Страна заката

6

Прибежал Бой.

Лиза уже встала, снова надела колготки и юбку и решила прибрать немного перед фургоном, однако делала она это так неумело и неохотно, что толку от ее уборки было мало. Аллан все еще сидел голый на одеяле и размышлял.

— Еда! Я нашел еду! — кричал Бой,

Малыш весь перепачкался, одежда была в беспорядке, на широком некрасивом личике под шапкой растрепанных русых волос, таких же, как у отца, но только свет­лее и мягче, возбужденно блестели глаза. Он остановился как вкопанный, уставившись на отца, потому что не привык видеть его голым.

— Я тоже хочу! Хочу раздеться! — начал Бой. Аллан быстро встал и натянул брюки.

— Нет, сейчас мы все оденемся,— ответил он слегка сконфуженно.

Изумленный взгляд мальчика снова напомнил ему, что надо быть все время наче­ку, держать себя в руках, нельзя, чтобы «свобода» лишила его воли и характера. Здешняя обстановка потребует немалого напряжения сил.

— А я хочу, хочу,— хныкал Бой, уже приготовившись заплакать всерьез.

— Что это у тебя там? — спросил Аллан, показывая на руку Боя, который дер­жал полную пригоршню липкого теста.

— Это пирожное. Я нашел его.

— Пирожное?

— Ага, вкусное!

Бой протянул комок теста.

— Ты ел его? ~ Да.

— Нельзя пробовать все, что ты находишь.

— Но оно вкусное! — настаивал малыш.

Ему скоро должно было исполниться пять лет, но его принимали за трехлетнего: такой он был маленький и бледный. Однако временами на его лице проглядывали ум и упорство.

— Допустим.— Аллан старался быть терпеливым.— Но понимаешь, это опасно...

— Где ты нашел пирожное, Бой? — вмешалась Лиза. Ей пришла в голову одна мысль.

— Там... — неопределенно показал Бой.

— Ты можешь показать нам, где ты нашел пирожное?

— Да-а...

— Еще неизвестно, так ли это опасно,— сказала она Аллану.— Знаешь, ведь каж­дый день выбрасывают неимоверное количество и хлеба и пирожных.

Лиза во всяком случае знала об этом. До беременности она работала в хлебном отделе супермаркета. Новые санитарные предписания запрещали продавать мучные изделия сверхсуточной давности. Часть товара, который ежедневно оставался непро­данным, попадала в сумки служащих магазина или шла из-под прилавка друзьям и знакомым (начальство смотрело сквозь пальцы на эту форму благотворительности). А остальное вывозилось на свалку.

— Мы наверняка найдем здесь хлеб,— сказала Лиза.— Во всяком случае, стоит попытаться. Бой, пошли, поищем еще пирожных. А ты покажешь нам дорогу...

— Ты бы оделась сначала,— пробурчал Аллан неодобрительно.

Лиза, видно, забыла, что выше пояса она голая. Не то чтобы его это как-то за­девало, но он уже снова надел на себя узду, ту самую узду, которую так боялся по­терять. И мысль о том, как легко потерять эту узду, пугала его.

Потом они шли вдоль берега.

Бой же устал и тащился сзади; он бросал камни в воду и то и дело начинал хныкать. Аллан нес на спине мешок, в котором лежало несколько буханок твердого как камень хлеба. Место, где Бой обнаружил пирожные, находилось по другую сторо­ну Насыпи (Аллан удивился, что малыш ушел так далеко и тем не менее отыскал до­рогу обратно). Там лежали штабелями картонные коробки с плесневеющими пирож­ными. Судя по марке на коробках, пирожные были из одной крупной пекарни в Свитуотере. Кроме того, вокруг было разбросано множество буханок хлеба, однако кры­сы уже добрались почти до всех. Аллану и Лизе удалось спасти лишь немного хлеба, на котором еще не было заметно крысиных зубов. Неся этот хлеб, еду, которую они сами добыли, Аллан с удовлетворением ощущал свою независимость. Наверняка здесь была и другая пища, которую выбросили; ее надо было только поискать. Они должны научиться искать, научиться искусству выживать, обходясь только местными ресур­сами; ведь дело явно идет к тому, что скоро они не смогут доставать все необходимое в Свитуотере. Надо рассчитывать только на себя.

