Страна заката

27

Старые опытные руки Дока умело ощупывали Лизин Живот, стараясь определить положение плода. Она лежала на спине, согнув ноги в коленях, и искоса поглядывала на свой огромный живот, на эти руки, вопросительно смотрела на его изборожденное морщинами лицо, словно-хотела убедиться в том, что он доволен результатами осмотра и все идет, как полагается. Док взглянул на нее поверх очков и дружески похлопал по плечу.

— Кажется, все в порядке,— сказал он.— Он не слишком большой, наш шалуниш­ка, но чувствует себя прекрасно.

Лиза гордо улыбнулась, словно Док был строгий профессор и она только что выдержала у него трудный экзамен.

Во время этих консультаций Док и Лиза продолжали играть в свои детские игры; он вел себя с ней как отец с дочерью — или дедушка с внучкой, часто делал ей маленькие подарки, кормил вкусными вещами, и они все время говорили друг с другом на интимном детском языке.

Порой она мечтала о том, чтобы поселиться вместе с Доком в развалинах этой старой виллы, постоянно пользоваться его добротой и заботой, играть с ним в детские игры, но, разумеется, она знала, что это невозможно. И отнюдь не была уверена, что захочет этого, если ей представится такая возможность, хотя все чаше чувствовала себя одинокой, особенно после того, как поняла, что Аллан начал отдаляться от нее. Через тонкую стенку в комнате Дока она слышала горестные стоны Марты, когда они с Доком смеялись.

Ревность Марты была причиной того, что Док не мог навещать Лизу в ее фургоне, как ему хотелось бы, особенно в последние недели перед родами, когда для нее стало отнюдь не безопасно совершать длинный и трудный путь пешком, тем более что она была такая худенькая, слабенькая и плохо питалась. Однако старая больная женщина так неистово набрасывалась на него с упреками и обвинениями, что Док просто боялся, как бы в припадке ярости и отчаяния она не наложила на себя руки.

Поэтому Лиза сама должна была ходить к Доку. Тяжелая, с большим животом, она каждую неделю ковыляла по тропинкам, утопая в грязи; до родов оставалось совсем немного, и Док лишний раз хотел удостовериться в том, что все в порядке, положение плода нормальное, она здорова, хорошо высыпается и делает только самую необходимую работу. Док думал теперь лриыь о том, как помочь Лизе, и она полностью препоручила себя его заботам. Эти консультации связали их такими крепкими узами, что трудно было даже представить себе, как они могут порваться, когда родится ребенок и все невзгоды останутся позади.

На обратном пути Лиза несколько раз останавливалась, чтобы немного отдохнуть. Она послушно жевала петрушку, которую дал ей Док. Была уже поздняя осень, и овощей оставалось не так много. Док заметил., что у нее выпал передний зуб, и долго ругал ее за то, что она забывала грызть мел, чтобы добавить немного кальция в свою скудную пищу. Мел был такой противный на вкус, что Лиза выбросила его, но Доку об этом не сказала, Теперь она усердно жевала петрушку, но петрушка тоже была ужасно невкусная. Больше всего на свете Лиза любила консервы. Все, что извлекалось не из консервной банки или коробки, казалось ей неаппетитным, почти несъедобным. Даже месяцы, проведенные на Насыпи, и почти постоянное ощущение голода во время беременности не излечили ее от излишней привередливости.

Она вдруг почувствовала усталость, от слабости закружилась голова, и ей снова пришлось остановиться. В ее ровное, чуть ленивое безразличие неожиданно закралась одна беспокойная мысль: долго ли она еще будет такой, раздувшейся до неузнаваемости, слабой, неповоротливой и никому не нужной, ставшей тяжким бременем для всех... Она даже не боялась больше родов, настолько сильным стало желание поскорее осво­бодиться от плода, который рос в ее теле Когда Лиза ждала Боя, мысль о надвигав­шихся родах вызывала у нее такое отвращение и ужас, что, не думая о последствиях, она поглощала невероятное количество таблеток. И они не раз обсуждали с Алланом,-не отдать ли ребенка сразу же после рождения приемным родителям, избавившись раз и навсегда от забот и хлопот,— вот до чего ее тогда пугала и приводила в отчаяние перспектива стать матерью и заботиться о новорожденном.

