отряды и дружины Пана.

Полсотню казаков отправишь ты

Меж Иртышом и Обию на Север,

Чтоб дань собрать с кочующих племен.

Но полночь уж близка, темнеет небо:

Дай руку, друг мой, и прощай.

Ермак!

Не знаю почему, с тобой прощаясь

На краткий срок, моя теснится грудь.

Ты вскоре должен возвратиться снова;

А сердце, может быть, от слов твоих

Томимое предчувствием печальным,

Мне говорит, что никогда с тобой

Не встречусь я; мне кажется, что нынче,

Что в эту ночь погибнуть должен ты.

Нет; в эту ночь ты можешь быть спокоен.

Чего страшиться мне?

Не знаю сам;

Но не могу преодолеть волненье

И тайный страх души моей. Ермак,

Ты нынче зрел ли, как угрюм и грозен

На западе вечерний луч погас,

Какие знаменья нам ночь явила?

Таков всегда бывает вид небес

Пред смертию мужей, тебе подобных, —

Рушителей могущественных царств.

Заря горела кровию, и звёзды,

Срываясь с синей высоты небес,

Терялися в пространстве беспредельном,

Лишённые и блеска и лучей.

В глуши лесов безмолвных, одиноких, —

Так слышал я от смелых казаков, —

Носился тихий стон и звук оружий.

О, перестань смеяться надо мной

И верь — когда я буду взят могилой,

Всё в мире будет тихо, как всегда;

И небо не прольёт росы унылой,

И не застонет хладная земля,

И солнца лик взойдёт румян и светел,

Не думая о падшем Ермаке.

Но эти молньи, эта буря в небе...

Так что ж? Быть может, небо сей грозой

Гласит беду Сибири устрашенной.

Сия луна, как щит окровавленный,

Катящая над бурною рекой...

О нет! она, как робкая девица,

Глядится в зеркало зыбей

И юной прелести своей,

Краснея, тайно веселится.

Поверь, Кольцо, оставь свой тщетный страх:

Мне нечего ещё теперь бояться,

Здесь нет врагов.

Ермак! В густых лесах,

Вокруг теченья Иртыша, я знаю,

Скрываются остатки их дружин.

Но их немного. В стане сём со мною

Отважнейшая сотня казаков.

Ужель остяк пугливый...

Но измена.

Её здесь нет.

С тобою Мещеряк!

Опять!.. Всечасно ты твердишь мне то же.

Я знаю, ты давно уж с ним в вражде, —

А это чувство часто ослепляет;

Но верь мне, храброго и смелого бойца

Я подозреньем не обижу.

Что же?

Пусть будет он начальником дружин,

Которые со мною ты оставил.

Нет, он угрюм и дик, и на него

Восстали бы сибирские народы;

Ты мудростью и кротостью своей

Вражду потушишь в их сердцах суровых

И с властью русской примиришь Сибирь.

Не сам ли ты предчувствуешь погибель?

Не от него.

Возьми меня с собою.

Позволь с тобою мне идти к сраженьям,

Всегда, везде сопутствовать тебе;

Тогда измены не страшися боле:

Бессонный страж и ночию, и днём,

Вокруг шатров, вкруг дремлющего стана,

За верность всех ответствует Кольцо.

Оставь Мещеряка; в душе своей

Питает он коварство и измену.

И если он изменит, пусть падут

Две тысячи воителей отважных,

Надежда, слава русской стороны;

Пусть все погибнут, — ты, Ермак, спасёшься.

Не так ли, друг мой? О Кольцо, Кольцо!

Тебя ли я и твой ли голос слышал?

О, пусть погибнет имя Ермака,

Забытое иль презренное миром,

Когда я предпочту не только бытие,

Но дружбы голос, иль любовь, иль славу

Тебе, отечество моё!

Я вижу, ты погибнуть должен. Дружба

Тебя спасти не может. Да, Ермак,

Ты обречён быть жертвою судьбины!

Прости.

Кольцо, приди к груди моей.

Кому судьба дала такого друга,

Тот не ропщи на жизнь! Он смерть мою

Предчувствует. Нет, это лишь мечтанья,

Мгновенное смятение души

От слов моих и грустного прощанья.

Я знаю сам, что скоро я паду.

Над всяким царством есть хранитель тайный,

Могущий дух, иль злобный иль благой,

И дух сей жертвы требует кровавой,

Чтоб примириться с властию чужой.

Престол Казани! за твоё паденье

России мстит жестоко Иоанн!

Пусть о твоём свидетельствуют мщеньи,

Сибирь, один могильный мой курган!

Но в эту ночь мне нечего страшиться,

Моя душа спокойна и тиха,

И грудь моя вздымается так смело,

Так сладостно играет в сердце жизнь.

Как я люблю под тёмным кровом ночи

Прохладным воздухом дышать

И с тихим вдохновеньем очи

К лазури неба поднимать!

Там звёзды яркие катятся

Вокруг невидимых осей;

Они текут, они стремятся, —

Река негаснущих огней.

О стражи сонного эфира —

Средь чёрных и угрюмых туч

Залог спокойствия и мира!

Как мне приятен ваш дрожащий луч!

Мне кажется, он в сердце проникает

И силой тайной, неземной

Усталой груди возвращает

Давно утраченный покой.

Не так же ли над Волгою струистой

Я в прежние года любил на вас взирать

И юной мыслию, как сны младенца чистой,

В ваш светлый сонм перелетать?

Но я не знаю, почему сегодня

Они ещё прелестнее блестят!

О мой отец! не ты ли присылаешь

В сияньи их неслышимый привет

И сына к небу призываешь?

Червленный, кончены твои часы,

Вы все теперь в свои идите ставки.

Заруцкий, все ли в стане казаки?

Нет, Мещеряк ещё не возвращался.

Но где же он?

Уж будет час, как он

В сей лес вошёл.

Один?

Мне показалось,

Что кто-то вышел из леса к нему,

Но только не казак.

А! это странно!

Ужели прав Кольцо? Мне долг велит

Быть осторожным. Я не стану боле

Мещеряку так много доверять.

Тому два дни с ним видели Шамана.

Заруцкий, отвори врата.

Чтоб Мещеряк

Пришел ко мне, как скоро он вернется.

Я спать не буду. Ты, Заруцкий, сам

Будь бдителен. Ты помнишь, от тебя

Мы все едва на Таре не погибли.

И оттого, деля награды вам,

Тогда я предпочел тебе Бряцалу,

Хотя ты был отважнее его.

Но ты с тех пор вину свою изгладил.

Будь бдителней теперь.

Напоминай

О прежних оскорбленьях: здесь чертами

Кровавыми записаны они!

Вести ему Мещеряка? Поверь мне,

В твою придет он ставку, но едва ль

Его приветом будешь ты доволен.

Что? весел был прощальный пир? Вино

Лилось реками? Что ж молчишь ты, Луцкий?

Да, пир был весел. Но, не знаю я,

Мне что-то грустно.

Скучно быть на страже

И ночию, когда все в стане спит,

Стоять на вале, окликая звезды,

Как будто филин или волк в лесу.

Эх, нет! ты знаешь сам, что я мечтатель

И ночь люблю.

Недаром ты певец.

Да, я всегда люблю смотреть на небо.

Оно похоже на море.

О нет.

Как скоро ветр взмахнет сердитыми крылами,

Я видел, море — зыбкое стекло —

Чернеет дикими валами.

Но небо, ах! оно всегда над нами

Прелестно, тихо и светло.

Вот так, как нынче? Видишь эти тучи,

Ревущие над нашей головой?

Что ж? Пусть несутся тучи бурны:

Вдали, смеяся их грозе,

Сияет вечный свод лазурный

В недосягаемой красе.

Скажи, об чем же грусть твоя? Недавно

Пришел ты в стан наш: может быть, тебе

Не нравятся труды военной жизни?

О нет; я рад войне и с Ермаком

Готов идти на смерть; но что-то нынче

Мне не весело: будто бы беда

Какая-то, иль смерть сама, готова

Меня сразить.

Что ж? в нашем ремесле

Не далеко до смерти.