— Нужно опять пойти туда в субботу,— сказала Лиза.— Больше всего продуктов выбрасывают в субботу, а в воскресенье они уже начинают портиться.

Лиза вышагивала рядом с мужем в высоких кожаных сапогах, которые он нашел для нее в куче старой одежды. Сапоги были поношенные и жесткие, но оказались ей как раз по ноге. Аллан обещал Лизе найти какую-нибудь мазь, которая сделает их помягче. Она была в восторге от своих сапог и хотела немедленно выбросить черные лакированные туфельки на высоких каблуках, в которых было так неудобно ходить по этой неровной земле, но Аллан не разрешил ей совершить столь опрометчивый поступок. «Нельзя выбрасывать вещи, которые еще могут послужить,— внушал он Ли­зе.— Здесь все пригодится». Теперь она несла эти черные бесполезные безделушки в руке, и они весело болтались на своих ремешках.

Аллан был доволен, что Лиза так рада его подарку. Его очень огорчало, когда она, бывало, становилась безразличной ко всему и впадала в глубокую апатию. Слу­чалось, вернувшись вечером с работы, он заставал ее в их маленькой спаленке на том же стуле, на котором она сидела, когда рано утром он уходил на работу,— уставясь в одну точку, она сидела совершенно неподвижно, а Бой, грязный и заброшенный, покорно лежал, свернувшись клубочком, на - полу или в кровати. Бывало и так, что, превращая ночь в день, она без устали ходила взад и вперед по комнате, курила одну сигарету за другой (чего в обычные дни никогда не делала), литрами пила лимонад, снова и снова проглядывала одни. и те же картинки из журналов, которые покупала или крала, и часами стояла под душем... Аллан пытался серьезно поговорить с ней, просил ее взять себя в руки хотя бы ради ребенка, и она обещала ему, плакала, гово­рила, что сама не понимает, что с ней. творится, но начинала истерически рыдать, когда он предлагал ей обратиться к врачу. Единственное объяснение, которое она мог­ла дать, заключалось в том, что время от времени ей все становилось невыносимо «тяжело»: жить в этой квартире, заниматься воспитанием ребенка (пока Бой был со­всем маленький, Лиза окружала его, пожалуй, даже преувеличенной заботой, но когда он чуть-чуть подрос, она вдруг потеряла к нему интерес, словно его первые проявле­ния самостоятельности и попытки утвердить свое существование независимо от нее показались ей опасным «мятежом» и шагом к обособлению, и она отшатнулась от сына, когда ему не было еще и двух лет), поддерживать дома хоть какой-то порядок, ходить по магазинам. Ведь чтобы купить все необходимое, надо было с ребенком на руках преодолеть три крутых лестницы и пройти шесть кварталов, вытерпеть давку в магазинах и на тротуаре, и оглушающий шум уличного движения, и вид этих старых и ветхих густонаселенных домов, уныло протянувшихся на много километров, квартал за кварталом, и пыль, копоть и грязь, которые делали воздух непригодным (и даже вредным!) для дыхания, закупоривали поры и прилипали к людям, стенам и предме­там, образуя серую едкую пленку всеобщего разложения и застоя. Все это опускалось на нее порой, словно непроницаемый водолазный колокол, и тогда ее охватывало от­чаяние, и она больше не желала так жить и жить вообще. И тем не менее Лиза знала, что им еще повезло, поскольку у них все-таки была квартира на Апрель, авеню, а дру­гим приходилось намного хуже.

— Послушай, Аллан, а ведь там была одежда, которая еще может пригодиться...

