Странники между мирами

Глава пятая ЭЛИЗАХАР

Когда господин Одгар, владелец процветающей ткацкой мануфактуры в Мизене, оплатил для своей слепой дочери Фейнне курс обучения в Академии, мать девушки пришла в самый настоящий ужас.

— Вы хотите, господин мой, погубить нашу дочь?

— А вы предпочли бы, чтобы она выросла невеждой и и конце концов однажды уверилась в собственном убожестве?

Госпожа Фаста побледнела. Втайне она считала себя виноватой в том, что девочка родилась незрячей: во время беременности Фаста не береглась и однажды настояла на том, чтобы выехать вместе с мужем в соседний город, на торговую ярмарку. На другой день она захворала. Болезнь оказалась тяжелой, опасались даже за жизнь госпожи, но Фаста выздоровела и обо всем забыла — до тех пор, пока не оказалось, что новорожденная дочь ничего не видит.

Одгар ни разу не упрекнул жену — по правде говоря, он не видел прямой связи между ее легкомысленным поведением на ярмарке и недугом дочери. Но Фаста обвиняла себя во всем. Она сделалась скрытной, отдалилась от мужа и поклялась не иметь больше детей, чтобы целиком и полностью посвятить себя бедняжке Фейнне.

Одного она, впрочем, не учла: Фейнне вовсе не была бедняжкой. Дочь была крепкой девочкой, веселой, с хорошей памятью. Она с первого раза запоминала то, что ей читали вслух, жадно слушала рассказы об окружающем и очень рано начала рисовать воображаемый мир.

Идея подарить ей кисти и краски принадлежала отцу. Фаста поначалу противилась, поскольку в глубине души не сомневалась: затея обернется для нее новым страданием — Фейнне никогда не создаст полноценной картины, и придется, глядя на убогую мазню, расхваливать творения дочери, а после втайне глотать слезы. Одгар не обращал ни малейшего внимания на кислое лицо жены: он тоже поклялся себе, что будет жить для дочери; однако, в отличие от Фасты, не стал превращать себя в ненужную жертву.

Краски для Фейнне изготовили по особому заказу: в коробке имелось множество оттенков, и каждый обладал собственным запахом. Кроме того, при накладывании на картон они обретали выпуклую фактуру, так что девочка могла ощупывать их пальцами.

Результаты превзошли все ожидания. У Фейнне было сильно развито ощущение пространства. Она умела ходить по знакомым комнатам без провожатых, не касаясь стен и не шаря в воздухе руками в поисках дверных проемов; безошибочно брала вещи, если точно знала, где те должны находиться. Ее картины сияли чистой красотой: в них все лучилось светом. Животные, деревья, цветы выглядели у Фейнне немного не такими, какими видят их зрячие люди, но эта фантастичность лишь прибавляла образам выразительности.

Мысль отправить Фейнне в Академию господин Одгар вынашивал несколько лет. Он обдумал за это время почти все: и несомненную пользу, которую принесет дочке образование, и отличную возможность для нее обзавестись друзьями, равными ей по положению в обществе. Не учел он только одного — как тяжело будет ему расставаться со своей девочкой.

Фаста же восприняла решение мужа с открытым негодованием.

— Как она поедет — одна, без нас? Кто приглядит за нею?

— Я все обдумал, — ответил муж. — С ней отправится нянюшка. Королева уже подписала прошение. Нашу дочь зачислили на курс. Она начнет слушать лекции сразу, как только мы сочтем возможным отправить ее в Коммарши.

— Вы проделали все это за моей спиной! — возмущалась Фаста.

Одгар пожал плечами.

— Вы никогда бы не согласились, дорогая.

— Кстати, могли бы спросить саму Фейнне — хочется ли ей забивать свою память академическими науками?

— Я уже спрашивал, — ответил Одгар. — В любом случае для нее это предпочтительнее сидения дома среди нудных кумушек, для которых она — богатенькая калека с хорошим характером, и не более того.

— Вы напрасно внушаете ей... — начала было Фаста, но Одгар предупреждающе поднял руку:

— Молчите! Наша Фейнне — каким бы хорошим ни был ее характер и каким бы большим ни было ее наследство — нечто большее, нежели просто... калека.

— Только не делайте вид, будто понимаете ее картины. — прошипела Фаста.

— Возможно, я не все в них понимаю, — не стал отпираться Одгар, — но одно вижу определенно: ее дарование превосходит нашу с вами способность воспринимать...

Фаста сдалась.

— Одно условие, — сказала она. — Вы наймете для неё охранника. Надежного, как бревно. И неглупого.