Она пошла дальше. Тяжело переваливаясь, она медленно продвигалась по берегу — каждый шаг давался ей с невероятным трудом. Снова стал накрапывать дождь, но погода установилась такая теплая, какой не было уже давно Она смотрела прямо перед собой, в никуда, смотрела на свои ноги, обутые в слишком большие дырявые сапоги,— шаг, еще шаг, только бы не споткнуться, не оступиться. И поясницу так ломит...

Внезапно она сделала для себя открытие. Она увидела — как же она не заметила этого раньше? - что берег изменился. Он не был больше бурым, желтым и безжиз­ненным, как летом. Теперь голая земля покрылась растениями, травой и зелеными листьями, там и сям из-за камней выглядывали небольшие цветы, вверх тянулись низенькие кустики, и на узких кожистых листочках сверкали капельки дождя... Как завороженная смотрела она на это чудесное превращение. Ведь все это время она была настолько поглощена превращениями, совершавшимися в ней самой, в ее теле, что не видела ничего вокруг.

Она совсем ослабла. Ноги не слушались, и ей пришлось опуститься на колени. Она была совершенно спокойна, но просто обессилела от волнения, увидев эти зеленые растения, маленькие, невзрачные цветочки, длинные вьющиеся стебли, которые ползли по твердой песчаной почве, пускали корни и тянулись дальше. Она почувство­вала какое-то необыкновенно глубокое и полное слияние со всем, что растет, ползает и движется. Она проводила пальцами по зеленым растениям, которые дождь словно по волшебству извлек из обреченной на смерть земли. Лиза вяло раздумывала о том, хватит ли у нее сил вернуться домой, к фургону, и в конце концов решила, что не хватит. Но она не боялась. Ее охватил прозрачный, как воздух, покой, и она наслажда­лась каждой секундой своего бытия; каждый вздох был для нее как глоток воды, и она знала, что ждать теперь осталось недолго.

Появление человека, который шел по берегу бухты, тоже не взволновало ее. Она продолжала сидеть. Когда он подошел ближе, Лиза увидела, что это Рен-Рен и он что-то несет. Когда же Рен-Рен подошел совсем близко, Лиза поняла, что в руках у него мешок; а в мешке кто-то возится. Рен-Рен остановился в нескольких метрах от того места, где сидела Лиза, кивнул ей и снова занялся мешком. Положил его на землю, развязал и сунул в него руку. Из мешка донесся странный звук, словно кто-то кричал тоненьким голоском. Рен-Рен широко улыбнулся и вытащил какое-то удиви­тельное существо, которое барахталось, стараясь вырваться; животное было величиной с собаку и время от времени жалобно взвизгивало. Придерживая его одной рукой, Рен-Рен другой рукой завязал петлю на конце веревки, которая висела у него через плечо, надел петлю на переднюю ногу животного и отпустил его. Животное сделало несколько неловких прыжков на своих длинных ногах, стараясь освободиться от привязи, потом остановилось, не сводя с Рен-Рена и Лизы больших бесцветных глаз. У него была лохматая серая шкура и угловатое тело. Рен-Рен внимательно смотрел на свою добычу. Потом удовлетворенно хлопнул в ладоши, взял железный болт, привязал к нему другой конец веревки и воткнул в землю. Теперь удивительное животное пошло по кругу; оно осторожно пощипывало травинки и порой вскрикивало жалобным го­лосом, показывая им узкий жесткий бледно-розовый язык.

Лиза поднялась с земли. Она не могла отвести глаз от бедного животного, которое описывало круги и жалобно кричало, пытаясь освободить ногу. В своем нынешнем состоянии, когда все чувства ее были обострены до крайности, она не могла вынести вида страданий и боли. Это животное на привязи казалось ей дурной приметой, страшным, зловещим предзнаменованием. Последнее время по ночам ее преследовали кошмары: в своих снах она непрерывно рожала, и из ее измученного тела вылезали чудовища одно безобразнее другого. И вот это животное, ковылявшее на привязи по кругу и не похожее ни на одно существо, какое ей когда-либо приходилось видеть, внезапно оживило эти ужасные видения... Лиза прижала руки к животу: она вдруг поняла, что сейчас ей нельзя смотреть на страшное. Она испугалась. Ей надо как можно скорее домой. А там заползти в какую-нибудь щель...

