Столетнее проклятие

9.

— Помни, твое запястье должно оставаться прямым. — Авалон склонилась над темноволосой девочкой, провела пальцами по ее руке и выразительно постучала по запястью. — Вот, видишь? Если так сгибать запястье во время удара, его можно повредить.

Девочка, которую звали Инес, послушно выпрямила руку. С виду ей было около тринадцати. То есть она начинала учиться в том возрасте, в котором Авалон уже заканчивала обучение.

У Инес были мягкие карие глаза и очаровательная улыбка. Кроме нее, в разношерстной группе учеников Авалон оказались еще шесть девочек, всего же учеников было двадцать восемь — одни только дети. Впрочем, взрослые, и мужчины и женщины, тоже держались поблизости, с интересом наблюдая за занятиями.

Когда Инес и ее подружки, краснея от робости, явились на первый урок, мальчишки дружно застонали и принялись шепотом гнать их вон. Авалон живо усмирила недовольных, сказав, что, если ей не позволят учить всех желающих, она вообще никого не будет учить.

Мальчишки покосились на нее, затем на девочек, которые испуганно притихли, но все же уходить не спешили.

Авалон подошла к девочкам и с них начала обучение боевой стойке. Понемногу, один за другим присоединились к ним и мальчишки.

Во время этих занятий Авалон то и дело замечала Маркуса — то он наблюдал за ними из окна башни, то в компании своих солдат проходил мимо, а иногда даже останавливался и просто смотрел на Авалон. Лицо его при этом всегда оставалось бесстрастным, словно все происходящее было для него делом самым обычным. Химера, просыпаясь, нашептывала Авалон, что втайне Маркус чрезвычайно доволен. Такое известие должно было бы встревожить ее, но почему-то не встревожило.

Две с лишним недели миновало с того дня, когда Маркус заявил, что она у него в долгу. Целых шестнадцать дней, а он так ни разу и не напомнил ей об этом. О свадьбе он тоже пока не заговаривал. Маркус довольствовался тем, что предоставил Авалон относительную свободу, положившись на ее обещание остаться в замке. Пока.

Дверь ее комнаты теперь не запиралась. Авалон стало легче переносить долгие одинокие ночи, она знала, что в любую минуту может выйти отсюда. Отныне по пятам за ней не следовал стражник. Конечно, обитатели замка по-прежнему не сводили с нее глаз, все время говорили и думали о ней. Авалон все еще оставалась для них чудом, невестой из легенды. И все же за эти две недели она постепенно познакомилась и с замком, и почти со всеми его жителями. Это немного ослабило тот мистический ореол, которым окутала Авалон легенда. И очень хорошо — пускай все видят, что она обычная женщина и ведет себя так, как другие женщины. Во всяком случае, старается вести себя именно так.

Она зашла на кухню, к Теган и ее помощницам, вместе с ними занялась стряпней, сама вымесила тесто под изумленные восклицания кухарок. В конце концов женщины притихли, с невольным одобрением наблюдая за работой Авалон.

Она заходила в сукновальню, смотрела, как трудятся ткачихи, как размеренно и ловко снуют их руки, превращая шерстяные нити в одеяла, туники, тартаны. На полу у материнских ног сидели ребятишки помладше. Авалон и не пыталась попробовать себя в ткацком ремесле, но она искренне похвалила работу ткачих, и женщины растаяли, принялись, не прекращая работы, рассказывать ей о своем житье-бытье.

Авалон разговаривала с часовыми, с воинами, которые увозили ее из Трэли; заглянула на конюшню, которой в Савере служила одна из башен. Своими глазами посмотрела, как ухаживают за лошадьми. Конюхи, отвлекшись от работы, показали ей всех обитателей конюшни, включая даже местных кошек.

А теперь — еще и эти занятия. Шестнадцать дней Авалон давала детям уроки рукопашного боя, примечая, что многие взрослые не только наблюдают, но и шепотом повторяют ее наставления, стараясь двигать руками так, как она показывала.

