Столетнее проклятие

2.

Стражники у ворот не обратили особого внимания на двух девушек, которые покинули замок вместе с другими слугами, направлявшимися ночевать в деревню.

Эльфрида, оставшаяся без плаща, мелко дрожала — хотя, как подозревала Авалон, не столько от холода, сколько от страха.

Девушка отважно вызвалась проводить Авалон к мистрис Херндон — и это до того, как Авалон дала ей еще три золотые монеты. Похоже, своим первым Даром она пробудила в маленькой служанке поистине слепую преданность. Такого с Авалон еще никогда не случалось, и она просто не знала, что с этим делать.

Коричневый плащ Эльфриды был из грубой шерсти. Он немилосердно колол лицо и руки, однако Авалон терпела. Она надвинула капюшон пониже и шла, опустив голову, мелкими робкими шажками, как ходят слуги.

Под плащом на ней было ее собственное платье — самое неброское из всех, но все же явно принадлежащее благородной даме. Свои приметные волосы Авалон спрятала под темно-синей вуалью, а для верности перехватила ее на висках полотняной лентой. На самом деле это был пояс. Эльфрида придумала повязать его на голову, поскольку все головные уборы Авалон были из золота и серебра.

Обе девушки всем сердцем надеялись, что издалека Авалон никто не отличит от других служанок, возвращавшихся домой.

Стражники и вправду ничего не заметили. Они тут же принялись жаловаться друг другу на нежданный наплыв в замок высокородных гостей.

— В конюшнях, я слыхал, они спать не желают, — зло сплюнув, проговорил один. — Для них, лордов, это, видишь ли, неуместно. Требуют, чтобы их устроили в главном зале.

— Ага, — мрачно отозвался второй стражник, — а мы, стало быть, спи в конюшнях…

Эльфрида оскользнулась в грязи и, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за плечо Авалон. От этого движения плащ, как на грех, съехал, открыв вуаль и часть лица Авалон. Девушка поспешно поправила плащ, низко натянула капюшон, не смея глянуть ни на стражников, ни на прочих слуг.

Эльфрида испуганно зашептала:

— Я не нарочно, миледи, ей-богу, не нарочно…

Авалон ожгла ее предостерегающим взглядом, и маленькая служанка вмиг примолкла. Вид у нее был испуганный. Авалон вынудила себя улыбнуться и взяла девушку за руку.

Стражники ничего не заметили — теперь они дружно ворчали на то, что в конюшнях, дескать, крепко воняет лошадиным потом, а от некоторых высокородных лордов несет и похуже.

«Дурные новости», — подумала Авалон. Брайс, похоже, постарался собрать на завтрашний праздник как можно больше свидетелей задуманного нового обручения.

Уже не завтрашний, тут же поправила она себя. Праздник состоится сегодня вечером. Минула полночь, а значит, наступил новый день.

Деревня была довольно близко от замка Трэли — множество бревенчатых или сложенных из дерна хижин, две таверны и даже трактир. Толпа слуг растеклась по узким улочкам, постепенно иссякая — люди один за другим исчезали в дверях хижин.

В трактире сдавали на ночлег всего четыре комнаты. Авалон помнила это с детства — Фрина, ее верная нянька, заходила сюда всякий раз, когда им доводилось бывать в деревне. Здесь подавали сладкий эль и пирожки с мясом.

«Сейчас, наверное, все комнаты в трактире заняты», — подумала Авалон — и не ошиблась. Более того, в небольшой трактирной зале было шумно и людно, посетители — в основном мужчины — ели, пили и громко хохотали над немудреными шутками. Эльфрида явно была напугана таким столпотворением, однако лишь крепче сжала руку Авалон и принялась решительно протискиваться через толпу. Только губы у нее побелели, выдавая испуг.

Вослед им кричали, свистели, а какой-то рыжебородый здоровяк ухитрился шлепнуть Эльфриду пониже спины, вызвав бурное одобрение окружающих. Девушка, однако, решительно пробивалась вперед, увлекая за собой Авалон, и скоро они оказались у подножия узкой лестницы, которая вела наверх.

Эльфрида шла первой; когда мимо проходил какой-нибудь знатный лорд, девушки кланялись и торопливо жались к стене, пропуская его, а потом шли дальше. Шум, царивший в зале, был отлично слышен и здесь; в воздухе стоял густой запах эля и пота.

Наконец они добрались до двери в самом конце коридора.

Эльфрида дважды постучала и вошла, ведя за собой Авалон.

