Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

За 55 лет до этого РОЖДЕНИЕ ПРОКЛЯТОГО НАСЛЕДНИКА

его ты хочешь? — Старица выглядела усталой, — ей, видно, надоели расспросы и выведывания. Соломония была очень умна и хорошо понимала, чего ради приехала к ней новая княгиня. А Елена сама не знала, как спросить про тайное. В Москве ходили упорные слухи, что старица Софья в монастыре сына родила, мол, потому и не хотела добром постриг принимать, что уже была тяжёлой. А куда тот сын девался?

Старица в чёрном одеянии и возрастом Елене в матери годится, а рядом не поставить, куда как хороша. Её красота не такая, как у Глинской, с Елены смой все её румяна да белила, насурьмленые брови сотри, и поблекнет красавица, а Соломония и в годах немалых, и живёт затворницей, но румянец свой на щеках, даром что чёрным платом прикрывается. И брови вразлёт, подрисовывать не надо. Только грусть в глазах неизбывная, но грусть эта притягивает. Телепнёв невольно залюбовался; заметь это Елена, было бы несдобровать, но та видела только ненавистную соперницу, про которую все углы во дворце и улицы в Москве то и дело напоминали!

— Ты... сына родила?..

Глаза Соломонии насмешливо сверкнули, она вдруг... расхохоталась прямо в лицо Елене:

— И ты родишь. Да только такого сына, у которого руки по локоть в крови будут! Которого не я одна, вся Русь проклянёт на веки вечные!

Княгиня отшатнулась, в ужасе раскрыв глаза, замахала руками:

— Что говоришь-то?!

Старица продолжала смеяться:

— А мой сын твоему всю его проклятую жизнь покоя не даст!

Елена выскочила из кельи так, точно за ней гналась нечистая сила. Следом бросился Телепнёв. Едва сумев догнать княгиню на выходе из монастырского дома, он потянул её в сторону, шепча с присвистом:

— Куда ты, не туда же... Задним двором надо, чтоб не заметили...

Елена опомнилась, надвинула тёмный плат пониже и поспешила в небольшой каптан, дожидавшийся прямо у заднего крыльца. Всё это молча, но тяжело дыша от ужаса услышанного. Она даже не оглянулась на стены монастыря, когда выезжали из ворот, и почти до самого Владимира молчала.

Молчал и Телепнёв. Он хорошо понимал, что, если только Елена не сумеет сдержать себя при князе и хоть единым словом проговорится о том, что была у старицы Софии, ему не миновать беды. Великий князь за потворство такой поездке по голове не погладит, скорее её будет не сносить. Но что он мог? Возражать княгине или поведать о её неожиданной просьбе Василию? Князь суров, не посмотрит на то, что сам Телепнёв ни при чём. Но и помогать Елене сейчас ох как опасно.

Уже одно то, что княгиня без мамки, без боярынь, всегда крутившихся вокруг, оказалась наедине с мужчиной (не считать же охраной возницу с кнутом в руках!), грозило им обоим удавкой на шеях. И за меньшие провинности отправляли на тот свет княгинь или бояр. Когда князь Василий в долгой поездке по монастырям отлучился на несколько дней, оставив жену с многими сопровождающими во Владимире, Елена вдруг потребовала от Телепнёва тайно съездить в Покровский монастырь в Суздале. Непонятная настойчивость Елены заставляла холодеть сердце Овчины-Телепнёва, сама она почему-то об опасности не думала, будто точно знала, что никто не догадается об её отсутствии в ночное время. И впрямь уехали и приехали незаметно для всех, даже самых ближних, кроме, конечно, мамки. Захариха оставалась в княжьих покоях, чтобы в случае чего отвести беду. Как она могла отвести, о том почему-то не думалось.

Снег блестел под луной, звёзды безразлично смотрели с небес на несущийся возок и задумавшихся людей в нём. Где-то далеко залаяла собака, к ней присоединилась ещё одна. Дальний лай в ночной тишине отозвался в сердце Елены ноющей тоской. Что-то будет с ней?.. Стоило ли подчиняться судьбе? Но что она могла? Это в Литве девушку спросят, пойдёт ли замуж, а здесь, на Руси, никто интересоваться не станет, дочь должна выполнять волю отца, а если его нет, то матери или дядьёв. Дядя Михаил в темнице, а мать Анна Глинская решила, что Елена должна стать великой княгиней!

Молодая женщина скосила глаза на своего спутника: а он женился бы, будь она просто княжной Глинской, а не княгиней Еленой? И вдруг поняла, что не очень в этом уверена.

Сам Иван Фёдорович думал немного о другом.

Телепнёв вспомнил свои сомнения о рождённом Соломонией в монастыре сыне князя Василия. Рад был бы не верить, да вот после того, как несколькими словами перекинулся с монахиней, что им помогала, поверил. Рожала бывшая княгиня, был такой ребёнок. А куда делся — о том никто не знал. Вроде похоронили младенца, могилка есть, только есть ли в той могилке ребёнок или она пуста — кто же сказать может? Если жив этот мальчик, то покоя Елене не будет никогда. А если Соломония попросту обманывает и сына не было, то... князь и впрямь бесплоден?! Но тогда Елену ждёт судьба Соломонии, и много скорее, чем первую жену Василия. Этого Ивану Фёдоровичу совсем не хотелось. Красавец вздохнул — куда ни кинь, всюду клин. Княгиня расценила вздох по-своему, словно очнулась, схватила возлюбленного за руку, горячо зашептала:

— Не верю я ей, не верю! И что сына родила, тоже не верю!

— Верь не верь, а сомневающиеся всегда найдутся. Тебе своего скорее родить надо.

На глазах Елены выступили слёзы отчаяния:

— Как?! Господь благословения не даёт! Уж как молю! — Она уставилась на мелькавшие по сторонам дороги кусты и деревья, кусая тонкие губы, возок ехал быстро, торопились, чтобы долгого отсутствия никто не заметил, потом снова повернулась к своему советчику: — Скажи, что делать? Не то и мне так вот в келье сидеть, годы-то идут! Как она смогла родить? Волшебством каким всё же? Не зря же судили за колдовство.

Отчаяние княгини тронуло Телепнёва, но сейчас он не стал утешать, не до того, напротив, схватил за руку, сильно сжал, зашептал на ухо так, чтобы возница даже случайно не услышал:

— Коли царь бесплоден, то от кого другого роди!

Елена шарахнулась от Телепнёва к самой стенке каптана, замахала руками, закричала, но шёпотом:

— Что ты?! Что говоришь?! Как я могу?!

Он снова приблизил губы к её уху:

— Не кричи, сначала обдумай, что сказал. Так, чтоб никто не догадался, чтоб знала только ты. Даже на исповеди молчи!

— Грех это.

— Другое невозможно, коли не родишь, так и сама в монастырь уйдёшь... — Он хотел было добавить, что и других за собой потянет, но не стал. Сейчас Елену меньше всего интересовали другие.

Они уже подъехали к воротам Владимира, там каптан ждал оставленный человек, споро открыл половину дальних въездных ворот, пропустил и сразу закрыл обратно. Всё это время Елена сидела, спрятавшись вглубь возка и закрывшись платом до самого носа, хотя что можно было увидеть сквозь плотно задёрнутые занавески? Телепнёв тоже надвинул шапку на глаза и постарался не высовываться. Ох, не доведёт до добра дружба с княгиней!

Вдруг Елена зашептала:

— А ну как дитё на того другого похожим будет? Тогда и монастырь раем покажется.

Из этих слов Телепнёв понял, что мысль княгине в голову всё же засела. Кивнул:

— Я подумаю о том.

Больше говорить было некогда: подъехали. Так же тайно, как въезжала в город, княгиня пробралась в княжий терем, а там в свою ложницу, где ночевала. Никто из многочисленных боярынь, сопровождавших молодую княгиню во Владимир, не должен даже заподозрить, что она куда-то уходила ночью, воспользовавшись отсутствием мужа, иначе беды не миновать. Негоже княгине без мужа куда-то ездить. Ближняя мамка кивнула, успокаивая:

— Никто и не заметил...

«Хорошо бы», — вздохнула Елена. У неё из головы не выходили слова Телепнёва.

И только позже, почти сомкнув веки в сонном тумане, она вдруг вспомнила о словах Соломонии и в ужасе села на ложе. Подскочила мамка Захариха:

— Что, голубка моя? Чего ты всполошилась?

А княгиню затрясло от воспоминаний, она разрыдалась, уткнувшись в тёплое плечо женщины, не в силах сказать, почему плачет. Никто не должен знать, где она была и что слышала, никто! Захариха, считавшая, что Елена ездила тайно помолиться о рождении наследника, гладила её по голове, перебирала волосы, успокаивая:

— Успокойся, ясынька, успокойся. Услышит Господь твои молитвы, будет у тебя сын...

Княгиня залилась слезами ещё пуще. Мамка подумала о том, куда ездила её княгиня. Наверное, в Покровский монастырь, там церковь Зачатия есть. Невелика, а всё же многим моление там помогало. Только чего же было ночью-то ездить? С другой стороны, днём увидят, пойдёт молва, что и молодая княгиня, как прежняя, бесплодна, гоже дитя себе выпрашивает, и так уж многие намекают, что который год пустой ходит. И вдруг рука Захарихи замерла. Она сообразила, что в Покровском монастыре живёт старица София, бывшая великая княгиня Соломония, отправленная мужем в обитель ради женитьбы на Елене! Вспомнила и то, что сказывали, мол, она там сына родила!

Мамка даже отстранилась от Елены, зашептала:

— Да ты не у Соломонии ли была?

Этот шёпот добавил ужаса в душу Елены, она вопреки предупреждению Телепнёва кивнула, всё так же заливаясь слезами:

— У неё...

— Зачем?!

— Хотела знать, правда ли, что она сына родила от князя?

Захариха перепугалась не на шутку, такая поездка могла стоить головы многим.

— Куда тебя понесло! — с досадой всплеснула она руками. — Никому о том не говори! Молчи, слышишь, и князю молчи, и на исповеди молчи!

Елена закивала:

— Знаю, и Иван Фёдорович о том же говорил.

— Всё этот Телепнёв! Не доведёт он тебя до добра! — досада душила мамку. — Знала бы, поперёк порога легла, чтоб не уговорил тебя зуда ехать!

Княгиня сквозь слёзы бормотала:

— Да и не уговаривал он, это я...

Захариха глубоко вздохнула, она была не из тех, кто долго переживал о сделанном. Чего уж, сделанного не воротишь. Поинтересовалась:

— Узнала что?

Этот переход от укоров и причитаний к простым словам был настолько неожиданным, что Елена непонимающе уставилась на мамку:

— О чём?

— Ну... про сына...

— А... да, был сын... Только... она мне сказала, что и я рожу... — Княгиня не договорила, слёзы снова брызнули из глаз во все стороны.

Захариха принялась утешать:

— Не плачь, не то завтра глаза красные будут, и нос тоже. Наш государь приедет, что мы ему скажем? Почему плакала? Скажем, что скучала без него княгинюшка, вся слезами от тоски сердечной изошла...

Поглаживания и тихий, спокойный голос сделали своё дело, Елена чуть успокоилась. Но стоило вспомнить пророчество Соломонии, как рыдания сотрясли её тело снова.

Захариха, разобрав наконец, что предрекла сопернице бывшая княгиня, сначала замерла, но потом замахала руками:

— Ну вот и хорошо! Что же плакать? Сына родишь, наследника князю...

— А то, что он... кровь... проклятье... — рыдания не давали говорить связно.

Мамка тяжело вздохнула:

— И-и, милая... У кого ж из правителей крови-то на руках нет? У всех есть, без того власти не бывает. А проклятья... их и снять можно...

Через некоторое время, успокоившись, Елена рискнула пересказать Захарихе и свой разговор с Телепнёвым на обратном пути. Та тяжело задумалась, не хотелось признаваться, что и сама о таком мыслила, да не знала, с какой стороны подступиться.

— Который год уж вместе живём, а дитя всё нет и нет... — Елена словно оправдывалась за свои мысли даже перед мамкой. Было страшно, ведь теперь она в руках у этой старой женщины, доверила ей свои самые сокровенные и страшные мысли. Но кому ещё доверить? Одна она, точно сирота, с матерью и не знается, только вот Захариха да ещё Иван Телепнёв.

— Грех это, но только прав твой Телепнёв, нельзя тебе иначе. Сама уж думала, что не зря у князя с прежней женой столько лет детей не было. Может, она и колдовством родила, да только тебе в том помощи нет. Тебе колдовством нельзя, не то и в монастырь не отправят, на площади сожгут. Значит, остаётся друг им путём.

Елена высказала шёпотом свои сомнения о похожести будущего ребёнка. Захариха как-то не слишком приятно усмехнулась:

— Да уж, голубка моя, от своего соколика тебе не родить, всем сразу ясно станет, чей младенец-то. Другого найти надобно... — Заметив, как вздрогнула от таких слов княгиня, поспешила успокоить: — Не кручинься, есть у меня одна задумка. Только Телепнёва сюда не приплетай, не ровен час проболтается. Сами сладим всё как надо.

Захариха недолюбливала Телепнёва, будь её воля, так и вовсе бы до княгини не допускала. Иногда она удивлялась, как это Василий не замечает явной приязни жены к этому красавцу? Видно, так князь свою голубку полюбил, что глаза застит. Тем хуже будет, если эта пелена спадёт. Пора спасать хозяйку. Она не стала рассказывать, что давным-давно, уже после первых месяцев замужества Елены, задумалась над тем, что делать, если и у неё не будет детей. Захариха не поверила рассказам о том, что Соломония родила сына, да только всем рты не заткнёшь, и, пока у Елены детей нет, кричать о бесплодности бывшей княгини нельзя. Вот когда эта родит... Но как родить, если виноват Василий?

И Захариха, как и обещала, приняла свои меры. А Елена, послушав мамку, даже Телепнёву не сказала о том, что сделала. Нет, она не колдовала, Захариха нашла другой выход. Правда, получилось это не сразу, целых четыре года прошло после пышной свадьбы великого князя Василия и Елены Глинской.