Скоро, видимо, и они вступят в учебный круг, а до тех пор пускай привыкают к этой мысли. Авалон пока еще не чувствовала себя в силах обучать взрослых. Повязку она уже не носила, но плечо все еще побаливало, и Авалон старалась его щадить. Зато сломанные ребра уже почти зажили.

Инес стала уставать, и Авалон это нисколько не удивило. Урок длился уже час с лишним, и к тому же день клонился к вечеру. Ян когда-то требовал, чтобы она занималась несколько часов подряд, но Авалон не собиралась применять его чудовищные методы к своим ученикам.

У этих ребятишек есть и другие обязанности. Не стоит изнурять их больше, чем того требует наука рукопашной. И так уж они чересчур худые, заморенные.

«Мало хлеба, мало рыбы», — нараспев отозвалась химера — как будто Авалон и сама этого не знала.

— Хватит на сегодня, — бросила она резче, чем хотела бы. И тут же постаралась смягчить тон: — Вы все отлично справились с уроком. Завтра я покажу вам кое-что новое.

Дети расходились неохотно. Некоторые сразу побежали к родителям, но в основном уходили неспешно, с жаром обсуждая по пути сегодняшний урок.

Маркус, который явился в самом конце занятия, стоял, привалившись к стене донжона и скрестив руки на груди. Сейчас он неотрывно смотрел на одну только Авалон, и она всем существом ощущала его обжигающий взгляд, словно Маркус видел ее насквозь, словно знал о химере и теперь с любопытством разглядывал ее.

В туманной глубине сознания химера ощерила в ухмылке бесплотные клыки: «Мало, мало, мало…»

Авалон запрокинула голову к небу, подставляя лицо под теплые лучи уходящего солнца. Ноздри ее дразнил смолистый аромат горящей сосны, долетавший из главного зала. Там в очагах жарко пылал огонь, и сосновый дым сливался с зябкой свежестью осеннего дня.

Дети наконец с веселым смехом разбежались, торопясь вернуться к своим повседневным обязанностям.

«Мало, мало, мало…»

И что из того? — сердито одернула Авалон неотвязную химеру. Что она может сделать? Мановением руки извлечь из воздуха зерно? Или приказать, чтобы в реках было полно лосося?

Маркус все еще не сводил с нее глаз. Косые лучи предзакатного солнца радужными бликами играли в его иссиня-черных волосах, оттеняли жесткие скулы и крепкий небритый подбородок, касались поразительно мягких губ.

На миг взгляды их встретились. Оба тут же отвернулись, разом посмотрев на дорогу, на которой мгновенье спустя показался скачущий галопом всадник.

«Дозорный с вестями», — подумала Авалон — и похолодела. А если это посланцы папы вернулись сообщить ей, что Брайс сумел доказать истинность ее обручения с Уорнером? Что же с ней тогда будет?

Торопливо подхватив юбки, Авалон побежала к дороге, где в ожидании дозорного уже собирались люди. Толпа расступилась перед ней и снова сомкнулась, бессознательно прикрыв Авалон своими телами, словно щитом.

Авалон вежливо, но настойчиво протолкалась вперед и остановилась рядом с Маркусом. Тот лишь мельком глянул на нее и снова устремил взгляд на подъехавшего всадника.

Конь лоснился от пота, удила были покрыты пеной.

— Конный отряд! — выпалил дозорный еще прежде, чем осадил коня.

По толпе прошел беспокойный шепоток.

— Сколько их? — спросил Маркус.

Дозорный легко соскочил с седла, шлепнул коня по шее. Измученное животное мотнуло головой.

— Немного, — ответил дозорный, — с полдюжины. Они едут под флагом Малькольма и каким-то другим — его я не знаю.

Авалон попыталась, как в прошлый раз, увидеть мысленно то, что видел дозорный, но химера отвернулась, не желая ей помогать.

