Столетнее проклятие

10.

Масло в лампе почти иссякло. Огонек фитиля так шипел и плевался, что Авалон никак не могла разобрать корявую запись в счетной книге.

— Семь чистокровок от… ангела? — вслух прочла она.

— Думаю, миледи, что там написано «от Ангуса».

Элен наклонилась над плечом Авалон и, сдвинув брови, перечитала выцветшую строчку.

— Само собой, — торопливо добавила она, — я могу ошибаться.

— Нет, ты, конечно, права. — Авалон откинулась на спинку кресла и смежила глаза, не в силах больше выносить тускло-желтый свет.

Авалон сама выбрала Элен, чтобы подготовить ее на роль управительницы Савера. Элен была жена одного из солдат Маркуса. После того представления, которое Авалон устроила в замковом дворе, никто не посмел оспорить ее выбор на эту желанную для каждого должность.

Элен была умна, сообразительна и с охотой взялась за новое для нее дело. Обладая хорошим чутьем, она все схватывала на лету, а кроме того, как оказалось, без труда складывала и вычитала в уме большие числа. Никто другой не годился в управительницы больше, чем она. Когда Авалон объявила Маркусу свой выбор, тот лишь согласно кивнул, заявив, что, по его мнению, Авалон знает, что делает.

Семь чистокровок от ангела!.. Видел бы ее сейчас Маркус, скрюченную над грудой бумаг, с покрасневшими глазами и головной болью…

— Иди спать, — сказала Авалон своей ученице, и та подняла от счетной книги удивленный взгляд.

— Спать? Но, миледи, у нас ведь еще столько дел…

— За эти два дня мы уже, я считаю, переделали их немало. Элен, ты разве не заметила, какая стоит тишина? Все в замке уже давно спят.

Элен встрепенулась, оглядела тонущий в сумраке кабинет, догорающую лампу.

— Ох ты, господи! — воскликнула она, подскочив. — Натан!

— Ступай, — сказала Авалон. — Твой муж давно уже ждет тебя.

В этом она не сомневалась. Натан всем сердцем обожал жену и был отчаянно горд тем, что Авалон из множества добровольцев выбрала в управительницы именно ее. Дело дошло до того, что сегодня вечером он самолично принес заработавшимся женщинам ужин. Это было несколько часов назад.

Элен присела перед ней в реверансе и торопливо пожелала доброй ночи. Авалон махнула ей рукой и улыбнулась, глядя, как добрая женщина сломя голову ринулась к двери.

А поскольку Авалон не нужно было никуда спешить, она позволила себе расслабиться и, подперев голову руками, снова закрыла глаза.

Всего лишь пять дней минуло с тех пор, как Маркус отыскал ее в развалинах кордегардии. Всего лишь пять дней назад взгляды Авалон на мир и на себя самое изменились бесповоротно — и все из-за него, Маркуса. Именно тогда Авалон поняла, что ее плоть может иногда оказаться сильнее разума и лэрд Кинкардин это знает и не замедлит этим воспользоваться.

Как же это было унизительно и ошеломляюще сладко — покориться его объятиям, властной тяжести его сильного тела, предать всю себя его нетерпеливым рукам… Тогда, пять дней назад, Маркус вдруг остановился, не дойдя до самого конца, но Авалон знала, что в следующий раз все будет иначе.

Если только она ему это позволит.

Если только она этого захочет.

Фитилек лампы вспыхнул в последний раз, зашипел, погас, и в комнате воцарилась тьма. Теперь помещение озаряло лишь призрачное сияние луны. Впрочем, Авалон так даже больше нравилось.

— Ах, да иди же ты спать! — сказала она себе, сладко потягиваясь.

Крохотная комнатка, еще недавно бывшая для нее темницей, давно потеряла для Авалон всякую привлекательность, и вовсе не потому, что там было неуютно. Передвинув постель к окну, Авалон кое-как избавлялась от давнего страха перед темнотой. К тому же она неизменно оставляла гореть на ночь хотя бы одну лампу. И все-таки даже этого оказывалось недостаточно.