Тесная полутемная комнатка была отделена от остальных дощатой перегородкой — вероятно, при большом наплыве гостей сдавалась и она.

У двери стоял молодой парень. Эльфрида сразу метнулась к нему и упала в его объятья со счастливым вздохом. Парень крепко обнял ее, наклонился и что-то зашептал ей на ухо.

Авалон отвернулась. Эльфрида добрая и отважная девочка — негоже, чтобы она заметила огонек зависти, вспыхнувший в глазах Авалон при виде таких нежных чувств.

В кресле у еле теплящегося очага сидела старая, очень худая женщина. Она была закутана в шали, ноги ее прикрывала потертая шкура. Старуха с выжидательным любопытством уставилась на Авалон; руки ее, сложенные на коленях, мелко дрожали. Очевидно, это и была мистрис Херндон.

Авалон ожидала, что сейчас проснется ее химера и подскажет, что делать дальше, — но зловредная тварь молчала. Должно быть, сочла, что, приведя сюда Авалон, сделала свое дело. Девушка разочарованно вздохнула и, подойдя ближе к старухе, откинула с лица капюшон.

Поблекшие, некогда карие глаза мистрис Херн-дон широко раскрылись, и она неуверенно улыбнулась дрожащими старушечьими губами.

— Ой, да это же леди Гвинт! — удивленно проговорила она. — Я-то вас почти забыла, а вы, надо же, пришли. Леди Гвинт…

Авалон опустилась на колени около кресла, где сидела старушка, и мягко сказала:

— Мистрис Херндон, я — леди Авалон. Гвинт звали мою мать.

— Авалон? — Во взгляде старушки мелькнуло смятение, улыбка ее погасла. — Как — Авалон? Малышка Авалон умерла.

— Нет, я не умерла. — Авалон накрыла руки старушки своей ладонью — и ощутила мелкую неостановимую дрожь.

— А вот и да, — упорствовала старушка. — Ее убили во время набега. И леди Гвинт тоже умерла, милая моя леди, обе они умерли, а кто же ты такая, что так на них похожа?

— Бабуля, это правда леди Авалон. — Парень с явной неохотой выпустил Эльфриду из объятий и подошел к ним. Он был некрасив, но его карие глаза смотрели на мир серьезно и сдержанно. — Помнишь, бабуля, я говорил, что леди Авалон придет сегодня повидаться с тобой.

— Правда? — Мистрис Херндон откинулась в кресле, близоруко щурясь.

Эльфрида подошла к своему возлюбленному.

— Леди Авалон, мистрис, хочет разузнать кое-что о вашей подруге. Помните леди Луделлу? Помните, как она поселилась у вас? Расскажите об этом леди Авалон.

— Ах, Луделла, Луделла! — Мистрис Херндон невесело покачала головой. — Она тоже умерла.

— Да, бабуля, — устало согласился парень и, глянув на Авалон, пожал плечами.

Авалон повернулась к старушке.

— Расскажите мне о Луделле, — попросила она, мучаясь оттого, что сама не знает, что ищет, и с трудом облекает мысли в слова. — Расскажите, почему она покинула замок.

Мистрис Херндон опустила глаза и уставилась на свои колени.

— Да-да, — негромко проговорила она. — Я помню, как она покинула замок, моя Луделла. И милорд, дорогой лорд Жоффрей…

Огонь в очаге зашипел, как рассерженный кот, и выпустил в комнату струйку дыма. Старушка снова заговорила:

— Она потеряла все, все, что у нее было. Но они ее не убили. Я не знаю почему, да она и сама не знала. Просто жила дальше, и все. Думаю, он ее ненавидел. Насмехался ей в лицо. Бил ее. Я знаю, я видела…

— Кто — он? — спросила Авалон.

— Милорд. Барон. Она напоминала ему о том, что он натворил.

Авалон была потрясена до глубины души.

— Ты хочешь сказать, что Луделлу бил лорд Жоффрей? Мой отец?

Мистрис Херндон озадаченно глянула на нее и нахмурилась.

— Нет, конечно же, нет. Барон никогда бы так не сделал.

— Значит, это Брайс, — сказала Авалон и безотчетно кивнула, увидев в глазах старушки согласный блеск.

— Да, конечно.

Эльфрида тихо ойкнула и попятилась к двери. Парень пошел за ней.

— И… — Авалон осеклась, но все же заставила себя продолжать: — Что же он натворил? О чем напоминала ему Луделла?

Мистрис Херндон втянула щеки, затем подняла голову и прямо взглянула на Авалон.