Потом Лиза услышала голос, голос Аллана, который доносился отовсюду сразу и ниоткуда. Она не могла понять, каким образом ему удалось так незаметно подойти, но она знала, что все это время стояла, плотно закрыв глаза, защищая руками живот, а Рен-Рен, внимательно поглядывая на нее, сидел на корточках и кормил животное только что сорванной вкусной зеленой травой.

Аллан подошел со стороны дороги. Услышав блеяние, он. насторожился и решил, что на берегу что-то происходит. На Насыпи звуки разносились далеко вокруг. Аллан увидел две фигуры, сразу же их узнал и, выбрав кратчайший путь, поспешил к ним через кукурузное иоле и сады за виллами. Подойдя ближе, он увидел, что Лиза стоит, шатаясь, бледная как смерть; он подбежал и подхватил ее, чтобы она не упала.

— Что с тобой? Тебе дурно?

Когда Аллан прикоснулся к ней, она вздрогнула.

— Аллан!

— Ты здорова?

Он держал ее в объятиях, еле удерживаясь, чтобы не встряхнуть. Однако он знал, что так бывало и раньше, потому что она стала очень слабой и впечатлительной. Лиза смотрела на него в полном замешательстве, словно только что проснулась.

— Тебе надо к Доку? Хочешь, я провожу тебя?

Аллан говорил с ней так, словно она была невменяемой: медленно, внятно. Нако­нец она пришла в себя и покачала головой.

— Нет... Н-не надо. Я просто очень испугалась. Это. вон там...

Она кивнула в сторону козленка. Рен-Рен по-прежнему сидел на корточках и пытался накормить его, не обращая ни малейшего внимания на них. Аллан с инте­ресом посмотрел на козленка. Он уже слышал, что в Свитуотере продают живых животных, так как доставать мясо становилось все труднее, и решил, что Рен-Рен поступает весьма разумно: на Насыпи очень удобно держать домашних животных, особенно сейчас, когда трава благодаря дождям растет так быстро, словно старается наверстать упущенное.

— Что это, Аллан? Он похож на... я даже не знаю, на что он похож!

— Это козленок,— объяснил ей Аллан. Он облегченно вздохнул, поняв, что ничего страшного не произошло. И теперь козленок занимал его гораздо больше, чем Ли­за.— Это козленок, и он нисколько не опасен.

— А зачем Рен-Рен притащил его сюда?

— Думаю, чтобы он пасся здесь, ел траву, рос и жирел. А когда он подрастет, Рен-Рен зарежет его и съест.

— Нет» замолчи!

Мало того, что ей приходится смотреть на это безобразное существо, так Аллан еще начал говорить всякие ужасы. Она вдруг отчетливо увидела, как Рен-Рен набра­сывается на несчастное животное, вонзает в него нож и кровь бьет струей. Лиза со стоном отвернулась. У нее подгибались колени. Живот тянул ее вниз, словно хотел прижать к земле и с помощью силы земного притяжения освободиться наконец от своего бремени. В голове Лизы мелькнула мысль: «Как? Неужели уже сейчас?» Но у нее хватило сил удержаться на ногах, и ничего страшного не произошло. Вот только Аллан, очевидно решив, что теперь она обойдется без его помощи, быстрыми шагами направился к Рен-Рену, который возился с козленком. Увидев еще одного человека, козленок снова испугался и жалобно заблеял. Лиза, оцепенев от страха, не сводила с него глаз, а тот отчаянно метался на привязи в предсмертной пляске. Между тем Рен-Рена и Аллана это зрелище, по-видимому, очень забавляло; раздвинув руки, они приближались к козленку с двух сторон, точно хотели поймать его, и пугали все сильней... Лиза с ужасом смотрела на эту сцену. В какой-то миг ей показалось, что она видит, как из бесчисленных ножевых ран струей бьет кровь, заливая грязно-серую шкуру козленка. В том, что происходило перед ее глазами, было что-то ужасное, угрожающее, зловещее, как предостережение...

Она жалобно вскрикнула и услышала собственный голос, тихий, как голос ребенка:

— Не плачь, Лиза. Не плачь, Лиза... Ее чувства были в полном смятении.

