Страшная история

Потомок

Озеро было затхлым и неподвижным — лишь изредка, вместе с особенно сильным порывом ветра, свинцовая гладь возмущалась тяжёлыми волнами, которые нехотя лизали песчаный берег. Я заглушил мотор, не доехав до пустынного пляжа самую малость. В салоне автомобиля было тепло и уютно, но сквозь тонкое стекло я чувствовал пробирающий до костей холод, накрывший здешние места.

— Здесь? — недоверчиво спросила Катя, осматривая голые стволы деревьев, подступающих к озеру.

— Здесь, — ответил я. — Именно здесь.

По её глазам я увидел, что она не поверила. Ну и пусть. Набросив на себя жёлтую демисезонную куртку, валяющуюся на заднем сиденье, я вышел из автомобиля.

Природа притихла. Я увидел у кромки берега зеленоватую воду с густым налётом пены. Где-то в лесу каркнула ворона.

Увидев, что Катя продолжает сидеть внутри, я раздражённо прикрикнул:

— Ну, ты идёшь?

Она начала вылезать из машины, по-прежнему затравленно озираясь в поисках обещанной хижины. Хижины не было, потому что я соврал. Катя всегда была страстной поклонницей ночей под звёздами и свеч, тающих на фоне рассвета. Так что сыграть на её романтических чувствах не составляло труда. Я нарисовал в её воображении одинокую хижину в живописном природном уголке, где будем только мы одни — и никого больше. В своей святой наивности она до сих пор не поняла, что её провели.

— Где хижина?

Я взглянул в её глаза. Обида, недоумение и испуг. Ещё не угас огонёк надежды, но он стремительно таял.

— Там, — я указал рукой на еле различимую тропинку, ведущую вглубь леса. — Всего сотня метров, но машина проехать не может.

Не дожидаясь ответа, я пошёл по тропинке. Услышал, как она облегчённо вздохнула у меня за спиной, но в то же время чувствовал на затылке её настороженный взгляд. Она жалела, что приехала сюда, но сейчас ей ничего не оставалось, кроме как следовать за мной. Не могла же она остаться одна на этом зловещем берегу.

Под ногами хлюпали почерневшие листья. То и дело приходилось хвататься за стволы деревьев, чтобы не поскользнуться на них. Катя ойкнула, споткнувшись о тонкий сук, незаметный под пожухшей листвой. Я не остановился, не подал ей руки.

— Эй! — крикнула она. — Ты мне не поможешь?

Я бросил через плечо:

— Не отставай. Идём дальше.

— Нет, — упрямо сказала она.

Я развернулся. Катя стояла на четвереньках в той же позе, в какой упала — даже не пыталась отряхнуться. Чёрные волосы рассыпались и беспорядочно падали на лицо, делая её невероятно красивой.

— Послушай, — сказал я, — тебе нужно встать и…

— Нет, это ты послушай! — закричала Катя и поднялась. Глаза буравили меня, взрываясь ненавистью. — Что это за место? Какого чёрта мы здесь делаем? Ты обещал мне хижину…

— Идём, — снова сказал я. Она осеклась и опустила взгляд на свою голубую куртку. На груди расплывалось тёмное пятно, к которому прилипли обрывки мёртвых листьев.

— Смотри, — зло сказала она. — Смотри, что стало с моей курткой. Ты доволен?

Я пошёл дальше. Кажется, она что-то кричала, но я не стал вслушиваться.

Расчёт оказался правильным. Через полминуты за спиной снова послышались шаркающие шаги. Но на этот раз к ним примешивались приглушённые всхлипы. Катя плакала часто — так же, как смеялась. Вообще, в ней ещё оставалось слишком много от беспечной девочки-подростка.

Поляна приближалась, и свидетельством тому стал редеющий лес. Голые стволы расступались, открывая поседевшие травы, приникшие к земле. Я вышел на опушку, посмотрел на матовый диск солнца, нависающий над деревьями, и стал ждать Катю.