— Так ведь он, детка, и привел мятежников.

Пол под Авалон вдруг колыхнулся, как живой, и она обхватила себя руками, стараясь не упасть. Подоспела Эльфрида и крепко обняла ее за плечи.

В комнате опять стало тихо, только снизу слабо доносился шум попойки.

Авалон наконец-то обрела дар речи:

— Вы… уверены?

— Да. — Мистрис Херндон беспокойно шевельнулась в кресле. — И Луделла тоже это знала. Наверное, именно поэтому он и не убил ее открыто сразу после набега. Кто-нибудь мог сообразить, за что. Она была хорошего рода, моя леди. Поэтому Брайс только прогнал ее. Я была ее служанкой, — с гордостью добавила старушка. — И мы с ней вместе пришли сюда.

Доказательств — никаких. Авалон поняла это, не спрашивая, просто по откровенному страху Эльфриды и сумрачному лицу ее возлюбленного.

Брайс привел мятежников. Брайс, который только выигрывал от смерти Жоффрея и его дочери, который даже не пригласил Авалон вернуться домой, когда выяснилось, что она жива. В конце концов, Авалон унаследовала большую часть отцовского состояния; Брайс получил замок и титул, но к Авалон отошли три крупных поместья из приданого ее матери и изрядная доля дохода с Трэли.

Брайс вынужден был вернуть все это, когда четырнадцатилетняя наследница лорда Жоффрея воскресла из мертвых. И вернул — без единого слова. Не возмущаясь и не жалуясь.

Мистрис Херндон снова погрузилась в воспоминания и даже не подняла взгляда, когда Авалон наклонилась к ней и нежно поцеловала в увядшую щеку.

— Спасибо вам, что позаботились о Луделле, — сказала она.

По морщинистому лицу старушки поползла блестящая слеза.

— Она была такая славная… — уловила Авалон едва слышный шепот.

Эльфрида распахнула дверь, осторожно выглянула в коридор и знаком показала Авалон, что путь свободен.

Авалон первой вышла из комнаты, делая вид, что пристально рассматривает почерневшие от копоти стены. За ее спиной шепталась и целовалась влюбленная парочка. Наконец трогательное прощание завершилось. Внук мистрис Херндон вернулся в комнату, а Эльфрида подошла к Авалон и, приподнявшись на цыпочки, пониже надвинула на ее лицо капюшон плаща.

Авалон ничего не могла с собой поделать: взгляд ее не отрывался от красноречиво припухших губ девушки.

Эльфрида перехватила этот взгляд, отвела глаза, но тут же снова глянула на Авалон.

— Мы хотим этой осенью пожениться, — почти с вызовом объявила она.

— Что ж, желаю вам счастья, — серьезно ответила Авалон.

Они снова спускались по узкой лестнице, и шум, доносившийся снизу, становился все громче, разрастался, почти оглушая Авалон. Голова у нее закружилась, и девушка, пошатнувшись, оперлась рукой о стену, чтобы не упасть. Многоголосый рев бесновался уже у нее в голове, терзал ее слух, туманил зрение — все поплыло перед глазами.

Она хотела позвать Эльфриду — но никак не могла разглядеть ее в тумане, заволокшем глаза. Как же она сойдет по лестнице? Как спустится в залу, прямо в этот нестерпимый рев? Нет, надо бороться с этой опасной слабостью, потому что виной всему химера — это она, пробудившись, пустила в ход свою силу, чтобы полуослепшая Авалон, бредя на ощупь, оскользнулась на узкой ступеньке и упала…

Нет, она не упала — просто наткнулась с размаху на что-то большое, живое, теплое.

И мир вокруг снова обрел четкие очертания.

Прямо перед Авалон стоял человек. Стоял он на ступеньку ниже, но все же оказался выше Авалон на Целую голову. Лицо его в тусклом полумраке лестницы было почти неразличимо. Эльфрида, перепуганная до полусмерти, попыталась поднырнуть под его руку, чтобы пробраться к своей хозяйке. Незнакомец мельком глянул на маленькую служанку и снова обернулся к Авалон.

Спохватившись, девушка запоздало опустила голову, приняла смиренный вид, подобающий простолюдинке.

— Прошу прощенья, милорд, — пробормотала она, стараясь подражать выговору Эльфриды.

Человек не шелохнулся — так и стоял посредине лестницы, загораживая дорогу. Авалон подождала немного, не сводя глаз с огромного меча, который висел у него на поясе, затем отступила на шажок вправо, надеясь, что он пойдет дальше. Незнакомец, однако, не сдвинулся с места.