В замке не хватало жилых комнат, и Авалон понимала, как ей повезло, что у нее отдельная спальня. Но в последнее время мысли ее неизменно обращались к совсем другой комнате в жилом крыле замка, той, где Авалон еще ни разу не была.

Интересно, как выглядит спальня Маркуса? Что видно из ее окон? Какого цвета одеяла у него на постели?

Авалон резко встала, недовольная собой. Что за безумные мысли лезут ей в голову? С какой стати ее Должна интересовать подобная чушь?

Раздраженная, она слишком резко повернулась от стола — и рукавом платья смахнула стопку бумаг, «спорхнув, как живые, они с шорохом разлетелись по ковру.

— Превосходно, — пробормотала Авалон и наклонилась, чтобы собрать бумаги.

Обеими руками она сгребла их в кучку и оставила лежать на полу. Очень уж неохота было сейчас разбирать их. Затем подобрала листки, которые разлетелись по углам. Последний листок упал чуть ли не в самый очаг. Хорошо еще, что огонь давно погас.

Авалон посмотрела на этот листок, вырванный, как видно, из счетной книги, смахнула с него пепел и отошла к окну, из которого лился лунный свет. В серебристом сиянии луны стали различимы косые размашистые строки. Почерк Хэнока, теперь Авалон хорошо его знала. И стиль Хэнока.

«Кит Макфарленд устроил встречу. Макфарленд передал плату, объявил, что больше ничего не знает. Вожака пиктов звали Керр. Цена — один золотой шиллинг за голову. Пятьдесят шиллингов за барона. Двадцать за девочку. Плата по окончании дела. Монеты французские. Де Фаруш все выплатил сполна Эльфрику, сыну Керра».

Авалон раз за разом перечитывала записку, пока до нее конца не дошел смысл написанного.

Хэнок отыскал того, кто подкупил пиктов. Хэнок все знал. Он нашел и допросил неведомого Кита Макфарленда — и вот перед ней наконец доказательство того, что Брайс убил ее отца. Доказательство!

— Не спится, леди?

Вздрогнув, Авалон прижала к груди бесценный листок и, развернувшись, взмахнула кулаком, готовясь либо нападать, либо защищаться. Бальтазар, стоявший у нее за спиной, вскинул руки и поспешно попятился.

— Успокойся, леди, тебе ничего не грозит.

Авалон оторопело смотрела на него, одной рукой все еще прижимая к груди записку Хэнока. Сердце у нее ухало, как кузнечный молот.

— Умоляю, не убивай меня, — смиренно попросил маг, отвесив ей низкий поклон. — Я нижайше прошу прощения за то, что появился так неожиданно.

Он, конечно, говорил так нарочно, чтобы поддразнить ее. Это, как ни странно, подействовало. Авалон разжала кулак и медленно опустила руку.

— Ты меня напугал, — сердито бросила она.

— Увы и ах! Я знаю, что недостоин твоего прощения, о бесценная…

— Крадешься, точно кот! — проворчала Авалон.

— Жалкий, бродячий, ободранный кот припадает к твоим ногам, миледи…

— Прекрати! — Авалон отошла к столу и, повернувшись спиной к магу, сунула записку Хэнока в складки тартана. Потом обернулась. Бальтазар недвижно стоял посреди комнаты, не сводя с нее глаз, словно призрак, залитый лунным светом.

— Ты и вправду ходишь чересчур тихо, монах, — сказала она.

— Прошу прощения, леди, но я не монах. Девушка озадаченно взглянула на него.

— Но ведь ты же именно так назвался тогда посланцам папы!

— О кладезь мудрости, я молю тебя получше припомнить, как все было. Я сказал только, что вступил в монастырь Святого Симеона…

— Чтобы стать монахом, — закончила за него Авалон.