Я мечтаю

О родине, о матери своей,

Которая меня так нежно любит;

Я думаю о горестной сестре

И...

О красавице, не правда ль?

Что же?

Идти в поход и думать о любви!

Стыдись! Вино твою прогонит скуку

Возьми и выпей.

Я довольно пил.

И в жизнь ты не пивал вина такого:

Оно в мгновенье прогоняет грусть!

Что ж! спой теперь повеселее песню.

Нет, в этот вечер я никак не мог

Ни головы, ни голоса настроить

На лад веселых песен.

Испытай.

Как светло и как весело солнце восходит

На широких придонских полях!

Но светлей, веселее над хладным кладбищем,

На белых, безмолвных гробах.

Ты видишь, начал весело, а кончил,

Как будто сам я жизнь свою отпел.

Но тяжкий сон меня невольно клонит,

Глаза мои смыкаются.

Так что ж?

Засни.

На страже?

Я с тобою

И, если нужно, разбужу тебя.

Не должно б засыпать; но что же делать?

Невольно. — Помни ж! разбуди меня.

Уж он заснул. Напиток не обманчив.

Другие стражи далеко; вино

Почти закрыло их глаза, а буря

Покроет шум шагов.

Ермак не спит

И, может быть, пойдет по стану. — Полночь

Уже прошла, и все они нейдут.

Заруцкий!

Мещеряк, все тихо в стане,

Все спят один Ермак не спит

И ждет тебя.

Один он не спасется.

Но часовой?

Он спит.

Как? вечным сном?

Нет.

Он проснуться может.

Понимаю.

Теперь спокоен будь. Готово все.

Но где ж Шаман и вся его дружина?

Вот он идет; ты отвори врата.

Шаман, нас ждет Заруцкий. Вход свободен,

И смерти он не может избежать.

Войдите тихо, окружите ставки

И ждите знака. Мещеряк, вперед!

Веди нас к ставке Ермака; с тобою

Пятьсот бойцов, так не страшись его.

Заруцкий, стой здесь на стене у входа,

Но затвори врата, чтобы никто

Не мог спастися из ограды стана,

Где нами всё обречено на смерть.

Измена! бейте!

Мстите за Сибирь!

Ты жив? ты здесь?

И это мой ответ!

Изменник гнусный, вот твоя награда!

Они погибли, всех постигла смерть,

Всех, сех! Сия бесстрашная дружина,

С которой столько раз я побеждал,

Товарищи моих трудов и славы...

Погибли все! И я не мог отмстить!...

О падшие друзья! Когда б слезами

Вас можно было к жизни вовратить,

Как радостно над вашими телами

Я кровь бы выплакал свою! Один

Я жив остался, окружен изменой,

Я путь себе открыл среди врагов

И в темноте от их сокрылся взоров.

Но две стрелы в мою вонзились грудь:

Я чувствую, смертельны эти раны.

Но прежде смерти, может быть, враги,

Как слабого и трепетного зверя,

Меня настигнут, и тогда, смеясь

Бессилью Ермака, с ослабших мышц

Они сорвут сии дары царя,

Чтоб передать потомкам отдаленным

Свидетельство победы надо мной!..

Иртыш! ты будь защитником моим!

Прости Россия! Никогда уж боле

Не буду я сражаться за тебя!

О Ольга! ты, любимая до гроба,

Прости! Поутру весть к тебе придет

О смерти Ермака... и ты, быть может,

Прольешь о нем слезу...

Сюда, за мною!

Там на скалах я вижу казака.

Ужели вы забыли Ермака!

Кто ступит шаг, того к шайтанам смерти

В подземный мрак пошлет моя рука.

Что ж медлите? Стремитесь на утесы!

За мной! Его сразит сей верный меч.

А! Мещеряк! Возьми сей дар от друга!

О, смерть! Друзья, отмстите за меня.

Мстить за изменника?

И вот... награда.

Убей его, чтоб он не тосковал.

О! ад и смерть!

Но для чего ж мы медлим?

Ермак еще живет — к нему, к нему!

Ты видишь ли, свершилось предсказанье.

Ты, может быть, смеялся надо мной

И над угрозами Шамана;

Но я отмстил.

Обет исполнен твой

Но не стрелой из вашего колчана,

Не острием сибирского копья,

Шаман, теперь погибну я.

Ты видишь, там река клубится...

Иртыш седой — так зрел я в вещем сне —

Тебя венчал в бездонной глубине,

И сон таинственный свершится:

Где между скал шумит струя,

Венец Сибири бросил я.

Всё кончено. Я в пристани покоя

И неподвластен ветреной судьбе.

Прости, земля и жизнь земная!

Прости навек, отчизна дорогая!

Примите Ермака, он призывет вас,

О волны Иртыша седые!

А вы услышьте мой прощальный глас!

Сибири боле нет: отныне здесь Россия!

Скажи-ка нам, что видел ты, Ипатий?

Да, расскажи! Лентяи, не могли

Пойти глядеть на царскую забаву?

Мы на часах, куда же нам идти?

Слышь, расскажи! Нашелся им рассказчик,

Старик, болтун! Небось мне дела нет,

Так сказки сказывай.

Что, рассказать?

Не нужно:

Часок пройдет, мы сменимся, тогда

Услышим всё.

А от кого?

От Гришки.

От близорукого? От пьяницы? Стыдись!

Ему ли знать? Ему ли видеть? Близко

Подпустят ли его к царю? Смотри!

Ему расскажет Гришка! Стыдно, братец!

На пьяницу ты свата променял.

Да сам же ты молчал.

Молчал! Ну что же?

Ведь я устал; вздохнуть хотелось. Что?

Аль рассказать?

Да говори ж скорей.

Ой молодежь! Скорее да скорей!

Аль гонятся?

Ну, слушайте ж! Сначала

Косых сажали пары с две.

Небось

Чубарая опять повеселила?

Вот то-то нет. Ее-таки с хвоста

Бучинского собака обскакала.

Бучинского?

Чтоб черт его побрал!

Всё лях да лях! У ляхов и собаки

Резвее наших.

Тошно: мочи нет!

У них всё лучше: и наряд, и кони,

И меч острей, и глаз светлей. Беда!

Житья уж нет от этих птиц залетных;

Ну, к черту их! Пора, пора!

Скажи,

Что сделалось с Семеном?

Видишь, братец:

У молодца красоточку отбил

Усатый пан; от этого, знать, больно

На них сердит он. Впрочем, самому

Досадно мне, что ляхи победили.

Послушай-ка: получше после будет!

Вот ляхи подняли веселый крик,

А мы со злости губы в кровь кусали.

Тут государь (храни его господь!)

Сказал боярам: «Знаю я наверно,

Что нет во всей Москве, ни у бояр,

Ни у дворян, такой собаки дивной,

Как у Бучинского».

Не может быть!

Не мог наш царь сказать такого слова,

Нас перед ляхами срамить!

Не мог?

Мне каждое словечко слышно было,

Как пролито. И вправду вам сказать,

Собака дивная: бела как снег,

Росла, статна с натужиной, ногаста,

Глаза как звезды, из породы той,

Что за морем; совсем почти без шерсти.

Да будь она красивей во сто раз,

Без шерсти вовсе, будь быстра, как птица,

Как сокол на лету, — я всё скажу,

Что здесь в Москве найду десяток целый

Резвее, статнее, красивее ее.

Постой же, слушай!

Дай сказать порядком.

Не вытерпел тогда наш добрый князь,

Наш свет Иванович, Василий Шуйский;

Отдал поклон царю и говорит,

Что худшая в его муругой своре

Заморского красавца осрамит.

Вот славно!

Здравье Шуйскому вовеки!

Вот истинный боярин, русский князь!

Ну, что же царь?

Димитрий усмехнулся

Собаку привели: огромный зверь,

Весь в псовинах, широкий и угрюмый,

Ну точный волк, а ноги как струна.

Русак лихой был посажен далеко

И в поле загорелся, как свеча.

Собак сдержали и пустили разом;

У нас сердца (ты верь или не верь)

Так бились, что смешно теперь подумать.

Что ж псовый наш? Рассказывай скорей!

Да где заморский твой!

Отстал?

Ну точно

Как будто бы дворная.