Правитель Руси великий князь Василий Иванович задумчиво смотрел на своё отражение в зеркале, не видя его. Постепенно рука, державшая зеркало, чуть ослабла, и оно едва не выпало из разжавшихся пальцев. Вздрогнув, Василий отвлёкся от тяжёлых мыслей и снова глянул на себя, поправляя седые уже волосы. Не впервые стареющий правитель вглядывался в отражение, пытаясь осознать, насколько постарел. Повернул голову в одну сторону, в другую, убедился, что совсем не стар обличьем, что ещё красив, даже лучше, чем был в молодости, недаром столько внимания уделял в последнее время своей внешности. Опытные лекари смешивали разные снадобья, создавая притирания, чтобы княжеские морщинки не были заметны, смазывали волосы для благости и роста, ежедневно гладко брили подбородок. И всё для того, чтобы нравиться молодой жене, не выглядеть рядом с ней старой развалиной.

Вдруг князь вздрогнул от страшной мысли, что уже скоро придёт день, когда он посмотрится в это зеркало в последний раз! Ему пятьдесят, и никакая молодая жена не вернёт его собственную молодость. Василий отчётливо осознал, что близится самое страшное расставание — с самим собой. Старая неутихающая обида на несправедливую судьбу с новой силой захлестнула его. Чем прогневил Господа, что ему не дано счастья отцовства? Счастлив был с Соломонией, хорошая жена ему досталась, только детей не родила. Мог бы оставить престол младшим братьям, но почему-то упорно не желал. Развёлся с Соломонией и женился на другой — молодой красавице Елене Глинской. Но прошло уже больше трёх лет, а ребёнка как не было, так и нет. Иногда хотелось крикнуть, подняв руки к небу:

— За что, Господи?!!!

Лукавил князь, знал он за собой большой грех, даже не один. Ведь не его, не своего сына венчал на царство великий князь Иван Васильевич, а племянника Дмитрия. Но где теперь Дмитрий? Ладно бы просто власть у него отнял князь Василий, так ведь посадил в темницу, уморил голодом. Но как он мог оставить Дмитрия в живых? Ведь не настанет тишина в государстве, пока он жив, его именем замышлялись бы против Василия всякие козни.

Выходит, ради власти лишил он жизни княжича? Какой это грех — княжий или человеческий? Для себя он давно понял, что и тот, и другой. Правителю многое позволено его рождением, его властью. Многое, но не всё. Видно, переступил черту Василий, потому и наказан самым дорогим — бездетностью. Но в глубине души он понимал, что, случись выбирать, поступил бы так же.

А ещё Соломония... Князь Василий знал, что это его самый большой и непоправимый грех — предательство любящей и верной жены. Задумал вдруг жениться, а куда прежнюю супругу девать? Шигона подсказал: в монастырь. Только надо, чтоб и монастырь был хорошим, и княгиня согласилась.

Бывали минуты, когда Соломония в отчаянии сама говорила о таком, мол, приму постриг, чтобы тебя освободить. Василий схватился за эту мысль, стал строить женский Новодевичий монастырь, строго следил, чтоб всё было добротно и даже богато, часто общался с настоятельницей. Только против обыкновения Соломонию туда с собой не звал, а ведь всегда вместе на богомолье ездили. Боялся князь встретиться там с женой глазами, зная, что она всё поймёт. Может, и без того поняла?

А когда он из поездки вернулся, всё закрутилось, отчего-то подгонял всё тот же Шигона. Василий смалодушничал и позволил начать следственное дело о колдовстве Соломонии. Никто не поверил в это, но послушно наговорили на княгиню многие. Сам Василий не встречался с женой, не мог смотреть в её глаза, к тому же весь был поглощён мыслями о предстоящей женитьбе.

А потом был ужас от сознания содеянного, потому как в монастыре Соломония родила младенца! При дознании выяснилось, что две боярыни давно твердили, что княгиня тяжела, мол, потому и постриг принимать отказывалась. Да и Шигона знал! Жён Георгия Малого и Якова Мазура били за то, что вовремя не донесли, Шигону князь бросил в тюрьму, только что это могло изменить? В монастырь к Соломонии отправил Фёдора Рака с помощниками всё вызнать, но она ответила, что если Василию знать хочется, то пусть сам и приезжает. Бояре привлекли нужных женщин, которые скоро объявили, что у Соломонии, мол, не было детей, не была она-де непраздна! Старица в ответ смеялась:

— Мой сын по праву великий князь! И все вы недостойны его видеть, а когда он облечётся в величие своё, то отомстит за обиду своей матери!

Знал грех за собой великий князь Василий Иванович, хорошо знал! Мог бы с пристрастием расспросить Шигону, отчего такая спешка с разводом, почему княгиня не желает принимать постриг? Да и сам мог бы её об этом спросить! Ему-то Соломония сказала бы о будущем ребёнке. А если бы сказала, неужто бросил бы задумку о новой жене? Василий старался гнать от себя такую мысль, хорошо понимая, что не бросил бы. Судьба бедной Соломонии была решена задолго до того, как она почувствовала, что тяжела. Зря княгиня молила Господа ниспослать ей сына, не нужен он был своему отцу!

Прошёл год, новая княгиня Елена завела на княжеском дворе свои порядки, многие принялись скоблить подбородки, подводить брови, разряжаться в пух и прах. А Василию становилось скучно с молодой женой. Глинская умна, но хитрым умом, не способным никого и ничего понять, кроме своей выгоды. С первых дней принялась просить, чтобы выпустил из узилища её дядю Михаила Глинского, матушку свою Анну Глинскую и братьев в Москве с выгодой пристроила, земель им много отдали взамен тех, что в Литовском княжестве потеряны были.

А ещё Телепнёва всё норовит одарить и приласкать. Иван Телепнёв, слов нет, воевода не из последних, но вот уже за спиной шептаться начали, что, мол, третьим в опочивальне будет! На каждый роток не накинешь платок, сначала князь не слышал болтовни, пока был влюблён в молодую жену, но постепенно пообвык и стал замечать совсем другое. Что изворотлива Елена, лжива, себялюбива. Что ей не нужен ни сам Василий, ни его любовь, а нужно только положение великой княгини, нужно восхищение и богатые подарки. Дай ей и её матери Анне волю, так всю казну в свой карман заберут или по пустякам растратят! Хитрые, властные, ненавидящие всё русское, мать и дочь быстро стали нелюбимы в Москве. Случись с ними что, так никто не пожалеет, только обрадуются.

Василий вздохнул, вспомнив, как москвичи всегда встречали Соломонию, как к ней спешили хоть прикоснуться все, кого допускали к княжеской чете в монастырях... От Елены носы воротят, вслед шипят проклятья, Анну Глинскую и вовсе ведьмой считают. Выходит, ворожившую ради рождения сына Соломонию осудил, а на ведьминой дочери женился? Василий понимал, что людская молва ему Соломонии не простит.

Оставалось надеяться, что молодая жена всё же не окажется бесплодной, в чём князь иногда начинал сомневаться. Мысль о том, что бесплоден он сам, Василию даже в голову не приходила.

Беспокоились не только великий князь с молодой княгиней. Не меньше переживала мать Елены Анна Глинская. Никто не знал, чего ей стоил выбор именно такой доли для дочери. Она была ещё красива и достаточно молода, чтобы снова выйти замуж после смерти мужа, можно было уехать к отцу в Сербию, но Анна отправилась в Москву. И никому ничего объяснять не стала. Говорили, что просто хочет поддержать брата мужа Михаила Глинского, шёпотом болтали даже о тайной связи Анны с родственником. К удивлению уже повзрослевшей дочери, мать не опровергала слухов. На вопрос «почему?» махнула рукой:

— Пусть лучше об этом болтают, чем о другом!

О чём другом — не объяснила и больше об этом говорить не стала. Никто не ведал об истинной причине.

В Европе полыхали костры инквизиции, которая добиралась и до Литвы. Когда Глинские, поссорившись с новым польским королём Сигизмундом-Августом, перешли на службу к московскому государю, мать Анны даже вздохнула свободней:

— Езжай за мужем, там будет легче.

Она послушала, поехала. В Москве заприметила, что Елена, более бойкая, развитая и ведущая себя свободней московских боярышень, нравится многим, но решила, что лучше братьев великого князя дочери мужа не найти, и стала показывать Елену княжичам. Да только те внимания обращали мало, сказывался запрет великого князя братьям жениться, чтобы не претендовали на престол, пока у него самого наследника нет.

Младшие братья, может, и не смотрели, а вот сам великий князь Василий красавицу литовку приглядел. Мало того, решил со своей многолетней супругой развестись и на Елене жениться! Это было невиданно! На Руси после развода супруга обязана в монастырь уйти, но и бывший муж за ней последовать.

Однако великий князь не простой смертный, церковь пошла навстречу его чаяньям и разрешила развод вроде из-за бесплодия княгини Соломонии. Целое дело завели о её якобы колдовстве в отношении мужа, обвинили, развели и в монастырь заточили.

Избавившись от прежней супруги, с которой прожил многие годы счастливо, великий князь Василий тут же женился на Елене Глинской. Её родственники, вдруг получившие доступ к власти и деньгам, были счастливы, а каково самой Елене со старым мужем, никто не спрашивал.

Но шли год за годом, а детей у молодой государыни всё не было. Вот и сидела задумавшись мать правительницы Анна Глинская. Вдруг она вспомнила о пророчестве про внука. Откуда же взяться внуку, если великий князь Василий явно бездетен, с первой женой детей не было, и со второй тоже...

Княгиню Елену точно подменили, после поездки по монастырям её перестали забавлять весёлые развлечения, которым радостно предавалась совсем недавно. Да и муж, только что не сводивший глаз со своей молодой красавицы-жены, теперь больше интересовался государственными делами. Елена принялась истово молиться, делать щедрые пожертвования храмам, но ничего не помогало.

Великий князь тоже забыл о развлечениях, он строил и строил храмы, вымаливая у Господа себе сына. Опала Соломонии и женитьба Василия на Елене не дали главного — у князя так и не было наследника! К чему было расправляться с мудрой, доброй Соломонией, чтобы женой князя стала надменная, заносчивая Елена, которую в Москве не особо любят? У Глинских стремительно росло количество противников, спасти княгиню и её многочисленную невесть откуда вдруг набежавшую родню могло только рождение наследника...

Княгиня снова в церкви Зачатия Анны в Китай-городе. Ходит туда почти ежедневно, дарит щедрые подарки, вышивает своими руками пелену. Только ей далеко в рукоделии до прежней княгини Соломонии, руки бездельные, корявые, вот и пелена выходит корявая, хотя и от души. Настоятельница жалеет молодую княгиню, но, видно, такова воля Божья, не видать князю Василию наследника, пока не раскаялся в погибели племянника своего, княжича Димитрия Ивановича. Многие понимают, что платит за свой давний грех князь Василий, но как об этом скажешь? Князь не посмотрит ни на сан, ни на что, быстро упекут в дальний монастырь, потому и молчит настоятельница, глядя на бьющую земные поклоны Елену.

Губы княгини истово шепчут, вознося молитву, просят зачатия. Эх, голубка, сколько тут твоя предшественница отстояла, какова в вере своей была, как молила! Не тебе чета! А всё одно — пока срок не пришёл, ничего не случилось. Настоятельница верила в то, что Соломония родила младенца, и за то, что князю не отдала, бывшую княгиню не осуждала, понимала, что мать попросту своё дитя сберегала от дурных людей. Пусть лучше без княжеских почестей будет, но живым, чем погибнет в темнице, как княжич Дмитрий.

Невольно она прислушалась. Княгиня молила о прощении, точно согрешила сильно. Да, князья, может, и поболее грешат, чем простолюдины. Значит, и Елене есть за что прощение просить, не только князю? Дождавшись, пока Елена поднимется с колен и соберётся уходить, настоятельница подошла ближе, тихо заговорила:

— Если есть в чём, покайся, матушка. С покаянием душа успокоится, Господь твою просьбу и выполнит...

Почему-то княгиня на такие простые слова отпрянула, глаза её с ужасом расширились, быстро зашептала, точно отгоняя от себя какой призрак:

— Нет, что ты! Нет никакого греха, не в чем каяться...

— Господь с тобой, княгиня, что ты! Безгрешна, и слава богу! — перекрестила её настоятельница, подумав, что сегодня надо отдельно помолиться об отпущении вольных и невольных грехов княгине. По всему видно, что лжёт. Но не хочет облегчить душу, кто заставит? Ничего, придёт время, сама скажет всё, что наболело, а не скажет, так сама и отмолит. Господь милостив, он всем искренне кающимся прощает.

Больше в эту церковь Елена не ходила. То ли потому, что не хотела встречи с настоятельницей, то ли потому, что поняла, что тяжела. Радости князя не было предела, Василий готов был сам носить на руках молодую жену. Оберегая её, запретил ездить на богомолье, приставил нескольких лекарей следить за её здоровьем, чтобы не случилось ничего с будущим наследником. Он почему-то не сомневался, что будет сын. К княгине не допускали некрасивых людей, запрещали при ней говорить о плохом, старались радовать, чем только можно. Даже Захариху и ту сначала убрали подальше, но Елена попросила, чтобы мамку вернули. Князь просьбе подивился, но разрешил, может, опытная Захариха, которую Елена любит, поможет выносить долгожданного ребёнка... На лето княгиня переехала из пыльной, шумной Москвы в Коломенское, где можно было жить в тиши.

Надвигающаяся августовская ночь обещала быть необычайно душной, всё говорило о приближающейся сильной грозе. Ветер порывами срывал с деревьев не успевшие пожелтеть листья, норовил подхватить и унести всё, что плохо держалось, поднимал вверх облака пыли, но дождя пока не было. Люди качали головами: плохая гроза, сухая! От таких пожары случаются... Первый же раскат грома заставил бегущую куда-то через двор девку присесть от испуга. Но ей долго бояться некогда, спешно отправили ещё за водой. Княгиня, вишь, рожает! Как ей не ко времени, в такую грозу кто добрый родится-то? Ругая сама себя за такие мысли, девка перекрестилась и, подхватив подол, чтобы не путался под ногами, бросилась поскорее в поварню, сказать, чтоб разожгли огонь и грели воду.

Всю ночь бушевал ветер, сваливший множество некрепких деревьев, сверкали молнии, только к утру наконец полил и дождь. К этому времени Елена родила мальчика. Его крик раздался вместе с самым сильным раскатом грома, потому сама мать не сразу услышала, обеспокоенно дёрнулась:

— Что не кричит? Живой ли?