Шаги приближались.

— Ты, мразь… Мама родная, что это?

Все обидные слова мигом вылетели из её головы, когда Катя увидела поляну, на которую мы пришли. Глаза её расширились; она непроизвольно сделала шаг назад.

Могильные камни лежали на земле через каждые два шага — с первого взгляда абсолютно беспорядочно, но если задержать на них взгляд, то в их расположении начинала вырисовываться какая-то внутренняя гармония, безупречный порядок. Всего их было около тридцати штук. В самом центре поляны высился большой чёрный камень, напоминая мрачного кладбищенского сторожа.

— Что за?.. — прошептала Катя, не глядя на меня.

Я взял её за плечи. Она с усилием перевела взгляд на моё лицо.

— То, куда мы шли с самого начала.

— Но…

Я чуть сжал ладони, заставив её поморщиться, и толкнул вперёд, к камню, который стоял в центре.

— Иди.

Она мотнула головой. Я усилил хватку.

— Иди, я говорю.

— Почему? — спросила она. Голос дрожал.

— Узнаешь.

Катя сделала шаг вперёд. Ближайшая могила была от неё теперь совсем близко. Она покосилась на серый валун могильного камня и прошептала:

— Пожалуйста…

Но я непреклонно толкал её дальше.

На пятом шагу она попыталась вывернуться из моих рук и убежать. Но я был готов к этому и с лёгкостью пресёк попытку побега, схватив её за запястье и притянув к себе.

Катя пронзительно завизжала, забила ногами. Её крик эхом пролетел над оголённым лесом. У меня заложило уши.

— Успокойся, — шептал я ей на ухо. — Да успокойся же!

Мне пришлось встряхнуть её несколько раз, пока она не притихла. Если уж сейчас она так себя ведёт, как она вынесет то, что предстоит?

— Ну, как? — спросил я, ослабляя хватку. Ноги Кати больше не держали её, она начала сползать из моих объятий на колени. — Пришла в себя?..

Катя смотрела на меня снизу вверх, и в её бездонных глазах я увидел нечто, что меня сильно обрадовало. Это было желание убить. Давно бы так, а не сопли распускать.

— Чувствуешь? — улыбнулся я.

— Ублюдок, — выплюнула она. — Будь уверен…

— Да-да, уверен, что ты найдёшь способ мне отомстить. Но пока главный тут я — договорились?

Теперь на её прекрасном личике я не видел ничего, кроме ненависти и безотчётного ужаса. Убойные ингредиенты.

Так как ходить Катя сейчас вряд ли могла, я просто взял её в охапку и отнёс к камню. Она слабо брыкалась, но особых проблем это не вызвало.

Я положил поникшее тело на камень. Катя была в сознании, она смотрела на меня своими глазами цвета спелой черники, но не двигалась. Наверное, шок от столь неожиданного поворота событий. А может, действие камня уже давало о себе знать.

Я нагнулся и поцеловал её в лоб. Слова были лишними, но я в очередной раз позволил себе слабость:

— Не бойся.

Я отошёл от центра поляны и присел на красноватый могильный камень. Целую минуту пытался вытащить из кармана пачку сигарет. Пальцы дрожали. Я уверял себя, что это из-за здешнего собачьего холода.

Наконец, я ощутил во рту аромат табачного дыма. Вдохнув полной грудью отраву, я бросил последний взгляд на камень. Катя по-прежнему лежала и смотрела на низкое хмурое небо. Грудь вздымалась и опадала, в дыхании появились хриплые нотки. Процесс пошёл; теперь его не обратить.

Я отвернулся. Видеть то, что будет дальше, мне не хотелось. Однажды я уже прошёл через это. Мне не понравилось.

Я вспомнил о тёплом летнем вечере, когда стоял у чёрного камня, приложив ладонь к нему с такой силой, что кисть потом ныла ещё неделю. Деревья тогда были облачены в летние одеяния, но оставались глухими и немыми к мольбам, как и сейчас.