Исполать!

Да здравствует наш Шуйский! Что же ляхи?

И голос притаили.

Что же царь?

Слуга

Хвалил собаку будто бы с досадой.

Вот то-то и беда: наш русский царь,

А как к полякам склонен!

Много слёз

От этих нехристей нам будет.

Слёз?

Да не было бы крови!

Тс!

Молчу,

Да знаю про себя.

Потом был пущен

Тот старший брат, что беса изломал.

Ты понимаешь, что ль?

Медведь, известно.

Из муромских лесов, космачь, глухарь.

Ужасно было поглядеть. Охотник,

Известный удалец, старик Валуй,

С рогатиной ему пошёл на встречу,

Ударил в грудь: медведь взревел, и в миг

Рогатины не стало, и охотник

Лежал уж смятый под медведем... Тут-то

Послушайте!.. Как вскочит царь, как схватит

Рогатину и меч!..

Кто? Государь?

Да, государь. Мы обмерли, и крикнуть

Никто не мог. Очнулись — уж космач

Лежал в крови, с отсеченною лапой,

С разрубленною мордой, и над ним

Стоял наш царь, весёлый и спокойный.

Князья сбежались, что-то говорили

Про царство, про опасность; он в ответ

Им показал охотника и молвил:

«Вы видите, что мой слуга спасён

От смерти мною. Этот день счастливый».

Вот добрый царь!

Вот смелый молодец!

И без царя зарезали б медведя,

А если б грех случился?.. Нет, по мне,

Не царское то дело.

Врёшь, Ипатий;

Когда на зверя он идёт один,

Чтоб русского спасти, то, верно, любит

Своих он подданных.

Один с мечом

На дикого медведя? Ну, Игнатьев,

Не залежимся мы в Москве; не так,

Как при царе Феодоре.

Потише!

То царь святой был.

Свят, да не про нас.

Теперь, теперь мы в битвах запируем,

Перешагнём предел земли родной,

И с нами царь, и копья засверкают,

И задымится меч в крови чужой.

Порукой мне бесстрашная забава,

Что далеко промчится русских слава.

Да здравствует царь Дмитрий!

Сохрани

Его господь!

От ляхов.

Да, от ляхов.

О, этот друг опаснее врага!

К местам! За мною царь.

Скажи, Басманов,

Что думал ты о подвиге моём?

Твой верен меч и дух отважен: славно

Удар нанёс ты, государь.

Не то!

Ты думал: царь забыл свой сан высокий,

Забыл народ, лукавый взор бояр

Из удальства пустого. Так ли?

Думал.

Скажи всю мысль свою. мы здесь одни.

Послушай, государь. Я смело душу

Перед тобой раскрою. Больно мне,

Прискорбно всем твоим слугам надёжным

Глядеть на то, как царь идёт один

Сражаться — с кем? С бессмысленным животным!

С ним режется в борьбе на жизнь и смерть

И голову, надежду всей России,

Державную, кладёт медведю в пасть.

Невелика опасность — смелым слава!

Нет, эта честь не для тебя. Пусть ею

Гордится псарь, слуга чужих потех,

Хмельной стрелец, беспечный и хвастливый,

Иль юноша, не знавший бранных сеч,

Но алчущий кровавых приключений.

Им эта честь прилична, не тебе,

Правителю народов многих. Вспомни:

Слыхал ли ты, чтоб прежние цари,

Владыки мудрые...

Постой, Басманов!

Их жизнь ты вспомни и мою: сравни!

Взлелеяны от самой колыбели

Родителей заботливой рукой,

Они росли средь пышности и неги;

Толпы бояр послушно стерегли

Все прихоти балованных младенцев

И отроков беспечные шаги:

Чтоб конь не вздрогнул под драгою ношей,

Чтоб резкий ветр в их лица не пахнул,

Чтоб мухи дерзко не жужжали

Вкруг почивальни золотой,

Где сны роскошные летали

Над полуцарской головой.

Смешно подумать! — Ах, не та наука

Досталась мне! Димитрий бедный рос

В изгнании, скитаясь по вертепам.

Дремучий лес, небес пустынных кров

Жилищем были мне, а нож защитой.

Там я ходил с медведями на бой,

Я их разил для жизни, для забавы,

Для утоленья чудного огня,

От юных лет томившего меня

Надеждами могущества и славы.

Мне весело то время вспоминать!

Тогда едва я видел, как в тумане,

Картины детства, пышный двор. Едва

Я помнил, будто сон несвязный, странный,

Что кровь царей течёт во мне... Теперь

Всё снова ясно стало.

Провиденье

Тебя вело.

Благодарю судьбу!

Когда б она меня не научила

С младенчества отчаянным борьбам,

Свершил ли бы я подвиг свой тяжёлый?

Медведя взять в берлоге снеговой,

Его тащить рукою безоружной —

Всё это шутка... Но восстать, как я,

Против царя Бориса — вздумать страшно!..

О, этот Годунов был исполин!

Лукав, хитёр, своей высокой славой

Он полнил мир, и я пошёл на бой

Один, один, — лишь с именем забытым

Да с совестью Бориса. Я позвал

Могущего к ответу за злодейство

И за престол похищенный.

Велик

И страшен подвиг твой.

Ещё другие

Меня зовут. Благодарю судьбу!

Сыны дворцов, питомцы праздной неги,

Цари парчей и бархатов! Для вас

Был радостен ваш терем позлащённый;

Но для меня трубы призывный глас,

И верный меч, и конь, и стан военный,

И в вражеской земле кровавой битвы час...

В России тесно, друг Басманов, тесно!

Созреет ли высокой думы плод?

Исполнятся ль твой предначертанья?

Прелестны двор, и роскошь, и Москва!

Ты за меня боишься их? Увидишь!

Я в праздности не падаю душой

И, прежних дней суровый опыт помня,

Ещё люблю в потехах удалых

Обманывать живое нетерпенье,

Просящее опасностей других...

Но, впрочем, ты, Басманов, прав. Я знаю,

Что много глаз коварных вкруг меня.

Притворствуют мои бояре. Трусы

Отважности смеются.

А народ?

Народ отвагу любит.

Царь Димитрий!

Не в польской ты стране, где пан-король

Начальник панов, равный им. Россия

Возводит взор к увенчаной главе,

Как к дивному творца изображенью,

К избранному любимцу горних сил.

Вокруг него и свет, и страх глубокий,

И таинства невидимый покров.

Не часто, не без блеска, не в одежде,

Едва приличной дворянину, любит

Народ глядеть на русского царя.

Какой монарх с таким великолепьем

Средь подданных своих являлся? Вкруг себя?

Кто собирал столь пышный двор?

Тогда ли,

Когда один по улицам Москву

В наряде польском ходишь ты и нищий

Едва царю кивает головой?

Иль в торжествах, при бубнах и литаврах,

Когда к тебе теснится гордый венгр

И наглый лях, как стая птиц зловещих,

Бесчинные, противные глазам?

Я знал, что ты про ляхов не забудешь.

Забыть про них! О, как бы я желал

Не видеть их, не помнить! О, скорее

От наших глаз их в родину гони

Весь этот полк пришельцев ненасытных,

Нахлынувших на русскую страну.

Нам душно, царь, нам тесно, сердцу больно!

Они отважно, верно служат мне,

А русские колеблются, и шатки

Их помыслы. Скажи, Басманов, сам:

Забыты ли все сказки Годунова?

Забыты ль все сомненья обо мне?

Досель молчат, но тайно ходит ропот,

И многие не верят чудесам.

Не верят чудесам? А ты?

Димитрий,

Мою любовь ты знаешь; для чего ж

Её пытать вопросом бесполезным?

Но тайные сомненья!..

Не страшись:

Ещё любовь к тебе не остывает,

Ещё тверда присяга. Но Москва

Скорбит, глядя в молчании суровом

На дерзкую надменность поляков.

О, отгони их! В час грозы народной

Бессильные престола не спасут.

К чему ж они? Брось слабую защиту,

Противную всем подданным твоим.

Стряхни с порфиры прах чужого края!

