Странники моря

Дж. Лондон СТРАННИКИ МОРЯ Рассказ из жизни моряков [1]

Шкуна «Пиренеи» лениво покачивалась на волнах: железные борта ее глубоко сидели в воде, так как она была нагружена пшеницей, и поэтому человеку, который из маленького узкого челнока взбирался на борт, легко это было сделать. Когда глаза его очутились на одном уровне с бортом, так что он мог заглянуть на судно, ему показалось, что он видит легкий, почти незаметный туман.

Перелезая через борт, он бросил взгляд вверх, на высокие мачты, а затем на насосы. Они не работали. Казалось, на большом судне все было в порядке, и он недоумевал, почему оно выкинуло сигнал бедствия. Может быть, на корабле был недостаток в воде или в провизии. Он обменялся рукопожатием с капитаном, осунувшееся лицо которого и впавшие от забот глаза ясно говорили о каком-то большом бедствии. В тот же момент новоприбывший почувствовал слабый, неопределенный запах горелого хлеба.

Он с любопытством оглянулся. На расстоянии двадцати футов от него матрос, с усталым лицом, конопатил палубу. Взор его остановился на этом человеке, и внезапно он увидел, что из-под его рук поднимается легкая спираль тумана, который вьется, кружится и исчезает. Тут он взошел на палубу. Босые ноги его были охвачены смутным теплом, быстро проникшим сквозь их загрубелую, мозолистую поверхность. Теперь он знал, какого рода было бедствие, постигшее корабль. Его нежные карие глаза окинули окружающих ласковым, благословляющим взглядом, как бы окутывая покрывалом полного покоя.

— Как давно она загорелась, капитан? — спросил он голосом таким мягким и покойным, что он производил впечатление голубиного воркования.

Сначала капитан почувствовал, что мир и покой, звучащие в этом голосе, передаются ему; затем он вспомнил обо всем том, что он перенес и переносит, и он возмутился. С какой стати этот оборванный островитянин в панталонах из грубой бумажной ткани и бумажной же рубашке, внушает ему такие вещи, как мир и покорность?

— Пятнадцать дней, — коротко ответил он. — Кто вы?

— Меня зовут Мак-Кой, — последовал ответ.

— Я хочу сказать: вы — лоцман?

Мак-Кой окинул своим ласковым взором высокого широкоплечего человека, с исхудалым, небритым лицом, который подошел к капитану.

— Я такой же лоцман, как и всякий другой, — был ответ Мак-Коя. — Мы все здесь лоцманы, капитан; и я знаю каждый вершок в этих водах.

Но капитана охватило нетерпение.

— Мне нужно кого-нибудь из начальства. Мне нужно потолковать с ним, да поживее.

— И в этом случае я тоже могу вам служить.

— Кто же вы, чорт возьми? — нетерпеливо спросил капитан.

— Я глава администрации, — был ответ, произнесенный голосом мягче и нежнее которого нельзя было вообразить.

Штурман разразился хриплым хохотом, скорее истеричным, чем веселым. Оба они, он и капитан, смотрели на Мак-Коя с недоверием и изумлением. Его растегнутая бумажная рубашка открывала грудь, поросшую седыми волосами и обнаруживала отсутствие нижней рубашки. Поношенная соломенная шляпа не закрывала растрепанных седых волос. До половины груди спускалась нечесанная патриархальная борода. В любой дешевой лавке готового платья его за два шиллинга одели бы так, как он стоял перед ними.

— Родственник Мак-Коя с «Боунти»? — спросил капитан.

— Он был мой прадед.

— О, — сказал капитан и спохватился. — Мое имя — Давенпорт, а это — мой старший штурман, мистер Конинг.

Они пожали друг другу руки.

— А теперь к делу. — Капитан говорил быстро; необходимость большой спешки ускоряла его речь. — Мы на огне больше двух недель. Каждую минуту этот ад может вырваться наружу. Вот почему я держал на Питкэрн. Я хочу выброситься на берег или просверлить дно судна и спасти его корпус.

— В таком случае вы сделали ошибку, — сказал Мак-Кой. — Вам следовало добраться до Мангаревы. Там прекрасный берег в лагуне, где вода тиха, как в мельничной запруде. Здесь же вы ничего не можете сделать. Здесь нет отлогого берега, нет даже якорной стоянки.

— Вздор, — сказал штурман. — Вздор, — повторил он громко, когда капитан сделал ему знак выражаться мягче. — Вам нечего говорить мне такую чепуху. Где же вы храните свои лодки, свою шкуну или катер, или что у вас там есть. Э, скажите-ка мне это?

Мак-Кой улыбнулся так же кротко, как говорил. Его улыбка была лаской, которая охватывала усталого штурмана, стараясь сообщить ему покой и ясность невозмутимой души Мак-Коя.

— У нас нет ни шкуны, ни катера, — отвечал он.

— Как же вы добираетесь, в таком случае, до других островов?

— Мы не бываем там. Я езжу иногда в качестве губернатора Питкэрна. Когда я был моложе, я часто ездил — иногда на торговых шкунах, но большею частью па миссионерском бриге. Но он ушел, и мы теперь зависим от проходящих судов. Иногда их к нам заходит до шести в год. В другое время в продолжение года и более не заходит ни одного. Ваше первое за семь месяцев.

— И вы хотите мне сказать... — начал штурман.

Но капитан Давенпорт вмешался.

— Довольно. Мы теряем время. Что же можно сделать, мистер Мак-Кой?

Старик повернул свои карие, ласковые, как у женщины, глаза к берегу, и взоры обоих, капитана и штурмана, последовали за его взглядом, перешедшим от одинокого утеса Питкэрна к команде, столпившейся на баке и озабоченно ожидавшей решения. Мак Кой не торопился. Он размышлял ровно и медленно, шаг за шагом, с уверенностью ума, которого жизнь ничем не раздражала и не оскорбляла.

— Ветер теперь легкий, — сказал он, наконец. — Тут сильное течение на запад.

— Это-то и заставил» нас податься под ветер, — перебил капитан, желая отстоять свое знание морского дела.

— Да, это вас и снесло к подветру, — продолжал Мак-Кой. — Ну, так вот, сегодня вам не подняться против этого течения. А если бы и удалось, — здесь нет отлогого берега. Ваше судно погибнет совсем.

Он замолчал, а капитан и штурман с отчаянием смотрели друг на друга.

— Но я скажу вам, что вы можете сделать. Ветер посвежеет сегодня около полуночи— видите эти перистые облака и скопление их к наветру, за той тучкой. Вот оттуда, с юго-востока, и придет сильный ветер. До Мангаревы триста миль. Подите туда; там прекрасное ложе для вашего судна.

Штурман покачал головой.

— Пойдемте в каюту и посмотрим на карту, — сказал капитан.

Мак-Коя охватил в запертой каюте удушливый, ядовитый запах. Случайно доносившиеся невидимые газы щипали его глаза и вызывали в них жжение. Пол здесь был горячее, почти невыносимо горяч для его босых ног. Пот выступил на его теле. Он осмотрелся кругом почти со страхом. Эта коварная внутренняя жара была поразительна. Было чудом, что каюта еще не запылала. Ему казалось, что он находится в громадной пекарной печи, где температура может каждую минуту страшно повыситься, и он истлеет, как былинка.

Когда он поднял одну ногу и потер ее горячую подошву о панталоны, штурман засмеялся дико и хрипло.

— Передняя ада, — сказал он. — Самый ад находится как раз под вашими ногами.