— Какие цвета у этого флага? — вслух спросила она.

Дозорный глянул на нее, затем на Маркуса. Тот кивнул.

— Зеленый и белый, — ответил дозорный Авалон. — С красным зверем.

— Лев с цветком?

— Точно.

— Брайс, — сказала Авалон Маркусу, и толпа зашумела. Люди подались вперед, хватали Авалон за рукава, пытаясь оттащить ее назад, спрятать, защитить, не отдать…

— Подождите, — бросил Маркус, отстраняя непрошеных спасителей. Эхо его голоса заметалось по двору, отразившись от стены донжона, и все тотчас притихли. — Шестеро людей — не армия. Шестерых не послали бы за невестой. Тут что-то другое.

— Что же это может быть? — спросила одна из женщин.

— Эдикт! — воскликнул кто-то.

— Когда я поскакал сюда, они проезжали через Кэльскую долину, — сообщил дозорный. — Скоро они будут здесь.

— Уведите невесту в донжон! — раздался чей-то возглас, и его подхватил целый хор голосов.

— Я никуда не пойду! — во весь голос прокричала Авалон.

Наступила тишина, и все взоры обратились к ней.

— Я сказала, что останусь в Савере, так и будет, — уже тише продолжала она. — Но сейчас я никуда не уйду.

Маркус стоял рядом с ней, рослый, широкоплечий, неколебимо властный.

— Да, она не уйдет, — подтвердил он. — Она вправе знать, что происходит.

Отряд уже показался из-за поворота. Четверка коней тянула крытую повозку, впереди скакали четыре всадника. Двое из них держали флаги.

На повозке красовался герб дома де Фаруш. Авалон с упавшим сердцем смотрела, как отряд въезжает на холм.

Не может быть, чтобы все ее сундуки поместились в одну повозку! Там и четверти нет, не то что трети.

Кони между тем подъехали к самым воротам Савера. Впереди скакали люди Малькольма.

— Кто из вас лэрд Кинкардин? — громко выкрикнул седой воин в тартане клана, незнакомого Авалон.

— Я. — Маркус выступил вперед.

— Лэрд Кинкардин, — не спешиваясь, проговорил седой воин, — я привез тебе привет и добрые пожелания от нашего государя. Малькольм велел передать, что дело твое еще не проиграно и женщина еще будет твоей.

Над толпой взлетел дружный вздох облегчения. Седой воин спешился, то же сделали и его спутники. Возницы, оба в цветах Брайса, не тронулись с места и хмуро смотрели на толпу.

Седой шотландец подошел к Маркусу и Авалон.

— Я — Гавейн Макалистер, капитан гвардии его величества. Малькольм посылает тебе заверения, что он всем сердцем на твоей стороне и всячески поддерживает твою правоту.

— Что ж, спасибо, — ответил Маркус. — Однако я умираю от любопытства. Что вы привезли из Трэли?

— Как что? — удивился Гавейн. — Одежду для леди. Я слыхал, она просила об этом.

Авалон подошла к повозке. Оба возницы были ей незнакомы, но это и к лучшему, если учесть, что она собирается сделать.

— Выгрузите сундуки вот здесь, — распорядилась она, указав на полосу травы посреди двора.

Возницы переглянулись и непонимающе уставились на Авалон.

— Чего вы ждете? — рявкнул один из солдат Малькольма. — Выполняйте, что сказала леди!

Слуги Брайса, ворча, поднялись и стащили с повозки холщовый полог, украшенный гербом дома де Фаруш.

Семь сундуков. Всего семь. Авалон не знала, есть ли среди них нужный, — она совершенно забыла, как он выглядит.

— Несите их в дом, — отрывисто бросил Маркус.

— Нет. — Авалон оглянулась на него, стоявшего среди своих сородичей и людей Малькольма. — Я хочу открыть сундуки здесь, милорд.

— Здесь?