Лиза шла рядом с мужем, восторгалась своими сапогами и делилась планами на будущее:

— Наверняка мы найдем множество вещей, которыми можно будет пользовать­ся. Ну а если они будут не совсем впору, то разве нельзя их перешить? И как только что-нибудь порвется, мы можем починить, зашить, правда?

Лиза никогда в жизни не держала в руках иголки с ниткой, но сейчас ей все казалось нипочем.

Аллан же шел и думал в это время о другом: о воде. Главная проблема — где доставать воду. Правда, им не угрожала опасность умереть от жажды, когда они выпьют последнюю бутылку минеральной воды из взятого с собой запаса: можно будет поехать в город и купить еще. Минеральная вода продавалась во всех ларьках,супермаркетах и продовольственных магазинах:, и многие предпочитали пить ее вместо дурно пахнувшей обычной питьевой воды с привкусом дезинфекции. Но это не ре­шало проблемы водоснабжения. Минеральная вода стоит денег, да и кто знает, не ис­чезнет ли она из продажи, как уже исчезло многое другое. Нет, воду нужно доста­вать как-то иначе. Он вспомнил утреннюю сырость — их фургон сплошь покрывали капельки росы. Потом, когда наступит лето и дни станут жаркими, ближе к вечеру будут порой идти проливные дожди, а осенью начнется сезон дождей, и они будут лить не переставая целые дни и недели. Надо найти способ собирать эту воду — вот выход. Ему не часто приходилось что-нибудь делать своими руками, но ведь не зря же он все-таки учился в архитектурном институте...

— В них так удобно ходить,— сказала Лиза, которая все еще ни о чем не могла думать, кроме своих сапог.— Но у них какая-то чудная форма и очень твердые голе­нища. Я никогда не видела таких.

— Наверное, это ботфорты,— предположил Аллан рассеянно.

— Ботфорты?

— Да, такие сапоги люди надевали, когда ездили верхом на лошади.

— Верхом на лошади? Простые люди — как мы с тобой? Когда же это было?

— Не знаю. Это было чем-то вроде спорта. Думаю, теперь больше никто не ездит верхом. Да и лошадей больше нет, во всяком случае в наших местах, разве только в Камп-Авениде.

Камп-Авенидой назывался военный городок к северу от Свитуотера. Ходили слу­хи, что на случай перебоев с горючим там начали разводить лошадей и используют их при подавлении беспорядков в городе, которые начались в последние годы.

— Солдаты верхом на лошадях? Я видела однажды такое в кино.

— Ну да, как в кино! — вздохнул он устало.

Иногда ее наивность и полная неосведомленность о самых элементарных вещах и удручали и раздражали его. Сам он постепенно перестал читать газеты: они стано­вились все тоньше (нехватка бумаги), а статьи в них — все более пустыми и стереотип­ными; выражая интересы издателей, они были не чем иным, как спекуляцией на предрассудках обывателя, однако при желании из них можно было все-таки извлечь кое-какие факты и увязать их друг с другом.

— Ботфорты! — бормотала Лиза.— Ведь это просто замечательно...

Они шли бок о бок по самому берегу. Бой отставал; он то находил какие-то ин­тересные для него вещи, то кричал им, что устал и хочет «домой». Он уже восприни­мал фургон как свой дом. День был тихий и ясный. Невысокие волны легко набегали на грязный каменистый берег, оставляя за собой тонкие зеленовато-розовые полоски пены.

Аллану вдруг пришла в голову одна мысль; он опустился к самой воде, сел на корточки, зачерпнул полную пригоршню, поднес ко рту, понюхал и осторожно попро­бовал. Она ничем не пахла, на вкус была чуть кисловатой и почти несоленой. Воду в Райской бухте в основном испортили ядовитые отходы Сарагоссы. Нечистоты из Свитуотера проходили через очистные сооружения, которые, так же как и запрет сливать в море ядовитые отходы производства, начали действовать слишком поздно, когда вода в бухте была уже непригодна для жизни и заражена, а кроме того, от нее исходило ужасное зловоние. С годами вода очистилась, но оставалась «мертвой» и останется такой навсегда; никакие законы не могут повернуть вспять смертоносные процессы, вызванные тысячами тонн ядовитого шлама, спущенного в бухту заводами и фабриками.