Эльфрида застыла у него за спиной, с отчаянием глядя на Авалон.

Девушка подалась влево. Тогда незнакомец протянул руку и одним пальцем приподнял ее подбородок. Авалон едва не подпрыгнула — легкое это касание словно обожгло ее.

На миг она взглянула в лицо незнакомцу и прежде, чем снова отвести глаза, уловила, какой властной силой веет от его взгляда.

— Кто ты, дитя?

Голос у него был низкий, твердый; судя по чистоте выговора, этот человек принадлежал к числу высокородных гостей лорда Брайса. Авалон прикусила губу. Ей хотелось убежать. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного. Одно прикосновение этого человека кружило ей голову, заставляло кровь быстрее бежать по жилам…

«Безумие, — подумала Авалон, — чистое безумие». Она не могла понять, почему этот человек пробудил в ней такие странные чувства, но твердо знала одно: нельзя допустить, чтобы их с Эльфридой разоблачили. Если Брайс узнает, где они были, он убьет их обеих. Ничего другого ему просто не останется. Эта мысль придала Авалон храбрости.

— Никто, милорд, — твердо сказала она.

— Никто? — повторил незнакомец и вдруг небрежным жестом смахнул капюшон с ее головы. Эльфрида чуть слышно ойкнула.

Человек не обратил на это ни малейшего внимания — он молча, задумчиво разглядывал Авалон. Девушка быстро провела рукой по волосам, убедилась, что вуаль все так же прикрывает их… и, сдержав облегченный вздох, снова смиренно опустила голову.

Перед ее мысленным взором так и осталось мельком увиденное лицо незнакомца — черные, отброшенные назад волосы, неулыбчивые губы, серые, словно тронутые инеем глаза.

— Никто, — повторил он тихо, будто говоря сам с собой, и в его низком голосе Авалон почудились пугающие, необузданные нотки. — Нет… не думаю.

Авалон попыталась протиснуться мимо него, но незнакомец снова удержал ее.

— Как тебя зовут?

Поразительно, но все имена разом выскочили у нее из головы. Девушка молчала, в смятении не зная, что сказать.

— Розалинда! — отчаянно пискнула Эльфрида. — Идем скорей! Опоздаем!

Незнакомец недовольно взглянул на маленькую служанку, затем снова повернулся к Авалон. Отбросив к чертям смирение, она встретила его прямым и твердым взглядом. Серые холодные глаза незнакомца сузились, губы крепко сжались, словно он остался недоволен увиденным.

— Розалинда, — повторил он задумчиво, будто пробовал это имя на вкус.

Авалон неловко сделала реверанс, всей душой мечтая оказаться подальше от этого человека, чтобы избавиться от того ощущения, которое порождал в ней его взгляд, от жаркого следа, который оставило на ее коже его прикосновение…

— О, пожалуйста, милорд, пропустите мою сестру! — взмолилась Эльфрида. — Мы должны поскорей вернуться домой, а то отец нас накажет!

Незнакомец медленно качнул головой, и в тусклом свете его черные волосы вдруг блеснули серебром.

— Розалинда… — вновь повторил он с таким сомнением, словно видел насквозь их жалкую ложь.

Это так испугало Авалон, что она, решившись, проворно поднырнула под руку незнакомца и, перепрыгнув разом через две ступеньки, оказалась рядом с Эльфридой. Не сговариваясь, девушки сбежали по лестнице в залу.

Незнакомец не погнался за ними; Авалон знала, что так и будет. И когда они выскользнули из шумного трактира в спасительную темноту ночи, Авалон все думала о том, почему он промедлил. Он легко мог бы нагнать ее, поймать и не отпускать больше, и она навсегда осталась бы во власти этого черноволосого сероглазого чужака…

Однако он позволил ей уйти… и Авалон изо всех сил убеждала себя, что рада этому.

Остаток ночи прошел неспокойно. Когда наступило утро, Авалон спряталась от яркого света, укрывшись с головой одеялом. Ей отчаянно не хотелось просыпаться: сон, по крайней мере, позволял хоть ненадолго уйти от тягостного бытия.

Солнце, однако, было неумолимо. В конце концов Авалон села на постели, угрюмо взирая на залитую утренним светом комнату.

У стены напротив кровати стояли в ряд ее дорожные сундуки, битком набитые нарядными платьями — подарками Мэрибел, которая обожала роскошные наряды. Авалон даже стало немного жаль бросать здесь, в Трэли, все эти сокровища, восхитительные творения безвестных швей и вышивальщиц.