Внезапно она увидела еще одного человека, приближавшегося к ним. Его она не знала — в этом она была уверена. Сама его походка, манера двигаться говорили о том, что Он чужой. Он шел по песку большими шагами, иногда оступался, споты­кался и тут же продолжал идти дальше размеренной целеустремленной походкой, словно не обращая внимания на неровный грунт. Было что-то угрожающее в этой походке, слишком решительной, неуклюжей и неестественной для здешних мест, в ма­нере высоко держать голову, Словно он стоял в воде по самый подбородок. Человек быстро приближался, и Лиза заметила, что на нем голубовато-серый мундир, а через плечо переброшен плащ того же цвета. Похожую форму носили чиновники из ведом­ства социального обеспечения. В одной руке он держал черную плоскую папку для документов, которая сверкала и Сияла искусственной кожей и блестящими металли­ческими застежками. На голове у него была фуражка с козырьком.

Наконец ей удалось собраться с духом и подать сигнал тревоги:

— Смотрите! Вон!

Аллан и Рен-Рен сразу с беспокойством повернулись и увидели человека в мун­дире. Он уже подошел так близко, что убежать было трудно, а принимая во внимание состояние Лизы, и йообще невозможно. Все трое неподвижно стояли, выжидая, а чело­век в мундире размеренными шагами приближался к Ним.

Когда он подошел совсем близко, Лиза увидела, что вид у него вовсе не такой грозный, как ей сначала показалось,- скорее наоборот: это был человек средних лет, небольшого роста, довольно полный, в плохо отутюженном мундире, в фуражке, кото­рая была ему явно велика, и маленьких круглых очках в стальной оправе; ботинки его и обшлага брюк были сплошь заляпаны грязью после трудного перехода через Насыпь. Лишь на папке из блестящей кожи не было ни единого пятнышка, и она казалась каким-то инородным телом в его руках. Страх Лизы начал постепенно про­ходить: неужели такой человек может представлять для них хоть какую-нибудь опас­ность? Внезапный порыв ветра слегка приподнял плащ на его плече, и Лиза увидела нечто такое, что снова возродило в ней ужасное предчувствие, которое словно холодное стальное лезвие вонзилось ей в грудь. Пуговицы! Пуговицы на его мундире ярко блестели, и на них был изображен государственный герб. Она их сразу узнала — такие же пуговицы Бой оторвал от мундира, который был на... трупе!

Незнакомец откашлялся, прикрыв рукой рот, посмотрел сначала в землю, потом на стоявших перед ним людей, снова откашлялся и, глядя между их головами на какой-то предмет позади них, сказал:

— Я из ведомства социального обеспечения, восточный отдел. Занимаюсь изу­чением жилищных условий среди наиболее нуждающихся... прошу прощения...— Он снова откашлялся,— Мне поручено провести проверку того, что происходит здесь...— Он говорил совершенно официальным тоном, однако в голосе его звучали такие нотки, словно он все время оправдывался и просил извинить его, насколько это было возмож­но, за вторжение к ним на Насыпь.— Значит, вы здесь живете?

На некоторое время воцарилась тишина; появление незнакомца на Насыпи каза­лось настолько неправдоподобным, а его речь такой далекой от реальности, что Аллан не сразу сообразил, о чем он говорит. Лишь после того, как незнакомец стал испы­тующе разглядывать по очереди каждого из них и еще раз многозначительно откашлялся, до него наконец дошло. Он кивнул.

— Да.

— Так. Сколько же вас здесь живет?

Аллан медлил с ответом. Он не любил объясняться с посторонними, особенно если они носят форму. Он вообще старался не иметь дела с властями. Они постоянно задают вопросы, на которые невозможно дать ответ, потому что вопросы эти не имеют к нему прямого отношения. Через все это он уже прошел, пока жил в Свитуотере. Из-за ненависти к вопросам он нередко оставался без пособий, в которых остро нуждался,— таких, как пособие для уплаты за жилье, пособие на детей... Правда, эти вопросы наверняка совершенно безобидны, убеждал он себя, просто обследование жилищных условий для каких-то статистических отчетов. И тем не менее он опасался сообщать какие бы то ни было сведения государственному чиновнику, и его настора­живало то, что чиновник этот забрался ради таких сведений сюда. Аллану это не нравилось.

— Сколько, вы сказали?...

В голосе чиновника послышались нетерпеливые нотки.

— Ну... Человек шесть — восемь...

— Вы сказали восемь?

— Да... Всего человек шесть — восемь...

— Так.

