Странники моря

1. Кое-что об акулах

Так его зовут на суше и на море — Джонни-Акула. В настоящее время он служит боцманом на одном торговом судне. Но, я думаю, он давным давно бросил бы море, если бы сознавал, что обладает какими-либо сухопутными талантами. Я говорю «сознавал», потому что человек, умеющий брать рифы и править кораблем, соскабливать краску и накладывать ее, очищать баки для воды от ржавчины, заменять старую доску на шканцах новой, чинить паруса и играть на гармонике — такой человек безусловно способен зарабатывать свой хлеб и па суше. Он может заниматься малярным делом, паяльным, плотничьим, портняжным и мало ли чем — если только сам верит, что может. А в том-то и была беда Джонни-Акулы: он не мог решиться поверить этому.

Но, впрочем, не судите его строго. Перед тем, как я познакомился с ним, его мозг пережил такое потрясение, что в продолжение многих лет совершенно отказывался принимать решение по какому-бы то ни было важному вопросу. Однако, не думайте, что Джонни «тронулся». Нисколько. Он был в таком же здравом рассудке, как вы, да я, за исключением одного только пункта — акул.

Акула, как вам, может быть, известно, вовсе не такая страшная вещь, как нам это внушали, когда мы были молоды. По крайней мере, некоторые моряки, никогда не падавшие за борт, хотят уверить нас, что обыкновенная дюжинная акула есть добродушное и туповатое создание, которое давным-давно было бы принято человечеством в товарищи и домашние любимцы, если бы не ее неизменная любовь к соленой воде, не ее немного несимпатичные черты лица и не ее репутация, что она глотает всякую всячину — репутация, за которую в значительной степени ответственен кит Ионы, как утверждают защитники и поклонники акул.

Я не натуралист и почти не моряк, хотя за борт я падал. Случилось также мне раз поймать акулу на ржавый железный крюк с помощью трех фунтов соленой свинины в качестве приманки, четырех футов цепи и нескольких саженей каната.

Один матрос сделал мне потом ремень для бритвы из ее кожи. Ремень я могу вам показать, но я достаточно скромен, чтобы признаться, что я не в состоянии ничего сказать по вопросу, следует ли или не следует принимать акулу в лоно семьи. Однако, я наверняка могу сказать, что мистер Джон Чокер — в общежитии известный под именем Джонни-Акула, — не посоветывал бы этого.

Если хотите, я расскажу вам историю Джонни.

2. В открытом океане

В те дни он был двадцатипятилетним парнем, хорошо знающим морское дело, работящим и веселым. Он плавал по морям с тех пор, как ему пошел четырнадцатый год, и служил теперь на судне «Чемпион». Его мать, вдова, жила в деревне «Радость Сердца» в заливе «Разочарования», и там же жила Катюша Маллой. Не стану описывать глаз Катюши. Достаточно сказать, что они были неотразимо пленительны — как и ее щечки, волосы, губки и талия. Так пленительны, что совсем лишили Джонни спокойствия души. И, пробыв на берегу всего три недели, он отправился в С.-Джон и снова нанялся на судно.

7 февраля «Чемпион» вышел из пролива, а ночью, 10 марта, он столкнулся с каким-то потерпевший аварию и покинутым судном, где-то около северного побережья Бразилии. Джон Чокер в то время храпел внизу на своей койке, и видел во сне Катюшу Маллой...

Когда он вышел на палубу, его удивил крутой наклон судна на нос. Потом он увидел, что все шлюпки исчезли с своих мест. А в следующую минуту он увидел фонарь, и при свете его — Билли Прайса, укладывавшего объемистый мешок в гичку шкипера, — единственную оставшуюся лодку на судне.

— Гей, Билли. Что ты делаешь? — окликнул он его.

— Все удрали, а нас оставили, Джонни, — ответил тот. — Я думал, ты тоже удрал вместе с ними и бросил меня одного. Хорошо, что ты здесь. Помоги мне. Наш «Чемпион» стукнулся обо что-то и тонет. Носом вниз.