Повитуха, смеясь, подняла княжича на руках:

— Живой, слава богу! Смотри, какой крепкий!

А на дворе бушевала гроза, точно предупреждая, что родившийся княжич будет грозен и страшен, как раскаты грома, сопровождавшие его появление на свет. Люди, ещё не знавшие о появлении на свет долгожданного княжеского наследника, крестились:

— Свят, свят! Что ж за гроза такая невиданная приключилась?

Елена почему-то требовала, чтобы сына заставили закричать. Повитуха не могла понять, чего боится княгиня.

— Да голосистый он у тебя, ещё какой!

— А слышит ли?

— А с чего бы ему не слышать? — снова дивилась женщина.

Елена, чтобы отвести ненужные подозрения, пояснила:

— Приснилось мне как-то, что родился ребёнок немой и глухой, вот и боюсь.

Слова матери заставили повитуху внимательней обследовать малыша, но она снова уверенно заявила:

— И слышит, и кричит! Здоровое дитё! И ростом немалый будет, вишь ножка какая большая...

Успокоенная княгиня прикрыла глаза. Мальчика у неё уже забрали, он приник к груди специально приведённой кормилицы и жадно сосал. Теперь надо было послать весть отцу, князь небось ждёт не дождётся такого известия!

В Москву среди ночи примчался гонец из Коломенского, сказал, что от княгини к князю. Зная, что Елена вот-вот должна разрешиться, стражники пытливо глядели на отрока, но тот лишь пожал плечами:

— Едва началось...

То же он сказал и Василию. Князь, улёгшийся было почивать, вскочил от известия, заметался по покоям, не зная, на что решиться — то ли ехать в Коломенское самому, то ли прилечь обратно. Подумав, понял, что помочь жене не сможет, потому ехать ни к чему, вернулся на ложе, но не в силах терпеть, снова вскочил, принялся молиться о благополучном разрешении царицы от бремени, о даровании ему сына. Молился так истово, что не сразу услышал дальние раскаты грома. Гроза шла как раз со стороны Коломенского, сильные порывы ветра рвали с корнями небольшие деревья, без труда ломали крупные ветки. Раскаты грома заставляли приседать всех, кто вдруг оказался не под крышей, креститься верующих, моля Господа о спасении. Но князь, казалось, не слышит этих громовых раскатов, настолько увлёкся молитвой.

В дверь осторожно постучали, Василий не любил, чтобы даже самые ближние входили без разрешения.

— Кто там? — чуть нетерпеливо отозвался князь, хотя прекрасно понимал, с чем могли прийти к нему в такой неурочный час. — Войди!

В двери появился отрок Лука с улыбкой, расплывшейся по всему круглому рябому лицу:

— Поздравляю с сыном, княже! — Он выглядел так, точно сам только что произвёл на свет долгожданного государева сына.

— Слава тебе Господи! — Василий произнёс это не задумываясь, ещё не до конца поняв и поверив в услышанное. Тут же потребовал: — Повтори!

Лука с удовольствием повторил:

— Царица Елена в седьмом часу ночи счастливо разрешилась от бремени сыном!

Василий вдруг сообразил, что до сих пор стоит на коленях. С трудом, опираясь на лавку, поднялся, руки и даже моги от полученного известия тряслись. Большей радости Лука сообщить не мог.

— Коня!

— Гроза на дворе страшная, государь. Гонец едва добрался, может, до утра подождать?

Василий понял, что отрок прав, кивнул. Махнул было рукой, чтобы тот уходил, но вдруг подумал, что надо наградить за благую весть, взял из ларца монету, чуть подумал и добавил вторую:

— Возьми, одну себе, вторую гонцу.

Лука закивал, Василий хорошо знал своего отрока, потому тут же пообещал:

— Передал ли гонцу — проверю.

Лука вздохнул украдкой: не удалось обогатиться двумя монетами. Но сейчас царь будет щедрым, ещё не раз перепадёт и ему.

Так и вышло, Василий принялся щедро одаривать всех подряд, благодаря судьбу за рождение сына.

На Москве колокольный звон уже второй день, радоваться есть чему — княгиня Елена родила здорового младенца, у великого князя, наконец, есть долгожданный наследник! Москвичи радовались за князя Василия и в глубине души всё же печалились за его добрую бывшую жену Соломонию, заключённую в монастырские стены. Небось тот княжич, которого старица София родила в Суздале, не сподобился такого колокольного трезвона. И всё равно Москва верила, что законный наследник даст о себе знать!

А ещё поползли нехорошие слухи, что не княжий, дескать, сын-то, что в его рождении повинен всё тот же любимец Елены воевода Сторожевого полка Овчина-Телепнёв-Оболенский. Кроме того, было немало народа, считавшего княжеский развод незаконным, а самого княжича незаконнорождённым. Повторяли прорицание, что сын от незаконного брака станет правителем-мучителем, недаром в ночь его рождения была страшная сухая гроза. На всякий роток не накинешь платок, но никому в голову не приходило передать такие слова светившемуся от счастья Василию, да и к чему? Даже юродивый, которого княгиня спросила о том, кто у неё будет, заявил просто:

— Родится Тит, широкий ум.

В Москве готовились к крещению долгожданного младенца. Княжий двор и без того отличался богатством и красочностью, а тут Василий превзошёл самого себя. Рождение долгожданного ребёнка должно было запомниться многим. 4 сентября княжича крестили в Троице-Сергиевом монастыре, его крестными отцами стали самые уважаемые люди: старец Иосифо-Волоколамского монастыря Кассиан Босой, старец Троице-Сергиева Иона Курцов и игумен Переяславского монастыря Даниил. Василий очень хотел, чтобы сын при рождении получил хорошую духовную защиту, видно, всё же чувствовал неправедность его рождения.

После самого обряда крещения он взял младенца на руки и вдруг шагнул к раке Сергия Радонежского. Елена с тревогой следила за действиями мужа: что он задумал? Князь положил сына на раку и склонился, что-то шепча, просил для мальчика заступничества у святого. Сердце матери обливалось кровью, она чувствовала себя не вправе радоваться так же как и муж. Была причина таких переживаний у княгини, была...

Монастыри получили богатые дары, одарены были и сами крестные отцы, прощены и выпущены из заточения несколько опальных. Правда, выпускал великий князь людей очень избирательно. Во всех городах Руси звонили колокола, прошли праздничные церковные службы. Особо отличился новгородский архиепископ Макарий. Желая выслужиться перед Василием, он велел отлить огромный колокол и пристроить к Софийскому собору придел в честь Иоанна Крестителя, покровителя княжича. Колокол повесили на колокольне храма Успения Богоматери в новгородском детинце. Конечно, такое рвение не могло быть не замеченным в Москве, Макария не забыли. Позже он станет митрополитом и наставником Ивана Васильевича, причём очень толковым наставником.

К ребёнку приставили новую мамку, ею стала вдова Аграфена Челяднина, сестра Телепнёва, вырастившая не одного собственного ребёнка. Кормить сына княгине тоже не позволяли, для того привели здоровую, крепкую кормилицу, молока которой хватило бы на троих. С княжича Иоанна сдували пылинки, для престарелого отца он стал главным существом на свете. Только сама княгиня отчего-то была совсем не так весела, её словно съедала какая-то мысль. Но муж в своей радости попросту не замечал переживаний красавицы.

Аграфена не понимала княгиню, ну чего же так страдать-то? Сын крепкий, вон как грудь сосёт, головку уже держит хорошо, видно, что рослый будет. Но Елена ни с кем не делилась своими страхами, только разве вон со старой мамкой Захарихой о чём-то изредка шепталась. Челяднина подозревала, что не всё так просто в рождении Иоанна, но держала мысли при себе, чтобы за язык не укоротили на голову.

Однажды она всё же невольно подслушала тихий разговор Елены с Захарихой, княгиня спрашивала о каком-то немом. Мамка успокаивала, мол, всё в порядке, жив-здоров. Так ничего и не поняв, Аграфена всё же не забыла того, что услышала. Кроме того, Елена всякий день истово молилась, выпрашивая прощение в каком-то грехе. Над этим Челяднина долго не размышляла, понятно же, что княжич вовсе не Василия, кто же поверит, что после стольких лет бесплодности князь, который разменял шестой десяток, вдруг стал отцом? Многие так думали, считали, что истинный отец Телепнёв. Разговоров не было, потому как боялись, но думать никто не мог запретить, в том числе и Аграфене про своего братца. Но мальчик рос, и становилось заметно, что обличьем он похож на князя Василия.

Сама Захариха истово молилась и делала богатые дары церкви Зачатия Анны, не объясняя почему. Грешны люди, ох грешны всяк своим грехом, что спрашивать про чужой, собственные отмаливать надо. А принёс человек дар, попросил за что-то, то ему одному и знать, о чём просил у Заступницы.

Пока дитё видели только самые близкие, ребёнка не стоило лет до трёх показывать чужим. Князь переживал за него всякую минуту. Особенно страшно стало, когда на шейке у маленького Иоанна вдруг вскочил какой-то чирей. Пока гнойничок не прорвало, Василий изводил Елену своими требованиями писать ему, как дела у мальчика, чаще советоваться с опытными боярынями и княгинями, следить за сыном получше. Снова заказывались богатые молебны за здравие княжича. Княгиня, понимая, что гибели ребёнка Василий ей не простит, не могла найти себе места. Её саму давно мучили сильные головные боли и больное ухо, не дававшее заснуть ни на минуту.

Шли месяцы, князь снова и снова наведывался в ложницу к жене, уговаривая родить ещё одного наследника. Василия пугало любое недомогание единственного сына, он очень боялся, что с ребёнком может что-то случиться, а потому надеялся на рождение второго.

Княгиня снова мучилась ухом, видно, застудила где-то, и теперь не находила себе места от дёргающей боли. Что только не делали с ней, ничего не помогало! Наконец в ухо покапали какой-то жидкостью, принесённой Захарихой, и боль ненадолго утихла. Она сидела, поглаживая по светлым волосам свою хозяйку, как раньше. Теперь вокруг Елены всегда множество народа, мамки-няньки всё княжича стерегут, чтоб чего не случилось. Князь о нём уж так печётся, всякий час готов спрашивать, здоров ли, весел ли. О самой жене заботится меньше, чем о сыне. Всё верно, жена уже вторая, а сын единственный. Василий поверил в свою мужскую силу и теперь ждал ещё одного ребёнка.

И только две женщины знали княжескую тайну...

Захариха гладила и гладила голову своей любимицы, её ласковые движения успокаивали боль и телесную, и душевную. Елена тихонько зашептала:

— Боюсь я... как в глаза ему гляну, так и пугаюсь... А ну как догадается?

Мамка ласково попеняла:

— Чего бояться-то? Смотри, как мы всё ловко сделали, на кого твой сын похож? На князя Василия, в чём сомневаться?

Елена кивнула, княжич и впрямь казал черты Василия.

Но князь хотел ещё одного, каждую ночь уговаривал. Захариха вздохнула:

— Людей вокруг тебя больно много, это не год назад, тогда воли было больше. Ну ладно, что-нибудь придумаем.

Но через какое-то время Елена вдруг, светясь глазами, шёпотом сообщила мамке, что... тяжела!

— Как? — опешила та. — Сама? Без?..

— Ага! — кивнула княгиня.

Захариха засомневалась:

— Да ты не путаешь ли?

— Нет, уже и мутить начало. Я всё боялась говорить, чтоб не сглазить ненароком.

— Так ты, может, и в прошлый раз сама?.. — растерянно прошептала мамка.

— Может... а может, и нет.

— Да, и так бывает. Иной бабе стоит один раз разродиться, потом не остановишь, дитё за дитём пойдут. Дай Бог! Дай Бог! А князю сказала ли?

— Пока нет, — покраснела Елена.

— Скажи. Уж очень он дитё ждёт. И сомневаться перестанет, с тобой рядом всё эта лиходейка Аграфена, глаз не сводит. Подтвердит, что ты с её братцем и минутки одна не оставалась.

Князь Василий новости очень обрадовался, и родившемуся дитю тоже. Теперь перестали болтать и те, кто тайно языки чесал, что не Василий отец Иоанна. Князь не узнал, что второй сын оказался убогим, не слышал и не говорил, был мало к чему пригоден.

Сколь ни умён Михаил Глинский, а свою племянницу проглядел... Он сидел, обхватив голову руками, и тяжело раздумывал. Когда племянница глянулась великому князю, радовался, хотя тот был много старше Елены. Литовки не такие послушные и молчаливые, как московские девицы, но если уж приехали на Русь, то жить пришлось по московским законам, и Елена особой вольности не видела. Но говорила кровь — глаз перед старшими не опускала, норовила всё по-своему сделать. Пока просто заставляла мужа бороду брить да помадиться, рынд переодевала в новые кафтаны и мужнино злато на всякие прихоти тратила, было неплохо. Влюблённый Василий меньше о делах думал, чем об угождении юной супруге. Родственники Глинских все из дыр повылезали, себе куска пожирней потребовали. Получили, что просили, недаром же родственники...

Но когда племянница сыновей родила да с Иваном Телепнёвым загуляла почти в открытую, не страшась ни мужа, ни молвы, Михаил Глинский понял, что пора или племянницу в чувство приводить, или что с её мужем делать...

Разговора с Еленой не получилось, та кричала, что это благодаря ей дядя вообще не в тюрьме, что не смеет осуждать её за Телепнёва, потому как терпеть старого мужа ежедневно тяжело!

— Чего ты хочешь, сама править?

Спросил скорее просто так, чтобы осадить зарвавшуюся княгиню. Пусть поймёт, что без мужа она никто.

И вдруг услышал:

— А хотя бы и так!

— Что?! — изумлённо вскинул на неё глаза князь Михаил. Что она себе мнит? Ничтожество, которое и во дворец-то попало лишь благодаря мужу, точит на него зуб?

И вдруг замер от неожиданной мысли: а почему бы и нет? Никто Елене править после Василия не даст, это Московия, а не Литва, значит, над маленьким Иваном кто-то останется опекуном? А так как есть сейчас, великий князь долго не вытерпит, рано или поздно глаза раскроются, жену в монастырь отправит, а с ней и родственников, что блудливую красавицу вырастили...