— Здесь! — подтвердила Авалон свое странное желание.

Все притихли, наблюдая за этим противостоянием. Маркус сверлил Авалон холодным жестким взглядом, явно раздраженный происходящим. Химера в сознании Авалон шевельнулась, вильнула хвостом.

«Мало…»

Авалон повернулась спиной к Маркусу и ко всем остальным. Пусть себе думают о ней что хотят! Она сама себе хозяйка и поступит так, как решила. Слуги Брайса вытащили из повозки первый сундук и понесли туда, куда указала Авалон.

Мгновение казалось, что толпа не расступится перед ними. Шотландцы, не шелохнувшись, угрюмо глядели на слуг, тащивших увесистый сундук.

Авалон стремительно обернулась и окинула сородичей Маркуса властным холодным взглядом. Это подействовало — живая стена дрогнула, и в ней образовался проход. Авалон указала жестом на полосу травы посреди двора.

— Туда, — сказала она, и слуги Брайса почти швырнули сундук на траву. — Ключи. — Авалон повелительно протянула руку.

Один из возниц неохотно выудил из-за широкого пояса колечко со знакомыми Авалон бронзовыми ключами от сундуков. Без единого слова он протянул ключи Авалон, и возницы направились к повозке за другим сундуком. На сей раз шотландцы не мешали им пройти. Они во все глаза смотрели на Авалон.

Ну и дурака она сваляет, если в этой повозке не окажется нужного сундука!.. Размышляя об этом, Авалон отперла замок и откинула массивную крышку.

Толпа разом подалась вперед, по-гусиному вытягивая шеи. Маркус, маг и солдаты Малькольма сделали шаг к Авалон, но ближе не подошли.

Все верно — в сундуке была ее одежда. Изысканные наряды из Гаттинга, которые сами по себе стоили немало, но, увы, никакого сравнения с тем, что она ищет.

Авалон зашила золотые монеты и драгоценные камни только в несколько самых удобных и практичных нарядов. Ведь во время ее побега мог начаться проливной дождь, да и мало ли что может случиться в дороге!

Именно такие вещи и отправил ей Брайс, прибрав к рукам самые дорогие наряды, то ли захотел поживиться, то ли все же надеялся, что Авалон снова окажется в его власти. И все-таки в первом сундуке оказалось не то, что ей было нужно. Это стало ясно с первого взгляда: те плащи и платья Авалон положила на самый верх, чтобы всегда были под рукой.

Для верности, впрочем, она хорошенько порылась в сундуке, небрежно разбрасывая его содержимое.

Слуги Брайса, принесшие второй сундук, покосились на нее с нескрываемым любопытством, но мешкать не стали и сразу отправились за третьим.

Второй сундук, третий, четвертый… Все не то. Авалон уже безо всяких церемоний швыряла вещи на траву. Она знала, что в толпе, которая не сводит с нее глаз, растет беспокойство. Что это творит нареченная лэрда? Почему ведет себя так странно? Уж не повредилась ли она в уме или, может, у нее жар?..

Почему химера не подскажет ей, в каком сундуке нужные вещи? Может быть, Авалон уже видела их, да пропустила? Нет, вряд ли. Она ведь провела не один час, распарывая и снова зашивая швы. Она назубок запомнила все платья и плащи с драгоценным грузом.

Авалон утерла пот со лба. Как же глупо было надеяться, что Брайс пришлет ей то, на что она рассчитывала!

Последний сундук. Уже ни на что не надеясь, Авалон откинула крышку — и сразу же увидела знакомое серое платье, прочное и неброское, если не сказать — неказистое.

Радостно вскрикнув, Авалон выдернула платье из сундука и, держа его перед собой на вытянутой руке, направилась к Маркусу.

— Дай мне твой кинжал, — сказала она.

Мысли Маркуса были для нее непроницаемы, но лицо его приняло тот бесстрастный и жесткий вид, который обычно говорил о скрытом волнении. Услышав ее просьбу, он, однако, и бровью не повел. Молча вынул из ножен на поясе свой кинжал и рукоятью вперед протянул его Авалон.