И, таким образом, случилось, что утром 11-го марта Джонни Чокер очутился в шкиперской гичке среди темного и пустынного океана, один с Билли Прайсом. Но если бы выбор товарища зависел от него, он, наверное, не сидел бы в гичке с Билли Прайсом.

Солнце взошло. Оба внимательно оглядывали горизонт, смотрели на восток и на запад, на север и на юг. Но везде только пустынная безбрежность моря, везде только маленькие мерцающие водяные холмы и темные узкие долины между ними.

«Чемпион» бесследно исчез. Его шлюпок тоже не было видно, и нигде на горизонте никакого намека на землю.

— Компас взял? — спросил Джонни.

— Никакого компаса не было, — ответил Прайс и поглядел на два мешка с сухарями, два боченка с водой и всякую всячину из кладовой, лежавшую на дне лодки.

Джонни вставил в гнездо мачту и поднял парус.

— Южная Америка вон там, — сказал он, показывая рукой. — Поверни так, чтобы солнце было за твоей спиной, Билли, и не сворачивай с этого курса, тогда мы завтра к утру достигнем земли.

Но Прайс, держа одной рукой руль, а другой шкот, мрачно посмотрел на товарища и продолжал держать курс на юг.

— Позволь узнать, кто поставил тебя здесь командиром? — спросил он левым уголком губ.

Это у пего была такая привычка — всегда кривить рот и говорить одним уголком губ, когда он был в дурном расположении духа. Джонни знал это — недаром они были из одной деревни. Он видел, что дело идет к ссоре, и всею душой хотел избежать ее.

— На каждом судне должен быть командир, — примирительно ответил он, — а так как нас тут двое, то выбирать не из кого, кроме меня да тебя.

— Да, кроме меня да тебя, — сказал Прайс, еще больше скривив рот. — Какой же тут может быть выбор, а?

Джонни был хороший моряк, а Билли Прайс — плохой, и они оба знали это. Джонни чувствовал, что он должен взять на себя командование лодкой. Он наклонился и нехотя взял со дна весло. Но в тот же момент Билли Прайс закрепил шкот и вынул что-то из кармана. И когда Джонни выпрямился, он увидел перед собою дуло револьвера. Это был совсем маленький револьвер, но изумленным глазам Джонни его дуло показалось величиной с жерло пушки.

— Брось это, — сказал он гневно и презрительно. — На твоем месте, Билли, я бы постеснялся так поступать. Честные люди не наводят пистолетов на товарищей. Но ты, впрочем, никогда не был достаточно мужчиной, Билли Прайс, чтобы честно драться руками и ногами.

С этими словами он положил весло назад и уселся на скамейку за мачтой, лицом к самозваному шкиперу.

— Полегче болтай языком, Джонни, а то пристрелю, — предостерег его Билли.— Я не люблю тебя и никогда не любил. Если хочешь остаться без головы, скажи только слово еще... Я не потерплю бунтовщичества.

И, таким образом, лодка продолжала итти на юг. Солнце высоко' поднялось на небе. Билли Прайс управлял рулем и шкотом, с револьвером на коленях, а Джонни Чокер сидел и курил. В отдалении за кормой показался черный трехугольный спинной плавник и стал приближаться к лодке, рассекая волны.

— Но куда ты ведешь лодку? — спросил, наконец, Джонни. — Если ты повернешь на запад, мы достигнем Америки.

— К чорту Америку, — ответил Прайс. — Заткни глотку, я здесь командир.

— Но ведь тебе самому важно достигнуть земли, Билли, — возразил Джонни самым сладким голосом. — Ведь плох тот командир, который не может добраться до земли.

— Я тебе не Билли, — заорал Прайс. — Если тебе нужно что-нибудь сказать мне, Джонни Чокер, изволь говорить мне «вы» и «сэр». Я командир здесь, чорт тебя дери!

С упавшим сердцем Джонни начал сознавать, что его товарищ немного повредился в уме.

Ему вспомнилось, что в семье Прайсов было несколько «чудаков» и прямо сумасшедших.

— Слушаю-с, сэр, — ответил он и начал набивать трубку.

