Страна заката

15

Когда однажды ранним утром Аллан вышел из фургона, ему показалось, что он слышит нечто необычное: голос... Голос доносился с берега фьорда, человеческий голос, невнятно выводивший какой-то незамысловатый мотив.

Аллан терялся в догадках, кто бы это мог быть; он медленно двинулся к бе­регу, стараясь не шуметь, когда ему приходилось перелезать через груды хлама и всевозможных отбросов. Всякий раз, когда он останавливался и прислушивался, до него доносился все тот же голос. Приблизившись к берегу, он стал различать от­дельные слова, ритм и мелодию. На берегу кто-то пел песню! Глубокий голос, очень низкий... Аллан осторожно взобрался на невысокий холм, чтобы лучше увидеть.

На берегу, почти под тем самым холмом, где Аллан сидел на корточках и на­блюдал, он увидел женщину. Она стояла по колено в воде и умывалась: бросала себе в лицо одну за другой пригоршни воды, фыркала и отплевывалась. Волосы, шея и грудь ее были совершенно мокрые. Вода сбегала по ее чуть выпуклому жи­воту, заливая короткую юбку, которая обтягивала широкие бедра. Что-то похожее на блузку лежало на берегу. Рядом стояла пара сандалий, украшенных большими розами из красного пластика.

Она была высокая. Возможно, одного роста с ним — насколько Аллан мог су­дить, глядя на нее со своего наблюдательного пункта. Кожа у нее была смуглая. Волосы черные. Великолепная фигура. Крепкие волосатые ноги с полными ляжками. Она все еще плескалась в воде под аккомпанемент своего хриплого, но очень ме­лодичного пения. Под яркими лучами солнца, падавшими на тело женщины, кожа ее ослепительно блестела. Фантастическое зрелище!

Лишь после того, как, выйдя из воды, она натянула через голову блузку и су­нула ноги в сандалии, Аллан немного опомнился и дал знать о своем присутствии.

Он отошел на несколько шагов назад, совершил небольшой обходный маневр и спу­стился на берег на некотором расстоянии от того места, где только что стоял, потом повернулся и пошел ей навстречу, словно только сейчас увидел ее. Она тоже уви­дела Аллана, остановилась и стала спокойно ждать, когда он подойдет ближе. Рот у нее был полуоткрыт, выражая нечто среднее между улыбкой и гримасой. Она щурилась от солнца.

— Привет,— сказал он, пытаясь завязать разговор, и вдруг почувствовал себя рядом с ней ужасно маленьким и глупым; он оказался прав: она была на несколько дюймов выше его.

— Доброе утро.

— Кто ты?

— А ты кто?

Ответ нельзя было назвать ни дружелюбным, ни враждебным, но в нем про­звучала настороженность.

— Аллан. Я живу здесь....

Он неопределенно показал рукой куда-то назад.

— Вот как.

— Вот так.

— Один?

— У меня жена и сынишка.

Только теперь она улыбнулась, улыбнулась широкой, открытой улыбкой. У нее был большой рот и крепкие зубы, желтые от табачной смеси. Кожа на подбородке и щеках была испорчена оспинками, которые, правда, становились заметны только вблизи. Она была вовсе не такой смуглой, как ему показалось, когда он смотрел на нее сверху. Кожа у нее была желтовато-оливковая, однако крупный нос с широ­кими крыльями выдавал мулатку. Внимание к себе привлекали прежде всего ее гла­за. Большие, черные, миндалевидные, чуть раскосые, они ярко сверкали на широком лице, словно хотели приковать к себе его взгляд чтобы он не заметил оспин на щеках и подбородке. Мокрые волосы она зачесала назад, за уши, и они свисали длинными прядями вдоль шеи, замочив у ворота коротенькую блузку. Гладкий, слов­но налитой живот, от которого Аллан не мог оторвать глаз, слегка выдавался над поясом элегантной коричневой юбки из дорогой мягкой кожи. На ее полных икрах синели вены. Ноги были мускулистые и загорелые. Крупные ступни с ногтями, покры­тыми розовым лаком, были широко расставлены и уверенно упирались в песок. По­лоса желтой пены, протянувшаяся вдоль всего берега по краю воды, вздрагивала и извивалась всякий раз, когда ее касалась, подползая, новая волна, а потом успо­каивалась, медленно застывая. Аллан снова поднял голову и посмотрел в упор на улыбавшееся лицо женщины.