Незнакомец сразу весь ушел в работу. Он поднял правую ногу, уперся ею в левую, положил на согнутое колено папку, открыл ее, отрывисто щелкнув обеими застежками, вытащил целый ворох разноцветных бумаг и принялся их листать, бормоча что-то про себя на своем раз и навсегда заученном, четко отработанном языке, который, однако, уже напоминал Аллану не человеческую речь, а песню, песню, состоявшую из каких-то неразборчивых слов, где главное — повышение и понижение звука, как в птичьем пении:

— Та-ак... Гм-м... Во-от... Посмо-о-отрим...

Чиновник вытащил из вороха два листа, остальные положил обратно в папку, щелкнул замком и выудил из нагрудного кармана сверкающую авторучку; все это время он стоял в неудобной позе на одной ноге, балансируя папкой на колене. Каза­лось, ему доставляет удовольствие устроить им это маленькое цирковое представление.

— Ваше имя?

Он держал ручку наготове. Она сверкала, как кинжал. Папка для документов превратилась в письменный стол.

— Зачем вам мое имя?

Теперь Аллан насторожился всерьез. Он чувствовал, что любой ценой должен сохранить свое имя в тайне.

— Я заполняю на вас вот эту форму,— терпеливо объяснил чиновник. — Что это за форма?

— Это заявление в жилищно-посредническое управление о предоставлении вам жилья.

— Мне не нужно новое жилье.

— Но, дорогой мой...— Незнакомец недоумевающе поднял руку, в которой держал авторучку. Если бы он развел обеими руками, папка его упала бы на землю.— Не можете же вы оставаться здесь вечно... На Насыпи! — В птичьем пении прозвучали нотки, выражающие недоверие и вопрос.

— Почему?

— Нет, послушайте.— Голос человека в мундире зазвучал чуть строже: — Во-пер­вых, вы не имеете права жить здесь. Это место принадлежит городскому муниципалитету, и никто не имеет права жить здесь без соответствующего разрешения. Если я сообщу о вашем пребывании на Насыпи, вас могут оштрафовать. Думаю, вам это понятно. Кроме того, в социальной политике правительства есть один важный пункт, смысл которого сводится к тому, что все, именно все, независимо от своего материального положения, имеют право на приличное жилье. Несмотря на определенные трудности с осуществлением этого права в создавшейся обстановке, наше ведомство делает все от него зависящее. Мы полагаем, что только таким образом можно покончить с со­циальными недугами. Такими, как преступность, социальная апатия, падение нрав­ственности...

Его взгляд упал на Лизу, на ее огромный живот. Он изумленно уставился на нее, словно впервые такое видел.

— Это... ваша... А?

— Это моя жена.

— И она живет вместе с вами здесь, на Насыпи?

— Да.

— Но в ее положении! — Птичий голос повысился на целую октаву: — Ведь до тех пор, пока вы живете здесь...— Он посмотрел вокруг с выражением крайнего отвращения.— Пока живете в незарегистрированном жилище, вы не можете получать пособие! Вы об этом подумали? А ваша жена должна находиться под наблюдением врача. Вы договорились об оказании ей медицинской помощи при родах? Или, может быть, связались с какой-нибудь клиникой, располагающей соответствующим транс­портом?

— Нет.

— Но, дорогой мой...— На какое-то критическое мгновение его голос замер, потом вновь обрел звучность и силу: — Но ведь это преступная халатность! У вашей жены нездоровый вид. И...

— У нас все в порядке.

Теперь чиновник явно рассердился. Он резко опустил на землю ногу, на кото­рой держал папку. Его голос сразу понизился на две октавы.

— Поймите одну вещь,— сказал он почти угрожающе.— В нашем обществе никто не должен болтаться без дела и делать лишь то, что он хочет, во вред себе и другим лицам, а также всему обществу. Ясно? И еще вы должны понять, что я не могу оста­вить все, как было; я обязан подать заявление о предоставлении вам жилья. Если вы станете мне мешать, я буду вынужден обратиться к властям с просьбой о вашем насильственном переселении. Итак...— Он снова приготовился записывать.— Ваше имя, пожалуйста...