— Жарко, — невольно воскликнул Мак-Кой, вытирая лицо ярким носовым платком.

— Вот Мангарева, — сказал капитан, нагибаясь над столом и указывая пятнышко, черневшее на белой карте. — И здесь, в промежутке, другой остров. Почему нам не пойти на него?

Мак-Кой не глядел на карту.

— Этот остров — Кресчент, — ответил он. — Он необитаем, и только на два или три фута возвышается над водой. Лагуна есть, но нет входа в нее. Нет, Мангарева — ближайшее место для вашей цели.

— Так пусть будет Мангарева, — сказал капитан Давенпорт, перебивая ворчливое возражение штурмана. — Созовите людей на корму, мистер Кониг.

Матросы повиновались, устало шаркая ногами по палубе и с трудом стараясь двигаться быстрее. Изнурение было заметно в каждом их движении. Повар вышел из камбуза послушать, и кают-юнга приткнулся около него.

Когда капитан Давенпорт объяснил положение и объявил о своем решении итти на Мангареву, поднялся шум. Среди глухого ропота слышались невнятные крики ярости, там и сям отчетливо выделялись проклятия.

Капитан не мог обуздать их; но присутствие кроткого Мак-Коя, казалось, сдерживало и успокаивало их; ропот и ругань замирали, и вся команда, кроме нескольких лиц, беспокойно обращенных к капитану, безмолвно устремила тоскующие взоры на покрытые зеленью вершины и скалы, нависшие над берегом Питкэрна.

— Капитан, мне кажется, я слышал, что некоторые из них говорили, будто умирают с голоду.

— Да, — был ответ, — это так и есть. Я за последние два дня съел сухарь и кусочек лососины. Мы на порциях. Видите ли, когда мы открыли огонь, мы тотчас же задраили, чтобы потушить пожар. А потом уже мы увидели, как мало съестных припасов осталось в кладовой. Голодны? Я совершенно так же голоден, как и они.

Он снова заговорил с матросами, и снова поднялся ропот голосов и ругани, лица их исказились от ярости. Второй и третий штурманы подошли к капитану и стали сзади него на юте. Лица их были сосредоточены и лишены выражения; казалось, этот бунт команды вызвал у них только скуку, ничего, кроме скуки Капитан Давенпорт вопросительно поглядел на своего старшего штурмана, но тот только пожал плечами в знак своей полной беспомощности.

— Видите, — сказал капитан Мах-Кою, — нельзя заставить матросов покинуть безопасную землю и итти в море на горящем корабле. Он был для них пловучим гробом больше двух педель. Они измучены и голодны и не хотят больше оставаться на нем. Мы пойдем на Питкэрн.

Но ветер был легкий; киль «Пиренеев» был грязен, и шкуна не могла итти против сильного западного течения. К концу двух часов ее отнесло обратно на три мили. Матросы работали ревностно, как будто силой могли удержать «Пиренеи» в ее борьбе с могучими стихиями. Но неуклонно, и на левом и на правом гальсах, ее относило к западу. Капитан беспокойно ходил взад и вперед, останавливаясь по временам, чтобы наблюдать за блуждавшими струйками дыма и прослеживать места их появления на палубе.

Плотник все время разыскивал эти места и, когда ему удавалось их найти, законопачивал их все плотнее и плотнее.

— Ну, что же вы думаете? — спросил, наконец, капитан Мак Коя, который следил за плотником с детским интересом и любопытством.

— Я думаю, что было бы лучше итти на Мангареву. С ветром, который подымется, вы будете там завтра вечером.

— Но что, если огонь вырвется наружу? Это может случиться каждую минуту.

— Держите ваши лодки наготове. Тот же ветер пригонит их к Мангареве, если огонь вырвется наружу.

— У меня нет карты Мангаревы. На общей карте только мушиное пятно. Я не знаю, где искать прохода в лагуну. Не поедете ли вы с нами, чтобы ввести судно в лагуну вместо меня?

— Да, капитан, — сказал он с тем же спокойным безучастием, с каким принял бы приглашение к обеду. — Я поеду с вами на Мангареву.

Снова команда была созвана на корме, и капитан обратился к вей с речью:

— Мы пробовали подойти к берегу, но вы видите, насколько нас отнесло; это течение обладает скоростью в два узла. Этот джентльмен, достопочтенный Мак-Кой — главное должностное лицо в губернатор острова Питкэрна. Он идет с нами на Мангареву. Итак, вы видите, что положение не так опасно. Он не сделал бы такого предложения, если бы думал, что лишится жизни. Кроме того, какова бы ни была опасность, если он по своей доброй воле идет с нами и подвергается ей, — мы не можем сделать меньше. Что же вы скажете о Мангареве?

На этот раз не было шума. Присутствие Мак-Коя, уверенность и спокойствие, исходившее от него, произвели свое действие. Матросы вполголоса совещались между собой; убеждать почти не пришлось.

— Раз он идет, и мы идем, — крикнул один из матросов с сверкающими глазами.

Команда пробормотала свое согласие и двинулась на бак.

— Одну минуту, капитан, — сказал Мак-Кой, когда тот поворачивался, чтобы отдать распоряжения штурману. — Я сначала должен съехать на берег.

Мистер Кониг был точно громом поражен и глядел на Мак-Коя, как будто тот был сумасшедшим.

— Съехать на берег, — воскликнул капитал. — Для чего? Это отнимет у вас три часа, если вы поедете туда в вашем челноке.

Мак-Кой измерил глазами расстояние до берега и кивнул головой.

— Да, сейчас шесть часов. Я доеду не раньше девяти. Население острова не может быть собрано раньше десяти. Так как ветер посвежеет ночью, вы можете подняться против течения и подобрать меня завтра на рассвете.

— Во имя разума и здравого смысла, — прорвало капитана, — для чего вам нужно собирать народ. Разве вы не понимаете, что судно под нами горит?

Мак-Кой был спокоен, как море летом, и гнев капитана не произвел на него ни малейшего впечатления.

— Да, капитан, — проворковал он своим голубиным голосом. — Я понимаю, что ваше судно горит. Потому-то я и иду с вами на Мангареву. Но я должен получить разрешение итти с вами. Это наш обычай. Население имеет право подавать голос за или против моего отъезда. Но они дадут разрешение, я знаю.

— Вы в этом уверены?

— Вполне.

— В таком случае, если вы уверены, что вам дадут разрешение, к чему затруднять себя его получением? Подумайте о задержке на целую ночь.

— Это наш обычай, — был невозмутимый ответ. — Кроме того, я — губернатор, и я должен сделать распоряжения об управлении островом в мое отсутствие.

— Но ведь до Мангаревы всего двадцать четыре часа ходу, — возразил капитан. — Вы вернетесь к концу недели.

Мак-Кой улыбнулся своей широкой, благосклонной улыбкой.

— В Питкэрн приходит очень мало кораблей, а когда они приходят, то обыкновенно по дороге из Сан-Франциско иди кругом мыса Горна. Мне повезет, если я попаду назад через шесть месяцев. Я могу пробыть в отсутствии год, и мне может быть придется ехать в Сан-Франциско, чтобы найти судно, которое доставит меня обратно. Кроме того, у вас недостаток в нище. Если вам придется пересесть в лодки, и погода будет плохая, может пройти много дней прежде, чем вы достигнете земли. Я могу привезти завтра две лодки, нагруженные съестными припасами. Лучше всего будут сушеные бананы. Когда ветер посвежеет, идите к берегу. Чем ближе вы будете, тем больший груз я могу захватить с собой. До свидания.