— Не сметь курить, когда ты на вахте! — крикнул Прайс.

Два черных плавника следовали за лодкой, рассекая голубые волны.

Джонни спрятал трубку в карман и от нечего делать стал вертеть пальцами.

— Пора завтракать, сэр, — осмелился он напомнить, в конце-концов.

— Команда переведена на четверную порцию, Чокер, — ответил Прайс, — один сухарь и один глоток воды. А сперва принеси мне мой завтрак — коробку сардин, булку и бутылку рома.

Джонни нашел сардины, булку и ром и поставил их к ногам Прайса. Он надеялся, что Билли щедро угостится из бутылки, и радовался тому, что тот всегда скоро пьянел от спиртного. Потом он удалился на нос, за прикрытие паруса, и там принялся утолять свой голод печеньем, маслом и мармеладом, запивая их водой из боченка.

Он уже кончал трапезу, когда Прайс вдруг приказал ему спустить парус.

— Есть, сэр, — отозвался Джонни, лихорадочно спеша надеть крышку на банку с маслом.

— Скорее, чорт тебя дери, — заорал Прайс.

Крышка все не налезала. Джонни сунул банку под скамейку. Но мармелад и коробка с печеньем еще были на виду, когда прогремел выстрел, и пуля, продырявив парус, со свистом пролетела над головой Джонни. Джонни спустил парус. Билли Прайс глядел на него, перекосив рот.

— Так ты, стало-быть, ел варенье и печенье, а? — зловеще спросил он. — И масло, добавил он, увидев открытую банку с маслом, которая выдвинулась из-под скамейки, когда лодка сильно покачнулась.

Джонни был не на шутку испуган. Револьвер все еще дымился в руках безумца.

— Но у нас ведь так много провианта, сэр, — залепетал он.

— Много провианта, — заорал Прайс, — не так уж много на четыре рта, дурак.

— На четыре рта?.. — слабо спросил Джонни.

— Оглянись назад, — ответил Прайс.

— Но ведь это нас не касается, вас и меня, — сказал Джонни. — Мы не обязаны кормить акул.

— Мы будем кормить их, как честные моряки, — ответил Прайс. — А когда весь провиант выйдет, я выброшу им тебя, Джонни Чокер, а потом вернусь домой и женюсь на Катюше Маллой.

У Джонни волосы стали дыбом и мурашки побежали по спине.

— А теперь иди сюда, по сю сторону мачты, и подними опять парус, — приказал Прайс.

3. Сумасшедший

Так прошел день. Джонни надеялся, что ночь положит конец смешному и опасному положению в которое его поставила злая судьба. Билли Прайс заснет, и тогда он, Джонни, свяжет его по рукам и ногам и направит лодку к берегам Бразилии. Это было просто, как дважды два четыре.

Акулы продолжали плыть за лодкой, потому что Прайс щедро покормил их солониной. Солнце зашло в пурпурном ореоле. Большие звезды засветились над водным миром, словно желтые и белые фонарики. И при свете звезд были видны черные плавники акул, рассекавшие невысокие, но крупные волны. Ветер затих.

Прайс приказал убрать парус. Он сидел на руле, покуривая трубку, а Джонни, полулежа на носу, не сводил взгляда с кормы, ожидая, когда потухнет огонь трубки, и голова сумасшедшего упадет па грудь. Трубка погасла, но голова не опустилась на грудь. Прайс был оживлен и с каждым часом становился все оживленнее. Он напевал сам себе, рассказывал сам себе истории и беседовал с черными плавниками, которые следовали за лодкой...

В конце-концов, Джонни заснул, вопреки всем своим стараниям не смыкать глаз и наблюдать за головой Билли Прайса, которая выделялась черным пятном на фоне звездного неба. Уже было светло, когда он проснулся. Прайс попрежнему сидел на корме и насмешливо глядел на него блестящими глазами. Оба черные плавника неслись близко за кормой. Звезды погасли на небе. Револьвер матово блестел в руке Прайса.