— Меня зовут Мэри Даямонд,— сказала она.— Я приехала сюда вчера со Смайли Приходи познакомиться со Смайли. Он будет рад обществу. Любит поговорить.

Мэри Даямонд и Смайли жили в автомобиле, большом широком «универсале» старой модели, где было много никеля и ржавчины снаружи, а также пластика и по­казного комфорта внутри, однако широкие и глубокие сиденья были действительно удобными, и, кроме того, здесь хватало места для их нехитрого багажа.

После того как, проплутав некоторое время по Насыпи, Аллан с Мэри Дая­монд подошли, наконец, к машине, оказалось, что Смайли еще спит. По дороге Аллан спросил ее: «Кто такой Смайли? Твой муж?» И она снова, прежде чем ответить, открыла свой широкий рот: «Ну, пожалуй, можно сказать, что он мой друг и покро­витель». Машина стояла накренившись в нескольких метрах от того места, где кон­чалась колея. Шофер, очевидно, решил не останавливаться до тех пор, пока машина не застрянет. Он отважно преодолевал огромные кучи мусора и песка и сдался толь­ко тогда, когда переднее колесо попало в глубокую рытвину. Теперь тяжелая машина стояла накренившись, уткнув передний бампер в землю. Смайли спал, высунув ноги из открытой двери. Было душно и жарко, и мухи плотно облепили изнутри сверкаю­щее переднее стекло.

— Потом мы переставим ее в более удобное место,— сказала Мэри Даямонд.— Когда мы вчера приехали, было уже темно. Смайли! — позвала она и постучала ру­кой по капоту.— Смайли! К тебе пришли!

Небритая, заспанная физиономия, потная и отекшая от жары, подозрительно уставилась на них из машины.

— Смайли,— не отступалась Мэри.— Ну вставай. Уже поздно!

На спинке сиденья висела помятая одежда, внизу лежал пластиковый мешок с предметами туалета и его и ее, остальное было разбросано по всему полу, покрыто­му грязью и песком; на заднем сиденье валялись несколько рваных газет и пара замусоленных книжек в бумажной обложке.

— Это Аллан,— объяснила Мэри Даямонд, когда Смайли наконец устремил на гостя свои красные глаза.— Он здесь живет.

— Привет, Аллан,— сказал Смайли едва слышно. Его приветствие потонуло в жесточайшем приступе кашля. Прокашлявшись, он уселся на сиденье, прижав руки к вискам.— Мэри, Мэри... Чем они опоили нас в этом твоем проклятом клубе? Они, видно, решили угробить нас с тобой? Где бутылка, которую мы купили?

— В ящике для перчаток.

Откинувшись на спинку сиденья, Смайли протянул руку к передней панели и нажал на кнопку замка. Он не сработал сразу, и Смайли ударил кулаком по прибор­ной доске, крышка открылась, оттуда выпала бутылка водки. Он ловко поймал ее, вытащил пробку, устремил на Аллана долгий, проникновенный взгляд и, приставив горлышко ко рту, жадно сделал шесть-семь больших глотков, пока снова не закаш­лялся. Прикрыв кулаком рот, он протянул бутылку Аллану;

— Хочешь? На, качество гарантирую.

Хотя Аллану вовсе не хотелось пить и особенно водку в такую жару, он взял бутылку. Новое представление о «правилах приличия», казалось, подсказывало ему. что нельзя отвергать угощение, когда его предлагают, исходя из самых лучших по­буждений; принять или отвергнуть что-либо 'здесь, на Насыпи,— это поступок, кото­рый приобретает глубочайший смысл и расценивается как символ доброго отношения и дружелюбия, что имеет огромное значение в здешних условиях. Отказ от бутылки означал бы враждебность и высокомерие. Поэтому Аллан приставил бутылку ко рту и осторожно, с опаской попробовал прозрачную жидкость. После первого же кро­шечного глотка слезы выступили у него на глазах. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как он последний раз пил водку.