Елена почуяла недовольство и охлаждение к ней родственников и мужа. Казалось, после рождения сыновей должны бы на руках носить, но муж всё чаще глаза отводит, особо когда Телепнёв оказывается рядом. А дядя Михаил Глинский и вовсе стал волком глядеть. Глинский теперь близко к великому князю ходит, Боярской думой верховодит, с ним простой жалобой не справишься. Да и Телепнёва дядя княгини не жалует...

Елена поняла, что опасность может подстерегать совсем не оттуда, откуда ждёт. Если Василию нашепчут что-то против неё, то место в монастыре найдётся и никто не заступится. Своё дело она сделала — родила сыновей, теперь не очень-то и нужна. Любви великого князя к молодой жестокосердной красавице хватило ненадолго. Это пугало... И менее жестокой красавица от этого не стала...

Особенно страшно оказалось, когда однажды князь заметил косой взгляд своей супруги, которой надоел старый муж. Молодое тело литовки требовало гораздо более горячих ласк такого же молодого мужчины, а не дряхлеющего правителя. Ей не хватало уже и Телепнёва, попросту боявшегося князя и вздрагивавшего от каждого лишнего шороха. Захариха исхитрялась приводить других. Об этом не ведал не только государь, но и все вокруг, но, видно, глаза самой Елены стали светиться от полученного по ночам удовольствия, этот свет прятать не удавалось. Василий Иванович стал подозрителен, хотя виду не подавал, только заставлял всю еду и питье пробовать, прежде чем брать самому. В ложницу почти не ходил и всё чаще сам кидал на жену такие же косые взгляды. Но для всех оставался любящим мужем и отцом. Елена поняла, что до монастыря недалеко, пора что-то делать...

Великий князь Василий вдруг оказался никому не нужен, больше того, он мешал всем: братьям, боярам, даже собственной жене. Не раз в его голове мелькала мысль принять постриг, оставить власть другим... Только кому? Сын пока слишком мал, братья Андрей и Юрий не дадут ему править, не просто отодвинут, а уничтожат вместе с матерью — Еленой Глинской. И никто не остановит. Понимание этого заставляло князя держаться. Он будет править, пока не подрастёт маленький Иван, будет...

Знать бы князю Василию, что не с той стороны беды ждёт. Как он сам всё чаще задумывался, кому власть оставить, так его жена размышляла, как её взять. Но сколько ни думай, выходило одно — смерть великого князя выгодна всем. Только как? Князь осторожен, раньше его всю еду пробует кто-нибудь из бояр.

Верная Захариха долго не размышляла, только кивнула на невысказанные слова, принесла малюсенькую склянку и подала иголку для рукоделия.

— Я не вышиваю! — поморщилась Елена.

— А ты возьмись, возьмись... Князю понравится небось. Да и тебе пригодится...

Пригодилось.

Василий Иванович вдруг разболелся на охоте, слёг и долго мучился, пытаясь справиться с нежданной хворью. Укол-то был крошечным, никто и не понял, чем укололся князь, только вскоре ногу разнесло, а немного погодя уже всё тело горело в огне. Никакие усилия лекарей и знахарей не помогли, точно сглазил кто князя. Или потравил. Михаил Глинский, сам вынашивавший эту мысль, но не решавшийся на самое страшное, недоумевал.

Составляя завещание, великий князь назвал наследником старшего сына Ивана, а над ним боярский совет, о супруге он точно забыл. Глинский опешил:

— А Елена?

Не хватало, чтобы княгиня осталась совсем в стороне! Казалось, всё делали, чтобы жена была угодна князю, ей бы должен оставить за собой Московию, но Василий был твёрд:

— Елена будет как всякая княжья вдова, удел в кормление выделю, а больше что? — Глаза умирающего князя насмешливо блеснули. Глинскому даже показалось, что он сознательно лишает жену того, что мог бы дать и безболезненно. — Сыновья наши при власти и уделах остаются, а жене после смерти мужа в самый раз в монастырь идти. Пусть постригается, ей есть какие грехи замаливать...

Кто знает, может, Василий и завещал бы Елене постричься в монастырь, но, на её счастье, силы оставили слабеющего с каждой минутой великого князя. Глинский постарался поскорее позвать лекаря, чтобы отвлёкся от таких мыслей умиравший правитель, чтобы не успел добавить в завещание и такое повеление жене.

Немного придя в себя, князь Василий поманил слабеющей рукой дядю княгини к себе, показал, чтобы наклонился ближе, и почти шёпотом добавил:

— Не допускай эту сучку к власти, иначе и сам хлебнёшь с ней горя. Она тебя ради полюбовника, как вот меня, потравит...

От усилий лицо князя стало синеть, а слабеющая рука всё пыталась стиснуть рукав Михаила Глинского. Губы ещё что-то шептали, но звуки из них уже не вырывались. Князь отходил, пора было его постригать в иноки. Михаил Глинский поспешно уступил место митрополиту.

Немного погодя он стоял у окна, с тоской глядя в синеющие сумерки. Понимал, что умирающий князь прав, племянница по трупам пройдёт и не оглянется, никого не пожалеет... И всё же что ему было делать, кроме как помогать блудливой сучке, как сам её звал в мыслях давным-давно? Дивился только тому, что Василий, видно догадывавшийся о неверности супруги, никак ту не наказал. Мог бы давно отправить в монастырь с глаз долой, но вот поди ж ты...

Елена осталась вдовой с малыми детьми. Править страной должны бояре до взросления старшего княжича Ивана Васильевича.

Такого ли хотелось Елене? Совсем нет, но ошиблись те, кто плохо её знал и надеялся, что будет по княжьему завещанию. На Руси великие княгини не раз оставались вдовыми с малыми детьми и правили за подрастающих сыновей, да как правили! И Софья Витовтовна, жена Василия Дмитриевича, и жена ослеплённого Дмитрием Шемякой Василия Тёмного Мария Ярославна... И до них сколько...

Почему бы и Елене не править?

Елена лежала, отвернувшись к стене. После похорон князя прошло уже два дня, но она была не в силах даже подняться. Не потому, что занедужила, вдовая княгиня понимала, что должна что-то делать, чтобы не потерять власть, а что именно, пока не знала. Вот и раздумывала, отмахиваясь от Аграфены, пытавшейся успокоить. Глупая клуша! Она думает, что Елена страдает по умершему мужу! Да княгине давным-давно был неприятен этот молодящийся старик, у которого противно пахло изо рта и которого надо было поощрять по ночам, чтобы что-то вышло.

Елена размышляла. Верно ли поступила когда-то, стараясь чаще попадаться на глаза неженатым братьям князя? Тихий Андрей её интересовал мало, а вот Юрий гораздо больше. Елена слышала, что Василий Иванович запрещал своим братьям жениться, но ведь не навек же? Она подводила угольком и без того чёрные брови, подолгу кусала губы, стараясь, чтобы они были ярче, и тайком мазала щёки соком. Но делала всё это очень умело, мало кто мог догадаться, что девица Глинская тоже прибегает к ухищрениям, как другие боярышни. Всё надо делать разумно, ни к чему белить лоб и красить щёки свёклой, от этого пятна сока заметны, да и сурьма на бровях тоже слишком ярка. Елена догадалась брови подводить угольком, а щёки морковным соком или малиной. Получалось незаметно. А ещё немного загадочная улыбка, скромно потупленные глаза и неожиданно лукавый взор из-под тёмных ресниц.

Наверное, Юрий был очарован, но он о женитьбе не думал, а вот Елена всё чаще стала встречаться глазами с... самим князем! Сначала смутилась, потом обрадовалась, ведь выбирать невесту для Юрия всё равно будет он! Красотке и в голову не приходило, что стареющий Василий Иванович поглядывает на неё для себя. Потом мать под большим секретом рассказала, что княжий советник Шигона-Поджогин тайно выспрашивал у неё о здоровье дочери. Это означало только одно — Елена глянулась князю. Для кого — Юрия или Андрея? Пока ей было всё равно, она и Андрея сможет сделать не последним человеком. При умной жене любой муж будет хорош!

Елена уже представляла себе, как обустроит двор, доведись ей стать княжеской снохой. Это не скромное житье на подачки с княжеского стола! Её двор будет похож на лучшие дворы Европы! Красавица только не могла понять, кому же из братьев ей строить глазки? Не ровен час поглазеешь не на того, потом расхлёбывай. Боясь ошибиться, она даже на время приутихла.

Каковы же были её изумление и ужас, когда узнала о разводе царя и пострижении бывшей княгини Соломонии в монахини! Елена даже подумать боялась о том, что может стать второй женой стареющего Василия, ведь годилась ему в дочери, и даже не старшие! Но выбора уже не было, такому сватовству не отказывают.

Княжна Елена не думала о том, что государю московскому нужна не столько она сама, ведь красавиц и без того хватало, а владения её семьи — Глинским принадлежала добрая половина Литвы! Но это при условии, что туда удастся вернуться, а пока они прятались от короля Сигизмунда в Московии. Позже Елена поняла, что сначала великий князь Василий думал о том, чтобы подмять под себя фамилию Глинских, и уж потом о ней самой...

А мать радовалась, как же, дочь в великих княгинях! Свою мать, Анну Глинскую, Елена никогда не любила, та слишком занята собой и совсем не интересовалась дочерьми. Дочери платили ей тем же. Но удалась Елена в Анну Глинскую, так же готова пойти по трупам, если это дорога к власти и богатству! Она с детства усвоила, что можно обманывать, предавать, что не нужно жалеть никого, если это сулит выгоду. Князь Василий получил полную противоположность своей первой жене, когда понял это, то ахнул, но было поздно, дело сделано.

А потом была свадьба... Сначала всё очень нравилось, Василий даже сбрил бороду, чтобы казаться моложе и полюбиться жене, вовсю старался сделать её жизнь приятной. Елену развлекали, за ней ходило множество слуг, готовых исполнить любую прихоть, и не только слуг, бояре и боярыни тоже старались наперебой. У царицы было всё, что ни пожелаешь, — любые яства, любые наряды, дорогие каменья, злато, серебро, ради неё целыми днями плясали скоморохи, играли гусляры, крутили на лугу карусель... Но веселье со временем надоело, а по ночам она оставалась наедине со старым мужем, и долго делать вид, что муж любим, не получилось.

Василий, видно, всё же понял неискренность жены, её нелюбовь к себе, обиделся и в последние годы только делал вид, что всё в порядке. Был благодарен за рождение двоих сыновей, особенно радовался первенцу — Ивану! Иногда Елене казалось — Василий догадывается, что ребёнок не его, но муж молчал, молчала и она. Мальчик рос и становился заметно похож на отца, а вернее, бабку — Софью Фоминичну. Кто мог заподозрить княгиню во лжи?! Те, кто знал правду, молчали.

А потом случилась Софья с её ворожбой. Или это не она помогла остаться вдовой? Кто из них больше помог — Софья своей ворожбой или простая Захариха с маленькой иголкой?..

Лёжа лицом к стене и вспоминая прежнюю незамужнюю и замужнюю жизнь, вдовая княгиня плакала отнюдь не о почившем муже, а о том, что молодость досталась старому и нелюбимому. Вдруг Елена поняла, что сейчас, когда она одна, без защиты Василия, может открыться правда! Тогда не спасёт никакое завещание. Значит, надо в первую очередь избавиться от слишком много знающих!

Челяднина принялась успокаивать княгиню как могла. Слёзы безутешной вдовы никого не удивили. Как же не плакать жене по мужу, тем более что жила за ним в любви и согласии. Уж как заботился о своей горлинке князь, больше только о детках! Верно, родители больше детей любят, особенно долгожданных сыновей, чем даже жён. И обижаться на это нечего. А вот княгиня, похоже, обижалась, потому и разлад у них с князем пошёл, хотя и не сильный, но тех, кто всякий день рядом, не обманешь... Аграфена ещё тогда выговаривала Елене, чтоб не сердилась на князя, что реже в ложницу стал ходить, видно, боится повредить плоду или самой жене. Та отмахивалась, но была иногда мрачной и озабоченной. А вот брата Ивана Аграфена не любила, вернее, совсем не хотелось делить власть над вдовой княгиней с Телепнёвым, и сама бы справилась. Да, видно, придётся, какие-то у них секреты есть, вон как ждала Ивана, всю ночь маялась. Что за секреты, выведать бы...

Не пришлось, Телепнёв прочно занял своё место возле Елены, не оттеснив, однако, и свою сестру Аграфену. Ловкая женщина рядом тоже пригодится...

Елена вместе со слезами точно выплакала и все свои сомнения разом. Княгиню как подменили! Ещё два дня назад она почти висела на руках у Ивана Телепнёва, когда выходила к народу на погребении великого князя, а сегодня княгиню не узнать. Аграфена с недоумением смотрела на свою подопечную, которая словно проснулась от тяжёлого сна. Но мамке некогда было заниматься делами княгини, на неё великий князь оставил своего сына-наследника, ей завещал не отходить ни на шаг, не отпускать с глаз, сберечь. Аграфена выполняла княжью волю. Ах, не ко времени оставил белый свет великий князь, сыновья ещё так малы! Челяднина осадила сама себя: а когда это бывает ко времени? Даже много проживший человек готов жить ещё. Но всё равно, слишком мал княжич Иван. Над ним оставлены семеро бояр, да и за княгиней присмотр есть, только что-то подсказывало опытной Аграфене Челядниной, что скоро начнутся бурные события! Мамка оказалась права.

Елена размышляла о другом. Захариха и впрямь была много знающей, её никак нельзя оставлять в живых, не ровен час во сне кому проговорится... А ведь только мамка знала, от чего вдруг такая необычная рана на бедре у князя. Чем только не лечили его, какие только снадобья не прикладывали! Да где там. Больше всего тогда Елена боялась и сама пораниться этой иголкой... Но всё прошло гладко, никто на княгиню и не подумал, все только ахали охали. Обычная ранка на бедре для великого князя оказалась смертельной.

Увидев мужа на смертном одре и услышав его завещание, в котором ни слова не было о ней самой, Елена едва не упала замертво. Зачем было брать такой грех на душу, если её ждёт судьба вдовой княгини, каких в Московии пруд пруди? Сделала шаг, пришлось делать и второй, а потом и остальные...