— Почем я знаю, вернетесь ли вы утром? — спросил капитан, пожимая ему руку и не выпуская ее. Он, казалось, цеплялся за нее. как утопающий моряк цепляется за спасательный круг.

— Да, вот именно, — воскликнул штурман. — Почем мы знаем, может быть, он удирает, чтобы спасти свою шкуру?

Мак-Кой не говорил. Он глядел на них ласково и благосклонно, и им казалось, что его огромная духовная уверенность сообщается им.

Капитан отпустил его руку, и, окинув команду прощальным благословляющим взглядом, Мак-Кой перелез через борт и спустился в свой челнок.

Ветер свежел, и «Пиренеи», несмотря на грязный киль, ушла на полдюжины миль от западного течения. На рассвете, имея Питкэрн на расстоянии трех миль к наветру, капитан Давенпорт различил две лодки, приближавшиеся к нему. Снова Мак-Кой взобрался на судно и прыгнул через борт на горячую палубу. За ним следовало много свертков сушеных бананов, каждый завернутый в сухие листья.

— А теперь, капитан, — сказал он, — поднимайте паруса и гоните, если хотите спастись. Видите ли, я не моряк, — объяснил он несколькими минута ми позже, стоя на корме с капитаном, взгляд которого переходил сверху за борт, определяя быстроту хода «Пиренеев». — Вы должны доставить ее до Мангаревы. Когда вы увидите землю, я введу шкуну. Как вы думаете, с какой скоростью мы идем?

— Одиннадцать узлов, — отвечал капитан, бросив взгляд на пенившуюся за кормой воду.

— Одиннадцать. Дайте мне сообразить; если мы сохраним такую скорость, то будем в виду Мангаревы завтра утром, между восемью и девятью часами. Мы выбросимся на берег в десять, самое большее в одиннадцать часов. И тогда все ваши беды кончатся.

Капитан был в страшном напряжении от управления своим горящим судном в продолжении более, чем двух недель, и он начинал чувствовать, что с него довольно.

Более сильный порыв ветра ударил ему в затылок и просвистел мимо его ушей. Он измерил его силу и быстро взглянул за борт.

— Ветер все усиливается, — объявил он. — Ход старухи теперь ближе к двенадцати узлам, чем к одиннадцати. Если так будет продолжаться, нам придется убавить парусов вечером.

Весь день «Пиренеи» со своим грузом огня неслась по пенящемуся морю. При наступлении ночи бом-брамсели и брам-стеньги были убраны, и судно неслось в темноте, а за ним ревели огромные, увенчанные гребнями волны. Благоприятный ветер производил свое действие и прояснил лица на корме и на баке. На второй ночной вахте какая-то беззаботная душа затянула песню, а к восьми склянкам пела уже вся команда.

Капитан Давеяпорг приказал принести свои одеяла и разостлать их на каюте.

— Я забыл, что такое сон, — говорил он Мак-Кою. — Я не в силах больше держаться на ногах. Но разбудите меня во всякое время, когда найдете это нужным.

В три часа утра он был разбужен легким подергиванием за руку. Он быстро поднялся, опираясь на люк, еще отупелый от крепкого сна. Ветер гудел свою боевую песню в такелаже, и буйное море трепало «Пиренеи». Шкуна ныряла то одним бортом, то другим, при чем открытая часть нижней палубы почти все время заливалась водой. Мак-Кой кричал что-то, чего капитан не мог расслышать.

— Теперь три часа, — послышался голос Мак-Коя. — Мы прошли двести пятьдесят миль. Остров Кресчент в тридцати милях, где-то прямо впереди. На нем нет огней. Если мы пойдем дальше, мы наскочим на него.

— Что же вы думаете,— лечь в дрейф?

— Да, лягте в дрейф. Это нас задержит только на четыре часа.

Так «Пиренеи» со своим огненным грузом легла в дрейф, борясь со штормом и выдерживая натиск вздымающихся волн. Судно было скорлупкой, охваченной пожаром, а на поверхности этой скорлупки, ненадежно уцепившись за нее, крошечные атомы-люди всеми силами помогали кораблю в его борьбе.

— Это совершенно необычайно, этот шторм, — говорил Мак-Кой капитану, стоя на подветренной стороны каюты. — По настоящему, здесь не должно быть штормов в это время года. Но с погодой вообще делается что-то необыкновенное. Пассаты прекратились, а теперь дует прямо с их стороны.— Он махнул рукой в темноту, как-будто зрение его могло проникнуть на согни миль. — Это там, на западе. Там, где-то, делается что-то ужасное, ураган или что-нибудь в роде того. Хорошо, что мы так далеко к востоку. Но это только небольшой порыв, — прибавил он. — Это не может долго продолжаться. Это я могу сказать вам наверняка.

К рассвету ветер значительно спал. Но рассвет принес новую опасность. Атмосфера сгустилась, море было покрыто туманом, или, вернее, жемчужной мглою, потому что солнце пронизывало ее насквозь и наполняло ярким сиянием.

Палуба «Пиренеев» дымила больше, чем в предыдущий день, и веселость команды исчезла. На подветренной стороне камбуза слышно было хныканье кают-юнги. Это было первым его плаванием, и боязнь смерти была в его сердце.

Капитан бродил, как погибшая душа, нервно покусывая свои усы, хмурясь и не зная, на что решиться.

— Что вы думаете? — спросил он, останавливаясь рядом с Мак-Коем, который завтракал жареными бананами и кружкой воды.

Мак-Кой доел последний банан, осушил кружку и медленно огляделся. В глазах его осветилась нежная улыбка, когда он сказал:

— Что же, капитан, не все ли нам равно, итти вперед или гореть. Ваши палубы не выдержат бесконечно. Они сегодня горячее. Нет ли у вас пары башмаков, которые я мог бы надеть, а то моим босым ногам становится неудобно.

Через «Пиренеи» перекатились две большие волны, когда она подняла якоря и снова стала под ветер, и старший штурман выразил желание иметь всю эту воду в трюмах, если бы только ее можно было впустить туда, не открывая люков. Мак-Кой наклонился к нактоузу и посмотрел направление курса.

— Я бы держался больше к ветру, капитан, — сказал он. — Ее отнесло течением, пока она лежала в дрейфе.

— Я и так взял на румб круче, — был ответ. — Разве этого не довольно?

— Я бы лучше взял на два румба, капитан. Этот ветер усилил западное течение больше, чем вы полагаете.

Капитан помирился на полутора румбах и потом отправился на мачту в сопровождении Мак-Коя и старшего штурмана, чтобы посмотреть, не видно ли земли. Паруса были поставлены так, что «Пиренеи» шла со скоростью десяти узлов. Нагонявшие ее волны быстро утихали. В жемчужном тумане не было просвета, и к десяти часам капитан начал волноваться. Весь экипаж был на своих местах, готовый при первом крике «земля впереди» броситься работать, как черти, чтобы уменьшить ход «Пиренеев». Эта земля впереди, омываемый буранами внешний риф, будет в опасной близости, когда откроется в таком тумане.

Прошел еще час. Три наблюдателя наверху пристально смотрели в жемчужное сияние.

— Что, если мы пропустим Мангареву? — вдруг спросил капитан Давеппорт.

Мак- Кой, не отрывая взгляда, мягко ответил:

— Что же, пойдем дальше, капитан. Это все, что мы можем сделать. Весь Паумоту перед нами. Мы можем итти тысячу миль среди рифов и атоллов. Где-нибудь мы да остановимся.