— Довольно оригинальное сочетание, — заметил Одгар, но Фаста уже удалилась. Последнее слово осталось всё-таки за нею.

Несколько месяцев было потрачено на поиски нужного человека. «Где вы только находите этих громил?» — шипела Фаста, когда муж представлял ей очередного кандидата. Одгару они и самому не слишком нравились. Идеальный охранник для Фейнне представлялся ему человеком, способным не только защитить девушку от прямой угрозы, но и понять ее — уберечь от угрозы неявной, от обид, случайных и намеренных, от сплетен и ненужных увлечений, которые могут впоследствии ранить так сильно.

Помог, как часто бывает в подобных делах, случай, причем неприятный. Возвращаясь в Мизену с партией сырья для своей мануфактуры, Одгар попал в затруднительное положение. Из-за ранних и обильных дождей река Или — последняя переправа перед Мизеной, — разлилась. У парома скопилось множество народу. Постоялые дворы были переполнены, и местные крестьяне пускали к себе путников на ночлег только за большие деньги. Большинство спало прямо на земле, забившись под телеги или спрятавшись под деревьями.

Одгар тревожился и спешил: дожди не прекращались, шерсть, предназначенная для пряжи, могла отсыреть и испортиться. Паромщик отказывался перевозить людей в такую погоду и для убедительности запил.

Среди отчаявшихся путников начали ходить слухи о каком-то броде, существование которого хранится в строжайшей тайне: мол, это стратегическое знание, необходимое на случай войны. С незапамятных времен, дескать, эльфийские короли поручили здешним жителям охранять свой брод и ни в коем случае не показывать его чужакам.

Поначалу Одгар сильно сомневался в самой возможности подобного брода: уж мизенцы-то знали бы о нем! Сколько тут хожено-перехожено, в низовьях реки Или, — и никогда прежде ни о каком броде не слыхивали...

Правота Одгара подтвердилась на пятый день ожидания, когда мутные воды реки пронесли мимо лагеря, разбитого на берегу, несколько утопленников. Эти люди, несомненно, утонули при попытке перейти реку выше по течению.

Наступил шестой день, седьмой — дожди не прекращались. Река вышла из берегов и начала подбираться к телегам. Лошади беспокоились — настроение людей передавалось животным.

На восьмой день к Одгару подошел коренастый человек, закутанный в плотный, пропитанный овечьим жиром плащ, не пропускающий воду.

— Вы представляетесь мне разумным господином, — начал он.

— К делу, — перебил Одгар. Он был раздражен до крайности и всяко не расположен к длинным разговорам, а уж тем паче — к намекам.

— Ладно. — Человек в плаще чуть пожал плечами. — К делу так к делу. Сколько вы заплатите за переправу?

— Десять золотых.

— Мало.

— Пятнадцать.

— Двадцать золотых — и лодка берет вас и ваши тюки. Завтра будете в Мизене.

Одгар задумался. С ним отправились еще четверо — его обычные помощники в подобных путешествиях. Их придется оставить в ожидании, пока река перестанет дурить и утихомирится, а паромщик придет в себя и отвезет людей. Разумеется, Одгар даст им денег. Да и за лошадьми должен кто-то приглядывать.

Шерсть больше ждать не может. Хоть мешки и обработаны водонепроницаемым составом — почти таким же, как плащ незнакомца, — но вода рано или поздно просочится сквозь покрытие. Оказавшись на мизенском берегу реки Или, Одгар наймет телегу и доберется до мануфактуры меньше чем за пару дней.

И он согласился.

Разумеется, сохранить дело в тайне от остальных путников не удалось: едва люди увидели, что один из их собратьев по несчастью перетаскивает свой груз куда-то выше по течению, как десятки разъяренных мужчин и женщин устремились следом. Лодочник предвидел подобный поворот событий и принял меры: человек шесть его товарищей, вооруженных кольями, окружили телегу Одгара и принялись отгонять наседающих людей. Со всех сторон к Одгару тянулись руки, ему кричали: «Почему ты? Всегда богатеям дорога, а как же мы? Возьми меня с собой!»

— Можно подумать, на том берегу их ожидает какая-то новая жизнь, — хмыкнул лодочник, обращаясь к Одгару.

Тот отмолчался. Он знал, что многие из тех, кого непогода застигла у переправы, уже начинают голодать. Иные повернули назад, но большинство упорно сидели на берегу в ожидании перемен к лучшему. Крестьяне заламывали огромные цены на продукты. В ближайшей деревне поймали вора, набивавшего мешок съестным, и жестоко избили, хотя он клялся, что берет для больной сестры. Ни в какую сестру хозяева припасов, естественно, не поверили.