— Ты сможешь стирать здесь белье,— сказал Аллан. Лиза сморщила нос.

— В этих нечистотах? — сказала она.

— Здесь больше нет нечистот, только химикалии.

— В чем же я буду стирать?

— Мы найдем тебе какую-нибудь лоханку или ушат...

И тут ему пришла в голову еще одна возможность стирать. Неподалеку из воды поднималось какое-то приземистое бетонное сооружение с плоской поверхностью в два-три метра шириной, основательно разрушенное ветром и влагой,— недостро­енный мол или, быть может, фундамент причала. В нескольких местах от него отло­мились огромные куски, которые лежали поодаль словно скалы с отшлифованными временем склонами, уходящими в воду.

— Там ты сможешь отбить белье чисто-начисто,— сказал Аллан, указывая на бетонное сооружение.

— Это как?

— А так, как делают на островах Южных морей. Там кладут белье на камни вреке и бьют по нему палками, пока вся грязь не отойдет.

— Острова Южных морей? Где это?

— Где-то очень далеко. Я видел однажды по телевидению, как они стирают. Мы можем не хуже. Это будет как бы возвращение к природе.

— А как же стиральный порошок?

Аллан только пожал плечами. Он действительно видел однажды старый доку­ментальный фильм об островах Южных морей. На Аллана фильм произвел большое впечатление. С тех пор он и начал мечтать о такой жизни, вдали от города, на лоне природы. Во всяком случае, о чем-то подобном, мирном и идиллическом, об общении с милыми, доброжелательными людьми, которые все время поют и каждое их движе­ние излучает радость и гармонию. И среди них ему не будет одиноко и страшно, как тогда, в чуждой и враждебной обстановке мотеля, хозяйка которого изъяснялась на непонятном диалекте, в деревне, где были четко обозначены места парковки машин, всюду торчали рекламные шиты, а кошки, злобные и коварные кошки, играли в высо­кой траве в свои жестокие игры,— эта картина врезалась ему в память как символ своенравия и дикости «природы», той самой дикости, которая сегодня утром, когда он лежал с Лизой на одеяле под лучами полуденного солнца, чуть было не подчинила себе его действия и помыслы. Аллан физически ощущал ее присутствие, хотя здешняя «природа» была им близка, поскольку слагалась из тех же элементов, что и их собст­венное существование; это была их «природа». И тем не менее дикость затаилась где-то совсем неподалеку, в засаде, и надо быть все время начеку...

— Но ведь это ужасно трудно! — воскликнула Лиза.

Прищурив глаза, она смерила неодобрительным взглядом остатки бетонного при­чала, по обеим сторонам которого колыхались черные водоросли.

— Ну, не труднее, чем тащить грязное белье за пять кварталов в прачечную, полчаса стоять в очереди, дышать паром и вонью, ждать, пока автомат выстирает белье, потом ждать, пока оно высушится в барабане, и только после этого тащить его домой...

— Но будет ли белье чистым?

— Думаю, что да. Во всяком случае, давай попробуем.

Аллану очень хотелось увидеть, как Лиза стирает белье на причале. Для него это была мирная идиллия на лоне природы.

Ход его мыслей внезапно прервал радостный возглас Боя. Малыш подбежал к ро­дителям, размахивая каким-то непонятным предметом, который он нашел. Им приш­лось остановиться, чтобы взглянуть, что это такое. Оказалось, что это голова куклы с длинными золотистыми волосами; она смотрела на них, моргая глазами на расплю­щенном лице, с которого вода начисто смыла все черты.

— Какая красивая! — восхищенно кричал Бой. — Красивая! Красивая!