— Ну, значит, пойдем дальше. — Капитан выказал намерение спуститься на палубу. — Мы пропустим Мангареву. Я жалею, что не взял выше на эти полрумба, — признался он через минуту. — Это проклятое течение играет дьявольские шутки с моряками.

— Старые мореплаватели называли Паумоту Опасным Архипелагом, — сказал Мак Кой, когда они опустились на корму. — Это самое течение отчасти ответственно за это название.

— Я однажды говорил с одним моряком в Сиднее, — сказал мистер Кониг, — он вел торговлю с Паумоту. Он говорил мне, что за страховку берут восемнадцать процентов. Правда ли это?

Мак- Кой улыбнулся и кивнул головой.

Капитан Давенпорт грустно покачал головой, бормоча: — Скверные воды, скверные воды!

Они снова пошли в каюту, чтобы взглянуть на большую карту, но ядовитые пары заставили их, кашляя и задыхаясь, выскочить на палубу.

— Вот остров Моренгоут,— капитан Давенпорт указал его на карте, которую разложил на каюте.—Он не может быть дальше сотни миль отсюда.

— Сто десять. — Мак-Кой с сомнением покачал головой. — Это можно сделать, но очень трудно. Я могу выброситься на берег, но могу и сесть на риф. Скверное место, очень скверное.

— Мы все-таки рискнем, — решил капитан Давенпорт, принимаясь намечать курс.

Паруса были взяты рано пополудни, чтобы ночью не пройти мимо острова, и на вторую ночную вахту к команде снова вернулась веселость: земля была так близка, и утром их бедствия кончатся.

Но утро наступило ясное, с палящим тропическим солнцем. Юго-восточный пассат перешел в восточный и гнал «Пиринеи» по воде со скоростью восьми узлов в час. Капитан сделал подробный рассчет, точно принимая во внимание течение, и объявил, что остров Моренгоут не дальше, как в десяти милях. Шкуна прошла десять миль; она прошла еще десять миль, а вахтенные на верхушках трех мачт не видели ничего, кроме свободного моря, залитого солнцем.

— Но земля здесь, говорю я вам, — кричал им с юта капитан Давенпорт.

Мак-Кой успокоительно улыбнулся, но капитан, бешено сверкая глазами, достал свой секстант и сделал хронометрическое наблюдение.

— Я знал, что я прав, — почти крикнул он, вычислив свои наблюдения. — Двадцать один градус, пятьдесят пять минут южной широты; один градус, тридцать шесть минут, две секунды западной долготы. Вот видите. Мы еще пока на шесть миль к наветру. Что у вас получилось, мистер Кониг?

Старший штурман взглянул на свои цифры и сказал тихим голосом:

— Двадцать один, пятьдесят пять — совершенно верно, но у меня долгота — один градус, тридцать шесть минут, сорок восемь секунд. И, значит, мы оказываемся значительно к подветру...

Но капитан Давенпорт игнорировал его цифры с таким презрительным молчанием, что мистер Кониг заскрежетал зубами и свирепо выругался вполголоса.

— Руль под ветер, — приказал капитан рулевому. — Три румба; так держать!

Затем он вернулся к своим цифрам и проверил их. Пот градом лился с его лица. Он кусал свои усы, губы и карандаш, глядя на цифры с таким ужасом, как человек, увидавший привидение, смотрит на него. Вдруг, неистово вспылив, он скомкал исписанную бумагу в кулаке, швырнул ее и придавил ногою. Мистер Кониг засмеялся злорадно и отвернулся, а капитан прислонился к каюте и с полчаса не говорил ни слова, довольствуясь тем, что смотрел на подветренную сторону с выражением задумчивой безнадежности.

— Мистер Мак-Кой, — внезапно нарушил он молчание. — Карта показывает группу островов, но неизвестно сколько туда к норду или норд-норд-весту, около сорока миль отсюда, острова Актеон. Как насчет их?

— Их четыре, все низменные, — отвечал Мак-Кой. — Первый к юго-востоку, Мэтуэри — нет ни людей, ни входа в лагуну. Затем идет Тенарунга. Там прежде было около дюжины людей, но они, может быть, все уже уехали. Во всяком случае, там нет прохода для кораблей, а только для лодок: всего шесть футов глубины. Вехауга и Теуа-раро — два остальных. Ни входов, ни людей; очень низменны. В этой группе нет ложа для «Пиренеев». Она совсем разобьется.

— Послушайте же! — неистовствовал капитан Давенпорт. — Ни людей, ни входа! Для какого же чорта существуют острова? Ну, в таком случае, — заорал он внезапно, как разъяренный террьер, — карта указывает целую кучу островов по направлению к северо-западу. Как относительно их? У которого из них есть вход, где я могу выкинуть свой корабль?

Мак-Кой спокойно размышлял. Он не обращался к помощи карты. Все эти острова, рифы, мели, лагуны, проходы и расстояния были отмечены в его памяти. Он знал их, как городской житель знает здания, улицы и переулки города.

— Папакэна и Ванавала на расстоянии ста миль и немножко больше к весту или вест-норд-весту, — сказал он. — Один необитаем, и я слышал, что люди с того и другого уехали на остров Кадмус. Как бы то ни было, ни у одной лагуны нет входа. Архунуп — еще остров — за сто миль к северо-западу. Ни входа, ни людей.

— Ну, хорошо, но ведь за сорок миль от них есть еще два острова? — осведомился капитан, поднимая голову от карты.

Мак-Кой покачал головой.

— Парос и Манухунга — ни входа, ни людей. Ненго-Ненго, в свою очередь, за сорок миль от них, и на нем нет ни людей, ни входа. Но есть остров Хао. Это как раз то, что вам нужно. Лагуна длиною в тридцать миль и шириною в пять. Там много народу. Обыкновенно можно найти воду. И любой корабль в мире может войти в проход.

Он замолчал и участливо посмотрел на капитана, который, нагнувшись над картой с циркулем в руках, тихо застонал.

— Нет ли здесь лагуны со входом где-нибудь ближе, чем на острове Хао? — спросил он.

— Нет, капитан, это самая ближняя.

— Ну, так это в трехстах сорока милях? — Капитан Давенпорт говорил очень медленно и решительно. — Я не рискну взять на себя ответственность за всех этих людей. Я выброшусь на Актеоне. А славный корабль, — с сожалением произнес он, изменив курс и на этот раз более, чем когда-либо приняв в расчет западное течение.

Часом позже небо стало пасмурным. Юго-восточный пассат все еще держался, но океан превратился в игралище шквалов.

— Мы будем там в час, — уверенно заявил капитан Давенпорт. — В крайнем случае в два. Мак-Кой, выбрасывайтесь на тот остров, где есть люди.

Солнце больше не появлялся, и в час никакой земли не было видно. Капитан смотрел за корму на уклонившийся от прямой линии след «Пиренеев».

— Боже, — крикнул он. — Восточное течение! Поглядите!

Мистер Кониг отнесся к этому сообщению с недоверием. Мак-Кой не высказался ни за, ни против, хотя заметил, что в Паумоту нет причин, почему не быть восточному течению. Несколько минут спустя налетевший шквал выхватил «Пиренеи» из-под ветра, в она с опустившимися парусами тяжело покачивалась в промежутке волн.

— Где лот? Давайте его сюда, ей вы там! — Капитан Давенпорт держал бечевку лота и наблюдал, как ее относит в сторону, к северо-востоку. — Вот, полюбуйтесь на это! Подержите ее сами.