Елена тряхнула головой, словно отгоняя страшные мысли и воспоминания. Дело сделано, возврата нет.

Княгиня села, спустив ноги с ложа. Аграфена поразилась её сухим, широко раскрытым глазам. Голубка, как же она страдает! Но голос Елены был резок и властен:

— Позови Телепнёва!

Мамка замялась, негоже звать мужчину, когда у мужа ещё и ноги не остыли...

— Дура! Он мне по делу нужен!

Перед Челядниной стояла властная, требовательная Хозяйка, не подчиниться которой было нельзя! Аграфена поспешила выполнять распоряжение.

Брат Иван нашёлся скоро, он точно ждал зова. Аграфена сокрушённо покачала головой:

— Ох, братец, не доведёт тебя до добра дружба с княгиней-то...

Тот огрызнулся:

— Накаркай мне!

Уже на третий день княгиня Елена потребовала, чтобы маленького княжича венчали на царство! Причём сказала об этом не Боярской думе или опекунам, хорошо понимая, что те будут против, а сразу митрополиту Даниилу. Даниил быстро понял задумку великой княгини и особо противиться не стал, лучше не ссориться ни с кем и венчать ребёнка, а там как Бог даст. Боярам ничего не оставалось, как подчиниться.

На Руси наступило время, которое назвали Семибоярщиной по числу опекунов малолетнего князя. Это была первая Семибоярщина, потом будут и другие, даже более известные, иногда и бояр в них окажется не семь, но название опекунского совета сохранится. Продолжалась Семибоярщина недолго, меньше года, вдова дольше не позволила. Прежде всего ей нужно было убрать возможных претендентов на престол — Юрия и Андрея, братьев умершего князя. Следующими должны были стать Шуйские — принцы крови Руси того времени. Мешал Елене даже собственный дядя Михаил Львович Глинский уже тем, что почти открыто осудил её сожительство с Телепнёвым. Иван Фёдорович Овчина-Телепнёв и Михаил Львович Глинский очень быстро столкнулись меж собой. За спиной Овчины была Боярская дума, а главное, сама Елена. За Глинским — опекуны, среди которых не было единодушия, потому как они представляли разные боярские группировки. Вдове пришлось выбирать между фаворитом и дядей. Елена выбрала Телепнёва.

Михаил Львович Глинский оказался в опале во второй и последний раз. Обвинённый в там, что пытался править Русью вместо нового великого князя Ивана, он был брошен в тюрьму и там попросту заморён голодом. Обвинение было тем нелепее, что Василий III перед смертью сам назначил Глинского править вместе с шестью боярами за своего сына! Заодно с Глинским обвинили и Михаила Воронцова, но его почему-то «забыли» и в тюрьму бросить, и есть давали вволю, мало того, отправили в Новгород наместником!

Боярина Юрьева тоже посадили под арест, но быстро выпустили и даже оставили жить в столице. Опале подвергся Андрей Шуйский, который якобы подбивал брата покойного Василия III князя Юрия Дмитровского бороться за верховную власть. Оба были вызваны на боярский совет, и, хотя никаких доказательств, что Юрий Иванович Дмитровский строил козни против Василия III или его сыновей, не нашлось, бояре решили не оставлять дядю нового великого князя на свободе. Оба князя были арестованы и брошены в тюрьму. Дядя маленького князя Ивана Юрий Дмитровский был, как многие, уморён голодом через два года, а Андрея Шуйского выпустили после смерти Глинской, и казнил его уже сам Иван Грозный.

Кроме Михаила Глинского, «сильным» человекам Семибоярщины был ещё один младший брат Василия III, князь Андрей Старицкий. Он, пожалуй, меньше всех зависел от Елены и её сына, а вот прав на престол имел достаточно. Слишком многие в Москве, да и во всей Руси читали развод и тем более второй брак Василия незаконным, а значит, и рождённого в нём сына тоже незаконнорождённым. Князь Андрей Старицкий имел свой немалый удел, сильную дружину, но главное — права на шапку Мономаха! Потому был самой страшной угрозой дня Елены и её сына. Такого человека, как и его брата Юрия Дмитровского, княгиня никак не могла оставить не только на свободе, но и на земле вообще. Дни Андрея Старицкого были сочтены.

Князю удалось бежать в свой удел в город Старицу но его достали и там. Сначала заставили подписать «проклятую» грамоту о верности новой правительнице. Но и после этого Елена не могла быть спокойной. По совету Телепнёва она вызвала Андрея Старицкого в Москву под предлогом необходимости в его дружине. Князь, заподозрив неладное, сам в столицу не поехал, но допустил роковую ошибку — отправил на государеву службу почти все свои войска.

Этой оплошностью не преминул воспользоваться Телепнёв, по приказу Елены он немедля, но тайно двинулся с московскими войсками к Старице. Нашлись люди, предупредившие князя Андрея об опасности, он смог бежать в Торжок, но тут допустил вторую ошибку. Вместо того чтобы уйти в Литву, он зачем-то направился в Новгород. На сторону Андрея встал не весь город, потому он не рискнул биться с московским войском, приведённым Телепнёвым. Напротив, поверил его клятвам и поехал в Москву, просить прощения у невестки. Надо ли объяснять, что совсем не для того, чтобы пожурить, вызывала князя в Москву Елена Глинская? Андрея Старицкого заковали в железную маску и бросили в темницу, где за полгода уморили. А по всей дороге от Москвы до Новгорода расставили виселицы, на которых повесили бояр, поддерживавших опального князя!

А вы говорите — Иван Грозный...

В результате всех «боевых действий» жестокой вдовы опекуны маленького князя Ивана были попросту уничтожены либо настолько загнаны в угол, что не подавали даже слабого голоса. У власти осталась, по существу, сама Елена Глинская. Но она не могла допустить, чтобы это поняли свои собственные подданные и иноземцы тоже. Потому всё активнее стали распространяться слухи, что Василий на смертном одре передал власть своей умной и деятельной супруге. Дворцовые лизоблюды даже стали называть Глинскую «Великая Елена Русская».

Чтобы разгон Семибоярщины не выглядел попросту захватом власти не только у бояр, но и у собственного сына, Глинская принялась усиленно изображать участие в управлении государством маленького князя. Иван важно восседал на троне в великокняжеском облачении со специально изготовленным для него скипетром небольшого размера, якобы принимая послов. Заседал в Боярской душе, куда самой Елене вход был закрыт, но там имелся свой рупор — глава бояр, всё тот же Овчина-Телепнёв. Видимо, по ночам получая в ложнице княгини наказы, Иван Фёдорович днём воплощал их на заседаниях.

Но одно полезное дело для Руси Елена всё же сделала. Зело в там, что страна столкнулась с явной нехваткой обыкновенных монет. Спрос всегда рождает предложение, потому стали плодиться фальшивомонетчики, в большом количестве чеканившие разновесное серебро. В результате правительство изъяло из обращения старую разновесную монету и перечеканило заново по единому образцу. Им стала новгородская деньга, получившая название «копейка» по изображению всадника с копьём. Полновесная новгородка вытеснила московскую «сабляницу», на которой всадник держал в руках саблю. Так Русь получила то, что пережило многие века и разные государственные устройства, — копейку. Хотя ценность эта монетка имела в разные эпохи разную, всадник на ней всё так же держит в руках разящее копьё, и название не поменялось. Право, будет очень жаль, если Россия всё же потеряет свою многовековую монетку.

Правление Елены Глинской продолжалось менее пяти лет, в последний год, видимо предчувствуя скорую гибель, она всё же ездила по монастырям, замаливая свои грехи. Наверное, княгиня очень боялась предстать пред богом, за ней числилось много чего. Глинскую, скорее всего, попросту отравили, до того она надоела боярам своим властолюбием и зазнайством. В ночь на 3 апреля 1538 года бояре смогли вздохнуть спокойно — проклинаемой ими княгини Елены Глинской не стало. Бояре восприняли эту смерть как праздник. Вряд ли горько плакал кто-нибудь, кроме двух сыновей — Ивана и Юрия, да ещё мамки Аграфены Челядниной и Ивана Овчины-Телепнёва. Дети — потому что умерла их мать, а взрослые — прекрасно понимая, что привилегированного положения при покойной княгине им никто не простит.

— Бог благословляет тебя, государь князь Великий Иван Васильевич, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Пермский, Булгарский, Смоленский и иных многих земель. Теперь ты государь всея Руси. Будь здрав на великом княжении, на столе отца своего-о-о... — Голос митрополита Даниила низок и мощен, а потому гудел под сводами собора.

Трёхлетнего малыша едва видно под большими бармами, богато расшитыми священными знаками. А уж из-под шапки вообще высовывался только его длинный нос. Чуть мотнул головой, чтоб шапка не наползала на глаза, мать дёрнулась помочь, но взгляд митрополита удержал её на месте. Князь должен сам, потому как теперь он не княжич, а князь! Глазёнки маленького Ивана с любопытством разглядывали всё вокруг. Ему очень хотелось потрогать висящее на длинной цепи кадило митрополита или снять эту большую, тяжёлую для детской головы шайку, но мать смотрела строго, и он старательно сидел прямо и ручками ничего не трогал. Потом его почему-то бросились поздравлять, даже мать. По поведению взрослых Иван понял, что он теперь главный! Это было внове, но всё равно ребёнку больше всего хотелось, чтобы действо поскорее закончилось.

Дома отчего-то радовалась и мамка Аграфена, звала его великим князем, смешно кланялась. Потом Ивана угостили всякими сладостями, брату Юре тоже досталось. Иван понял, что сегодня был какой-то большой праздник, который касался прежде всего его, что заслуга в этом празднике его матери и что она очень довольна.

Если маленький князь не понимал, что произошло, то Елена не могла нарадоваться, ведь получилось по её задумке. Теперь она не просто мать маленького княжича, она великая княгиня, мать венчанного на царство Великого князя Ивана IV Васильевича, хотя ему от роду всего три года! Это даже неплохо, что всего три, пока будет править мать, и постарается, чтобы бояре не мешали.

В дверь опочивальни, где сидела Елена, наблюдая, как мамка Аграфена переодевает Ивана в ночную рубашечку, чтобы уложить спать, постучали. Стоявшая ближе к двери девка вопросительно глянула на княгиню. Елена кивнула:

— Впусти.

Она ждала Телепнёва и не ошиблась, пришёл именно он. Склонился перед маленьким Иваном, снова поздравляя с венчанием. Мальчик смотрел на боярина, прикидывая, стоит ли дёрнуть за красивую блестящую пуговицу на кафтане, которая давно нравилась? Он уже осознал, что сегодня можно всё, потому дёрнул. Телепнёв рассмеялся:

— Нравится? Давай оторву.

Треснула нитка, которой была пришита пуговица, и драгоценность перешла в ручку малыша. Иван довольно рассмеялся, ему определённо нравился этот день!

Елена, чуть скривив губы в улыбке, всё же позвала:

— Пойдём ко мне в светёлку, поговорить надобно.

Её не остановил недовольный взгляд мамки Аграфены. Та фыркнула: и о чём только думает?! Едва мужа похоронила, как тут же с чужим мужем разговоры бесконечные говорить взялась! Но великой княгине было не до неё, есть дела поважнее недовольства Челядниной. А вот Телепнёв дал себе слово постараться больше не оказываться в княжьих покоях в неурочный час, не то впрямь обвинят в том, чего и не было!

— Мыслю, как бы избавиться от опеки над сыном, — безо всяких предисловий начала Елена.

— Тебе венчания сегодняшнего мало?

— Что венчание? Если Ивану под боярами сиднем сидеть до пятнадцати лет, то какой с него прок?

— Зачем тогда устраивала всё это? — недоумевал Телепнёв. Овчину обидело то, что Елена обошла даже его, обратилась к митрополиту сама. Но выговаривать ничего не стал.

Княгиня поняла обиду, положила холёную руку на его рукав.

— Не обижайся на мою поспешность, тебя вчера не было в Москве, а я торопилась.

— Чего торопилась-то?

Не отвечая на заданный вопрос, Елена начала говорить о задуманном:

— Соберу новое окружение для великого князя, двор надо поменять. Посоветуй, кого взять, чтобы не отсекать сразу всех, убирать постепенно.

Телепнёв изумлённо уставился на княгиню: она начала показывать свой характер! Да, боярам ещё предстоит узнать, какова настоящая Елена Глинская! Но, подумав, покачал головой:

— Трудно будет. Семибоярщина сильна...

— Кто? — изумилась Елена.

— Бояр при княжиче семь, оттого и Семибоярщина.

— Иван великий князь, не зови его княжичем! — Телепнёв готов был поклясться, что в голосе любовницы послышались не обещавшие ничего хорошего нотки.

Ого! С ней надо осторожней, не то найдёт себе другого, а его отправит в темницу помирать от голода.

— Конечно, конечно, — поспешил отвлечь от своей оплошности. — Оставленная опека просто так власти не отдаст.

Елена недобро усмехнулась:

— Заберём сами!

Телепнёву очень хотелось спросить, кто это мы, но не рискнул.

— Елена, среди опекунов Михаил Глинский, как с ним сладить?

— Сладим! Среди бояр нет единства, каждый на себя тянуть станет. Тем и воспользуемся.

Весь вечер Телепнёв размышлял о том, как же он плохо знал Елену. Эта способна не просто венчать маленького сына на царство, но и взять власть в свои руки, отодвинув в сторону бояр, назначенных самим великим князем в завещании. А кто не пожелает подвинуться, тому и до плахи недалеко. Почему же Василий не разглядел такой прав у своей молодой жены? Или разглядел, потому и оставил целых семь бояр опекунами, а её саму в положении простой вдовы?

Телепнёв старательно гнал от себя мысль, что бояре могут быть не просто отодвинуты, а даже уничтожены, и что ему самому придётся принимать в этом участие, если не хочет оказаться в опале. Верно опасался, так и произошло.

Над суздальскими монастырями кружат обеспокоенные птицы. Звон разносится по округе, но звон тот не светлый, радостный, а поминальный...