На славу предков смело опершись,

Стань средь бояр, средь верного народа

С могуществом всей русской стороны,

Иноплеменных ужас, бич строптивых,

И милостив, и кроток, и правдив.

О, ты не знаешь, Пётр, какие узы

Незримые опутали меня.

Но я теперь расторгну их. Рангони

И Квицкий явятся ко мне. Внимай,

Как будут сладки их слова, как хитры,

Как будет твёрд Димитрия ответ!

Опасны этих ксендзов речи: льются,

Как мёд, а цепью вьются вкруг души.

Но цепь расторгну и свободной грудью

В объятия России брошусь я.

Великий государь! Тобою призванный,

Идёт посол от римского двора.

Введи сюда.

Да здравствует Димитрий,

России царь великий!

Да пошлёт

Тебе господь своё благословенье!

Благодарю. Рангони, патер Квицкий!

Уже давно желали вы предстать

Перед меня и тайно весть беседу

О будущих намереньях моих;

Но дни мои доселе были полны

Заботы тяжкой, и ближайший труд

Не оставлял часов далёким думам.

Теперь могу внимать вам.

Государь!

С тех самых пор, как ты подъял знамёна,

Как крылия могущего орла,

Свидетель мир, твоею славой полный,

Что жизнь твоя не в праздности текла,

Что много дел мечом на ратном поле

И мудростью в совете ты свершил.

Твоей стране завидуют чужие;

Но радостью сияет древний Рим,

И, веселясь отрадою духовной,

Петрова стада пастырь, верных вождь,

Апостольской благословляет дланью

Тебя, младой, любимый церкви сын.

Прославилась всевышнего десница.

Святой отец и мы, небесных сил

Смиренные служители, недаром

Всечасною и тёплою мольбой

И благодать, и силу призывали,

И торжество оружью твоему.

Да, правда победила!

Дел твоих

Заря горит надеждами и славой.

Но скоро ль день настанет?

Ты досель

Благословен. Очистилася нива,

И на меже стоит готовый плуг.

Восстань, восстань, оратай неусыпный!

Начни с утра творцу угодный труд:

Открой бразды глубокие, да взыдет

Благая жатва в русской стороне.

В Италию я возвращуся снова,

Перед лицо преемника Петра.

Сказать ли мне, что царь России юный

В обетах твёрд и праведен в делах?

Сказать ли мне, что ревностной рукою

Над Русию светильник он зажжёт

Спасительной, покорной Риму веры?

Рангони! Бог даёт успех. Но я

Не позабыл священных обещаний.

Какой залог намерений своих

Димитрий даст?

Сомнение обидно!

Каких залогов просит ксендз?

Тяжёл

Лишь первый шаг. О, поспеши скорей

Его ступить! Залогом будет он,

Порукою твоей державной воли.

Чего ты просишь? Говори!

Того,

Чтобы слугам единой веры чистой

Дозволил ты везде в своих землях

И церкви строить, и звучащей медью

Всех христиан к служенью собирать,

И дивные, всевышнего щедроты

Торжественной молитвой призывать,

Чтобы в Кремле...

В Кремле!

Твоих желаний

Я не могу исполнить. вспыхнет бунт,

И рушиться недавнее созданье.

Я обещанья помню; но, поверь,

Теперь исполнить их не в силах, После,

Быть может, скоро...

О, не отлагай,

Не отлагай благого дела. После —

Обманщик злой, деяний славных враг

И праздности и лени друг. О, вспомни,

Как дорог час, как время коротко!

Оратай ждёт, оратай спит, а поле

Уж тернием упорным поросло.

Безумен тот, кто с нетерпеньем жадным

Драгих плодов бросает семена,

Когда поля покрыты льдом весенним.

Народ упрям.

Московский держит царь

Сердца людей в своей могучей воле.

Рангони! Русский любит горячо

Семью, отчизну и царя; но боле,

Но пламенней, сильнее любит он

Залог другой и лучшей жизни — веру.

Борьба трудна — награда велика.

Престол мой нов, зыбка моя держава;

И мне ль теперь с поверьем вековым

В неравный бой вступать неосторожно?

О, дайте срок, с моею доброй Русью

Сроднюся и трудами и добром.

Чтоб хитрые рассказы Годунова

Забыл народ, чтоб твёрдо верил он

Чудесному спасению младенца,

Тогда...

Но скоро ль?

Этот меч не чист:

Опрыскан он моих же русских кровью,

Соотичей, детей. О, дайте срок!

И я тебя, мой добрый меч, омою

В крови чужой, в крови соседей злых,

И пламенною грудь я освежу борьбою

За нашу Русь, за край отцов моих.

И ропот тайного сомненья,

И злобой хитрою в сердцах разлитый яд —

Всё унесёт порывный вихрь сраженья,

Победны крики заглушат;

И стану, с силою свободной,

Законный царь и царь любви народной. —

Рангони, не сердись, отец святой,

Не воздыхай так тяжко. Первым делом

Обрадую весь христианский мир

Войною с турками.

Святое дело

И славный подвиг пред лицем творца!

Но во сто крат ещё благословенней

Тогда б он был, когда бы царь сперва

Рассеял мрак восточного ученья.

Всему чреда.

Тогда бы за тобой

Не Русь одна, но всей Европы сила

Помчалася, как пламенный поток.

Помазанный в вожди христовой рати

Святителя всемирного рукой...

Остановись! От имени ль владыки

Ты обещаешь мне?

Я в том клянусь.

Какой мне путь открыт! Какая слава,

Какая цепь блистательных побед!

При радостных рукоплесканьях мира

Пойду к боям за божий крест святой

И силу адского кумира

Попру могущею пятой.

Пойду к боям! Народы вслед за мною

Стремятся как разлив бушующих морей;

И Русь моя других держав главою,

И русский царь главой других царей!

Передо мной во прах падут препоны,

И враг бежит, как утренняя тень...

О южный ветр, развей мои знамёны!

Восстань скорей, желанной битвы день! —

Да! Риму покорюсь. Опасно, трудно;

Но велика награда.

На перёд

Ты подданным скажи, что их молитвы

Доселе грешны были, вера их

Противна богу, их младые дети

Не крещены, и предки не отпеты,

Угодников нетленные тела,

Источники чудес и исцелений —

Остатки злых еретиков.

Постой,

Мой строгий друг: в порыве дум отважных

Я невозможного желал.

О царь!

Для смелых душ и для могучей воли

Возможно всё. Где злато и булат,

И мудрый ум, и твёрдая десница —

Там чудные свершаются дела:

Сокровища сзывают иноземцев,

И воинов, и хитрых воевод,

Булат казнит ослушников, и цепи

Ведут к добру бессмысленный народ.

Мой хитрый ксендз, твою я понял душу!

О! (будьте яко змии) — глубоко

Начертано в уставе иезуитов,

И твердо, Квицкий, помнишь ты его.

Но ты ошибся, ксендз! Уроки ваши

От юности Димитрия вели;

И многому его вы научили,

И много тайн открыли перед ним.

Но русский я, но в этих льётся жилах

Не западная кровь; но русский край

Мне всех земель сто раз дороже, краше,

Мне ближе всех мой доблестный народ.

И что бы я рукою иноземцев

Его, как зверя дикого, сковал,

Грозой цепей, грозой мечей наёмных

Его главу пред Римом преклонял!

Тому не быть. — Бояре ждут; Басманов,

Введи сюда.

Вас государь зовёт.

Здоровы ли, бояре и дворяне,

Жильцы и вся Московская земля?

Российский край цветёт твоей державой

И за тебя, великий государь,

Всечасные молитвы воссылает.

Благодарю. Я радуюсь душой

Спокойствию и тишине глубокой

Всех подданных и верных слуг моих.

Да никогда на царстве православном

Не взыдет тень лукавства и крамол,

Да будет царь всемощен вашей силой,

Без помощи сомнительных друзей! —

Князья Мстиславский, Шуйский, Лыков, с вами

Мы ныне дело важное решим

О просьбе слуг церковных. Патриарха

Я пригласил, чтоб свет его ума

Нам указал путь истины и правды.

Ты, государь, — светильник думы всей:

Тобою мы озарены.