Бальтазар, стоявший рядом с Маркусом, одобрительно кивнул девушке.

Авалон отошла к сундукам и повернулась лицом к озадаченно замершей толпе.

— Клан Кинкардинов, — громко и ясно проговорила она, — смотрите, вот ваше истинное спасение!

С этими словами Авалон подняла выше подол серого платья и принялась кинжалом вспарывать швы. Кинжал оказался острый, узкий. Как раз то, что нужно. Распоров швы, Авалон как следует встряхнула платье.

И на траву с глухим стуком посыпались драгоценности: броши и серьги, кольца и ожерелья. Жемчуг, сапфиры, рубины, изумруды, топазы, аквамарины, аметисты — все наследство леди Гвинт, бесспорная собственность ее дочери.

Толпа дружно ахнула и тут же стихла.

— Вот! — Авалон нагнулась и подобрала с травы золотую брошь с парой крупных жемчужин, белой и черной. Она подняла брошь повыше, чтобы все могли увидеть ее, затем снова наклонилась и прибавила к броши золотое кольцо в виде драконьего глаза с изумрудным зрачком. — И вот!

Она окинула взглядом ошеломленные лица обитателей Савера. Маркус был каменно бесстрастен. Бальтазар и Гавейн Макалистер открыто улыбались ей. Авалон подошла к магу и вручила ему кольцо и брошь, зная, что сам Маркус не примет ее дара.

Вернувшись к сундукам, она извлекла наружу темно-синее платье, тем. же движением распорола швы — и на траву заструились нити жемчуга самых редкостных оттенков. Толпа не шелохнулась. Все смотрели на Авалон.

— Вот, — сказала она уже тише и жестом указала на сокровища, рассыпанные по траве. В лучах заходящего солнца драгоценные камни искрились нестерпимым блеском, а жемчужины казались застывшими ангельскими слезами.

— Это все для вас, — проговорила Авалон, глядя теперь только на Маркуса. — Чтобы купить зерно и рыбу, чтобы починить конюшни и стены, поставить в сукновальне новые станки.

В толпе родился слитный неясный звук, который все набирал силу, покуда не превратился в оглушительный радостный рев. Мужчины и женщины обнимались, воздевали руки к небу, восхваляя Авалон и ее дары. Исполнилось еще одно пророчество. Проклятие Кинкардинов покидало клан.

— Нет!.. — охнула Авалон, но ее никто не услышал.

«Это не пророчество, не легенда — просто самые обыкновенные драгоценности!..» Она не сразу поняла, что кричит это мысленно, а не вслух.

Волны радости и ликования омывали ее, едва не сводя с ума. Вот явилась предсказанная невеста и принесла с собой процветание, покончила со столетней нуждой, теперь Савер наконец станет прежним!

Люди бросились к Авалон, припадали к ее ногам, целовали край ее платья. Женщины рыдали. Авалон безуспешно пыталась их утихомирить, поднять на ноги.

— Да нет же, нет! — растерянно твердила она. — Легенда тут ни при чем!

И опять никто ее не слушал. Дрожащими руками они собирали бесценные дары и один за другим передавали их Маркусу. Он вначале отказывался, качал головой, но скоро вынужден был сдаться, и в руках его все росла блистающая груда золота и драгоценных камней. И все равно Авалон ясно видела, что ему этого мало.

Химера покивала, соглашаясь с ее мыслями.

Авалон хотела совсем не этого. Она мечтала подорвать их веру, доказать этим людям, что они нуждаются не в древних преданиях, а в самой обыкновенной, земной помощи. Они же ловко вплели ее намерения в паутину своей легенды — и этим сразили Авалон так же быстро и безжалостно, как когда-то сбивал ее с ног Ян Маклохлен.