— На помощь… — прохрипела Катя сзади.

Свитер на моей спине пропитался потом. Волнение? Или камень начинает нагреваться, подпитываясь неведомой энергией?

— На помощь…

Сгоревшая дотла сигарета обожгла мне палец. Я отдёрнул руку, выпустив окурок из рук. Особой пользы эта сигарета мне не дала. Затянулся-то всего пару раз.

Катя попыталась закричать, но из груди вырвался лишь тихий мучительный стон. Кажется, она начала что-то понимать. Я хорошо представлял себе, каково ей. Нет ничего страшнее, чем заглянуть внутрь себя и найти там чудовище.

Ровно год назад, в прекрасное воскресное утро, я проснулся с ощущением: что-то не так. Я заподозрил, что болен, и с утра напичкал себя таблетками, но мерзкое чувство не уходило. Оно становилось всё сильнее, накатывало волнами, призывало куда-то идти.

Это был первый день. Дальше было хуже. Я потерял аппетит, спал плохо, и весь день, от зари до зари, меня преследовал настойчивый голос в голове — иди, иди, ты должен идти, ты должен.

Вечером в четверг мучение достигло апогея. Я сел в свою «Волгу» и выехал за город. Лицо было красным и разгорячённым. Я со всей силы давил на педаль газа, выжимая из тачанки всё мыслимое и немыслимое. Увидь меня какой-нибудь гаишник, у него появился бы повод хорошенько на мне нажиться.

Мне показалось, или действительно задрожала земля? Я огляделся. Леса остались пустыми, но меж деревьев я уловил нарастающий тревожный хор, в котором сплелись десятки голосов. Мужских, женских и детских. Они шли сюда.

Я опустил голову и обхватил её руками. Действо предназначалось для Кати, я своё уже получил. Но даже быть рядовым свидетелем — удовольствие ниже среднего…

Тогда я тоже слышал хор, гудящий над лесом, как огромный рой пчёл. Хор становился громче. Я стоял, обливаясь потом, не в силах отлепиться от проклятого камня, и видел, как вздыбилась земля на поляне. Могильные камни зашевелились. Мертвецы, покоившиеся под ними, проснулись и рвались наружу. Они пробивали путь наверх, чтобы приветствовать потомка.

Катя, наконец, закричала, но только потому, что ОНИ дали ей возможность это сделать. Кричала она совершенно бессмысленно:

— Ааааааа…

Кричал ли тогда я? Или мне не подарили даже эту отдушину? Я не помнил. Помнил только, что в какой-то момент поляна, камень, ночной ветер, ласкающий щёку — всё это исчезло. Я остался один. Запертый в своём собственном разуме.

Мой род был проклят. Проклятие было наложено в те давно стёршиеся в пыль времена, когда балом на Руси правили мрачные божества, имена которых ныне забыты навечно. Осознавать это было мучительно больно, особенно когда воспоминание пихали в мозг вопреки моей воле. Я видел, как красные искры костра взметаются вверх и исчезают во мгле. Рядом с костром стоял человек. Он смотрел на меня и улыбался. Улыбка была не улыбкой, а дьявольским торжествующим оскалом. Я не мог отвести взгляд от лица, которое так напоминало моё собственное. В какой-то момент мне показалось, что это и есть я, но я ошибся. Человек у костра был не мной — но он имел со мной родственную связь. Прапрапрапрапрапрадед? Сотый прадед? Неважно. Важно было то, что он содеял.

Человек смотрел на меня любящими глазами, в которых отражалось пламя огня. Когда-то таким же любящим взглядом он одаривал свою сестру. Но его любовь была запретна, она перечила самой природе человека, всем писаным и неписаным законам. Ему оставалось только одно: утопить тёмную страсть в пучинах своей души, забыть о нём.