Стеная и ворча, Смайли снова принял вертикальное положение. Его цветастая рубашка потемнела от пота на груди и под мышками, светлые в полоску брюки были все в пятнах. Рыжеватые волосы грязными космами спускались на уши и за­тылок. На макушке у него была более короткая стрижка, волосы он зачесывал на лоб и виски, чтобы скрыть растущую лысину. Ему было что-то между тридцатью пятью и сорока. Маленькие глазки, близко посаженные над тонким чуть искривлен­ным носом; рот небольшой, а зубы неровные. Подбородок исчезал в складке кожи, которая грозила скоро превратиться во второй подбородок. Щетина двух-, трехдневной давности, которой зарастали его розовато-бледные щеки, отливала золотистой желтиз­ной. Однако Аллан не придал значения потрепанному виду Смайли. Зато он отме­тил лукавый огонек, вспыхнувший в светло-голубых глазках Смайли, когда секунду назад тот окинул его испытующим взглядом, немного ироническим и в то же время дружелюбным, говорившим о живости ума и чувстве юмора. Этот взгляд в котором было что-то похожее на вызов, возбудил у Аллана любопытство и одновременно встревожил, поскольку Аллан совершенно не представлял себе, чего можно ждать от этого уже потрепанного и пропитанного алкоголем человека.

— Значит, ты — Аллан? — Снова испытующий взгляд, иронический, но не враж­дебный.— И ты здесь живешь?

Аллан кивнул.

— Давно?

— Порядочно. Несколько месяцев.

— Так...

Смайли провел рукой по лоснившемуся от пота лицу, словно стремясь собрать­ся с мыслями. Тем временем Мэри, открыв заднюю дверцу, возилась в багажном от­делении.

— На что же ты живешь?

— В основном на то, что нахожу на Насыпи, во всяком случае, насколько это мне удается. Кроме того, я работаю два дня в неделю. На бензозаправочной станции. Пока ее еще не прикрыли...

— Неполная рабочая неделя... — размышлял вслух Смайли.— Неполная рабочая неделя. Ты слышишь, Мэри? Мы тоже работали неполную рабочую неделю,— сказал он Аллану и засмеялся громко, резко и невесело.— До самого вчерашнего дня, потому что вчера нам пришлось уволиться. Не правда ли, Мэри? Разве не так?

— Что ж, это можно назвать и так,— ответила Мэри, перегнувшись над багаж­ным отделением. В голосе ее прозвучало, пожалуй, что-то вроде раздражения...

— Да, у нас была работа,— вздохнул Смайли.— Вернее, работа была у Мэри. Она выступала в «Роудсайде», немного пела, танцевала, развлекала гостей. До самого вче­рашнего дня...

Он сделал еще глоток из бутылки, потом еще один. Постепенно Аллан начинал кое-что понимать. Клуб «Роудсайд» был частью нового мотельного комплекса на Авто­страде, который назывался Роудсайд-Сити,— гигантский центр отдыха и развлечений и одновременно комбинат по обслуживанию автомобилей и их владельцев. Помимо са­мого мотеля там было все — от ремонтных мастерских до супермаркетов, магазинов, ресторанов, кинотеатров, дискотек и ночных клубов. Уже вскоре после открытия это­го нового и весьма популярного центра поползли слухи, что он стал средоточием неза­конной торговли наркотиками и других темных махинаций.

— Мы узнали, что скоро будет облава,— продолжал Смайли.— И сочли за благо смыться. Не потому, что сделали что-нибудь такое; во всяком случае, ничем противо­законным мы не занимались, но всегда старались держаться подальше от этих парней из полиции. Они ведь заранее знают, за кем охотятся, и берут человека запросто, и я не завидую тем. кто попадает в их лапы: угостят на славу... Вот мы и ре­шили, пока не поздно, сняться с якоря и оказались здесь... на свалке. Неплохое ме­стечко, правда, Мэри?

— Конечно. Как тебе будет угодно, Смайли. Ведь ты у нас главный. И решение принимаешь тоже ты.

Мэри появилась из-за машины с каким-то свертком в руках. Хлеб? Похоже на толстые ломтики белой французской булки с восхитительной коричневой корочкой... Аллан вдруг вспомнил, что утром не завтракал.

— Вот,— сказала она.— Бутерброды. Хочешь? Вот ветчина, паштет, повидло, на­стоящий сыр... Мы взяли кое-что с собой, когда нам пришлось сматывать удочки. По­ешь. В такую жару все это быстро испортится.