— Да, но еще в Святой Земле я отрекся от своих обетов.

Авалон невольно прыснула.

— Восхитительно! Ты мог бы тогда солгать им, но сказал чистую правду и предоставил самим сделать выводы.

Бальтазар сомкнул укрытые широкими рукавами руки и молчал, глядя на Авалон. В глазах его искрился смех.

— Ты носишь на себе знак распятия, однако отрекся от своих обетов…

Авалон осеклась, осознав вдруг, что это не смешно. Всякому человеку, если он не записной лгун, нелегко отречься от своего слова. Каково же слуге божьему отречься от своих обетов, покинуть свой орден? Теперь Авалон поняла, что маг сделал это отнюдь не с легким сердцем и причиной его поступка было нечто ужасное.

— Извини, — пристыженно пробормотала она, — мне не стоило говорить так. Надеюсь, ты…

— Тс-с-с! — прервал ее маг, приложив палец к губам. — Слушай, леди! Слышишь?

Авалон замерла, затаив дыхание, но услышала только пение сверчков да шорох ветра за окном. И еще едва слышное шипение углей в очаге.

— Что? — прошептала она, не двигаясь с места. — Я ничего не слышу…

— Сон, миледи. Он здесь, с нами.

— Сон?

Бальтазар широко развел руки, и его просторные одеяния всплеснулись в темноте, словно крылья летучей мыши.

— Да, ему снятся сны. Слышишь?

Страх охватил Авалон с новой силой, жаркая кровь бросилась ей в лицо.

— Но как я могу…

— Слушай! — велел маг, и крылья летучей мыши раскинулись еще шире, заполнив всю комнату, с головой накрыв Авалон.

Ей было жарко, чудовищно жарко, и безумно хотелось пить. Убийственная жажда терзала все ее существо. Жажда — отвратительная тварь, рядом с которой блекла даже химера. Жажда объяла ее, лилась с неба жгучими лучами пустынного солнца, иссушала ее горло. Пересохший язык прилип к гортани, в легких шуршал песок, песок струился по жилам вместо крови.

С каждым вдохом в грудь ее проникал только сухой горячий воздух, и чудовище по имени жажда лишь росло и крепло. Не было ничего, кроме этой изнуряющей муки, когда при одной мысли о воде чудовищная тварь в ней выла, рычала, терзала когтями ее иссохшую плоть.

Боже милосердный, да что же это с ней такое? Авалон поднесла руку к глазам, чтобы укрыть их от палящего солнца… но ведь это же нелепо, снаружи ночь и светит луна. И все же солнечный жар опалил ее незащищенное запястье. Авалон поспешно отдернула руку, протянула ее перед собой, пытаясь нашарить стол с бумагами…

Стола не было.

«Слушай» — крикнули одновременно маг и химера.

И теперь Авалон услышала, как ярится снаружи песчаная буря, молотит по стенам, засыпает комнату песком, иссушая и без того пересохшее горло.

Шатаясь, Авалон сделала шаг вперед — бежать, бежать отсюда, поскорей найти воду…

Но куда бежать? В кухню? Там наверняка есть вода. Нет, кухня слишком далеко, лучше пойти в свою комнату. Там на столике оставлен для нее кувшин воды.

Авалон пошатнулась, припала к стене коридора. Снаружи все громче бесновалась песчаная буря. А Авалон ничего не могла разглядеть и вынуждена была ощупью пробираться вдоль стены. Камень обжигал, да и не мог он быть холодным. Здесь всегда палит солнце, все сжигает дотла, даже камни. Вся вода в этом мире от жары давно уже испарилась, не осталось ни капли.

Авалон закрыла лицо руками, не замечая боли в обожженных запястьях. Бежать, укрыться… где? Если нет воды, что ее спасет? Почему она не может умереть? Почему ее просто не убьют?