Что ж, каждый устраивается как может. Одгар с остервенением оттолкнул какого-то особенно напористого мужичка, который бежал за телегой и уже ухватился за бортик, намереваясь вскочить на нее. Мужичок упал и остался лежать на раскисшей дороге, глядя вслед Одгару полными ненависти глазами.

«Удивительно быстро мы звереем, — подумал Одгар с запоздалым раскаянием. — И все ради чего? Не жизнь ведь здесь решается...»

Лодка ждала на берегу под охраной двух конных копейщиков. Большая посудина, обшитая серым тесом, она почти сливалась с водой: рассеянный свет скользил по бортам, по воде, по смятой траве на берегу, сливая их в единое пятно. Если долго рассматривать картину, пытаясь выделить ее составляющие — лодку, пучки травы, комья мокрого песка, вздутые животы волн, — то в глазах начнет рябить, а в глубине зрачков зародится боль.

Одгару бы задуматься, откуда здесь взялись все эти копейщики и где они так хорошо изучили свое ремесло, но он был слишком заворожен возможностью скоро очутиться на противоположном берегу и благополучно завершить начатое дело. Последние преследователи отстали, едва завидели конников.

Одгар слез с телеги, и лодочник распорядился, чтобы копейщики помогли ему погрузить тюки. Сам он забрался в лодку и сел у руля; трое устроились на веслах. Лодочник подал руку Одгару и помог ему устроиться среди тюков.

— Не слишком удобно, но это ненадолго, — проговорил лодочник, усмехаясь.

Лодка сразу вышла на середину реки, и теперь Одгар чувствовал себя в полной власти стихии. Может быть, впервые в жизни он понял, в каком мире живет его дочь: в мире полного подчинения другим людям. Ничто не зависело больше от владельца мануфактуры: ни река, ни лодка, ни дождь, ни его спутники не станут слушаться его.

Низко плыло небо, и непрерывный дождь приближал его, казалось, с каждым мгновением, так что Одгар поневоле вжимал голову в плечи. Беловатое брюхо облаков шевелилось, как расчесанная шерсть; чуть выше тянулась плотная громада влаги.

Лодка шла низко в воде; волны плескали в борта, но внутрь не проникали. Гребцы напрягались на веслах. Лодку сносило по течению, однако она упорно пробивалась к берегу. Миновали лагерь и паром; оттуда что-то кричали и размахивали руками, но ветер относил голоса еще дальше, туда, где они будут растрачены бесследно, так и не достигнув ничьего слуха.

В толще воды дремали и охотились неведомые чуда; Одгару жутко было думать о них. Странно, какой хрупкой оказалась деревянная скорлупка — ведь на берегу она производила впечатление полной надежности. Каждое мгновение Одгар ожидал, что лодка осядет еще глубже и медленно погрузится на дно, и мимо его лица проплывут синеватые водоросли с длинными листьями, а затем — золотые монеты рыб и у самого дна — розоватые щупальца и круглая пасть с мириадами крохотных, острых зубов.

Но ничего подобного не происходило. Лодка по-прежнему вгрызалась в воду носом, и противоположный берег вдруг сделался ясно различим даже сквозь пелену дождя и тумана: они были близки к цели!

Неожиданно гребцы опустили весла. Одгар недоумевающе глянул на них. Лодочник улыбался, крепко держа руль.

— Раздевайся! — сказал он Одгару.

— Что?

— Тебе помогут. Раздевайся!

Один из гребцов, сидевший ближе других, приподнялся и взял Одгара за плечо, другой начал расстегивать на нем куртку и пояс.

— Что вы делаете?

— В одежде неудобно плавать...

Он пробовал отбиваться, но лодка качалась, а лодочник, чье лицо постоянно маячило перед глазами Одгара, все улыбался и улыбался.

— Ты ведь не хочешь получить по голове? Будешь без сознания — утонешь сразу, а в воде столько всего интересного! Неужели ты не хочешь увидеть?

И Одгар послушно подумал о синих водорослях и золотых монетках рыб...

Вода оказалась холоднее, чем он предполагал. Он вынырнул и увидел, что лодка ушла очень далеко: в прыгающих волнах едва-едва мелькала корма. И берег, казавшийся близким, когда Одгар сидел в лодке, снова отодвинулся и сделался недостижимым.

Отец Фейнне не сдавался. Некоторое время он боролся с течением, а затем его настигло бревно, плывшее куда-то своей дорогой, и Одгар схватился за него. Река понесла его дальше, то захлестывая с головой, то подбрасывая на гребне.