Сама она взяла ломтик хлеба с какой-То рыбой — неужели лососина? — водрузи­ла на него башню из желтою майонеза и отправила в рот.

— Подвинься немного, Смайли,— сказала Мэри,— нам тоже надо где-то сесть! Она устроилась рядом со Смайли и освободила место для Аллана. На широком

переднем сиденье хватало места для всех троих.

Аллан ел свой бутерброд с ветчиной медленно, почти благоговейно. У него было такое впечатление, что никогда в жизни он не пробовал ничего подобного. И он со­всем не помнил, когда в последний раз ел настоящее мясо. Уже много лет мясо было дефицитным продуктом. То, что продавали как «мясо», на самом деле вырабатывалось из растительного белка с добавлением красящего и вкусового компонентов. Лишь в супермаркетах высшего класса продавалось настоящее мясо по ценам, абсолютно недоступным для людей с обычными доходами. Однако синтетическое мясо по вкусу напоминало настоящее, было сытным и питательным, и никто особенно не страдал из-за отсутствия настоящего мяса.

Аллан откусывал маленькие кусочки и долго разжевывал, прежде чем прогло­тить. Корочка свежей французской булки аппетитно хрустела. Ломтик ветчины, розо­вой как роза и как роза благоуханной, был чуть шире кусочка булки, на котором он лежал, и узенький край сала слегка касался кончиков его пальцев, отчего они стали жирными и заблестели. Когда Аллан почти нехотя проглотил последний кусочек, он тщательно их облизал. И все-таки ему казалось, что он слишком быстро доел этот редкостный деликатес.

— Хочешь еще? — спросила Мэри.

Она протянула ему еще бутерброд, на этот раз с колбасой, аппетитной, красной, с острым, пряным запахом.

— Ну конечно он хочет,— усмехнулся Смайли,— ты что, не видишь, как он уп­летает за обе щеки? Сейчас он соберет все крошки с пола! Не обижайся, друг мой! Я прекрасно понимаю, что от такой долгой жизни на свалке у тебя вопреки ожиданию здорово разыгрался аппетит…

Однако Аллан не обратил внимания на сарказм Смайли. Он смаковал необыкно­венно вкусную колбасу. Медленно жевал крошечные кусочки, еле удерживаясь, что­бы не проглотить весь кусок. На другом краю широкого сиденья Смайли жадно погло­щал копченую лососину и запивал ее водкой, делая большие ^глотки прямо из бутыл­ки. Мэри расстелила на коленях бумагу, разложила на ней бутерброды, и они ели до тех пор, пока не уничтожили все.

— Как жаль, что нам не на чем сварить кофе,— сказала Мэри Даямонд.— У нас ведь есть настоящий кофе.

Настоящий кофе... Вокруг кружили мухи.

— В сущности, я рад, что мы приехали сюда. Мне здесь нравится,— прогнусавил Смайли, когда с трапезой было покончено и бздылка наполовину опустела.

— У тебя есть закурить? — перебила его Мэри Даямонд.

Смайли протянул ей пачку; она вытащила сигарету и сунула ее в рот; длинная бе­лая сигарета отчетливо выделялась на фоне ее желтой кожи и ярко-красного рта.

— Да, я рад, что мы здесь,— бормотал Смайли.— Взгляните на все это...— Он вы­сунул из окна руку и слабым движением указал на груды мусора, попавшие в поле его зрения.— Ты видела когда-нибудь столько хлама сразу! Наша цивилизация...— Он горь­ко усмехнулся,— Вот она, вся здесь! Здесь от нее, по правде говоря, куда больше поль­зы, чем там...— Его тонкие выразительные пальцы указали в направлении Свитуотера.— Здесь на ее отбросах все-таки можно прожить, там она несет только одно — смерть...

Мэри Даямонд поднесла огонь к сигарете. Время от времени она выпускала из ноздрей струйки дыма.

— Город умирает,— продолжал Смайли.— Это факт. Кто-то ошибся в расчетах. Считалось, что города должны расти, верно? И вот теперь они раздавлены под тяжестью собственного благоденствия. Как динозавры: слишком большие и слишком тяжелые, чтобы сохранить жизнеспособность. Раздавлены, лежат и варятся в собственном ядови­том соку... Нет, право же, я бесконечно рад, что мы приехали сюда. Ну что скажешь, Мэри? И словно святые судного дня ¹ (¹Так именуют себя мормоны)будем сидеть и созерцать, как наша замечательная цивилизация отправится ко всем чертям. И эта навозная куча станет нашим последним прибежищем, где всех нас настигнет общая неотвратимая судьба. Ваше здоровье!