Сутупов

И Власьев! Завтра рано поутру

Явитеся: пора уже назначить,

Кому из вас отправиться в Литву

За юною, прелестною невестой,

С которою престол свой разделю.

С полячкой, слышишь?

Тише! Ты вздурился.

А! Князь Скопин, великий мечник мой!

Здоров ли ты? Не радостен литовцам

Твой род отважный. Псков и твой отец

Великого Стефана сокрушили.

Мой юный князь, не забывай отца.

Великий царь! Когда его уроки

Забуду я, не дай мне жизни бог!

Боярин Пётр! По взгляду виден сокол,

Люблю его! — Хрущев и князь Рубец!

От вас был первый мне привет в России;

Всегда вам рад Димитрий. В грудь мою

Незлобную вложил всевышний душу:

Обида в ней как след весла в воде;

Глядишь, и нет! А каждая услуга

Врезается как в меди вековой. —

Что, Пушкин! Ожил ли мой белый сокол?

Уже здоров и скоро, государь,

Повеселит тебя своим полётом.

Благодарю, Микулин! Все стрельцы

Покорны, чинны и охотны к службе.

Их твердый строй мне душу веселит,

Тебе и им двойной оклад назначен.

О государь! Делами заслужить

Позволь твои безмерные щедроты.

На ратном поле? Скоро! — Ляпунов!

Твои рязанцы буйны. Кто с тобою?

Мои сыны, великий государь,

Прибывшие в Москву для службы царской,

Прокофий и Захарий

Молодцы!

Но, Ляпунов, уйми своих рязанцев,

Иль я уйму. — А! Яков Маржерет

И Вандеман здесь, среди русских. Славно

Служили вы Борису. Для меня

Не надобно хранителей наемных:

Защитой мне любовь, а не булат.

Но помню вас. Веселый Маржерет!

В поход со мной пойдет твоя дружина,

И эта сталь к ножнам не прирастет.

Мой сабли, сир, всегда к твоим услугам.

Вишь хрюкает французкая свинья.

Корела, Смага, храбрые донцы,

Сподвижники надежные во брани!

Вам нравится ль престольная Москва?

Иль буйные головушки тоскуют

По родине и по донским степям?

Здесь хорошо, и там не дурно, сыты

Мы милостью твоею государь.

Светлейший царь! Всего в Москве довольно,

И славная хлеб — соль для молодцов.

Но...

Что ж еще? Досказывай смелее.

Здесь, кроме рта, весь плеснью зарастешь.

Ты говоришь по мне.

Вчера, я слышал,

Он песню пел, и был ее припев:

«Поле да бой

Для ватаги лихой

Лучше дворцов и Москвы золотой»

Ты, Смага, прав. — А это кто, Басманов?

Какой-то нищий. Кто ты?

Государь,

Услышь мое прошенье! Власть закона

И милости теперь в твоей руке,

Услышь меня!

Твоей я просьбе внемлю.

Весы и меч вверяет бог царям,

Да никогда ни злато, ни крамола,

Ни хитрый ум, ни сильная рука

Над правдою в судах не торжествуют.

О чем ты просишь, старец?

Об одном:

Будь справедлив!

Твои безумны речи:

Как праведно сужу своих людей,

Так бог меня да судит в день последний.

А вы бояре думные, сюда!

Внимай же мне, Григорий, беглый инок!

Оставь престол и кайся! Не твое

Наследие потомков Мономаха.

Венец златой и бармы не твои.

Оставь престол! Тобою совершились

Чудесные всевышнего судьбы,

Свершилась казнь над родом Годунова,

Святоубийцы. Но оставь престол

И грешный дух очисти покаяньем,

Григорий, беглый инок!

Захватить!

Связать, пытать! А!.. он безумный... только.

Подалее, бояре, от царя.

Безумец!

А! что скажешь ты, Басманов?

Борис воскрес! Вновь началась борьба!

И это первый шум грядущей бури.

Спокойся, царь!

Мне больно! Я хотел

В объятья к ним отдаться; но безумно

Они меня отвергли. Как хотят,

Так будет им! Кровавые опалы,

Злой Иоанн, коварный Годунов,

Постыдное насилье иноземцев,

Все им отдастся.

О, остановись!

Еще слова звучат без отголоска,

И царь любим.

Ты их не знаешь Петр.

Народ не тверд, лукавствуют бояре...

Взгляни на них. Они молчат. Глаза

Потупили, чтоб взор неосторожный

Не обличил их тайных, злобных дум,

Чтоб радости в их лицах не видал я.

Но... знаю их.

Обманчив первый шаг.

Подумай, царь!

Нет, Квицкого уроки

Мне памятны. Вначале заговор

Я задушу; наемными руками

Я укреплю над буйными главами

Ярма тяжелого позор.

Не торопись, не раздражай России.

Оставь меня, не трать напрасных слов.

Кто не спешит — не кается.

Пустое!

Не слушаю... Сутупов, допроси

Преступника, скажи ему... Не нужно:

Сам допрошу. Какого званья ты?

Я Осипов, в крещеньи Тимофей,

Приказный дьяк

Скажи, бесстыдный лжец,

Ты знал ли то, что жизнию заплатишь

За клевету и дерзостную речь?

Я знал и не боялся.

Отведите

Его на казнь; чтоб долго он страдал,

Чтоб памятью его жестокой смерти

Безумная смирилася вражда.

О, обратись к творцу! Молитвой теплой

Проси его да твой простится грех!

Ведите!

Стой! Я выдумаю муки

Ужаснее всех казней прежних дней.

Но назови наставников: прощенье,

И милости, и царские дары

Я дам тебе.

Их было двое.

Двое!

Их имена?

Наставник первый — бог,

Которого Григорий забывает.

Другой... он здесь, он входит в твой чертог,

Он шепчет всем твоих обманов повесть.

Он здесь! О, назови, и я тебя

Помилую, простить клянуся.

Совесть.

Сообщник кто?

Они мне не нужны.

И ты один пришел, обманщик дерзкий,

В моем дворце, средь верных слуг моих,

На голову свою призвать погибель?

Не верю я.

О, недоведом путь,

Которым бог ведет свои творенья!

И, правимый невидимой рукой,

Ты — божий меч, каратель преступленья,

Лежащего над русскою страной.

Не посрами его могущей длани;

Опомнися, Григорий, скинь венец!

Святоубийцы нет, умолкли брани,

Земля чиста, трудам твоим конец.

О, за тебя как долго я молился.

Чтоб, лживый царь, ты божьей воле внял!..

И трапезой небесной укрепился,

И пред тобой как совесть я престал!

И только?

Нет; я думал, что бояре...

Ты слышишь ли? Я это знал.

Но нет;

Они молчат, они дрожат. За злато

Святую Русь и душу продают.

Бесстыдный лжец! Ты видишь, здесь

Мстиславский!

Спроси его; Вот крест его отца.

Князь Шуйский здесь: спроси его, он видел,

Что в Угличе убийцами сражен

Не царский сын, наследник Иоанна...

Ты помнишь князь?

Я... помню.

Слышишь сам.

Возьми его, Микулин, и скорее

Вели казнить.

А ты, боярин Петр,

Сбери опять дружину Маржерета,

Чтобы стрельцов на страже заменить.

Игнатьев! Слышь? Нас гонят!

Верным немцам —

Католикам даю в своем Кремле

Священника, и церковь, и служенье.

О государь!

Исполнить!

Здравствуй, пан,

И вы, мои товарищи! Сегодня

Я вас зову на царскую хлеб-соль.

А вы, бояре думные, за мною!

Боярин Петр, прошу тебя, скажи

Державному царю, что я... внезапно...

Так болен... видишь сам.

Исполню, князь.

Смотрите: князь Василий...

Как он бледен!

Как он ослаб!

Встревожил дерзкий дьяк.

От страха я и сам себя не помнил.

А поляков к обеду звал!

В Кремле,

В святом Кремле латинская обедня!

Ты болен, дядя?

Возвратись домой.

Я скоро буду сам.

Ты здесь Прокофий?

Князь Шуйский! Что с тобой?

Мне тяжело;

Я нездоров.

О, этот дьяк безумный!

Безумный? Почему же?