Мак-Кой и штурман попробовали и почувствовали, как дребезжала и дрожала бечевка, захваченная течением.

— Течение со скоростью четырех узлов, — сказал мистер Кониг.

— Восточное течение вместо западного, — сказал капитан Давенпорт, негодующе сверкая глазами на Мак-Коя и как бы обвиняя его в этом.

— Это одна из причин, капитан, почему страховка в этих водах стоит восемнадцать процентов, — весело ответил Мак-Кой. — Вы никогда ни в чем не можете быть уверены. Течения постоянно меняются. Вас теперь снесло к наветру, и вам лучше было бы повернуть на несколько румбов.

— Но насколько же это течение снесло нас? — яростно спросил капитан. — Почем я могу знать, насколько мне поворачивать.

— Я не знаю, капитан, — сказал Мак-Кой очень мягко.

Ветер повернул, и «Пиренеи» с палубой, дымившейся и мерцавшей в ясном сером свете, стала под ветер. Потом она вернулась, поворачивая то на левый, то на правый галс, пересекая зигзагами свой след и вспенивая море по направлению к островам, которых вахтенные на мачтах не могли разглядеть.

Капитан был вне себя. Его бешенство приняло форму мрачного молчания, и он провел время после полудня, расхаживая взад и вперед по корме или стоя, прислонившись к мачте. При наступлении вечера, даже не посоветовавшись с Мак-Коем, он изменил курс и пошел к северо-западу. Мистер Кониг, тайно справившись с картой и компасом, и Мак-Кой, открыто и невинно заглянувший в нактоуз, — оба знали, что они идут на остров Хао. Около полуночи шквалы прекратились, и показались звезды. Капитан Давенпорт ободрился надеждой на ясный день.

— Я сделаю наблюдение утром, — сказал он Мак-Кою, — хотя на какой мы долготе — для меня загадка. Но я применю метод Сомнера и установлю это. Вы знакомы с этим методом?

И вслед за этим он подробно объяснил его Мак-Кою.

День оказался ясным; пассат дул неизменно с востока, и «Пиренеи» столь же неизменно шла по девяти узлов в час. Оба, капитан и штурман, вычислили положение по методу Сомнера и сошлись в цифрах; в полдень их вычисления снова совпали, и они проверили утренние наблюдения полуденными.

— Еще двадцать четыре часа, и мы будем там, — уверял капитан Давенпорт Мак-Коя. — Это чудо, что старухи-палубы так долго выдерживают, это не может долго продолжаться. Они не выдержат. Посмотрите, как они дымятся, с каждым днем все больше и больше. А ведь это сначала была крепкая палуба, заново проконопаченная в Фриско. Я был удивлен, когда огонь впервые показался, и мы его задраили. Поглядите-ка, что это?

Он оборвал свою речь, с отвисшей челюстью, глядя на спираль дыма, которая вилась и крутилась с подветренной стороны вокруг вань-мачты[2] на двадцать футов над палубой.

— Откуда же это сюда попало? — с негодованием спросил он.

Внизу не было дыма. Поднявшись с палубы, защищенной от ветра мачтой, дым по какой-то прихоти сгустился и стал виден только на этой высоте. Он, крутясь, отошел от мачты и на минуту навис над капитаном, как какое-то угрожающее предзнаменование. В следующую минуту ветер сдунул дым, и челюсть капитана водворилась на место.

— Как я говорил, когда мы в первый раз задраили, я был поражен. Это была плотная палуба, но она пропускает дым, как решето. И с тех пор мы все конопатим и конопатим. Там, внизу, должно-быть, громадное давление, чтобы выгонять столько дыму наружу.

После полудня небо стало снова пасмурно, заморосило; наступила шквалистая погода. Ветер попеременно колебался между юго- и северо-востоком, а в полночь «Пиренеи» была застигнута врасплох сильным шквалом с юго-запада, откуда ветер уже и продолжал дуть.

— Мы не доберемся до Хао раньше десяти или одиннадцати, — жаловался капитан Давенпорт в семь часов утра, когда показавшееся на мгновение солнце исчезло за туманными массами туч на востоке. В следующий момент он жалобно спрашивал:

— А что делают течения?

Вахтенные с верхушек не могли никак открыть земли, и день прошел в смене моросящих штилей и сильных шквалов. С наступлением ночи с запада началось сильное волнение. Барометр упал до 29,50[3]. Ветра не было, а зловещие волны все крепчали. Скоро «Пиренеи» бешено трепало на громадных волнах, нескончаемой вереницей выходивших из мрака на западе. Паруса были взяты с такою быстротой, на какую только были способны обе вахты вместе, а когда усталая команда окончила свою работу, в темноте слышались ее ворчливые и жалобные голоса, звучавшие как-то особенно угрожающе. Раз вахта штирборта была вызвана на корму, чтобы все принайтовить, и матросы открыто высказывали свое возмущение и неудовольствие. Каждое медленное движение их было протестом и угрозой. Воздух был сырой и липкий, как слизь, и при отсутствии ветра весь экипаж задыхался и судорожно ловил воздух. У всех на лицах и руках выступил пот, а капитан Давенпорт, с лицом еще более осунувшимся и озабоченным, чем всегда, с помутневшими и уставившимися в одну точку глазами, был подавлен чувством ужасающего бедствия.

— Этот циклон пройдет дальше к западу, — ободряюще сказал Мак-Кой. — В худшем случае, он заденет пас только краем.

Но капитан не поддавался утешениям и при свете фонаря читал в своем «Кратком изложении» главу, трактующую о том, как должны поступать шкипера при циклонах. Откуда-то, с середины корабля, тишина нарушилась тихим хныканьем кают-юнги.

— Молчать! — внезапно заревел капитан и с такой силой, что все на судне вздрогнули, а виновный так перепугался, что дико завопил от ужаса.

— Мистер Кониг, — сказал капитан голосом. дрожавшим от ярости и волнения, — не будете ли вы добры пойти туда и палубной шваброй заткнуть глотку этому мальчишке?

Но туда пошел Мак-Кой и через несколько минут успокоил и уложил спать мальчика.

Незадолго до рассвета с юго-востока подул легкий ветерок, быстро превратившийся в сильнейший ветер. Вся команда была на палубе, ожидая что будет дальше.

— Теперь все благополучно, капитан, — сказал Мак-Кой, стоя рядом с ним. — Ураган проходит на запад, а мы к югу от него. Это только отголосок от него. Он не будет усиливаться. Вы можете ставить паруса.

— Но какой мне прок от этого? Куда я пойду? Мы уже второй день без наблюдений, а мы должны были открыть остров Хао вчера поутру. В каком направлении он лежит, — на север, юг, восток или куда еще? Скажите мне это, и я в один миг помчусь туда на всех парусах.

— Я не моряк, капитан, — сказал Мак-Кой со своей обычной кротостью.

— А я прежде считал себя таковым, — последовало возражение, — прежде, чем попал в этот Паумоту.

В полдень послышался крик вахтенного: «Буруны впереди!» «Пиренеи» была немедленно направлена в сторону, и паруса один за другим были отданы и убраны. Шкуна скользила по воде, борясь с течением, грозившим нанести ее на буруны. Офицеры и матросы работали, как бешеные; повар, юнга, сам капитан и Мак-Кой — все помогали. Им едва удалось спастись от гибели. Это была низкая отмель, мрачное и опасное место, над которым беспрестанно разбивались волны, где ни один человек не мог жить и где даже морские птицы не могли найти отдыха. Шкуна приблизилась к ней на сто ярдов, прежде чем ветер отнес ее в сторону, и в эту минуту измученная команда, окончив свое дело, разразилась потоком проклятий на голову Мак-Коя, который явился на борт и предложил итти на Мангареву и выманил их из безопасного убежища на острове Питкэрне на верную погибель в этом обманчивом и ужасном море. Но спокойная душа Мак-Коя была невозмутима. Он улыбался им простодушно н благосклонно, и каким-то необъяснимым образом возвышенная доброта его проникла в их темные и мрачные души, пристыжая их и останавливая проклятия, готовые сорваться с их губ.