Он держал голову за отливающие золотом волосы и размахивал ею из стороны в сторону.

Эта картина поразила Аллана до глубины души — с тех пор как они прибыли сюда, жизнь снова стала представляться ему в виде картин. К нему вернулись карти­ны! Он почти забыл их, много лет он жил без картин, и вот они снова стали возвра­щаться к нему, одна за другой или несколько сразу, вперемежку, беспорядочно. Желтые синтетические волосы... Парики матери, развешанные на колышках возле зеркала в золоченой раме, в спальне, в их трехкомнатной квартире, заставленной ме­белью. Моложавая в свои тридцать девять лет, она была на одиннадцать лет моло­же отца. Тщеславие, недовольство, упреки: «Я изо всех сил стараюсь не потерять форму, сохранить для тебя свою красоту, а ты...», руки на округлых бедрах, затянутых в узкую, слишком короткую юбку, огненного цвета волосы. «Жить в этой берлоге и даром терять лучшие годы жизни...» Работа на полставки в отделе тканей большого магазина: «Чтобы только не сидеть дома!..» Сигареты, декольтированные платья, кос­метика и водный массаж, разгрузочные дни. Она снабжала Аллана просветительной литературой по вопросам секса («Чтобы ты не стал таким, как твой отец...»). Подкра­шенные глаза, подкрашенные губы и неизменная копна жестких, сверкающих лаком волос самых невероятных оттенков.

А потом это же нервное лицо в ссадинах и синяках, отливающие металлическим блеском волосы слиплись от запекшейся крови. Его родители погибли в автомо­бильной катастрофе, когда ему было восемнадцать лет, погибли при массовом столкно­вении машин на Автостраде в воскресные часы пик; по иронии судьбы это случилось на том самом месте, куда они так часто брали его с собой, чтобы посмотреть на эти ужасные массовые столкновения, которые происходили почти каждое воскресенье, особенно осенью, когда туман густыми клубами выползает из бухты. Узнав о несчастье, Аллан отчетливо увидел их раздавленными и изуродованными среди обломков маши­ны, превратившейся в груду дымящегося, покрытого черной окалиной металла, как это бывало на месте других катастроф, когда отец сажал его к себе на плечо, чтобы Аллан мог заглянуть через головы толпы, которая всегда собиралась на месте проис­шествия. Некоторые делали снимки. Некоторые закусывали принесенными с собой бутербродами. Аллан любил драматические ситуации, которые возникали во время этих импровизированных вылазок к месту катастрофы, любил, когда его оттесняли назад полицейские в кожаных форменных куртках и шлемах, разъезжавшие в огром­ных автомобилях. А вечером они всем семейством сидели перед телевизором и смотре­ли репортаж о том, что видели своими глазами.

В тот вечер, когда погибли его родители, он тоже смотрел программу новостей, но это столкновение считалось небольшим, и о нем было сказано всего несколько слов. Тем не менее картина сверкающих лаком маминых волос, слипшихся от крови среди обугленных обломков машины, зажатой между искореженными остовами других ма­шин, долго еще возникала перед его внутренним взором так же ясно и отчетливо, как ее парики, которые все еще висели возле зеркала.

— Нельзя, Бой, ты же промокнешь! — закричала Аиза.

Малыш неожиданно сбросил башмаки и восторженно зашлепал по воде.

— Сию минуту иди сюда!

Лиза снова повысила голос. Роль матери постоянно ставила ее в конфликтные ситуации. Больше всего ей хотелось забыть об этом, забыть, что возле нее находится малыш, который ежечасно и ежеминутно требует внимания и заботы. Она была слиш­ком молода, ей и себя-то нелегко было защищать от посягательств окружающего мира. Она еще не вышла из того возраста, когда человек болезненно занят самим собой — это его право и даже долг, иначе он не убережет свою личность. Однако у нее был ре­бенок, и, поскольку она привыкла упрекать себя в эгоизме, нечистая совесть порой толкала ее на крайности, и в тех случаях, когда у Лизы хватало сил взять на себя роль матери, она доводила свою опеку до абсурда. Она даже настояла на том, чтобы кормить ребенка грудью, чего молодые матери почти никогда не делали; между тем с самого начала было ясно, что у нее не хватит молока. В результате малыш рос ху­деньким и слабеньким, днем и ночью плакал от голода, еще больше раздражая ее... и она еще больше упрекала себя за жестокосердие и эгоизм.