Авалон отняла руки от лица и увидела, что она в совершенно незнакомом месте, в тесной комнатке. На полу лежал слой песка. К большому столу был привязан человек, весь покрытый шрамами, свежей и засохшей до черноты кровью. Его израненные губы были сожжены жаждой. Даже кровь на них превратилась в черную пыль, волосы его были спутаны и грязны.

Авалон не могла шевельнуться, веревки туго придавили ее к столу, и у нее больше не было сил бороться. Почему же ее просто не убьют? Зачем заставляют страдать?

Смерть казалась ей желанным, недостижимым раем.

Капля упала на ее губы, стекла на язык и впиталась в иссохшую плоть.

— Еще? — спросил ласковый голос на чужом, непонятном языке, но Авалон знала, что означает это слово. Вода.

«Да, да, да!» — хотела она крикнуть, но с пересохших губ не сорвалось ни крика, ни стона. Привязанная к столу, она не могла даже повернуть голову. Окровавленные веревки все туже врезались в тело.

— Да, да, да! — громко выкрикнул Маркус, метавшийся на широкой кровати, среди смятых шкур и одеял.

Сквозь трещины в белых стенах сочился песок. Тонкий слой песка запорошил темное дерево распятия, висевшего над столом, затуманил терновый венец на голове Христа.

— Отрекись, — промолвил на своем языке все тот же чужой и ласковый голос, и если б только Авалон могла шевельнуть омертвевшим от жажды языком, она выкрикнула бы: «Да, да, отрекусь, все, что хочешь, только дай мне еще воды…»

Маркус раскинул руки и застонал во сне. Лунный луч упал на его лицо, искаженное гримасой, но чистое, без следа крови. И песка в этой комнате не было.

Авалон снова огляделась — ни песка, ни солнца, ни распятия. Чужой ласковый голос смолк. Ночь. Она в Савере, а это, должно быть, спальня лэрда.

— Боже мой, боже! — прошептал во сне Маркус и выгнулся, мучимый призрачными демонами кошмара.

Авалон оперлась рукой о стену. Камень был хо-лодный, ни следа прежнего жара. Она хватала ртом воздух, пытаясь понять, как она здесь очутилась.

На столе, в дальнем углу комнаты стоял кувшин. Там должна быть вода.

Авалон оттолкнулась от стены, бросилась к столу и едва не закричала от счастья, увидев, что в глубине кувшина плывет луна, отраженная — хвала богу — в воде.

Дрожащими руками Авалон плеснула воды в кружку. О, чудеснейший в мире звук — журчание текущей влаги!.. Отставив кувшин, девушка одним глотком осушила кружку. Струйки воды текли по ее лицу.

Потом она снова наполнила кружку до краев, взяла в другую руку кувшин и, подойдя к Маркусу, опустилась на колени у его изголовья.

Маркус обливался потом, скомканные одеяла были липки и влажны. Все его тело дышало нестерпимым жаром жажды.

Маркус отпрянул от нее, широко раскинув руки, словно они были привязаны к кровати.

Авалон подняла повыше кружку, но он не смотрел в ее сторону, а когда она коснулась его лица, он лишь дернулся, но не повернул головы.

— Вода, — прошептала Авалон, и Маркус снова застонал, но не пошевелился.

Тогда она обмакнула пальцы в прохладную влагу и провела ими по его губам. Маркус мгновенно слизал с губ живительные капли и слепо потянулся за ее рукой.

— Вода, — повторила Авалон и свободной рукой поддержала его голову.

— Боже! — вскрикнул он срывающимся голосом, и Авалон подумала: «Теперь я знаю, как кричит безумная надежда».

Она поднесла кружку к губам Маркуса.

— Вода. Пей. Это для тебя.

Одним глотком Маркус осушил кружку, и Авалон опять наполнила ее. На сей раз он пил медленнее, так и не проснувшись. Жар, терзавший его тело, понемногу ослабевал.

Авалон бережно опустила его голову на подушку, отвела со лба влажные от пота пряди.