— Скверное море! Скверные воды! — бормотал капитан Давенпорт, когда его шкуна снова бороздила море; но внезапно он замолчал, глядя на мель, которая должна была бы находиться прямо за кормою, но которая была уже с ее наветренной части и быстро подвигалась к ветру.

И старший штурман, и Мак-Кой, и команда — все увидели то, что видел он. К югу от мели восточное течение нанесло их на нее; к северу от мели западное течение такой же силы схватило судно и относило его.

— Я уже раньше слышал об этом Паумоту, — простонал капитан, отнимая руки от своего побледневшего лица. — Капитан Мойендэль рассказывал мне об нем, после того, как его судно в нем погибло. И я за его спиною смеялся над ним. Что это за мель? — спросил капитан, обращаясь к Мак-Кою.

— Я не знаю, капитан.

— Почему вы не знаете?

— Потому что никогда не видел ее раньше и никогда о ней не слыхал. Я знаю, что она не нанесена на карту. Эти воды никогда не были вполне исследованы.

— Так что вы не знаете, где мы находимся?

— Не больше вашего, — кротко ответил Мак-Кой.

В четыре часа пополудни показались кокосовые пальмы, как будто выраставшие из воды. Немного позже над водой показалось кольцо атолла.

— Я знаю теперь, где мы находимся, капитан, — Мак-Кой опустил бинокль.— Это остров Решения. Мы на сорок миль дальше острова Хао, и ветер у нас противный.

— В таком случае приготовьтесь выброситься на берег. Где вход?

— Здесь проход есть только для лодок. Но теперь, когда нам известно, где мы находимся, мы можем итти на Барклай-де-Толли. Это только сто двадцать миль отсюда к норд-норд-весту. С этим ветром мы можем быть там завтра в девять часов утра.

Капитан Давенпорт справился по карте и задумался.

— Если мы здесь потопим судно, нам все равно придется в лодках итти на Барклай-де-Толли.

Капитан отдал распоряжения, и еще раз «Пиренеи» устремилась в новый рейс по негостеприимному морю.

Течение усилилось, ветер утих, и «Пиренеи» отнесло к западу. Вахтенный увидел Барклай-де-Толли на востоке, еле заметный с верхушки мачты, и напрасно в продолжение целых часов «Пиренеи» лавировала, стараясь приблизиться к нему. Кокосовые пальмы, как мираж, виднелись на горизонте, заметные только с верхушки мачты. От палубы они были скрыты выпуклостью земного шара.

Снова капитан посоветовался с Мак-Кеем и с картой. Макемо лежал на 75 миль к юго-западу. Его лагуна была длиною в 30 миль, и вход в нее превосходный. Когда капитан Давеппорт отдал приказания, команда отказалась повиноваться. Они объявили, что с них довольно этого адского огня под ногами. Земля была здесь. Что же из того, что шкуна не может добраться до нее? Они могут доехать в лодках. Пускай она горит. Их жизнь для них что-нибудь да значит. Они верно служили судну, а теперь намерены служить себе.

Они бросились к лодкам, столкнув с дороги второго и третьего штурманов, стали отвязывать лодки и приготовлялись спустить их. Капитан и старший штурман двинулись на ют с револьверами в руках, когда Мак-Кой, взобравшийся на крышу каюты, начал говорить.

Он заговорил с матросами, и при первом звуке его голубиного, воркующего голоса они остановились, чтобы послушать. Его мягкий голос и простота мысли неслись к ним волшебным потоком, успокаивая их против воли. Не было больше ни бедствий, ни опасностей, ни досады во всем мире. Все было, как должно было быть, и само собою разумелось, что они должны повернуть спину земле и снова пуститься в море с адским огнем под ногами.

Мак-Кой говорил просто; но дело было не в том, что он говорил. Личность его говорила гораздо красноречивее, гораздо сильнее его слов. Это было действие души, сокровенно-вкрадчивое и неизмеримо-глубокое таинственное влияние духа, пленительное, ласково-смиренное и страшно могучее. Оно озарило мрачные бездны их душ; в этом была власть чистоты и кротости, несравненно сильнейшая, чем та, которая заключалась в блестящих, извергающих смерть револьверах офицеров.

Матросы стали колебаться, и те, которые отвязали шлюпки, снова укрепили их. Сначала один, за ним другой, и мало-по-малу и все смущенно отошли в сторону.

Лицо Мак-Коя сияло детской радостью, когда он сошел с крыши каюты,

— Вы загипнотизировали их,— насмешливо и тихо сказал ему мистер Кониг.

— Это хорошие ребята, — был ответ.— У них хорошие сердца. Им пришлось переносить трудное время; они тяжело работали и будут так же работать до конца.

У мистера Конига не было времени ответить. Он громким голосом отдал приказания, матросы бросились исполнять их, и «Пиренеи» медленно поворачивалась от ветра, пока ее нос не стал по направлению к Макемо.

Ветер был очень легкий и после заката почти прекратился. Было нестерпимо жарко, и на носу и на корме люди напрасно старались заснуть. Палуба была слишком горяча, чтобы на ней можно было лежать, а ядовитые газы, приникавшие сквозь пазы, как злые духи, ползали по кораблю, забираясь в ноздри и гортани неосторожных и вызывая припадки чиханья и кашля. Звезды лениво блестели на темном своде над головами; и полная луна, поднимавшаяся на востоке, проливала свой свет на мириады клубов, струек и облачков дыма, которые вились и переплетались и кружились по палубе, над бортами, и поднимались на мачты и ванты.

— Скажите мне, — спросил капитан Давенпорт, потирая свои болевшие глаза, — что случилось с этими с «Боунти» после того, как они достигли Питкэрна. В отчете, который я читал, было сказано, что они сожгли «Боунти» и что их разыскали только через много лет. Но что произошло в течение этого времени? Мне всегда любопытно было узнать это. Это были люди с веревками на шеях. Потом там было также несколько туземцев. И, наконец, были женщины. Это с самого начала угрожало бедою.

— Беда и случилась, — ответил Мак-Кой. — Это были дурные люди. Они сразу поссорились из-за женщин. Один из бунтовщиков, Виллиамс, лишился своей жены. Все женщины были таитянки. Его жена упала со скал, охотясь за морскими птицами. Тогда он отнял жену у одного из туземцев. Туземцы рассердились за это и убили почти всех мятежников. Тогда оставшиеся мятежники убили всех туземцев. Женщины помогали. И туземцы убивали друг друга. Все убивали один другого. Это были ужасные люди.

— Тимити был убит двумя туземцами в то время, когда они дружелюбно расчесывали его волосы. Белые послали их сделать это. После этого белые их убили. Жена Туллалу убила его в одной пещере, потому что хотела иметь белого мужа. Они были большими злодеями. Бог сокрыл свое лицо от них. В конце второго года были убиты все туземцы и все белые, за исключением четырех. Это были Юнг, Джон Адамс и Мак-Кой, мой прадед, и Квинталь. Это был тоже очень дурной человек. Однажды, за то только, что жена его наловила для него мало рыбы, он откусил ей ухо.