Быть может, стоит заплатить кому-нибудь из слуг, чтобы сундуки с нарядами потом, когда все утихнет, отправили назад в Гаттинг. Эльфрида или ее возлюбленный могли бы ей в этом помочь.

Дверь бесшумно открылась, и в комнату прошмыгнула маленькая служанка. В руках она несла поднос с завтраком.

Увидав, что Авалон уже проснулась, девушка попыталась улыбнуться, хотя и без особого успеха.

— Славный нынче денек, — пролепетала она и залилась слезами.

Авалон подошла к ней. Служанка так и застыла посреди комнаты с подносом в руках, слезы градом катились из ее глаз. Взяв у Эльфриды поднос, Авалон усадила ее на кровать, потом плотно закрыла дверь.

На подносе был ее завтрак: овсянка, мед и хлеб. Присев рядом с Эльфридой, девушка поставила поднос к себе на колени и, отломив кусок хлеба, протянула его маленькой служанке. Та взяла хлеб, но плакать не перестала.

Авалон щедро полила овсянку медом, обмакнула в тарелку хлеб и откусила. Превосходно! Внезапно она поняла, что зверски проголодалась, и с удовольствием принялась за еду.

Эльфрида нервничает, вот и все. Она думает, что Авалон ничего не известно о замыслах Брайса, и не знает, как сказать ей правду. Авалон подождала, когда рыдания девушки стихнут, и протянула ей кубок с элем.

— Миледи, — всхлипнула Эльфрида, — я… я должна вам кое-что рассказать…

— Я все знаю, — перебила ее Авалон, отломив себе еще хлеба. — Пей.

И маленькая служанка послушно стала пить, глядя на Авалон поверх края кубка круглыми от изумления глазами.

— Ты отважная и добрая девушка, — продолжала Авалон. — И я хочу подарить тебе кое-что… на добрую память обо мне.

Покончив с овсянкой, она отставила поднос и подошла к одному из сундуков. Там лежал лучший ее плащ, из темно-зеленой шерсти, с атласной подкладкой. Авалон вынула его из сундука. Плащ был необычайно тяжелым.

— Постарайся уйти сегодня до того, как начнется праздник. И не забудь надеть этот плащ.

Эльфрида, онемев, уставилась на нее с открытым ртом. Авалон положила плащ ей на колени.

— Ой, нет! — испуганно воскликнула девушка. — Я не могу…

— Еще как можешь! Более того, если ты откажешься, то смертельно меня оскорбишь.

— Нет, миледи, я не… — Эльфрида приподнялась, и плащ заскользил на пол. Авалон одной рукойпоймала его и снова положила на колени Эльфриды.

— Гляди, — сказала она, приподняв странно тяжелый край плаща.

Эльфрида послушно поглядела — но, судя по всему, так ничего и не поняла.

Тогда Авалон, потеряв терпение, схватила ее руку и прижала к плащу, дабы Эльфрида могла нащупать твердую округлость зашитых за подкладкой монет.

— Иисусе сладчайший!.. — выдохнула Эльфрида, потрясенно глядя на Авалон.

— Это мой тебе свадебный подарок, — сказала Авалон. — Купи себе корову. Купи много коров — сколько захочешь. И никогда больше не возвращайся в этот замок.

Все обширные замыслы Авалон сократились теперь до одного-единственного слова — побег.

Годами она втайне от всего мира лелеяла собственные планы на будущее, внешне покорно подчиняясь всем волеизъявлениям коронованных и некоронованных особ, которые перемещали ее то в Шотландию, то в Англию. Она вела себя так, как все от нее ожидали, и ни разу не высказала вслух, что она думает о своем похищении, о постылом обручении с неведомым Кинкардином, о возвращении в Англию.

Один только Хэнок, судя по всему, подозревал неладное. Быть может, притворное смирение Авалон нисколько его и не обмануло. Оттого он и обращался с ней так сурово: ни на шаг не отпускал от себя; прятал в отдаленной деревушке; лепил из нее, словно из куска глины, идеальную жену для своего наследника.

Вначале, вспоминала Авалон, она часто плакала. Она оплакивала гибель Фрины, расставание с родным домом, смерть отца. Она плакала, когда ей велели молчать, плакала, когда ее запирали в тесной кладовке, где обычно часами держали провинившихся девочек.

И только когда Авалон впервые ударили, она не проронила ни слезинки.