Аллан молча стоял перед ним мрачнее тучи. Ему было совершенно ясно, что произошло самое худшее: власти заинтересовались их пребыванием на Насыпи. Пред­ставитель властей находился на Насыпи, и все в нем — форма, походка и манера го­ворить— казалось здесь чем-то нелепым, уродливым и неправдоподобным... Квартира от ведомства социального обеспечения — это две комнатушки в одном из полупустых блоков-небоскребов в Северо-Западной зоне, где находится большинство городов-спут­ников, где совершается больше самоубийств, чем в любой другой зоне Свитуотера, и откуда они еле-еле удрали, переехав на Апрель авеню...

Но что было делать? Позади, оцепенев, стояла Лиза, бледная как смерть, и глаза ее говорили о том, что едва ли она понимает, что происходит. За ней стоял Рен-Рен с угрюмым лицом. Козленок, которого наконец оставили в покое, ходил по кругу и щипал траву.

— Итак?

Голос этого человечка в мундире звучал угрожающе. Аллан смотрел, на него с презрением к чувствовал, как в нем нарастает злость. Перед ним стоял Враг! Но что он мог поделать? Можно, конечно, одним ударом свалить этого типа на землю, только чего этим добьешься? В душу закралось чувство беспомощности, коварное, опасное чувство: какие у него могут быть шансы? Если он откажется выполнять то, чего требует этот идиот, за них возьмется полиция. Если же он назовет свое имя, их все равно переселят отсюда. А если этот смешной маленький человечек в измятом мундире ведомства социального обеспечения вообще не сможет никому сообщить о том, что здесь происходит?.. Что тогда? Аллан скорее ощущал, чем видел, что в нескольких шагах от него стоит Рен-Рен и вбирает в себя каждое их слово, неподвижный и насто­роженный, как хищный зверь. Никто не знал, в какой мере он понимает происходя­щее... И еще Лиза. Она словно окаменела и смотрела на чиновника пристальным, застывшим взглядом, будто его мундир приковал к себе все ее внимание.

Между тем, прочитав в глазах Аллана отчаяние и растущую ненависть, чиновник несколько сбавил тон, и в его блеющем голосе послышались примирительные нотки:

— Разумеется, принудительное переселение — вещь малоприятная. Я прекрасно понимаю, что некоторые... так оказать, не любят подчиняться подобным постановлениям. Я знаю это... По роду своей работы мне приходится встречаться со многими людьми, скажу я вам. Мы могли бы договориться с вами о некоторых деталях... Допустим, я мог бы устроить, чтобы ваше дело отложили на время... Как вы понимаете, мы рас­сматриваем множество подобных дел. Может пройти немало времени, прежде чем очередь дойдет до вас,— год, два... И кто знает, вдруг вы передумаете за это время?

Аллан сообразил, что человек в мундире хочет прийти с ним к соглашению, которое устроило бы обоих. Чиновник явно чувствовал себя неважно, а кроме того, время близилось к обеду, и, вероятно, он предпочел бы находиться сейчас у себя в конторе, а не здесь, на Насыпи. Он готов был проявить гибкость в толковании требований закона — прежде всего ради собственной выгоды. Однако он все же поставил одно условие:

— Тем не менее вы должны сообщить мне ваше имя и некоторые другие сведе­ния, чтобы я мог заполнить эту форму. Порядок есть порядок...

Он снова положил папку на колено, чтобы было удобнее писать. Дождь ненадолго прекратился, но теперь пошел опять. Дождевые капли оставляли крупные круги на желтом бланке.

— Итак, ваше имя...

Перо выжидательно замерло в нескольких сантиметрах от бумаги.

— Аллан Юнг...

Ему надо было выиграть время, чтобы подумать и решить, что делать дальше. И это решение надо было успеть принять за те несколько секунд, пока человек в мундире писал.

— Аллан Юнг...

Кончив писать, чиновник нахмурил лоб и испытующе посмотрел на Аллана.

— Аллан Юнг. Знакомое имя. Должен вам сказать, я никогда не забываю имен, которые хоть раз услышал. За все пятнадцать лет моей службы в качестве инспектора по розыску не было случая... Да, что-то связанное с этим именем я уже слышал!

Он приоткрыл папку с документами, сунул в нее два пальца и извлек оттуда два-три скрепленных вместе листа бумаги с напечатанными на них с обеих сторон плотными колонками слов (имен?). Eго палец пробегал сверху вниз вдоль колонок, переходя от одной к другой, губы беззвучно шевелились. Когда он нашел наконец то, что искал, лицо его просветлело.