Наглый лжец

И клеветник!

Ты разве правду знаешь?

Не мне, но многим ведома она.

Я старшим верю.

Он теперь казнен.

Мне жаль его.

Ты слишком добродушен.

Приказному ли дьяку отдана

Отечества судьбина? За Россию

Ему ли дать ответ? И он пришел

В собрание бояр, дворян, народа

Оклеветать законного царя!

О, смерть одна преступнику такому

Мала.

И он как мученик умрет.

Нет: не царя он обличал в обмане,

Не на его главу проклятье звал;

Но всех бояр безмолвных и покорных

Он уличал в бездушии. Смешно!

Поверят ли, что Рюрика потомки

Пред самозванцем, вором, беглецом

Смиренные колена преклоняют,

Забывши долг, и сан, и кровь отцов?

Ты думаешь?..

В моей Рязани дальней

Мне говорил духовный мой отец:

«Идешь в Москву, Прокофий. Там крамола,

Там клевета; не верь им, взор впери

В высокий род Владимира святого.

Князь Шуйский там; он Руси не продаст,

Он не продаст Москвы с ее святыней;

На мудрую и гордую главу

Не призовет анафемы церковной».

Так говорил святой отец, — и я

Ему клялся, что князь Василий будет

Моим вождем в пребудущем пути,

В пути трудов за родину и правду.

Анафемы церковной на себя

Не призовет!..

Но Шуйский сам свидетель

Димитрию, законному царю.

Он не продаст Москвы с ее святыней!..

Как ты хорош, престольный град царей,

Богатства, сил, и благодати полный!

Как светятся главы твоих церквей,

Как движутся народа шумны волны!

И этот славный Кремль!..

Теперь в Кремле

Услышится латинская обедня

Среди гробов угодников святых.

О боже мой!

Пусть он творит, что хочет,

Наш юный царь. Князей великих сын

И суздальских владетелей потомок,

Один в Руси венца достойных князь,

Глава бояр, народы вождь любимый,

Сказал нам всем, что то законный царь.

Пойдем, пойдем: я обличу бродягу,

Анафемы на душу не возьму!

Как бедный болен!

Как переменился!

Едва бредет.

Ошеломило, брат.

Подумай сам: святыне поруганье!

Да наше ль это дело?

А стрельцов

С двора долой!

Да, признаюся, больно.

Или его не можем охранить?

Иль эта грудь и эти руки слабы?

Иль чужды нам пищали и бердыш?..

Не верит нам, — добро! Узнает немцев,

Изведает он верность поляков.

Идут сюда.

А, это князь потешный.

Царя забавник, сиречь шут.

Молчи!

Достанется проклятым. Слушай песню!

Ой вы, буйные головушки.

Ой вы, головы стрелецкие,

Руки, руки богатырские,

Сила, слава всей Руси святой!

Ну, песня славная. Что ж дальше?

Что?

А послушайте, детинушки:

А из тех ли из голов

Для немецких сапогов

Делают ступенюшки. —

Вы под крыльцом, а немцы на крыльце.

Молчи, безумный: без тебя досадно.

Эх, немцам ловко будет свысока

Вас за уши хватать!

Нарядный змей!

Что, весело?

Молчи, вот я тебя!

Что это здесь? Шута кто обижает?

Я проучу!

Ну, Петр, благодарю.

Да для чего ты листьями обвешан?

Листья мы с тобою, Петр:

Унесет нас буйный ветр,

Буйный ветр, что тихо дышит,

Будто травки не колышет;

А послушаешь — трава

Шепчет чудные слова.

Как дерзок он! Но мне смешно сердиться.

Бучинский, что? Преступник осужден?

Нет, государь: идет допрос последний.

Назвал ли он сообщников?

Молчит.

Допросы все и пытки бесполезны.

Достаточно пытали. Сей же час

Судьям вели произнести решенье

И принести готовый приговор.

Мне скучно ждать.

А! Князь Василий Шуйский,

С Димитрием тягаться ты хотел!

Бориса раб, полонник Иоанна,

Дрожаший лист, придворной грязи червь,

Ты вдруг змеей задумал обратиться

И голову поднять и зашипеть?

Иль мыслил ты, что тот, кто сильной волей

И дерзкою рукой схватил престол,

Уже ослаб, покояся в порфире,

И под венцом беспечно задремал?

Иль совестью терзаемый... Пустое

Под старость в нем проснулася она,

А в прежни дни услужливо молчала

И отрока окровавленный труп

Обманами и ложью прикрывала.

И как хитро, как осторожно в нем

Раскаянье теперь заговорило!

Он не восстал, чтоб смело обличить

Отрепьева: нет, это было страшно!

Нет, памятны ему мой добрый меч,

И злой налет, и пыл отваги бурный;

Но тайною подземною войной

Он вел подкоп... То инок, то Тургенев,

То мещанин. И после верь льстецу!

Как ласков он, как униженно ходит,

Как под рукой могущею ползет,

Как стелется и тихо песнь заводит

И гнет кольцом свой бархатный хребет;

А когти уж готовы! — Друг Басманов,

Ты спас меня. Теперь, мой старый князь,

Расчет с тобой мы кончим, и безумцам

Другим я дам торжественный урок,

Такой урок, что в гробе захохочет

Царь Иоанн, покойный мой отец.

Мне скучно ждать.

Ты здесь опять, Бучинский?

Что, кончено?

Подписан приговор.

Подай сюда ...

«За дерзкую крамолу,

За клевету... За козни на царя...

Законного, помазанного богом...

Решением всех выборных людей

От княжества московского... Василий

Иванович, князь Шуйский, осужден

На смерть, в пример другим и в наказанье...»

Вот подписи бояр, людей духовных,

Дворян, купцов. — Не спорили?

Никто.

Что ж Шуйский?

Тверд. Ослаб от тяжкой пытки,

Но духом бодр и смело говорил.

Что говорил?

Перед лицом собора

Он клеветал, он умолял бояр

Не изменять отечеству святому;

Просил дворян, духовных и купцов

Не предавать души своей обману.

И что ж они?

Иные из дворян,

Церковники в молчании суровом

Внимали речь бояре и купцы

Завопили и заглушили голос.

Старик упрям. Я этого не ждал.

Поди я подпишу.

Зачем же медлю?

Я подпишу... перо мое дрожит.

Как будто бы бездушному известно,

Что кровь оно невинного прольет!

В глазах темно! А, этот чудный старец!

До сей поры и правдой и душой —

Всем жертвовал перед кумиром власти,

И вдруг восстал и умирать готов,

И в первый раз как будто вспомнил совесть,

Высокий род и доблести отцов.

Простить? Нельзя. Казнить его? Мне больно!

Твоей души, жестокий Иоанн,

Мне не дал бог. Рука дрожит невольно,

Душа скорбит... О, как тяжел обман!

Но для чего ж судьбе не покорился,

К чему на бой, безумец, он восстал?

Или, слепой, уставов провиденья

И божией он воли не узнал?

Да, я не сын царей! Но предо мною

Кто путь открыл, исполненный чудес,

Меня подъял, как бурною волною,

И на престол из праха вдруг вознес?

Кто вел меня под тьмою неприступной,

Туманами покрыл народов взор

И Годунова род преступный

Моей рукой с лица земного стер?..

Но если путь уже свершен и если

Досель меня ведущая рука

Сама теперь завесу раздирает?

Бороться с ней? Не лучше ль уступить,

Стать пред лицом народов удивленных

И божий суд бесстрашно возвестить?..

Но кто ж читал в грядущем? Кто изведал

Моей судьбы таинственный завет?

Паду ль в борьбе? Иль небо испытует

Всю глубину моих державных сил?..

Борьба с судьбой, невинных казнь! Мне гнусен

Их кровию обрызганный престол!..

Но царство, власть!.. Но стыд, когда личину

С меня сорвут насильственной рукой!..

Но снова быть во прахе! Но Россия,

Прекрасная, великая, отдаст

Свои бразды деснице недостойной.

Подумать тяжело! И обо мне...

(О люди глупы! Блеск, и власть, и сила —

Вот их чему судьба поработила:

Они души не знают не ценят.)