— Это был ужасный сброд! — воскликнул мистер Кониг.

— Да, они были очень скверные люди, — согласился Мак-Кой и невозмутимо продолжал рассказ о жестокости и похотливости своих беззаконных предков. — Мой прадед избежал убийства, чтобы умереть от собственной руки. Он сделал перегонный куб и изготовлял алкоголь из корней одного растения. Квинталь был его приятелем, и они вместе постоянно напивались. Наконец, Мак-Кой схватил белую горячку, навязал себе на шею камень и прыгнул в море.

— Жена Квинталя, та, которой он откусил ухо, тоже убилась, упав со скал. Тогда Квинталь пошел к Юнгу и потребовал его жену, и пошел к Адамсу и потребовал его жену. Адамс и Юнг боялись Квинталя. Они знали, что он убьет их. Поэтому они убили его, оба вместе, топором. Потом умер Юнг. И это было концом смуты.

— Еще бы, я думаю, — фыркнул капитан Давеппорт. — Больше некого было убивать.

К утру только самое слабое дуновение чувствовалось с востока, и, не будучи в состоянии быстро подвигаться к югу при его помощи, капитан Давенпорт поднял все паруса и положил руль на левый борт. Он боялся этого ужасного западного течения, которое уже изгнало его из стольких мест. Весь день и всю ночь стоял штиль, и матросы, получив уменьшенную порцию бананов, роптали. Они ослабели и жаловались на боли в желудке, вызванные исключительно банановой диэтой. Весь день течение гнало «Пиренеи» к западу, и не было ветра, чтобы нести ее к югу. В середине первой ночной вахты на юге показались кокосовые пальмы с хохлатыми верхушками, поднимавшимися над водою, изобличая присутствие низменного атолла под ними.

— Это остров Таэнга, — сказал Мак-Кой. — Нам необходим ветер сегодня ночью, или мы минуем Макемо.

— Куда же девался юго-восточный пассат? — спросил капитан. — Почему он не дует? В чем дело?

— Это от испарений больших лагун, их там много, — объяснил Мак-Кой. — Испарения расстраивают всю систему пассатов. Они даже служат причиной, что ветры меняют свое направление и вызывают штормы с юго-запада. Это Опасный Архипелаг, капитан.

Капитан Давеппорт стал прямо против старика, открыл рот и собирался выругаться, но остановился и сдержал себя. Присутствие Мак-Коя было уздой для проклятий, которые шевелились в его мозгу и готовы были сорваться с его губ. Влияние Мак-Коя возросло за те дни, которые они провели вместе. Капитан Давеппорт был на море самодержавным властелином, никого не боявшимся, никогда не обуздывавшим своего языка, а тут оказался неспособным выругаться в присутствии старика с женскими карими глазами и воркующим голосом. Когда капитан Давенпорт это понял, он почувствовал себя потрясенным. Ведь этот старик был только потомком Мак-Коя, Мак-Коя с «Боунти», мятежника, бежавшего от петли, которая ожидала его в Англии, Мак-Коя, бывшего олицетворением зла в прошедшие дни крови, похоти и насильственной смерти на острове Питкэрне.

Капитан Давенпорт не был религиозен, но в эту минуту он почувствовал сильнейшее стремление броситься к ногам старика и сказать ему — он сам не знал что. То, что так глубоко взволновало его, было скорее чувством, чем связным мышлением, и он смутно понимал свое собственное ничтожество в присутствии этого человека, который был простодушен, как ребенок, и кроток, как женщина.

Конечно, он не мог так унизить себя в глазах своих офицеров и матросов. И все-таки гнев, подсказавший ему проклятия, все еще бушевал в нем. Он внезапно ударил кулаком по каюте и крикнул:

— Послушай-ка, старина, я не хочу признавать себя побежденным. Этот Паумоту играет со мной шутки, надувает меня и оставляет в дураках. Но я отказываюсь признать себя побежденным. Я поведу свое судно, поведу прямо через Паумоту на Катиу, но найду ложе для него. Если все его покинут, я останусь на нем. Я покажу этому Паумоту, что не удастся меня одурачить. Моя шкуна — славная старуха, и я не брошу ее, пока останется хоть одна доска, на которой можно будет стоять. Вы слышите это?

— И я останусь с вами, капитан, — сказал Мак-Кой.

В течение ночи легкие обманчивые порывы дули с юга, и обезумевший капитан со своим огненным грузом наблюдал и измерял отклонение хода к западу и по временам отходил в сторону, чтобы тихонько выругаться так, чтобы Мак-Кой не слыхал.

На рассвете показались еще пальмы, выраставшие из воды к югу.

— Это подветренная оконечность Макемо, — сказал Мак-Кой. — Катиу только в нескольких милях к западу. Мы можем попасть туда.

Но всасывающее течение между двух островов отнесло их к северо-западу, и в час пополудни они увидели пальмы Катиу, поднявшиеся из воды и снова погрузившиеся в море.

Несколько минутами позже, как раз, когда капитан открыл, что новое течение с северо-востока подхватило «Пиренеи», мачтовые вахтенные увидали кокосовые пальмы на северо-западе.

— Это Фарака, — сказал Мак-Кой. — Мы не можем достичь ее без ветра. Течение несет нас к юго-западу. Но мы должны быть настороже. Несколькими милями дальше течение направляется к северу и заворачивает потом к северо-западу. Оно нас отнесет от Факаравы, а Факарава — самое лучшее место для «Пиренеев».

— Пусть это течение относит все к чорт… куда ему угодно, — с жаром заметил Давенпорт. — Мы все равно где-нибудь да разыщем для нее ложе.

Но положение на «Пиренеях» стало критическим. Палуба была так горяча, что, казалось, повышение температуры на несколько градусов заставит ее воспламениться. Во многих местах даже толстые подошвы матросских башмаков не служили защитой, людям приходилось почти бежать, чтобы не обжечь себе ног. Дым усилился и стал более едким. Все на борту страдали воспалением глаз; люди кашляли и давились, как-будто команда состояла из туберкулезных больных. После полудня лодки были приготовлены и снабжены всем необходимым. Несколько последних пакетов сушеных бананов было сложено в них, так же, как инструменты офицеров. Капитан Давенпорт положил в баркас даже хронометр, опасаясь, что палуба может вспыхнуть каждую минуту.

Всю ночь это опасение тяжело давило на всех, и при первом утреннем свете они впалыми глазами на смертельно-бледных лицах пристально глядели друг на друга, словцо удивляясь, что «Пиренеи» все еще держится и сами они все еще живы.

По временам, ускоряя шаги, а иногда переходя в бег, в припрыжку, капитан Давенпорт осматривает палубу своего судна.

— Это теперь вопрос часов, если не минут, — об'явил он, возвратившись на корму.

На рассвете следующего дня с верхушки мачты послышался крик: «земля!» С палубы земля не была видна, и Мак-Кой поднялся на мачту; капитан тем временем воспользовался случаем, чтобы облегчить свое сердце проклятиями. Но ругательства внезапно замерли у него на губах при виде темной линии на воде на северо-востоке. Это был не шквал, а ровный ветер, — прерванный пассат, на восемь румбов уклонившийся от своего направления, но снова принявшийся за свое дело.

— Держите прямо, капитан, — сказал Мак-Кой, как только сошел на корму. — Это восточная оконечность Факаравы, и мы войдем в проход полным ходом, в полветра и на всех парусах.