Затем Или разделилась на два рукава, и берег снова приблизился. В какое-то мгновение Одгар заметил силуэт всадника, но затем он снова погрузился в воду, а когда вынырнул, всадника уже не было. Спустя короткое время, однако, он обнаружил в воде лошадиную голову с вытаращенными глазами и раздутыми ноздрями. Рядом с лошадиной головой плыла человеческая, и сиплый голос выкрикнул:

— Держись!

Одгар едва не рассмеялся: а чем еще он здесь занимается? Лошадь подплыла ближе; всадник, хватавшийся за ее гриву, протянул руку Одгару. Он с трудом разжал окоченевшие пальцы. Бревно, освободившись от своей ноши, качнулось на волнах — как почудилось Одгару, весело — и скрылось из виду.

Прикосновение теплой руки незнакомца оказалось для Одгара целительным. Лошадь фыркала и трясла головой, грива ее полоскалась в воде.

На берег они выбрались, едва дыша. Незнакомец отплевывался и сердито обтирал ладонями лицо и волосы. Одгар, совершенно раздетый, просто лежал на берегу. Песок под ним раскачивался, капли дождя представлялись Одгару менее мокрыми, нежели волны, и куда более теплыми. Он поднялся на четвереньки и обнаружил, что его тошнит.

Видимо, незнакомец догадался об этом, потому что со стоном выругался и отошел в сторону, крикнув:

— Когда будешь в норме — приходи!

Одгару понадобилось немало времени для этого. Во всяком случае, достаточно, чтобы незнакомец успел разложить костер и устроиться с некоторыми удобствами. Правда, еды у него не имелось. Как он разжег огонь при такой погоде — также оставалось загадкой, пока незнакомец не смилостивился и не показал водонепроницаемый мешок с хворостом, который возил вместе с провизией в седельной сумке.

— Теперь у меня и хворост закончился, — сообщил он под конец.

Одгар уселся поближе к костру. Незнакомец глянул искоса и фыркнул:

— Не хотите одеться, добрый господин? Ваше синюшное тело вызывает у меня дурные мысли.

Одгар неожиданно расхохотался. Он повалился на землю и начал бить по ней ладонями, он стукался головой о песок, катался по траве и выл... Незнакомец сердито бросил в него камушком:

— Я просил вас вернуться сюда только после того, как вы окончательно придете в себя...

— Простите... — Одгар вытер слезы. — С удовольствием оденусь.

— Так-то лучше. — Незнакомец встал, снял с себя плащ и куртку, подержал эти вещи на руках и наконец вручил Одгару плащ. — Эта штука лучше вас закутает, — пояснил он, — и мне не придется расставаться со штанами. К тому же он уже старый, так что не жалко.

Одгар завернулся в плащ.

— Кто вы? — спросил незнакомец, задумчиво глядя на огонь.

— Мое имя Одгар из Мизены, я владелец ткацкой мануфактуры...

— Наконец-то мне повезло, — так же спокойно, почти равнодушно проговорил незнакомец, — и я оказал услугу богатому человеку... А то сплошь какие-то голодранцы. Да ведь когда вы голые — кто вас разберет!

— Что вы имеете в виду? — удивился Одгар.

Незнакомец поднял голову и встретился с ним глазами.

— С началом непогоды здесь появилось несколько крайне неприятных людей, — пояснил он. — Вы четвертый, кого я вытаскиваю из воды. — Кивком подбородка он указал на берег. — Там я закопал одного, чуть дальше — другого. Третий был жив, но оказался сущей скотиной: едва пришел в себя, как начал рассказывать мне о своей бедности, о десяти золотушных детях, коих он зачем-то произвел на свет и теперь обязан кормить... Словом, я сказал ему, чтобы он убирался к своим золотушным детям. Вряд ли они будут рады видеть его, но тут уж ничего не поделаешь: родителей не выбирают, да и мой папаша тоже был не сахар.

— Он ушел голый?

— Прикрыл задницу водорослями, кажется... Не много мне дела до его задницы! — ответил незнакомец.

Одгар обхватил себя руками, пытаясь сохранить тепло под плащом.

— Я не бедный человек, — наконец сказал он, — и с удовольствием отблагодарю вас, когда окажусь в Мизене.

— Вот и превосходно, — сказал незнакомец и вдруг зевнул. — Давайте спать.

Одгар улегся возле костра, натянул плащ на голову, поджал ноги. Под плащом он чувствовал себя как будто отгороженным от всего остального мира. Где-то очень далеко фыркала лошадь, то вставал, то садился, а после и захрапел незнакомец, потрескивали догорающие поленья, шелестел затихающий дождь и грозно, немолчно бурлила река. Затем все эти звуки исчезли, и Одгар погрузился в сон.