Но он выбрал иной путь. Путь, обагренный кровью.

Я решился снова поднять голову. Крики Кати утихли, они сменились странным клокотом. Хорошо.

Со всех сторон на поляну надвинулись длинные чёрные тени. Их не могло быть, потому что солнца на небе не было… но они были. Там, где на траву падала тень, трава становилась совершенно чёрной и вмиг сворачивалась в обугленную трубочку. Тени стояли и наблюдали за тем, как причащается очередной потомок проклятого рода.

Этот человек… Он это сделал. Он получил то, что хотел, невзирая на то, что для этого ему пришлось убить сестру. И напоследок — себя.

Это было здесь, на этой поляне.

Наказание было сурово. За тягчайший грех присудили расплачиваться всему роду. Жестокие старцы положили начало вечному проклятию, простирающемуся через века. Каждый ребёнок, в жилах которого текла кровь безумца, переходил во власть тьмы. И эту участь нельзя было изменить.

Я понял это в тот момент, когда моё тело содрогалось в спазмах, стоя у чёрного камня, на котором безумец совершил свой грех. Камень стал алтарём нашего рода. Веками он притягивал к себе очередного потомка. Здесь происходило моё причащение. Здесь происходило причащение Кати. Кати, моей сестры.

Нас разлучили, когда мне было пять лет, а ей — три. Эти пять лет остались в моей памяти одним коротким солнечным днём. Но потом небо прорезала красная молния — однажды, в серый промозглый осенний день, похожий на сегодняшний, всё кончилось. Мне сказали, что родители попали в катастрофу, и я безоговорочно поверил, что так и есть… но в тот летний вечер мне раскрылась истинная сущность того, что произошло. Мне соврали. Папа убил маму и покончил с собой.

Я попал в детский дом. Кате повезло больше — её удочерил состоятельный человек. Годы, большинство из которых не было пропитано сахаром, стёрли с памяти черноволосую сестрёнку, которая так любила рисовать розы и радовалась, когда ей давали ириски. Я забыл.

Но меня заставили вспомнить. Причащение должно было быть проведено для каждого потомка. Я должен был найти Катю и привести её сюда.

И я нашёл её. Нашёл и влюбился с первого же взгляда, как только увидел её глаза и услышал заливистый голосок. Она меня не узнала, да и откуда могла узнать? Мне ведь было пять, ей — всего три… Не исключено, что она вообще начисто забыла о непутёвом братце.

Я запрещал себе думать о ней. Запрещал подходить к ней близко. Уходил в трехнедельные запои, стараясь обмануть древний механизм, который протягивал когтистые лапы из глубин веков. Вилял из стороны в сторону, как песчинка, надеющаяся полететь против ветра. Но это было бесполезно. Меня всё равно неотвратимо сдувало к Кате.

И она… она ответила мне взаимностью. Сдавалось мне, это тоже было далеко не случайно. Однажды ночью, глядя на потолок с трещинами, я задал себе вопрос: может ли быть — чисто гипотетически — может ли так быть, что мой отец и моя мать… они были…

Я знал ответ. Противоестественное действо, которое совершил подонок, чьего имени я даже не знал, переходило из поколения в поколение.

Сейчас, сидя на могиле давно усопшего предка, я до боли сжал виски. За моей спиной в трёх шагах корчилась в невыносимых страданиях моя сестра, а я ничего не мог поделать. Ничего. Я не мог подойти к ней, вырвать из жестоких объятий алтаря и убраться восвояси, я не мог задушить свою запретную любовь. Всё определяло то, что было сотворено многие сотни лет назад.

Тени неодобрительно покачнулись, когда с моих глаз сорвалась первая слезинка, оросив мёрзлую землю.

Позже, когда всё было кончено, мы сидели в салоне «Волги» и слушали тихую музыку из динамиков. Обогреватель не давал достаточно тепла, чтобы согреть нас. Но ещё сложнее было ему растопить наши промёрзшие души.