Прижав ладони к пылающим щекам, Авалон посмотрела на Маркуса. Да, теперь он улыбался, потому что наконец понял, что она задумала, и торжествовал, глядя, как ее поступок только укрепил веру клана в легенду Кинкардинов.

Пройдя мимо ликующих горцев, Авалон вынула из сундука третье платье и плащ, в который были зашиты золотые монеты.

Улыбаясь, Маркус смотрел, как она идет к нему.

В эту минуту он больше, чем когда-либо, походил на языческого бога, который спустился на землю, чтобы раздать смертным свои дары.

Авалон остановилась перед ним и хладнокровно выдержала его торжествующий взгляд.

— Возьми и это, — сказала она и бросила к ногам Маркуса плащ и платье, а сверху положила кинжал.

«Мало!» — захохотала химера. И Маркус улыбнулся шире, словно слышал этот бесплотный смех.

— Вот, — сказал он, — первые дары нашей невесты.

В кухне было пусто. Все, должно быть, еще на замковом дворе, поют хвалу своей нелепой легенде, и Маркус стоит среди них, держа в руках драгоценную груду, купаясь в лучах восторга и поклонения.

Вот пускай он и будет их спасителем! Он такой же, как все, суеверный упрямый дурак!

Авалон отыскала кусок сыра и краюху хлеба. Что ж, с нее хватит. Прихватив добычу, она пробралась к развалинам бывшей кордегардии, которые давно уже заросли высокой травой и чертополохом, а в остатках провалившейся крыши гнездились птицы. Они встретили Авалон переливчатыми трелями.

Присев на квадратный камень, рухнувший со стены, Авалон принялась за еду.

Плечо у нее, считай, выздоровело, даже после сегодняшних занятий почти не напоминало о себе. Ребра больше не нужно стягивать тугой повязкой. Очень скоро она будет совершенно здорова. Значит, когда вернутся папские посланники, у нее не останется повода задерживаться в Савере.

И что же тогда? Авалон вздохнула. Судьба ее, казавшаяся когда-то определенной раз и навсегда, теперь стала зыбкой и неясной, как туман. Что хорошо для нее, что дурно — ничего уже не поймешь. Но стоит только вспомнить, что ее все сильнее влечет к лэрду Кинкардину, и зыбкий туман сменяется пугающей ясностью.

«Глупости», — одернула себя Авалон. Влечет ее к Маркусу — и что с того? Нельзя поддаваться этому влечению, иначе она до конца своих дней останется в Савере. А она этого совсем не хочет. Так ведь?

Конечно, так! Если она останется здесь, то навеки распростится со своей свободой, станет рабыней легенды. То-то посмеется над ней в пламени чистилища недоброй памяти Хэнок! Она, Авалон, станет тем, чем он хотел ее сделать, — безликой куклой, творением суеверной сказки. Все ее существование потеряет смысл.

К тому же если она останется в Савере, то никогда уже не сможет отомстить Брайсу. Если Маркус узнает, что Брайс подкупил пиктов, он ни за что не позволит Авалон мстить самой, а ведь это — ее долг.

Нет, она должна уехать. Но если это случится, она никогда больше не увидит Маркуса Кинкардина. Отчего-то при этой мысли Авалон охватывало отчаяние.

Одна из птиц рискнула подобраться к ней поближе, наклонила головку, косясь на Авалон блестящим черным глазом.

Авалон отломила кусочек хлеба, бросила птице. Та испуганно отпрянула, но тут же замерла и настороженными прыжками двинулась к добыче.

— Я тебя не обижу, — не шевелясь, сказала вслух Авалон. — Ну же, возьми хлеб, он твой.

Птица ринулась вперед, ухватила клювом хлеб и тут же поспешно взмыла в воздух.

— Что, миледи, людей тебе недостаточно? Ты решила облагодетельствовать и птиц Савера?