К концу этого часа кокосовая пальма и низменная земля были видны с палубы. Чувство, что конец сопротивления «Пиренеев» близок, всех угнетало. Капитан приказал спустить три лодки, близко подтянуть их к корме и посадил по матросу в каждую, велев им отталкивать лодки. «Пиренеи» прошли совсем близко от берега; выбеленный приливами атолл был всего в двух кабельтовых расстояния.

— Будьте готовы к повороту через фордевинд, капитан, — предупредил Мак-Кой.

И минутой позже земля разделилась, открывая узкий проход, а за ним лагуну, большую зеркальную поверхность, имевшую тридцать миль в длину и десять в ширину.

— Теперь поворачивайте, капитан!

Последний раз реи «Пиренеев» повернулись, когда судно повиновалось рулю и входило проход. Поворот только что был сделан, и веревки еще не были сложены в бухты, когда матросы и штурманы в паническом страхе бросились на корму. Ничего не случилось, но они утверждали, что что-то должно случиться. Они не могли сказать, почему. Они просто знали, что это случится. Мак-Кой бросился вперед, чтобы занять свое место на носу и ввести судно, но капитан схватил его за руку и повернул назад.

— Сделайте это отсюда, — сказал он. — Палуба не безопасна. В чем дело — спросил он в следующую минуту. — Мы остановились?

Мак-Кой улыбнулся.

— Вы встретились с течением, быстротою в семь узлов, капитан, — сказал он. — Так морской отлив выходит из этого прохода.

К концу следующего часа «Пиренеи» не двинулась вперед даже на длину своего собственного корпуса, но вскоре ветер посвежел, и судно тронулось.

— Вся команда в шлюпки! — приказал капитан Давенпорт.

Едва матросы успели собраться на корме, как средняя палуба «Пиренеев» среди пламени и дыма взлетела вверх, в паруса и такелаж, при чем часть обломков ее там и осталась, а остальное упало в море. Ветер был с траверса, и это спасло людей, столпившихся на корме. Они, как сумасшедшие, бросились к лодкам, но голос Мак-Коя, звучавший необычайным спокойствием, словно впереди было сколько-угодно времени, остановил их.

— Не торопитесь, тише, — говорил он, — больше порядка. Помогите, пожалуйста, кто-нибудь спуститься мальчику.

Рулевой в панике бросил штурвал, и капитан Давенпорт кинулся и схватил штурвал как раз во время, чтобы не допустить шкуну попасть в течение и разбиться.

— Вы бы лучше приняли на себя командование лодками, — сказал он мистеру Конигу. — Прибуксируйте одну из них покороче, прямо под корму. Когда придет время, я прямо спрыгну в нее.

Мистер Кониг колебался, потом перешагнул через борт и спустился в лодку.

— Полрумба ниже, капитан, — раздался голос Мак-Коя.

Капитан вздрогнул. Он думал, что один остался на судне.

— Есть, есть полрумба, — ответил он.

Посредине «Пиренеи» превратилась в открытую пылающую печь, из которой выходила масса дыма, высоко поднимавшегося над мачтами и совсем скрывавшего переднюю часть судна. Мак-Кой под защитой бизань-вантов продолжал свою трудную задачу проведения судна через извилистый канал. Огонь подвигался по палубе от места появления к корме, а высокая башня парусов на грот-мачте поднялась и исчезла в пламени. Они знали, что передние паруса еще работают, хотя и не могли их видеть.

— Только бы все паруса не сгорели, прежде, чем она войдет в лагуну, — простонал капитан.

— Она успеет войти, — ответил ему Мак-Кой с величайшей уверенностью. — У нас еще много времени. Она должна войти. А лишь войдет в лагуну, мы тотчас же повернем под ветер; это отгонит от нас дым и помешает огню распространиться на корму.

Язык пламени лизнул бизань-мачту, жадно протянулся к нижнему ярусу парусов, не достиг их и исчез. Сверху упал прямо на затылок капитана горящий кусок веревки.

Он быстро, как человек, ужаленный пчелой, протянул руку и сбросил с себя огонь.

— Какой курс мы держим, капитан?

— Норд-вест к весту.[4]

— Держите вест-норд-вест.

Капитан повернул штурвал и держал так.

— Вест на норд, капитан.[5]

— Есть, вест на норд.

— А теперь — вест.

Медленно, румб за румбом, входя в лагуну, «Пиренеи» описала круг, который поставил ее под ветер; и румб за румбом с такой спокойной уверенностью, как-будто у него впереди тысяча лет времени, Мак-Кой нараспев выкрикивал изменение курса.

— Еще румб, капитан.

— Есть, так держать.

Капитан Давенпорт повернул штурвал на несколько спиц в одну сторону, потом на одну меньше в другую, чтобы приостановить шхуну.

— Так держать!

— Есть, так держать!

Несмотря на то, что ветер теперь дул с кормы, жар был так силен, что капитан был вынужден сбоку глядеть на компас, отнимая от штурвала то одну, то другую руку, чтобы заслонить свои покрывшиеся волдырями щеки, или потереть пыльные поверхности рук о брюки. Борода Мак-Коя съеживалась и коробилась, и запах горелых волос, дошедший до капитана, заставил его тревожно взглянуть на Мак-Коя. Все паруса на бизань-мачте исчезли в натиске пламени. Капитан и Мак-Кой припали к палубе и закрыли свои лица. Лоскутья и клочья горящих веревок и парусов падали около них и на них. Смолистый дым от веревки, тлевшей у ног капитана, вызвал у него сильный припадок кашля.

«Пиренеи» ударилась о дно, нос ее поднялся, и она остановилась, сев на мель. Град пылающих обломков, сбитых толчком, упал вокруг них. Шкуна опять двинулась вперед и снова ударилась. Она раздробила своим килем хрупкий коралл, двинулась дальше и ударилась в третий раз.

— Руль на борт, — сказал Мак-Кой.

— На борту? — мягко спросил он минутой позже.

— Она не слушается руля, — был ответ.

— Хорошо. Она поворачивается. — Мак-Кой взглянул за борт. — Мягкий, белый песок. Лучшего и желать нечего. Прекрасное ложе.

Когда «Пиренеи» повернулась вокруг кормы и стала от ветра, ужасный порыв дыма и огня налетел на ют. Капитан от жгучей боли ожогов бросил руль. Он добрался до фаленя шлюпки, стоявшей под кормой, потом оглянулся, ища Мак-Коя, который стоял в стороне, чтобы дать ему спуститься.

— Раньше вы, — крикнул капитан, хватая его за плечо и почти перебрасывая через борт. Но пламя и дым были слишком ужасны, и он тотчас же последовал за Мак-Коем; оба вместе спустились, крутясь по веревке, и соскользнули в лодку. Матрос, стоявший на носу, не ожидая приказаний, перерубил фалень своим ножом. Весла, бывшие наготове, опустились в воду, и лодка отъехала.

— Прекрасное ложе, капитан, — пробормотал Мак-Кой, оглядываясь назад.

— Да, прекрасное ложе, и все благодаря вам, — был ответ.

Три лодки гребли к берегу, белому от раздробленного коралла. За берегом, на краю кокосовой рощи, виднелось с полдюжины соломенных хижин и с дюжину или больше возбужденных туземцев, которые широко раскрытыми глазами смотрели на пловучий костер, явившийся к их берегам.

Лодки пристали и странники моря вышли на белый берег.

— А теперь, — сказал Мак-Кой, — мне нужно подумать о том, как бы вернуться на Питкэрн.