Аллан слушал этот поток слов как зачарованный и в то же время с известным бес­покойством. То, о чем говорил Смайли, было выражением тех расплывчатых представ­лений, которые возникали и у него, когда он прозябал на Апрель авеню, и у него впер­вые появилась мысль, что оттуда надо бежать куда глаза глядят. Но сейчас эти пред­ставления и мысли были для него давно пройденным этапом, и слова, в которые они облекались, казались жалкими и бессодержательными, несмотря на их изощренность. Ведь Аллан фактически уже претворил в жизнь то, о чем Смайли только разглаголь­ствует; нужно не болтать, а жить, переживать все эго изо дня в день— вот единст­венное, что имеет хоть какой-то смысл.

Мэри Даямонд откинулась на спинку сиденья и, упершись коленками в приборную доску, пускала под потолок густые клубы дыма, который разгонял назойливых мух. Двери оставались открытыми, стекла были опущены, стояла удушливая, влажная жара; в воздухе чувствовался запах масла, резины и бензина, который Аллан слишком хорошо знал по работе на бензозаправочной станции. Мэри Даямонд закрыла глаза и говорила как бы сама с собой, ни к кому не обращаясь.

— Господи, ты все болтаешь, Смайли,— вздохнула она.— Все болтаешь и болтаешь.

— Разумеется, болтаю,— сказал Смайли.— Но ведь я не какое-нибудь бессловесное животное. И болтаю я именно о том, как разумно мы поступили, что приехали сюда, вместо того чтобы искать себе убежище где-нибудь в Свитуотере, где все так или иначе околевают, медленно, но верно. После десяти часов вечера на Автостраде больше жизни, чем на всей Сильвер-стрит. Люди сидят в своих жалких каморках и решаются вылезти на улицу, только когда идут на работу и с работы, если, конечно, она у них есть, и каждый день благодарят господа бога за то, что их не пришибли по дороге, потому что верят в сказки о кровавом терроре гангстеров и безудержном разгуле преступности, а им и невдомек, что сегодняшний гангстер — это паршивая свинья, на которого работает целый синдикат, и только грязную работу — здесь грабеж, там кража со взломом — он оставляет обычным старозаветным мошенникам, несчастным наркоманам и пьяницам, рехнувшимся юнцам и прочим…

— Таким, как ты...

— Вот именно! — Смайли высокомерно усмехнулся.— Именно таким, как я. Только тот, кого нужно ограбить, должен сам прийти ко мне сюда и любезно попросить об этом. Откровенно говоря, я слишком ленив и слишком хорошо воспитан, чтобы бить людей по голове, дабы присвоить себе их жалкие гроши.

— Это верно, черную работу, когда это было необходимо, за тебя всегда делали другие.

— Ладно, пусть будет так. Впрочем, сейчас ты бы лучше не болтала лишнего, а то мы напугаем до смерти нашего дорогого Аллана. И он еще, чего доброго, задумается над тем, кто мы такие и чем занимаемся...

Реплики, которыми они обменивались, звучали враждебно, но общий тон был спо­койный, почти безразличный, словно для них это была обычная манера разговаривать. Аллан внимательно прислушивался к их словесной дуэли, немного удивляясь, что они тра­тят так много энергии столь бесцельно и бессмысленно, лишь бы убить время, тогда как могли бы заняться чем-нибудь полезным. И все-таки Аллан слушал: его разбирало лю­бопытство. Нет, его нисколько не интересовало, что делал и чего не делал Смайли и бы­ло ли это законно или противозаконно или где-то посередине, просто ему хотелось уз­нать, что люди делают, чтобы выжить, хотелось научиться чему-нибудь, получить ин­формацию, которая могла бы пригодиться.

— Ты сам только что сказал: теперь мы безработные... Ты берешь свои слова обратно? — Мэри принялась за Смайли всерьез, сразу нащупав слабое место в его раз­глагольствованиях.