Маркус появился так неожиданно, словно его вызвали из небытия мысли Авалон. Он стоял в дверном проеме бывшей комнаты, и тень его, накрывая заросли травы и чертополоха, лежала у самых ног Авалон.

— А я думала, что ты все еще пересчитываешь мои подарки, — отозвалась девушка, откусив сыру.

— Уже сосчитал.

Он шагнул вперед, осторожно ступая меж колючих кустов чертополоха.

— Знаешь, Авалон, я обнаружил занятный способ отыскивать тебя. Нужно только выбрать самое уединенное местечко — и, пожалуйста, готово.

— Надо же, как удобно, — ядовито заметила она.

— И еще как! — согласился Маркус. — Мне гораздо спокойней живется, когда я знаю, где тебя можно найти.

Он уселся напротив, на заросший травой камень. Слева от него высились остатки стены. В проеме бывшего окна виднелись живописные холмы, извилистая речка, впадавшая в круглое озерцо.

Авалон хотела продолжить трапезу, не обращая внимания на Маркуса, но это оказалось невозможно, хотя он и молчал. Его глаза так пристально следили за каждым ее движением, что Авалон в который раз почудилось, будто Маркус стремится прочитать ее самые сокровенные мысли.

— Тебе что-то нужно от меня, милорд? — спросила Авалон, со вздохом отложив еду.

Глаза Маркуса чуть заметно потемнели, губы дрогнули.

— Нужно, — подтвердил он вполголоса.

Намек был чересчур прозрачный. Авалон поспешно опустила голову, чтобы скрыть покрасневшее лицо.

— Что же ты, Авалон, будешь делать теперь с остальной своей одеждой? — В тихом голосе Маркуса все так же явственно звучали чувственные нотки. — Станешь носить ее вместо тартана?

Об этом Авалон еще не думала. Когда она сказала посланникам, что не хочет носить все время один только тартан, это была лишь уловка, призванная послужить ее тайной цели. И только теперь Авалон поняла: то, что она захотела получить назад свою прежнюю одежду, могут счесть желанием отвергнуть клан Кинкардинов. А уж этого она ни в коем случае не хотела.

Вот еще, глупости какие! С чего бы это ей станут указывать, как одеваться? Не рабыня же она, в конце концов!

— Забери все наряды, — неожиданно для себя сказала вслух Авалон. — Забери и продай. За них дадут хорошую цену.

Маркус изогнул бровь, выпрямился, обхватив руками колени.

— Как бы мне ни хотелось увидеть тебя вовсе без одежды, продавать ее я не стану.

Авалон крепко сжала губы, притворяясь, что услышала только половину сказанного.

— Отчего же нет? У меня есть что надеть.

— Во-первых, это не так уж необходимо. Ты отдала нам много рубинов и жемчуга.

Авалон пожала плечами и перевела взгляд на речку, извилисто струившуюся к непроглядно черному озеру.

— Значит, вот почему ты послала за своими сундуками?

— Разумеется! — отрезала она. — Не могла же я впрямую просить Брайса, чтобы он вернул мне мои драгоценности.

Маркус помолчал, свыкаясь с этой мыслью, но так и не отвел взгляда от лица Авалон. В конце концов ей стало не по себе. Она встала, отряхнула с подола хлебные крошки и отошла к обрушенному окну. За спиной ее прозвучал голос Маркуса:

— Итак, теперь мне нужно ломать голову, что еще придумает моя нареченная. Ты что же, полагаешь, что спасла клан? Ты хотела обойти и проклятие, и легенду. Ты решила, что, отдав драгоценности, исполнишь все свои обязательства перед Савером.

Примерно так Авалон и считала, только почему-то сейчас эта идея уже не казалась ей такой замечательной. Да кто он такой, чтобы умалять ее поступки? Как смеет он говорить так насмешливо, если все, чего хотела Авалон, — помочь ему и его сородичам?

— Но ведь ты же не станешь спорить, что теперь вам будет легче пережить зиму? — отозвалась она. — И весной у вас будет зерно для посева, будет скот. Не понимаю, зачем еще я тебе нужна.