— Спасибо тебе, боже, — вздохнул Маркус, уронив руки вдоль тела, и лицо его, искаженное мукой, разгладилось и просветлело.

Кошмар исчез.

Авалон опустилась на пол и медленно перевела дыхание. Лицо ее было мокрым, но не от воды. Слезы. Она даже не заметила, когда они полились из глаз. Она плакала, покуда длился этот кошмар. Плакала и молила о смерти.

Только это была не ее смерть. Это Маркуса терзали призрачные демоны кошмара.

В тусклом свете луны Авалон различила, что одеяла на его кровати неяркого цвета — то ли синего, то ли зеленого. К чему ей это? Ей здесь не место. Пора уходить.

И все же она медлила, умиротворенно любуясь тем, как спокойно лежит теперь Маркус, как легко и ровно дышит. Спящий ангел. Нет, не ангел — просто человек, уязвимый, прекрасный, измученный тяжкими снами.

Авалон обмакнула в кувшин край своего тартана и влажной тканью отерла его лицо, бережно касаясь разгоряченного лба, сомкнутых век, чеканных твердых скул. Маркус даже не пошевелился. Человек или падший ангел, но он нуждался в ее помощи.

В этот миг Маркус открыл глаза, и Авалон, склонившаяся над ним, замерла.

Что он подумает, если обнаружит ее ночью в своей спальне?

Глаза Маркуса сияли отраженным лунным светом, и он смотрел на нее безмятежно, без тени удивления.

— Ангел, — проговорил он, словно услышав мысли Авалон. — Значит, я мертв?

Авалон, не двигаясь, осторожно облизала губы.

— Нет.

Маркус снова закрыл глаза.

— Я так хотел… — пробормотал он и, перевернувшись на бок, уткнулся лицом в подушки. — Я так хотел умерть…

Авалон отстранилась, убрала руку и встала. Маркус спал.

Кувшин кружка стояли на полу у ее ног. Авалон опять наполнила кружку водой и поставила ее на столике у кровати, затем вернулась и поставила туда же кувшин. Бросив последний взгляд на спящего, она пошла к двери.

Хотя Авалон не помнила, как оказалась в покоях лэрда, ей скоро удалось найти знакомый коридор, а оттуда уже добраться до своей комнаты. Вот только заснуть она смогла очень и очень не скоро.

Авалон спала, и ее серебристые волосы рассыпались по подушке, мерцая и переливаясь в неясном свете наступающего дня. Маркус подумал, что мог бы вечно смотреть на ее тонкие темные брови, длинные пушистые ресницы, покойно лежавшие на бледных щеках, на эти по-детски приоткрытые губы. Ему отчаянно не хотелось будить ее. Лучше просто повернуться и на цыпочках выйти, бережно сохранив этот образ, чтобы потом воскрешать его в памяти в самые нелегкие и одинокие часы.

Однако скоро взойдет солнце, а то, что он задумал, требует раннего пробуждения.

— Авалон, — негромко позвал он и коснулся ладонью ее плеча.

Девушка чуть заметно насупилась, вздохнула — и все.

— Авалон, — чуть громче повторил Маркус.

И тут она тигрицей взметнулась из постели, схватила его руку и вывернула с такой силой, что он едва удержался на ногах.

— Авалон!

Сейчас ее серебристые волосы разметались, словно языки пламени. Она в упор, исподлобья взглянула на Маркуса. Глаза ее широко раскрылись, словно она лишь сейчас осознала, что происходит. Выпустив его руку, девушка отступила к изножью постели и с вызовом глянула на него.

— Никогда больше не смей меня так будить! — Голос у нее был еще хрипловатый, сонный.

— Ни за что на свете, — согласился Маркус, потирая руку.

Авалон озадаченно огляделась по сторонам и снова устремила взгляд на него.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришел за тобой, — ответил Маркус.

Глаза ее округлились.

— Это не то, что ты думаешь, — поспешно заверил он. — Я хотел пригласить тебя на рыбалку.