Впрочем, били ее отнюдь не из жестокости, а поучения ради. Таков уж был Хэнок — на свой жестокий лад, затрещинами он учил Авалон не хныкать, а давать сдачи.

Как же Авалон ненавидела его! Как она мечтала о том, чтобы с ним случилось что-нибудь ужасное, чтобы разрисованные гоблины вернулись и убили Хэнока, как убили Фрину, чтобы они сожгли дотла его растреклятый дом…

Теперь Авалон уже относилась к Хэноку несколько по-другому, без ненависти. Он был груб, жесток и необуздан, но ведь именно он, в конце концов, спас ей жизнь, пускай причиной тому было просто суеверие. Хэнок — всего лишь еще одна нить в паутине судьбы Авалон, так же, как ее отец, Брайс и Маркус Кинкардин. Теперь Авалон готова была предать эти нити огню и полюбоваться, как они изойдут дымом.

По вине того же Брайса все мечты Авалон о будущем пошли прахом — что же еще ей оставалось, как не разрушить взамен его алчные замыслы?

Праздник между тем приближался. Почти весь день Авалон провела в своих комнатах, старательно избегая обоих кузенов. Тайком она собирала то, что могло ей понадобиться для побега. Драгоценности, к примеру, было легче легкого упрятать в швы платьев. У Авалон было три таких платья. В их рукавах и по подолу были зашиты драгоценные камни — материнское наследство, которое Брайс вынужден был передать ей, покуда она жила в Гаттинге. Вдобавок к этому у нее был еще один плащ с золотыми монетами, такой же, какой она подарила Эльфриде.

Она выдержит сегодняшний праздник. Снова — в который раз — она скроет свои истинные чувства и внешне покорится воле Брайса и Уорнера. Она обручится с Уорнером, и гости будут пить за счастливую пару. Никто из этих знатных бездельников не усомнится, что Авалон добровольно согласилась на обручение. А к утру ее здесь уже не будет.

Вряд ли она сумеет уйти далеко, ну да это теперь не важно. Она будет драться за свою свободу из последних сил — пускай даже и до смерти. Кто знает, вдруг ей все-таки повезет. Ну найдется же в округе хотя бы один монастырь. Авалон отдаст монашкам все свои деньги и драгоценности. Если понадобится, она впадет в исступление и объявит, что господь сподвигнул ее посвятить свою жизнь служению Ему. Уорнер не сможет, не посмеет отнять невесту у самого Христа.

А потом, когда шум уляжется, Авалон покинет монастырь и вернется в Трэли, чтобы отомстить за отца, Фрину и Луделлу.

Авалон выбрала для праздника свое самое красивое платье из тончайшего бархата. При каждом ее движении наряд отливал то зеленым, то синим, то лиловым. Низкий вырез, отделанный аметистами, и пышная, почти невесомая юбка подчеркивали изящество и красоту Авалон.

Уорнеру этот наряд явно пришелся по душе. Когда Авалон спустилась по парадной лестнице в главный зал, он встретил ее у подножия лестницы. Уорнер поклонился, не отрывая глаз от корсажа Авалон. Трудно было сказать, что его привлекало больше — ее грудь, приподнятая корсажем, или отделка из аметистов.

— Кузина, ты великолепна! — стиснув руку Авалон, восторженно воскликнул лорд Брайс. — Не правда ли, женушка, она великолепна?

— О да, — лениво согласилась леди Абигейл со своей всегдашней усмешечкой.

Гости, собравшиеся в зале, дружно пожирали глазами Авалон, вполголоса оценивая ее наряд и внешность. Благодарение богу, Лондон научил ее переносить это.

Кто-то сунул ей золоченый кубок с вином, от которого чересчур резко пахло гвоздикой. Брайс растворился в толпе и, оглушительно похохатывая, сновал между гостями, а за ним гуськом следовали слуги.

Уорнер точно прилип к Авалон: куда бы она ни пошла, он следовал по пятам. Он представлял Авалон бесчисленным гостям, и она почти явственно ощущала, как скользят по ней их алчные любопытные взгляды, как за ее спиной растет и ширится шепоток, который к заходу солнца становился все неотступней и громче.

Леди Абигейл даже и не пыталась изображать радушную хозяйку. Она сидела в углу зала, в обществе двух женщин и кувшина с вином. Авалон то и дело ощущала на себе ее взгляд — взгляд, в котором кипели гнев и едва подавляемый страх.