— Вовсе нет,— защищался Смайли.— Просто мне кажется, что мы должны нари­совать, так сказать, общую картину, поскольку мы соседи... Верно?

Он повернулся к Аллану, улыбаясь полупьяной улыбкой, сквозь которую, правда, еще просвечивала ирония.

— Разрешите представиться: Смайли. Имя это или фамилия... не играет роли; меня никогда не называли иначе как Смайли. Профессия: студент. Ха-ха... Это истинная правда: у меня есть удостоверение, которое свидетельствует, что я учусь в одном из наших высших учебных заведений. Как приятно зайти и дешево пообедать в студенчес­кой столовой, если, конечно, случайно забредешь в те края. Далее я поэт, вернее, рань­ше был поэтом, и эссеист и написал целых четыре тоненьких томика — вернее, брошю­ры,— изданные в одном маленьком, неприметном, но идеалистическом издательстве, со­владельцем которого был, кстати, я сам и которое давным-давно пошло с молотка. Кро­ме того, я художник, В основном занимался скульптурой, в те годы, когда скульптура была в моде. Скульптор... прекрасно звучит, не правда ли, Мэри?

— Да. гы напрасно не завел визитных карточек.

Мэри сидела не двигаясь и сквозь сигаретный дым пристально смотрела на пото­лок. Ее жилистая шея блестела от пота.

— Но лучше всего,— продолжал Смайли,— я овладел той сложнейшей из профес­сий, которая называется «выходить сухим из воды»... В общем, неважно...—Он ухмыль­нулся.— Нельзя же всю жизнь безнаказанно промышлять тем, чем промышляем мы с тобой.

— Что ты собираешься делать на Насыпи?

Аллан попытался наконец прервать это самозабвенное словоизвержение. Смайли посмотрел на него так, словно совсем забыл о его существовании,

— Ну, во-первых, мы не собираемся особенно долго засиживаться в этих краях; по­дождем, пока пыль осядет после облавы, если ты понимаешь, что я имею в виду... Хотя кто знает? Кто знает, а вдруг нам здесь так понравится, что мы захотим остаться по­дольше, а может быть, и навсегда?.. В этом случае Мэри наверняка найдет себе новую работу Как ты думаешь, Мэри? Я уверен, что ты обязательно...

Мэри вздохнула, нагнулась и раздавила сигарету о верхнюю часть широкой при­борной доски, оставив там окурок. Когда она сидела нагнувшись, живот ее мягко по­коился на ляжках.

— Сам же я стану собирать всякий хлам — я очень люблю хлам,— и философство­вать по поводу человеческой глупости, и еще наблюдать, как Свитуотер медленно по­гружается в море, а когда наступит судный день...— подчеркнуто театральным жестом он поднял руку,— ...мы оденемся в лохмотья, выкопаем себе в мусорной куче нору, бу­дем спариваться с крысами и отчаянно выть во тьме кромешной. Но мы выживем, тогда как весь город околеет: свалка — единственное спасение для эстета! Какая потрясающе возвышенная мысль... Послушай, Мэри, по-моему, нашему другу нет до всего этого ров­но никакого дела. Отсюда мне даже кажется, что подол твоей юбки его интересует сейчас гораздо больше, чем все апокалипсические пророчества, вместе взятые. Право же, наш добрый друг Аллан немножечко хочет тебя, Мэри. Что же нам делать?

Смайли крепко шлепнул ее по широкому бедру, но у нее ни один мускул на лице не дрогнул. Аллан понял, что выдал себя. Он, разумеется, смотрел на Мэри, потому что ничего не мог с собой поделать; она была такая крупная и сидела так близко от него, что он ощущал ее запах, запах ее кожи, такой темной и благоуханной; она была словно частица сочной дикой природы, оказавшейся рядом; она привлекала и одновременно тревожила его, и он не мог скрыть свои чувства.

— Аллан, как ты находишь нашу дорогую Мэри? Воодушевляет тебя ее присут­ствие?

— Господи, да прекрати же, Смайли! — сказала Мэри.— У Аллана все в порядке. У него здесь жена и сын...