— Значит, ты мой брат, — сказала Катя. Я промолчал. В её словах звучало утверждение, а не вопрос.

Катя задумчиво соскоблила ногтем грязь, прилипшую к бардачку. Она выглядела очень бледной и измождённой, но в целом — гораздо лучше меня самого после причащения. Я тогда еле дополз до машины.

Она больше не смеялась. Я полагал, что больше никогда в жизни не услышу её беззаботный смех.

— Почему ты не сказал? — спросила она, не глядя на меня.

Я услышал собственный осипший голос и увидел белое облачко, вырвавшееся из губ:

— Я не мог. Иначе бы ты сюда не пришла.

— Да, наверное…

Музыка в динамике сменилась сводками новостей. Катя нетерпеливо махнула рукой в сторону радиоприёмника. Я повернул ручку, и наступила звенящая тишина. Поверхность озера теперь казалась чёрной. Моросил едва заметный дождик, о наличии которого можно было догадаться только по микроскопическим прозрачным каплям, облегающим лобовое стекло.

— Я не хотел, — сказал я. — Поверь мне, я не хотел. Я сопротивлялся, как мог. Это просто…

— … просто предначертано, да?

Я посмотрел в её глаза, которые мне так нравились. Увидел в них понимание и печаль. И, чёрт побери, я снова захотел её.

— Да, — с остервенением сказал я. В эту минуту я жалел, что вообще появился на свет. Такая жизнь нам не нужна.

После очередной паузы Катя спросила:

— И что будем делать?

«То, что должны, сестрёнка, — подумал я. — Только то, что должны. Мы поженимся и будем жить счастливо. Конечно, будет гнет на душе, но мы сумеем его заглушить. У нас будут дети — очаровательные мальчик и девочка, просто ангельские создания. Но в один прекрасный день всё переменится, и дети узнают, что их папаша свёл счёты с жизнью, убив маму. Потому что пылинкам не дано лететь против ветра».

Вот что я хотел сказать, но не мог. Потому что чувствовал — чего-то Катя не знала, почему-то ей не высказали всё, что сообщили мне. И в то же время она в чём-то другом была осведомлена больше меня.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил я, придвинувшись поближе к Кате. Рука норовила обнять её за плечо, но я не разрешил ей отправиться в автономное плавание.

— Знаешь… — Катя говорила медленно. — Не знаю, знаешь ли ты или нет… Эти могилы… Они не наши.

— То есть?

— Я видела могилу папы. Когда мне исполнилось восемнадцать, отчим отвозил меня на кладбище, где он похоронен. Сказал, что я должна знать, где покоится отец. Только вот мне не показалось, что он там обрёл покой. — Она нервно улыбнулась. — Могильная плита почернела, рядом погибла вся трава… Серая пыль, и всё. Но это была его могила.

Я немного помолчал, переваривая услышанное.

— Но если он там, то здесь…

— Да. Здесь не наши. Не из нашего рода.

Я похолодел.

— Но кто тогда?

Катя указала пальцем на своё отражение на чёрном стекле.

— Жертвы.

— Жертвы?

— Каждое поколение потомков должно принести жертву на алтаре, чтобы выказать верность Хозяину. Убиение должна произвести женщина.

Я снова взглянул на лицо Кати, её ввалившиеся щёки и плотно сжатые губы. Моя сестра говорила спокойно, без тени страха или отвращения. Для обычной девушки двадцати одного года она держалась слишком хорошо.

Но она и не была обычной девушкой. А я не был обычным парнем. Мы были потомками.

Я наклонился к ней и поцеловал её в шею. Она не дёрнулась, не закричала.

— Помощь будет нужна?

Теперь её лицо было от меня очень близко. Она испытывающе посмотрела на меня, потом улыбнулась.

— Да, — сказала она. — Думаю, мужская сила не помешает.

И я, наконец, даровал рукам и губам свободу.

2006 г.