Наутро ни лошади, ни незнакомца он не обнаружил; костер давно погас, и гора пепла отсырела; в луже плавала головешка. Одгар поднялся на ноги и зашагал вдоль берега в сторону Мизены.

Госпожа Фаста не столько обрадовалась чудесному спасению мужа, сколько сокрушалась по поводу понесенных убытков. От Фейнне происшествие скрыли; ей просто сообщили, что отец возвратился и что он очень устал. Девушка то и дело вбегала в его комнату, чтобы рассказать какую-нибудь новость: столько всего случилось во время его отсутствия!

О незнакомце Одгар сообщил супруге весьма скупо. Ей не хотелось, чтобы Фаста начала рассуждать о всяких «проходимцах». Довольно и ее причитаний по поводу мужниной глупости.

Дней через пять возвратились и помощники Одгара: дожди наконец прекратились, и река вошла в обычное русло. А еще через десять дней в Мизену доставили шайку разбойников, промышлявших грабежами на обоих берегах реки Или, преимущественно возле парома. Их поместили в подвалах городской ратуши и держали там до тех пор, пока из столицы не приехал представитель ее величества — для того, чтобы судить негодяев.

Допросы велись недолго: устанавливалось число жертв. Грабители уверяли, что никого нарочно не губили — напротив, заставляли человека снять с себя всю одежду прежде, чем бросить его за борт. «И мы уверены, что он никаких денег от нас не утаил, и ему удобнее плыть», — пояснял главарь, уверенно улыбаясь в глаза судье.

Судья, чрезвычайно строгий толстенький человечек, совершенно не был расположен к шуткам. По его сведениям, по крайней мере трое из ограбленных погибли в волнах.

— Мы их, кстати, ближе к берегу высаживали, — уверял другой разбойник на допросе.

Награбленного оказалось не так уж много — деньги, кое-какие товары, одежда, иногда драгоценности, по большей части перстни.

Наконец настал день вынесения окончательного приговора. По мизенскому обычаю перед ратушей был сооружен помост (обычно он в разобранном виде хранился в том же подвале). Осужденных вывели и выстроили перед горожанами так, чтобы всякий мог хорошенько рассмотреть их. Для судьи принесли высокое кресло, куда он и уселся — пузатый коротышка, не достающий ногами до пола. Впрочем, королевского судью это обстоятельство ничуть не смущало.

Площадь перегородили: перед самым помостом размещались лучшие люди города; далее тянулось специальное ограждение, за которым толпились зеваки попроще.

Одгар — один из самых уважаемых граждан Мизены — находился в первом ряду. Госпожа Фаста выказала желание прийти вместе с ним, и ее присутствие нервировало Одгара. Как всякий нормальный мужчина, он был отнюдь не в восторге от того, что супруга увидит людей, сумевших его обмануть и ограбить.

Поскольку разбойники были признаны опасными, им связали за спиной руки. Одгара поразило, с каким видом они появлялись на помосте, один за другим, после довольно длительного заключения. Их как будто ничто не могло ни испугать, ни даже просто смутить. Создавалось впечатление, будто эти люди повидали в жизни все и, если придется, расстанутся с нею без особых сожалений.

Началось чтение приговора. Перечислялись имена жертв, в том числе и погибших, назывались приблизительные суммы награбленного. Все это тянулось довольно долго, однако слушалось с напряженным вниманием: среди собравшихся на площади имелось не менее десятка людей, так или иначе пострадавших от этой шайки, а ещё больше — имели родственников среди жертв.

Госпожа Фаста рассматривала преступников с осуждающим интересом, поджимая губы и щуря глаза, и неожиданно поймала себя на том, что мысленно пытается представить: каково это — привлекательной женщине очутиться в сильных руках разбойника, например вон того, с черной бородой. Эта фантазия показалась ей настолько неуместной, что госпожа Фаста вспыхнула и гневно тряхнула головой:

— Жаль, что только одного из них осудят на смерть!

Но Одгар не слушал ее. Он вообще не замечал того, что происходило с его женой. Обычное дело. После рождения Фейнне его занимали только дела мануфактуры и здоровье дочери. Для Фасты у него внимания уже не находилось.

И сейчас он даже не обернулся в ее сторону. Шагнув вперед, Одгар громко произнес:

— Прошу дозволения говорить!

Судья недовольно повернулся в его сторону, качнул в воздухе коротенькими ножками.

— Процедура оглашения приговора еще не окончена! — произнес он слабым, чуть дребезжащим голосом. — Дайте глашатаю дочитать!

— Я и хотел бы сообщить нечто, пока приговор не дочитан, — настаивал Одгар.