— В самом деле не понимаешь? Не думаю.

Авалон прикусила губу, осознав свою ошибку, но Маркус, словно и не заметив этого, продолжал:

— Мне кажется, Авалон, что ты прекрасно все понимаешь — и как ты нужна всем нам, и как нужна мне.

Девушка порывисто обернулась к нему:

— Я понимаю только одно: теперь вы сможете пережить зиму, а если не будете расточительны, то скоро разбогатеете. Таков мой подарок, и на твоем месте я бы не стала от него отказываться.

Маркус стремительно, одним гибким движением встал — и оказался чересчур близко.

— Я и не говорил, что отказываюсь.

— Превосходно. Значит, нам больше не о чем спорить.

В глазах Маркуса стоял все тот же зимний холод.

— Теперь ты собираешься подыскать для себя подходящий монастырь?

Этого Авалон как раз и не хотела делать. Едва Маркус произнес слово «монастырь», как она отчетливо поняла, что монашеская жизнь ее пугает. Бесконечные унылые дни, наполненные повседневными делами, затворничество, одиночество — и так до конца жизни. Раньше эта участь казалась Авалон вполне сносной, особенно после суматошной и суетной жизни в Лондоне.

Но то было раньше. Теперь же, когда перед ней стоял этот человек — такой сильный и уверенный в себе, такой невозможно красивый, что она боялась посмотреть ему в лицо, — одна мысль о монашестве казалась Авалон невыносимой. И все же ничего другого ей не остается.

— Меня ничто не остановит, — сказала она, стараясь, чтобы ее слова прозвучали достаточно веско для них обоих. — В монастыре меня ждет душевный мир и покой.

— А я думал, что мы уже достаточно поговорили об этом, — вкрадчиво отозвался Маркус.

Ему оказалось так легко притянуть ее к себе и поцеловать. Довольно было лишь протянуть руку, а ей и отступать-то было некуда. Поцелуй Маркуса был нежным и в то же время властным. Авалон прерывисто вздохнула, переводя дыхание. Он крепче стиснул ее в объятьях, жадно впился в ее мягкие, чуть приоткрытые губы.

Страсть обожгла ее, точно молния. Она сама не заметила, как обвила руками его шею, теснее прильнула к нему, всей плотью ощущая жар его сильного тела. И снова мир исчез, ничего больше не было, кроме этих горячих, безжалостных поцелуев.

— Авалон, — прошептал Маркус, не отрываясь от ее губ, — Авалон, я не хочу спорить с тобой…

Ему и не нужно с ней спорить, поняла вдруг Авалон, потому что он победил, потому что она не в силах остановить его, оторваться от пьянящей сладости его губ…

— Уходи! — выдохнула она, из последних сил борясь с искушением.

— Не могу, — беззвучно прошептал Маркус. — Не могу…

И он вдруг опустился на траву, не размыкая объятий, увлекая Авалон за собой, и небо закружилось над ними, словно хмельное.

Запрокинув голову, Авалон смотрела в его потемневшие глаза, задыхалась от сладкой тяжести его властного тела. Стало ясно, что она не может, не хочет больше сопротивляться неизбежному.

— Останься, — прошептал Маркус, горячим дыханием касаясь ее приоткрытых, податливых губ. — Останься со мною… суженая.

«Я люблю тебя», — услышала Авалон и не знала, были то его мысли или же жаркий шепот химеры.

И вдруг все кончилось. Маркус замер, словно прислушиваясь к далекому голосу, и лицо его заледенело. Разжав объятья, он медленно выпрямился. Авалон села в траве, не зная, что ей делать с подступившими к горлу рыданиями.

Маркус посмотрел на нее, и в глазах его мелькнула странная боль.

— Пора ужинать, — сказал он тихо и помог ей подняться, но больше уже не смотрел на нее. — Пойдем.