— Послушай, Мэри, у большинства твоих поклонников есть жены и дети, тебе это хорошо известно... Но ты не принимай это близко к сердцу,— сказал он, обращаясь к Аллану.— Никто не упрекает тебя, все совершенно естественно, я тебя хорошо пони­маю: Мэри часто действует таким образом на мужчин... Я просто стремлюсь развить в себе чувство, хотя бы отдаленно напоминающее ревность. Человек, который гордится своим знанием жизни, не может быть совершенно не знаком с муками ревности. Не правда ли? Я смотрю на тебя и думаю: да, возможно, он действительно парень что надо, он даже привлекателен своим немного примитивным, почти животным обаянием_; как и Мэри...

Рука его, лаская, двигалась у самого края ее юбки. Мэри снова откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, словно не видела их и не слышала, о чем они говорят.

— ...А кроме того,— продолжал Смайли,— ты такой откровенно невинный; не пой­ми меня превратно, это не значит «глупый», а только наивный, немного неопытный, не­испорченный... Ты честный. Ты говоришь то, что думаешь. Если уж берешься за что-нибудь, то всерьез. Это я вижу по твоим глазам, которые в данный момент горят доб­рым старозаветным вожделением к куску доброй старозаветной плоти. Такой потрясаю­ще естественный порыв, такую неподдельную страсть встречаешь нынче не каждый день, скажу я тебе. Нет, в наши дни сексуальная жизнь — это совсем не то, что в бы­лые времена; теперь все гораздо сложнее для большинства из нас — возможно, из-за того, что в нашей пище слишком много ртути...

Его рука совершенно откровенно исчезла у нее под юбкой. Однако был у него такой вид, будто в этот момент его занимали совсем другие вещи. Мэри полулежала, словно спала, и глубоко дышала. В машине было ужасно жарко. Пот градом лил со всех троих.

— Ну, мне пора,— пробормотал Аллан.

Поведение и речи Смайли начинали действовать ему на нервы. Он не желал боль­ше его слушать. Еще немного — и он начнет презирать своего нового соседа с такими парадоксальными взглядами на жизнь, а этого ему не хотелось. Кроме того, было уже поздно. А ему предстояло сделать массу вещей.

— Нет, пожалуйста, не уходи,— взмолился Смайли совершенно другим тоном.— Я ничего плохого не имел в виду... Надеюсь, ты не принял мои слова всерьез? Послушай, останься еще немного... ты не хочешь выпить?

— Нет, спасибо,— ответил Аллан.— Мне надо идти. Лиза не знает, где я.

— Да, да, конечно. О жене тоже надо иногда вспоминать...

Голос Смайли снова звучал гнусаво и саркастически. Он по-прежнему ласкал Мэри Даямонд. А она лежала неподвижно, глубоко вдыхая воздух своими широкими ноздрями.

— До свидания,— сказал Аллан, широко распахнул дверцу и сполз со скрипучего сиденья из искусственной кожи.

— Пока,— ответил ему Смайли.— Кстати, ты сказал, что работаешь на бензоза­правочной станции?

— Да...

— Ты разбираешься в машинах? У меня там кое-что полетело... Ты можешь по­чинить?

— Я не механик, но если это не сложно, я могу кое-что исправить.

— Отлично. Эта старая телега совсем разваливается на части. Если ты заглянешь в нее, я достану тебе немного жратвы, всяких вкусных вещей, понятно? Я ведь видел, как ты уплетал завтрак,— должно быть, ты давно не видел приличной еды?

— Ветчину мы едим не каждый день, но ведь и с голоду не умираем...

— Разумно, ничего не скажешь! Я подумаю, что можно для тебя сделать. Кое-ка­кие связи у меня еще сохранились. Это, кажется, называется натуральным хозяйством? Обмен товаров на услуги. Лучше всего начать приспосабливаться с самого начала.

— Когда посмотрим твою машину?

— Приходи к вечеру... Нет, лучше завтра утром. Сегодня мы тут немного поколе­сим, чтобы подыскать Мэри подходящую работу. Итак, завтра утром, если это тебе удобно.

— Договорились. Завтра утром.

Аллан бросил последний взгляд на небритую, лоснящуюся от пота физиономию Смайли и голову Мэри, лежавшую на спинке сиденья в тяжелом дремотном экстазе; между красными блестящими губами проглядывали крепкие, тронутые желтизной зубы.

Он повернулся и быстро пошел домой, ступая по разбросанному всюду мусору.