— Принеси мне завтрак, а потом поставь парус, — приказал Прайс.

Джонни чувствовал себя освеженным и окрепшим после сна, но большим дураком. Разве он не упустил глупейшим образом свой случай.

— Как изволили почивать, сэр? — вежливо спросил он, обдумывая в то же время, может ли банка с маслом, весящая восемь фунтов, и брошенная изо всей силы, пролететь расстояние между ним и Прайсом быстро, как револьверная пуля. Но он решил, что нет.

— Почивал! — вскрикнул Прайс. — Будь уверен, ленивая шканцевая крыса, что никогда не увидишь меня спящим. Спать. Мне этого не нужно. Мне не нужно сна. Я уже три недели не смыкаю глаз. Неси же мой завтрак и солонины для молодчиков за кормой.

В этот день Джонни не пришлось отведать ни печенья, ни масла, ни варенья; всякий раз, как наступал час трапезы, Прайс приказывал ему спускать парус, и, таким образом, он вынужден был жевать свой сухарь и выпивать свой глоток воды на глазах Билли Прайса. Но зато ему позволялось смотреть, как Прайс ел сам и кормил акул. Самозванный капитан ел все лучшее, что было в лодке, медленно смакуя каждый кусок.

После каждой трапезы, он выпивал немного воды и рома — самую скудную порцию рома, от которой даже муха не опьянела бы. А акулам он скармливал солонину огромными кусками.

В промежутках между трапезами он курил, а также чистил свой револьвер. Джонни видел, что это пятизарядный револьвер и что в нем осталось только четыре пули. Было ясно, что запасных патронов у сумасшедшего не было с собою, и бедный Джонни немного воспрянул духом. Если сумасшедший расстреляет свои четыре оставшихся заряда, он, Джонни, сможет взять команду в свои руки и направить лодку к берегу. Поэтому он начал придумывать, как бы заставить Билли Прайса четыре раза разрядить свой револьвер.

— Могли бы вы попасть в одну из этих рыб, сэр, — спросил он, делая жест в сторону акул за кормой.

— Конечно, могу, только не хочу, — ответил Прайс. — Они мои друзья, они приплыли сюда, чтобы сожрать тебя, Джонни Чокер. У тебя ужасно короткая память, любезный. Всего шесть месяцев тому назад Катюша сказала мне, что не скажет ласкового слова мне, пока акулы не сожрут Джонни Чокера.

— Она вовсе не говорила этого, — вскричал Джонни. — Она не хотела говорить вам ни одного ласкового слова, это верно, но она вовсе не хотела, чтобы акулы сожрали меня. Ведь она обещала выйти за меня, Билли Прайс.

Билл Прайс хитро засмеялся и покачал головой.

— Я знаю, что она сказала, и знаю, что она думала, и когда эти акулы так полюбят солонину и станут так доверчивы, что проглотят все, что им ни кинь, я брошу тебя за борт, Джонни Чокер.

— Она все равно никогда не скажет тебе ласкового слова, хотя бы ты остался единственным мужчиной в целом мире, сумасшедший ты негодяй, — вскипел Джонни, забыв в своем гневе весь свой страх и всякую рассудительность.

Лицо Билли Прайса потемнело. Он нагнулся вперед и поднял револьвер. Джонни не мог пошевелиться, не мог вскрикнуть. Перед собой он видел страшное и искаженное лицо сумасшедшего, а за ним полоску голубого неба, а когда корма лодки скользила вниз, игривую пляску волны и сверкание двух черных плавников. Он чувствовал себя совершенно парализованным, словно мертвым уже. Сердце лежало в груди тяжелым' холодным камнем, мозг не работал, кровь уже застыла в жилах, только глаза одни жили еще.

Билли Прайс опустил револьвер. Его лицо опять изменилось, выражение бешенства сменилось глупым лукавством и идиотским самодовольствием. Он тихо засмеялся, и при этом жутком, но все же успокаивающем звуке, сердце и мозг Джонни Чокера опять стали работать, разгоняя кровь по телу, и думать.