— Аллан Юнг. Вот, пожалуйста! Я знал, что где-то видел это имя...

Аллан чувствовал себя как хищный зверь, готовый к прыжку. Петля затянулась. Его имя было в списке! Что это может значить?..

— Вас разыскивает полиция, Аллан Юнг...

Голос чиновника звучал преувеличенно спокойно и приветливо.

— Что вы сказали?

— О, ничего особенного. Они просто хотели бы выслушать ваши показания, больше ничего. Чтобы вы объяснили кое-что,— добавил он, увидев угрюмое, рас­строенное лицо .Аллана.— Вероятно, речь идет о пожаре на бензозаправочной станции в Восточной зоне...— Прищурившись, он читал мелкий типографский шрифт.— Как сообщил некий господин Свитнесс, вы были свидетелем всего, что там произошло, и наши войска по поддержанию спокойствия и порядка, разумеется, заинтересованы в тем, чтобы получить максимум информации...

Перекошенное злобой лицо Аллана, очевидно, испугало чиновника, и он без про­медления уточнил все тем же наполовину бодрым, наполовину успокаивающим тоном, точно врач, беседующий с пациентом:

— Как вы наверняка знаете, наши два ведомства до известной степени со­трудничают друг с другом. И особенно в тех случаях, когда речь идет о людях, про­павших без вести или подлежащих розыску, аппарат ведомства социального обеспечения может оказать немалую помощь войскам по поддержанию спокойствия и поряд­ка. В основном это касается самых обычных дел вроде этого...

В обезоруживающей любезности чиновника ведомства социального обеспечения чувствовалась какая-то торопливость, почти лихорадочная поспешность.

Аллан еще не произнес ни слова. Свитнесс! Свитнесс донес на него. Он был в смятении и чувствовал, что у него путаются мысли. Он заметил, что постукивает ногой о землю, словно разъяренный зверь перед тем, как напасть. Человек в мундире, видно, тоже заметил это. Продолжая убеждать Аллана в том, что он должен дать следователю самые обычные показания, которые отнимут у него максимум четверть часа, чиновник быстро уложил бумаги в папку, защелкнул замки и приготовился убраться восвояси.

— Думаю, нет никакого смысла терять понапрасну время, мокнуть под дождем и заполнять все эти формы,— бодро проблеял он.— Вот как мы поступим: когда вы придете в управление войск по поддержанию спокойствия и порядка — а вы должны явиться туда в трехдневный срок,— зайдите заодно и ко мне. Мы сделаем вам при­вивку — мы всем делаем сейчас в обязательном порядке прививки от гриппа, вы, ко­нечно, об этом слышали? Мой кабинет находится в том же здании — наши ведомства работают в самом тесном контакте, образец административной рационализации-седьмой этаж, комната сто семь. Легко запомнить, не правда ли? — Он говорил, тща­тельно подбирая слова, как говорят с детьми; он боялся обидеть или напутать собе­седника. — Итак, социальный центр «Восток», седьмой этаж, комната сто семь. В трех­дневный срок. Вы знаете, таков закон. Ваш долг явиться и сообщить все, что вы знае­те как свидетель. А теперь я ухожу. Всего доброго...— Он повернулся, улыбаясь и как бы извиняясь за то, что ему надо уходить; потом снова обратился к Аллану:— Вы в самом деле не хотите, чтобы я устроил вашу жену в больницу? Она действи­тельно выглядит неважно...

- Нет!

И маленький толстопузый полицейский шпион с блестящей папкой отправился в обратный путь. Четким размеренным шагом он шел по берегу бухты, покидая Насыпь.

Лиза скорее чувствовала, чем видела, насколько разъярен Аллан. В его гневе всегда было что-то необузданное, неистовое, и сейчас на него было просто страшно смотреть: он стоял бледный — это было заметно несмотря на всклокоченные волосы и бороду, закрывавшие лицо,— и рыл ногой землю, так что в разные стороны летел песок.

Но Лизу пугало кое-что еще: немного поодаль стоял Рен-Рен, слегка наклонив­шись вперед, словно готовый к прыжку, напряженный и сосредоточенный, и она чув­ствовала, что их с Алланом объединяет сейчас глубокое интуитивное взаимопонима­ние и непреклонная решимость совершить что-то ужасное — предчувствие того, что должно произойти, преследовало ее словно кошмар с тех пор, как она ушла от Дока. Она не должна допустить, чтобы это случилось, но что она может поделать?