В монастыре звонят колокола, потому что из Москвы принесли тяжёлую весть — умер великий князь Василий Иванович. Монахини молятся за помин его души. Грешен покойник, ох грешен. Его главный грех — старица Софья, а в миру Соломония — вместе со всеми стоит на коленях, истово кладёт поклоны. Старицы тоже женщины, нет-нет да кто-нибудь бросит любопытный взгляд на Софью — не радуется ли, что обидчик помер? Князь Василий сильно обидел жену, сослал в монастырь, зная, что тяжела. Верно сделала старица Софья, что не отдала ему сыночка, каково было бы мальчику при мачехе, да ещё такой, какова новая княгиня? Говорят, зла, ненавистна, властолюбива. Иноземка, одним словом, что ей на Руси?

Волей-неволей появлялась мысль: как будет теперь? Княжич совсем мал, кто править станет? Снова приглядывались к Софье старицы, не пора ли всему миру предъявить Георгия? Тому лет много больше. Настоятельница не выдержала, после вечерни зашла к Софье в келью.

Старица стояла на коленях перед образами, молилась. Перекрестившись, матушка присела на лавку, огляделась, хотя хорошо знала каждую мелочь в келье. Было тех мелочей совсем немного, хотя и дано на содержание Софьи и её сына князем достаточно, но живёт старица скромно, почти как все. Настоятельница вспомнила слухи, что ходили по Москве, мол, князь и Новодевичий монастырь для своей жены строил, да почему-то отправили её сюда, в Суздаль, видно, и впрямь не своей волей шла.

Окончив молитву, Софья поднялась с колен, приветствовала игуменью. Та не знала, с чего начать осторожный разговор. Но на вопрос о мальчике Соломония сразу отрицательно покачала головой:

— Ни к чему ему Москва. Раньше хотела, чтобы стал великим князем, чтобы за меня, поруганную, отомстил, а теперь по-другому мыслю. Он ещё мал, быстро изведут, там есть кому... А подрастёт, сам решит, что делать. Войдёт в силу, я ему расскажу, как доказать, что он княжий сын.

— Как? — не удержалась настоятельница.

Соломония чуть подумала, но всё же усмехнулась:

— Знак есть на теле такой, как у покойного князя был.

Они ещё долго разговаривали, никогда прежде старица Софья не беседовала о своей жизни, о поломанной судьбе, о сыне. Не утерпела настоятельница, задала ещё один вопрос:

— Неужто ты не догадывалась, что князь задумал про тебя?

Соломония тяжело вздохнула:

— Господь ему судья! Видела я всё, да верить не могла, что любимый муж вот так предать может. Ладно бы просто сказал, что другую взять хочет, я бы сама постриг приняла, думала об этом, чтоб его освободить. А тут... после стольких лет молений Господь наконец дитя дал, а он даже поинтересоваться не сподобился, всё Шигоне поручил! Позорили всяко, мол, волхованием занималась. Брат мой тоже хорош, наговорил, чего и не было вовсе...

Сердце настоятельницы обливалось кровью: ради новой женитьбы князь отправил Соломонию в монастырь. И вот и живёт маленький княжич простым дитём в женской обители. Тоже верно, пусть лучше без княжеской шапки, и живой, чем наследником, да травленный...

Снова помянули князя, помолились, прощая его грехи.

— Каково теперь будет? — горестно вздохнула настоятельница. — Кто на Москве править станет? Князь, слышно, при сынке своём малом бояр оставил.

Соломония вдруг резко ответила:

— Это не его сын!

— Откуда ты знаешь?! — ахнула настоятельница.

— Знаю. Не его.

— А чей, Телепнёва, думаешь? — осторожно поинтересовалась монахиня.

— Телепнёва? Не-ет, куда ему! Захариха просто Еремея нашла.

— Кого?

— Да так, помнилось что-то. — Больше Соломония ничего рассказывать не стала. Пожалела и о том, что проговорилась.

Она не стала говорить матушке, что был на Москве такой немой, как две капли воды похожий на великого князь Василия, сама не раз дивилась этой схожести, а одна из ближних боярынь даже намекала, что можно бы и от него родить, князь не догадается...

Тогда княгиня взъярилась, боярыня полдня в ногах валялась, умоляя простить глупые мысли, а потом не до неё стало, великий князь принялся Новодевичий монастырь строить, причём втайне от супруги. Не надо быть большого разума, чтобы понять, для кого это всё. Сердце : схлестнула горячая обида, тем паче та же боярыня о Елене Глинской рассказала. У великой княгини даже мысль мелькнула и впрямь от того двойника княжьего родить, да, видно, Господь от греха страшного уберёг, без измены в тяжести оказалась. Только мужу уже не нужна была ни Соломония, ни её дитё, у князя Василия Глинская на уме, добрую жену и не замечал вовсе.

Гордость не позволила тогда ему открыться, вернее, ждала, что сам придёт о жестоком решении сообщить, да, видно, струсил князь Василий, не пришёл. Вот и не услышал о сыночке будущем.

Соломония много размышляла, пока была в тяжести, решила, что Господь ей ребёнка дал, а не Василию, будущее дитё отцу не нужно, значит, и знать о нём ни к чему. Но ребёнок не иголка, выносила, родила и только потом задумалась, как дальше-то быть. Пока Георгий мал был, жил с ней в обители, но ведь годы шли, мальчонка рос, и скрывать его становилось всё труднее.

Шуйские не раз намекали, что пора подальше перебираться, но Соломония всё не решалась, а когда Василий вдруг странно помер и к власти Глинская пришла, поняла, что пора бежать, да не просто бежать, а с хитростью.

Рано утром, до света, из ворот женской обители выехали два возка. Старались не шуметь, проснулся только старый сторож, что отпирал и запирал ворота, даже собаки не залаяли. Так же тихо проехали улицами Суздаля и скрылись в предрассветном тумане. Кто поехал и куда? Это осталось загадкой. Только с той ночи опустели небольшие кельи старицы Софьи, видно, не вынесла бедная тяжести ударов судьбы, не смогла жить рядом с могилкой горячо любимого сыночка.

За день до того похоронили вдруг заболевшего маленького Георгия, которого Соломония родила уже в обители. С чего заболел, ведь был же крепеньким? Пошли слухи, что потравили те, кто из Москвы дурные вести принёс. Может, и так, только мать слёзы лить в обители не стала, схоронила бедолагу и отправилась подальше. Тоже верно, добрались до сыночка, доберутся и до неё.

От нынешней ненавистной правительницы-разлучницы надо держаться подальше.

Так рассуждали монахини, а возок тем временем уносил сидевших в нём в далёкий каргопольский скит, подальше от людских глаз, что злых, что добрых. Никто не должен знать, куда уехала старица Софья и кто с ней.

— Не высовывайся! Закрой полог! — строго скомандовала мать мальчику, любопытно высунувшему мордашку.

— Никого же нет... — раздосадованно протянул тот.

— Вот доедем до места, там и станешь глядеть вокруг, а пока сиди тихо!

Приказ матери раздосадовал маленького путника.

И чего она боится? Вокруг почти темно, никого не видно, да и кто их может испугать? Чего боится такая смелая мать? Она то и дело заставляет возницу смотреть, нет ли за ними кого следом?

Вообще, вокруг творилось что-то непонятное. Его посадили под запор безо всякой на то вины, заставили говорить шёпотом и никого не окликать. А в обители, где все так любили маленького мальчика, целый день стоял плач.

— Мама, что случилось?

Мать прижимала сына к груди и уговаривала:

— Молчи, только молчи пока! Я потом тебе всё расскажу.

— Когда это потом?

А ещё мать молилась, точно была очень грешна, клала поклоны весь день и всю ночь, рыдала и умоляла Господа простить её за что-то.

А потом они вдруг среди ночи тайно уехали, даже с сёстрами монастырскими не простились. Одно мальчик понял уже хорошо — его почему-то прячут от всех, даже случайных встречных людей на дороге.

Всю дорогу они ночевали в самых малых и худых избах, стараясь выбирать глухие деревеньки и объезжать подальше места, где много людей. Когда добрались до места и сопровождавший их человек кивнул: «Вот ваш скит», стало совсем тоскливо.

Вокруг шумел под напором ветра тёмный лес. Вековые деревья качали только верхушками, стояли плотно, а потому были крепки у земли. Перед приехавшими высился тын, собранный из таких же огромных деревьев, небольшие воротца в нём вместе с этими в два обхвата стволами надёжно защищали от любого непрошенного гостя. Ни поверх тына заглянуть, ни в щель. И хотя поляна, вычищенная под скит, довольно велика, Соломония передёрнула плечами:

— Точно в клетке какой.

— Пока так, — отозвался сопровождавший. — Там есть всё, пока поживёте.

Внутри действительно оказалось всё, что нужно. Стояла изба-пятистенок, скотный двор, ещё домик, видно людская, и банька. Сердце бывшей княгини сжала тоска. Сколько же придётся здесь жить? Но иначе нельзя, новая княгиня наверняка запомнила то неосторожное проклятье прежней, не простила, а значит, станет искать и мстить. Здесь надёжно, если и найдут, то пока доберутся, можно будет сбежать. Главное, чтобы не поняли, что Соломония не одна, чтобы поверили в ту детскую могилку в суздальской обители. Для матери самым важным было сберечь жизнь своего сына.

Жизнь в далёком скиту, что на каргопольской земле в тёмных непроходимых лесах, покатилась потихонечку.

Соломония вернётся в суздальский монастырь после смерти Елены Глинской, но вернётся одна и никому не расскажет, кто был с ней в скиту и куда девался... Для всех ребёнок, рождённый бывшей царицей Соломонией, а к тому времени старицей Софьей, похоронен умершим пяти лет от роду в детской могилке на монастырском кладбище. Через много столетий ушлые потомки обнаружат в детском гробу... тряпичную куклу, одетую в заботливо вышитую рубашечку. Но ещё раньше до этой могилы доберётся тот, для кого она страшнее любой молвы, потому как означала существование очень опасного призрака.

В углу горела небольшая лампада и на столе всего один поставец с тремя свечами. Для небольшой комнаты, в которой за скромным ужином сидели двое — только что выпущенный вдовой княгиней из тюрьмы князь Андрей Шуйский и дьяк удельного князя Юрия Дмитровского Третьяк Шишков, — было вполне достаточно. Говорили совсем тихо, ни к чему ни лишние уши, ни лишние глаза.

Третьяк оправдывал удельного князя Юрия:

— Его бояре приводили к целованию, заперши... Какое то целование? То невольное целование.

Князь Андрей не торопился с ответом, он старательно обгладывал крылышко, раздумывая. Дядя малолетнего царя Ивана удельный князь Юрий Дмитровский снопа звал к себе в удел на службу. Заманчиво, да Шуйский только что отсидел пять лет именно за верность этому князю. Конечно, великого князя Василия нет в живых, за малолетнего Ивана, которого вдруг венчали на царство, правят те, кто в силе, но кто знает, как повернёт? Больше всего Андрея Шуйского волновала возможность прогадать, поддержать не того. Он хорошо понимал, что, оказавшись у власти, Юрий Дмитровский не пощадит ни вдовую княгиню, ни её щенка, ни тех, кто не поддержал его в трудную минуту. Но если князь Юрий проиграет, то второй раз та же Елена не пощадит самого Шуйского.

Куда ни кинь — всюду клин!

— Подумаю, — вздохнул князь Андрей. — Пока ещё руки да ноги болят от оков, какие пять лет носил...

Дьяк не слишком приятно усмехнулся:

— Долго не думай, князь, от долгих мыслей головная боль бывает...

Андрей понял, что выбор труднее, чем он ожидал.

Шишков засиживаться у князя Андрея не стал, поспешил вон, да и хозяин не слишком старался задержать опасного гостя.

После ухода дьяка Шуйский долго сидел, уставившись на пламя свечи, пока та не стала коптить, догорая. В себя князя Андрея привело только появление слуги, менявшего огарок на новую свечу. Решение было принято — попытаться поговорить с умным и влиятельным князем Борисом Горбатым-Шуйским, тот лучше знал нынешние московские дела. Князь Андрей даже с братом Иваном советоваться не стал.

Но разговор с Горбатым ничего хорошего не принёс. Князь Борис поморщился:

— Снова ты с удельным княжеством связываешься? Не ко времени, верно говорю. Хотя великого князя Василия нет уже, но власть в крепких руках. Не поеду к Юрию.

Андрей едва сдержался, чтобы не спросить, в чьих это крепких руках. Зато испугался, что Горбатый донесёт о разговоре, и поутру побежал доносить сам. Опоздал, князь Борис Горбатый и впрямь всё пересказал Михаилу Глинскому. При разбирательстве больше поверили Борису Горбатому, чем бывшему в опале за измену Шуйскому. Кроме всего, он дал вожделенный повод Глинскому и Елене уничтожить Юрия Дмитровского!

Князь Михаил не совсем понимал племянницу: ну чего она так взъелась на бедолагу Юрия? Конечно, он опасен как претендент на власть; если брать по прежним правилам, то наследовать умершему Василию должен был брат Юрий, а не малолетний сын Иван, так издревле повелось на Руси. Кроме того, немало тех, кто до сих пор считал, что развод Василия с Соломонией неправеден, а потому женитьба его на литовке Елене незаконна. Но ведь Иван уже венчан на царство, да и с Юрия можно взять грамоту с крестным целованием, что от шапки Мономаха откажется на веки вечные. Куда он денется, согласится, целовал же, присягая ещё не венчанному Ивану. Жизнь небось дороже?

Но Елена словно взбесилась, требовала одного — обоих братьев умершего Василия извести! Всех, кто им служит или служить желает, уничтожить! Особо злилась на самого Юрия и на жену младшего брата Андрея княгиню Ефросинью.

— Эта-то что?

Глаза Елены зло блеснули:

— Удавить вместе с её щенком! — И глухо пробормотала, дядя едва расслышал: — Чтоб не болтала обо мне дурного!

Брата умершего Василия III князя Юрия Дмитровского и всё его окружение ждала незавидная судьба. Сам Юрий был закован в оковы и помещён в мрачную темницу, где умер медленной голодной смертью.