Судья повернулся к одному из городских советников, что торопливо поднялся к нему на помост. Они коротко переговорили, после чего судья вновь обратил взор на Одгара.

— Поднимитесь сюда. Вам дозволено высказать свои соображения.

Одгар быстро зашагал к помосту. Фаста чувствовала себя ужасно: сейчас муж выставит себя на посмешище. Мало того что его ограбили и едва не убили, так теперь он намерен поведать подробности всей Мизене. Она по собственному опыту знала, что чужое сочувствие лишь поначалу приносит наслаждение, а потом начинает ранить, и под конец хочется вовсе закрыть глаза и уши, лишь бы не видеть сострадательных взглядов. Потому что вторым слоем в этих взглядах просматривается обычное любопытство, а третьим — плохо скрытое злорадство: слишком хорошо жили, дорогие господа, а все в жизни хорошо не бывает! Дела мануфактуры идут без перебоев — так дочка народилась калекой, вот беда так беда...

А теперь еще и это ограбление.

Одгар тем временем поднялся на помост и остановился перед судьей.

Коротышка поднял голову.

— Говорите, — скрипнул он. — Дополнительные сведения, могущие повлиять на приговор?

— Да, — кивнул Одгар. — Один из этих людей невиновен.

— Невозможно! — Низкорослый судья подскочил в своем кресле, взмахнув короткими ручками. Блеснул перстень на указательном пальце и снова погас, скрытый вялой манжетой из густых, собранных в оборку кружев.

— Ручаюсь моим добрым именем, — упорно повторил Одгар.

— Смелое заявление, — сказал судья. — Если будет доказано обратное, ваше доброе имя сильно пострадает. — Он подался вперед, держась за подлокотники, как будто боялся свалиться с кресла. — Все эти люди хорошо знают друг друга. Они связаны общим прошлым. Все они — из одного отряда наемников, некогда сражавшегося под знаменами герцога Ларренса. В одной из битв отряд был истреблен почти полностью, а оставшиеся в живых рассеялись по стране. Иные скрылись из поля зрения навсегда — полагаю, то были самые благоразумные: вероятно, они осели где-нибудь и ведут пристойный образ жизни. Но не так поступили эти негодяи, которых мы сегодня видим перед собой! — Неожиданно маленький судья сделался выше ростом, его слабый голосок зазвенел, в нем даже появился намек на громовые нотки. — Главарь будет повешен, остальные — проданы; в Королевстве достаточно тяжелой работы!

— Все они — из одного отряда? — переспросил Одгар.

— Именно это вы только что услышали, — подтвердил судья.

— Нет, невозможно, — сказал Одгар. — Один из них невиновен.

— Говорю вам, упрямец, такое невозможно. Не могу понять, что вами движет... Для чего вы вознамерились выгородить одного из этих отщепенцев? Если кто-то из них вам родня, вам будет предоставлено право внести за него выкуп во время торгов.

— Вероятно, проще было бы признать неправду и согласиться на ваше любезное предложение, господин королевский судья, — ответил Одгар, — но я буду стоять на том, что считаю правдой. Один из этих людей спас меня, когда прочие ограбили.

— Возможно, это было предусмотрено их планом, — заметил судья, щурясь. — Как справедливо указывал их главарь во время допросов, смертоубийство не было их главной целью.

— По-вашему, они нарочно усадили одного из своих на берегу, чтобы тот спасал тех, кто не сразу пошел ко дну?

Судья сплел пальцы, уткнул в них подбородок.

— Логично, — буркнул он. — Итак, вы утверждаете, что здесь присутствует человек, который вытащил вас из воды?

Одгар произнес:

— Да.

— Вы готовы указать нам его, взяв за руку?

— Да.

— Прошу.

Судья сделал короткий жест и, задрав голову, с любопытством уставился на Одгара.

Владелец мануфактуры подошел к рослому человеку, стоявшему предпоследним в ряду осужденных, и не колеблясь взял его за руку выше локтя.

— Вот он, — обратился Одгар к судье. — Он вытащил меня из воды, дал свой плащ, развел костер, чтобы я мог согреться.

— И как же его зовут? — настаивал судья. — Если вы знакомы, то должны знать его имя.

Одгар замолчал.

— А вот они отлично знали его имя. — Судья кивнул на прочих.

— Я настаиваю, господин судья. Впрочем, — тут Одгар прищурился, — возможно, вы и меня подозреваете в сговоре с разбойниками? Вероятно, я нарочно дал себя ограбить, раздеть и бросить в реку — чтобы затем у меня появилась завидная возможность оправдать хотя бы одного из этих негодяев.