Да, обо мне, быть может, скажут: «Мальчик,

Бродяга смелый, счастливый, пустой,

Венец схватил и после испугался!».

Да, скажут «испугался». Никогда!

Отдам престол, но разве с жизнью. Что же!

Кому обман мой вреден? Чей венец?

В борьбе со мной падет князь Шуйский. Жалко!

Но кровь всегда лилась... Искони,

От первого творения земного,

От Авеля до наших грешных дней.

Рука опять тверда. Сюда Бучинский!

Басманов где?

Он здесь.

Зови его

Вот приговор. Вели его исполнить.

На смерть?

Я жду, что много будет слез

И частые, докучные прошенья,

Чтоб Шуйского простил я.

Не внимай!

Мне жалок князь. Он милостив, и ласков,

И добр ко всем; но смерть его нужна,

И для тебя один важнее Шуйский,

Чем целый город нищих и мещан.

Я буду тверд. Тургенев, Федор Конев

Уже давно, как он, уличены.

И их казнить сегодня же!

Исполню.

Ты знаешь, царь, как я тебе служил,

Как верен был в успехах и несчастьи.

Позволь просить о милости одной.

Твои заслуги помню, пан Бучинский.

Перемени свой строгий приговор.

Нельзя.

Ему судьба его известна.

И смерти страх велик. Прости его,

И никогда уж боле не восстанет,

И никогда уж дерзкой клеветой

На новый гнев тебя он не подвигнет.

Лишь мертвые уста не говорят:

Им верю я; живые не надежны...

Не ждет ли кто, Бучинский, посмотри!

Здесь многие: боярин князь Мстиславский,

Вельможный пан князь Вишневецкий.

Всех

Введи сюда.

Князь Вишневецкий! Скучно

Мы эти дни в заботах провели:

Волнения, и козни темной злобы,

И строгий суд смутили наш покой.

Светлейший царь! Тяжел твой долг державный,

Но рушились все замыслы врагов.

За правду бог. Мстиславский! Я доволен

Преданностью твоей и всех бояр.

О государь! С законами согласно

Произнесли мы строгий приговор.

И он исполнен будет.

Но внемли

Молению твоих рабов усердных.

Не накажи немилостью своей

За дерзку речь моей главы покорной.

Как наказать? За что?

Мы дали суд

По совести и правде беспристрастно,

И велика преступника вина.

Но обрати на милость дух высокий,

О государь! Заслуги многих лет

Не позабудь, казня вину едину;

Не позабудь, как верно Шуйский князь

Всегда служил и в битвах и в совете

Родителю и брату твоему,

Незлобному царю.

И Годуновым.

И вправду, князь, ты их забыл.

Мы все

Служили им. Избрала их Россия,

Не ведая, что жив законный царь.

О государь! Ты милостив и кроток,

И как отец ты благ к своим рабам:

Виновного избавь от смертной казни

И ссылкою единой накажи.

Подалее, где холод и морозы!

Его язык ко рту прилипнет.

Князь!

Противно мне нескромное прошенье.

Прости, о царь, усердью моему:

Я стар и слаб.

Не накажи за это,

Отец родной! Он сам тому не рад.

О государь, помилуй! Князь Василий

Усерден к богу, церковью любим.

И вправду, царь: по нем уж все монахи

Оделись в черное.

Он утешал

Сирот, вдовиц.

Я про сирот не знаю,

А про вдовиц я точно знаю сам.

Его прельстили злые люди.

Полно

Я вижу то, что ты и стар, и слаб.

Уж от него невесты отказались.

Сегодня весел ты, потешный князь!

Не будешь ли просить меня о Шуйском?

Да что мне в нем? Он вечно морщил лоб

И никогда не улыбался шуту.

А смех теперь на площадь посмотреть:

Там толкотня и визг, и писк, и слезы.

Все женщины, мальчишки все орут:

«Кормилец наш, и батюшка, и свет»,

Как будто вся Москва ему сродни.

А отчего? Ты знаеш ли? Бывало,

Он на крыльце стоит перед дворцом:

Поклон царю, поклон народу в пояс,

Потом царю, потом народу вновь,

И целый день, как прутик в ветре, гнется.

И наконец переломился он.

Светлейший царь, позволь мне слово молвить!

Мне чуждо всё на здешней стороне;

Нет ни родства, ни кровного союза

Меж нашей вольной Польшей и Москвой,

Меж Шуйскими и князем Вишневецким.

Но Шуйских род так благороден, древен!

Всё не древней Адама

Замолчи,

Бесстыдный шут! — Потомок Корибута,

О государь, дерзает не краснея

Тебя просить за Рюрикова внука.

Нет, не прощу.

Едина кровь течет

И в князе Шуйском, и в царе российском.

Такую кровь пролить — не то что казнь

Произвести над нищим непослушным.

Бескровен бог, безроден царь. Пред ним

Все равные: и нищий, и вельможа.

Один из поляков

Нет, в нашей Польше так не говорят:

Там дворянин и пан великородный

Не то, что...

Полно, полно, господа!

Язык мой волен, пан.

Любовь народа

Сильней, чем страх, и милость, чем гроза.

Вопрос сей разрешит нам патер Квицкий.

Что думаешь ты, патер?

Государь

То знают все: твое незлобно сердце;

Доступен ты прошеньям и слезам,

И кровь и казнь душе противны кроткой.

Да, это правда, мой незлобен дух.

Чудесными лучами окружила

Десница вышнего главу земных царей,

И ярче звезд ночных блестят на ней

Дух мудрости и строгий суд и сила;

Но выше всех лучей венца

И краше всех сияет благость:

Она святит его златую тягость,

Она царям есть лучший дар творца.

Она светла, как чистый ангел рая,

Свежа, как вешняя роса,

Как фимиам святой, благоухая,

На землю грешную низводит небеса.

Как сладко говорит!

Ну, честь и слава!

И мне ль, слуге страдавшего за нас,

Смиренному отшельнику от мира,

Тебе сказать: «Суди, казни людей!»

Но ты монарх, тебе судьбу народов

Вручил господь; тебе он повелел

Смирять вражду, обуздывать крамолу,

Да в тишине цветет твоя земля.

Ты мудрый царь и знаешь, что от казни

Безвременно избавленный злодей

Невинных часто губити, чем выше

Дотоле был, тем царству он страшней.

Но мне ли знать, когда потребна строгость?

Я не судья.

Каков наш краснобай!

Вот что зовут латинскою обедней?

Ого!

Что, князь! Ты слышал сей ответ?

Не ксендзами воспитан Вишневецкий;

Ему до них нет дела. Добрый меч

Знакомей мне, чем хитрости ученых,

И напрямик я стану говорить:

Волнуется Москва.

Уйму безумцев!

Не любят нас, сподвижников твоих;

Народ давно поглядывает косо.

За что? Не ведаю.

А вот за что:

Мужья для вас обмануты, а жены

За вас прибиты.

Слушай, дерзкий шут!

Перебивай москалей сколько хочешь,

А в польску речь мешаться не дерзай.

Что мы, москали, что ль?

Ты лях безмозглый!

Молчать, Валуев! С глаз моих долой!

А вас прошу, товарищи, потише!

Что говорил ты, князь Адам?

Я говорю, что скрытые кинжалы

Давно на нас острятся в тишине.

Народ узнает, что его любимцу

Мы выпросили жизнь, и, может быть,

Вражда замолкнет, и родится дружба

Меж нашею дружиной и Москвой.

Я не могу твоей исполнить просьбы

И вижу то, что этот хитрый князь

Твой мудрый ум пронырством отуманил.

Но он падет! — Москва шумит? Пускай!

Уйму ее! Все Шуйского клевреты

Раздоры сеют. Раздавлю гнездо,

И стихнет все. Внимать безумной черни,

Ее ласкать Димитрий не рожден.

Пусть плачут о преступнике! Клянуся,

Его ничто от смерти не спасет.

О государь, отшельница-царица

Сюда идет.

Царица, мать моя?

То редкая и дорогая гостья.

Я к ней иду навстречу. Господа!

Останьтесь здесь.

Что, брат! Язык к гортани

Прильпе?