Княгиня нервно теребила в руках край большого плата, которым покрыта голова. Со всех сторон приносили неприятные вести — князья, бояре и воеводы расползались кто куда мог. Литовские войска стояли у границы, нацелившись на Чернигов и Смоленск. От Сигизмунда Елена не ждала ничего хорошего, но никак не представляла, что война с Литвой начнётся так скоро. А тут ещё измена в войсках! Многие воеводы и боярские дети бежали в Литву, рассудив, что служить литовке, самовольно усевшейся на московский престол, ничуть не лучше, чем служить самой Литве. Михаил Глинский скрипел зубами, он понимал, что племянницу не любят в Москве, по не думал, что настолько! Москва потеряла свою притягательность для очень многих. И не без помощи злой, надменной литовки, быстро опорочившей супружеское великокняжеское ложе.

Елена расправилась с изменниками с неженской жестокостью. Помогая ей в дознании и розыске, дядя упустил из виду своё собственное положение, которое вдруг стало шатким.

Началось всё из-за того же Телепнёва. В очередной раз услышав краем уха, как поносят его племянницу за блуд, Михаил Глинский не выдержал и отправился поговорить с вдовой княгиней. И у самой её опочивальни встретил Ивана Телепнёва! Тот хорошо чувствовал своё особое положение при княгине, едва склонил голову перед старшим его по возрасту и положению Глинским, точно одолжение делал. Это разозлило дядю правительницы ещё больше.

— Почему подле тебя снова этот конюший?! Так-то ты блюдёшь мужнину честь?

Елена приподняла бровь, выражая крайнее недовольство:

— Телепнёв во главе Боярской думы ныне стоит! Советуюсь я с ним.

— По ночам и в опочивальне?!

— То моё дело! — резко оборвала дядю правительница.

— Нет, не только твоё! Известно тебе, что блудницей на Москве зовут? Словами непотребными поносят?

— А вот ты и разберись с теми, кто поносит, вместо того чтобы мне плакаться! — Глаза Елены метали молнии.

Глинский даже растерялся. Похоже, она даже молвы людской не боится, верно её ещё при жизни государя блудливой кошкой прозвали. И как с такой бабой сладить? Он вспомнил слова умиравшего великого князя, который предупреждал, что допускать до власти княгиню нельзя, потом беды не оберёшься. Всё верно понял про свою жену князь Василий, да не послушал его предостережений Михаил Глинский, слишком заманчиво было самому править за племянницу. Не вышло, как бы теперь головы не потерять.

Для себя Михаил Глинский решил, что Телепнёва пора убирать. Он не знал, что то же самое решил про него Телепнёв, услышав от любовницы о беседе с дядей. Ночная кукушка дневную всегда перекукует, Телепнёв, внушающий свои мысли под покровом ночи в постели, оказался сильнее. Ему понадобилось совсем немного жарких ночей, чтобы убедить блудницу, что для неё важнее сожитель, чем дядя. Михаила Глинского обвинили в том, что опоил зельем умирающего князя. Особо кощунственно по обвинение звучало со стороны Елены. Но ради любовника вдова была готова на всё, даже уморить голодом и тюрьме своего дядю. Елена Глинская предпочла голубоглазого красавца, ублажающего её в ночи, к тому же не слишком смелого, чтобы спорить открыто со своей благодетельницей, единственному, не считая малолетних к гей и их мамки Аграфены, родственнику, стоявшему за неё. Было ли это её ошибкой? Возможно.

Иван Телепнёв ходил в опочивальню княгини, уже не скрываясь. От кого таиться? Все и так знали о его положении, а саму Елену заискивающе величали Еленой Великой или Еленой Русской, словно подчёркивая, что забыли её литовское происхождение.

Овчина-Телепнёв стал совсем близок и дорог правительнице после того, как обманом выманил в Москву удельного князя Андрея Старицкого и схватил его.

Старицкий оставался единственным соперником, который мог побороться за власть с малолетним царём Иваном. Дядя маленького Ивана по старым понятиям имел больше прав на шапку Мономаха, чем племянник, но никто из Боярской думы или окружения правительницы Елены не собирался допускать его в Кремль.

Уезжая к себе в Старицу, князь Андрей Старицкий попытался намекнуть Елене о том, чтобы дала ещё городов в удел. Ответ получил не слишком ласковый, мол, хватит и того, что имеет. Правда, был жалован шубами, кубками и конями. Обиженный князь отбыл со своим семейством, не скрывая неудовольствия.

Осознав, что такого соперника лучше держать ближе к себе, а ещё лучше совсем упрятать в темницу, Елена принялась звать его обратно. Хорошо понимая, что может последовать за братом Юрием, князь Андрей отговаривался как мог.

Непривычно докладывать о делах женщине, пусть даже умной, но государь слишком мал, приходится всё говорить его матери. Вдовая княгиня Елена сидела рядом с пустующим троном в удобном кресле и слушала. По её бесстрастному лицу не сразу можно было понять мысли правительницы, научилась уже сидеть неподвижно, только глаза изредка сверкали, выдавая недовольство или, наоборот, радость, что бывало много реже. Злилась правительница, многое шло не так, как ей хотелось бы... Вокруг недовольные, каждый своим — кто тем, что на троне малолетний царь Иван, кто тем, что за него правит литовка Елена, кто боярами... Всегда найдётся чем, потому и хмурится Глинская. Не о таком она мечтала, лёжа без сна ещё при жизни мужа. Хотелось остаться мудрой правительницей, чтобы вслед шептали:

— И красива, и разумна...

Не шепчут. В глаза лгут, что Великая, а за спиной поносят и блудницей, не сохранившей честь мужнина ложа, и проклятой литовкой. Она постаралась, чтобы в летописи попали только хорошие слова о её разумном правлении, ведь толково же распоряжается, деньги вон заменила, что вразброс были, а теперь новгородская копейка для всех одна... Всё равно недовольны...

Елена так задумалась, что чуть не пропустила важные слова дьяка, осознав, что тот говорит, даже вздрогнула.

Дьяк Сыскного приказа склонился перед правительницей ниже некуда, но сверкал глазами исподтишка, пытаясь определить реакцию Елены на сказанные слова: есть подозрения, что князь Андрей Старицкий замыслил бежать в Литву. Сразу понял, что проняло, глаза княгини зло сощурились, а потом сверкнули недобрым блеском. Правы были те, кто твердил, мол, Старицкого убрать можно одной такой клеветой. Пока разберутся, правда это или нет, князь Андрей уж в узилище сгниёт... Да и не с руки княгине разбираться в правдивости таких наветов, они ей точно дёготь для колёс — хоть грязно, а полезно...

— Звать в Москву! Да только ласково, чтоб опасности не измыслил, мол, на Казань идём, всех зовут.

Дьяк мысленно ахнул: вот баба! Небось и Посольскому мри казу не сразу такое придумать...

Посланный вернулся... с отказом, болен князь Старицкий, ехать никак не может. Елена зубы стиснула и распорядилась отправить к нему лекаря. Феофилу перед отъездом наказала не столько болезнь Старицкого лечить, сколько попытаться понять, отчего не спешит в Москву по её вызову, так ли немощен или что замыслил. Телепнёв от такой откровенности правительницы морщился:

— А ну как он всё князю Андрею и перескажет? С ним имеете в Литву утечёт...

Елена усмехнулась:

— Я не глупее твоего лекаришки. У Феофила в Москве жена с тремя детишками остались, он в них души не чает. И понимать должен, что ежели обратно не вернётся или Старицкого о чём предупредит, то я с них живых шкуру спущу!

Феофил вернулся, Старицкого ни о чём не предупредил, зато правительнице поведал, что ранка у Андрея на ноге совсем небольшая, отчего в постели валяется, неясно, мог бы и встать. Елена вдруг заметно побледнела, усватав о ранке на ноге, но быстро взяла себя в руки:

— Повелеть немедля быть в Москве!

Дьяк, записывавший за княгиней, рискнул поинтересоваться:

— Чьим именем писать, княгиня?

Та резко обернулась, глаза сверкнули:

— Великого князя Ивана Васильевича, вестимо!

Андрей Старицкий и ответил малолетнему царю, обращаясь как к настоящему правителю:

Ты, государь, приказал нам, чтобы непременно у тебя быть, как ни есть. Нам, государь, скорбь и кручина, что не веришь нашей болезни...»

Пока Елена играла со Старицким в переписку, Телепнёв готовил свои меры, княгиня была не против. Тот выступил с войском, чтобы перекрыть опальному князю дорогу в Литву. Андрей со своей семьёй бежал по единственно свободному пути в сторону Новгорода.

Новгород разделился на две части, одни стояли за малолетнего Ивана, венчанного на царство, другие считали, что из-за его малолетства правят бояре да ненавистная литовка, а потому надо держаться Старицкого. Новгородскому архиепископу Макарию с наместниками с трудом удавалось удерживать город от бунта. Окажись князь Андрей более настойчивым и смелым, кто знает, как повернуло бы. Но он усомнился в поддержке новгородцев, и когда его войско встало против подошедшего Телепнёва, князь Андрей предпочёл переговоры. Иван Телепнёв дал самые радужные обещания и заверения от имени правительницы. Что оставалось Старицкому? Верил ли он? Бог весть, но в Москву поехал.

Москва не встретила князя Андрея Старицкого ни звоном колоколов, ни толпами людей на улицах. Княгиня тоже не слишком радостно приветствовала родственника:

— Что же ты, князь Андрей, не едешь по приказу своего государя, которому крест целовал?

Сам государь сидел на краешке трона, болтая ногой и разглядывая шитый серебром кафтан ближнего рынды. Его меньше всего интересовал приезд дяди, и очень хотелось, чтобы это скучное сидение скорее закончилось, потому как они с братом Юрием не достроили крепость в своей опочивальне. А ну как братец порушит всё без него? Но мальчик хорошо знал, что если ослушается мать, приказавшую сидеть смирно, то та сама разрушит построенное и прикажет всю неделю не давать сладкого. С ней не поспоришь, её вон как все слушаются!

— Недужен был, государь, — на свою беду, князь Андрей обратился к скучавшему племяннику, вместо того чтобы заглядывать в лицо его матери. Глаза княгини Елены снова злобно сверкнули: этот дурень так и не понял, кто правит Московией?! Ну так пусть хорошо подумает над этим в темнице!

Когда рынды попытались скрутить за спину руки князю Старицкому, тот возмутился, повернувшись к Телепнёву:

— Иван Фёдорович, ты же обещал мне ласку от правительницы?!

Тот лишь руками развёл, а сама Елена сердито сверлила взглядом на любовника:

— Я таких обещаний не давала! За меня обещаешь, князь Иван Фёдорович?!

Телепнёв потушился, всё так же виновато разводя руками. Будь в это время в палате кто чужой, увидел бы его муть заметную усмешку, но княгиня постаралась, чтобы чужих не было, ни к чему им слушать родственные разборки. А Телепнёв... какой же он чужой?

Князь Андрей Старицкий был закован в железо и брони и в темницу, якобы за непослушание и желание убежать в Литву. Его привычно уже уморили голодом, не решившись просто казнить. Елена не оставила на воле и семью князя Андрея — княгиню Ефросинью и маленького Владимира, их тоже заточили в темницу. Глинской особенно хотелось уничтожить непокорную княгиню Ефросинью, которая не скрывала своего неверия в способность великого князя Василия родить сына. Но убить всех Старицких Елена не могла, слишком многие в Москве оказались недовольны. Боясь бунта, правительница смирилась, но злобу в душе держать не перестала. Князю Андрею не суждено было выйти из темницы, а вот его жена и сын всё же после смерти Елены Глинской оказались на свободе, их уничтожит через много лет царь Иван, получивший урок обращения с родственниками от матери...

А бояре получили другой урок — стало понятно, что эта красавица не остановится ни перед чем или кем, пойдёт вперёд, устилая путь трупами, если это понадобится... Княгиня подписала себе смертный приговор, слишком опасно оставаться рядом с женщиной, не пожалевшей малолетнего племянника.

В последний год жизни Елена много и тяжело болела, мать маленького государя словно подтачивало что-то изнутри... Она вдруг принялась ездить по монастырям, точно замаливая какие-то грехи. Может, так и было?

Луна расписала пол дворца сквозь разноцветные оконца разводами. Зрелище полной, жёлтой с красным отсветом луны было немного жутковатым, рука сама тянулась совершить крестное знамение: «Свят, свят...»

Чуть воровато оглянувшись и убедившись, что его никто не видит, Телепнёв толкнул дверь княжеской опочивальни. Давненько здесь не бывал, Елена всё по монастырям, по богомолью, а он старается куда-нибудь из Москвы с войском уйти. Что-то рановато княгиня взялась грехи замаливать, ещё сколько их впереди...

Елена лежала бледная, жалкая в своей немощи. Такой её Телепнёв никогда не видел. Глинская, наверное, и мужу не показывалась со сна или в болезни, Иван если и видел её нагой, то только в полутьме, а чтоб вот так — без румян и белил — никогда. Сейчас на ложе лежала женщина такая, какая она есть на самом деле, а потому сразу постаревшая на десяток лет и сильно подурневшая. Брови без краски оказались совсем блёклыми, синюшные губы вытянулись тонкими ниточками, куда-то девался нежный румянец со щёк.

— Недужная я, Ваня, — голос был слаб, только глаза лихорадочно блестели. Елена впервые ждала от любимого сочувствия, а он смотрел и думал совсем о другом. О том, что столько лет отдал этой женщине, погубил свою душу, потерял любовь жены Любушки, опорочил своё имя... Для чего? Ради призрачной власти рядом с ней, которой никогда и не было? Все эти годы он попросту боялся за свою жизнь и жизни жены и детей. Сначала потому, что уничтожить мог великий князь Василий, стоило тому только захотеть. Потом сама Елена, если бы не угодил.

Иногда Телепнёв размышлял: догадывался ли о приязни своей жены к красивому воеводе сам Василий? Не может быть, чтобы не замечал, ведь умён. Тогда почему ни разу виду не подал? Князь даже перед смертью не обмолвился ни словом.

Елена протянула к нему слабеющую руку, зовя сесть рядом. Телепнёву было настолько неприятно видеть красавицу без её всегдашних ухищрений, что он боялся выдать себя взглядом. Чуть смутившись, пробормотал:

— Войти могут... Что подумают?

Княгиня всё поняла, горько усмехнулась:

— Когда это ты о таком заботился? Помру я скоро, Ванн. Недолго уже осталось...

Тот возразил:

— Что ты! Не смей даже о том думать!