— Сейчас же выходи из воды! Слышишь?

— Пусть играет,— попытался успокоить ее Аллан.

— Но он же промокнет!

И снова Лиза растерялась в совершенно новой для нее ситуации: они ни разу еще не были с Боем на берегу и он никогда не залезал в воду.

— Пусть немного промокнет, это не вредно. Здесь очень хорошо...

Голова куклы с раздавленным лицом и отливающими золотом волосами снова валялась на берегу.

После обеда Аллан искал и собирал листы гофрированного железа. Кроме того, он притащил к фургону тяжелый старинный чугунный котел, а также несколько пластиковых мешков и больших кусков пластика и еще куски брезента, которые всюду валялись на земле. Все это Аллан отнес на берег моря и тщательно промыл. А потом начал с одной стороны покрывать пластиком и брезентом груду автомобильных покрышек. Это была нелегкая работа. Стоило слегка подуть ветру, как брезент к пластик разлетались в разные стороны, и приходилось все начинать сначала, укладывать их на прежние места, придавливать камнями и следить за тем, чтобы края на стыках как следует перекрывали друг друга, образуя одну большую поверхность, опускавшуюся полого к водостокам, которые он согнул из листов гоф­рированного железа. Конечной целью всех этих усилий было собрать как можно больше воды, отнять у росы каждую ее каплю. По водостокам вода должна была вливаться в большой котел. Пока что поверхность, с которой Аллан пытался собрать росу,была сравнительно небольшой, он хотел сначала посмотреть, что из этого полу­чится. А если все пойдет так, как он ожидал, то здесь предостаточно куч и склонов, которые можно использовать таким же образом. А если еще пройдет дождь?..

Аллан вспотел. Он работал упорно, не покладая рук. В общем, он привык к физической работе и тем не менее сильно устал. Он сбросил рубашку и взглянул на свои мускулистые плечи и живот, который заметно выпячивался под грудной клеткой. Он толстеет, но работа вроде этой поможет ему согнать лишний жир, поду­мал он, тяжело дыша, однако с удовлетворением.

Пролетела, подгоняемая морским ветром, стая ворон и опустилась за самыми дальними кучами, где машины сваливали отбросы и мусор. В воздухе повисло их хриплое карканье. Черные и зловещие, они летели сквозь серую мглу, часто махая крыльями. Вороны и крысы. Единственные живые существа, которых он видел за целый день. Когда-то здесь царили чайки. Он вспомнил, как целые тучи громко кричащих белых птиц провожали морские суда, которые уходили в далекое плавание или возвращались домой. Но чайки исчезли, как и все остальные морские птицы. В те годы их исчезновение наделало много шума. Но это было давным-давно. О чайках больше никто не вспоминал. Зато появились вороны, бесчисленные, неистребимые, летавшие низко-низко над самой Насыпью в поисках падали.

Начинало смеркаться. Аллан смотрел, как Лиза сидит на корточках перед печкой, которую он сложил сегодня утром, открывает консервы с мясной смесью, вываливает ее в кастрюлю, разводит минеральной водой и ставит кастрюлю на кусок жести. Под печкой потрескивал костер. Измученный множеством новых впечатлений, Бой заснул, полулежа на автомобильном сиденье. Эта картина наполнила Аллана чувством глубо­кого удовлетворения. Значит, он все сделал правильно. Он был доволен тем, как прошел его первый рабочий день на Насыпи.