Авалон отпила остывшего пряного вина и постаралась отогнать от себя неуместную жалость к леди Абигейл. Нелегко, конечно, быть женой убийцы, однако не похоже, чтобы Абигейл от этого сильно страдала. Гнев, который сейчас кипит в ней, вызван совсем иной причиной. Она злится, думая, что Авалон смирилась с замыслами ее мужа.

Боже милосердный, а чего же еще она ожидала? Авалон и так нелегко скрывать, что ей все известно. Неужели Абигейл полагает, что она публично, в присутствии всей этой знатной своры, наотрез откажет барону и его брату? Это же ужасно глупо. Глупее просто не придумаешь.

В лучшем случае Брайс посадит ее под замок в покоях Луделлы, покуда она не одумается. В худшем — запрет где-нибудь вместе с Уорнером, чтобы тот на свой лад, силой вырвал у нее согласие…

Ему и теперь хватает наглости обнимать Авалон за талию — легко, как бы невзначай показывая всем и каждому, что у него свои права на эту женщину.

Авалон стиснула зубы и терпела из последних сил.

— Ты прекрасней всех женщин в этом зале, — пробормотал Уорнер, едва не касаясь губами ее уха.

— Как вы добры, милорд, — отозвалась Авалон и стремительно обернулась к подошедшему гостю. Так стремительно, что рука Уорнера соскользнула с ее талии.

Впрочем, он тут же восстановил прежнее положение и как ни в чем не бывало ввязался в разговор.

Помимо воли Авалон все время искала взглядом человека, которого видела в трактире. Она и страшилась этой встречи, опасаясь быть узнанной, и ждала ее — уж совсем непонятно почему. Авалон до сих пор ощущала на коже обжигающий след его прикосновения, и при одной мысли о сцене на трактирной лестнице у нее кружилась голова.

Незнакомец может разоблачить ее, обвинить прилюдно в том, что она изображала трактирную девку. Он опасен, безмерно опасен.

И все же Авалон искала его взглядом и томилась смутным разочарованием оттого, что в людской толпе так и не увидела его лица.

Праздник тянулся бесконечно, и все мучительней казались Авалон шепоток за ее спиной, ненужные разговоры, понимающие взгляды, направленные на нее и Уорнера. Неумолчное эхо сплетен металось меж каменных стен, отдаваясь болью в ее висках.

Кубок опустел. Авалон и сама не заметила, как допила пряное вино. Столы еще не накрывали, и выпитое неприятно жгло пустой желудок.

— Еще вина? — осведомился Уорнер, нависая над ней.

Авалон одарила его слабой улыбкой.

— Только если вы сами принесете мне его, милорд.

Уорнер широко раскрыл глаза, но тут же прищурился. Мгновение Авалон стойко выдерживала его взгляд, затем опустила глаза, старательно изображая скромницу. Жаль, что она так и не научилась вовремя краснеть!

— Сочту за честь, — наконец сказал Уорнер и, поцеловав ее пальцы, отправился искать слугу, который разносил вино.

Авалон понимала, что это задержит его ненадолго, — а потому, едва Уорнер повернулся к ней спиной, она направилась к двери, ведущей в переднюю. Она шла уверенно, но неспешно, не позволяя себе озираться по сторонам.

Никто ее не окликнул, хотя видели наверняка многие. Ну да это не важно. Она скоро вернется — только подышит свежим воздухом, отдохнет от шумной духоты зала. Авалон хотелось хоть ненадолго подставить лицо свежему ночному ветерку. Она прекрасно знала, где это можно сделать.

Во внутреннем дворе замка был устроен небольшой, но тщательно ухоженный сад. Нянька Фрина рассказала маленькой Авалон, что сад этот когда-то насадила ее мать, и с тех пор девочка полюбила играть здесь и прятаться в царстве цветов и зелени.

— …только что прибыл, милорд. Он сейчас в часовне, ждет вашу милость.

Приглушенный голос доносился из-за двери, мимо которой как раз проходила Авалон. Девушка замерла и украдкой огляделась. Никого не было.

— Отлично, отлично! — Она сразу узнала Брайса, который даже и не подумал понизить голос. — Скажи ему, что мы придем где-нибудь через час. Пусть будет наготове.

Наступила тишина; Авалон поняла, что слуга кланяется перед тем, как уйти, и поспешно оглянулась в поисках убежища, но тут снова зазвучал голос Брайса:

— И, кстати, скажи священнику, что невеста может немного… поупрямиться. Пускай его это не удивляет.

— Мы ему уже об этом сказали, милорд.