— Нет, Джонни, я слишком хитер для тебя, — сказал Прайс. — Ты думал, небось, как бы раздразнить меня, чтобы я расстрелял все свои патроны. Но я не дурак. Когда придет время скормить тебя акулам, я приложу дуло этой маленькой штучки прямо к твоей груди и спущу курок. Я не такой хороший стрелок, чтобы рисковать.

Весь этот день Джонни не сводил глаз с сумасшедшего, все ожидая, не начнет ли тот клевать носом, не опустятся ли веки на его горящие глаза. Но тщетно. Опять настала ночь, и белые, и желтые звездочки зажглись на небе. Парус был спущен и убран; маленькая лодка бесцельно покачивалась между неподвижными огоньками на небе и их колыхающимся отражением в воде, а черные плавники держались близко к ее корме. Прайс курил трубку, разговаривал сам с собой и кормил акул кусочками свинины, которую он крошил пальцами. Револьвер матово блестел на его коленях, и не было минуты, когда его немигающий взгляд не был бы обращен на Джонни, который полулежал, съежившись на носу.

Джонни успешно боролся со сном далеко за полночь. Помогало этому и чувство голода, потому что он не привык питаться тремя сухарями и тремя глотками воды в день. Но, в конце-концов, он заснул.

4. Пароход

Третий день прошел спокойнее второго. Солнце сияло, дул слабый ветерок. Прайс лелеял свой револьвер и свои безумные намерения, а акулы почти вплотную следовали за лодкой. Джонни попытался было придумать какой-нибудь способ перехитрить сумасшедшего, но у него голова так болела, что ему трудно было думать.

Когда настал час ужина, Прайс протянул ему бутылку с ромом.

— Ешь вдосталь, любезный, и пей, сколько хочешь, — сказал он. — Солонина почти вся вышла и сардины тоже, а сыр и хлеб эти акулы, видно, не уважают. Так ешь и пей вволю, Джонни Чокер, чтобы бедные рыбы нашли какой-нибудь вкус в твоем теле.

Хотя холод смерти на мгновение сжал сердце Джонни при этих словах, он все же был так голоден, что сразу воспользовался разрешением, поел жадно и много и выпил несколько кружек воды и рома. После этого он притворился спящим, обхватив горлышко бутылки правой рукой. Если бы сумасшедший исполнил то, что говорил, если бы он подошел близко к нему, Джонни, чтобы приложить дуло револьвера к его груди, прежде чем выстрелить, тогда Джонни мог надеяться, что бутылка опустится на череп сумасшедшего раньше, чем будет спущен курок.

Молчи, — прошептал Прайс, — если крикнешь, я убью тебя. Я не хочу, чтобы этот чертовский пароход знал, что мы здесь!

Несмотря на тупую боль в голове и приятное чувство полноты в желудке, Джонни не поддавался сну в продолжение многих часов. Его веки были тяжелы, но он не давал им закрыться. Пальцы правой руки, сжимавшей горлышко бутылки, онемели, но он не разжимал их. Лодка качалась на волнах между неподвижными фонариками на небе и их колыхающимся отражением в воде. Черная голова сумасшедшего покачивалась на фоне темного неба, усеянного белыми звездами. Плавники акул поблескивали над волнами, а время от времени и вся длинная спина прожорливых чудовищ была ясно видна за кормой лодки, словно залитая жидким пламенем.

Джонни закрыл глаза на миг и забыл их снова открыть. Он спал сном человека сытого и которого лихорадит. Вдруг его разбудило ощущение руки на шее и чего-то твердого у лба.

Он раскрыл глаза и увидел перед собою горящие глаза и искаженное лицо Прайса.

— Молчи, — прошептал Прайс. — Если крикнешь, я убью. Я не хочу, чтобы этот чертовский пароход знал, что мы здесь.