Судья встал.

— Пусть с этого человека снимут веревки, — распорядился он. — Он свободен.

Стражник оттолкнул Одгара от его спасителя, сердито дернул узел и несколькими быстрыми движениями распутал веревку. Рослый человек потер запястья и впервые за все это время посмотрел на Одгара.

— Меня зовут Элизахар, — сказал он. — Вы должны мне еще денег за ваше спасение.

Госпожа Фаста не вполне понимала, как ей следует принимать этого Элизахара. Одгар пригласил его на обед. Возражать хозяйка дома не решилась, поэтому ограничилась тем, что приняла предельно кислый вид, что, по ее мнению, должно было означать хорошие манеры.

Элизахар, как всякий солдат, видывал и роскошь, и нищету, он больше не принадлежал ни к одному из сословий и потому с одинаковой легкостью общался и с крестьянами, и с аристократами. Труднее всего было для него найти общий язык с богатым горожанином, самой лакомой добычей для хищника. Но благодаря спокойной искренности Одгара обед прошел на удивление хорошо.

— Где ваша лошадь? — спросил Одгар между прочим, когда уже подали десертное вино и сладкие фрукты.

— Один из ограбленных признал ее своей и забрал. — Элизахар усмехнулся. — Что ж, глупый крестьянин будет иметь теперь дело с последствиями собственной жадности: это боевая лошадь, она не приучена к ярму, зато умеет добивать ударом копыта упавшего человека...

Когда разбойников схватили, вся имевшаяся при них добыча была выставлена в мэрии, и ограбленные могли приходить и высматривать там свои вещи.

— Как же вышло, что вас взяли вместе с ними? — Одгар наконец решился задать вопрос, который его беспокоил.

Элизахар повертел между ладонями кубок из зеленого стекла.

— Просто оказался в неудачном месте. Они разбойничали как раз там, где я имел несчастье заночевать. Нас накрыли общей сетью. А тут еще выяснилось, что ребята — из моего бывшего отряда. — Он фыркнул. — Радостная встреча!

— Неужели у них не хватило совести сказать, что вы — не с ними?

— У нас довольно своеобразное чувство юмора, — отозвался Элизахар.

Одгар отметил про себя это — «у нас»: солдат и сам не вполне отделял себя от прочих.

— Напротив, — продолжал Элизахар, — они пришли в неописуемый восторг. Особенно главарь. Ох, как он хохотал! И все повторял: «Этот тоже с нами, не забудьте, господа, этот — тоже наш, его звать Элизахар, и мы все страсть как рады его видеть рядом с нами!»

Рассказывая это, он и сам улыбался. Одгар молча покусывал палец, никак не решаясь вынести окончательное суждение об этом человеке.

Элизахар понял это и сам заговорил о том, что беспокоило Одгара:

— Нам не грозила смертная казнь. Самое большее — главарю, но он надеется на милосердие королевы. Поэтому шутка не могла даже считаться особенно злой...

— Вы на них не сердитесь?

— Говорю же вам, нет!

— А если бы вас осудили несправедливо?

Элизахар поставил бокал, чуть подался вперед:

— И что бы это изменило? Такие, как я, не слишком дорожат своей репутацией. В крайнем случае вы смогли бы выразить свою признательность, внеся за меня выкуп. В конце концов, я спас вам жизнь.

Одгар встал, прошелся по комнате. Элизахар снова налил себе вина и принялся тянуть маленькими глотками. Он не понимал, что творится с его собеседником, — да и не имел намерения особенно глубоко разбираться в чувствах господина Одгара. Понадобится — скажет все сам, Вино превосходное, обед — выше всяких похвал. Жизнь представлялась чрезвычайно уютной.

Неожиданно Одгар резко повернулся к гостю и спросил в упор:

— Вы — неудачник?

— Что? — Элизахар поперхнулся.

— Я спросил, преследуют ли вас неудачи. Встречаются такие люди, которым не везет. И люди хорошие, и намерения у них чистые, и поступки выше всяких похвал — но не везет, и все тут!

— Ну, это не про меня, — ответил Элизахар. — Напротив, я считаю себя большим счастливцем. До сих пор не было ни одной выгребной ямы, из которой я бы не выбрался.

— Но вы попадаете в них?

— С достаточной регулярностью. Как, впрочем, и любой другой смертный. Почему вас это интересует?

— Я хочу предложить вам работу. Видите ли, у меня есть дочь.

Элизахар отставил бокал.

— Вот сейчас я испуган, — сообщил он. — До смерти боюсь дочерей.

Одгар махнул рукой.