— На рыбалку? — Авалон вновь насупилась, ее воинственность уступила место легкой растерянности. Она с силой потерла ладонью глаза. — Прямо сейчас?

— Ну да.

— Нет уж, спасибо. Я слишком устала. Прошлой ночью я почти не спала.

— Ну же, миледи, не прибедняйся. Разве может тебя подкосить такой пустяк, как бессонница?

Авалон с отвращением глянула на него.

— Убирайся.

— День будет замечательный, солнце вот-вот взойдет. Наилучшее время для рыбалки.

— Милорд, я терпеть не могу рыбачить. И хочу сейчас только одного — выспаться.

— Что ж, ладно. — Маркус отступил на шаг, успокаивающе вскинул руки. — Не хотел я к этому прибегать, но ты меня вынуждаешь.

Авалон мгновенно обрела прежний воинственный вид и замерла, пристально следя за каждым его движением. С виду она казалась совершенно безобидной, хрупкой, точно сказочная фея, но Маркус прекрасно знал, как обманчива эта хрупкость.

— Ты у меня в долгу, — сказал он вслух. — А посему я прошу тебя, пойдем со мной на рыбалку.

— Что?! Я тебе ничего не должна!

Маркус одарил ее самой обаятельной своей улыбкой.

— Должна, миледи, и ты прекрасно это знаешь. Неужели ты мне откажешь? А как же законы чести?

— А где были законы чести, когда ты отказал мне?

— Так ведь я благородным манерам не обучен, а вот ты у нас образчик благородства. Так что лучше не спорь и соглашайся.

Крепко сжатые губы Авалон задрожали, безуспешно пытаясь удержать улыбку.

— Я знаю одно славное местечко, — искушающе прибавил Маркус. — Рыба там — с человеческий рост.

— С человеческий рост!.. — фыркнула Авалон и, не выдержав, расхохоталась.

— Так пойдешь?

— Я устала, — покачала она головой.

— Ранняя прогулка тебя освежит. Пойдем со мной.

. На последних словах он понизил голос, и безыскусная фраза невольно прозвучала намеком на его тайные желания, куда менее невинные, чем утренняя рыбалка. Авалон тотчас ощутила это, и ее улыбка погасла. Она коротко взглянула на Маркуса, и от этого взгляда у него захватило дух.

— Хорошо, — сказала она. — Пойду.

Оделась она гораздо проворнее, чем ожидал Маркус от женщины, у которой нет даже служанки. Ему пришлось ждать в коридоре лишь несколько минут. Авалон вышла из комнаты — в тартане, с аккуратно заплетенной косой.

Она взглянула на Маркуса, привалившегося к стене, и он, выпрямившись, молча отвесил ей поклон. Вместе они прошли через главный зал, где на скамьях еще спали люди, и вышли в замковый двор. У входа лежали приготовленные Маркусом удочки.

Во дворе, под серым предрассветным небом уже появились первые обитатели замка. Спеша по своим делам, они на ходу почтительно здоровались с лэрдом и его спутницей. Маркус и Авалон миновали ворота и вышли на тропинку, знакомую ему с мальчишеских лет. Он много раз ходил здесь еще до того, как отправился на службу к сэру Трюгве.

Авалон легко шагала рядом с Маркусом, неся на плече свою удочку. Он сам настоял на том, чтобы нести все остальное. В душе ему все-таки хотелось доказать Авалон, что и ему не чужды благородные манеры, пускай даже все его предыдущие поступки говорили об обратном.

На самом деле, понял вдруг Маркус, ему отчаянно хотелось нравиться Авалон. Смешное, почти детское желание, но он ничего не мог с собой поделать. По правде говоря, он сегодня разбудил ее так рано, чтобы хоть немного побыть с ней наедине, чтобы видеть ее лицо, слышать ее смех.