Лиза видела, как они обменялись взглядом. У обоих движения были насторожен­ные и гибкие, точно у зверей. Она заметила, как Аллан кивнул своему безмолвному, все понимающему союзнику; это был легкий, почти незаметный кивок, который в лю­бом другом случае вообще ничего бы не значил и ни к чему бы не обязывал, но в этот момент говорил о заключении чудовищного договора и подтверждал ранее принятое отчаянное решение.

И, не мешкая ни секунды, Рен-Рен тотчас двинулся в путь; он шел большими пружинистыми скользящими шагами — не шел, а почти бежал, - описывая широкую дугу вправо от берега, чтобы обогнать этого слишком решительного неуклюжего чи­новника, чья спина уже еле виднелась за низкими дюнами, и преградить ему путь, как только он дойдет до первых мусорных куч... И словно в ужасном вещем сне Лиза снова и снова видела то, что должно было совершиться, и в памяти вдруг воз­никли добрые, заботливые слова, которые он сказал перед уходом (конечно, лишь по долгу службы, заметив, что она уже на сносях),— нет, невозможно, немыслимо то, что задумали Аллан и Рен-Рен.

Лиза не могла этого допустить, во что бы то ни стало она должна помешать, за­кричать, предупредить... И она уже открыла рот, закричала... Но Аллан как бешеный набросился на нее, зажал ей рот рукой, опрокинул на землю и, шипя в ухо какие-то неразборчивые слова, навалился на нее всем своим тяжелым телом, так что она не могла вздохнуть...

Однако в конце концов он все-таки ослабил свою хватку, и она сумела вырвать­ся из его рук, поднялась на ноги и вдруг почувствовала, что ждать осталось совсем недолго, и мысль о маленьком чиновнике вылетела у нее из головы под влиянием го­раздо более сильного побуждения, которое приказывало ей немедленно возвращаться домой, ложиться в постель и готовиться к решающему моменту, и она побежала до­мой так быстро, как только могла, хотя колени у нее подгибались... И когда она упа­ла, то даже не заметила, что лежит на земле; потом попыталась двинуться дальше на четвереньках...

Она ползла и ползла, упираясь в землю коленями и локтями, во рту у нее был песок, из носа на грязные руки капала кровь (кровь на грязно-белой шкуре козлен­ка!), а из горла время от времени вырывались какие-то гортанные, невнятные звуки.

Аллан попытался поставить ее на ноги, просунув руку ей под мышку, но она вдруг повисла на нем так тяжело и бессильно, что ему пришлось подхватить ее, и, прижав к себе, положив ее руку себе на плечо, двинуться в путь. Так они ковыляли по берегу, а он бормотал ей на ухо:

— Он полицейский шпион, понимаешь, Лиза? Мое имя было у него в списке тех, кого разыскивает полиция! Свитнесс донес на меня, и теперь они думают, что я замешан в этой истории с пожаром! Разве ты не видела, как он торопился уйти, что- о бы поскорее выдать меня фараонам? Если они схватят меня, я погиб, Лиза. Понимаешь? Это враг, Лиза! Если бы мы отпустили его, с нами было бы все кончено! Ты понимаешь, что я говорю?

Она не могла произнести ни слова и едва ли слышала, что он говорил. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы переставлять ноги и прислушиваться к голосам, звучавшим у нее внутри. Она только что почувствовала первые схватки, первое мимолетное прикосновение наступающих родов, слабый отзвук боли, легкую дрожь, неприятное ощущение в пояснице. Неужели начинается? Да! Она не ошиблась.

Она еще раз поставила правую ногу перед левой. Теперь левую ногу вперед. Опять правую. Началось. Возможно, пройдет еще много часов, целый день и еще це­лая ночь, но все равно уже началось. А она шла, еще находила в себе силы, чтобы идти, опираясь на Аллана. Нужно успеть домой до того, как пойдут воды. Она не хочет, чтобы, когда это произойдет, он был возле нее. Она попросит его позвать Мэри Даямонд. И Дока

Он все еще бормотал какие-то слова ей в ухо, но она не слышала его. Все ее восприятие снова было обращено внутрь, на то, что свершалось сейчас в ее измучен­ном, готовом разорваться от напряжения теле.