Джонни повернул глаза и увидел темный длинный, усеянный огоньками силуэт, который плыл мимо, меньше, чем в двухстах ярдах от них. Это был почтовый пароход из Бахии в Пернамбуко. Он прошел мимо, затемнив на мгновение звезды черными клубами своего дыма. Лодка запрыгала на волнах, поднятых его винтами. Прайс разжал свои пальцы, сжимавшие горло Джонни, и смотрел вслед пароходу. Дуло револьвера соскользнуло со лба Джонни, но он не мог поднять правой руки, державшей бутылку, так как сумасшедший давил па него всей тяжестью своего тела. Однако ум Джонни тоже проснулся.

— Акулы, — крикнул он. — Акулы бросят нас и последуют за пароходом!

Сумасшедший бросился на корму.

— Нет, они тут, — возбужденно закричал он. — Они тут. Неужто они покинули бы меня после всей солонины, которую я им скормил, и...

Но в этот миг Джонни ударил его бутылкой, ударил сильно и метко, зная, что дело идет о жизни и смерти...

Джонни стоял теперь один на корме качающейся лодки и смотрел на воду, где среди отражения небесных огоньков акулы набросились на неожиданное угощение…

Он повернул лодку носом на запад, поставил парус и закурил трубку. Его била лихорадка. Поминутно он оглядывался назад, но черные поблескивающие плавники исчезли. Время от времени он впадал в дремоту, но всякий раз просыпался от ощущения призрачных, холодных пальцев па шее...

5. Один

На рассвете акулы вновь появились, и подплыли совсем близко, требуя еще корма.

Весь день они держались около самой кормы.

Джонни дремал, ел, курил и проклинал акул. Заметив течь в лодке, он попробовал заделать ее. Бросал акулам сухари — сухари и проклятия. Время от времени вычерпывал воду из лодки пустой жестянкой из-под сардинок. И тоскливо вглядывался в горизонт, не видно ли земли.

У него адски болела голова. Он пил много воды, чтобы смачивать пересохшее горло, и много рома, чтобы успокоить нервы.

Прошла еще одна ночь или две. И снова день занялся над морем... Или это был уже второй, третий, четвертый...

Акулы не отходили от лодки. Джонни молился и бросал им сардины и сухари. У него самого аппетит совсем пропал, — т.-е. аппетит на сухари, мармелад и сыр. Но он пил ром и воду. Временами он дремал па руле и грезил о родной деревне. А временами вычерпывал воду и старался заделать течь.

Он разговаривал с акулами. Ведь нужно же было разговаривать с кем-нибудь. Он говорил им, что, по его мнению, Катюша Маллой виновата во всем — и в смерти Билли Прайса, потому что ее замечание вбило в голову Прайса сумасшедшую мысль скормить его акулам. И он снова вычерпывал воду.

Настало время, когда он, казалось, не делал ничего другого, как только вычерпывал воду, которая уже доходила ему выше щиколотки. Акулы заметили это, разумеется. Они плыли за кормой у самого руля, и ждали. Джонни видел, как сверкали белки их глаз, и черпал, черпал, черпал...

Человеческий голос окликнул Джонни, но он подумал, что это галлюцинация, и даже не поднял головы. Потом что-то стукнулось о борт его лодки, и он подумал, что это акулы пытаются влезть в лодку, и отвернулся в другую сторону, чтобы не видеть. Жесткие руки схватили его и перетащили в другую лодку, а перед тем, как закрыть глаза, он заметил судно, стоявшее ярдах в ста от него.

Теперь его зовут Джонни-Акула из-за его страха перед акулами. Но, несмотря на этот страх, он не бросил морской службы, потому что думает, что на суше он не мог бы добывать себе пропитание. Он хороший моряк, уже давно плавает боцманом, и, наверное, мог бы выдержать экзамен на шкипера, если бы имел чуточку больше школьных познаний. Но акулы — его больное место. Он всегда говорит о них, они снятся ему, и он считает счастливым и удачным только то плавание, во время которого ни один черный плавник не прорезал лазурь за кормой.

Вы думаете, вероятно, что он женился на Катюше Маллой? Ошибаетесь. Он женился на другой девушке, из другой деревни. После того, как он выздоровел от пережитого потрясения, он никогда не мог слышать имени Катюши Маллой без того, чтобы не вспомнить Билли Прайса и акул.