Минувшие пять дней стали для Маркуса настоящей мукой. Он никак не мог забыть того, что произошло между ними в развалинах кордегардии. Руки его до сих пор помнили податливость ее нежного тела. Авалон пьянила его, словно крепкое вино. Он не мог прожить ни минуты без того, чтоб не вспомнить о ней. Даже в глубине души он боялся думать, чем это может кончиться. Авалон слишком нужна ему, куда сильнее, чем он нужен ей. Это была непростительная слабость, а именно сейчас Маркус не мог позволить себе роскоши быть слабым.

Как мучительно было тогда, в развалинах, выпустить ее из объятий — именно в тот миг, когда она так покорно льнула к нему, так горячо отвечала на его поцелуи!.. Быть может, впервые в жизни Маркус попытался поступить по-настоящему благородно — отступить, не дать волю всепоглощающей страсти, которая сжигала и мучила его.

Они вошли в лес, и ясный свет новорожденного дня, проникая сквозь густые кроны, озарял Авалон золотистым сиянием. Она шла упругим, ровным шагом, лицо ее дышало свежестью, лиловые глаза сияли. «Она сводит меня с ума, — безнадежно подумал Маркус. — Она сводит меня с ума».

В этом и таилась главная опасность. Было в Авалон, помимо ее необыкновенной красоты, нечто порожденное проклятием Кинкардинов. Нечто сродни тому мраку, который жил в его душе. Дар Авалон был в тысячу раз сильнее, чем те крохи, которыми обладал Маркус, но ее появление разбудило демонов, и теперь его снова мучили прежние кошмары.

Маркусу так долго казалось, что он сумел позабыть то, что случилось в Дамаске! Всякий раз, когда призрак прошлого являлся к нему, он вызывал в памяти апельсиновый сад в потаенной испанской деревушке. Этот теплый, красочный, благоухающий сад был полной противоположностью кошмарам. Высокие деревья с точеными изящными листьями, белые благоуханные цветы, солнечно-золотые плоды.

Маркус лелеял в памяти сладкий вкус этих апельсинов. Всякий раз, когда ему вспоминался Дамаск, он старался думать о сочной, сладкой, прохладной мякоти чужеземных плодов, и кошмар отступал.

Но вот явилась Авалон, неся в душе отметину Кинкардинова проклятья, — и снова Маркусу стал сниться Дамаск. Вкус апельсинов больше не мог отогнать эти сны.

Прошлой ночью… Маркус почти не помнил снов.

Он знал только, что кошмар опять накрыл его своими черными крыльями и швырнул в прошлое, в пустыню, песок, жажду. Маркус и припомнить не мог, когда в последний раз этот сон был таким живым, ярким, страшным.

Но тут явился ангел и спас его. Ангел, похожий на Авалон, развязал его путы и дал ему воду — без условий, без ласковых лживых речей. И тогда кошмар исчез навсегда.

И потому утром, едва Маркус проснулся, первая его мысль была об Авалон, первое желание — пойти к ней, увидеть ее, заговорить, побыть с ней подольше. Пригласить на рыбалку — это был единственно законный предлог разбудить Авалон еще до восхода, потому что Маркус просто не мог дожидаться завтрака, чтобы увидеться с ней. И, о чудо, она согласилась пойти.

И сейчас она шла рядом, не подозревая о том, какой хаос породила в его душе. «Что ж, — подумал Маркус, — по крайней мере, она доверяет мне настолько, что согласилась пойти со мной. И это уже добрый знак».

Скоро они должны выйти к ручью. Остается лишь надеяться, что там по-прежнему много рыбы… и что сам ручей за эти годы не обмелел и не иссяк.

Авалон была втайне благодарна Маркусу за это утро. Давно уже она не испытывала такой простой, безыскусной радости, как на берегу этого лесного ручья. Они позавтракали у воды, расстелив на траве одеяло. Маркус, угощая ее, улыбался дразнящей, мальчишеской улыбкой. Над ручьем плясали стрекозы, и в их слюдяных крылышках искрилось утреннее солнце. Здесь царила лесная, умиротворяющая тишина. Авалон долго собиралась с мыслями, прежде чем решилась нарушить эти нехитрые чары. Однако она ничего не могла с собой поделать — ей нужно было задать этот вопрос.