— Оставьте! Выслушайте до конца, потом будете бояться. Мне нужен охранник для моей девочки. Я хочу отправить ее учиться в Академию Коммарши.

— В первый раз слышу о том, что Академия — опасное место, — заявил Элизахар, хмурясь. Разговор перестал ему нравиться, но он еще не придумал, как отказать Одгару и попросту выпросить у него побольше денег.

— Мир — вообще опасное место, особенно для такой девушки, как моя дочка, — невозмутимо продолжал Одгар. — Я познакомлю вас с ней. Возможно, вы сочтете, что она достойна ваших забот.

— Если она красотка, то я могу влюбиться, — предупредил Элизахар.

— Влюбляйтесь, если вам от этого легче... Мне нужно, чтобы вы охраняли ее от любой беды. Если понадобится кого-нибудь убить — убейте, я сумею защитить вас от королевского правосудия, — сказал Одгар.

Элизахар покачал головой.

— Не уверен, что справлюсь с задачей. Послушайте, господин мой, я предпочитаю держаться подальше и от дочерей, и от королевского правосудия.

Пропустив все возражения мимо ушей, Одгар снова подошел к столику, взял кувшин и налил себе вина — полный бокал. Элизахар молча следил за ним.

— Вы можете уйти в любой момент, — сказал Одгар. — Я не удерживаю вас насильно.

— Ну, я бы и сам немного задержался, — возразил Элизахар. — У вас отличная кухарка и превосходное вино...

— Все это будет вам доступно — в разумных пределах, то есть почти неограниченно, если вы примете мое предложение. Вы грамотны?

— Да, если от этого зависит мое право на ваш винный погреб.

— Я спрашиваю как нельзя более серьезно.

— Да, я грамотен, — сказал Элизахар, поднимаясь. — К чему вы ведете?

— Идемте. — Одгар схватил его за руку. — Покажу вам дочку.

— Мы будем за нею подсматривать? — спросил Элизахар азартно.

Одгар на миг остановился.

— Не шутите так...

— Вы будете смеяться, но я действительно побаиваюсь юных девушек из хороших семей. Что-то в них есть неземное. И они вечно смотрят на меня так, словно прикидывают — начну я насиловать их сразу или сперва зарежу их родителей, чтобы не мешали.

Какая-то давняя обида, почти совсем стертая временем, вдруг мелькнула в голосе Элизахара, но отец Фейнне угадал ее, и потому дерзость солдата не рассердила его.

— Моя дочь не станет на вас смотреть, — заверил он просто.

Фейнне услышала шаги и подняла голову; ее глаза были устремлены не прямо на вошедших, но остановились чуть правее. Одгар приблизился к дочери и поцеловал ее в подставленный лоб.

— Кто с вами? — спросила она.

Одгар махнул Элизахару, чтобы тот подошел ближе.

Фейнне улыбнулась: девушка смотрела мимо лица гостя, но улыбка предназначалась ему, и он машинально встал так, чтобы оказаться прямо перед ней. Фейнне не подпадала под обычное определение «красотки»: круглое лицо, подбородок сердечком, небольшая склонность к полноте. Но она была невыразимо милой — Элизахар вдруг понял, что ему трудно будет расстаться с ней даже после мимолетной встречи.

— Так вы согласны охранять мою дочь? — спросил Одгар.

Он перевел взгляд с дочери на отца и молча кивнул.

Девушка вдруг расцвела:

— Я могу поехать в Коммарши?

Элизахар склонился перед ней, хотя и знал, что она не может этого видеть, а Фейнне, торопясь обнять отца, взмахнула руками и по случайности запустила обе пятерни прямо Элизахару в волосы.

— Ой, простите! — закричала она, путаясь в его плохо расчесанных волосах и дергая. — Вам больно?

Он осторожно взял ее запястья, высвободил пальчики и отпустил.

— Меня зовут Элизахар, — сказал он. — Я буду охранять вас, коль скоро это угодно вашему отцу.

— Очень неловко вышло, — завздыхала Фейнне. — Обычно у меня получается лучше... Я еще не привыкла к вам. Но я привыкну! Вы большого роста?

Элизахар сморщил нос.

— Чуть выше вашего отца, но, в общем и целом, ничего особенного.

— Скажи нянюшке, чтобы собирала вещи, — распорядился Одгар. — Нам еще предстоит переговорить с твоей мамой.

Он потянул Элизахара за рукав, и оба вышли, оставив Фейнне радостно хлопотать.

— Я мог бы помогать молодой госпоже вести записи на занятиях и готовиться к экзаменам, — сказал Элизахар. едва они с Одгаром оказались наедине. — За двойную плату, разумеется.