— Превосходно. Я заплатил ему столько, что он вполне может не обращать внимания на девичьи истерики.

— Совершенно верно, милорд.

Авалон бросилась бежать, думая лишь о том, чтобы оказаться как можно дальше от проклятой двери. На бегу она подхватила тяжелые юбки, аметисты на корсаже вспыхивали в свете факелов.

«Дура, дура, дура!» — ругала себя Авалон.

Дорога была ей знакома, но забылась за долгие годы. Авалон шла и размышляла. Брайс оказался решительней, чем ей казалось, — и зашел куда дальше, чем она ожидала.

Он намерен обвенчать ее с Уорнером сегодня. Прямо сегодня! В присутствии всех гостей он притащит Авалон к алтарю и против ее воли вынудит венчаться. Она должна окончательно загубить свою жизнь ради того, чтобы Брайс стал богаче!

Он отдаст ее Уорнеру, этому дюжему ублюдку с толстыми влажными губами, от одного прикосновения которых Авалон бросает в дрожь.

Сад сохранился, был только немного запущен — разросшийся кустарник храбро подступал к самой дорожке. Авалон пошла медленней, и сумерки окутали ее своим изменчивым покрывалом. Прижав ладони к вискам, она лихорадочно решала, как быть.

Можно удалиться в свои комнаты, жалуясь на головную боль, что будет не такой уж и неправдой. Собрать вещи, проскользнуть в конюшню, оседлать своего коня и…

Можно упасть в обморок и не приходить в себя, покуда священнику не надоест ждать…

Можно, как желает того леди Абигейл, публично отказаться выходить за Уорнера и при всех обвинить Брайса в гибели отца…

Все это — чистой воды безумие. Авалон горько, тихо рассмеялась. Быть может, Николас Латимер был не так уж и не прав. Быть может, она и впрямь безумна.

Послышался слабый шорох, впереди шевельнулись кусты — и снова все стихло. Наверное, ей почудилось.

Авалон шла по вымощенной белым камнем дорожке все медленнее и медленнее и наконец остановилась. В сумеречном воздухе прозвенела и быстро стихла короткая трель жаворонка.

Вечернее небо, лилово-синее, под цвет ее платья, стремительно темнело. Наступала ночь.

Странное спокойствие снизошло вдруг на Авалон. Она неспешно пошла дальше, в глубину сада. Где-то здесь стояла раньше мраморная скамья, и разросшийся куст жимолости осенял ее ветвями, сотворив пещеру, сплетенную из цветов и листьев. Авалон хотелось снова увидеть эту скамью, окруженную изумрудной листвой, вдохнуть чистый и сладкий аромат жимолости, обрести в этом умиротворении прежнюю ясность мыслей — и тогда, быть может, она поймет, что ей делать дальше.

Она уже дошла до конца дорожки, когда странный шорох повторился — на сей раз гораздо отчетливей, слева от Авалон, в ветвях старой вишни…

Нет, не в ветвях. Рядом с вишней, почти сливаясь в сумерках с кустарником, притаился незнакомец. Приглядевшись, Авалон поняла, что это тот самый человек, с которым она столкнулась прошлой ночью в трактире.

Авалон смотрела на него без малейшего изумления, словно в его появлении здесь, в саду, на ночь глядя, не было ничего особенного.

Сейчас, в сумеречном свете, он выглядел совсем иначе. Длинные черные волосы свободно ниспадали на плечи, вместо роскошной туники, которая была на нем вчера, появилась простая рубаха, прикрытая тартаном, — черные и золотые полосы перемежаются пурпурными и алыми.

Тартан! Авалон хорошо, даже слишком хорошо знала эти цвета. Она сама носила их целых семь лет.

Глаза их встретились, и время, казалось, застыло. Весь мир словно оцепенел, погруженный в одно из тех мгновений, которые бесповоротно меняют судьбу.

В глазах незнакомца вспыхнул беспощадный, торжествующий блеск.

— Розалинда, — проговорил он, и, господь свидетель, Авалон опять не уловила в его голосе ни малейшего следа шотландского акцента.

Что и неудивительно, потому что Маркус Кинкардин почти всю свою жизнь провел вдали от Шотландии.

Авалон отступила на шаг, выставив перед собой руку, словно так могла остановить его. Но ничего не могло спасти ее.

Маркус выпрямился во весь свой гигантский рост, легко и пружинисто шагнул к ней. В темноте блеснули его белые зубы.

— Розалинда, — мягко повторил он. — Но вернее будет — леди Авалон.

И тогда остальные набросились на нее.