— Милорд, — осторожно начала она.

— Маркус, — поправил он.

Авалон помолчала, глядя на прихотливый танец стрекоз.

— Маркус, — повторила она послушно, — не знаешь ли ты, что стало с женщиной из вашего клана? Ее звали Зива.

— Зива? — Он прикрыл глаза, вспоминая. — Она, кажется, была экономкой моего отца?

— Она вела хозяйство в доме, где я жила в детстве.

— Кажется, она умерла года три тому назад. Во всяком случае, так мне говорили.

— Вот как… — Авалон постаралась скрыть разочарование, хотя в глубине души иного ответа и не ожидала. Будь Зива жива, она давно бы уже встретилась с Авалон.

— Почему ты спросила об этом? — поинтересовался Маркус.

Авалон неискренне пожала плечами:

— Так, хотелось узнать. Она была мне единственным другом здесь.

Маркус проницательно глянул на нее.

— Если хочешь, я разузнаю, как это случилось.

— Нет, спасибо. Не нужно.

Слишком много смертей. Почему так вышло, что все ее детство оказалось помечено смертью и все, кто был ей дорог, уже мертвы? А она вот живет и живет, как жила бедняжка Луделла — изгнанница, которой нигде не было места.

Нехитрые чары безмятежного утра поблекли. Авалон запустила руку в складки тартана и вынула записку Хэнока.

— Прошлой ночью я нашла вот эту запись твоего отца, — сказала она, глядя на косые неровные строчки.

Маркус все так же смотрел ей в лицо, но Авалон чувствовала, что его взгляд стал острым, как у охотника, обнаружившего добычу. Листок, сложенный вдвое, сухо шуршал в ее пальцах. Не глядя на Маркуса, Авалон протянула ему записку.

Маркус быстро пробежал ее взглядом, перечел еще раз, уже медленнее.

— Брайс, — сказал он наконец, и в голосе его звенел гнев.

— Думаю, да, — ответила Авалон. — Женщина, с которой я встречалась той ночью в трактире, сказала мне то же самое. Брайс привел пиктов на наши земли.

— Почему ты не рассказала мне об этом раньше?

Авалон села прямо, обхватила руками колени.

— Честно говоря, вначале я считала, что это не твое дело.

— А теперь? — помолчав, спросил Маркус.

Авалон вздохнула.

— Теперь мне хотелось бы знать, что ты обо всем этом думаешь.

Глаза Маркуса опасно сузились, точно он видел ее насквозь.

— Так, стало быть, ты собиралась мстить своему кузену в одиночку? Поэтому и помалкивала?

Авалон стойко выдержала его взгляд.

— Разумеется. Не могла же я допустить, чтобы ему это сошло с рук.

— Не могла, — согласился Маркус и снова перечел записку. — Я тебя понимаю.

— Приятно слышать.

— Но ведь в этой записке не обвиняется впрямую именно Брайс. «Де Фаруш» — и все.

— Да, я знаю. В том-то и дело. А монеты были французские.

— А Уорнер де Фаруш почти двадцать лет прожил во Франции, — медленно проговорил Маркус.

Авалон кивнула.

— Ты ухватил самую суть моих затруднений.

— Хэнок так и не смог изловить ни одного из этих пиктов, а уж у него возможностей было немало. Он сам рассказывал мне когда-то о своей неудаче.

— Ну, одного человека он все-таки изловил. Этого самого Макфарленда. Ему хватило.

— Земли клана Макфарлендов лежат к юго-востоку от наших. Если хочешь, я пошлю туда гонца. Он обернется в каких-нибудь три дня.

— Не стоит, — сказала Авалон. — Скорее всего этот человек тоже давно мертв.