Голос прозвучал фальшиво, это добавило страданий Елене, она снова горько усмехнулась:

— Вот и ты лжёшь! Лекари все говорят, что по весне встану, да не верится. Внутри всё словно выжжено, почернело. На кого дети останутся? Малы ещё... — Она говорила уже не для любовника, скорее просто для себя, понимая, что Телепнёв ей ничем помочь не может. Да и кто-то другой тоже. — Что с детьми станет, как бояре верх возьмут?

Чтобы хоть что-то сказать, Телепнёв бодро возразил:

— Ивана на княжение венчали же, он великий князь.

— Какой он князь, дитё совсем! Станут его бояре воспитывать, совсем никому не будет нужен. А за ним глаз да глаз требуется, нрав у Ванюши тяжёлый, его если не держать да не лелеять, много бед натворит... — И вдруг она даже приподнялась, глаза расширились: — А ты помнишь, что сказала Соломония мне тогда?

Телепнёв уже подзабыл и саму поездку, потому не сразу кивнул. Княгиня ждала, но не выдержала и напомнила:

— Что я сына рожу, у которого руки по локоть в крови будут! Которого вся Русь проклянёт! Это про Ваню, про него!

Обессиленная княгиня отвалилась на подушки, а Иван досадливо крякнул:

— Да что ж ты на сына-то! Мало ли чего старица скажет? Она вон и про своего говорила, а где он, где?

Глаза Елены неподвижно уставились в потолок, потом она перевела взгляд на Телепнёва и вдруг отчётливо произнесла:

— Жив он! Душой чувствую, что жив. Сколько ему ныне? Ивану осьмой, значит, её Григорию двенадцать? — Княгиня снова приподнялась, глаза безумно забегали по сторонам, руки вцепились в край постели, голос хрипел: — Пошли в суздальских землях поискать таких мальчиков! Его Шуйские прячут, жив он! Найди, слышишь, найди! В цепях приведи, чтоб здесь, передо мной валялся! Сама хочу с него шкуру спустить! Сама хочу ему глаза выцарапать! И ей тоже! Всех мальчиков такого возраста! А ежели его в Суздале не найдут, то по всей Руси ищи! Всех от десяти до тринадцати лет жизни лишить! Всех!!!

На губах Елены выступила пена, глаза стали совсем безумными. Захлебнувшись криком, она закашлялась и снова повалилась на подушки. Телепнёв ахнул:

— Что ты, как можно? Это же ребёнок!

— Пожалел?.. — хрипела княгиня. — А меня кто пожалеет? Пошёл вон!

Понимая, что дело может кончиться для него плохо, Телепнёв привычно решил идти на попятный:

— Хорошо, успокойся, княгиня, я найду сына Соломонии. Если он, конечно, жив.

— Княгиня... раньше Еленой звал... А проклятого и без тебя найдут! Ненавижу! Всех вас ненавижу! Уничтожить бы вашу Москву всю на корню! — От усилия она закашлялась. Телепнёв с ужасом смотрел на любовницу. Как же можно проклинать землю, на которой живёшь и которой правишь? От приступа ярости Елена совсем обессилела. — Ступай! — Глаза закатились, рука упала на край ложа. Но синяя жилка на ставшей вдруг тонкой шее билась, показывая, что хозяйка жива, только очень слаба.

Телепнёв вышел вон, вместо него в ложницу вбежала Аграфена, привычно караулившая у двери. Иван хороши понимал, что сегодняшний разговор Елена ему не простит, оставалось только решить, куда и когда бежать. Сердце захлёстывала горечь, он проклинал тот час, когда попался на глаза красавице-княгине. и своё безволие. Мало ли на кого смотрела Елена при старом муже? А в сети попал только он. «Сам виноват, — вздохнул Телепнёв, — наливаться не на кого».

Спасла его смерть Елены. Но спасла ненадолго.

Чтобы избежать прощания мальчиков с матерью, Шуйский объявил, что у неё, должно, моровая болезнь, потому допускать к княгине князя Ивана никак нельзя, опасно. Никто не возражал, хотя все прекрасно понимали, что никакого мора у Елены не было, попросту отравили. Но ничего расследовать не стали, слишком радовалась Боярская дума кончине правительницы. Похоронили быстро и без особых почестей, отговорившись и с тем же мором, митрополит даже отпевать не захотел. Только в Вознесенском девичьем монастыре, где была захоронена, наспех прочитали заупокойную, и всё. Таких ли почестей желала Елена Глинская, когда стремилась на русский престол? Такого ли ждала? Но получила по заслугам, не считалась ни с Русью, ни с Москвой, и Москва с ней не посчиталась.

К власти снова пришли бояре, ведь маленький князь сам ничего не мог. Горько плакали только двое княжичей и мамка Аграфена Челяднина. Телепнёв метался, пытаясь придумать, куда бы бежать, и ничего не мог сделать. На Руси везде достанут, а в Литву или в Казань нельзя, сам их обидел. Конечно, первыми получили сполна именно эти двое — брат и сестра Иван Телепнёв и Аграфена Челяднина. Сколько маленький Иван ни просил бояр, как ни валялся в ногах, цепляясь за подол своей воспитательницы, уговорить не удалось, мамку Аграфену насильно постригли в дальний монастырь в Каргополе и забыли о её существовании! Ивана Телепнёва-Оболенского по прозвищу Овчина бросили закованного в цепи в тюрьму, где привычно уморили голодом. Несколько лет на ложе княгини обернулись для Ивана Фёдоровича тяжкой смертью и проклятиями многих людей. Из-за любовной связи с Еленой Глинской никто не помянул добрым словом хорошего полководца, даже собственная жена, сильно обиженная мужем, ни слезинки не проронила, выслушала сообщение и кивнула:

— Заслужил!

Аграфена долго вспоминала оставшегося полным сиротой маленького князя: кто его накормит, кто спать уложит? Некому, на бояр надежды мало, им власть нужна, а не сам княжич. Челяднина привычно называла Ивана княжичем, хотя того и венчали на царство. Мамка почти не вспоминала княгиню, только раз сама себе усмехнулась: не рвалась бы к власти, была бы жива. Слишком уж вдовая княгиня хотела сама править, а ещё слишком не любила всё русское, почти ненавидела. Вот и поплатилась.

После смерти великой княгини власть захватили князья Шуйские. У них нашлось немало противников, которые сплотились вокруг князя Ивана Фёдоровича Бельского. Между двумя родами разгорелась неприкрытая война. К сторонникам Бельского присоединились митрополит Даниил и думный дьяк Фёдор Мишурин.

Солнце давно в небе, люди заняты своими делами, но маленький князь, за которым никакого присмотра и до которого никому нет дела, ещё в постели. Всем известно, что Иван любит поспать, а потому как никому не нужен, его и не будет, пока сам глаза не продерёт. Но и когда проснётся, всё равно долго валяется неодетым. Вот и тут, закинув руки за голову, разглядывал давно изученный потолок, придумывая, чем бы заняться сегодня. Губить кошек и собак, бросая их с верхнего яруса, надоело. Других занятий попросту не находилось. В голову вдруг пришло, что если волосы на человеке не подпаливать, как иногда делал, а попросту вырвать по клокам, но не все, а полосами, то получится забавно. Стал раздумывать, как рвать. А если девке? Стало смешно, когда представил девку с клоком на макушке вместо косы. Такие волосы он видел в книге, клок волос на макушке носили его предки князья Киевские. Почти засмеялся от удовольствия, но распорядиться не успел: со двора вдруг донеслись вопли, шум не то драки, не то большой ссоры.

— Что там? — испуганно вскинулся со своего ложа Иван.

— А? — зевая, нехотя отозвался спавший в углу холоп.

— Что на дворе, я спрашиваю! — пнул его ногой рассердившийся князь.

Холоп, почёсывая пятерней спину, неторопливо поплёлся к окну. Со двора и впрямь доносились какие-то крики.

Ивану надоело ждать, подбежал к окну сам, оттолкнув неповоротливого стража, выглянул. Только, видно, опоздал, почти ничего не увидел. Забыв, что неодет, маленький князь выскочил в переход, закрутил головой:

— Что? Что?

На глаза попался челядин, тащивший ворох одежды, на вопрос мальчика так же нехотя объяснил:

— Князья Шуйские дьяка Мишурина убили.

— Как?! — ахнул Иван.

Челядин подхватил коленом падающее тряпье, освободившейся рукой поскрёб затылок и снизошёл до объяснения:

— Да ободрали его на дворе и бросили на плаху нагим...

— А... а митрополит? — ужаснулся князь.

— Не ведаю, государь, — пожал плечами челядин и потопал дальше, видно, сушить на солнце тряпье.

Иван забегал по дворцу, но узнать долго ничего не мог, никто не знал, что с Даниилом и где он. Пришлось самому идти в Успенский собор. На мечущегося мальчика никто попросту не обращал внимания.

Митрополит был там, он встретил Ивана с сокрушённым вздохом, предвидя и своё унижение. Долго утешал, но что мог сказать маленькому государю согбенный старец, если сила в руках у Шуйских? Одно поразило Даниила — Иван зло сузил глаза, долго сопел, а потом почти шёпотом заявил:

— Придёт и моё время, расправлюсь с Шуйскими! Со всеми боярами! Обиды не прощу!

Через несколько месяцев Шуйские смогли одолеть и митрополита Даниила; он был сослан в Волоколамский монастырь, где прежде был игуменом. Только сначала испытал великое унижение. Митрополита заставили подписать отречение от митрополии по неспособности к высокому служению! Такого русская церковь ещё не видывала, но, боясь за свои жизни, святители одобрили низложение Даниила.

Иван, прощаясь с Даниилом, обливался слезами. Девятилетний князь ничем помочь своему наставнику не мог, только плакал. Но кто же обращал внимание на слёзы мальчика, служившего лишь ширмой для всесильных Шуйских!

На смену Даниилу пришёл игумен Троице-Сергиевой обители Иоасаф Скрипицын, выбранный жребием. И такое было не видано ранее!

Иван настороженно глядел на поданную ему печалованную грамоту: что ещё хотят от него эти приставалы? Буквы прыгали перед глазами, князь не сразу смог прочитать даже имя боярина, за которого просили. Митрополит помог:

— Князь, челом бьём об освобождении князя Ивана Фёдоровича Бельского.

Иван вскинул голову, беспокойно оглядел стоявших перед ним бояр одного за другим, затем вопросительно уставился на митрополита. Иоасаф едва заметно кивнул. И тут Иван почувствовал, что от его решения зависит чья-то жизнь! В ушах противно зазвенело, но по спине пробежала дрожь от крепнущего внутри сладкого чувства властелина.

— Освободить! — Голос маленького князя почти звенел радостью.

Митрополит и остальные едва сдержали улыбки.

Шуйские были застигнуты врасплох. Им бы подсуетиться, обвинить князя Бельского ещё в чём, но бояре, напротив, обиделись и устранились от дел. Митрополит, втайне боявшийся новой войны с сильным родом, вздохнул свободно. Править от имени малолетнего князя напали Бельские, на время в Москве воцарились тишина и покой.

Но ненадолго...

Морозы, что ли, подвигают бояр к бунтам в Москве? И полугода не прошло, как Шуйские взяли силу снова. И Кремле устроили настоящий погром, за сторонниками Бельского гонялись по всему дворцу, избивая железными палками, окна кельи митрополита закидали камнями. Тот пытался спастись в хоромах самого великого князя, но мятежники и там нашли, ворвались, разбудив и страшно перепугав Ивана.

Маленький князь проснулся от шума и не сразу понял, где он, в горнице темно, холоп не уследил, и свеча давно сгорела. Только в углу теплится огонёк лампады, но и там масла мало, вот-вот погаснет, как бывало не раз. Ивану снилось, что он в опасности, от кого-то бежит и преследователи уже догоняют. Поэтому испугался страшно, наяву услышав, как за дверью топают бегущие. Мелькнула мысль: «За мной!»

Дверь горницы рывком распахнулась, холоп, спавший возле неё, полетел в сторону, даже не пытаясь защитить своего хозяина. К ложу Ивана метнулся человек в темном одеянии. Князь в ужасе закричал, но его голос потонул во множестве других воплей. Хватая Ивана за торчащие из-под одеяла голые ноги, кричал митрополит Иоасаф, умоляя заступиться, орали ворвавшиеся следом какие-то люди с факелами. Мальчик не мог взять в толк, чего от него хотят, он дрыгал ногой, пытаясь освободиться от цепких рук митрополита, и тоже кричал от ужаса. Потом он не мог вспомнить, как именно Иоасаф и остальные вдруг исчезли из его горницы. Кажется, митрополита всё же выволокли, оторвав от княжьей ноги силой. На щиколотке долго были следы от пальцев Иоасафа. Сам он плакал, умоляя оставить митрополита, не принуждать его силой, просил, но никто даже не глянул на мальчика.

Иоасаф бежал на Троицкое подворье. Не выжить бы, кабы не помощь игумена Алексея и князя Палицкого, вырвавших бедолагу из рук погромщиков!

Иван, у постели которого искал и не мог найти защиту опальный митрополит, в ужасе не мог заснуть до утра. Сидел, забившись в угол ложа и трясясь от страха и сознания собственного бессилия. Значит, ничто не спасёт, ежели самого митрополита Иоасафа можно вот так, с кулаками, с непотребными воплями, таскать от княжьей постели и по двору?! И он, великий князь, выходит, никто, если на него не посмотрели даже, когда заступиться пробовал?! Но... так и его... могут?

Страх, животный страх закрался в самое сердце мальчика! Впервые он понял, что беззащитен так же как и остальные, перед боярской прихотью и что в живых держат, только пока мал и к сопротивлению не способен. Как же быть? Что делать? Где найти надёжную защиту, прочную опору себе, если для бояр он игрушка, а для родных и вовсе лишь прикрытие?

Страшный урок получил в ту ночь князь. Повзрослев, тринадцатилетний Иван первым уничтожит именно Андрея Шуйского, а позже сделает всё, чтобы низвергнуть власть бояр и упрочить свою собственную даже ценой многой крови и многих жизней!

Иоасафа отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, а потом в его любимую Троице-Сергиеву обитель. В Кириллов монастырь был сослан, а затем убит по приказу Шуйских и князь Иван Бельский.