Ну, что ж? Боюсь усов,

И вся Москва боится их.

И вправду,

От них теперь уж вовсе нет житья.

Перебивай москалей, а пред ними

Молчи, как мертвый! Ждите, час придет:

Зажмем вам рты, незванные пришельцы.

А царь.

Ну, что об нем и говорить!

Подумаешь, да вспомнишь Годунова!

О мать моя, благополучен день,

Когда стопы твои благословляют

Сей дом забот и царственных трудов.

Свидетелей здесь много. Я с тобою

Беседовать хочу наедине.

Подите вон, бояре! Вишневецкий,

Товарищи, прошу, оставьте нас!

Мы здесь одни. Я жду твоих велений.

Свой монастырь и кельи тихий кров

Отшельница оставила недаром.

Я с просьбою великой.

Говори!

О, далеки от страждущего сердца

Весь дольний мир и гром его сует.

Земная жизнь уж кончилась для Марфы:

Печальная вдовица погребла

Все радости, надежды и отрады

В могиле той, где спит кровавый труп,

Младенца труп, Димитрий мой!

Царица!

Он жив во мне.

Оставь, мне тяжело...

Там за стеной, в затворе молчаливом,

Где света шум безвестен и забыт,

Промчалась весть ужасная, что Шуйский

Нас обличал в обмане, что его

Приговорил ты к смерти. Правда ль?

Правда.

Прости его. Когда бесчеловечный

Борис убил младенца моего

(О боже мой, на душу Годунова

Излей весь гнев, всё мщение свое), —

Князь Шуйский...

Скрыл убийцу от законов.

Преступника не мог он наказать.

Доверием и даже властью царской

Владел Борис. От горести моей

Бежали все со страхом и презреньем;

Но Шуйский князь в растерзанную грудь

Пролил елей духовных утешений;

Со мной один горячею слезой,

Отрадною для горестного сердца,

Он обливал младенца ранний гроб.

Прости его! О, будь великодушен!

Ты царствуешь, ты силен, ты счастлив.

Кто? Я счастлив? Да, я одет в порфиру,

Передо мной толпится пышный двор.

Ха-ха, счастлив! А там кругом волненье,

И заговор, и ропот, и ножи,

Остримые уликою безумной,

И вкруг себя я должен собирать

Надменную дружину иноземцев,

Ее мечом и цепью устрашать

Родную Русь!.. Моя завидна участь!

Здесь, во дворце, перед лицом царя,

Пришелец лях осмелился... О боже!

И он живет еще! Передо мной

Нахальный лях москалями ругался!

Я чувствовал, что весь затрепетал,

Душа огнем и ядом наливалась!

Я мог его убить, я мог во прах

Его стоптать, спалить безумца громом,

И я стерпел, и должен был молчать!..

А кто виной? — Князь Шуйский. Кто народу

С его царем борьбу готовить смел?

Кто? — Шуйский твой. — Но... он умрет.

Как страшен!

Пусть всем другим я страшен; не тебе,

Царица-мать! Как сын, всегда покорный,

Я воскрешу умершего.

О нет!

Не отдает усопшего могила:

Ты вечно чужд для сердца моего.

Не воскресишь его. Нет! Он был кроток,

Как день весны, как ангелы небес.

В его груди младенческой и нежной

Был огнь любви прекрасной, безмятежной,

Был тихий рай... и этот рай исчез.

И, грешница, кого в его порфиру

Я облекла? О боже мой!

Кого?

Да, я не царский сын! Но благодатью силы

Помазан я и духом славных дел;

Но Иоанн из глубины могилы

Мне завещал державный свой удел.

Он мой теперь! Покойники во гробе,

И крепко спят. Он мой! Я не отдам

Плода трудов, отчаянных сражений,

И долгих дум, и тяжких ухищрений,

Не уступлю презрительным врагам.

О царствуй долго, счастливо!

Послушай!

Открыть обман иль Шуйского простить —

Почти одно.

Ах! Для меня, преступной,

То лучше б было. Верь: и для тебя!

Обман тяжел, ужасен грех, и долго

Не процветет неправда на земле.

Когда б венец ты скинул добровольно...

О, перестань! Ты не поймешь меня:

Ты женщина. Корона Мономаха

Тебе лишь злато и алмаз; престол —

Ком золота и камней; а порфира...

Что говорить? Ты не поймешь меня.

Ведь подвиги, и слава, и бессмертье —

Всё для тебя невнятные слова.

Но слушай: там, за нынешней Россией

На юг, далеко, есть волшебный край;

Там благодать степей широких

И рай земной в ущелиях долин,

И льются воды рек глубоких,

И светел вид морских пучин.

Там вьются лозы винограда

По скату гор, в тени густых садов;

Там людям жизнь и свет отрада,

Там неба свод без облаков.

И этот край, он был Россией прежде.

Ты поняла ль?

Быть может, поняла.

Гляди к Литве, где стран московских грань.

Там новый мир, там люди горды, смелы;

В сердцах горит божественный огонь;

Там руки их природу покоряют,

И небеса измерил хитрый взгляд,

И города, и села процветают,

И корабли чрез море пролетают,

И дышит медь, и краски говорят...

Я оживлю свой Север: грады, села

Я вызову из мертвой сей земли;

И свет наук, и блеск художеств дивный

Я разолью, — и памятен векам

Останется Димитрий.

Он безумен!

И это все отбросить? Никогда!

Нет, — он умрет, опасный властолюбец;

Умрет твой Шуйский!

О, внемли, внемли!

Невинен он: мы грешны перед богом!

Господь простит.

Нет, не простит меня.

Безумная! В порыве мести жадной,

Падению Борисовых детей

Я радоваться смела: пред народом,

Перед творцом от сына отреклась.

С тех самых пор как тяжко я страдаю,

Ты ведаешь единый, царь сердец!

Бывало, я с слезами говорила

О мертвеце, — теперь молчать должна:

Мне крик торжеств гремит насмешкой злою.

Мне говорят: «Ты счастливая мать» —

И я смеюсь, а сердце кровью плачет.

О, верь мне, верь, ужасна жизнь моя!

От таинства святого покаянья

Преступница навек удалена.

Хочу молиться — страшно! Между мною

И алтарем, как тень, обман стоит;

Упрек звучит в словах церковных песен,

И колокол анафему гласит.

И душно мне, и божий храм мне тесен,

И я бегу. О ужас! От кого?

От бога!.. Ах, бывало, я вступала

С веселием в его пресветлый храм:

Там для меня отрадой все дышало,

Так сладостно курился фимиам,

Перед иконой Чистой Девы

Так ярко теплился елей,

И стройно в хор сливалися напевы,

И неба глас звучал в груди моей!

И я тогда молилась сладко, сладко,

Молилася о сыне... и потом

Являлись мне чудесные виденья;

Являлся он, как ангел, предо мной,

И лились токи исцеленья

Для ран души моей больной.

Бывало... Но теперь! Подумать страшно!

И ночи мрак, и образ Пресвятой,

И звук молитв укором беспрерывным

Мой грешный дух волнуют. Сны мои

Каких-то лиц, каких-то гласов полны,

И слышу я: «От сына отреклась,

И от тебя он в небе отречется».

Мечты, одни мечты!

Прости, прости

Ты Шуйского; иль в ссылку, в город дальний

Его сошли, но крови не пролей!

Ужасна кровь невинного: я знаю —

Горящею рекой она течет

И дух убийц уносит в ад! За гробом

Я сына не увижу; никогда

И в небесах не встречуся с младенцем.

Прости, прости!

Но ты неумолим.

Я плакала, и ты меня отвергнул;

Я унижалась, ты мне не внимал.

Теперь иду на площадь, и увидим:

Узнает ли обманутый народ

Стон матери и тяжкой скорби голос.

Прощай!

Постой! Не начинай борьбы;

Она была б ужасна. Я исполню

Твои желанья. Близок казни час,

Но я пошлю преступнику пощаду.

Согласна ль ты произнести обет,

Что никогда ты тайне не изменишь,

Что никогда страдающей души

Перед другим не выскажешь?

Согласна.

Что я твой сын отсель... Согласна ль ты?

Клянешься?